С этими мыслями Морин дошла до скамейки и села, сознавая, что кто-то насильно втягивает ее в безумную историю, хотя со стороны она кажется девушкой, присевшей отдохнуть перед началом второй половины дня.
   Именно этого Морин сейчас и хотелось: быть нормальным человеком, жить нормальной жизнью, освободиться от воспоминаний, и своих, и главным образом чужих. Сделанное вчера открытие сперва ошеломило ее. На нее обрушились дикие образы, принесенные в виде посланий из неизвестности, а противнее всего то, что в этой неизвестности было совершено убийство.
   И опять она жертва.
   Опять и все еще…
   Сначала она все видела собственными глазами, потом – глазами другого человека, которые теперь достались ей.
   Морин сняла очки и положила их на скамейку рядом с собой, чтобы слезы беспрепятственно лились в надежное пристанище прижатых к лицу ладоней. Когда она увидела по телевизору лицо убитого парня и узнала, как это произошло, ей понадобилось несколько минут, чтоб выйти из столбняка. Затем на помощь пришел рассудок, за который она ухватилась, как за спасательный канат над пропастью.
   Она взяла телефон и набрала номер профессора Роско в больнице «Святой веры». Его низкий голос внушил ей уверенность, как рука друга в беде.
   – Здравствуйте, Морин. Случилось что-нибудь? Вам плохо?
   Искренняя тревога в его голосе также добавила ей уверенности.
   – Нет, все хорошо. Физически я чувствую себя нормально. Я бы только хотела спросить, если можно.
   – Слушаю вас.
   – Вы знаете, кто был моим донором? Кому принадлежала пересаженная мне роговица?
   Морин не сумела истолковать смысл секундной паузы в трубке. То ли скажет, что не знает, то ли знает, но не скажет.
   – Нет. Нам сообщают только о наличии органов и о генотипе донора. Их личности нам неизвестны. Выемку производят в другом месте и никаких подробностей, по вполне понятным соображениям, не раскрывают.
   Морин была озадачена. Наверняка ему, как врачу, уже задавали подобные вопросы. Пациенты, желавшие знать имя донора, иногда родственники, нажившиеся на смерти сына, мужа, брата, интересовались, в ком осталась жива хотя бы часть их близких.
   – Морин, мне понятны ваши чувства. Это вполне объяснимо, и особенно в вашем случае, ведь вам довелось пережить такое тяжкое потрясение. Но вы напрасно изводите себя. Вам сейчас надо думать только о себе и больше ни о ком. Воспоминания порой становятся тяжким бременем. Но время все лечит, и вам надо научиться день за днем обуздывать их.
   Морин снова захотелось поделиться с ним своей галлюцинацией. Возможно, он помог бы ей избавиться от гнетущего чувства, но она подозревала, что таким образом только сменит клетку, и на этот раз ключ от клетки будет не у нее в руках, а у тех, кто сочтет ее умалишенной.
   Нет, уж лучше она справится со своими бедами сама.
   – Пожалуй, вы правы.
   –  Разумеется, прав. Не сочтите, что это мания величия, просто у меня опыт. Надо принять то, что уготовила вам жизнь, и если это вам не по душе, найти в себе силы изменить положение.
   Она попрощалась с человеком, который, сам того не ведая, избавил ее от одного кошмара и навязал другой, и повесила трубку. Затем обвела взглядом комнату и спросила себя, чьими глазами ее видит. Похоже, она очутилась в той же ситуации, как и накануне, когда не знала, обретет ли вновь зрение.
   С одной лишь разницей.
   Теперь ей виден постепенный переход от тьмы к свету, и сны ее больше не тревожат, потому что в эту ночь она вообще не сомкнула глаз. Все время блуждала в непроходимом лесу своих мыслей, то и дело ей казалось, будто выход из него найден, и всякий раз ее ожидало горькое разочарование возврата к началу пути.
   Но наконец иррациональные блуждания привели ее к остаткам рационального. Ведь как-никак она полицейский, и ее дело – раскрывать преступления. Каким образом – она пока не знала. С чей помощью – тоже не знала.
   Страх перед тем, как к ней отнесутся, до конца не прошел, и все же стоит рискнуть. Это единственный путь. То есть единственный, на котором взаправду не сойдешь с ума. Потому она сейчас и сидит на скамейке зеленого парка перед Грейси-Мэншн. Она знала, что мэр Марсалис хорошо знаком с ее матерью; в конце концов, он может запросить сведения о ее службе в Италии. Возможно, и то и другое придадут в его глазах достоверность тому, что она собирается ему сообщить.
   Но когда настал момент переходить к намеченному, она все никак не могла решиться войти в здание со своими откровениями.
   Интересно, преступник, являющийся с повинной, испытывает те же чувства? Она взяла очки и надела их, чтобы обеспечить себе хотя бы фиктивное прикрытие. Потом встала и направилась к воротам и к зияющей бездне, что открывалась за ними.

28

   – Неужели в такой огромной куче дерьма вы не нашли ни единой улики?
   Кристофер Марсалис встал из-за стола и замер, словно не зная, какой эпилог подобрать для своего нервного срыва. Он был в одной рубашке с закатанными рукавами, обнажавшими мощные предплечья, и расстегнутым воротом. Цветовое пятно галстука выделялось на темном пиджаке, небрежно брошенном на спинку стула.
   Он запустил пятерню в седые волосы, переводя взгляд с одного на другого из двоих сидевших перед ним мужчин. Затем с поникшим видом вновь опустился на стул.
   – Простите, не сдержался.
   Джордан ничего не сказал. Он впервые слышал, чтобы его брат за что-то извинялся. И в данный момент его извинения значили немало.
   Детектив Джеймс Буррони счел нужным ответить:
   – Господин мэр, поверьте: мы тщательно проработали все версии. С тех пор, как Джордана посетило озарение относительно Шандели Стюарт, дело сдвинулось с мертвой точки. Группа агентов занята опросом преподавателей, которые в те времена служили в Вассар-колледже. Мы ведем розыск и в «Юнайтед фичер» – издательстве, что публикует «Мелюзгу». Через него мы вышли на наследников Чарльза Шульца – быть может, в его архивах обнаружится какой-либо след.
   Кристофер чуть отодвинулся от стола, чтобы удобней было сидеть. Глядя в его обведенные темными кругами глаза, Джордан подумал, что с начала этой истории часы его сна можно пересчитать по пальцам.
   – Я не сомневаюсь, детектив, что вы делаете все возможное. Но меня бесит то, что вы наизнанку выворачиваетесь, а тем временем проклятый маньяк готовит новое убийство.
   Джордан, поднимаясь со стула, услышал свой голос:
   – Это одна из возможных версий, но мне она не кажется убедительной. Маньяк подсознательно стремится к огласке, к общественному воздаянию за свои подвиги. В нашем случае я не вижу и намека на то, чтобы раскрыть тайну, которой он окутывает свои преступления.
   – Может, и так, но я не могу подобрать иного слова для того, кто ходит по городу и убивает людей, вдохновляясь комиксами, выдуманными для развлечения.
   – В них, я думаю, и есть ключ к разгадке. Только мне пока не удается его ухватить.
   Он не случайно сказал «мне», а не «нам», и Буррони был благодарен ему за это. Детектив чувствовал себя скованно в этом кабинете. Не всякий день простого полицейского допускают в святая святых. Его допустили, а ему нечего предъявить мэру.
   Джордан принялся расхаживать по комнате, рассуждая вслух. Буррони уже привык к этой манере, признал ее и молча слушал сухой анализ фактов, как будто убитый не был племянником Джордана, а напротив сидит не его брат. Детектив чутьем понимал высокую цену такой способности сосредоточиться, абстрагироваться от всего.
   – Давайте подумаем. Человек совершает преступления по модели комиксов. Первая жертва – лицо довольно значительное. Известный художник и в то же время сын мэра Нью-Йорка. Это могла быть месть отцу, но динамика преступлений это исключает. За ним следует вторая жертва. На сей раз женщина, тоже из весьма высокопоставленного семейства. Новое убийство обставлено, как и предыдущее: популярные во всем мире комиксы, которые печатаются в этой стране по меньшей мере ста пятьюдесятью ежедневными и воскресными газетами, – «Мелюзга».
   Джордан сделал паузу, как будто пытался поймать мысль, молнией мелькнувшую в мозгу и тут же погасшую.
   – Всякий раз мы имеем указание на персонаж, который стоит на очереди, и всякий раз эти указания разные, их ничто не связывает. Первое убийство замаскировано под Линуса – типаж нервный, закомплексованный, с вечно приклеенным к уху одеялом. Именно так убийца расположил тело. Вблизи от места преступления был замечен человек в спортивном костюме, немного припадающий на правую ногу. Второй жертвой стала Люси, сестра Линуса, влюбленная в гениального музыканта Шредера. В этом случае тело заставили принять ее характерную позу. И опять-таки в подъезде жертвы замечен тот же человек. Как выяснилось, оба убитых учились в одном колледже, и, вероятно, оба знали своего убийцу. Возникает вопрос: не учился ли в Вассаре человек, которого убийца обозначил как Снупи, и не знаком ли этому Снупи тип в спортивном костюме, прихрамывающий на правую ногу и оставивший нам – не будем об этом забывать – важную улику. По воле случая и небрежности убийцы, у нас имеется образец его ДНК.
   Джордан поглядел на Буррони и Кристофера, как будто лишь теперь заметил их присутствие.
   – А главное – не будем забывать о том, что у нас имеется еще одно преимущество перед убийцей. Хоть и небольшое, но преимущество.
   Кристофер позволил себе вбить в это жесткое построение клин надежды:
   – Какое?
   – Мы знаем имя. Пиг Пен. Еще один персонаж «Мелюзги», не такой популярный, как остальные. А человек, которого мы выслеживаем, не знает, что нам оно известно. Повторяю: это совсем небольшой просвет, но, по сравнению с прежней кромешной тьмой, все же просвет.
   На мгновение наступила пауза, во время которой Кристофер и Буррони пытались усвоить все сказанное Джорданом.
   Буррони очнулся первым и встал со стула.
   – Господин мэр, позвольте мне съездить в Управление узнать, нет ли новостей от моих людей, занимающихся колледжем, или еще чего-нибудь нового.
   Кристофер протянул ему руку.
   – Благодарю вас, детектив. Несмотря на тяжелое положение, я знаю, что вы работаете на совесть, и это вам зачтется в свое время.
   Пока Буррони пожимал руку Кристоферу, Джордан отвернулся к окну, чтобы не выдать своей инстинктивной реакции на эти слова. Ему ли не знать, как коротка память у его брата. Однако у Буррони имеется один козырь: есть кому напомнить брату о данном обещании.
   – Пока, Джордан, до встречи.
   – Да. Держи меня в курсе.
   Детектив вышел из комнаты, аккуратно притворив за собой дверь. Джордан и Кристофер остались вдвоем, но не успели обменяться и словом, как дверь вновь распахнулась, и вошел Рубен Доусон, бесстрастный помощник мэра.
   – Что у тебя, Рубен?
   Джордан удивился, увидев легкое замешательство на лице Доусона. Тот дошел до письменного стола, прежде чем ответить на вопрос.
   – Есть новости. На мой взгляд, довольно странные. Мне только что позвонил охранник от ворот. Там женщина, которая хочет поговорить с вами. Она представилась как комиссар итальянской полиции.
   – Что ей нужно?
   Ответ Рубена Доусона ударил, как град по брусчатке.
   – По ее словам, дело касается убийства вашего сына.

29

   Морин ждала, стоя перед молочно-белыми воротами.
   Сквозь решетку в маленьком дворике просматривалось несколько припаркованных машин; красным пятном на их фоне был мотоцикл, поставленный на боковую опору. Итальянский мотоцикл, она такие видела.
   Сцена, которую она выстроила в голове, повторилась без малейших отступлений от сценария. Полицейский с квадратной челюстью, увидев ее, вышел из будки и шагом, достойным почетного караула, направился к ней.
   – Добрый день, мадам. Чем могу служить?
   – Здравствуйте. Меня зовут Морин Мартини, комиссар итальянской полиции. К тому же гражданка Соединенных Штатов. Мне нужно срочно поговорить с мэром.
   Она протянула охраннику свой жетон и паспорт. Тот из чистой вежливости взял их, но взглянуть и не подумал.
   – Боюсь, вы не ко времени, мадам.
   Морин ожидала чего-то подобного. Подавив обуявшее ее раздражение, она сняла очки и в упор поглядела на охранника.
   – Пусть это решает господин мэр. Доложите ему, что у меня есть сведения, касающиеся убийства его сына.
   Тон и смысл этих слов мгновенно растопили лед в глазах ее собеседника.
   – Минутку. Подождите здесь.
   Охранник в синей форме удалился в будку, но через стекло Морин было видно, что он поднял трубку телефона и одновременно разглядывает ее документы. Он обменялся с кем-то несколькими фразами, выслушал ответ и закивал.
   Затем вышел и протянул ей документы.
   – Прошу. У входа вас встретят.
   Морин прошла в ворота, пересекла дворик и направилась к главному входу под козырьком, тянувшимся вдоль всего фасада. Не успела она подняться по ступенькам, как дверь распахнулась, и на пороге появился настоящий английский дворецкий.
   Голос, каким он пригласил ее войти, не мог быть иным:
   – Прошу вас, мадам, господин мэр ждет. Вот сюда, я провожу вас.
   Морин так волновалась, что не удостоила вниманием интерьер особняка. И даже не заметила человека в замшевой куртке и круглой черной шляпе, который прошел мимо нее к выходу и окинул любопытным взглядом. Проведя ее по коридору, мажордом остановился перед дверью, легонько постучал и, не дожидаясь ответа, распахнул перед ней дверь, отступив в сторону.
   – Пожалуйте.
   Морин, сделав несколько шагов, очутилась в небольшом кабинете. Дверь бесшумно закрылась у нее за спиной. В кабинете были двое.
   Прямо перед ней на фоне окна стоял высокий человек с посеребренными висками и невероятно голубыми глазами – такого цвета она еще не видела. Лицо и весь сдержанный, собранный облик говорили о том, что с таким человеком неплохо оказаться рядом в момент опасности. Другой, гораздо старше, сидел за письменным столом; его черты носили на себе печать власти, которую ни с чем не спутаешь и которая не способствует здоровому цвету лица. Глаза у него были точно того же оттенка, что и у первого, но словно бы потухшие, а грузное тело говорило об избытке официальных приемов и недостатке движения.
   При ее появлении он, разумеется, встал, как и положено при даме, но в его оценивающем взгляде она прочла тревогу и недоверие.
   Ее даже удивило, что он протянул ей сухую руку.
   – Добрый день, мадам. Я Кристофер Марсалис. А это мой брат Джордан.
   Второй не шевельнулся и ничего не сказал, ограничившись кивком.
   – Здравствуйте, господин мэр. Вероятно, мое появление показалось вам неуместным. Я комиссар итальянской полиции.
   – У вас безупречный английский и очень знакомое лицо. Мы с вами раньше не встречались?
   Морин улыбнулась и воспользовалась родственными связями, чего никогда бы себе не позволила, если б не обстоятельства, приведшие ее в Грейси-Мэншн.
   – Думаю, вы знакомы с моей матерью. Она адвокат по уголовным делам здесь, в Нью-Йорке. Мэри Энн Левалье. Все говорят, что мы с ней похожи.
    Правда, так говорят только те, кто нас плохо знает.
   Эта мысль отразилась и на лице, и в голосе. От дальнейших комментариев она воздержалась, чтобы поскорее перейти к делу.
   – Меня зовут Морин Мартини.
   Лишь когда она назвала свое имя, человек, которого ей представили как Джордана Марсалиса, казалось, обратил на нее внимание. Он шагнул к ней, и в глазах у него была та же неуверенность, что и в голосе, когда он спросил:
   – Простите, мисс Мартини. Быть может, мой вопрос причинит вам боль. Вы подруга Коннора Слейва?
   Морин мысленно поблагодарила его за то, что он не употребил прошедшее время, точно так же, как и она каждый миг думала о Конноре только в настоящем.
   – Да, я.
   Мэру тоже наверняка была знакома ее история, но то, что он добавил, скорее походило на обрывок официальной речи, нежели на сострадание. Правда, Морин не знала, что мэр точно так же отозвался о гибели сына.
   – Это большая потеря.
   После этих слов наступила выжидательная тишина, и четыре глаза устремились на нее с пристрастием третьей степени.
   Морин поняла, что тянуть дальше нельзя, и попыталась в нескольких словах сформулировать то, что никаким формулировкам не подлежит.
   – Я сразу перейду к делу. Вижу, что вам известны обстоятельства, в которых оказались мы с Коннором. Мне после случившегося пришлось перенести операцию по замене роговицы. В связи с генетической несовместимостью процент возможных доноров был практически равен нулю. И все же один нашелся.
   Морин уперлась взглядом в потускневшую голубизну глаз Кристофера Марсалиса. Она уже знала, чем закончится разговор, и боялась этого.
   – У меня есть основания полагать, что моим донором был Джеральд Марсалис.
   – Вполне возможно. Я сам разрешил использовать органы, когда узнал, что он состоит в ассоциации доноров. Если это так, я рад, что вы благодаря ему обрели зрение. Но какое это имеет отношение к расследованию его убийства?
   Морин сняла темные очки. Яркий свет из окна полоснул ее по глазам, но слова давались ей еще тяжелее.
   – Наверняка то, что я скажу, покажется вам безумием. Сама я воспринимаю это именно так. Это безумие, но меня посещают видения из жизни вашего сына.
   Едва она произнесла эту фразу, как в комнате повисло сочувственное молчание. Мэр переглянулся с братом, явно ища у того подтверждения своей мысли. Потом заговорил все тем же спокойным, сдержанным тоном, прячась за слова и тем не менее пытаясь не отводить от нее взгляда:
   – Мисс Мартини, надо учитывать страшное потрясение, которое вы пережили. Такое редко проходит бесследно, говорю вам по собственному опыту. Ваша мать – талантливый адвокат и мой друг. Позвольте мне…
   Морин ожидала такой реакции. Она вошла в этот кабинет в полном убеждении, что другого ответа не будет. Их нельзя винить. Наверняка она сама бы так же отнеслась к человеку, пришедшему к ней с подобной историей.
   Но как бы там ни было, она решила пройти этот путь до конца.
   – Господин мэр, я бы не пришла к вам, не будь у меня осознанной уверенности в том, что я говорю. Я не случайно употребила слово «осознанной», хотя вам оно может показаться неуместным. Я полицейский и привыкла оперировать фактами, а не эзотерическими, экстрасенсорными измышлениями. Поверьте, я немало думала, прежде чем прийти к вам, и не отступлюсь от своих слов даже перед консилиумом психиатров.
   Она встала, чувствуя себя обнаженной под взглядами этих мужчин. Надо признать, она сама дала им повод так смотреть на нее. Вновь надев очки, она выпалила последнюю тираду, не глядя ни на кого в отдельности:
   – Пока я живу у матери. Если считаете меня сумасшедшей, звоните ей. А если все же у вас появятся сомнения, звоните мне. Извините за беспокойство, господа.
   Она повернулась и направилась к двери, мечтая поскорее оставить позади атмосферу неловкости, замешательства и сострадания.
   Но едва взялась за дверную ручку, взгляд ее упал на фотографию в деревянной рамке, висящую слева от двери. Два человека, пожимая друг другу руки, улыбаются в объектив. Лицо одного хорошо ей знакомо. Это Рональд Рейган, президент Соединенных Штатов. Во втором она узнала Кристофера Марсалиса, темноволосого, с усами, гораздо моложе и худее, чем он сейчас. Наверное, она бы и не узнала его, если б не эти голубые глаза. Кровь ударила ей в лицо, когда она поняла, что уже видела его – не такого, какой он сейчас, а этого, на фотографии.
    Этот самый человек во сне вошел в ее комнату и порвал ее рисунок.
   Она вся сжалась и заговорила, не оборачиваясь, из страха опять увидеть их сочувственные лица.
   – Много лет назад ваш сын нарисовал картинку. На детском рисунке были изображены мужчина и женщина, которые занимаются сексом, опираясь на стол. Вы вошли к нему в комнату, он показал вам рисунок. Вы страшно рассердились, порвали тот листок и в наказание заперли сына в чулане.
   Немного помолчав, Морин обернулась и, как на компьютерной графике, увидела, что с лица Кристофера Марсалиса сползает сочувственное выражение, сменяясь оцепенелым. Он круто повернулся и отошел к окну. Морин в который раз подивилась, как много оттенков может быть у молчания, насколько оно выразительнее слов. Наконец голос мэра донесся от окна комнаты, приглушенный огромной давностью лет и воспоминаний.
   – Да, это было много лет назад. Джеральд был совсем маленький. В то время жена была еще жива, но уже почти не выходила из больниц. Я был еще молод, и между нами больше года не было супружеских отношений. А у нас в доме служила смазливая горничная, и я…
   Он запнулся, и Морин поняла смысл этой паузы. Миг нерешительности перед финальным освобождением исповеди, какой бы она ни была, большой или малой.
   – Это случилось на кухне. Всего один раз, больше не повторялось. Должно быть, Джеральд нас видел, а мы и не заметили. Показывая мне рисунок, он им так гордился и совсем не понял, чем мы занимались. Для него это было произведение искусства, и не более того. А я испугался, что он может показать рисунок посторонним, и порвал его. Потом я взял с него честное слово, что он никому не скажет, а чтобы он осознал свою ошибку, запер его в чулане. Джеральд был ребенком, но у меня такое ощущение, что он этого не забыл и не простил.
   Морин вновь увидела дверь чулана, скрывшую его багровое от ярости лицо. Представила себе ребенка, погруженного во мрак, где обманы тьмы превращают истину и свет глаз в фантастических монстров.
   Джордан пришел на помощь брату, заслонив его от нее в момент слабости.
   – Мисс Мартини, вы полицейский со всеми вытекающими последствиями. Я тоже был полицейским, стало быть, мы говорим на одном языке. Я вижу, вы понимаете, что во всей этой ситуации есть некая трудно определимая аномалия. Давайте посмотрим правде в глаза: ничего этого суд к рассмотрению не примет. Однако я вынужден проанализировать то, что вы сказали. У вас были еще какие-нибудь…
   Морин про себя усмехнулась, видя, как он подыскивает слово, чтоб не обидеть ее.
   – Вы хотели сказать – видения?
   – Да.
   Джордан с трудом выдавил это «да» сквозь стиснутые зубы.
   А Морин с тем же чувством освобождения, с каким только что мэр обнажил перед ними душу, избавилась от одиночества, в котором пребывала все это время, и подробно рассказала об отпечатавшихся в памяти образах. Соитие, синее лицо женщины, красное лицо Джеральда, отразившееся в зеркале, угрожающая фигура безликого человека в полутьме лестничной площадки, рука, сжимающая пистолет.
   Она так увлеклась рассказом, что не замечала, как меняются лица слушавших ее мужчин. Заканчивала она как будто уже в безвоздушном пространстве. Морин бы не удивилась, если бы все предметы в этой комнате вдруг поднялись и поплыли в невесомости.
   Мэр первым подал голос, похожий на треск разбиваемого стекла:
   – С ума сойти.
   Морин поняла, что это относится не к ней. Он имеет в виду абсурдность ситуации, которая, несмотря ни на что, заставила его отбросить недоверие. Объяснения всему этому не было, а если бы и нашлось, оно бы вряд ли что-либо изменило в реакции ее слушателей.
   Джордан не выглядел таким потрясенным, как его брат. Он сел перед ней на стул и откинулся на спинку.
   – Думаю, нелишне будет ввести вас в курс дела. Убиты два человека. Судя по почерку, два преступления связаны между собой, но что связывает двух жертв, – мы пока не поняли. Единственная связь, которую нам удалось нащупать, состоит в том, что Джеральд Марсалис и вторая жертва, Шандель Стюарт, учились вместе в Вассар-колледже, в Покипси. – Он взял со стола несколько цветных фотографий и подвинул их поближе к Морин. – Вот в этом колледже.
   Морин протянула руку за фотографиями, взяла одну и…
 
    …я на аллее, которая делит надвое большой зеленый луг, иду по ней и встречаю группу ребят, которые смотрят на меня, но не здороваются, я тоже не здороваюсь, а иду с ними вместе к зданию внушительного вида, с большими окнами, поднимаю руку, смотрю на часы и ускоряю шаг, бегу к входу и…
    …я в комнате, но поле моего зрения ограничено, как будто я вижу все сквозь прорези в чем-то. Передо мной мужчина и женщина в темной одежде и в масках, изображающих двух персонажей «Мелюзги». Она Люси, он Снупи. С бьющимся сердцем я поворачиваю голову, следуя за взглядами этих двоих…
    …спиной ко мне стоит человек, склонившись над столом, на котором простерто тело, кажется детское. Вдруг этот человек вскидывает правую руку, а в ней нож, весь окровавленный, и кровь стекает по его пальцам, окрашивает рукава рубашки и куртки. Я этого не слышу, но знаю, что человек, стоящий ко мне спиной, вопит, запрокинув голову к потолку, а я…
    …я снова с мужчиной и женщиной, одетыми в темное и в масках Люси и Снупи, но мы уже в другом месте. Он, облокотившись на стену, снимает маску, а под ней молодое, смуглое, залитое слезами лицо, он закрывает его руками и соскальзывает по стене на землю, а она…
 
   Морин очнулась на коленях, и первым, что увидела, было пятно сучка в паркетном полу между двух мужских кроссовок. Постепенно она осознала, что ее поддерживают сильные руки Джордана Марсалиса.
   Голос тоже был его, но доносился откуда-то издалека, за много километров от его кроссовок.