Страница:
Залаяла собака, и сэр Мэтью открыл глаза. Сон наяву растаял…
В облаке морозного воздуха в комнату ворвался Ланс. Его лицо раскраснелось от ледяного ветра с реки. Пар от дыхания осел инеем на волчьей шубе, которую он бросил у порога, а сам подошел к камину и грел руки у огня.
— У нас есть устрицы, сэр, — сказал Ланс отцу, — а Пео подстрелил молодого гуся вам на воскресный обед. Господи, ну и мороз!
Сэр Мэтью, не вполне оправившийся от нахлынувших воспоминаний, с удивлением слушал еще не окрепший басок своего сына, еще вчера, казалось бы, качавшегося в колыбели в Кенте.
— Глупо рисковать, мальчик мой, выходя из дома в такие холода. Я…
— Да. да, — поспешно перебил его Ланс, — мы отыскали для вас настоящее чудо природы: устрицы величиной с обеденную тарелку. Целый бушель их сейчас маринуется в персимонском вине, а позже мы запечем их в камине. Кстати, отец, в селении Ноттувей, что выше по реке, свирепствует оспа. Десять индейцев умерли и много больных. Заразу к ним занес какой-то торговец-шотландец.
— Зажги-ка свечи, парень. Оспа, говоришь? Хорошо еще, что моя болезнь не столь опасна… Но, уверяю тебя, приступы подагры так мучительны! А устриц мы отведаем за ужином.
Ланс пересказал ему и остальные новости: губернатор Беркли приказал построить ему карету, первую в Виргинии; поселок Мартинз-Хандред практически погребен под толстым слоем снега; Джонатан Майндж потерял одну из лошадей в зыбучих песках неподалеку от мыса Кансл-Поинт…
Так они сидели и мирно разговаривали о делах колонии, и это вновь напомнило сэру Мэтью упорядоченную жизнь в старой доброй Англии. Старый рыцарь по-прежнему считал себя англичанином. И не только себя, но и многих других осевших здесь плантаторов. В глубине души он надеялся, что и сама колония рано или поздно станет второй Англией. Первыми высадились на эту благодатную землю в 1607 году отчаянные искатели наживы и приключений, потомки которых и теперь, в 1670 году, жили в колонии. Мужчины умирали от лихорадки, но с каждым кораблем прибывали новые поселенцы… И все же во всей Виргинии насчитывалось не более полудюжины поселков. На тысячи квадратных миль дикого леса, раскинувшегося до самого горизонта, лишь в прибрежной зоне то и дело попадались возделанные участки плантаций, причудливо обрамленные по краю крохотными бухточками и заливчиками, созданными приливами.
Ноздри сэра Мэтью зашевелились, и он гневно взглянул на сына:
— Сколько раз повторять, чтобы ты не вносил в комнаты эту вонючую волчью шкуру?
Ланс молча взял шубу, вышел и вернулся уже без нее. Неодобрительно сдвинув брови, отец окинул придирчивым взглядом его красное от мороза лицо, странно скроенный зимний камзол из медвежьей шкуры и черные суконные бриджи, заляпанные грязью и замерзшими солеными брызгами.
— Сущий дикарь! — заявил он, хлопнув себя по колену. — Ты что, совсем потерял гордость? Да любой незнакомец примет тебя за какого-нибудь паршивого йомена или белого раба с Ямайки. Где ваши перевязь и шпага, сэр Ланселот Клейборн?
— Я одеваюсь по погоде, сэр. Что до шпаги, то в каноэ и в лесу она лишь помеха, а перевязь… я вырос из нее, вот и поменял на роанок.
— На что?!
— Роанок — это украшения из раковин. Индейцы используют их в качестве посланий. Вот, смотрите.
На ладони юноши лежало нечто напоминавшее четки — из плотно нанизанных раковин шириной в два дюйма, изукрашенных рисунками.
— Языческая мишура! — фыркнул сэр Мэтью.
— Не совсем так, сэр, — осторожно возразил Ланс, ища во взгляде отца признаки подлинного гнева, и, не обнаружив таковых, смело продолжал: — Я выменял его у старого индейца из племени вейаноков. У него были и другие, но этот мне понравился больше всех. Смотрите, рисунок, похожий на звезду, означает луну, или, по-нашему, месяц. А это — падающий лист, то есть октябрь. Здесь, ниже, знак скорби, а еще ниже — фигурка лежащего человека, перед которой изображен тотемный символ клана, рыба осетр. А все вместе означает, что клан осетра племени вейаноков потерял в октябре воина.
Старый рыцарь был явно заинтересован. И против воли чувствовал гордость за сына, ходившего по лесу так же спокойно и уверенно, как по коврам замка Клейборна. Но, вовремя опомнившись, сэр Мэтью снова нахмурился и строго сказал:
— Переоденься к ужину, парень. И вообще, займись наконец собой, а то источаемый тобою запах отобьет у всех аппетит.
Ужин был сервирован на старинный манер. В зале восточного крыла, вокруг длинного дубового стола стояла вся челядь, за исключением слуг-негров. На столе дымились жареная оленина, огромный пирог, вареный окорок и тушеная индейка с горохом и изюмом в качестве гарнира. Из напитков подали пиво в высоких кружках и несколько кувшинов красного вина. В каждом конце залы было по огромному камину, полному раскаленных углей, изгнавших сырость и промозглый холод. Толстые свечи в мощных настенных подсвечниках мягко освещали помещение.
Среди приглашенных были Генриетта Харт, теперь владелица процветающей таверны в низовьях реки, у Хог-Айленда, и сосед Клейборнов Роджер Кендолл со своей очаровательной свояченицей Энн Шорт, недавно прибывшей из Англии. Для гостей поставили табуреты.
Леди села по правую руку от сэра Мэтью, укрывшего колени меховой полостью, дабы защититься от сквозняков; напротив нее с мрачным видом уселся наставник Брум, которого кокетливые глазки мисс Шорт уже успели ранить в самое сердце; Роджер Кендолл расположился напротив Генриетты Харт, буквально светившейся от счастья быть принятой в столь изысканной компании. Последним сидел Ланс, созерцавший все приготовления к ужину и старавшийся унять свой зверский аппетит.
Ближе к другому концу стола, на лавках расположились экономка Гуди Болард, раскрасневшаяся от возни у очага, управляющий Абрам Гейл и Нед Пео. Также было оставлено место для Генри Питуса, старого слуги, помогавшего у камина Черной Кендейс готовить устриц.
Сэр Мэтью благословил трапезу. Когда же Кендейс поставила у его локтя блюдо с устрицами, он даже поднял брови в восхищении от их величины. Через мгновение все уже ели с удовольствием и большим аппетитом.
Говорили в основном о домашних делах — качестве табака, ныне просушенного и сложенного в сарае у пристани, о диковинном местном хорьке, передушившем прошлой ночью полдюжины кур, о глыбах льда, плывших от Чикагомини, и о том, что погода не предвещает ничего хорошего.
Энн Шорт похвалилась результатом своего многодневного труда — тонкой шерстяной пряжей.
— Пряжа для новых одеял, — пояснила она. — В Виргинии слишком холодно по ночам.
— Новые одеяла — это хорошо, — глубокомысленно заметила Генриетта Харт, способная повернуть любой разговор на свою излюбленную тему, — еще лучше — медвежья шкура, но ничто не заменит мужа. С ним не замерзнешь. — Она подмигнула Энн и обратилась к Дэвиду Бруму: — А вам, пастор, следовало бы знать, что жена еще теплее мужа. Вот появится у вас невеста, и вы сразу же перестанете дрожать и кукситься.
Опальный священник глубоко вздохнул. Энн Шорт рассмеялась. Тогда Брум опустил глаза и отложил в сторону нож, как бы показывая, что у него внезапно пропал аппетит.
— Пастор — поэт, — заявил Ланс. — Настоящий Лавлес2
Брум уткнулся в кружку с пивом, стараясь скрыть залившую щеки краску. Он не сердился на это дружеское поддразнивание. Хоть он и смущался, но ему нравилось быть в центре внимания.
— На днях он показал мне сонет своего сочинения, — упорствовал Ланс, — в котором воспевается девичий носик. Такой аккуратный, чуть вздернутый… ну прямо как у Энн!
Настал черед мисс Шорт покраснеть, и это получилось у нее просто очаровательно.
Роджер Кендолл пришел ей на помощь, сменив тему разговора.
— Известно ли вам, сэр, — сказал он, обращаясь к сэру Мэтью, — что в колонию прибыл еще один Натаниэль Бэкон? Он окончил Кембридж и, говорят, очень богат. Сейчас обосновался в Керлз-Нек и скупает земли в верховьях Джеймс-ривер. По слухам, Беркли предложил ему войти в совет.
— Надеюсь, он хорошенько подумает, прежде чем соглашаться, — мрачно заметил сэр Мэтью. — Иначе попадет в капкан.
— Он племянник нашего старожила, хорошо знакомого вам Натаниэля Бэкона. А Бэкон-старший, судя по всему, далеко не глупый человек, — пояснил Кендолл.
— Я слышал, что губернатор Беркли строит карету для девицы Калпепер, своей невесты, — вставил слово Ланс, — и просил одолжить ему нашего кузнеца Льювелина, чтобы тот сделал оси. — Ланс повернулся к отцу: — Я ответил, что это возможно, сэр.
Сэр Мэтью промолчал.
— Бедняжка, она все еще ходит в невестах! — с лицемерной жалостью вздохнула неугомонная Генриетта Харт и добавила: — Теперь старик точно не успокоится. Вслед за каретой ему придет в голову проложить дорогу до голубых гор на горизонте и вымостить ее мраморными плитами…
После ужина Роджер Кендолл долго беседовал с Дэвидом Брумом. Приходу в верховьях Чикагомини требовался священник. Там большая церковь, а пастора ждет хороший дом. Конечно, в проповедниках недостатка нет, но мало кто из них так образован, как Брум, и уж совсем единицам ведомы правила поведения в обществе. Так не хотел бы он получить это место?
Брум сильно покраснел, затем побледнел, что было заметно даже в красноватых отблесках пламени разгоревшихся каминов.
— Но достоин ли я? — еле выговорил он. — Достоин ли?
Кендолл потрепал его по колену:
— Да, друг мой. И всегда были достойны. Ваша роль наставника при Лансе блестяще завершена. Теперь помогите нам справиться с нашими детьми.
Вражда между Клейборнами и Форком вспыхнула с новой силой той самой весной, когда Лансу исполнилось восемнадцать. В таверне Генриетты Харт моряки рассказали ему, что Форк возвратился в виргинские воды, бросил якорь в заливе Кикотан и каждый вечер появляется в таверне «Старое колесо». Однако Генриетта предостерегла юношу от поспешных поступков, ведь подослать моряков мог и сам Форк с целью заманить Клейборнов в западню.
Тщательно обдумав полученные сведения, отец и сын решили тем не менее действовать быстро. Уже через час Ланс и Пео выехали в сторону Кикотана, готовые к любым неожиданностям и ловушкам, расставленным Форком ради собственной безопасности или дабы расстроить планы врагов.
Итогом этой вылазки явилась стычка, не вполне заслуженно принесшая Лансу славу первого задиры в колонии и получившая название «дело пяти шпаг».
Таверна «Старое колесо», построенная на сваях над самой водой, рядом с массивным сараем для хранения табака, была уже наполовину скрыта сумерками, когда Ланс и Пео достигли места. Некрашеная, серая от соленых брызг, занесенных сюда сотнями шквалов, таверна не имела даже вывески. Вместо нее на цепи, скрипя, раскачивалось колесо от старой телеги, спицы которого в сгущающейся темноте чем-то напоминали скелет грудной клетки. Казалось, что ветхое сооружение плывет по темным водам залива.
Убедившись, что у сарая не привязана ни одна лодка, а вокруг не видно людей Форка, Ланс и Пео решили войти вовнутрь.
Уот Кэри, хозяин заведения, и две его служанки-голландки хлопотали у очага, зажаривая седло барашка. Узнав юного Клейборна, Кэри недовольно нахмурился, и нервозность, с которой он стал устраивать «дорогих гостей» поудобнее, говорила о том, что ждал он явно не их.
Пео подошел к окну и, насколько позволяли сумерки, окинул взглядом широкий залив. Ланс снял шляпу и перчатки и в упор уставился на хозяина таверны, которого начала колотить нервная дрожь. Служанки о чем-то перешептывались, не сводя восхищенных глаз с парика Ланса, стоившего не меньше двух быстроходных рыбачьих лодок с полным снаряжением, а затем, квохча, как куры, выпорхнули из залы.
— Ты поджидаешь капитана Форка, я полагаю? — осведомился Ланс у Уота Кэри.
Хозяин отчаянно замотал головой.
Подошел Пео и схватил его за горло.
— Неужели мы ошиблись? — свистящим шепотом спросил он.
— Ради Бога! — взмолился хозяин.
— Говори! — рявкнул Пео и так встряхнул несчастного, что его голова, резко откинувшись назад, едва не ударилась о дубовую балку.
— Да! — прохрипел Кэри, глядя на Пео вылезшими из орбит глазами.
Ланс подошел к окну, посмотрел на черную воду, затем внезапно вернулся к столу, быстро надел шляпу и перчатки и, подойдя к хозяину вплотную, произнес:
— Ты ему не скажешь, что мы побывали здесь сегодня. Понятно?
— Да, да! — кивнул Кэри, держась за горло.
— И проследишь, чтобы твои девчонки не проболтались. И это понятно?
— Да, да, ваша честь! Они не понимают по-английски.
Ланс и Пео вышли.
Когда они миновали сарай и подошли к конюшне, Пео молча взглянул на Ланса. Такая у него была манера задавать вопросы, не произнося их вслух.
— Мы приехали первыми, как и предполагали, — ответил Ланс. — Но нам следует подождать. Обидно уходить, так и не отведав баранины мистера Кэри… Я видел лодку.
— Сколько человек? — быстро спросил Пео.
— Пять.
Пео присвистнул и ощупал свой тяжелый французский топорик, пристегнутый к поясу.
— Очередные проделки Форка, — заметил Ланс. — Пео, возьми лошадей и спрячь их в соснах неподалеку. А потом мы скроемся в зарослях и посмотрим, что он нам приготовил.
Издали наблюдавший за ними конюх гадко усмехнулся, увидев, как Пео отвязал лошадей и вскочил в седло.
Ланс снял шляпу и плащ и шагнул на росшую у сарая высокую болотную траву. Отсюда он мог незаметно наблюдать за приближавшейся лодкой. Весла двигались бесшумно, видимо, уключины обмотали мешковиной — еще одно доказательство готовящейся ловушки. Ланс вновь пересчитал силуэты мужчин в плащах. Человек на корме, видимо, и был сам Хесус Форк.
Вскоре Пео присоединился к Лансу в его убежище. Они вместе следили за лодкой, пока та, поравнявшись с таверной, не исчезла из виду под ее сваями.
Пятеро мужчин молча поднялись по лестнице и замерли, прислушиваясь и осматриваясь. Уже совсем стемнело. Один из них вошел в таверну, затем вернулся и подал знак остальным следовать за ним.
— Уверен, они ждут нас, — шепнул Ланс. — И выставят часовых. Главное — не шуметь!
Не заботясь о своем бархатном камзоле, юноша лег на живот в мокрую траву.
Из таверны вышли двое и встали между ней и дорогой в десяти ярдах друг от друга.
— А вот и часовые, — еле слышно шепнул Ланс прямо в ухо Пео. — Ты займись тем, что справа. Оглушишь его обухом своего топорика и свяжешь шнурком от плаща. Я возьму на себя второго. Он ближе, поэтому я подожду, когда нападешь ты. Дураки, они смотрят на горящие окна таверны. Стоит им отвернуться, и какое-то время они будут слепы, как кроты.
Бесшумно, как змея, Пео скользнул в темноту. Ланс расстегнул пояс, отцепил шпагу и перевернул его так, чтобы пряжка оказалась на спине. Сжимая правой рукой шпагу, он осторожно двинулся сквозь траву к ближайшей тени в плаще.
Резкий ветер с залива гудел в высоких соснах. Прошло десять бесконечно долгих минут, прежде чем Ланс, скорчившийся за спиной своего противника, услышал глухой удар топорика и звук упавшего тела.
В то же мгновение он опустил на голову второго часового свою тяжелую боевую шпагу.
Они быстро связали оглушенных врагов и оттащили их в траву. Оба часовых носили бородки, подстриженные на испанский манер; их руки не могли принадлежать ни фермеру, ни моряку: плечи, бицепсы и пальцы выдавали в них профессиональных фехтовальщиков.
Ланс собрал шпаги врагов и, спрятав их в траве, бросил сверху свой плащ.
— Фортуна переменчива, мой друг, — с улыбкой шепнул он Пео.
— Там еще трое.
— И мы должны застать их врасплох, не дав встать из-за стола, — ответил Ланс.
Они заглянули в окно таверны, и Ланс довольно усмехнулся: во главе стола сидел заклятый враг его отца, капитан Форк.
Пират, не отрываясь, следил за вращающимся вертелом. Огонь очага освещал черты его смуглого лица, шрам на левой брови и старый след от пули на подбородке. Но вот что странно: на лице этого контрабандиста и прожженного мошенника застыло сосредоточенное, почти торжественное выражение, более подобающее погруженному в раздумье проповеднику. Когда его товарищи обращались к нему, его ответная мимика и жесты как бы призывали их к молитве…
Ланс не мог слышать, о чем они говорят, но вот капитан Форк улыбнулся, и благородная созерцательность слетела с его лица, как маска. Скулы обострились, губы раздвинулись, обнажая мелкие редкие зубы. Это была гримаса человека, в котором жестокость давно победила все прочие чувства.
Капитан был одет в темный бархатный камзол с фламандским кружевным воротником. Пряжка перевязи искрилась драгоценными камнями, гарда лежащей перед ним на столе шпаги масляно блестела золотом.
Одежда его людей выглядела намного проще. Все они, как и часовые, носили эспаньолки. Их шпаги в отличие от клинка Форка покоились в ножнах.
Ни у кого из сидящих за столом Ланс не заметил пистолетов. Дело в том, что губернатор весьма косо смотрел на убийство из огнестрельного оружия. Другое дело — шпага. Дуэли были запрещены, но ведь мужчине надо носить какое-то оружие, хотя бы для самозащиты. И если где-нибудь находили тело, пронзенное шпагой, было принято считать, что это труп очередного незадачливого злоумышленника.
Еще раз оценивающе взглянув на мирно беседующую троицу, Ланс медленно и бесшумно обнажил свою боевую шпагу и прислонил ее гардой к стене.
— Больше лодок не видно? — шепотом спросил он Пео.
Тот отрицательно покачал головой.
— Тогда слушай, — сказал Ланс, шевеля губами в дюйме от его уха. — Мы атакуем без предупреждения или переговоров. Обезоружить, оглушить, но не убивать. Ты снова займешься тем, кто справа. Я — другим. Форка оставь мне. Ты понял?
Пео молча кивнул и снял топорик с пояса.
— Вперед!
Они ворвались в залу, как порыв штормового ветра. Пео издал устрашающий боевой клич чискиаков и отпустил обух топорика на затылок одного из сидевших за столом.
Противник Ланса попытался было выхватить шпагу, но, вскочив, оказался зажатым между краем стола и низкой скамьей, и клинок Ланса, не встретив ожидаемого сопротивления, насквозь пронзил ему обе ягодицы. Удар по голове довершил дело.
Капитан Форк, растерявшийся вначале от столь стремительного натиска, успел за это время прийти в себя.
Стол опрокинули, скамьи отбросили в сторону. Ланс отстранил Пео и ринулся на врага своего отца.
— Фортуна переменчива, капитан Форк, — повторил молодой Клейборн.
— Уж не собираешься ли ты меня убить? — с наигранной иронией осведомился тот. Как и все моряки, он неплохо владел клинком и был не настолько глуп, чтобы недооценивать противника.
— Да, капитан Форк, именно так я и намерен поступить, — ответил Ланс.
— Я ничего не сделал тебе, парень.
— Ты заколол моего дядю Уолтера.
— В честном поединке.
— Это ложь, капитан Форк.
Сэр Мэтью давно уже внушил Лансу, что настоящий поединок — это не драка, а прежде всего игра с противником, требующая виртуозного владения оружием и полного самообладания. Кончик шпаги юного Клейборна подобно молнии мелькал перед глазами пирата, одновременно угрожая горлу, животу, бедру, предплечью… Форк начал злиться и делать ошибки, пытаясь контратаковать нахального юнца. Ланс же явно смеялся над своим противником, не закрывая при этом рта. Подобная беседа была еще одним трюком, частью игры:
— Сейчас ты получишь рану в живот, капитан Форк. Вот сюда, чуть пониже пупка!
В последний момент Форку почти удалось парировать удар, и все же шпага Ланса рассекла ткань камзола, и сорочка пирата окрасилась кровью.
Капитан отскочил назад, схватил табурет и запустил им в Ланса, однако тот; пригнувшись, не только избежал удара, но и умудрился срезать пуговицы с правого рукава камзола своего противника.
— Этим должен был бы заняться моей отец, но у него подагра, — продолжал Ланс. — Он в два счета покончил бы с тобой, капитан Форк.
Новый натиск отбросил пирата к стене, и он получил укол в бедро.
— Берегись! — крикнул Пео, заметив, что левой рукой Форк нашарил на полке тяжелую пивную кружку. Мгновение спустя она уже летела прямо в голову Ланса.
Юноша уклонился от импровизированного снаряда, а Форк, воспользовавшись этим, отшвырнул шпагу и бросился головой вперед в открытое окно.
Раздался громкий всплеск. Ланс хотел было последовать за капитаном, но Пео удержал его.
Они выбежали на пристань. Вокруг было темно и тихо. Пео отвязал лодку и вскочил в нее вместе с Лансом. Но их поиски не увенчались успехом.
— Моряки не умеют плавать, — сказал Пео. — Дьявол пошел ко дну.
— Этот дьявол уже доплыл до Мэриленда, — невесело усмехнулся Ланс. — Разворачивай лодку.
Они вернулись в таверну, где помогли голландским служанкам перевязать кровоточащий зад второй жертвы Ланса. Корпии в таверне не оказалось, и вместо нее пришлось использовать цыплячий пух.
На следующий день Ланс вернулся домой в замок Клейборна и принес с собой пять шпаг.
Сэр Мэтью был поражен. Старому солдату стоило немалых усилий не выказать свою радость и гордость за сына.
— Свяжи эти шпаги, отнеси их в оружейную залу и повесь под нашим гербом, — распорядился он. Затем, еще раз взглянув на рослого сына, добавил: — Можешь повесить свой клинок рядом с ними. Думаю, он тебе больше не понадобится.
— Что вы имеете в виду, отец? — спросил юноша.
Сэр Мэтью не выдержал и широко улыбнулся:
— Не думаю, чтобы кто-нибудь осмелился связываться с тобой после этой истории.
Ланс нервно рассмеялся, пробуя пальцем острие своей шпаги.
— Никто и не осмелится, — повторил его отец, задумчиво глядя на пылающие в камине ветви орешника. — Но… все же продолжай носить ее. В конце концов этого требуют приличия. Однако прежде чем вновь обнажить клинок, спроси себя, необходимо ли это. Никогда ни под каким предлогом не унижайся до вульгарной драки. Продолжай тренироваться. Научи своих сыновей тому, что усвоил от меня. Но, заклинаю тебя, используй свой клинок лишь во имя благого дела.
Бородатый противник Ланса, окровавленный зад которого был перевязан в таверне, оказался неким корнетом Гэри, чья родня пользовалась большим влиянием в округе Аккомак, пиратском гнезде восточного побережья. Вне себя от боли и гнева, корнет подал жалобу на Клейборна-младшего, обвиняя его в нанесении увечий.
От удивления Ланс даже растерялся. Уж ему-то лучше чем кому-либо было известно, что этого корнета вместе с остальными нанял Форк, дабы покончить с ним и его отцом. И наглость Гэри, осмелившегося возбудить дело, его просто поразила.
Вскоре Ланса посетил окружной шериф и вручил ему повестку, согласно которой юноша должен был явиться в ближайший магистрат для рассмотрения заявления пострадавшего.
Стоял теплый весенний день. Окружной шериф был весел и любезен, дорогой они болтали о делах колонии, о матримониальных планах губернатора, индейцах, охоте и видах на урожай. Сделав остановку в таверне Хопкинса, шериф угостил Ланса элем, да и сам щедро воздал должное этому напитку. Затем, еще через две лиги пути, он снова остановил коня у очередного питейного заведения, где предался новым возлияниям, причем более обильным, нежели позволяло время суток, да и служебные обязанности.
Какое-то время шериф Бертон держался с Лансом по-прежнему дружелюбно, но вскоре, окончательно захмелев, объявил себя самой важной персоной в округе, проклял Кансл-Поинт со всеми его обитателями за то, что ему пришлось туда тащиться, и принялся учить юношу хорошим манерам. Ланс терпел сколько мог, а затем с возмущением попытался объяснить зарвавшемуся чиновнику, что совершенно не заслуживает подобного оскорбления.
Это произошло уже в конюшне. Шериф тупо посмотрел на него и рявкнул:
— Заткнись, щенок! Не забывай, с кем разговариваешь!
— В данный момент я разговариваю с пьяницей, — ответил Ланс, вскочив в седло. — Так что сам заткнись.
Не соображая, что делает, шериф, шатаясь, подошел к своей лошади, с трудом на нее взобрался и выхватил один из тяжелых седельных пистолетов.
Юноша и не прикоснулся к оружию. Привстав на стременах, он перекинул одну ногу через седло, а другой спихнул шерифа на землю. Затем быстро спешился сам, как раз вовремя, чтобы отшвырнуть носком сапога упавший пистолет, к которому тянулся вставший на четвереньки горе-офицер.
Испугавшись неожиданной силы и ловкости своего юного пленника, шериф стоял и молча слушал нелицеприятные комментарии Ланса по поводу своего поведения.
Короткий монолог Ланса завершился совершенно мальчишеской выходкой: он порвал повестку на мелкие кусочки и бросил их шерифу в лицо, заявив:
— Скажи спасибо, что я не заставил тебя их съесть, свинья ты этакая!
Нашлись такие, кто утверждал, что Ланс исчез той весной, испугавшись последствий нападения на офицера короны. Но они ошибались. Просто сразу же после сева кукурузы он вместе с Пео, как обычно, отправился в западные леса, где должен был встретиться с Петиско в его охотничьем лагере, а затем в компании воинов-чискиаков разведать земли, занятые, по слухам, племенем шоккоэзов.
Ланс редко вспоминал о своей встрече с шерифом Бертоном. Как и большинство виргинцев, он относился к закону и его представителям без особого почтения.
Как всегда, чискиаки устроили большое празднество в честь прибытия Ланса и Пео, а после него собрался совет вождей, на котором Ланс раздал три седельные сумки подарков и выслушал рассказ о том, что случилось в племени за год. Петиско потерял двух воинов в битве с племенем доэгов, но зато захватил двух женщин и шесть ружей. Доэги оттеснили ирокезов к северу от Потомака и теперь считали южные земли своими охотничьими угодьями.
В облаке морозного воздуха в комнату ворвался Ланс. Его лицо раскраснелось от ледяного ветра с реки. Пар от дыхания осел инеем на волчьей шубе, которую он бросил у порога, а сам подошел к камину и грел руки у огня.
— У нас есть устрицы, сэр, — сказал Ланс отцу, — а Пео подстрелил молодого гуся вам на воскресный обед. Господи, ну и мороз!
Сэр Мэтью, не вполне оправившийся от нахлынувших воспоминаний, с удивлением слушал еще не окрепший басок своего сына, еще вчера, казалось бы, качавшегося в колыбели в Кенте.
— Глупо рисковать, мальчик мой, выходя из дома в такие холода. Я…
— Да. да, — поспешно перебил его Ланс, — мы отыскали для вас настоящее чудо природы: устрицы величиной с обеденную тарелку. Целый бушель их сейчас маринуется в персимонском вине, а позже мы запечем их в камине. Кстати, отец, в селении Ноттувей, что выше по реке, свирепствует оспа. Десять индейцев умерли и много больных. Заразу к ним занес какой-то торговец-шотландец.
— Зажги-ка свечи, парень. Оспа, говоришь? Хорошо еще, что моя болезнь не столь опасна… Но, уверяю тебя, приступы подагры так мучительны! А устриц мы отведаем за ужином.
Ланс пересказал ему и остальные новости: губернатор Беркли приказал построить ему карету, первую в Виргинии; поселок Мартинз-Хандред практически погребен под толстым слоем снега; Джонатан Майндж потерял одну из лошадей в зыбучих песках неподалеку от мыса Кансл-Поинт…
Так они сидели и мирно разговаривали о делах колонии, и это вновь напомнило сэру Мэтью упорядоченную жизнь в старой доброй Англии. Старый рыцарь по-прежнему считал себя англичанином. И не только себя, но и многих других осевших здесь плантаторов. В глубине души он надеялся, что и сама колония рано или поздно станет второй Англией. Первыми высадились на эту благодатную землю в 1607 году отчаянные искатели наживы и приключений, потомки которых и теперь, в 1670 году, жили в колонии. Мужчины умирали от лихорадки, но с каждым кораблем прибывали новые поселенцы… И все же во всей Виргинии насчитывалось не более полудюжины поселков. На тысячи квадратных миль дикого леса, раскинувшегося до самого горизонта, лишь в прибрежной зоне то и дело попадались возделанные участки плантаций, причудливо обрамленные по краю крохотными бухточками и заливчиками, созданными приливами.
Ноздри сэра Мэтью зашевелились, и он гневно взглянул на сына:
— Сколько раз повторять, чтобы ты не вносил в комнаты эту вонючую волчью шкуру?
Ланс молча взял шубу, вышел и вернулся уже без нее. Неодобрительно сдвинув брови, отец окинул придирчивым взглядом его красное от мороза лицо, странно скроенный зимний камзол из медвежьей шкуры и черные суконные бриджи, заляпанные грязью и замерзшими солеными брызгами.
— Сущий дикарь! — заявил он, хлопнув себя по колену. — Ты что, совсем потерял гордость? Да любой незнакомец примет тебя за какого-нибудь паршивого йомена или белого раба с Ямайки. Где ваши перевязь и шпага, сэр Ланселот Клейборн?
— Я одеваюсь по погоде, сэр. Что до шпаги, то в каноэ и в лесу она лишь помеха, а перевязь… я вырос из нее, вот и поменял на роанок.
— На что?!
— Роанок — это украшения из раковин. Индейцы используют их в качестве посланий. Вот, смотрите.
На ладони юноши лежало нечто напоминавшее четки — из плотно нанизанных раковин шириной в два дюйма, изукрашенных рисунками.
— Языческая мишура! — фыркнул сэр Мэтью.
— Не совсем так, сэр, — осторожно возразил Ланс, ища во взгляде отца признаки подлинного гнева, и, не обнаружив таковых, смело продолжал: — Я выменял его у старого индейца из племени вейаноков. У него были и другие, но этот мне понравился больше всех. Смотрите, рисунок, похожий на звезду, означает луну, или, по-нашему, месяц. А это — падающий лист, то есть октябрь. Здесь, ниже, знак скорби, а еще ниже — фигурка лежащего человека, перед которой изображен тотемный символ клана, рыба осетр. А все вместе означает, что клан осетра племени вейаноков потерял в октябре воина.
Старый рыцарь был явно заинтересован. И против воли чувствовал гордость за сына, ходившего по лесу так же спокойно и уверенно, как по коврам замка Клейборна. Но, вовремя опомнившись, сэр Мэтью снова нахмурился и строго сказал:
— Переоденься к ужину, парень. И вообще, займись наконец собой, а то источаемый тобою запах отобьет у всех аппетит.
Ужин был сервирован на старинный манер. В зале восточного крыла, вокруг длинного дубового стола стояла вся челядь, за исключением слуг-негров. На столе дымились жареная оленина, огромный пирог, вареный окорок и тушеная индейка с горохом и изюмом в качестве гарнира. Из напитков подали пиво в высоких кружках и несколько кувшинов красного вина. В каждом конце залы было по огромному камину, полному раскаленных углей, изгнавших сырость и промозглый холод. Толстые свечи в мощных настенных подсвечниках мягко освещали помещение.
Среди приглашенных были Генриетта Харт, теперь владелица процветающей таверны в низовьях реки, у Хог-Айленда, и сосед Клейборнов Роджер Кендолл со своей очаровательной свояченицей Энн Шорт, недавно прибывшей из Англии. Для гостей поставили табуреты.
Леди села по правую руку от сэра Мэтью, укрывшего колени меховой полостью, дабы защититься от сквозняков; напротив нее с мрачным видом уселся наставник Брум, которого кокетливые глазки мисс Шорт уже успели ранить в самое сердце; Роджер Кендолл расположился напротив Генриетты Харт, буквально светившейся от счастья быть принятой в столь изысканной компании. Последним сидел Ланс, созерцавший все приготовления к ужину и старавшийся унять свой зверский аппетит.
Ближе к другому концу стола, на лавках расположились экономка Гуди Болард, раскрасневшаяся от возни у очага, управляющий Абрам Гейл и Нед Пео. Также было оставлено место для Генри Питуса, старого слуги, помогавшего у камина Черной Кендейс готовить устриц.
Сэр Мэтью благословил трапезу. Когда же Кендейс поставила у его локтя блюдо с устрицами, он даже поднял брови в восхищении от их величины. Через мгновение все уже ели с удовольствием и большим аппетитом.
Говорили в основном о домашних делах — качестве табака, ныне просушенного и сложенного в сарае у пристани, о диковинном местном хорьке, передушившем прошлой ночью полдюжины кур, о глыбах льда, плывших от Чикагомини, и о том, что погода не предвещает ничего хорошего.
Энн Шорт похвалилась результатом своего многодневного труда — тонкой шерстяной пряжей.
— Пряжа для новых одеял, — пояснила она. — В Виргинии слишком холодно по ночам.
— Новые одеяла — это хорошо, — глубокомысленно заметила Генриетта Харт, способная повернуть любой разговор на свою излюбленную тему, — еще лучше — медвежья шкура, но ничто не заменит мужа. С ним не замерзнешь. — Она подмигнула Энн и обратилась к Дэвиду Бруму: — А вам, пастор, следовало бы знать, что жена еще теплее мужа. Вот появится у вас невеста, и вы сразу же перестанете дрожать и кукситься.
Опальный священник глубоко вздохнул. Энн Шорт рассмеялась. Тогда Брум опустил глаза и отложил в сторону нож, как бы показывая, что у него внезапно пропал аппетит.
— Пастор — поэт, — заявил Ланс. — Настоящий Лавлес2
Брум уткнулся в кружку с пивом, стараясь скрыть залившую щеки краску. Он не сердился на это дружеское поддразнивание. Хоть он и смущался, но ему нравилось быть в центре внимания.
— На днях он показал мне сонет своего сочинения, — упорствовал Ланс, — в котором воспевается девичий носик. Такой аккуратный, чуть вздернутый… ну прямо как у Энн!
Настал черед мисс Шорт покраснеть, и это получилось у нее просто очаровательно.
Роджер Кендолл пришел ей на помощь, сменив тему разговора.
— Известно ли вам, сэр, — сказал он, обращаясь к сэру Мэтью, — что в колонию прибыл еще один Натаниэль Бэкон? Он окончил Кембридж и, говорят, очень богат. Сейчас обосновался в Керлз-Нек и скупает земли в верховьях Джеймс-ривер. По слухам, Беркли предложил ему войти в совет.
— Надеюсь, он хорошенько подумает, прежде чем соглашаться, — мрачно заметил сэр Мэтью. — Иначе попадет в капкан.
— Он племянник нашего старожила, хорошо знакомого вам Натаниэля Бэкона. А Бэкон-старший, судя по всему, далеко не глупый человек, — пояснил Кендолл.
— Я слышал, что губернатор Беркли строит карету для девицы Калпепер, своей невесты, — вставил слово Ланс, — и просил одолжить ему нашего кузнеца Льювелина, чтобы тот сделал оси. — Ланс повернулся к отцу: — Я ответил, что это возможно, сэр.
Сэр Мэтью промолчал.
— Бедняжка, она все еще ходит в невестах! — с лицемерной жалостью вздохнула неугомонная Генриетта Харт и добавила: — Теперь старик точно не успокоится. Вслед за каретой ему придет в голову проложить дорогу до голубых гор на горизонте и вымостить ее мраморными плитами…
После ужина Роджер Кендолл долго беседовал с Дэвидом Брумом. Приходу в верховьях Чикагомини требовался священник. Там большая церковь, а пастора ждет хороший дом. Конечно, в проповедниках недостатка нет, но мало кто из них так образован, как Брум, и уж совсем единицам ведомы правила поведения в обществе. Так не хотел бы он получить это место?
Брум сильно покраснел, затем побледнел, что было заметно даже в красноватых отблесках пламени разгоревшихся каминов.
— Но достоин ли я? — еле выговорил он. — Достоин ли?
Кендолл потрепал его по колену:
— Да, друг мой. И всегда были достойны. Ваша роль наставника при Лансе блестяще завершена. Теперь помогите нам справиться с нашими детьми.
Вражда между Клейборнами и Форком вспыхнула с новой силой той самой весной, когда Лансу исполнилось восемнадцать. В таверне Генриетты Харт моряки рассказали ему, что Форк возвратился в виргинские воды, бросил якорь в заливе Кикотан и каждый вечер появляется в таверне «Старое колесо». Однако Генриетта предостерегла юношу от поспешных поступков, ведь подослать моряков мог и сам Форк с целью заманить Клейборнов в западню.
Тщательно обдумав полученные сведения, отец и сын решили тем не менее действовать быстро. Уже через час Ланс и Пео выехали в сторону Кикотана, готовые к любым неожиданностям и ловушкам, расставленным Форком ради собственной безопасности или дабы расстроить планы врагов.
Итогом этой вылазки явилась стычка, не вполне заслуженно принесшая Лансу славу первого задиры в колонии и получившая название «дело пяти шпаг».
Таверна «Старое колесо», построенная на сваях над самой водой, рядом с массивным сараем для хранения табака, была уже наполовину скрыта сумерками, когда Ланс и Пео достигли места. Некрашеная, серая от соленых брызг, занесенных сюда сотнями шквалов, таверна не имела даже вывески. Вместо нее на цепи, скрипя, раскачивалось колесо от старой телеги, спицы которого в сгущающейся темноте чем-то напоминали скелет грудной клетки. Казалось, что ветхое сооружение плывет по темным водам залива.
Убедившись, что у сарая не привязана ни одна лодка, а вокруг не видно людей Форка, Ланс и Пео решили войти вовнутрь.
Уот Кэри, хозяин заведения, и две его служанки-голландки хлопотали у очага, зажаривая седло барашка. Узнав юного Клейборна, Кэри недовольно нахмурился, и нервозность, с которой он стал устраивать «дорогих гостей» поудобнее, говорила о том, что ждал он явно не их.
Пео подошел к окну и, насколько позволяли сумерки, окинул взглядом широкий залив. Ланс снял шляпу и перчатки и в упор уставился на хозяина таверны, которого начала колотить нервная дрожь. Служанки о чем-то перешептывались, не сводя восхищенных глаз с парика Ланса, стоившего не меньше двух быстроходных рыбачьих лодок с полным снаряжением, а затем, квохча, как куры, выпорхнули из залы.
— Ты поджидаешь капитана Форка, я полагаю? — осведомился Ланс у Уота Кэри.
Хозяин отчаянно замотал головой.
Подошел Пео и схватил его за горло.
— Неужели мы ошиблись? — свистящим шепотом спросил он.
— Ради Бога! — взмолился хозяин.
— Говори! — рявкнул Пео и так встряхнул несчастного, что его голова, резко откинувшись назад, едва не ударилась о дубовую балку.
— Да! — прохрипел Кэри, глядя на Пео вылезшими из орбит глазами.
Ланс подошел к окну, посмотрел на черную воду, затем внезапно вернулся к столу, быстро надел шляпу и перчатки и, подойдя к хозяину вплотную, произнес:
— Ты ему не скажешь, что мы побывали здесь сегодня. Понятно?
— Да, да! — кивнул Кэри, держась за горло.
— И проследишь, чтобы твои девчонки не проболтались. И это понятно?
— Да, да, ваша честь! Они не понимают по-английски.
Ланс и Пео вышли.
Когда они миновали сарай и подошли к конюшне, Пео молча взглянул на Ланса. Такая у него была манера задавать вопросы, не произнося их вслух.
— Мы приехали первыми, как и предполагали, — ответил Ланс. — Но нам следует подождать. Обидно уходить, так и не отведав баранины мистера Кэри… Я видел лодку.
— Сколько человек? — быстро спросил Пео.
— Пять.
Пео присвистнул и ощупал свой тяжелый французский топорик, пристегнутый к поясу.
— Очередные проделки Форка, — заметил Ланс. — Пео, возьми лошадей и спрячь их в соснах неподалеку. А потом мы скроемся в зарослях и посмотрим, что он нам приготовил.
Издали наблюдавший за ними конюх гадко усмехнулся, увидев, как Пео отвязал лошадей и вскочил в седло.
Ланс снял шляпу и плащ и шагнул на росшую у сарая высокую болотную траву. Отсюда он мог незаметно наблюдать за приближавшейся лодкой. Весла двигались бесшумно, видимо, уключины обмотали мешковиной — еще одно доказательство готовящейся ловушки. Ланс вновь пересчитал силуэты мужчин в плащах. Человек на корме, видимо, и был сам Хесус Форк.
Вскоре Пео присоединился к Лансу в его убежище. Они вместе следили за лодкой, пока та, поравнявшись с таверной, не исчезла из виду под ее сваями.
Пятеро мужчин молча поднялись по лестнице и замерли, прислушиваясь и осматриваясь. Уже совсем стемнело. Один из них вошел в таверну, затем вернулся и подал знак остальным следовать за ним.
— Уверен, они ждут нас, — шепнул Ланс. — И выставят часовых. Главное — не шуметь!
Не заботясь о своем бархатном камзоле, юноша лег на живот в мокрую траву.
Из таверны вышли двое и встали между ней и дорогой в десяти ярдах друг от друга.
— А вот и часовые, — еле слышно шепнул Ланс прямо в ухо Пео. — Ты займись тем, что справа. Оглушишь его обухом своего топорика и свяжешь шнурком от плаща. Я возьму на себя второго. Он ближе, поэтому я подожду, когда нападешь ты. Дураки, они смотрят на горящие окна таверны. Стоит им отвернуться, и какое-то время они будут слепы, как кроты.
Бесшумно, как змея, Пео скользнул в темноту. Ланс расстегнул пояс, отцепил шпагу и перевернул его так, чтобы пряжка оказалась на спине. Сжимая правой рукой шпагу, он осторожно двинулся сквозь траву к ближайшей тени в плаще.
Резкий ветер с залива гудел в высоких соснах. Прошло десять бесконечно долгих минут, прежде чем Ланс, скорчившийся за спиной своего противника, услышал глухой удар топорика и звук упавшего тела.
В то же мгновение он опустил на голову второго часового свою тяжелую боевую шпагу.
Они быстро связали оглушенных врагов и оттащили их в траву. Оба часовых носили бородки, подстриженные на испанский манер; их руки не могли принадлежать ни фермеру, ни моряку: плечи, бицепсы и пальцы выдавали в них профессиональных фехтовальщиков.
Ланс собрал шпаги врагов и, спрятав их в траве, бросил сверху свой плащ.
— Фортуна переменчива, мой друг, — с улыбкой шепнул он Пео.
— Там еще трое.
— И мы должны застать их врасплох, не дав встать из-за стола, — ответил Ланс.
Они заглянули в окно таверны, и Ланс довольно усмехнулся: во главе стола сидел заклятый враг его отца, капитан Форк.
Пират, не отрываясь, следил за вращающимся вертелом. Огонь очага освещал черты его смуглого лица, шрам на левой брови и старый след от пули на подбородке. Но вот что странно: на лице этого контрабандиста и прожженного мошенника застыло сосредоточенное, почти торжественное выражение, более подобающее погруженному в раздумье проповеднику. Когда его товарищи обращались к нему, его ответная мимика и жесты как бы призывали их к молитве…
Ланс не мог слышать, о чем они говорят, но вот капитан Форк улыбнулся, и благородная созерцательность слетела с его лица, как маска. Скулы обострились, губы раздвинулись, обнажая мелкие редкие зубы. Это была гримаса человека, в котором жестокость давно победила все прочие чувства.
Капитан был одет в темный бархатный камзол с фламандским кружевным воротником. Пряжка перевязи искрилась драгоценными камнями, гарда лежащей перед ним на столе шпаги масляно блестела золотом.
Одежда его людей выглядела намного проще. Все они, как и часовые, носили эспаньолки. Их шпаги в отличие от клинка Форка покоились в ножнах.
Ни у кого из сидящих за столом Ланс не заметил пистолетов. Дело в том, что губернатор весьма косо смотрел на убийство из огнестрельного оружия. Другое дело — шпага. Дуэли были запрещены, но ведь мужчине надо носить какое-то оружие, хотя бы для самозащиты. И если где-нибудь находили тело, пронзенное шпагой, было принято считать, что это труп очередного незадачливого злоумышленника.
Еще раз оценивающе взглянув на мирно беседующую троицу, Ланс медленно и бесшумно обнажил свою боевую шпагу и прислонил ее гардой к стене.
— Больше лодок не видно? — шепотом спросил он Пео.
Тот отрицательно покачал головой.
— Тогда слушай, — сказал Ланс, шевеля губами в дюйме от его уха. — Мы атакуем без предупреждения или переговоров. Обезоружить, оглушить, но не убивать. Ты снова займешься тем, кто справа. Я — другим. Форка оставь мне. Ты понял?
Пео молча кивнул и снял топорик с пояса.
— Вперед!
Они ворвались в залу, как порыв штормового ветра. Пео издал устрашающий боевой клич чискиаков и отпустил обух топорика на затылок одного из сидевших за столом.
Противник Ланса попытался было выхватить шпагу, но, вскочив, оказался зажатым между краем стола и низкой скамьей, и клинок Ланса, не встретив ожидаемого сопротивления, насквозь пронзил ему обе ягодицы. Удар по голове довершил дело.
Капитан Форк, растерявшийся вначале от столь стремительного натиска, успел за это время прийти в себя.
Стол опрокинули, скамьи отбросили в сторону. Ланс отстранил Пео и ринулся на врага своего отца.
— Фортуна переменчива, капитан Форк, — повторил молодой Клейборн.
— Уж не собираешься ли ты меня убить? — с наигранной иронией осведомился тот. Как и все моряки, он неплохо владел клинком и был не настолько глуп, чтобы недооценивать противника.
— Да, капитан Форк, именно так я и намерен поступить, — ответил Ланс.
— Я ничего не сделал тебе, парень.
— Ты заколол моего дядю Уолтера.
— В честном поединке.
— Это ложь, капитан Форк.
Сэр Мэтью давно уже внушил Лансу, что настоящий поединок — это не драка, а прежде всего игра с противником, требующая виртуозного владения оружием и полного самообладания. Кончик шпаги юного Клейборна подобно молнии мелькал перед глазами пирата, одновременно угрожая горлу, животу, бедру, предплечью… Форк начал злиться и делать ошибки, пытаясь контратаковать нахального юнца. Ланс же явно смеялся над своим противником, не закрывая при этом рта. Подобная беседа была еще одним трюком, частью игры:
— Сейчас ты получишь рану в живот, капитан Форк. Вот сюда, чуть пониже пупка!
В последний момент Форку почти удалось парировать удар, и все же шпага Ланса рассекла ткань камзола, и сорочка пирата окрасилась кровью.
Капитан отскочил назад, схватил табурет и запустил им в Ланса, однако тот; пригнувшись, не только избежал удара, но и умудрился срезать пуговицы с правого рукава камзола своего противника.
— Этим должен был бы заняться моей отец, но у него подагра, — продолжал Ланс. — Он в два счета покончил бы с тобой, капитан Форк.
Новый натиск отбросил пирата к стене, и он получил укол в бедро.
— Берегись! — крикнул Пео, заметив, что левой рукой Форк нашарил на полке тяжелую пивную кружку. Мгновение спустя она уже летела прямо в голову Ланса.
Юноша уклонился от импровизированного снаряда, а Форк, воспользовавшись этим, отшвырнул шпагу и бросился головой вперед в открытое окно.
Раздался громкий всплеск. Ланс хотел было последовать за капитаном, но Пео удержал его.
Они выбежали на пристань. Вокруг было темно и тихо. Пео отвязал лодку и вскочил в нее вместе с Лансом. Но их поиски не увенчались успехом.
— Моряки не умеют плавать, — сказал Пео. — Дьявол пошел ко дну.
— Этот дьявол уже доплыл до Мэриленда, — невесело усмехнулся Ланс. — Разворачивай лодку.
Они вернулись в таверну, где помогли голландским служанкам перевязать кровоточащий зад второй жертвы Ланса. Корпии в таверне не оказалось, и вместо нее пришлось использовать цыплячий пух.
На следующий день Ланс вернулся домой в замок Клейборна и принес с собой пять шпаг.
Сэр Мэтью был поражен. Старому солдату стоило немалых усилий не выказать свою радость и гордость за сына.
— Свяжи эти шпаги, отнеси их в оружейную залу и повесь под нашим гербом, — распорядился он. Затем, еще раз взглянув на рослого сына, добавил: — Можешь повесить свой клинок рядом с ними. Думаю, он тебе больше не понадобится.
— Что вы имеете в виду, отец? — спросил юноша.
Сэр Мэтью не выдержал и широко улыбнулся:
— Не думаю, чтобы кто-нибудь осмелился связываться с тобой после этой истории.
Ланс нервно рассмеялся, пробуя пальцем острие своей шпаги.
— Никто и не осмелится, — повторил его отец, задумчиво глядя на пылающие в камине ветви орешника. — Но… все же продолжай носить ее. В конце концов этого требуют приличия. Однако прежде чем вновь обнажить клинок, спроси себя, необходимо ли это. Никогда ни под каким предлогом не унижайся до вульгарной драки. Продолжай тренироваться. Научи своих сыновей тому, что усвоил от меня. Но, заклинаю тебя, используй свой клинок лишь во имя благого дела.
Бородатый противник Ланса, окровавленный зад которого был перевязан в таверне, оказался неким корнетом Гэри, чья родня пользовалась большим влиянием в округе Аккомак, пиратском гнезде восточного побережья. Вне себя от боли и гнева, корнет подал жалобу на Клейборна-младшего, обвиняя его в нанесении увечий.
От удивления Ланс даже растерялся. Уж ему-то лучше чем кому-либо было известно, что этого корнета вместе с остальными нанял Форк, дабы покончить с ним и его отцом. И наглость Гэри, осмелившегося возбудить дело, его просто поразила.
Вскоре Ланса посетил окружной шериф и вручил ему повестку, согласно которой юноша должен был явиться в ближайший магистрат для рассмотрения заявления пострадавшего.
Стоял теплый весенний день. Окружной шериф был весел и любезен, дорогой они болтали о делах колонии, о матримониальных планах губернатора, индейцах, охоте и видах на урожай. Сделав остановку в таверне Хопкинса, шериф угостил Ланса элем, да и сам щедро воздал должное этому напитку. Затем, еще через две лиги пути, он снова остановил коня у очередного питейного заведения, где предался новым возлияниям, причем более обильным, нежели позволяло время суток, да и служебные обязанности.
Какое-то время шериф Бертон держался с Лансом по-прежнему дружелюбно, но вскоре, окончательно захмелев, объявил себя самой важной персоной в округе, проклял Кансл-Поинт со всеми его обитателями за то, что ему пришлось туда тащиться, и принялся учить юношу хорошим манерам. Ланс терпел сколько мог, а затем с возмущением попытался объяснить зарвавшемуся чиновнику, что совершенно не заслуживает подобного оскорбления.
Это произошло уже в конюшне. Шериф тупо посмотрел на него и рявкнул:
— Заткнись, щенок! Не забывай, с кем разговариваешь!
— В данный момент я разговариваю с пьяницей, — ответил Ланс, вскочив в седло. — Так что сам заткнись.
Не соображая, что делает, шериф, шатаясь, подошел к своей лошади, с трудом на нее взобрался и выхватил один из тяжелых седельных пистолетов.
Юноша и не прикоснулся к оружию. Привстав на стременах, он перекинул одну ногу через седло, а другой спихнул шерифа на землю. Затем быстро спешился сам, как раз вовремя, чтобы отшвырнуть носком сапога упавший пистолет, к которому тянулся вставший на четвереньки горе-офицер.
Испугавшись неожиданной силы и ловкости своего юного пленника, шериф стоял и молча слушал нелицеприятные комментарии Ланса по поводу своего поведения.
Короткий монолог Ланса завершился совершенно мальчишеской выходкой: он порвал повестку на мелкие кусочки и бросил их шерифу в лицо, заявив:
— Скажи спасибо, что я не заставил тебя их съесть, свинья ты этакая!
Нашлись такие, кто утверждал, что Ланс исчез той весной, испугавшись последствий нападения на офицера короны. Но они ошибались. Просто сразу же после сева кукурузы он вместе с Пео, как обычно, отправился в западные леса, где должен был встретиться с Петиско в его охотничьем лагере, а затем в компании воинов-чискиаков разведать земли, занятые, по слухам, племенем шоккоэзов.
Ланс редко вспоминал о своей встрече с шерифом Бертоном. Как и большинство виргинцев, он относился к закону и его представителям без особого почтения.
Как всегда, чискиаки устроили большое празднество в честь прибытия Ланса и Пео, а после него собрался совет вождей, на котором Ланс раздал три седельные сумки подарков и выслушал рассказ о том, что случилось в племени за год. Петиско потерял двух воинов в битве с племенем доэгов, но зато захватил двух женщин и шесть ружей. Доэги оттеснили ирокезов к северу от Потомака и теперь считали южные земли своими охотничьими угодьями.