Страница:
Первым на прииск прискакал инженер Шпак. Выслушав Хаустова, он распорядился уволить зачинщиков и выслать их с прииска. Кроме китайца и Архипа в список попал и Яков Фарсков с сыновьями.
Зная повадки полиции, Архип и Фан Лян не остались ночевать дома, а ушли в сарай Якова Мироновича Фарскова. До позднего вечера вездесущие Егорка и Ванек, перебираясь через огороды, приносили от матери донесения, что за отцом несколько раз присылали из конторы, а напротив дома прохаживались какие-то малоизвестные разухабистые парни, недавно прибывшие на прииск. Они вертелись около общей мазанки, приставали к девушкам и заглядывали в окна булановского домика. Около казачьей гуртовались стражники. Хаустов в сопровождении своих помощников разъезжал по прииску верхом. Ночью Архип Буланов задами прошел на квартиру Василия Кондрашова. Света не зажигали, разговаривали в потемках.
Выслушав Архипа, Василий сказал:
– Неладно получилось… Всех зачинщиков уволили, в том числе и тебя. Что думаешь дальше делать?
– К вам за советом пришел. Ежели всурьез о рабочем человеке болеете, помогите артели.
– А когда китайца пошел освобождать, меня-то не спрашивал?
– Искал, не было дома…
– Все-таки искал? – усмехнулся Василий. Ему приятно было, что Архип вспомнил о нем, и обидно, что не нашел. – Говори начистоту, что будешь делать?
Василию хотелось знать, какое решение примет теперь этот горячий артельный вожак.
– Как народ решит, так и я, – уклончиво ответил Архип, поблескивая в темноте огоньком цигарки.
– А что народ думает? – напористо спросил Василий.
– Про то я не могу сказать, это наш рабочий секрет, а вы как-никак все же начальник, мало ли что…
– Знаешь что, Бова-королевич, раз ты так думаешь обо мне, не следовало и приходить… Можешь идти отсюда к черту! С народом я и сам сумею поговорить, без тебя!
Кондрашов сознательно повел разговор в решительной форме. Он знал, как задеть слабую струнку этого самобытного вожака артели.
– А станет народ с тобой разговаривать? – едко, тихим голосом спросил Архип.
– Там посмотрим!.. – Василий встал, прошелся до порога и назад, думая, как повернуть всю эту заваруху в пользу рабочих, чтобы вселить в них веру в себя, в свои силы и этим положить начало активной борьбе.
Архип понимал, что такой человек, как Кондрашов, если захочет, найдет у людей поддержку, и уже раскаивался, что не с той стороны повел речь. Перейдя на грубоватый, но более откровенный тон, он заговорил снова:
– Извини, конешно, что, может, я и не так сболтнул, не то словцо вставил. Думаю, что моя артель на работу завтра не встанет, предъявит требование, чтобы отменили увольнение. А ежели нет, то я свою артель сниму и уведу… Свет не клином сошелся. Может быть, ты передашь управляющему, господину Суханову, чего мы хотим, будешь нашим посредником?..
– Посредником я вашим не буду, – улыбаясь, сказал Василий.
– А коли так, то и говорить не о чем. – Архип поднялся и собрался уходить.
– Садись и слушай, – решительно остановил его Василий. – Почему мне нельзя быть вашим посредником, я объясню потом… Уводить артель – это самый плохой выход из положения. Нужно, чтобы требование поддержали все рабочие прииска. А требование ваше должно быть составлено вот так, запоминай: за незаконный арест Фан Ляна и избиение его, за принуждение женщин к сожительству полицейского урядника с прииска убрать, увольнение рабочих отменить… Хорошие ребята у тебя есть, пусть они соберут всех артельных старост, только, разумеется, тех, которым можно доверять. Я приду и поговорю с ними. Но условие такое, чтобы о нашем собрании, а главное, что я там присутствовал, никто, кроме участников, не знал, понял?
– Ясно. Да вы не беспокойтесь… Вас не выдадим, – с искренней горячностью подтвердил Архип. – Не бойтесь!
– Я-то не боюсь. Это ты бойся… За мной наблюдает полиция уже давно, поэтому аккуратнее надо встречаться.
– Наблюдает? За вами? – снова поднимаясь со стула, спросил Архип. Этого он никак не ожидал. – Так вы, значит?..
– Вот так, милый мой Бова-королевич, и значит, что по этой самой причине я вашим посредником быть не могу…
– Да и не надо! Не надо! – обрадованно зашептал Архип. – А ведь ежели признаться, так я о вас поганенько иногда думал. Книжечки барин дает читать, в революцию играет… Вроде как и хороший человек, а там черт его знает, и тянуло к вам, и настоящего доверия не было. К хорошему человеку, знаете, как к водке али куреву тянет…
– Хороших людей не всегда легко угадать. Если знаешь, показывай их мне, знакомь. Хорошие люди нам очень нужны, – задумчиво сказал Василий.
– Есть, Василий Михайлович, у меня подходящий человек на примете, дамочка или девица – этого я уже не знаю, – усмехнулся Архип.
– Ты что… насчет моего холостяцкого положения? Оставь, брат, такие дела!.. Не шути зря!
– Вот уж как раз и не угадали! Эта бабеночка сама вроде вас – занозистая, образованная… Учительница!.. У большого начальника ребятишек его грамоте обучала, а он, вишь, поиграть с ней вздумал, ну и получил в морду: спалила его кислотой, не то карболкой… Моих ребятишек теперь учить собирается. Наши-то хозяева о школе и не думают… Как-то она меня спрашивает, почему на прииске библиотеки нет. Я только посмеялся. Ишь, думаю, чего захотела. Сурьезная дамочка! Вы к ней приглядитесь… Я думаю, нашу бумагу пусть она и напишет.
– А сюда как она попала? – спросил Василии.
– Известное дело: после каторги, как в рай, запросишься… Жить-то надо!
– Значит, на каторге была?
– А как же… Года четыре… А то на днях из станицы один учителек приезжал, господин Шаров. Тоже по мазанкам ходил, записывал, разные слова говорил, против власти ругался. Еще раз обещался приехать, да что-то не едет… Наша-то Устя про него сразу сказала: болтун, говорит, и пустоцвет… Видно, и вправду не всякого легко угадать.
– Про Шарова она верно сказала. Я его знаю. А с Устей ты меня завтра же познакомь, – попросил Василий. – Как ее фамилия?
– Яранова. Из нашей артели. Ее бы ребят заставить учить, а не тачки возить.
– Так ее можно и сегодня увидеть? Провожу тебя и зайду, – сказал Василий. Бывшая учительница-каторжанка его очень заинтересовала.
– Можно, Василий Михайлыч, да осторожно. Около моей фатерки весь день филеры дежурят. Сами понимаете… одного-то меня схватить легше: да только я не такой дурак!..
– Фу, черт! – с досадой сказал Василий. – Я совсем забыл. И это называется старый конспиратор!
– А мы вот как сделаем: ежели не против, чтобы она сюда пришла, – придет.
– А удобно ли?
– Ничего. Я Лушке своей скажу, она объяснит, как и что… Это ведь не к полицейскому уряднику полы мыть… Насчет требований поговорите. А раненько утречком, когда все будут похрапывать, я своих людей соберу и вас приглашу.
Через час сынишка Архипа Буланова, Егорка, со всеми предосторожностями, как ему было приказано, привел Устю к новому домику, где жили Тарас Маркелович и Василий. Кондрашов занимал в задней половине две небольшие комнаты с двумя широкими окнами, выходящими к ручью, неподалеку от главной шахты. В окнах Суханова горел свет. Зажег свет и Василий. Он со странным волнением ожидал заинтересовавшую его женщину. Войдя, она сухо поздоровалась с хозяином, оглядела опрятные комнаты, шкаф с книгами Пушкина, Толстого, Гоголя, Чернышевского. При виде книг глаза ее тепло заблестели, как у Вани Буланова, когда он сегодня впервые взял в руки перочинный ножик… Василий понял, что она, видимо, очень любит книги. Выждав, он запросто сказал:
– Можете пользоваться! – Василий открыл книжный шкаф. – Простите… могу узнать ваше отчество?
– Отчество?.. Ах, господи! – она спохватилась и покраснела. При свете керосиновой лампы Василий увидел, как нервный румянец разлился по ее бледному, строгому лицу. Продолговатые, темные глаза казались утомленными, как будто они все время чего-то ждали, чего-то боялись. Запахнув тоненькое, ветхое городское пальто, виновато улыбнувшись, Устя добавила: – Отвыкла, даже забыла, что у меня был отец и звали его Игнатий!
– Значит, Игнатьевна? А что, его уже нет?.. Простите! Случайно вырвалось. Бывает, – отрывисто проговорил Василий.
– Что же тут прощать?.. Наоборот, мне приятно его вспомнить. Он был необыкновенный человек – сильный, честный. Я им горжусь… Он умер в этом году семидесяти пяти лет… Перед смертью, последние годы, милостыню собирал… этот бывший офицер царской гвардии, – со злой и едкой иронией закончила она, наблюдая, какое впечатление произведут ее слова на хозяина.
– Игнатий Яранов, говорите? Ссыльный гвардейский офицер? Я много слышал о нем. Он вызвал на дуэль командира полка за избиение солдат, а тот отказался. Тогда ваш отец публично назвал его подлецом, был судим, разжалован и сослан на каторгу, где тоже подвергался разным издевательствам…
– Откуда вы все это знаете? – порывисто спросила она, резко откидываясь на спинку стула.
– От тех товарищей, которые вместе с ним отбывали каторгу.
– Но это было очень давно?
– Не очень. Друзья вашего отца вышли потом на поселение. Ваш отец тысячи километров прошел до Вилюйска, чтобы только на Чернышевского взглянуть…
– Вы и это знаете? Боже мой! – Устя закрыла лицо руками.
– Знаю, как видите. Такими людьми нельзя не интересоваться. Его многие знают…
– Простите, но вы сами-то кто такой? – уронив на колени руки, спросила Устя, пытливо посматривая на Василия.
– Бухгалтер прииска. У новых миллионеров рубли подсчитываю, – улыбнулся Кондрашов.
– Это не имеет значения. Я не об этом спрашиваю. О вас говорят…
– Что же обо мне говорят?
– Очень хорошее… Иначе бы я не пришла.
– Спасибо.
– За что меня благодарить? Вот вам я действительно благодарна, что вы так о моем отце вспоминаете. Это самое для меня дорогое! Я понимаю и чувствую: в России большие события назревают…
– Вы хотите сказать, что возможен политический переворот?
– Да. Революция… С вами, я вижу, можно откровенно разговаривать… В Сибири, на каторге, я кое-что слышала, но там мне мало приходилось сталкиваться с политическими. Я же уголовная, «варначка». Нас старались от политических изолировать… Если можете, помогите мне разобраться, что же все-таки происходит? Я ведь такого насмотрелась! Только к детям осталось чувство доверия. Жалко этих маленьких, школы здесь нет, никто о них не думает. Я бы их даром стала учить, просто за кусок хлеба.
Василий осторожно попросил подробнее рассказать о себе. Грустная и тяжелая повесть была коротка. Окончила гимназию. По протекции какого-то либерала, деятеля губернской управы, ее устроили воспитательницей детей в дом сластолюбивого чиновника-вдовца. Очень скоро случилось все остальное.
– Мне нужен помощник – счетовод; если хотите, поработайте, а там и насчет школы подумаем, – выслушав ее, сказал Василий.
– Но ведь я ничего в счетоводстве не смыслю, Василий Михайлович! – призналась она.
– Грамотному человеку это не трудно. Берусь вас подготовить… Организуем и политический кружок под видом изучения русской словесности, привлечем рабочих. Дела здесь непочатый край!
– А нам это позволят?
– Думаю, что да. А то и без позволения обойдемся… Хорошо, что вы к нам попали. Прииск тут новый, притеснений меньше, чем на других, да и управляющий справедливый человек.
– А полицейский урядник? – в упор спросила Устя.
Она ожидала, что Василий заговорит о сегодняшнем происшествии, но тот до сих пор не обмолвился о нем ни одним словом, как будто событие не имело значения.
– Что же вы хотите, голубушка моя! Полиция как полиция, она везде одинакова. Наша только еще начинает безобразничать. Отлично будет, если рабочие дадут отпор. Давайте-ка лучше молочка попьем. Угощать больше нечем… Молоко зато превосходное.
Василий искренне был рад новому знакомству.
Сели за стол, выпили по стакану молока, закусили черствым пшеничным хлебом. Василий подробно изложил, как следует формулировать требования рабочих. Потом, подумав, заявил, что он сам все напишет.
– У меня есть некоторый опыт в этом, – скромно объяснил он.
Во время дальнейшего разговора выяснилось, что оба они страстные поклонники Чернышевского. Устя знала все опубликованные его труды. Это сблизило их еще больше. Наверное, они проговорили бы до рассвета, если бы в комнату не постучали. Василий встал и открыл.
В наброшенном на плечи пиджаке, с лохматой, растрепанной головой вошел Суханов. Увидев молодую женщину, выразительно дернул себя за ус и нахмурился.
Устя поняла его мысли, вспыхнула и, поклонившись, быстро вышла. Василий и не пытался ее удерживать. Все получилось очень нелепо. Старик чувствовал себя тоже неловко, но все же присел.
– Ты уж, конешно, меня извини, тово… – оправдывался Тарас Маркелович. – Я понимаю, дело молодое, м-да…
– Напрасно вы так думаете. Смешно, разумеется, что среди ночи и вдруг в гостях молодая женщина, – улыбаясь, без тени смущения проговорил Василий. – Со стороны можно все подумать.
– Да я не сужу! – разводя руками, сказал старик.
– Чтобы осуждать, Тарас Маркелович, надо знать человека. Может, кому и смешно, а ей грустно. Наверное, ночь сегодня не будет спать… Вы ведь почти не знаете эту женщину.
– Видел на шахте… С виду ничего себе, не из простых…
– Вот именно, не из простых.
Василий рассказал Суханову, кто такая Устинья Игнатьевна Яранова.
– Кого только бог не посылает в наши места, – после некоторого раздумья проговорил Суханов. – Насчет школы подумать надо, дело правильное… В контору хочешь пристроить, тоже не перечу; ежели из нее толк будет, значит, бери. Грамотных-то людей у нас – раз и обчелся… Я к тебе вот зачем: посоветоваться надо… От хозяина сейчас посыльный был, всех зачинщиков велит завтра же рассчитать и с прииска выслать… Шпак ему все доложил, и урядник там был. Кутят… вместе… Что ты на это скажешь?..
– Если хотите знать мое мнение, – начал Василий, – урядника Хаустова убрать надо, заменить другим. Здесь, Тарас Маркелович, не глухая тайга. Рабочие не допустят издевательств. А если объявите увольнение, то работы наполовину завтра же прекратятся…
– Этого допустить нельзя. У нас и так с деньгами туго, а тогда совсем труба, – сказал Суханов, поглаживая бороду. – А ты твердо знаешь, что прекратятся работы?
– По-моему, вы сами опытный человек, должны понять… У Буланова артель дружная, товарища в обиду не дадут.
– Что же делать? Я ведь не в силах отменить распоряжение хозяина.
– Мой совет – поехать к нему и убедить.
– Он каждый день пьян. А с хмельным какой разговор!
– Скажите жене, пусть запрет и протрезвит. Объясните, что дело важное!
– Пожалуй, так и сделаю… А как быть с урядником?
– Если бы хозяин был тверд и самостоятелен, то Шпака бы давно раскусил и урядника в три шеи наладил, – как бы про себя сказал Кондрашов. – В таком щекотливом деле трудно что-либо посоветовать. Над урядником есть начальство, которое тоже уважение любит, подарки… Все зависит от хозяина.
– Это верно… Не вовремя канитель заварили, не вовремя… Ну ладно, спасибо за совет. Я еще сам поразмыслю. Извини, что побеспокоил и девицу напрасно обидел… Ты скажи ей, чтобы не сердилась… Прощай!
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Зная повадки полиции, Архип и Фан Лян не остались ночевать дома, а ушли в сарай Якова Мироновича Фарскова. До позднего вечера вездесущие Егорка и Ванек, перебираясь через огороды, приносили от матери донесения, что за отцом несколько раз присылали из конторы, а напротив дома прохаживались какие-то малоизвестные разухабистые парни, недавно прибывшие на прииск. Они вертелись около общей мазанки, приставали к девушкам и заглядывали в окна булановского домика. Около казачьей гуртовались стражники. Хаустов в сопровождении своих помощников разъезжал по прииску верхом. Ночью Архип Буланов задами прошел на квартиру Василия Кондрашова. Света не зажигали, разговаривали в потемках.
Выслушав Архипа, Василий сказал:
– Неладно получилось… Всех зачинщиков уволили, в том числе и тебя. Что думаешь дальше делать?
– К вам за советом пришел. Ежели всурьез о рабочем человеке болеете, помогите артели.
– А когда китайца пошел освобождать, меня-то не спрашивал?
– Искал, не было дома…
– Все-таки искал? – усмехнулся Василий. Ему приятно было, что Архип вспомнил о нем, и обидно, что не нашел. – Говори начистоту, что будешь делать?
Василию хотелось знать, какое решение примет теперь этот горячий артельный вожак.
– Как народ решит, так и я, – уклончиво ответил Архип, поблескивая в темноте огоньком цигарки.
– А что народ думает? – напористо спросил Василий.
– Про то я не могу сказать, это наш рабочий секрет, а вы как-никак все же начальник, мало ли что…
– Знаешь что, Бова-королевич, раз ты так думаешь обо мне, не следовало и приходить… Можешь идти отсюда к черту! С народом я и сам сумею поговорить, без тебя!
Кондрашов сознательно повел разговор в решительной форме. Он знал, как задеть слабую струнку этого самобытного вожака артели.
– А станет народ с тобой разговаривать? – едко, тихим голосом спросил Архип.
– Там посмотрим!.. – Василий встал, прошелся до порога и назад, думая, как повернуть всю эту заваруху в пользу рабочих, чтобы вселить в них веру в себя, в свои силы и этим положить начало активной борьбе.
Архип понимал, что такой человек, как Кондрашов, если захочет, найдет у людей поддержку, и уже раскаивался, что не с той стороны повел речь. Перейдя на грубоватый, но более откровенный тон, он заговорил снова:
– Извини, конешно, что, может, я и не так сболтнул, не то словцо вставил. Думаю, что моя артель на работу завтра не встанет, предъявит требование, чтобы отменили увольнение. А ежели нет, то я свою артель сниму и уведу… Свет не клином сошелся. Может быть, ты передашь управляющему, господину Суханову, чего мы хотим, будешь нашим посредником?..
– Посредником я вашим не буду, – улыбаясь, сказал Василий.
– А коли так, то и говорить не о чем. – Архип поднялся и собрался уходить.
– Садись и слушай, – решительно остановил его Василий. – Почему мне нельзя быть вашим посредником, я объясню потом… Уводить артель – это самый плохой выход из положения. Нужно, чтобы требование поддержали все рабочие прииска. А требование ваше должно быть составлено вот так, запоминай: за незаконный арест Фан Ляна и избиение его, за принуждение женщин к сожительству полицейского урядника с прииска убрать, увольнение рабочих отменить… Хорошие ребята у тебя есть, пусть они соберут всех артельных старост, только, разумеется, тех, которым можно доверять. Я приду и поговорю с ними. Но условие такое, чтобы о нашем собрании, а главное, что я там присутствовал, никто, кроме участников, не знал, понял?
– Ясно. Да вы не беспокойтесь… Вас не выдадим, – с искренней горячностью подтвердил Архип. – Не бойтесь!
– Я-то не боюсь. Это ты бойся… За мной наблюдает полиция уже давно, поэтому аккуратнее надо встречаться.
– Наблюдает? За вами? – снова поднимаясь со стула, спросил Архип. Этого он никак не ожидал. – Так вы, значит?..
– Вот так, милый мой Бова-королевич, и значит, что по этой самой причине я вашим посредником быть не могу…
– Да и не надо! Не надо! – обрадованно зашептал Архип. – А ведь ежели признаться, так я о вас поганенько иногда думал. Книжечки барин дает читать, в революцию играет… Вроде как и хороший человек, а там черт его знает, и тянуло к вам, и настоящего доверия не было. К хорошему человеку, знаете, как к водке али куреву тянет…
– Хороших людей не всегда легко угадать. Если знаешь, показывай их мне, знакомь. Хорошие люди нам очень нужны, – задумчиво сказал Василий.
– Есть, Василий Михайлович, у меня подходящий человек на примете, дамочка или девица – этого я уже не знаю, – усмехнулся Архип.
– Ты что… насчет моего холостяцкого положения? Оставь, брат, такие дела!.. Не шути зря!
– Вот уж как раз и не угадали! Эта бабеночка сама вроде вас – занозистая, образованная… Учительница!.. У большого начальника ребятишек его грамоте обучала, а он, вишь, поиграть с ней вздумал, ну и получил в морду: спалила его кислотой, не то карболкой… Моих ребятишек теперь учить собирается. Наши-то хозяева о школе и не думают… Как-то она меня спрашивает, почему на прииске библиотеки нет. Я только посмеялся. Ишь, думаю, чего захотела. Сурьезная дамочка! Вы к ней приглядитесь… Я думаю, нашу бумагу пусть она и напишет.
– А сюда как она попала? – спросил Василии.
– Известное дело: после каторги, как в рай, запросишься… Жить-то надо!
– Значит, на каторге была?
– А как же… Года четыре… А то на днях из станицы один учителек приезжал, господин Шаров. Тоже по мазанкам ходил, записывал, разные слова говорил, против власти ругался. Еще раз обещался приехать, да что-то не едет… Наша-то Устя про него сразу сказала: болтун, говорит, и пустоцвет… Видно, и вправду не всякого легко угадать.
– Про Шарова она верно сказала. Я его знаю. А с Устей ты меня завтра же познакомь, – попросил Василий. – Как ее фамилия?
– Яранова. Из нашей артели. Ее бы ребят заставить учить, а не тачки возить.
– Так ее можно и сегодня увидеть? Провожу тебя и зайду, – сказал Василий. Бывшая учительница-каторжанка его очень заинтересовала.
– Можно, Василий Михайлыч, да осторожно. Около моей фатерки весь день филеры дежурят. Сами понимаете… одного-то меня схватить легше: да только я не такой дурак!..
– Фу, черт! – с досадой сказал Василий. – Я совсем забыл. И это называется старый конспиратор!
– А мы вот как сделаем: ежели не против, чтобы она сюда пришла, – придет.
– А удобно ли?
– Ничего. Я Лушке своей скажу, она объяснит, как и что… Это ведь не к полицейскому уряднику полы мыть… Насчет требований поговорите. А раненько утречком, когда все будут похрапывать, я своих людей соберу и вас приглашу.
Через час сынишка Архипа Буланова, Егорка, со всеми предосторожностями, как ему было приказано, привел Устю к новому домику, где жили Тарас Маркелович и Василий. Кондрашов занимал в задней половине две небольшие комнаты с двумя широкими окнами, выходящими к ручью, неподалеку от главной шахты. В окнах Суханова горел свет. Зажег свет и Василий. Он со странным волнением ожидал заинтересовавшую его женщину. Войдя, она сухо поздоровалась с хозяином, оглядела опрятные комнаты, шкаф с книгами Пушкина, Толстого, Гоголя, Чернышевского. При виде книг глаза ее тепло заблестели, как у Вани Буланова, когда он сегодня впервые взял в руки перочинный ножик… Василий понял, что она, видимо, очень любит книги. Выждав, он запросто сказал:
– Можете пользоваться! – Василий открыл книжный шкаф. – Простите… могу узнать ваше отчество?
– Отчество?.. Ах, господи! – она спохватилась и покраснела. При свете керосиновой лампы Василий увидел, как нервный румянец разлился по ее бледному, строгому лицу. Продолговатые, темные глаза казались утомленными, как будто они все время чего-то ждали, чего-то боялись. Запахнув тоненькое, ветхое городское пальто, виновато улыбнувшись, Устя добавила: – Отвыкла, даже забыла, что у меня был отец и звали его Игнатий!
– Значит, Игнатьевна? А что, его уже нет?.. Простите! Случайно вырвалось. Бывает, – отрывисто проговорил Василий.
– Что же тут прощать?.. Наоборот, мне приятно его вспомнить. Он был необыкновенный человек – сильный, честный. Я им горжусь… Он умер в этом году семидесяти пяти лет… Перед смертью, последние годы, милостыню собирал… этот бывший офицер царской гвардии, – со злой и едкой иронией закончила она, наблюдая, какое впечатление произведут ее слова на хозяина.
– Игнатий Яранов, говорите? Ссыльный гвардейский офицер? Я много слышал о нем. Он вызвал на дуэль командира полка за избиение солдат, а тот отказался. Тогда ваш отец публично назвал его подлецом, был судим, разжалован и сослан на каторгу, где тоже подвергался разным издевательствам…
– Откуда вы все это знаете? – порывисто спросила она, резко откидываясь на спинку стула.
– От тех товарищей, которые вместе с ним отбывали каторгу.
– Но это было очень давно?
– Не очень. Друзья вашего отца вышли потом на поселение. Ваш отец тысячи километров прошел до Вилюйска, чтобы только на Чернышевского взглянуть…
– Вы и это знаете? Боже мой! – Устя закрыла лицо руками.
– Знаю, как видите. Такими людьми нельзя не интересоваться. Его многие знают…
– Простите, но вы сами-то кто такой? – уронив на колени руки, спросила Устя, пытливо посматривая на Василия.
– Бухгалтер прииска. У новых миллионеров рубли подсчитываю, – улыбнулся Кондрашов.
– Это не имеет значения. Я не об этом спрашиваю. О вас говорят…
– Что же обо мне говорят?
– Очень хорошее… Иначе бы я не пришла.
– Спасибо.
– За что меня благодарить? Вот вам я действительно благодарна, что вы так о моем отце вспоминаете. Это самое для меня дорогое! Я понимаю и чувствую: в России большие события назревают…
– Вы хотите сказать, что возможен политический переворот?
– Да. Революция… С вами, я вижу, можно откровенно разговаривать… В Сибири, на каторге, я кое-что слышала, но там мне мало приходилось сталкиваться с политическими. Я же уголовная, «варначка». Нас старались от политических изолировать… Если можете, помогите мне разобраться, что же все-таки происходит? Я ведь такого насмотрелась! Только к детям осталось чувство доверия. Жалко этих маленьких, школы здесь нет, никто о них не думает. Я бы их даром стала учить, просто за кусок хлеба.
Василий осторожно попросил подробнее рассказать о себе. Грустная и тяжелая повесть была коротка. Окончила гимназию. По протекции какого-то либерала, деятеля губернской управы, ее устроили воспитательницей детей в дом сластолюбивого чиновника-вдовца. Очень скоро случилось все остальное.
– Мне нужен помощник – счетовод; если хотите, поработайте, а там и насчет школы подумаем, – выслушав ее, сказал Василий.
– Но ведь я ничего в счетоводстве не смыслю, Василий Михайлович! – призналась она.
– Грамотному человеку это не трудно. Берусь вас подготовить… Организуем и политический кружок под видом изучения русской словесности, привлечем рабочих. Дела здесь непочатый край!
– А нам это позволят?
– Думаю, что да. А то и без позволения обойдемся… Хорошо, что вы к нам попали. Прииск тут новый, притеснений меньше, чем на других, да и управляющий справедливый человек.
– А полицейский урядник? – в упор спросила Устя.
Она ожидала, что Василий заговорит о сегодняшнем происшествии, но тот до сих пор не обмолвился о нем ни одним словом, как будто событие не имело значения.
– Что же вы хотите, голубушка моя! Полиция как полиция, она везде одинакова. Наша только еще начинает безобразничать. Отлично будет, если рабочие дадут отпор. Давайте-ка лучше молочка попьем. Угощать больше нечем… Молоко зато превосходное.
Василий искренне был рад новому знакомству.
Сели за стол, выпили по стакану молока, закусили черствым пшеничным хлебом. Василий подробно изложил, как следует формулировать требования рабочих. Потом, подумав, заявил, что он сам все напишет.
– У меня есть некоторый опыт в этом, – скромно объяснил он.
Во время дальнейшего разговора выяснилось, что оба они страстные поклонники Чернышевского. Устя знала все опубликованные его труды. Это сблизило их еще больше. Наверное, они проговорили бы до рассвета, если бы в комнату не постучали. Василий встал и открыл.
В наброшенном на плечи пиджаке, с лохматой, растрепанной головой вошел Суханов. Увидев молодую женщину, выразительно дернул себя за ус и нахмурился.
Устя поняла его мысли, вспыхнула и, поклонившись, быстро вышла. Василий и не пытался ее удерживать. Все получилось очень нелепо. Старик чувствовал себя тоже неловко, но все же присел.
– Ты уж, конешно, меня извини, тово… – оправдывался Тарас Маркелович. – Я понимаю, дело молодое, м-да…
– Напрасно вы так думаете. Смешно, разумеется, что среди ночи и вдруг в гостях молодая женщина, – улыбаясь, без тени смущения проговорил Василий. – Со стороны можно все подумать.
– Да я не сужу! – разводя руками, сказал старик.
– Чтобы осуждать, Тарас Маркелович, надо знать человека. Может, кому и смешно, а ей грустно. Наверное, ночь сегодня не будет спать… Вы ведь почти не знаете эту женщину.
– Видел на шахте… С виду ничего себе, не из простых…
– Вот именно, не из простых.
Василий рассказал Суханову, кто такая Устинья Игнатьевна Яранова.
– Кого только бог не посылает в наши места, – после некоторого раздумья проговорил Суханов. – Насчет школы подумать надо, дело правильное… В контору хочешь пристроить, тоже не перечу; ежели из нее толк будет, значит, бери. Грамотных-то людей у нас – раз и обчелся… Я к тебе вот зачем: посоветоваться надо… От хозяина сейчас посыльный был, всех зачинщиков велит завтра же рассчитать и с прииска выслать… Шпак ему все доложил, и урядник там был. Кутят… вместе… Что ты на это скажешь?..
– Если хотите знать мое мнение, – начал Василий, – урядника Хаустова убрать надо, заменить другим. Здесь, Тарас Маркелович, не глухая тайга. Рабочие не допустят издевательств. А если объявите увольнение, то работы наполовину завтра же прекратятся…
– Этого допустить нельзя. У нас и так с деньгами туго, а тогда совсем труба, – сказал Суханов, поглаживая бороду. – А ты твердо знаешь, что прекратятся работы?
– По-моему, вы сами опытный человек, должны понять… У Буланова артель дружная, товарища в обиду не дадут.
– Что же делать? Я ведь не в силах отменить распоряжение хозяина.
– Мой совет – поехать к нему и убедить.
– Он каждый день пьян. А с хмельным какой разговор!
– Скажите жене, пусть запрет и протрезвит. Объясните, что дело важное!
– Пожалуй, так и сделаю… А как быть с урядником?
– Если бы хозяин был тверд и самостоятелен, то Шпака бы давно раскусил и урядника в три шеи наладил, – как бы про себя сказал Кондрашов. – В таком щекотливом деле трудно что-либо посоветовать. Над урядником есть начальство, которое тоже уважение любит, подарки… Все зависит от хозяина.
– Это верно… Не вовремя канитель заварили, не вовремя… Ну ладно, спасибо за совет. Я еще сам поразмыслю. Извини, что побеспокоил и девицу напрасно обидел… Ты скажи ей, чтобы не сердилась… Прощай!
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
Рано утром в окно Василия Кондрашова постучали. Кондрашов встал и отдернул занавеску. Прижавшись к ставне, за окном стояла Устя. Движением головы она подала знак, чтобы он открыл. Несколько удивленный ее неожиданным визитом, Василий быстро оделся и впустил Яранову в комнату.
– Я от Архипа Гордеевича, – часто дыша, забыв поздороваться, заговорила Устя. Видно было, что она шибко бежала и запыхалась. – Он просил предупредить, чтобы вы не ходили в балку, там стражники… Рабочие с Заовражной шахты пришли выпивши и дразнят их.
– Провокаторы! – заявил Василий. – Скажите Буланову, пусть выделит пикеты… чтобы не было ни одного пьяного. Понимаете?.. На стражников лучше не обращать внимания, не трогать их, а сделать свое дело и разойтись… Передайте вот эту бумагу Архипу Гордеевичу, пусть он ее зачитает перед рабочими. Старшим делегации советую выбрать Якова Фарскова – это старик трезвый и всеми уважаемый. Сами же идите к конторе. Сегодня, может быть, удастся оформить вас на новую работу.
– А как же забастовка?
– Служащие пока бастовать не намерены, – улыбнувшись, сказал Василий.
– Значит, управляющий согласен принять меня в контору?
– Да, он не возражает.
– И, конечно, убежден, что протекция мною куплена за ночное посещение, – с болезненным раздражением заметила Устя. В ее глазах блеснули две крупные слезы. Она быстро смахнула их, точно боясь, что Василий неправильно истолкует ее волнение.
– Он просил меня передать вам, чтобы вы на него не сердились… Но вы не ошиблись. Сначала он так и подумал, пока я не объяснил ему, в чем дело. Обещал даже о школе поразмыслить.
– Вы меня простите, Василий Михайлович, я, кажется, уже истеричкой становлюсь, – сказала Устинья с грустной усмешкой. – Такая уж я стала глупая. Трудно мне людям верить.
– Без веры в людей жить нельзя, Устинья Игнатьевна, – спокойно и мягко возразил Кондрашов. – Ступайте и передайте Архипу эти листки. Только не налетите на стражников.
– Хорошо. Постараюсь быть осторожной. – Дойдя до порога, она обернулась и торопливо добавила: – Спасибо, что вы продолжаете верить мне, хотя я и веду себя, как слабонервная, истеричная девица. Но, пожалуйста, не думайте обо мне очень плохо. Эти слезы прорвались лишь потому, что ваше мнение для меня не безразлично.
– Вы дочь Игнатия Яранова. Этого, по-моему, достаточно, – ответил Василий, слегка хмурясь. – Идите к конторе. Вы мне будете очень нужны.
Устинья вышла.
Этот высокий человек с бледным широким лицом с первой встречи заставил гордую и несчастную девушку всерьез задуматься.
Она плохо спала ночь. Неожиданное появление в комнате бухгалтера старика управляющего, его подозрительная усмешка заставила ее всю ночь мять подушку, ворочаться с боку на бок с тревожно открытыми глазами.
От мужчин она до сих пор слышала лишь пошлые словечки. Домогательства тюремных надзирателей чуть не довели ее до самоубийства. Разве вот только этот приисковый бухгалтер, товарищ Василий, как его называет Архип Буланов, смог заглянуть в ее душу. Да, ему можно доверять, его можно уважать и даже… полюбить можно…
Зорко наблюдая по сторонам, Устя прошла вдоль ручья, присела в кустах чернотала и развернула скатанные в тонкую трубку листы. Их было всего два. Четкими печатными буквами на одном из них было крупно выведено:
На втором листе было просто и коротко изложено, как следует избирать стачечный комитет и делегацию для вручения требований рабочих.
«Так вот почему он предупредил, чтобы я не попадалась на глаза стражникам», – пряча воззвание, подумала Устя и снова огляделась по сторонам: не следит ли кто?
Гордая сознанием оказанного доверия, Устя встала, выпрямилась и, стараясь сдержать тревожное и радостное волнение, прошла сначала по руслу речушки, а потом свернула в балку, где ее уже давно поджидали братья Фарсковы. Собравшиеся рабочие оживленно и мрачно обсуждали события вчерашнего дня. Рабочие шахты, на которой работали Фан Лян и Архип, собрались полностью. Пришел народ и с других шахт. Некоторые явились по приглашению, другие из любопытства. Где сборище, туда и шли. К тому же администрация объявила второй день престольного праздника нерабочим днем. Об этом распорядился инженер Шпак, решив прослыть, несмотря на свою родословную, русским, религиозным человеком.
Пока избирались делегация и стачечный комитет, Устя переписала воззвание в нескольких экземплярах.
Избранный главой делегации Яков Фарсков вручил, явившись в контору, Суханову требования рабочих.
– Вот каких дел вы натворили, господин урядник, – вызвав Хаустова, сказал Тарас Маркелович. – Теперь расхлебывайте. Зачем арестовали и избили китайца?
– Он сам в драку полез, на стражников набросился, – оправдывался урядник, – а кроме того, господин управляющий, хоть это и по секретной части, но вы должны знать – у нас распоряжение есть от высшего начальства: китайцев и корейцев с приисков удалять и впредь на работы не допускать.
– Почему? – спросил Суханов.
– Золото воруют и народ баламутят… Они и против своего императора восстание устраивали, теперь к нам бежали. А зачем нам китайские бунтовщики, у нас и своих хватает.
– Чепуху мелешь, любезный, – заявил Суханов. – У вас там распоряжения, а у меня работы прекращаются. О вашем поведении я вынужден буду сообщить начальству.
– Это уж как хотите. Мы за все готовы ответить, – не без цинизма ответил Хаустов.
– А за безобразия с девчонками и бабами тоже ответишь?
– Это, господин управляющий, поклеп-с…
– Будто бы? Думаешь, мы не знаем, какой ты гусь?.. Мой совет тебе – уезжай в другое место… и весь ералаш кончится, – как бы между прочим сказал ему Суханов.
– А это уж как начальство распорядится… Я бы покинул эту дыру с моим удовольствием…
Через час Суханов уехал в Шиханскую к Степановым…
Шпак, узнав об этом, немедленно вызвал к себе Печенегова и приказал:
– Ради праздника, Филипп Никанорович, организуйте-ка торговлю водочкой с дешевой закуской. Привезите фургончик прямо на поле, пусть рабочие повеселятся…
– Они же бунтовать собираются, чего их веселить-то? Их надо в нагайки брать, а не водкой поить… Мне бы полсотни казаков, я бы им устроил веселье!
– Действуйте, как я говорю! – жестко повторил Шпак. – Наделаем побольше шума, а господина Суханова унимать пошлем. В шуме и драке всякое может случиться… А казачков будет нужно, я позабочусь и даже командовать вам разрешу… Вы офицер, человек опытный!
– М-да, признаться, вы недурно придумали, – после короткого размышления согласился Печенегов. – Ладно, подкинем водочки.
В Шиханской Тарас Маркелович долго уговаривал Ивана Степанова принять требования рабочих, доказывая ему, что если работы приостановятся, то это приведет к большим убыткам, а может и до бунта дело дойти. Полупьяный Иван свирепо вращал глазами и бормотал:
– Я… да чтоб на своей казачьей земле был бунт?.. Сейчас же велю казаков собрать! Водки полбака выставлю и двести казаков на коней посажу… Я покажу этой сволочи такие бунты – до самой смерти чесаться будут!..
– Это кто же тебя научил, господин Шпак, что ли? – угрюмо спросил Суханов.
– Я сам хозяин! Что мне Шпак? А насчет Петра Эммануилыча ты, дядя Тарас, не тово… неправильно поступаешь… И чево вы только не поделили?.. Он мне от всего сердца пудовый самородок на стол брякнул, я даже ахнул! А ты его мошенником обзывал… Не хорошо-о-о!
– От своих слов и сейчас не откажусь, – опуская седую голову, проговорил Суханов. Ему тяжело было смотреть на пьяного, распухшего Ивана и еще тяжелее слушать его глупую болтовню. Тарас Маркелович предчувствовал, что если дело будет так продолжаться, то все неминуемо пойдет прахом. Он попробовал поговорить с женой Ивана, но Аришка не захотела вмешиваться. Последние дни она была в хорошем настроении. Радовало ее то, что Иван почти перестал бывать у этой басурманки, как она называла Печенегову. Похоронив свекровь, Аришка чувствовала себя в доме полной хозяйкой. В большом новом доме можно было жить в свое удовольствие, а тут старик в какие-то мужские дела ее впутывает…
Ничего не добившись, Тарас Маркелович уехал.
На другой день работа на нескольких шахтах остановилась.
– Я от Архипа Гордеевича, – часто дыша, забыв поздороваться, заговорила Устя. Видно было, что она шибко бежала и запыхалась. – Он просил предупредить, чтобы вы не ходили в балку, там стражники… Рабочие с Заовражной шахты пришли выпивши и дразнят их.
– Провокаторы! – заявил Василий. – Скажите Буланову, пусть выделит пикеты… чтобы не было ни одного пьяного. Понимаете?.. На стражников лучше не обращать внимания, не трогать их, а сделать свое дело и разойтись… Передайте вот эту бумагу Архипу Гордеевичу, пусть он ее зачитает перед рабочими. Старшим делегации советую выбрать Якова Фарскова – это старик трезвый и всеми уважаемый. Сами же идите к конторе. Сегодня, может быть, удастся оформить вас на новую работу.
– А как же забастовка?
– Служащие пока бастовать не намерены, – улыбнувшись, сказал Василий.
– Значит, управляющий согласен принять меня в контору?
– Да, он не возражает.
– И, конечно, убежден, что протекция мною куплена за ночное посещение, – с болезненным раздражением заметила Устя. В ее глазах блеснули две крупные слезы. Она быстро смахнула их, точно боясь, что Василий неправильно истолкует ее волнение.
– Он просил меня передать вам, чтобы вы на него не сердились… Но вы не ошиблись. Сначала он так и подумал, пока я не объяснил ему, в чем дело. Обещал даже о школе поразмыслить.
– Вы меня простите, Василий Михайлович, я, кажется, уже истеричкой становлюсь, – сказала Устинья с грустной усмешкой. – Такая уж я стала глупая. Трудно мне людям верить.
– Без веры в людей жить нельзя, Устинья Игнатьевна, – спокойно и мягко возразил Кондрашов. – Ступайте и передайте Архипу эти листки. Только не налетите на стражников.
– Хорошо. Постараюсь быть осторожной. – Дойдя до порога, она обернулась и торопливо добавила: – Спасибо, что вы продолжаете верить мне, хотя я и веду себя, как слабонервная, истеричная девица. Но, пожалуйста, не думайте обо мне очень плохо. Эти слезы прорвались лишь потому, что ваше мнение для меня не безразлично.
– Вы дочь Игнатия Яранова. Этого, по-моему, достаточно, – ответил Василий, слегка хмурясь. – Идите к конторе. Вы мне будете очень нужны.
Устинья вышла.
Этот высокий человек с бледным широким лицом с первой встречи заставил гордую и несчастную девушку всерьез задуматься.
Она плохо спала ночь. Неожиданное появление в комнате бухгалтера старика управляющего, его подозрительная усмешка заставила ее всю ночь мять подушку, ворочаться с боку на бок с тревожно открытыми глазами.
От мужчин она до сих пор слышала лишь пошлые словечки. Домогательства тюремных надзирателей чуть не довели ее до самоубийства. Разве вот только этот приисковый бухгалтер, товарищ Василий, как его называет Архип Буланов, смог заглянуть в ее душу. Да, ему можно доверять, его можно уважать и даже… полюбить можно…
Зорко наблюдая по сторонам, Устя прошла вдоль ручья, присела в кустах чернотала и развернула скатанные в тонкую трубку листы. Их было всего два. Четкими печатными буквами на одном из них было крупно выведено:
«ТОВАРИЩИ!Под воззванием стояла подпись: «Стачечный комитет».
Вчера полиция незаконно арестовала и подвергла избиению рабочего-китайца Фан Ляна, которого вы все знаете как честного, ни в чем не повинного труженика. Рабочие были возмущены поведением урядника Хаустова. Собравшись у арестного помещения, они потребовали освобождения своего товарища по труду. Полиция вынуждена была уступить. Однако главный инженер прииска Шпак под давлением полицейского урядника Хаустова распорядился уволить не только китайца, но и других рабочих, в том числе и артельного старосту Архипа Буланова, как якобы самого главного зачинщика. Полиция намерена выслать уволенных по этапу вместе с их семьями.
Кроме того, всем известно, что урядник Хаустов вызывает в свою канцелярию молодых работниц, допрашивает их провокационными методами, угрожает, а потом принуждает к сожительству. Так, полицейский урядник Хаустов пытался угрожать девице Василисе Рубленовой.
Товарищи! Не допустим полицейского произвола! Потребуем немедленно удалить с прииска урядника Хаустова, отменить приказ об увольнении рабочих и срочно вызвать представителей горной инспекции для расследования всех безобразных поступков полиции. В противном случае прекратим работы на шахтах и объявим забастовку».
На втором листе было просто и коротко изложено, как следует избирать стачечный комитет и делегацию для вручения требований рабочих.
«Так вот почему он предупредил, чтобы я не попадалась на глаза стражникам», – пряча воззвание, подумала Устя и снова огляделась по сторонам: не следит ли кто?
Гордая сознанием оказанного доверия, Устя встала, выпрямилась и, стараясь сдержать тревожное и радостное волнение, прошла сначала по руслу речушки, а потом свернула в балку, где ее уже давно поджидали братья Фарсковы. Собравшиеся рабочие оживленно и мрачно обсуждали события вчерашнего дня. Рабочие шахты, на которой работали Фан Лян и Архип, собрались полностью. Пришел народ и с других шахт. Некоторые явились по приглашению, другие из любопытства. Где сборище, туда и шли. К тому же администрация объявила второй день престольного праздника нерабочим днем. Об этом распорядился инженер Шпак, решив прослыть, несмотря на свою родословную, русским, религиозным человеком.
Пока избирались делегация и стачечный комитет, Устя переписала воззвание в нескольких экземплярах.
Избранный главой делегации Яков Фарсков вручил, явившись в контору, Суханову требования рабочих.
– Вот каких дел вы натворили, господин урядник, – вызвав Хаустова, сказал Тарас Маркелович. – Теперь расхлебывайте. Зачем арестовали и избили китайца?
– Он сам в драку полез, на стражников набросился, – оправдывался урядник, – а кроме того, господин управляющий, хоть это и по секретной части, но вы должны знать – у нас распоряжение есть от высшего начальства: китайцев и корейцев с приисков удалять и впредь на работы не допускать.
– Почему? – спросил Суханов.
– Золото воруют и народ баламутят… Они и против своего императора восстание устраивали, теперь к нам бежали. А зачем нам китайские бунтовщики, у нас и своих хватает.
– Чепуху мелешь, любезный, – заявил Суханов. – У вас там распоряжения, а у меня работы прекращаются. О вашем поведении я вынужден буду сообщить начальству.
– Это уж как хотите. Мы за все готовы ответить, – не без цинизма ответил Хаустов.
– А за безобразия с девчонками и бабами тоже ответишь?
– Это, господин управляющий, поклеп-с…
– Будто бы? Думаешь, мы не знаем, какой ты гусь?.. Мой совет тебе – уезжай в другое место… и весь ералаш кончится, – как бы между прочим сказал ему Суханов.
– А это уж как начальство распорядится… Я бы покинул эту дыру с моим удовольствием…
Через час Суханов уехал в Шиханскую к Степановым…
Шпак, узнав об этом, немедленно вызвал к себе Печенегова и приказал:
– Ради праздника, Филипп Никанорович, организуйте-ка торговлю водочкой с дешевой закуской. Привезите фургончик прямо на поле, пусть рабочие повеселятся…
– Они же бунтовать собираются, чего их веселить-то? Их надо в нагайки брать, а не водкой поить… Мне бы полсотни казаков, я бы им устроил веселье!
– Действуйте, как я говорю! – жестко повторил Шпак. – Наделаем побольше шума, а господина Суханова унимать пошлем. В шуме и драке всякое может случиться… А казачков будет нужно, я позабочусь и даже командовать вам разрешу… Вы офицер, человек опытный!
– М-да, признаться, вы недурно придумали, – после короткого размышления согласился Печенегов. – Ладно, подкинем водочки.
В Шиханской Тарас Маркелович долго уговаривал Ивана Степанова принять требования рабочих, доказывая ему, что если работы приостановятся, то это приведет к большим убыткам, а может и до бунта дело дойти. Полупьяный Иван свирепо вращал глазами и бормотал:
– Я… да чтоб на своей казачьей земле был бунт?.. Сейчас же велю казаков собрать! Водки полбака выставлю и двести казаков на коней посажу… Я покажу этой сволочи такие бунты – до самой смерти чесаться будут!..
– Это кто же тебя научил, господин Шпак, что ли? – угрюмо спросил Суханов.
– Я сам хозяин! Что мне Шпак? А насчет Петра Эммануилыча ты, дядя Тарас, не тово… неправильно поступаешь… И чево вы только не поделили?.. Он мне от всего сердца пудовый самородок на стол брякнул, я даже ахнул! А ты его мошенником обзывал… Не хорошо-о-о!
– От своих слов и сейчас не откажусь, – опуская седую голову, проговорил Суханов. Ему тяжело было смотреть на пьяного, распухшего Ивана и еще тяжелее слушать его глупую болтовню. Тарас Маркелович предчувствовал, что если дело будет так продолжаться, то все неминуемо пойдет прахом. Он попробовал поговорить с женой Ивана, но Аришка не захотела вмешиваться. Последние дни она была в хорошем настроении. Радовало ее то, что Иван почти перестал бывать у этой басурманки, как она называла Печенегову. Похоронив свекровь, Аришка чувствовала себя в доме полной хозяйкой. В большом новом доме можно было жить в свое удовольствие, а тут старик в какие-то мужские дела ее впутывает…
Ничего не добившись, Тарас Маркелович уехал.
На другой день работа на нескольких шахтах остановилась.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Ночью, сидя у костра, Кодар думал о неожиданном отъезде Маринки. Неладно получилось, даже самому было как-то немножко совестно. Неужели сегодня он сам упустил свое счастье?.. Как помочь беде? Думал долго, но ничего придумать не мог. Понял, что настала пора попросить совета у старого мудрого Тулегена. Друг его сидел напротив него и пил из пиалы чай.
– Послушай, Тулеген-бабай, – начал Кодар. – В твоем лице мне аллах послал второго отца. Ты много прожил на свете, тебе дано много мудрости…
– Послушай, Тулеген-бабай, – начал Кодар. – В твоем лице мне аллах послал второго отца. Ты много прожил на свете, тебе дано много мудрости…