Евгения Доброва. Угодья Мальдорора

   Добросить связку до самой кабины невозможно, поэтому пацаны организовали переброску в два этапа. Лифшиц со своим неразлучным, как Санчо Панса при Дон Кихоте, спутником Генкой Морозовым, Игорек Агафонов и Дима Васильев залезли в кузов, длинный, метров шесть или семь, а Борька Тунцов и Серега Карпухин остались внизу. Нижние кидали пачки стоящим у заднего борта, а те перебрасывали их к кабине, откуда макулатура аккуратно укладывалась ряд за рядом.
   – Готово! – крикнул Морозов, пристроив последнюю пачку.
   Водитель поддал газу, ЗИЛ рванул вперед. Мы услышали скрежет и ахнули: прицеп, клюнув носом, неуклюже плюхнулся на передние колеса – разорвалась сцепка. От удара несколько пачек перелетели через кабину за борт, прямо в лужу. Грузовик проехал еще несколько метров, прежде чем водила понял, что произошло. Он выпрыгнул из кабины, взглянул на оборвавшееся крепление, хлопнул себя по бедру и заорал:
   – А, пионеры, мать их за ногу! Сгружай половину! За театр соревнуются, п... индюшата!
   Все ошарашенно смотрели на водилу.
   – Что стоим как вкопанные? Разгружай, сказал. Завтра еще раз приеду.
   Мальчишки нехотя принялись разгружать фургон. Настроение было отвратительным. Полдня старались, и на тебе. Билеты все равно кому-нибудь дадут, их уже купили, но кураж пропал напрочь. Кое-как парни сгрузили часть стопок с фургона. Водила, ругаясь на чем свет стоит, налаживал сцепку.
   – Пионерский привет Сизифу от грузчиков второго звена, – процедил сквозь зубы Лифчик и спрыгнул на землю.
   – Угу, передам, – в тон ему ответил водила и хлопнул дверью кабины. ЗИЛ тронулся, подняв облако пыли, и скрылся из виду за поворотом.
   И вот теперь мы должны повторить этот подвиг, но уже без поддержки Танькиного папы. Надо постараться. Я обмакнула кисть в банку с красной гуашью и обвела намеченное простым карандашом:
 
   Так держать! Не сойдем с Рубикона!
 
   Я не очень хорошо представляла, что такое Рубикон, но звучало красиво. Идем дальше.
 
   Лес – наше богатство, сохраним его детям.
 
   Хм, каким еще детям? а мы кто? Впрочем, я не особо раздумывала над абсурдностью воззвания – цитаты дала Казетта. Такое писали в прошлом году, напишем и в этом. И наконец, классика жанра:

 
То березка, то рябина,
Куст ракиты над рекой...
Край родной, навек любимый,
Где найдешь еще такой? ^[2]
 

   Лозунги я написала за каких-нибудь десять минут. Оставался девиз. Я долго мусолила кончик карандаша и мучительно соображала, пока не вывела следующее:

 
Газеты старые свои
Тащили все, как муравьи.
 

   Здорово! По-моему, здорово!
   Подумав, внизу приписала имя и фамилию. А кто сочинил про рябинку и прочее, я не знала, поэтому оставила цитаты так, без подписи. Вот и все. Готово. Я сложила трафареты и краски в коробку и отнесла в хозблок.
   За девиз я получила пятерку.
   – Ты сама сочинила? – спросила Казетта Борисовна, указывая на заголовок стенгазеты.
   – Сама.
   – Молодец! Настоящие стихи. Теперь наш класс точно выиграет.
   После этих слов Сашка с Коляном переглянулись.
   – В гробу видал эту макулатуру, – совершенно не боясь быть услышанным, сказал Лифшиц. – Только тренировку пропущу.
   В пятницу школа действительно напоминала муравейник. Со всего поселка сюда стекались мамы и папы, дяди и тети, бабушки и дедушки со связками книг и авоськами старых газет. Не приведи Господь, дите в погоне за билетами надорвется – сами донесем! Никто не имел права прийти на уроки без вязанки, ведь на крыльце стояла директриса Нонна Павловна и, прищурив недреманное око, кивком приветствовала каждого входящего.
   После занятий сбор продолжился. Разбившись на бригады, мы должны были ходить по квартирам и спрашивать у хозяев, нет ли бумажного говнеца. Уроков по такому случаю не задавали.
   Акция длилась до вечера; в субботу было взвешивание, подсчет собранных килограммов и сортировка, в воскресенье за макулатурой приходила машина, а в понедельник на утренней линейке объявляли победителей.
   Собранный утиль хранился за школой в небольшом деревянном загончике. За ним никто не присматривал, и мы всегда приходили в субботу на задний двор, проникали в щель под воротами и допоздна копались в залежах книг в поисках интересненького.
   В этот раз нас собралось четверо: я, Танька, Борька Тунцов, Дима Васильев. Лифшиц не пошел, у него была тренировка по самбо. Мы без труда влезли в загончик и начали раскопки. Первый трофей попался Борьке – журнал с иностранными спортивными автомобилями. Диме тоже повезло, но меньше: сборник шахматных задач и альманах «Катера и яхты». «Дети капитана Гранта» без первых сорока восьми страниц достались Кочерыжке. Издание «ЖЗЛ» о маршале Баграмяне мальчишки решили читать вдвоем. А я уже отчаялась найти что-либо ценное, как вдруг увидела, что в стопку старых газет затесался одинокий томик в синем переплете.
   Я потянула за корешок и вытащила небольшую невзрачную книжицу. «В. В. Поляков. Неведомое рядом» – было написано на обложке, и ниже, убористым шрифтом: «Библиотечка атеиста». Перелистывая страницы, я приметила название одной из глав: «Огни на болотах и кладбищах». Интересно... Я начала читать прямо с этого места и так увлеклась, что забросила поиски. Я сидела на кипе старых газет и при свете тусклого дворового фонаря вникала в суть таинственного явления, именуемого блуждающие, или ведьмины, огни.
   Поверье о них зародилось в Муромском уезде Владимирской губернии. Заблудившийся путник видит в лесу огонек, идет на него – и попадает в трясину: ведьма заманила. Огни эти очень красивы: белые и голубые, они то собираются в столб или в шар, то пляшут в воздухе подобно языкам костра. Встречаются такие огни и на кладбищах: в древности думали, это души умерших возносятся на небеса.
   Ничего себе. Поежившись, я продолжила чтение, но дальше было уже не так интересно: никакого чуда здесь нет, писал В. В. Поляков, всего лишь горит фосфористый водород. Образуется он при гниении отмерших организмов. Фосфорные соединения, входящие в состав трупов животных и человека, под действием грунтовых вод разлагаются с образованием фосфористого водорода. При рыхлой насыпи над могилой или небольшом слое воды в болоте газ, выйдя на поверхность, воспламеняется от паров жидкого фосфористого водорода. Вот и все дела.
   – Эй, ты идешь? Ау! – Я так увлеклась, что не сразу услышала Танькин голос. – Полдесятого, мне пора.
   Я завернула ценную находку в потрепанный номер «Пионерской правды» и поспешила к дому. Ночью, с фонариком под одеялом, я дочитала главу про огни до конца и решила во что бы то ни стало увидеть это таинственное голубое сияние. Кладбища я любила, в основном из-за запаха, едва уловимого сладко-землистого духа сырой грибницы, чулана и бульонных пенок, мгновенно впитывающегося в пасхальные кладбищенские конфеты. Но не хотелось на ночь глядя отправляться в чисто поле, там и не спрячешься, если что.
   Оставались болота.
   Болота в наших лесах были – далеко, за стрельбищем, но все-таки до них можно дойти пешком. Одна я ни в жизнь не решилась бы на такое опасное путешествие. А вдруг это все-таки не фосфор?
   Сашка! – подумала я. Вот кто пойдет со мной. Действительно, кто же еще. Надо позвать за компанию Лифшица. Ему я могу довериться безоговорочно.
   Я еле дождалась понедельника и на большой перемене подошла к своему герою. Он стоял в рекреации у окна и объяснял Морозову теорему синусов.
   – У меня к тебе разговор, – я постаралась придать голосу как можно больше загадочности.
   – Ну.
   – Ты слышал про ведьмины огни?
   – Слышал, вранье это все, – ответил Сашка.
   – Не вранье, у меня книжка есть, – сказала я и протянула Лифшицу «Неведомое рядом». – Посмотри.
   Сашка взял вещдок и молча сунул в портфель.
   Во вторник он пришел в школу раньше обычного, уселся за парту и многозначительно посмотрел на меня.
   – А ты их видела?
   – Кого? – я сделала вид, что уже забыла наш разговор.
   – Огни.
   – Не видела.
   – Сомневаюсь, что они вообще существуют.
   – Давай сходим посмотрим.
   – А если их нет?
   – Вернемся обратно. А пока будем ждать, устроим привал. Костер разведем. Слабо со мной сходить на болота? Сегодня? После уроков? Слабо?
   – Не-сла-бо, – произнес Лифчик. – Только не сегодня, а завтра, а то у меня вечером тренировка. И вообще сначала надо подготовиться.
   После уроков мы снова заговорили о походе. Сашка возьмет спички, перочинный ножик, компас, фонарь, а я намажу бутерброды и утащу из холодильника бутылку лимонада. Еще понадобятся котелок, заварка и кружки – сделаем чай на привале.
   Это было не первое мое авантюрное путешествие. Летом с Танькой мы ездили на великах купаться на карьеры. Далеко, километров за десять от дома. Картина открывалась грандиозная: песчаные отвалы, сине-черная ледяная вода, товарняки на узких перешейках...
   – У тебя есть дома марганцовка? – спросил Лифшиц.
   – Есть, а зачем?
   – Геологи всегда берут марганцовку. С ней можно пить любую воду, даже из болота.
   – Не буду я пить из болота! Лучше простой воды побольше наберем.
   – На всякий случай возьми.
   – Хорошо.
   – И сапоги резиновые не забудь, – напомнил Сашка.
   – У меня их нет, – растерялась я.
   – Как же ты пойдешь? Промокнешь, там сыро.
   – Возьму две пары ботинок.
   – Я тоже не люблю все эти сапоги. В кроссовках пойду, – решил Лифшиц.
   – Дэту брать?
   – Холодно уже для комаров. Ты лучше подумай, мы ничего не забыли?
   – Салфетки.
   – Салфетки! Ты еще фартук возьми. Вот бабы!
   Пока я собиралась в дорогу, меня мучил вопрос: брать или не брать с собой крестик? Хоть книжка была атеистической, а я уже три года как ходила в пионерках, для полного спокойствия чего-то не хватало. Поколебавшись, я вынула из шкатулки крестильный крест и сунула его в карман ковбойки.
   Как и условились, мы встретились после обеда у детской площадки.
   Сашка посмотрел на часы – было два сорок пять.
   – Рановато идем, – сказал он. – Будем на месте часа через три, а темнеет сейчас в восемь. Придется подождать.
   – Здесь?
   – Там посидим, у костра. Ты же хотела привал.
   Лес начинался сразу за школой. Мы пошли по одной из просек, разделявших лесной массив на квадраты. Ближе к опушке он был лиственным, светлым, а чем дальше от дома, тем сильнее менялась картина, и километрах в трех, за высоковольтной линией начинался уже темный бор, дремучий и мертвопокровный – без подлеска, один мох под ногами, – изрытый вдобавок блиндажами и землянками. Но пока в просветы листвы светило солнце и со всех сторон доносились птичьи голоса.
   – А знаешь, почему поют птички? Они свили здесь гнездо и не хотят, чтобы другие его заняли.
   – Какое гнездо, сейчас осень. Это они нас прогоняют.
   Лес завораживал. Под ногами шуршали бурые листья. Чтобы было легче идти, я выбрала палку покрепче и приспособила ее под посох. Сашка от посоха отказался, он шел и громко насвистывал мелодию из «Шербурских зонтиков» – их только что показали в нашем клубе.
   – Тебе кино понравилось?
   – Не-а... глупое какое-то, – ответил Сашка.
   – А чего свистишь?
   – Так просто. Привязалось.
   Довольно быстро мы добрались до небольшого лесного оврага под названием Лисьи Горки. Никто точно не знал, какого он происхождения, одни считали, это огромная воронка со времен войны, другие говорили, раньше здесь была усадьба с прудом (и правда, иногда среди леса вдруг попадались грядки с одичалой клубникой).
   – Тут есть одно грибное место, давай посмотрим, – предложил Сашка. – Времени полно. Может, белые найдем.
   Белых на Сашкином месте не оказалось, вернее, прямо перед нами их кто-то собрал – во мху белели свежие срезы. Обидно. Сашка даже свистеть перестал.
   – Может, в березняке поищем?
   – Не-а, они только тут, под этой вывороченной сосной. Ой, смотри, бледная поганка, – Сашка указал на небольшой молочно-белый, словно фарфоровый гриб. – Можно с сыроежкой перепутать: съешь и умрешь.
   – Серьезно? – Я присела на корточки, чтобы лучше разглядеть бледную поганку. Гриб как гриб, красивый даже. Пелеринка под шляпкой, ножка тонкая.
   – Она из луковицы растет, видишь, – Сашка указал мыском ботинка, – а сыроежка сразу из земли.
   – А если просто сорвать? – спросила я.
   Сашка посмотрел на меня, потом на поганку и на мгновение задумался.
   – Тоже умрешь, – сказал он, впрочем, не вполне уверенно. – Через руки.
   И добавил:
   – Пойдем?
   За Лисьими Горками мы свернули с просеки на узкую, почти незаметную тропинку. Продираясь сквозь бурелом и заросли бересклета, мы шли дальше на северо-запад. По дороге Сашка рассказывал о животных и травах. На это он был мастер, даже письма в передачи о природе писал от имени пенсионеров – развлекался.
   – Видишь, олень грыз, – ствол молодой осинки основательно обглодали в метре от земли. – Они привередливые: если один кору сожрал, второй уже не подойдет.
   – Откуда ты знаешь?
   – Читал.
   – А это что, дикий чеснок?
   – Осока. Берешь так, – Сашка выдернул стебель из устья, – и эту мягкую белую сердцевину можно есть.
   Он покусал соломинку.
   – Вкусно?
   – Ну... средне. А это папоротник.
   Я тронула порыжевшую ветку-опахало с изящным завитком на конце.
   – А эти штуки я ела.
   – Они же ядовитые!
   – Ну, может, не эти... как же его... орляк. Мамка с папкой жарили. Наверное, то что надо собрали – геологи все-таки. Никто не отравился. Ой, а это что за гриб на дереве?
   – Это не гриб, нарост. Попала какая-то дрянь в ранку, и стало вырабатываться много волокон – как защита.
   – А чага – то же самое?
   – Чага? Нет. Здесь дерево справилось с инфекцией, а там не смогло.
   – Как думаешь, звери здесь есть?
   – Осенью проще всего на кого-нибудь нарваться. Например, на мишу... Но если сныкаешься, то не тронет.
   – На дерево?
   – Можно за дерево. Или в кусты. И молча сидеть, пока не уйдет.
   – Они же вечером спят.
   – Мишки вообще не спят. Они зимой отсыпаются.
   – А если кабан?
   – Громко орешь и идешь на него – сразу убежит. А вот и они... звери... где-то рядом... Осторожно, не наступи!
   Прямо на тропинке лежала кучка.
   – Чьи это какашки, оленьи?
   – Это был лось молодой.
   – Похоже на черносливины...
   – Лучший калифорнийский чернослив. Хочешь попробовать?
   – Да ну тебя! Фу! – Я пихнула Сашку локтем.
   – Слышала когда-нибудь, как олени свистят?
   – Нет. Видела, как гадят.
   – Ха-ха! А свистят они коротко так. Фьить. Фьить. Смотри, вот это вороний глаз. У него ягоды бывают. Некоторые их кушают, а потом в туалет бегают. Очень сильное слабительное, можно вообще коньки отбросить. Там много серомона, приводит к летальному исходу. Когда идешь в лес, всегда надо знать, чем можно питаться. Заячья капуста, например, съедобная, типа щавеля, только помногу лучше не есть.
   – Почему?
   – Да тоже пронесет. Но если чем-то отравишься, то надо, наоборот, съесть побольше.
   – Саш, – спросила я, – тебе не страшно?
   – В смысле?
   – Здесь, в лесу.
   – Смеешься?
   – Ладно, расскажи еще что-нибудь.
   – Люцеферия есть растение. Съешь такую штуку и через полтора часа коньки двинешь: там синильная кислота в очень большом количестве – в одной шишечке около четырех граммов. Она, собака, вкусная, такой, знаешь, у нее аромат, на кокос похож.
   – Ты что, пробовал?!
   – Попробовал.
   – Она же смертельная.
   – Выплюнул сразу, – ухмыльнулся Лифчик, – видишь, живой.
   – А мой папа мухоморы ел, – вспомнила я.
   – Красные?
   – Нет. Серые. Жемчужные. В подлеске нашем собирал.
   – Шаманы тоже мухоморы едят, – отозвался Сашка, – а потом с духами разговаривают. Твой папа не разговаривал?
   – Кто ж его знает, он лег на диван и уснул, – ответила я, а сама подумала: надо будет папика-то расспросить, ага.
   – Мухоморы что! Вот есть в лесу одно растение, на Руси называли блядолют. Такой кустик, напоминает мать-и-мачеху, там тоже ягодка, большая, розовенькая, похожа на морошку, и в ней огромное содержание мышьяка. Скушаешь, сразу первые симптомы отравления: глаза краснеют, сопли текут, мандраж, холодный пот – а потом происходит заворот кишок, и готов.
   – А почему блядолют?
   – Б...дей им кормили, чтоб те сдохли. Давно, при царе...
   – А это что за цветок?
   – Обычный лютик луговой. Можешь сорвать, не бойся.
   Вот такие беседы вели мы с Лифчиком по дороге. Слышала бы наша ботаничка! Ну хоть разок бы послушала. А то скажет: «А сейчас, ребята, Саша объяснит вам новую тему. Я приду через десять минут, посидите тихо, хорошо?» – и сваливает на пол-урока к библиотекарше чаи гонять.
   Мы пересекли лужок, углубились в лес и вышли к Черному ручью, окруженному зарослями молодых елочек. Это была половина пути. За ручьем обогнули военное стрельбище и двинулись в направлении железнодорожной станции. Километра через три-четыре начинались болота. В позапрошлом году мы с мамой однажды ходили туда за клюквой, а заодно и калины набрали по дороге. Я только собиралась рассказать об этом Лифчику, как вдруг послышался далекий звон колокола.
   – Тс-с... слышишь?
   – Ага...
   – Это с Поповки, там церковь есть, – предположила я.
   – Поповка в другой стороне, – ответил Сашка.
   Мы прислушались, но звон больше не повторился. Нам стало не по себе.
   – Показалось, наверное, – пробормотал Сашка.
   – Не показалось, я точно слышала.
   Мы еще немного постояли и помолчали. Тишина, только ветви скрипят от ветра.
   – Из-за туманов такое бывает – кажется, что слышно отсюда, а источник звука совсем в другой стороне.
   Успокоившись, мы двинулись дальше. Да и был ли на самом деле этот звон?
   Как и предсказывал Лифшиц, на болота мы добрались задолго до темноты. Самыми большими были Клюквенное и Моховое. Поразмыслив, мы взяли левее, на Клюквенное, – туда лучше тропинка. Через каких-то пятнадцать минут оно раскинулось перед нами как поле – только вместо колосьев заросли камышей.
   – Знаешь, чем камыш от рогоза отличается?
   – Чем?
   – У рогоза такие шишки сверху, а у камыша – нет. Их путают часто.
   – Я тоже раньше путала.
   – В прошлом году здесь три человека утонули. Вот прямо тут, в этом болоте, – Сашка указал на его середину, где торчал одинокий остов почерневшей мертвой ели.
   – А зачем они туда поперлись?
   – Клюквы много на островке. До этой коряги вообще-то можно пройти, здесь брод есть, просто знать надо. Мы туда не полезем, на берегу посидим. Время... без пяти шесть. Я уже есть хочу.
   – Я тоже.
   – Сейчас костер разведем. Вон там, – Сашка махнул рукой в сторону небольшого сухого пригорка. – Пошли хвороста наберем на растопку.
   Пока костер разгорался, мы разложили на большом пне провизию: бутерброды с тушенкой, фляжку с водой, два яблока и четыре конфеты «Коровка». Что-то я забыла... Ах, да, «Буратино».
   – Хочешь лимонада?
   – На обратную дорогу оставь.
   Несмотря на влагу, пень, на котором мы разместились, был широким и крепким, без парши, – скорее всего, дерево просто сломал ураган, а ктото обтесал у корней для привала. Мы перекусили, собрали еще веток, развернулись к трясине и стали смотреть...
   Постепенно стемнело. Болотные огни мы караулили часа полтора – но так ничего и не произошло. Ни огонечка, ни искорки. Темно и тихо: только треск прогорающих сучьев.
   – Долго еще ждать будем? – спросила я Лифчика.
   – Минут двадцать посидим и пойдем.
   – Холодно.
   Ни слова не говоря, Сашка притянул меня к себе и обнял. Я подумала – вот, первый раз я обнимаюсь с мальчиком. Что я чувствую? Немного сосет под ложечкой, будто хочется есть. И жар – он нарастал изнутри, разливаясь из-за диафрагмы.
   – Ты раньше когда-нибудь обнимался?
   – С девчонкой? Нет, никогда...
   Врет, подумала я сладко и положила голову ему на плечо. Мы еще долго сидели так, глядя на пламя костра, на мертвую плешь болота, надломленный остов ели на островке, черные прутья кустов. Начал накрапывать дождь, мелкий, будто сквозь решето.
   – Пошли, что ли, – наконец сказал Сашка. – Нет никаких огней. Я же говорил, вранье.
   Он зажег фонарь, и мрак подступил ближе, сдвинулся, охватил нас кольцом. Осторожно переступая с кочки на кочку, мы выбрались на тропинку и повернули в сторону дома. Дождь разошелся и с каждой минутой лил все сильнее. Мои ботинки на тонкой подошве основательно промокли. «А вот и не заболею!» – думала я с мрачным задором. Это была уже вторая пара, первую я промочила в сыром мху по пути сюда.
   Фонарик, который вначале светил ярким лучом, теперь давал едва различимый ореол.
   – Я выключу, батарейка садится, – сказал Сашка, но вместо этого осветил меня слабеющим лучом с головы до ног. – У тебя шнурок сейчас развяжется. Поправь.
   Я глянула на ноги – узел завязан, но не крепко.
   – И так дойду, – у меня не было сил наклониться.
   – А если нам придется от кого-то убегать? – с этими словами Сашка присел на корточки и принялся перешнуровывать мой ботинок.
   – Дай, я сама.
   – Стой, не дергайся.
   – Никуда я уже не убегу: устала, – вздохнула я.
   – Значит, будем драться, – сказал Сашка.
   Я успокоилась: это он умел, и еще как.
   Мы миновали стрельбище и теперь шли по широкой продольной просеке. Дождь прекратился. Небо очистилось от туч, дорогу озарила луна. Вдруг Сашка остановился и замер, прислушиваясь.
   – Тихо! Тут кто-то есть.
   В кустах раздался оглушительный хруст. Из темноты на нас шагнул солдат. За ним еще один, пониже ростом и, видать, помладше.
   – Опа! – сказал высокий, раскинув руки. – А ну иди сюда, птенчик. А ты давай, вали, пока живой.
   Я инстинктивно попятилась.
   – Держи ее!
   Но второй не бросился на меня, нет, – он остался стоять, где стоял. Похоже, он и сам не ожидал такого поворота.
   Ветер донес удушливую волну перегара.
   Дальше события разворачивались стремительно. Лифшиц бросился на старшего, с налета толкнул и поставил подножку. Служивый упал, ударившись виском о корень. Я поняла это по стуку. Убился! – подумала я. Младший бросился его поднимать. Старший что-то промычал и грязно выругался. Живой!
   – Бежим! – крикнул Сашка, и мы понеслись со всех ног.
   – Догоню – у-убью, суки! – набирая обороты, доносилась вслед нецензурная брань.
   Все произошло так быстро – я даже испугаться не успела. Мы летели, как на олимпийском забеге, не разбирая дороги, по лужам, по корням, по грязи. Сердце ухало в горле, в боку кололо, под ребра больно била бутылка лимонада, которую я сдуру положила во внутренний карман. Погони, кажется, не было.
   – Что я говорил! – на бегу повторял Лифчик. – Шнурки надо завязывать! Поняла теперь?
   – Больше не могу, бок болит, – взмолилась я. – Они за нами не побежали. Давай пойдем быстрым шагом.
   – А если догонят? До фермы немного осталось, туда уже не сунутся. Там люди.
   – Не могу-у...
   – Руку давай. – Я протянула руку, и Лифшиц потащил меня за собой.
   Последний километр дался непросто. На околице, как подкошенная, я рухнула прямо в траву. Сашка чувствовал себя куда лучше, пробежка почти не сказалась на нем, вот что значит спортсмен. Нисколько не стесняясь, он расстегнул мою куртку, вытащил из-за пазухи «Буратино», открыл перочинным ножом и жадно стал пить.
   – Хорошо, что оставили.
   – Я тоже хочу.
   – Надо идти, – сказал Сашка. – Теперь уже недалеко.
   – Может, здесь переночуем, у тети Лиды?
   – Меня мать убьет.
   – Меня, наверно, тоже... Пошли.
   – Не говори никому про солдат, – попросил Сашка.
   – Это беглые были?
   – Да нет, эти в самоволку ушли. От них вином воняло – у беглых откуда вино? Они овощи на огородах воруют, грибы собирают в лесу, – Сашка замолк, а потом стал насвистывать мелодию из «Шербурских зонтиков».
   Беглецы часто нарушали покой Лесной Дороги: вокруг находилось несколько гарнизонов. В прошлом году на поляну за школой даже вертолет прилетал – ловили трех рядовых. Они были вооружены, и нас до вечера не выпускали из класса. От нечего делать мы прилипли к окну и по перемещению фигур на опушке пытались угадать ход событий. Но на боевик было мало похоже: ни выстрелов, ни погони. Зажатые в кольцо оцепления солдаты сдались, и вертолет улетел.
   От фермы до дома рукой подать – километра два, но мне казалось, что мы идем уже целую вечность – идем, идем и никак не дойдем. Но вот лес стал редеть, сквозь просветы между стволами показались огни, послышался лай собак. Мы приближались к поселку. Там нас уже искали.
   – Вот они! – раздался чей-то голос.
   Навстречу двигалась группа людей. Фонари разрезали тьму. Я различила папу с бабушкой и поняла, что мне капец.
   – Где вы были?!
   – Гуляли.
   – Время час ночи! Где гуляли? В лесу?
   – За школой. Мы книжки смотрели...
   – Какие книжки?
   – Макулатуру.
   – Макулатуру в воскресенье увезли! Не ври, вас видели, как вы из леса выходили, – и папа пребольно влепил подзатыльник. – Домой придем, ты у меня попляшешь!
   – Все! Никакого театра! Никакого дня рождения! Никаких гостей! Мала еще с парнями по лесам шляться! – подливала масла в огонь бабушка Героида.
   – Еще раз вместе увижу, выдеру как сидорову козу! – пообещал папа. – Распишу как бог черепаху! А к парню у меня отдельный разговор.
   – Н-ну? – с вызовом сказал Лифшиц.