Грэди Килгор, уволенный в отставку железнодорожный детектив, сказал, что страна не сможет существовать без железных дорог и требуется только время, чтобы правительство поняло это. Надеюсь, компания скоро очухается, и поезда вновь побегут по рельсам.
   Сперва закрылась «Джорджия Пасифик Сиборд», а теперь вот и наша. Одна только Южная железная дорога пока держится. У меня такое ощущение, что пассажиры больше никому не нужны.
   А ещё ходят слухи, что может закрыться кафе. Иджи говорит, что дела идут совсем плохо.
   Кстати, моя дражайшая половина уверяет, что он болел пневмонией не восемь дней, а целых десять. Ох уж эти мужчины!
   Дот Уимс
ГДЕ-ТО ПОД РОАНОКОМ, ШТАТ ВИРГИНИЯ
   Спальный вагон № 16
   23 декабря 1958 г.
 
   Джаспер Пиви сидел в ночной тишине, а поезд скользил мимо заснеженных ландшафтов, и луна поблескивала на белых убегающих полях.
   За обледенелым окном подмораживало, но в вагоне было тепло и уютно. В такие минуты он чувствовал себя в полной безопасности. Ни волнений, ни улыбок, от которых так устаешь за день. Тишина.
   Мимо проносились красные и зеленые огоньки станций, а с приближением темноты в маленьких городках загорались фонари — один за другим.
   До выхода на пенсию (весьма приличную) ему оставался всего лишь месяц. Джаспер приехал в Бирмингем через год после своего брата Артиса, и, хотя они были близнецами и оба по закону считались неграми, жили они совершенно разной жизнью.
   Джаспер любил брата, но почти не видел его.
   Артис быстро обосновался среди бесшабашной чернокожей братии на Четвертой авеню, где день и ночь крутили зажигательный джаз и играли в кости. А Джаспер снял комнату в Христианском пансионе в четырех кварталах от Артиса и в первое же воскресенье отправился в баптистскую церковь на Шестнадцатой улице. Там-то мисс Бланш Мэйбери и положила глаз на мальчишку с кремовой кожей и веснушками, доставшимися ему от матери. Бланш была единственной дочерью мистера Чарльза Мэйбери, уважаемого горожанина, известного преподавателя и директора негритянской средней школы. Благодаря этому обстоятельству Джаспера приняли в круг избранных, в высший класс черного общества.
   Когда они поженились, отец Бланш был несколько разочарован уровнем образования Джаспера, однако цвет его кожи и манеры с лихвой искупали этот недостаток.
   После женитьбы Джаспер стал работать как проклятый. И пока Артис транжирил деньги на шмотки и женщин, Джаспер ночевал в промозглых, переполненных крысами комнатушках, которые компания предоставляла проводникам во время долгих стоянок в других городах. Он экономил, мечтая о дне, когда они с Бланш придут в магазин музыкальных инструментов и купят пианино. Пианино в доме кое-что значило. Он отдавал десять процентов своих доходов церкви и открыл счет на обучение детей в банке для темнокожих «Берегите пенни». Он не брал в рот ни капли спиртного, в жизни не украл ни цента и никогда не занимал денег. Он был первым среди бирмингемских негров, кто переехал в белый квартал Энон-Ридж, позже получивший название Динамитного Холма. После того как ку — клукс-клан взорвал дом Джаспера и ещё несколько соседних домов из красного кирпича, он, в отличие от многих, не уехал. Он годами выслушивал оклики вроде «Эй, Самбо!», «Эй, бой!», мыл плевательницы, туалеты, чистил ботинки и перетаскал столько багажа, что по ночам ему не давала уснуть боль в спине и плечах. Он часто плакал от унижения, когда в случаях воровства железнодорожные детективы обыскивали в первую очередь шкафчики проводников.
   Он повторял дасэркал и дамэмкал, и улыбался, и среди ночи приносил выпивку крикливым торговым агентам, и вытирал за ними блевотину, и сносил оскорбления от надменных белых женщин. Ребятишки называли его ниггером, белые кондукторы издевались над ним так, будто он грязь под ногами, а его чаевые воровали другие проводники.
   Он выдержал все.
   Похоронный полис на его семью был выплачен, и все четверо его детей учились в колледже, и ни одному из них никогда не придется жить на чаевые. Вот эта единственная мысль и помогала ему держаться все долгие, тяжкие, согнувшие его спину годы.
   Только эта мысль — и ещё поезда. Если его брат Артис был влюблен в город, то Джаспер обожал поезда. Поезда, с темными, полированными, красного дерева стенками пассажирских вагонов, с барами, красными плюшевыми сиденьями. Поезда, с их поэтическими названиями — «Закат», «Королевская пальма», «Город Нью-Орлеан», «Летун Дикси», «Огненная мушка», «Рассвет», «Палметто», «Черный алмаз», «Южная красавица», «Серебряная звезда»…
   Сегодня ночью он ехал на «Серебряной комете», которая своими плавными линиями была похожа на гибкую серебряную трубу. Нью—Орлеан — Нью-Йорк и обратно — один из последних могикан, ещё уцелевший. Он оплакивал каждый из этих прекрасных поездов, когда, один за другим, их снимали с рельсов и отправляли отдыхать в ангары сортировочных станций, как старых, постепенно вымирающих аристократов, — антикварные реликвии ушедших времен. И сегодня он ощущал себя одним из этих поездов… снятый с путей, никому не нужный, последний из первых, бесполезный…
   Вчера он случайно услышал, как его внук Мохаммед Абдул Пиви говорит матери, что стесняется ходить с дедом, потому что тот заискивает перед белыми и чудно ведет себя в церкви, распевая давным-давно устаревшие негритянские песни в стиле рэгтайма.
   Джаспер понимал, что его время кончилось, так же как кончилось время его старых друзей, покоившихся в ангарах. И все же ему бы хотелось, чтобы это случилось как-то по-другому. Всю жизни он шел по тому единственному пути, который выбрал. Но он прошел его до конца.
ОТЕЛЬ «СЕНТ-КЛЕР»
   Новейший отель Бирмингема, Вторая авеню, 411, Бирмингем, штат Алабама
   23 декабря 1965 г.
 
   От заколоченного досками железнодорожного вокзала Смоки перешел на другую сторону улицы, к отелю, который, возможно, и мог бы сойти за новейший лет тридцать пять тому назад, но сейчас в его комнате стояли только кровать и стул, а с потолка на шнуре свисала маленькая пыльная лампочка в сорок ватт. В комнатушке было почти темно, лишь бледно-желтый свет сочился из фрамуги над дверью, покрытой толстым слоем блестящей коричневой краски.
   Смоки Одиночка курил, смотрел в окно на холодную, мокрую улицу внизу и вспоминал о старых добрых временах, когда в лунном ореоле танцевали маленькие звезды, и все реки были сладкими, как виски. Когда он мог глубоко вдохнуть свежего морозного воздуха, и кашель при этом не пробирал его до кишок. Когда Иджи, Руфь и Культяшка жили в пристройке кафе, а поезда ещё бегали по рельсам. То время, неповторимое время, такое далекое… Мгновенье промелькнуло с тех пор…
   Воспоминания все ещё жили в нем, и этой ночью он, как обычно, отыскивал их в своей памяти, пытался поймать в неверном лунном свете. То и дело ему удавалось схватить одно из них, и он садился на него верхом, мчался вскачь, и это было похоже на волшебство. Старая песенка бесконечно крутилась у него в голове:
 
Колечки дыма голубого,
Куда летите вы? —
И снова
Колечки дыма голубого
В морозном воздухе ночном
Ах, эти дымные колечки,
Пустые синие сердечки,
И снова — тихие колечки —
Все о тебе, все об одном.
 
ПРИЮТ ДЛЯ ПРЕСТАРЕЛЫХ «РОЗОВАЯ ТЕРРАСА»
   Старое шоссе Монтгомери, Бирмингем, штат Алабама
   22 сентября 1986 г.
 
   Когда Эвелин Коуч вошла в комнату, миссис Тредгуд спала, и все прожитые годы явственно проступили на её лице. Эвелин вдруг поняла, какая старая её подруга, и, испугавшись, потрясла её за плечо:
   — Миссис Тредгуд!
   Миссис Тредгуд открыла глаза, пригладила волосы и сразу заговорила:
   — Ой, Эвелин! Вы давно здесь?
   — Нет, только вошла.
   — Никогда не позволяйте мне спать в дни посещений. Обещаете?
   Эвелин села и протянула ей бумажную тарелку, на которой лежали бутерброд с барбекю, кусок лимонного пирога, вилка и салфетка.
   — Ой, Эвелин! — Миссис Тредгуд села в кровати. — Где вы все это взяли? В кафе?
   — Нет, сама приготовила. Специально для вас.
   — Сама? Ну, дай вам Бог здоровья.
   Эвелин заметила, что за последние два месяца её подруга стала больше путаться во времени, принимая прошлое за настоящее, и порой называла её Клео. Иногда она сама ловила себя на этом и смеялась, но чем дальше, тем реже она это замечала.
   — Извините, что я так разоспалась. Хотя не я одна, у нас тут все сонные ходят.
   — Что, ночью не спится?
   — Милочка, да тут неделями никто не может уснуть с тех пор, как Веста Эдкок повадилась по ночам трезвонить по телефону. Всех обзванивает — от президента до мэра. Вчера вот звонила английской королеве, на что-то жаловалась. Расфуфырится и давай колобродить до утра.
   — Да почему ж она дверь-то свою не закроет?
   — Она закрывает.
   — Ну, тогда пусть у неё из комнаты уберут телефон.
   — Да уже убрали, милочка, только до неё это никак не дойдет. Все равно звонит и звонит.
   — Боже мой! Она что, сумасшедшая?
   — Ну, можно сказать и по-другому, — вяло возразила миссис Тредгуд. — Она вроде как в другом мире живет.
   — Да, наверное, вы правы.
   — Знаете, милочка, я бы сейчас не отказалась от стаканчика чего-нибудь прохладительного пирог запить. Вас не затруднит принести? Я бы и сама сходила, но мне с моим зрением трудно попасть монеткой в щель автомата.
   — Ну конечно. Простите, что сама не догадалась.
   — Вот, возьмите пять центов.
   — Ой, миссис Тредгуд, глупости какие! Позвольте мне угостить вас. Это такая мелочь!
   — Нет, — решительно возразила миссис Тредгуд. — Нет, Эвелин, пожалуйста, возьмите деньги. Нечего на меня столько тратить. Я не буду пить, если не возьмете.
   Под конец Эвелин сдалась, взяла монетку и как обычно, купила банку лимонада за семьдесят пять центов.
   — Спасибо, милочка. Я вам никогда не говорила, что ненавижу брюссельскую капусту?
   — Нет. За что же вы так невзлюбили бедную брюссельскую капусту?
   — Трудно сказать. Не люблю, и все. Но всех остальных её родственников очень даже уважаю. Но только не замороженные овощи, и не консервированные. Люблю свежую сладкую кукурузу, лимскую фасоль и хороший коровий горох. И ещё жареные зеленые помидоры.
   — А вы знаете, что помидор — это фрукт? — спросила Эвелин.
   Миссис Тредгуд удивилась:
   — Что вы говорите!
   — Да, фрукт.
   На какое-то мгновение миссис Тредгуд от изумления потеряла дар речи.
   — Не может быть! Я всю жизнь считала, что это овощи, и готовила их как овощи. Помидоры — фрукты?
   — Да.
   — А вы уверены?
   — О да. Я вычитала это в книге по домоводству.
   — Ох, нет, мне вредно об этом думать. Давайте считать, что вы мне ничего об этом не говорили. Ну, а брюссельская капуста — овощ, правда же?
   — Несомненно.
   — Ну и ладно. Мне хоть немного легче стало. А как насчет стручковой фасоли? Вы же не будете утверждать, что это тоже фрукт?
   — Нет, фасоль — овощ.
   — Ну и ладненько.
   Она доела пирог, о чем-то вспомнила и улыбнулась.
   — Знаете, Эвелин, вчера ночью мне приснился чудный сон. Я так ясно его видела, будто наяву. Мне снилось, что мама и папа Тредгуды стоят на крылечке старого дома и машут мне, мол, иди сюда. А потом появились Клео и Альберт, и все Тредгуды собрались на ступеньках и стали меня звать. Я так хотела подойти к ним, но понимала, что нельзя. И говорю им, мол, сейчас не могу прийти, пока миссис Отис не станет лучше. А мама сказала своим тихим, добрым голосом: «Ты поторопись, Нинни, мы все тебя заждались». — Миссис Тредгуд повернулась к Эвелин: — Иногда мне прямо не терпится попасть на небеса. Жду — не дождусь. Первое, что я там сделаю, — это поищу старого Железнодорожного Билла, тогда ведь так и не узнали, кто он был на самом деле. Конечно, это был негр, но я уверена, что он попал на небеса. Как вы думаете, Эвелин, попал или нет?
   — Я уверена, что попал.
   — Что ж, если кто и заслужил жить в раю, так это он. Надеюсь, я его сразу узнаю, когда увижу.
КАФЕ «ПОЛУСТАНОК»
   Полустанок, штат Алабама
   3 февраля 1939 г.
 
   Наступило время обеда, и маленький зал был до отказа набит рабочими с железной дороги. Грэди Килгор подошел к двери в кухню и крикнул:
   — Эй, Сипси, дай-ка мне побольше ваших жареных зеленых помидоров и приготовь чаю со льдом, ладно? А то я спешу.
   Сипси дала ему тарелку, и он пошел искать свободное место. Зима 1939 года была пятой с тех пор, как Железнодорожный Билл начал грабить поезда. Чарли Флауэр, инженер Южной железной дороги, сказал Килгору:
   — Ну, Грэди, говорят, старина Железнодорожный Билл прошлой ночью опять грабанул поезд. Что ж вы, сыщики, никак не поймаете этого парня?
   Грэди подсел к стойке и принялся за еду. Мужчины засмеялись.
   — Вы, ребята, конечно, можете хохотать сколько душе угодно, но лично я не вижу тут ничего смешного. За последние две недели этот сукин сын обчистил уже пять поездов.
   Джек Баттс сказал с ухмылкой:
   — Я так понимаю, этот ниггер заставил вас жирок порастрясти.
   Сидевший рядом с ним Уилбур Уимс, улыбаясь, жевал зубочистку.
   — А я слыхал, будто он опустошил целый вагон с консервами между Полустанком и Аннистоном, а ниггеры до рассвета успели все подобрать.
   — Н-да, и это ещё не все, — сказал Грэди. — Черномазый ублюдок сбросил с поезда семнадцать окороков, принадлежавших федеральному правительству Соединенных Штатов, причем среди бела дня. Совсем обнаглел!
   Сипси хихикнула и поставила перед ним чай со льдом. Грэди потянулся за сахаром.
   — Знаешь, Сипси, это совсем не смешно. Теперь сюда припрется инспектор из Чикаго, прижмет он мне хвост, как пить дать. А я, между прочим, сейчас поеду в Бирмингем встречать его. Ч-черт, мы и так уже лишних шесть человек на это дело бросили. Этот сукин сын скоро доведет меня до белого каления.
   — А я слышал, — сказал Джек, — что вы до сих пор не знаете, как он забирается на поезда и откуда ему известно, в каком из них продовольствие. И как же ему удается от вас улизнуть?
   — Грэди, — подхватил Уилбур, — говорят, ты и близко к нему ещё ни разу не подбирался.
   — Да пошли вы к черту! Арт Бевинс почти достал его вчера ночью за Гейт-сити. Минуты на две опоздал, так что недолго ему бегать осталось, вот увидите.
   К столику подошла Иджи.
   — Эй, Грэди, не хотите в подмогу Культяшку? Может, ему повезет больше?
   Грэди огрызнулся:
   — Иджи, а может, ты заткнешься и дашь мне ещё этих чертовых помидоров, — и сунул ей пустую тарелку.
   Руфь за стойкой отсчитывала Уилбуру сдачу.
   — Ну правда, Грэди, я не понимаю, какой от этого парня вред? Бедняги из Трутвилля почти умирают с голода, и если бы он не сбрасывал им уголь, многие замерзли бы до смерти.
   — Так-то оно так, Руфь. Скажу тебе честно, никто не стал бы переживать из-за нескольких банок фасоли или пары-тройки горстей угля. Но все это уже вышло за рамки, компания теперь по двенадцать лишних человек к поездам приставляет, а мне приходится работать по ночам.
   Смоки Одиночка сидел у края стойки, пил кофе и курил трубку.
   — Двенадцать человек против одного несчастного ниггера? По мне, это все равно что из пушки по воробьям палить.
   — Да не расстраивайся ты так, Грэди. — Иджи похлопала его по спине. — Сипси мне растолковала, почему вы его никак не поймаете. Потому что он может превращаться в зверей: хочет — в лису, а хочет — в кролика. Как думаешь, Грэди, это правда?
   Уилбур поинтересовался, какая награда причитается за его поимку.
   — Сегодня утром было двести пятьдесят долларов, — ответил Грэди. — Может, и до пятисот дойдет, пока вся эта чертовщина не кончится.
   Уилбур покачал головой:
   — Дьявол, да ведь это целая куча денег! А как, говоришь, он выглядит?
   — Ну, если верить нашим парням, — обычный старый ниггер с чулком на голове.
   — Причем умный ниггер, — сказал Смоки.
   — Н-да, может, и так. Но я тебе клянусь, когда я его поймаю, ему плохо придется. Ч-черт, я неделями не сплю по-человечески, дома, в своей постели.
   — Да брось, Грэди! — воскликнул Уилбур. — Насколько я знаю, тебе к этому не привыкать.
   Все засмеялись.
   А когда Джек Баттс, который тоже был членом клуба «Маринованный огурец», сказал: «Да-а, нелегко тебе приходится. Я слышал, Ева Бейтс тоже жаловалась», кафе чуть не рухнуло от хохота.
   — И как тебе, Джек, не стыдно, — укоризненно заметал Чарли. — Разве можно так обижать бедную Еву?
   Грэди встал и мрачно оглядел мужчин.
   — Знаете, что я вам скажу? В этом кафе одни болваны собрались. Да, черт подери, абсолютно тупые болваны, все до одного! — Он подошел к вешалке, надел шляпу и обернулся: — Это кафе следовало назвать Кафе Болванов. Я, пожалуй, подыщу себе другое место.
   Все, включая Грэди, засмеялись, потому что это было единственное кафе на всю округу. Он вышел и отправился в Бирмингем.
УИЛЛИНА-ЛЭЙН, 1520
   Атланта, штат Джорджия
   27 ноября 1986 г.
 
   Культяшка Тредгуд, который в свои пятьдесят семь все ещё держался молодцом, зашел к своей дочери Норме на праздничный обед в честь Дня благодарения. Он только что посмотрел футбольный матч Алабама — Теннеси и теперь беседовал со своим зятем Маком, внучкой Линдой и её тощим приятелем в очках, который учился на мануального терапевта. Все пили кофе с ореховым пирогом.
   Культяшка повернулся к парнишке в очках:
   — Знаешь, у меня был дядя Клео, тоже мануальный терапевт. Конечно, он на этом ни цента не заработал, потому как весь город лечил бесплатно. Правда, это было во время Великой депрессии, так что денег все равно ни у кого не было.
   А моя мама и тетя Иджи в ту пору держали кафе — ничего особенного, домишко с сосновую шишку. Но вот что я вам скажу: и мы всегда ели досыта, и все, кто туда заглядывал, тоже голодными не уходили. Ни черные, ни белые. Тетя Иджи никого не выгоняла, и все знали, что если человека припрет, она никогда не откажет в глотке спиртного.
   У неё всегда была припасена бутылочка в кармане фартука, а мама сердилась: «Иджи, ты потакаешь их дурным привычкам». Но тетя Иджи и сама была не прочь пропустить стаканчик, и знаете, что она говорила? «Руфь, не хлебом единым жив человек».
   Иногда к нам в день заходило по десять—пятнадцать бродяг. Но они всегда предлагали что-нибудь сделать, старались отработать обед. Не то что эти нынешние. И листья убирали во дворе, и дорожки подметали. Тетя Иджи давала им какую-нибудь работу, чтобы они не чувствовали себя нахлебниками. Даже разрешала им посидеть со мной, мол, пусть им кажется, будто они помогают. И почти все они были хорошими ребятами, просто удача от них отвернулась. А самым большим другом тети Иджи был старый бродяга Смоки Одиночка. Господи, да ему можно было доверить собственную жизнь! Ни разу чужого не взял.
   У этих безработных был свой кодекс чести. Смоки рассказывал, что как-то раз они поймали бродягу, который украл в одном доме не то серебряные вилки, не то ложки. Так они его убили, а серебро вернули хозяевам. Мы тогда даже двери не запирали. Эти, новые, что бродят теперь по дорогам, совсем из другого теста. Лоботрясы да наркоманы, и слепого обворуют. Но у тети Иджи ни единой вещички не пропало. — Он засмеялся. — А может, все дело было в револьвере, который она хранила под кроватью. Крепкая была женщина, как каленое железо, правда, Пегги?
   Пегги крикнула из кухни:
   — Да нет, я бы сказала — покрепче.
   — Конечно, чаще это была просто игра на зрителя, но она могла и всерьез расхулиганиться. У неё была давнишняя вражда с одним старым проповедником из баптистской церкви, где мама преподавала в воскресной школе. Ох и доставалось же ему! Он был трезвенником и однажды в воскресной проповеди прошелся насчет её подруги Евы Бейтс. Вы бы видели, как разозлилась тетя Иджи! До конца своих дней не простила ему этого. Когда в город приезжал какой-нибудь бездельник, которому позарез нужно было виски, она отводила его за кафе, показывала на дом преподобного Скроггинса и говорила: «Видите вон тот зеленый домик? Идите туда и постучите в дверь. Хозяин — лучший самогонщик в штате». Но это не все… Она посылала туда и других обормотов, которые кой-чего другого искали.
   Из кухни вышла Пегги и села рядом с ним.
   — Культяшка, хватит трепаться!
   Он засмеялся:
   — А что, я серьезно. Вечно она ему всякие пакости устраивала. Ей просто нравилось, чтобы люди думали о ней плохо. А на самом деле она была мягкой, как зефир. Вот, например, когда Бобби Ли, сынка этого проповедника, арестовали, как вы думаете, кому он позвонил? Ей и больше никому. Попросил, чтобы приехала и вытащила его из участка.
   Этот Бобби Ли с двумя не то тремя дружками поперся в Бирмингем и наклюкался до такой степени, что стал бегать по улицам в исподнем, а потом начал кидать с седьмого этажа бутылки из-под воды. Только в эти бутылки Бобби Ли наливал не воду, а чернила, и одну уронил на жену члена муниципального совета, как раз когда она направлялась в отель на вечеринку.
   Тете Иджи стоило двести долларов отмазать его от тюрьмы и ещё двести, чтобы имя Бобби вычеркнули из протоколов, и у него не было привода в полицию, и папаша ничего не узнал. Я ездил тогда с ней и помню, что она сказала Бобби, когда мы вернулись домой. «Если хоть кому-нибудь проболтаешься о том, что я сделала, отстрелю тебе сам знаешь что». Она бы не пережила, если б кто узнал, что она совершила добрый поступок, тем более ради сына проповедника.
   Да и вся эта компашка из клуба «Маринованный огурец» была вроде нее. Они много хорошего делали, и никто об этом не догадывался. Но самое смешное в этой истории было то, что Бобби Ли стал известным адвокатом, а потом и генеральным прокурором штата.
   Дочь Культяшки Норма принялась убирать со стола посуду.
   — Папа, расскажи им про Железнодорожного Билла.
   Линда бросила на мать недовольный взгляд. Культяшка усмехнулся:
   — Про Железнодорожного Билла? Бог ты мой, неужели вы хотите послушать про Билла?
   Парень, которому хотелось только одного — поскорей утащить Линду в какое-нибудь укромное местечко, нехотя сказал:
   — Да, сэр, я с удовольствием послушаю.
   Мак улыбнулся жене. Они эту историю слышали раз сто и знали, что Культяшка обожает её рассказывать.
   — Ну хорошо, тогда слушайте. Это было во время Великой депрессии. Один человек, которого прозвали Железнодорожным Биллом, повадился каким-то образом забираться в поезда с правительственными запасами и сбрасывать цветным продукты. И его ни разу не поймали — он всегда ухитрялся спрыгнуть до того, как его засекут. Так продолжалось несколько лет, и скоро цветные стали придумывать про него всякие небылицы. Божились, что однажды видели, как он превратился в лису и пробежал двадцать миль по забору с колючей проволокой. Еще они уверяли, что он носит длинное черное пальто и черный чулок на голове. Даже песню про него сочинили. Сипси говорила, что каждое воскресенье они молятся за Железнодорожного Билла, чтобы Бог его защитил.
   Железная дорога назначила за его голову огромную награду, но в Полустанке не нашлось ни одного предателя, его никто не выдал, даже если и догадывался, кто он такой. Все только удивлялись и строили разные догадки.
   Я почему-то решил, что Железнодорожный Билл — это Артис Пиви, сын нашего повара. Он был примерно такого же роста и быстрый, как молния. Я день и ночь ходил за ним по пятам, но так и не застукал. Мне было тогда лет девять-десять, и я бы отдал все на свете, лишь бы увидеть его в действии.
   Помню, однажды рано утром, светло уже было, мне приспичило в туалет. Я ещё толком не проснулся, и когда подошел к ванной комнате, там были мама и тетя Иджи, а в раковину лилась вода. Мама посмотрела на меня и сказала: «Подожди минутку, милый». И захлопнула дверь перед моим носом.
   Ну я, конечно, давай хныкать: скорей, мам, я не могу ждать — сами знаете, как это бывает у детей. Я слышал, как они разговаривали, а потом вышли, и тетя Иджи вытирала полотенцем лицо и руки. Когда я зашел в ванную, раковина была грязной от угольной пыли, а на полу за дверью валялся черный чулок — маска!
   И тут до меня дошло, почему они вечно шушукаются со стариком Грэди Килгором, железнодорожным детективом. Он просвещал их о расписании продуктовых поездов… А моя тетя Иджи грабила их все эти годы.
   Линда спросила:
   — Дедушка, а ты в этом уверен?
   — Конечно. Твоя тетя Иджи как только не сходила с ума! — Он повернулся к Маку. — А я тебе когда-нибудь рассказывал, что она учудила, когда Уилбур и Дот Уимс поженились? Как они съездили на медовый месяц в Бирмингем?
   — Да нет вроде бы, не припомню.
   — Культяшка, стоит ли при детях? — осторожно спросила Пегги.
   — Да брось ты, все нормально. В общем, старина Уилбур был членом клуба «Маринованный огурец», и прямо после свадьбы тетя Иджи и вся их компания сели в машину и покатили в Бирмингем. Там они подкупили администратора в отеле, чтобы впустил их в номер люкс, который Уилбур снял для медового месяца, и разложили на кровати все эти смешные штучки… Бог ты мой, чего там только не было!
   — Культяшка! — строго сказала Пегги.
   Он засмеялся:
   — Ладно, черт, я точно не знаю, что там было. В общем, сели они в машину и укатили домой, а когда молодожены вернулись из Бирмингема, Уилбура спросили, как ему понравился его номер люкс в «Рэдмонде». И тут выяснилось, что они перепутали отель и до смерти перепугали какую-то пару молодоженов.