Федоров А.. Оракул петербургский. Книга 2

 
Хрустальные слова –
Растерзанные чувства:
Осколки старых бед,
Восторгов жалкий бред!
Ничто не лечит боль – тупую, словно ноль:
Округло-однозначный,
Занудно-неудачный!
Не стоит бить тревогу –
Готово все в дорогу:
Ты, одиночества покой,
Души терзанья успокой!
 

   Это уже было явление, называемое в науке – "закон парных случаев", а в мирской жизни носящее простенькое, но со вкусом подобранное имя – "мужское свинство"! Сабрине так хотелось выразить силу и направление своих переживаний заурядной бранью. Она сказала сама себе, безмолвно шевеля губами: "Сволочь, козел рогатый"! Кто станет отрицать, что пребывание в "кричалке" и "родилке" резко обостряет агрессивность и снижает умственные способности даже самой добропорядочной женщины. Хорошо, что новые подруги не услышали скабрезных буйных откровений. Однако на лицах подруг по несчастью уже и так было достаточно четко выписано, так называемое, общее недоумение.
   Сперва Сабрина сглотнула слезы, но умело подавила всхлип. Удачно маскируясь ритуальным уходом за кожей лица, она битый час переваривала случившееся. Только после настойчивых размышлений пришло незаурядное решение, способное, как казалось Сабрине, расставить все точки над "i". Она выволокла на Свет Божий свою папку и заявила:
   – А сейчас, девочки, я прочитаю вам небольшой стишок одного моего знакомого поэта. Название многообещающее – "Прозаическое":

 
Бывает, начнешь с пустяков:
Игры – не игры, альков – не альков.
Вроде и речи совсем прозаичные
Будят восторги весьма эксцентричные.
Приходит срок – тоска меж ног!
Приятно млеет бугорок,
Готовя радостей пролог.
Пошлые сны появляются часто –
трудно взирать на постель безучастно.
Вот свершился поворот:
Прижалась, отдалась – растет живот!
Плод созревает, грудь набухает,
Сердцебиенья толчки, умиленье –
Вся симптоматика вдохновенья!
Проще сказать – созидается мать.
Так рождается несчастье
Из волнительного счастья.
Не все гибнут за «металл» –
Не поможет здесь скандал!
Время Богу помолиться
И в канале утопиться!
 

   Повисло гробовое молчание, затем, словно по команде, все трое отжались на локтях и вытянув шеи, как рассерженные гусыни, впечатляюще взглянули друг на друга. Снова плюхнулись на спину. Сидеть правильно они после родовых мук еще долго не смогут! Минимум месяц, а то и два! Гробовое молчание, обида и мстительность жили не долго. Девочки, словно по команде, сорвались в коллективный хохот: теперь уже они походили на благодушных гиен (если такие живут на свете?!). Смеялись до слез, вызывая недоумение остальных соседей по палате. Прибежала дежурная медицинская сестра со шприцом, но уколы делать не пришлось, и сестра от заразительного хохота ударилась в короткую истерику. У кого в наши времена не шалят нервы?! Конвульсивный смех сопровождался пощелкиванием зубов. Кое у кого все еще сводило челюсти, да отечный, прокусанный во многих местах во время родов язык полностью не умещался во рту. Глаза израненных "красавиц" были коричнево-красными от множественных кровоизлияний. Роды, хоть и подарок судьбы, но все же самое злейшее испытание для сердечно-сосудистой системы. Родильница – это, по правде говоря, еще не женщина, а что-то близкое к свиному окороку, только что освежеванному. Она подобна реактивно-трусливой гиене, сильно ушибленной и до конца не выпеченной. Надо учитывать состояние психики, да еще внутренние ощущения, лицезрение своего личика в зеркальце, отражающем почти рачий облик. Картина была достойная художника-авангардиста Михаила Шемякина, наградившего Санкт-Петербург своим незабываемым откровением – памятником Петра Великого, застигнутого в финале жизни, когда он был на полшага до отчаянной агонии. Памятник, безусловно, откровенный, но в нем сосредоточено так много правды и только правды, что для эстетики места не осталось! Примерно, тоже творилось сегодня и с дамами-хохотушками.
   Был день, а потому никто не подумал о начале Вальпургиевой ночи, хотя что-то похожее на "великий шабаш" веселых ведьм происходил, только не на туманящейся в ночи горе Броккен, что в Германии, а в седьмой палате Снегиревского родильного дома Санкт-Петербурга. Соседи из дальних палат, заведующая отделением и врачи-ординаторы недоумевали: может быть у троих начался послеродовая горячка, психоз. Наиболее добропорядочные особы готовы были прийти на помощь, а заодно и удовлетворить собственное любопытство. Но смех резко оборвался и дамы, только что хохотавшие, замерли. Первой очнулась Татьяна. Она сделала четкое заявление, почти как для широкой прессы, для неподкупных журналистов:
   – Похоже, подружки, что мы здесь собрались, как "молочные жены", на задушевные посиделки, для выяснения отношений!
   – Нет, нет, – пробовала протестовать Катя, – я же ведь дочь Сергееву, а не жена, не любовница, как некоторые.
   Но ее оборвали решительно – было ясно, что пошлости неуместны! Полнейшая солидарность! И никакого вероотступничества! Вот оно вещее слово – "Сергеев", которое, наконец, прозвучало, с него все и необходимо начать. Все формулы, десятичные и простые дроби сложных отношений между мужчиной и женщиной именно сейчас, именно здесь должны быть приведены к единому знаменателю!
   "Я к вам пишу – чего же боле? Что я могу еще сказать?" – эта цитата из бессмертного Пушкина свербила мозг всем троим, стучала, звенела, как точный, но противный зуммер, вляпавшийся в резонанс. Оставалось только уточнить некоторые детали у Ковалевой Светланы – и компания окажется вся в сборе, можно заочно честить Сергеева почем зря! Однако есть Бог на земле, и он вмешался, и остановил распалившихся подруг по несчастью своим Святым увещеванием: "Гневаясь не согрешайте; размыслите в сердцах ваших, на ложах ваших, и утишитесь. Приносите жертвы правды и уповайте на Господа" (Псалом 4: 5-6).
   Скорее всего, кроме Сабрины, никто в палате толком и не знал Священное Писание. Не было здесь тех, кто впитывал его силу – для правильной мысли, доброго поступка, бескорыстной помощи ближнему. "Святая" женская троица, насытившись недоумением, качнулась в сторону обличения: в роли сильно виноватого надлежало выступить опять же Сергееву. Но его уже не было на свете. Об этом знала, видимо, только Сабрина. Она первая и пришла в чувство, уравновесила отсчет меры зла и добра. Вспомнилось Первое Послание Святого Апостола Павла к Тимофею, то место из второй главы, где делается женам предупредительная выволочка.
   Но сейчас, пожалуй, Сабрину больше интересовала проза жизни, более доступная упрощенному восприятию заурядных особ. Она напрягла память и, наконец, выволокла из ее кладовых еще одно стихотворение Сергеева, которое поначалу было воспринято ею, как гимн мракобесию и домострою. Теперь маленькое стихотворение "Женам" приобрело новый смысл и приходилось как нельзя кстати:

 
Слезами горю не поможешь
– беду на плаху не уложишь.
Душою Богу открывайся –
С обетом мудрости общайся.
Для всех молитва, покаянье
Откроют двери в мирозданье,
Где все волнения проходят,
А страхи ангелы разводят.
Спешите в горе к откровенью –
Нет здесь предела вдохновенью!
То нам «Посланье Тимофею»:
Жена да учится в безмолвии,
Со всякою покорностью;
А учить жене не позволяю,
Ни властвовать над мужем,
Но быть в безмолвии.
Ясно: тут любви откровенье,
Святым душам отдохновенье! 
 

   Эксперимент вроде бы состоялся – эффект был поразительным: большие женские рты с сочными, воспаленными, еще не зажившими от трещин, оставленных надсадным родовым криком, губами замкнулись, как клюзы вакуумных клозетов на боевых подводных лодках. Да и сами обвинительницы поджались и как-то незаметно сползли под бело-серую рябь больничных простыней – "подводные лодки легли на грунт и затихли в безмолвии, в раздумье, хищно зыркая перископами в ожидании появления жертвы, достойной их акульих зубов"! Сергеева, видимо, не стоит считать легкоперевариваемой жертвой: во всем он упаковался, отгородился от критики снизу, из-под живота, спрятавшись за сакраментальное, неотразимое, непробиваемое, крепко стоящее, боевое – за Святую поруку! Ясно, к нему не должно быть никаких "женских вопросов".
   Отлежавшись и отведя душу в бурной разрядке, женщины успокоились и продолжили заниматься санитарно-гигиенической рутиной: кормление, подмывание, осмотры, смазывание ран, сцеживание молока и разработка грудных желез.
   Катя между делом, как-то незаметно, слетала в кабинет к заведующей отделением, к матери, о чем-то там потолковала. К вечеру Светлана Николаевна, оставшаяся на суточное дежурство, пригласила троицу к себе в кабинет, усаживать на стулья не стала – был собственный опыт общения с послеродовым периодом, когда матка изнутри представляет собой сплошную раневую поверхность, а ее мышечное тело еще не сократилось окончательно, – сидеть практически невозможно, можно только лежать или стоять. Но и при ходьбе, и в покое, в лежачем положении, страшно болят бедра, в основном за счет огромного перетруженного массива – musculus quadriceps femoris. Приглашение "присесть" звучало бы в такой компании кощунством, прямым издевательством над тяжелой женской долей.
   Прошли те мрачные времена, когда врачи вдруг выступили в роли главных преступников, ибо они первыми узнавали о свойствах ядов и пытались их применять в лечебной практике. Да, эпоха средневековья – открытий основных ядов – сильно подпортила реноме медиков. Некоторые умудрялись забывать клятву Гиппократа, другие, корысти ради, либо из-за чрезмерного честолюбия, социального азарта, способного завести отрешенного эскулапа в стан вульгарных политиков, принялись давать роковые советы. Беда в том, что этот процесс продолжается по сей день: теперь он приобрел планетарный характер, ибо скопище отравителей, под патронажем правительств, в тиши лабораторий изобретают новые способы умерщвления людей и животных.
   Ковалева смотрела на несчастных дам, а в голову почему-то лезла всякая опасная чушь. Она вспоминала выдержку (не дословно, конечно, а только близко к тексту!) из одного капитального труда по токсикологии: список "ядовитых открытий" большой, но можно его сократить до приличного минимума. Открыть конвейер ядопроизводства можно успехами Сертюнера, пришедшимися на 1803 год, когда ему удалось выделить из опия морфин, подарив тем самым запретные и самые порочные наслаждения человечеству. Затем в отвратительную гонку вмешался Ковант и Пелетье: в 1818 году эти два молодца обнаружили в рвотном орехе стрихнин, чем позабавили отпетых преступников-садистов, расширив их возможностей сводить счеты с неугодными. Подоспела очередь Десоссе и Рунге: в 1820 году они выделили хинин и кофеин, чем заметно помогли лечебному процессу, но и их открытия стали в скором времени выходить боком некоторым пациентам. Гизекке в 1826 откопал яд конин в малоприметном растении Болиголов (Conium maculatum), чем тут же огорошил отравителей занятными перспективами, подхлестнул поток изощренных смертоубийств. Поссель в 1828 году уточнил качество развлечений заядлых курильщиков, выделив из табака никотин, чем тоже добавил мук и терзаний медицинским работникам, способным идти слишком далеко в экспериментах на людях. Майн в 1831 году, получив из красавки атропин, продвинул еще дальше науку о медицинской и кладбищенской помощи доверчивому населению Земли.
   Список возможностей "помощников смерти" можно было продолжить, но не для черных акций пригласила Ковалева в кабинет трех страстотерпиц. Не собиралась Светлана Николаевна губить безвинные, хоть и заблудшие души, просто она хотела прилепить к ним и свои былые переживания, свербившие, угнетавшие ее мозг даже по сей день. Пора было во всем разобраться с Божьей помощью и с помощью своих неожиданных пациенток. Если и были у нее клинические ошибки, заканчивавшиеся человеческой трагедией, то только по недомыслию, а не по злой воле. Да и, вообще, не стоит все валить на медиков, чаще искус смертоубийства исходит из рук и голов политиков: так был отравлен мышьяком на острове Святой Елены отставной император Наполеон; Карл II – английский монарх, с большим увлечением занимавшийся алхимией, был отравлен ртутью своими политическими оппонентами. Да мало ли еще примеров злоупотребления властью над медицинскими открытиями. Правда, сейчас, с появлением методик эмиссионного спектрального анализа, атомной абсорбционной спектроскопии, полярографии, хроматографии, активационного анализа, убийцы приблизились к скамье подсудимого и эшафоту правосудия достаточно близко. Это и отбило желание прибегать к ядам у современных киллеров. Теперь они предпочитают огнестрельное оружие или взрывчатое вещество.
   Но, когда вынужден договариваться со смертью, невольно приобретаешь навык "черных размышлений". Видимо, что-то подобное происходило в голове Ковалевой. Именно в кабинете заведующей отделением должна была осуществиться "пытка" правдой, одной только правдой! Женщины притупили взгляды, направив их в пол и развернув в себя – глубоко в душу. Светлана Николаевна оказалась неплохим психотерапевтом-новатором: она, не мусоля задницу ответственной проблеме, призвала собравшихся к единомыслию и женской солидарности.
   – Выхода у нас нет, дорогие женщины, – сказала она, – как только признать и уточнить степень участия каждой из присутствующих в интимной жизни одного известного персонажа – мужчины хорошего, но постоянно совершавшего ошибки в матримониальных делах, от чего запутавшегося окончательно. Давайте повинимся и расскажем друг другу о своем горестном сосуществовании с этим человеком, а заодно подытожим сведения о его нынешнем существовании.
   Все присутствующие выразили молчаливое согласие разобраться с Сергеевым по полной программе. Дело не дошло до ворошения "нижнего белья", но кое-какие тайны пришлось приоткрыть каждой участнице "круглого стола". Оказалось, что Светлана Николаевна была гражданской женой Сергеева в далекие молодые годы. От той пламенной страсти появилась на свет дочь – Екатерина Александровна Ковалева. Она теперь в свою очередь родила внука Сергеева, которого назвали в честь деда Александром. Претензий к этой связке у "пострадавших дам" не было. Где-то далеко под подолом юбки у Ковалевой все же оставалось угнетенное самолюбие, как, впрочем, и у любой женщины, не сумевшей удержать около себя достойного мужика. Однако ворошить прошлое не стали. Можно было бы и посильнее ругать себя "внутренним голосом": на тот счет вспомнилась поговорка последних лет: "Мыши плакали, кололись, но продолжали жрать колючий кактус"!
   Последовательно стали исповедоваться и все остальные участницы большого совета. Татьяна Леонидовна – по профессии адвокат – попала в сергеевский альков, как кура во щи, родила год назад от скоротечного сексуального раунда Сергееву сына. Ни о чем не жалеет, только недоумевает, куда же пропал "отец родной". Сейчас рожала дите от своего законного мужа, которого не любит (даже ненавидит и презирает!), но продолжает тянуть лямку супружества: "за неимением гербовой, пишем на меловой".
   Сабрина была сдержаннее всех, потому что имела возможность упиваться своим величием. Она единственная – законная супруга Сергеева, родившая ему законного наследника. Однако в честной компании высокомерие не одобрялось и зарубежную героиню быстро поставили на место!
   Когда Сабрина сообщила печальную новость о трагической гибели Сергеева, то наступило гробовое молчание. Такого поворота никто не ожидал! Чувствовалось, что переживания по поводу потери "кормильца" были искренними! К текущему моменту очень подходили слова Юлия Цезаря: "Человек должен знать об окончании дела до того, как оно закончится". Сабрина воспроизвела по памяти предсмертную записку Сергеева и обещала желающих ознакомить с подлинником после выписки из роддома. "Да и, вообще, нам стоит дружить домами" – было ее заключение.
   Поворковав еще немного, женщины, придавленные бременем откровений и трагическим известием, разошлись по "рабочим местам". Каждой было о чем подумать!.. Почему-то вспомнилась сентенция, выраженная одним местным олигархом, не надолго запрыгнувшим на арену официальной политики. Он не успел сплясать до конца даже вступление к своей депутатской чечетке. "Англичанин уходит, не попрощавшись, еврей прощается, но не уходит"! Вообще, что-то мистическое чудилось во всей этой истории, но и реальность основательно ударяла локтем в поддых.
   Женщины явно грустили, было замечено на вечернем обходе, что и у строгой к себе и окружающим Ковалевой глаза на мокром месте. Да,.. какая женщина оставит неиспользованной возможность тихо поплакать – сама с собой, находясь в тепле, лежа в постели, ощущая тягостное, но, чего греха таить, приятное чувство сопричастности к медицине!
   Сабрина, перебирая кусочек архива, напоролась на сергеевский "шедевр", адресованный любимому писателю, которому и раньше посвящал некоторые литературоведческие мысли и выводы. Назывался опус – "Пародии на грустные рапсодии". Только сейчас, пожалуй, Сабрина прониклась истинным пониманием мотивов сопереживаний будущему великому писателю, которые, безусловно, имели место в душе Сергеева. Она перечитала стихотворение несколько раз: в нем под явным внешним ерничеством пряталось уважение и признание талантов. Заметны были и понятийные, философские параллели. Сабрина, насладившись ощущением сопричастности к литературным откровениям, передала "Рапсодии" своим новым подружкам:

 
Конечно, был он избалован,
в себя влюблен и очарован
своей персоной выше крыши -
отсюда в голове и «мыши».
Себя считал спортсменом, снобом,
уверен был: во всем подкован!
Имел, бесспорно, он таланты,
как все лихие дилетанты.
"Не родись красивым,
а родись счастливым"!
Надежен будет Ваш покой
в особняке Большой Морской.
Когда Вас холят гувернеры,
все объясняют, и готовы
наставники английской масти
вновь разевать глаголов пасти,
не трудно выявить уменье
к английскому стихосложенью.
Но грянут годы испытаний:
безденежья, трущоб, скитаний.
И горе – страшное, большое -
овладевает всей душою.
Здесь важно выжить, не сломаться,
найти себя, не растеряться.
Но не каждый может
вылезать из кожи!
Так создается человек -
поэт, писатель, имярек.
Наш поднадзорный был умел
и натворил немало дел:
стихи, романы и рассказы,
да всякие еще проказы.
Он наследил в литературе
так веско, словно по натуре
был всемогущий диверсант,
способный выбросить десант
в любой стране, в любом народе -
слова стояли в нем на взводе.
Все разрешает нам Создатель!
Но явится в свой час приятель -
любезный, грустный антипод:
он тянет к смерти весь народ.
Сперва подкинет славный брак -
в восьмом десятке будет рак!
И погубил дни их в суете
и лета их в смятении.
Обычное приходит окончанье:
больница, церковь, отпеванье,
для жизни новой назиданье – потомкам скучным оправданье!
 

   Прошло последнее кормление, новоиспеченные матери, посвященные в сабринины откровения, теперь смотрели на чмокающих малышей грустными глазами, словно прогнозируя дальнейшие повороты их судьбы. Подружки искали в обликах своих новорожденных сходные с Сергеевым черты. Затем последовало утомительное выстаивание в очереди для гигиенических процедур: необходимо отмыться от лохий, поменять подкладную пеленку, обустроить свою зудящую, болящую промежность до утренней побудки. Как там поется: "Но жизнь продолжается вновь"! Каждая из подружек что-то шептала себе, уже на ходу – в процессе подмывания и переодевания,. забываясь в дреме, в полусне. Сабрина диктовала себе ритм сновидений Псалом (77: 36-37): "И льстили Ему устами своими, и языком своим лгали пред Ним; Сердце же их было не право перед Ним, и они не были верны зову Его". Безусловно, у любой женщины на планете Земля, а особенно в той ее части, которая зовется Россией, были основания искать защиту от невзгод. Многие находили ее в крепком и верном муже, но еще большему числу женщин приходилось искать ее за широкими спинами сыновей.
   По такому же подобию искал защиты будущий великий писатель, разбору творчества которого посвятил многие годы Сергеев, оставив в наследство Сабрине свои краткие записи. Искал подобной защиты в семейных узах и сам Сергеев потому, что память о материнском тепле, ласке, заботе, податливости и упругости, питательности груди этой самой близкой женщины врезается глубоко в сознание любого ребенка и проносится им, как клише самых ценных поведенческих мотиваций, через всю жизнь. Сыновья, мальчишки вставали на защиту Родины во время многочисленных воин. Тем самым они окружали заботой старость своих прародителей. Повзрослевшие дочери, если, конечно, они нормальные существа, тоже обеспечивали заботу и защиту своим матерям-старушкам, отцам-старичкам.
   Но, наверное, самое главное достоинство такой защиты состояло в том, что стареющий человек ощущал себя нужным на этой земле и это поддерживало его на последней жизненной дистанции, когда здоровье уже основательно пошатнулось, а тяга к борьбе за жизнь, за место под солнцем уплывает все дальше и дальше – в небытие! Но был еще и Наивысший Защитник всех сирых, к которому нормальные люди обращаются с почтением постоянно: Боже! Будь милостив к нам и благослови нас; освети нас лицем Твоим, дабы познали на земле путь Твой, во всех народах спасение Твое. Да восхвалят Тебя народы, Боже, да восхвалят Тебя народы все!" (Псалом 66: 2-4).

Тетрадь третья:
Отчаяние

   Теперь уже наш добрый знакомец – БВП продолжал бурную писательскую деятельность. Практически без передышки после написаний "Защита Лужина" он создает новый шедевр – "Отчаяние". То ли защита, выдуманная автором, не помогла, то ли по другим мотивам, но накатилось на писательскую голову отчаяние. И то сказать, такое название нового романа наводит на мысль, что в Датском Королевстве – гниль! Однако не будем спешить колотить новые горшки, да еще в чужой посудной лавке, а постараемся пересчитать черепки от старых сосудов. Можно ли считать благополучной жизнь человека, родители которого, не успев собрать мало-мальски годные и достаточные для большой семьи материальные ресурсы, как от гиены огненной (т.е. от пролетарской революции) бежал на чужбину? Следует помнить, что и сам побег изобиловал различными сопутствующими пертурбациями. Разумный человек, особенно много путешествующий, ответит однозначно – нет, нельзя!
   События и настроения, женитьба и увлечения, тотальное безденежье терзали душу и трясли, как грушу, эмигранта первой волны, то есть БВП. Тот, кто способен к аналитическому мышлению и не склонен душиться спазмами от прилива эмоций по поводу удачных, оригинальных словесных экзерсисов, заявит с апломбом: "Романы пишутся кровью"! Все происходит через разрывы эпикарда, миокарда и перикарда, не говоря уже о тонкой, нежной интиме малых и крупных кровеносных сосудов отяжеленного литературной задачей сердца.
   БВП был истощен, загнан в угол, он запутался в потребностях доказывать самому себе, жене, близким, читающей и пишущей публике, что он, однако, не верблюд. Человек – это звучит гордо: и если уж БВП не Бог в литературе, то хотя бы его помощник, ловкий стряпчий!
   Трудно встретить иного писателя, у которого практически все произведения были бы так переполнены неудачей, суетностью, бесперспективностью. Отсюда формировались и изливались, словно гной из вялого нарыва, болезненный сарказм, черный юмор, животная грусть, истерические бури литературных героев. Вполне закономерно, что все шло к тому, чтобы из-за острова Буяна выплывало, как мрачное, пугающее близкой грозой, облако – гнетущее отчаяние.
   Врач склонен предположить, что собака зарыта именно на том кладбище. Любые, в том числе и собачьи, болезни имеют первопричину – они известны психиатрам. Недуг сей имеет звучную, почти как у породистой таксы, кличку – "Генетика". Осколки различных людских пород были так перемешаны в БВП известными стараниями предыдущих поколений, что нет оснований сомневаться в возможности попадания биологического порока на базальный уровень. Стигматы его очевидны: два дяди (по материнской и отцовской линиям) – гомосексуалисты; да и один из собственных, родных братьев рано стал на тот же скользкий путь. Нет, нет, здесь не приткнулось в уголке глаза исследователя ханжество. Все как раз наоборот: вполне можно разделить мнение мудрых индусов о том, что гомосексуалисты имеют особый (третий) пол, что и выводит их в разряд приближенных к Богу. Однако же – к Богу, а не к людям, не к простым смертным, среди которых приходится жить, писать для них книги хотя бы для того, чтобы прокормиться.