Страница:
Значит, ты идешь искать свое имя и тотем, без слов сказала Мать Мудрости.
Изабо вновь почувствовала слабый толчок страха и возбуждения. Да, ответила она. Зажигающая Пламя считает, что я готова.
Я брошу кости, после долгого молчания сказала шаманка.
Спасибо, учительница, отозвалась Изабо. Ее волнение усилилось, и она открыла глаза. Лицо Хан'кобанки, сидевшей по другую сторону пляшущих языков пламени, было непроницаемым. Она пронесла небесный камень, который держала в руке, сквозь дым, и бросила его обратно в небольшой кожаный мешочек, всегда висевший у нее на поясе. Вынув из костра дымящуюся головню, она начертила большой круг и двумя быстрыми движениями разбила его на четыре части. Потом высыпала содержимое мешочка на ладонь и задумалась над ним. Внезапно она швырнула кости, так и не открывая глаз.
Изабо с тревогой смотрела на причудливый узор, который образовали кости в кругу. Потом перевела взгляд на Мать Мудрости, которая внимательно оглядывала расклад костей. Через некоторое время шаманка указала длинным четырехсуставчатым пальцем на птичий коготь.
— Знак Матери Мудрости, хорошее предзнаменование для твоего поиска, когда лежит так близко к своду небес, — сказала она. — Но может означать смерть, так же как и мудрость, и кроме того, омрачен близостью ночного камня и небесного камня. Тебя ждут перемены, сродни тем, что оставляет в пейзаже прокатившаяся лавина. Множество опасностей и борьба. — Она провела рукой от клыка и лопатки к красному гранату, а потом к окаменелой рыбе. — Очень опасный узор. В твоем прошлом и неизвестном есть что-то, что сожмет тебя своими челюстями и попытается затянуть тебя.
Мать Мудрости сказала «унза», еще одно слово, обладавшее множеством различных значений. Вместе с жестом в даль оно означало «неизвестное место», расположенное где угодно за границами прайда. Если же его произносили, покрутив рукой над головой, оно приобретало значение «место кошмаров», спящий бессознательный разум. Произнесенное вместе с плавным жестом от сердца ко лбу, оно значило тайные мысли и желания. Мать Мудрости сделала все эти жесты, и Изабо силилась понять, что же она имела в виду.
— В моем неизвестном, — повторила она с такими же жестами, и Мать Мудрости нетерпеливо кивнула.
Потом палец шаманки переметнулся к кости пальца.
— Силы в равновесии, прошлое, будущее, известное, неизвестное. Непонятно. Поиск может закончится провалом, а может и триумфом. — Она коснулась пурпурного и белого кусочков кварца, потом снова бирюзы. — Думаю, что все же триумф, хотя на пути тебя ждет множество ловушек. Остерегайся гордости и излишней запальчивости. — Ее палец обвел пирит. — Обман, или, возможно, чужая личина. Трудно сказать. Странное сочетание. Тревожное.
Она долго молчала, снова сложив руки на коленях, потом медленно потянулась и погладила зеленый агат, проведя пальцем по окаменевшему листу в его центре.
— Гармония, довольство, исцеление. Затишье после бури. Должно быть, ты достигнешь мира с собой, какое бы открытие тебе ни предстояло сделать на Черепе Мира. Хорошее место для этого камня. Думаю, все будет хорошо.
Она подняла глаза на Изабо, и ее строгое лицо с семью шрамами-стрелками было еще более угрюмым, чем обычно.
— Нехороший расклад. Слишком многое остается для меня темным. Я не знаю, вернешься ли ты вообще из этого поиска, не говоря уж о том, чтобы вернуться с хорошим именем и тотемом. Странно, что у тебя такой неясный узор. — Протянув палец, она коснулась треугольного шрама между бровями Изабо. — Я думала, что ты уже избрана Белыми Богами.
Ее рука упала, и она надолго склонилась над костями, прежде чем смести их в кучку и по одному пронести через очищающий дым. Изабо страшно хотелось расспросить ее, но она знала, что Мать Мудрости уже сказала все, что хотела. Ее снова пробил легкий озноб страха, от которого волоски у нее на руках встали дыбом и свело живот. Буба тихонько ухнула, ободряя ее, и Изабо ухнула в ответ.
Мать Мудрости оторвалась от своего занятия и издала странный смешок.
— Совсем забыла, — сказала она. — С тобой полетит сова. Сова — посланница Белых Богов, королева ночи, смерти и тьмы, Мать Мудрости среди птиц. Это знак, о котором не следует забывать.
Раздумывая, хотела ли шаманка ободрить ее этими словами, Изабо собрала свои меха и последовала за Матерью Мудрости на Скалу Созерцания, небольшой каменный выступ, смотревший на восток, навстречу восходящему солнцу. Она должна была медитировать там с заката до рассвета, без еды, воды и огня, что на таком лютом морозе было воистину суровым испытанием.
Вскоре вьюга улеглась и небо расчистилось, и Изабо увидела звезды, яркие и огромные на темном небосводе. Хотя она сидела неподвижно, но постоянно шевелила пальцами рук и ног и сосредотачивалась на своем дыхании, поэтому кровь в ее жилах бежала быстро, согревая ее.
Перед рассветом Изабо увидела далеко-далеко странное зеленоватое зарево, повисшее на горизонте точно медленно колышущаяся занавесь, окаймленная малиновым и время от времени сверкавшая сполохами золотистого огня. На ее родине эту полыхающую завесу звали «веселыми танцорами». Она завороженно смотрела на нее, пока сияние не потухло. Это тоже было каким-то предзнаменованием, хотя Изабо и не понимала, что именно оно предвещает.
Начало светать, и звезды потускнели. По безбрежному морю клубящихся облаков и остроконечных гор медленно разлилась волна цвета. Ущелья долин стали фиолетовыми, а маленькая сова замигала круглыми глазами и заползла в рукав к Изабо, собираясь поспать. Изабо встала и потянулась. Ее тело озябло и занемело, но в душе царила безмятежность.
Мать мудрости поднялась по грубым ступеням и уселась на землю, не говоря ни слова, лишь внимательно изучая лицо Изабо из-под нависших век. Судя по всему, то, что она увидела, удовлетворило ее, поскольку она коротко кивнула и жестом приказала ученице идти следом за ней в пещеру.
Центральный костер ярко горел, а вокруг него сидели все члены прайда. Первая дневная еда всегда была совместной, и Изабо, как обычно, получила свою порцию каши и сухофруктов одной из последних, поскольку все еще не имела ни имени, ни статуса. Она дождалась, пока остальные не закончили есть, потом подошла к костру вместе с детьми, большинство из которых не доставало ей даже до пояса, протянув свою миску за остатками со дна большого котла. Никто не разговаривал с ней и даже не смотрел в ее сторону, но их безразличие не обижало уже привыкшую а этому Изабо.
Как только она поела, Мать Мудрости и ее воин-учитель подошли и отвели ее к костру прабабки, разведенному на плоской площадке в конце огромной пещеры. Старая женщина сидела очень прямо, плащ из снежного льва плотно закутывал ее худые плечи. Изабо тщательно вымыли талой водой и с ног до головы натерли жиром с резким ароматом местного кедра и пихты. Изабо мужественно перетерпела все эти манипуляции, хотя от прикосновения животного жира к телу ее затошнило. Но она решительно подавила отвращение, зная, что церемониальное помазание поможет ей защититься от холода и влаги, а любой протест будет неверно истолкован членами прайда.
Изабо осторожно снова одели в теплую одежду, принесенную Первой Ткачихой. Первый Плотник принес ей новый посох с привешенными к нему красными перьями и кисточками и новые салазки с только что нарисованной на нем грозной фигурой огнедышащего дракона. Этот дар Изабо схватила с огромной радостью, поскольку ее учили скользить на старых видавших виды салазках, у которых не было ни таких острых краев, ни гладкой полировки, как у этих, и поэтому они были куда менее быстроходными и маневренными.
После этого ей дали небольшой мешочек с провизией, в котором были дикие злаки, сушеные фрукты и несколько пресных лепешек. Этого хватило бы всего на несколько недель, да и то при самом экономном расходовании, и Изабо сжала зубы, поняв, что они ожидали от нее, что в пути она будет охотиться.
Следующими к ней подошли Первый Кузнец и Первый Шрамолицый Воин с полными охапками сверкающих приспособлений и оружия. Там была длинная шпага, небольшой топорик, булава со съемной головой, которую можно было метать на кожаном ремне, и кривой зазубренный кинжал. Изабо взяла его с теми же смешанными чувствами. Одна ее часть радовалась, что теперь она вооружена так же, как и весь остальной прайд, а другую при виде их грозного блеска охватил трепет и что-то вроде гипнотического ужаса. Но она часто видела такое оружие, висевшее на поясе ее собственной сестры. Мысль об Изолт придала ей мужества и решимости, и она подвесила оружие к мягкому поясу из плетеной кожи, который с гордостью принесла ей ткачиха.
Потом к ней приблизилась Хранительница Огня, высокая женщина с угрюмым лицом, на котором виднелись шрамы в виде языков пламени. Безо всякого намека на теплоту и дружелюбие она передала Изабо небольшой меховой мешочек, теплый на ощупь. Внутри теплился один-единственный уголь, и Изабо сделала жест искренней благодарности, прежде чем привязать мешочек к поясу. Все знали, что Изабо происходила из рода Зажигающей Пламя и могла вызывать огонь щелчком пальцев, но каждый дар был частью священной церемонии, а Изабо уже один раз жестоко оскорбила Хранительницу Огня, когда, не подумав, воспользовалась этим своим умением.
Последним подошедшим был Первый Сказитель. Он склонил голову и сказал своим низким звучным голосом:
— Пока ищешь, не найдешь.
И снова Изабо жестом поблагодарила его за совет, хотя и надеялась на нечто большее, чем избитая присказка, которую Хан'кобаны использовали для чего угодно, начиная от обретения счастья и заканчивая обращением к ко в битве. Он склонил свою белую как лунь голову и сел вместе с остальными главами гильдий у костра.
Изабо преклонила колени перед Зажигающей Пламя и получила ее безмолвное благословение. Старая женщина притянула правнучку к себе и поцеловала ее в лоб. Это выражение любви для Хан'кобанов было в высшей степени необычным.
— Будь осторожна, — прошептала она. — В горах подстерегает множество опасностей. Тебе придется идти по земле, принадлежащей другим прайдам, так что не забывай о своих манерах. Но ты родственница Зажигающей Пламя, поэтому к тебе должны относиться с почтением. Помни, что как только ты покинешь гавань, с тебя снимается табу использовать свою силу Зажигающей Пламя, но не твой долг чести перед детьми Белых Богов.
Изабо кивнула. Она поняла, что прабабка говорит ей, что в поиске ей будет позволено употреблять все свои возможности, но она не должна использовать свои способности против кого-либо из Хан'кобанов, сколь бы провокационным ни было его поведение. Зажигающая Пламя была скована строгим кодексом правил и очень редко пускала в ход свои способности, чтобы никого не оскорбить. Изабо связывали те же ограничения, которые иногда невыносимо раздражали ее, привыкшую обращаться к магии, когда захочется.
Изабо натянула башмаки и закинула на плечо мешок, закуталась в шубу, взяла в руку высокий деревянных посох, а салазки привязала на спину. Теперь все возбуждение уступило место страху. Она поняла, что единственное, что она действительно знает, это что ей предстоит путешествие по суровым снежным пустыням к Черепу Мира, где какие-то боги, в которых она не слишком-то верила, каким-то образом назовут ей ее имя.
Она зашагала к выходу из пещеры, и весь прайд кланялся ей на прощание и жестами желал удачи, и она мрачно задумалась, увидит ли кого-нибудь из них снова. Бросив отчаянный взгляд через плечо, она увидела, как оба ее учителя, мудрая шаманка и суровый воин, идут за ней по пятам. Хотя никто из них даже не улыбнулся ей, она почему-то почувствовала себя обнадеженной и ободренной и покинула темное и душное тепло пещеры с чуть более легким сердцем.
Они повели ее по долине, где располагалась пещера, а потом по крутому склону на вершину горы. Солнце светило им в спину, а прямо перед ними возвышался Череп Мира, врезавшийся в небо, белый и острый, точно резец саблезубого леопарда. Между ними и величественной вершиной ряд за рядом уходили вдаль остроконечные заснеженные горы, чьи подножия скрывались в темноте. Изабо смотрела на них в леденящем смятении. Как она поднимется на все эти горы? Как найдет дорогу?
— Самый быстрый путь не всегда самый короткий, — сказала Мать Мудрости. Она указала на север. — Там лежат снежные равнины Прайда Боевых Кошек.
— С Черепа Мира сходит ледник, — сказал Шрамолицый Воин. — Хотя он таит свои опасности, его переходить куда легче, чем все эти вершины. У него пологие склоны и можно долго ехать на салазках, прежде чем снова придется подниматься.
— А разве они не враги Прайда Огненного Дракона? — с тревогой спросила Изабо.
— Помни, что ты в священном поиске и никто не может заступить тебе путь. Они увидят твой посох с перьями и оставят тебя в покое, — пообещала Мать Мудрости.
Изабо кивнула, глядя на север.
— А что мне делать, когда я дойду до Черепа Мира? — спросила она.
— Ты должна быть съедена, проглочена и переварена, — ответила Мать Мудрости. — Лишь когда Белые Боги поглотят тебя, ты сможешь родиться как взрослая.
Изабо недоуменно уставилась на нее.
— Буквально или метафорически? — спросила она, не в силах справиться с дрожью в голосе.
Хан'кобаны не ответили, и их лица были непроницаемы. В их языке не было таких тонких различий. Изабо усмехнулась, чувствуя, как в горле у нее истерически забулькало. Их лица помрачнели. У Хан'кобанов не было никакого чувства юмора, и они не переносили легкомыслия Изабо. Она с усилием взяла себя в руки и спросила:
— Как я узнаю, что мне делать?
— Разве ты не слушала сказителей? Они рассказывают свои истории не только для того, чтобы развлечь, но и чтобы научить.
— Но я о том, как Белые Боги назовут мне мое имя? — спросила она сердито.
Изабо про себя повторила эти слова, с трудом подавив еще один истерический приступ недоверчивого смеха. Хан'кобаны обожали всяческие загадки, поговорки и афоризмы, которые порой очень затрудняли разговор. Изабо никогда не умела разгадывать загадки, но не стала требовать объяснений.
Мать Мудрости скрестила руки на груди, потом развела их, выпрямив ладони. Шрамолицый Воин повторил этот жест прощания, и они вместе развернулись и спустились обратно по склону, ни разу не оглянувшись, и Изабо осталась на вершине горы одна.
Стремительно слетев по склону вниз, Изабо, взметнув из-под салазок небольшой снежный вихрь, остановилась в конце долины. Она оперлась на свой посох, тяжело дыша, и откинула мохнатый капюшон, чтобы оглядеться. Повсюду вокруг горный кряж врезался в зеленоватое небо, точно зазубренный край разбитой яичной скорлупы.
Под ней простирался еще один белый склон, на котором там и сям чернели камни и островки деревьев. Он переходил в широкую ледяную гладь, которая, точно гигантская дорога, открывала проход через горы.
При виде ледника Изабо воспрянула духом и без колебаний начала новый спуск. Ее тело изгибалось и качалось из стороны в сторону, поскольку ей приходилось то пригибаться, то подпрыгивать, преодолевая естественные препятствия, то и дело попадавшиеся ей на пути. Один раз ветка все-таки хлестнула ее по лицу, и несколько раз она падала, когда ее маленькие салазки заносило на льду или они врезались в оставшийся незамеченным камень. Но в крови у нее бурлила эйфория полета, поэтому она просто поднималась, опираясь на свой посох, и вновь продолжала свой головокружительный спуск.
Вскоре начало темнеть, но Изабо вызвала ведьмин огонь и послала его перед собой. Резкий синий огонь куда лучше выявлял незаметные трещины, расселины и острые каменные выступы, чем дневной свет. Сова поднялась в воздух и полетела перед ней, показывая Изабо самый безопасный путь по склону.
Это было стремительное, опасное и захватывающее дух путешествие, но Изабо отбросила всякую осторожность, и в ее крови, точно пьянящее лунное зелье, пульсировал адреналин. Она уже не раз должна была бы быть ранена, но ее точно предупреждало об опасностях какое-то шестое чувство, так что ее тело само сворачивало в сторону еще даже до того, как глаза различали опасность. Не раз ее деревянные салазки взлетали к ночному небу с внезапно оборвавшегося склона, но ей каким-то образом каждый раз удавалось благополучно приземлиться, и ее бешеный спуск становился лишь еще быстрее. Она скользила на своих салазках так стремительно и ловко, что со стороны казалось, будто она летит, следуя за совой на крыльях из искрящегося голубоватого огня.
Темная долина с невероятной скоростью неслась на нее, потом ее салазки внезапно врезались в островок льда, чуть припорошенного снегом. Изабо занесло в сторону, потом закрутило, и она кувырком полетела в воздух. Она с грохотом приземлилась в большой снежный сугроб, на миг задохнувшись.
Буба уселась рядом с ее лицом, озабоченно ухая. Ведьмин огонь погас, и стало темно.
Буба, милая, мне очень нужно, чтобы ты полетела и поискала для меня какое-нибудь укрытие, подумала Изабо.
Почему ты-ух не можешь спать-ух днем, как делает-ух Сова? — проворчала Буба.
Но ты же знаешь, что я не сова, Буба, ответила Изабо, против воли улыбнувшись. Мне нравится делать дела днем, а спать ночью.
Я не знаю-ух, почему-ух. Под луной-ух все такое спокойное-ух, а Сова королева, безмолвная-ух, точно ветер. Это хорошо-ух.
Для тебя, может, и хорошо, но не для меня, с улыбкой сказала Изабо. Но уже почти ночь, Буба, и мне нужны твои острые глаза и твои крылья. Мне нужно найти место, где можно было бы пересидеть, пока не взойдет солнце.
Нора-ух, чтобы спать-ух, понимающе сказала сова.
Да, но достаточно большая, чтобы я поместилась. Изабо улыбнулась, вспомнив, как прошлой ночью сова отыскала для нее дупло в дереве, в котором еле уместилась бы даже нога Изабо.
Ну-ух, значит, огромная-ух нора-ух, сказала карликовая сова, глядя на Изабо своими немигающими глазами. Поскольку птица умещалась у Изабо на ладони, сама Изабо казалась ей громадной. Буба распушила крылья, покрутила головой, рассматривая, что находится вокруг, и поднялась в воздух. Движения ее крыльев были почти бесшумными, поскольку мягкий пух заглушал шум. Белая, как заснеженная земля, сова в один миг пропала из виду.
Изабо села на салазки отдохнуть, потом начала рыться в снегу своей шпагой, разыскивая себе что-нибудь поесть. Хотя у нее еще осталось немного припасов, они должны были уже скоро кончиться. От холода и усталости у нее всегда разыгрывался аппетит.
Если бы Изабо была настоящей Хан'кобанкой, она выследила бы и убила себе на ужин кролика или какую-нибудь птицу, или пробила бы во льду дыру, чтобы закинуть крючок и попытаться поймать рыбу. Но она не была Хан'кобанкой. Годы, проведенные с Мегэн Повелительницей Зверей, слишком законченно сформировали ее характер и взгляды, чтобы она могла отнять жизнь у другого существа. Поэтому несмотря на презрение и насмешки прайда, Изабо упрямо продолжала отказываться убивать и есть мясо.
Еще совсем крошкой найденная старой лесной ведьмой в лесу, Изабо привыкла почитать всякую жизнь и считала лесных жителей своими друзьями. Хранителем ее опекунши был маленький донбег, и Изабо научилась разговаривать на языках животных так же бегло, как говорила на языке людей. Убить кролика для нее было столь же немыслимо, как убить близкого друга, поэтому во время холодных темных месяцев, которые она проводила на Хребте Мира, ей приходилось довольствоваться лишь тем, что она сама могла насобирать под снегом. Большую часть запасов зерна, фруктов и орехов делали летом дети и старики прайда, и они хранились в огромных каменных кувшинах в гавани. Поскольку на лето Изабо покидала прайд, возвращаясь к своей семье, она не участвовала в собирательстве, поэтому не могла просить, чтобы ей дали большую, чем всем остальным, долю этого ревностно охраняемого запаса. Поэтому каждая зима была для нее голодным временем, и она привыкла искать съедобную кору и опавшие орехи, чтобы хоть как-то увеличить свой скудный рацион.
Копание в снегу в поисках чего-нибудь съедобного каждый раз заставляло Изабо ужасно скучать по своей опекунше. Хотя Мегэн Повелительница Зверей теперь была Хранительницей Ключа Шабаша, самой могущественной колдуньей в стране, Изабо до сих пор думала о ней, как о ворчливой старой ведьме, вырастившей ее. Внезапно ей невыносимо захотелось оказаться в Лукерсирее, грея ноги у камина Мегэн и слушая ее рассказы о Трех Пряхах. Наевшись до отвала замечательно вкусных медовых кексов Мегэн, она могла бы пойти во дворец навестить Изолт с Лахланом, и они вместе играли бы с их ребятишками, а ее самый старый друг, циркач Дайд, пел бы какую-нибудь печальную любовную балладу…
Изабо проглотила тугой ком, внезапно вставший у нее в горле. Если я умру с голоду, то никогда не смогу вернуться домой, строго сказала она себе и снова склонилась в поисках еды.
Когда маленькая сова бесшумно приземлилась к ней на плечо, Изабо удалось разыскать лишь пригоршню лишайников и коры да несколько маленьких орешков, и вид у нее был довольно несчастный. Буба щедро предложила наловить каких-нибудь насекомых и поделиться с хозяйкой, но Изабо, передернувшись, отказалась. В долине было темно и очень холодно, и она с радостью пошла вслед за совой по замерзшему ручью, по колено увязая в снегу, пока не добралась до старого массивного кедра, поваленного бурей.
Изабо обошла корни, которые, точно клубок извивающихся змей, торчали вверх, и прыгнула в яму, которую корни когда-то прорыли в земле. Оглядевшись, она что-то одобрительно пробормотала себе под нос. Если она не могла укрыться в пещере, эта яма была почти ничем не хуже. В яму, прикрытую сплетением корней, почти не попадал снег, а поблизости в изобилии имелся хворост.
Прищелкнув пальцами, она зажгла огонь, раздувая и подкармливая его обломками коры и сухими листьями до тех пор, пока он не запылал, весело потрескивая. Потом она смолола орехи и кору вместе с пригоршней зерна, добавила немного снега и сделала себе густую кашу.
Оставив Бубу охранять ее сон, Изабо завернулась в свои меха. Ночь была ясной, и она смотрела на яркие звезды, проглядывающие сквозь причудливые сплетения сосновых веток, чувствуя блаженное утомление.
Сова разбудила ее всего через несколько часов. Изабо с неохотой открыла глаза. Каждый мускул в ее теле болел, а блаженство превратилось в чугунную усталость. Ушибы от ее многочисленных падений пульсировали болью, и она, простонав, попыталась снова погрузиться в сон. Сова, проскакав по ее груди туда-обратно, но не добившись никакой реакции, кроме еще одного полусонного стона, больно клюнула ее.
Изабо сердито села.
— Во имя Эйя, ну что еще случилось?
Рогатые-ух люди гонятся-ух…
Изабо протерла глаза и огляделась. Все было спокойно. Одна из лун уже поднялась, заливая серебристо-черный пейзаж бледным сиянием. На миг Изабо показалось, что у нее расплывается взгляд, и она снова потерла глаза, но тут же поняла, что черные точки, танцующие вдалеке, это темные тени людей, стремительно скользящих по леднику.
Одетые во все белое, сами Хан'кобаны были не видны, но в холодном лунном свете они отбрасывали отчетливые тени, качавшиеся и прыгавшие, повторяя движения своих хозяев, грациозно описывавших на своих салазках широкие дуги.
Изабо приникла к земле, охваченная тревогой. Не было никаких сомнений в том, что Хан'кобаны заметили ее бешено мечущийся ведьмин огонь и решили выяснить, в чем дело. Изабо знала, что в ее белых мехах ее будет очень трудно найти. Все, что ей нужно было сделать, это лишь свернуться клубочком в снегу, и искатели прошли бы в двух шагах от нее, ничего не заметив. Но она находилась на территории прайда Боевых Кошек, и если бы она спряталась, это могло бы быть истолковано как знак ее враждебных или коварных намерений. После минутного размышления она встала и принялась рыться в снегу, пока не нашла упавший сук. Она зажгла его и воткнула в расселину между двумя камнями, а потом села, поджав ноги, на свои салазки и стала ждать.
Хан'кобаны заметили ее огонь и стремительно повернули, нацелившись на нее, точно стайка птиц, которым бросили хлебных крошек. Их было больше двадцати, и Изабо пришлось заставить себя дышать медленно и спокойно, чтобы не терять спокойствия.
Они молча стояли, разглядывая ее. Несмотря на то, что была ночь, луна высоко стояла на темном небе, заливая снег искрящимся светом. Они должны были разглядеть перья, украшавшие ее посох, пусть даже и не могли различить их цвет. Изабо ждала, не поднимая глаз, хотя каждый нерв в ее теле находился в страшном напряжении, каждый миг ожидая какого-нибудь враждебного движения.
Потом один из них выступил вперед, откинув капюшон, и она разглядела его толстые спиральные рога и резкие угловатые черты его лица. Один рог у него был сломан, а на оливковой коже поблескивали тоненькие ниточки шести шрамов. Он поднес два пальца к высокому лбу, потом к сердцу, потом плавно провел ими от себя. Изабо подняла руку, прикрыв глаза, а другую протянула вперед в мольбе.
Изабо вновь почувствовала слабый толчок страха и возбуждения. Да, ответила она. Зажигающая Пламя считает, что я готова.
Я брошу кости, после долгого молчания сказала шаманка.
Спасибо, учительница, отозвалась Изабо. Ее волнение усилилось, и она открыла глаза. Лицо Хан'кобанки, сидевшей по другую сторону пляшущих языков пламени, было непроницаемым. Она пронесла небесный камень, который держала в руке, сквозь дым, и бросила его обратно в небольшой кожаный мешочек, всегда висевший у нее на поясе. Вынув из костра дымящуюся головню, она начертила большой круг и двумя быстрыми движениями разбила его на четыре части. Потом высыпала содержимое мешочка на ладонь и задумалась над ним. Внезапно она швырнула кости, так и не открывая глаз.
Изабо с тревогой смотрела на причудливый узор, который образовали кости в кругу. Потом перевела взгляд на Мать Мудрости, которая внимательно оглядывала расклад костей. Через некоторое время шаманка указала длинным четырехсуставчатым пальцем на птичий коготь.
— Знак Матери Мудрости, хорошее предзнаменование для твоего поиска, когда лежит так близко к своду небес, — сказала она. — Но может означать смерть, так же как и мудрость, и кроме того, омрачен близостью ночного камня и небесного камня. Тебя ждут перемены, сродни тем, что оставляет в пейзаже прокатившаяся лавина. Множество опасностей и борьба. — Она провела рукой от клыка и лопатки к красному гранату, а потом к окаменелой рыбе. — Очень опасный узор. В твоем прошлом и неизвестном есть что-то, что сожмет тебя своими челюстями и попытается затянуть тебя.
Мать Мудрости сказала «унза», еще одно слово, обладавшее множеством различных значений. Вместе с жестом в даль оно означало «неизвестное место», расположенное где угодно за границами прайда. Если же его произносили, покрутив рукой над головой, оно приобретало значение «место кошмаров», спящий бессознательный разум. Произнесенное вместе с плавным жестом от сердца ко лбу, оно значило тайные мысли и желания. Мать Мудрости сделала все эти жесты, и Изабо силилась понять, что же она имела в виду.
— В моем неизвестном, — повторила она с такими же жестами, и Мать Мудрости нетерпеливо кивнула.
Потом палец шаманки переметнулся к кости пальца.
— Силы в равновесии, прошлое, будущее, известное, неизвестное. Непонятно. Поиск может закончится провалом, а может и триумфом. — Она коснулась пурпурного и белого кусочков кварца, потом снова бирюзы. — Думаю, что все же триумф, хотя на пути тебя ждет множество ловушек. Остерегайся гордости и излишней запальчивости. — Ее палец обвел пирит. — Обман, или, возможно, чужая личина. Трудно сказать. Странное сочетание. Тревожное.
Она долго молчала, снова сложив руки на коленях, потом медленно потянулась и погладила зеленый агат, проведя пальцем по окаменевшему листу в его центре.
— Гармония, довольство, исцеление. Затишье после бури. Должно быть, ты достигнешь мира с собой, какое бы открытие тебе ни предстояло сделать на Черепе Мира. Хорошее место для этого камня. Думаю, все будет хорошо.
Она подняла глаза на Изабо, и ее строгое лицо с семью шрамами-стрелками было еще более угрюмым, чем обычно.
— Нехороший расклад. Слишком многое остается для меня темным. Я не знаю, вернешься ли ты вообще из этого поиска, не говоря уж о том, чтобы вернуться с хорошим именем и тотемом. Странно, что у тебя такой неясный узор. — Протянув палец, она коснулась треугольного шрама между бровями Изабо. — Я думала, что ты уже избрана Белыми Богами.
Ее рука упала, и она надолго склонилась над костями, прежде чем смести их в кучку и по одному пронести через очищающий дым. Изабо страшно хотелось расспросить ее, но она знала, что Мать Мудрости уже сказала все, что хотела. Ее снова пробил легкий озноб страха, от которого волоски у нее на руках встали дыбом и свело живот. Буба тихонько ухнула, ободряя ее, и Изабо ухнула в ответ.
Мать Мудрости оторвалась от своего занятия и издала странный смешок.
— Совсем забыла, — сказала она. — С тобой полетит сова. Сова — посланница Белых Богов, королева ночи, смерти и тьмы, Мать Мудрости среди птиц. Это знак, о котором не следует забывать.
Раздумывая, хотела ли шаманка ободрить ее этими словами, Изабо собрала свои меха и последовала за Матерью Мудрости на Скалу Созерцания, небольшой каменный выступ, смотревший на восток, навстречу восходящему солнцу. Она должна была медитировать там с заката до рассвета, без еды, воды и огня, что на таком лютом морозе было воистину суровым испытанием.
Вскоре вьюга улеглась и небо расчистилось, и Изабо увидела звезды, яркие и огромные на темном небосводе. Хотя она сидела неподвижно, но постоянно шевелила пальцами рук и ног и сосредотачивалась на своем дыхании, поэтому кровь в ее жилах бежала быстро, согревая ее.
Перед рассветом Изабо увидела далеко-далеко странное зеленоватое зарево, повисшее на горизонте точно медленно колышущаяся занавесь, окаймленная малиновым и время от времени сверкавшая сполохами золотистого огня. На ее родине эту полыхающую завесу звали «веселыми танцорами». Она завороженно смотрела на нее, пока сияние не потухло. Это тоже было каким-то предзнаменованием, хотя Изабо и не понимала, что именно оно предвещает.
Начало светать, и звезды потускнели. По безбрежному морю клубящихся облаков и остроконечных гор медленно разлилась волна цвета. Ущелья долин стали фиолетовыми, а маленькая сова замигала круглыми глазами и заползла в рукав к Изабо, собираясь поспать. Изабо встала и потянулась. Ее тело озябло и занемело, но в душе царила безмятежность.
Мать мудрости поднялась по грубым ступеням и уселась на землю, не говоря ни слова, лишь внимательно изучая лицо Изабо из-под нависших век. Судя по всему, то, что она увидела, удовлетворило ее, поскольку она коротко кивнула и жестом приказала ученице идти следом за ней в пещеру.
Центральный костер ярко горел, а вокруг него сидели все члены прайда. Первая дневная еда всегда была совместной, и Изабо, как обычно, получила свою порцию каши и сухофруктов одной из последних, поскольку все еще не имела ни имени, ни статуса. Она дождалась, пока остальные не закончили есть, потом подошла к костру вместе с детьми, большинство из которых не доставало ей даже до пояса, протянув свою миску за остатками со дна большого котла. Никто не разговаривал с ней и даже не смотрел в ее сторону, но их безразличие не обижало уже привыкшую а этому Изабо.
Как только она поела, Мать Мудрости и ее воин-учитель подошли и отвели ее к костру прабабки, разведенному на плоской площадке в конце огромной пещеры. Старая женщина сидела очень прямо, плащ из снежного льва плотно закутывал ее худые плечи. Изабо тщательно вымыли талой водой и с ног до головы натерли жиром с резким ароматом местного кедра и пихты. Изабо мужественно перетерпела все эти манипуляции, хотя от прикосновения животного жира к телу ее затошнило. Но она решительно подавила отвращение, зная, что церемониальное помазание поможет ей защититься от холода и влаги, а любой протест будет неверно истолкован членами прайда.
Изабо осторожно снова одели в теплую одежду, принесенную Первой Ткачихой. Первый Плотник принес ей новый посох с привешенными к нему красными перьями и кисточками и новые салазки с только что нарисованной на нем грозной фигурой огнедышащего дракона. Этот дар Изабо схватила с огромной радостью, поскольку ее учили скользить на старых видавших виды салазках, у которых не было ни таких острых краев, ни гладкой полировки, как у этих, и поэтому они были куда менее быстроходными и маневренными.
После этого ей дали небольшой мешочек с провизией, в котором были дикие злаки, сушеные фрукты и несколько пресных лепешек. Этого хватило бы всего на несколько недель, да и то при самом экономном расходовании, и Изабо сжала зубы, поняв, что они ожидали от нее, что в пути она будет охотиться.
Следующими к ней подошли Первый Кузнец и Первый Шрамолицый Воин с полными охапками сверкающих приспособлений и оружия. Там была длинная шпага, небольшой топорик, булава со съемной головой, которую можно было метать на кожаном ремне, и кривой зазубренный кинжал. Изабо взяла его с теми же смешанными чувствами. Одна ее часть радовалась, что теперь она вооружена так же, как и весь остальной прайд, а другую при виде их грозного блеска охватил трепет и что-то вроде гипнотического ужаса. Но она часто видела такое оружие, висевшее на поясе ее собственной сестры. Мысль об Изолт придала ей мужества и решимости, и она подвесила оружие к мягкому поясу из плетеной кожи, который с гордостью принесла ей ткачиха.
Потом к ней приблизилась Хранительница Огня, высокая женщина с угрюмым лицом, на котором виднелись шрамы в виде языков пламени. Безо всякого намека на теплоту и дружелюбие она передала Изабо небольшой меховой мешочек, теплый на ощупь. Внутри теплился один-единственный уголь, и Изабо сделала жест искренней благодарности, прежде чем привязать мешочек к поясу. Все знали, что Изабо происходила из рода Зажигающей Пламя и могла вызывать огонь щелчком пальцев, но каждый дар был частью священной церемонии, а Изабо уже один раз жестоко оскорбила Хранительницу Огня, когда, не подумав, воспользовалась этим своим умением.
Последним подошедшим был Первый Сказитель. Он склонил голову и сказал своим низким звучным голосом:
— Пока ищешь, не найдешь.
И снова Изабо жестом поблагодарила его за совет, хотя и надеялась на нечто большее, чем избитая присказка, которую Хан'кобаны использовали для чего угодно, начиная от обретения счастья и заканчивая обращением к ко в битве. Он склонил свою белую как лунь голову и сел вместе с остальными главами гильдий у костра.
Изабо преклонила колени перед Зажигающей Пламя и получила ее безмолвное благословение. Старая женщина притянула правнучку к себе и поцеловала ее в лоб. Это выражение любви для Хан'кобанов было в высшей степени необычным.
— Будь осторожна, — прошептала она. — В горах подстерегает множество опасностей. Тебе придется идти по земле, принадлежащей другим прайдам, так что не забывай о своих манерах. Но ты родственница Зажигающей Пламя, поэтому к тебе должны относиться с почтением. Помни, что как только ты покинешь гавань, с тебя снимается табу использовать свою силу Зажигающей Пламя, но не твой долг чести перед детьми Белых Богов.
Изабо кивнула. Она поняла, что прабабка говорит ей, что в поиске ей будет позволено употреблять все свои возможности, но она не должна использовать свои способности против кого-либо из Хан'кобанов, сколь бы провокационным ни было его поведение. Зажигающая Пламя была скована строгим кодексом правил и очень редко пускала в ход свои способности, чтобы никого не оскорбить. Изабо связывали те же ограничения, которые иногда невыносимо раздражали ее, привыкшую обращаться к магии, когда захочется.
Изабо натянула башмаки и закинула на плечо мешок, закуталась в шубу, взяла в руку высокий деревянных посох, а салазки привязала на спину. Теперь все возбуждение уступило место страху. Она поняла, что единственное, что она действительно знает, это что ей предстоит путешествие по суровым снежным пустыням к Черепу Мира, где какие-то боги, в которых она не слишком-то верила, каким-то образом назовут ей ее имя.
Она зашагала к выходу из пещеры, и весь прайд кланялся ей на прощание и жестами желал удачи, и она мрачно задумалась, увидит ли кого-нибудь из них снова. Бросив отчаянный взгляд через плечо, она увидела, как оба ее учителя, мудрая шаманка и суровый воин, идут за ней по пятам. Хотя никто из них даже не улыбнулся ей, она почему-то почувствовала себя обнадеженной и ободренной и покинула темное и душное тепло пещеры с чуть более легким сердцем.
Они повели ее по долине, где располагалась пещера, а потом по крутому склону на вершину горы. Солнце светило им в спину, а прямо перед ними возвышался Череп Мира, врезавшийся в небо, белый и острый, точно резец саблезубого леопарда. Между ними и величественной вершиной ряд за рядом уходили вдаль остроконечные заснеженные горы, чьи подножия скрывались в темноте. Изабо смотрела на них в леденящем смятении. Как она поднимется на все эти горы? Как найдет дорогу?
— Самый быстрый путь не всегда самый короткий, — сказала Мать Мудрости. Она указала на север. — Там лежат снежные равнины Прайда Боевых Кошек.
— С Черепа Мира сходит ледник, — сказал Шрамолицый Воин. — Хотя он таит свои опасности, его переходить куда легче, чем все эти вершины. У него пологие склоны и можно долго ехать на салазках, прежде чем снова придется подниматься.
— А разве они не враги Прайда Огненного Дракона? — с тревогой спросила Изабо.
— Помни, что ты в священном поиске и никто не может заступить тебе путь. Они увидят твой посох с перьями и оставят тебя в покое, — пообещала Мать Мудрости.
Изабо кивнула, глядя на север.
— А что мне делать, когда я дойду до Черепа Мира? — спросила она.
— Ты должна быть съедена, проглочена и переварена, — ответила Мать Мудрости. — Лишь когда Белые Боги поглотят тебя, ты сможешь родиться как взрослая.
Изабо недоуменно уставилась на нее.
— Буквально или метафорически? — спросила она, не в силах справиться с дрожью в голосе.
Хан'кобаны не ответили, и их лица были непроницаемы. В их языке не было таких тонких различий. Изабо усмехнулась, чувствуя, как в горле у нее истерически забулькало. Их лица помрачнели. У Хан'кобанов не было никакого чувства юмора, и они не переносили легкомыслия Изабо. Она с усилием взяла себя в руки и спросила:
— Как я узнаю, что мне делать?
— Разве ты не слушала сказителей? Они рассказывают свои истории не только для того, чтобы развлечь, но и чтобы научить.
— Но я о том, как Белые Боги назовут мне мое имя? — спросила она сердито.
— загадочно ответила Мать Мудрости.
— Безмолвно ты мне скажешь мое имя,
Которое носить мне суждено отныне.
Неужто ты обязан говорить? Зачем тогда
Одно и то же повторяешь ты всегда?
Изабо про себя повторила эти слова, с трудом подавив еще один истерический приступ недоверчивого смеха. Хан'кобаны обожали всяческие загадки, поговорки и афоризмы, которые порой очень затрудняли разговор. Изабо никогда не умела разгадывать загадки, но не стала требовать объяснений.
Мать Мудрости скрестила руки на груди, потом развела их, выпрямив ладони. Шрамолицый Воин повторил этот жест прощания, и они вместе развернулись и спустились обратно по склону, ни разу не оглянувшись, и Изабо осталась на вершине горы одна.
Стремительно слетев по склону вниз, Изабо, взметнув из-под салазок небольшой снежный вихрь, остановилась в конце долины. Она оперлась на свой посох, тяжело дыша, и откинула мохнатый капюшон, чтобы оглядеться. Повсюду вокруг горный кряж врезался в зеленоватое небо, точно зазубренный край разбитой яичной скорлупы.
Под ней простирался еще один белый склон, на котором там и сям чернели камни и островки деревьев. Он переходил в широкую ледяную гладь, которая, точно гигантская дорога, открывала проход через горы.
При виде ледника Изабо воспрянула духом и без колебаний начала новый спуск. Ее тело изгибалось и качалось из стороны в сторону, поскольку ей приходилось то пригибаться, то подпрыгивать, преодолевая естественные препятствия, то и дело попадавшиеся ей на пути. Один раз ветка все-таки хлестнула ее по лицу, и несколько раз она падала, когда ее маленькие салазки заносило на льду или они врезались в оставшийся незамеченным камень. Но в крови у нее бурлила эйфория полета, поэтому она просто поднималась, опираясь на свой посох, и вновь продолжала свой головокружительный спуск.
Вскоре начало темнеть, но Изабо вызвала ведьмин огонь и послала его перед собой. Резкий синий огонь куда лучше выявлял незаметные трещины, расселины и острые каменные выступы, чем дневной свет. Сова поднялась в воздух и полетела перед ней, показывая Изабо самый безопасный путь по склону.
Это было стремительное, опасное и захватывающее дух путешествие, но Изабо отбросила всякую осторожность, и в ее крови, точно пьянящее лунное зелье, пульсировал адреналин. Она уже не раз должна была бы быть ранена, но ее точно предупреждало об опасностях какое-то шестое чувство, так что ее тело само сворачивало в сторону еще даже до того, как глаза различали опасность. Не раз ее деревянные салазки взлетали к ночному небу с внезапно оборвавшегося склона, но ей каким-то образом каждый раз удавалось благополучно приземлиться, и ее бешеный спуск становился лишь еще быстрее. Она скользила на своих салазках так стремительно и ловко, что со стороны казалось, будто она летит, следуя за совой на крыльях из искрящегося голубоватого огня.
Темная долина с невероятной скоростью неслась на нее, потом ее салазки внезапно врезались в островок льда, чуть припорошенного снегом. Изабо занесло в сторону, потом закрутило, и она кувырком полетела в воздух. Она с грохотом приземлилась в большой снежный сугроб, на миг задохнувшись.
Буба уселась рядом с ее лицом, озабоченно ухая. Ведьмин огонь погас, и стало темно.
Буба, милая, мне очень нужно, чтобы ты полетела и поискала для меня какое-нибудь укрытие, подумала Изабо.
Почему ты-ух не можешь спать-ух днем, как делает-ух Сова? — проворчала Буба.
Но ты же знаешь, что я не сова, Буба, ответила Изабо, против воли улыбнувшись. Мне нравится делать дела днем, а спать ночью.
Я не знаю-ух, почему-ух. Под луной-ух все такое спокойное-ух, а Сова королева, безмолвная-ух, точно ветер. Это хорошо-ух.
Для тебя, может, и хорошо, но не для меня, с улыбкой сказала Изабо. Но уже почти ночь, Буба, и мне нужны твои острые глаза и твои крылья. Мне нужно найти место, где можно было бы пересидеть, пока не взойдет солнце.
Нора-ух, чтобы спать-ух, понимающе сказала сова.
Да, но достаточно большая, чтобы я поместилась. Изабо улыбнулась, вспомнив, как прошлой ночью сова отыскала для нее дупло в дереве, в котором еле уместилась бы даже нога Изабо.
Ну-ух, значит, огромная-ух нора-ух, сказала карликовая сова, глядя на Изабо своими немигающими глазами. Поскольку птица умещалась у Изабо на ладони, сама Изабо казалась ей громадной. Буба распушила крылья, покрутила головой, рассматривая, что находится вокруг, и поднялась в воздух. Движения ее крыльев были почти бесшумными, поскольку мягкий пух заглушал шум. Белая, как заснеженная земля, сова в один миг пропала из виду.
Изабо села на салазки отдохнуть, потом начала рыться в снегу своей шпагой, разыскивая себе что-нибудь поесть. Хотя у нее еще осталось немного припасов, они должны были уже скоро кончиться. От холода и усталости у нее всегда разыгрывался аппетит.
Если бы Изабо была настоящей Хан'кобанкой, она выследила бы и убила себе на ужин кролика или какую-нибудь птицу, или пробила бы во льду дыру, чтобы закинуть крючок и попытаться поймать рыбу. Но она не была Хан'кобанкой. Годы, проведенные с Мегэн Повелительницей Зверей, слишком законченно сформировали ее характер и взгляды, чтобы она могла отнять жизнь у другого существа. Поэтому несмотря на презрение и насмешки прайда, Изабо упрямо продолжала отказываться убивать и есть мясо.
Еще совсем крошкой найденная старой лесной ведьмой в лесу, Изабо привыкла почитать всякую жизнь и считала лесных жителей своими друзьями. Хранителем ее опекунши был маленький донбег, и Изабо научилась разговаривать на языках животных так же бегло, как говорила на языке людей. Убить кролика для нее было столь же немыслимо, как убить близкого друга, поэтому во время холодных темных месяцев, которые она проводила на Хребте Мира, ей приходилось довольствоваться лишь тем, что она сама могла насобирать под снегом. Большую часть запасов зерна, фруктов и орехов делали летом дети и старики прайда, и они хранились в огромных каменных кувшинах в гавани. Поскольку на лето Изабо покидала прайд, возвращаясь к своей семье, она не участвовала в собирательстве, поэтому не могла просить, чтобы ей дали большую, чем всем остальным, долю этого ревностно охраняемого запаса. Поэтому каждая зима была для нее голодным временем, и она привыкла искать съедобную кору и опавшие орехи, чтобы хоть как-то увеличить свой скудный рацион.
Копание в снегу в поисках чего-нибудь съедобного каждый раз заставляло Изабо ужасно скучать по своей опекунше. Хотя Мегэн Повелительница Зверей теперь была Хранительницей Ключа Шабаша, самой могущественной колдуньей в стране, Изабо до сих пор думала о ней, как о ворчливой старой ведьме, вырастившей ее. Внезапно ей невыносимо захотелось оказаться в Лукерсирее, грея ноги у камина Мегэн и слушая ее рассказы о Трех Пряхах. Наевшись до отвала замечательно вкусных медовых кексов Мегэн, она могла бы пойти во дворец навестить Изолт с Лахланом, и они вместе играли бы с их ребятишками, а ее самый старый друг, циркач Дайд, пел бы какую-нибудь печальную любовную балладу…
Изабо проглотила тугой ком, внезапно вставший у нее в горле. Если я умру с голоду, то никогда не смогу вернуться домой, строго сказала она себе и снова склонилась в поисках еды.
Когда маленькая сова бесшумно приземлилась к ней на плечо, Изабо удалось разыскать лишь пригоршню лишайников и коры да несколько маленьких орешков, и вид у нее был довольно несчастный. Буба щедро предложила наловить каких-нибудь насекомых и поделиться с хозяйкой, но Изабо, передернувшись, отказалась. В долине было темно и очень холодно, и она с радостью пошла вслед за совой по замерзшему ручью, по колено увязая в снегу, пока не добралась до старого массивного кедра, поваленного бурей.
Изабо обошла корни, которые, точно клубок извивающихся змей, торчали вверх, и прыгнула в яму, которую корни когда-то прорыли в земле. Оглядевшись, она что-то одобрительно пробормотала себе под нос. Если она не могла укрыться в пещере, эта яма была почти ничем не хуже. В яму, прикрытую сплетением корней, почти не попадал снег, а поблизости в изобилии имелся хворост.
Прищелкнув пальцами, она зажгла огонь, раздувая и подкармливая его обломками коры и сухими листьями до тех пор, пока он не запылал, весело потрескивая. Потом она смолола орехи и кору вместе с пригоршней зерна, добавила немного снега и сделала себе густую кашу.
Оставив Бубу охранять ее сон, Изабо завернулась в свои меха. Ночь была ясной, и она смотрела на яркие звезды, проглядывающие сквозь причудливые сплетения сосновых веток, чувствуя блаженное утомление.
Сова разбудила ее всего через несколько часов. Изабо с неохотой открыла глаза. Каждый мускул в ее теле болел, а блаженство превратилось в чугунную усталость. Ушибы от ее многочисленных падений пульсировали болью, и она, простонав, попыталась снова погрузиться в сон. Сова, проскакав по ее груди туда-обратно, но не добившись никакой реакции, кроме еще одного полусонного стона, больно клюнула ее.
Изабо сердито села.
— Во имя Эйя, ну что еще случилось?
Рогатые-ух люди гонятся-ух…
Изабо протерла глаза и огляделась. Все было спокойно. Одна из лун уже поднялась, заливая серебристо-черный пейзаж бледным сиянием. На миг Изабо показалось, что у нее расплывается взгляд, и она снова потерла глаза, но тут же поняла, что черные точки, танцующие вдалеке, это темные тени людей, стремительно скользящих по леднику.
Одетые во все белое, сами Хан'кобаны были не видны, но в холодном лунном свете они отбрасывали отчетливые тени, качавшиеся и прыгавшие, повторяя движения своих хозяев, грациозно описывавших на своих салазках широкие дуги.
Изабо приникла к земле, охваченная тревогой. Не было никаких сомнений в том, что Хан'кобаны заметили ее бешено мечущийся ведьмин огонь и решили выяснить, в чем дело. Изабо знала, что в ее белых мехах ее будет очень трудно найти. Все, что ей нужно было сделать, это лишь свернуться клубочком в снегу, и искатели прошли бы в двух шагах от нее, ничего не заметив. Но она находилась на территории прайда Боевых Кошек, и если бы она спряталась, это могло бы быть истолковано как знак ее враждебных или коварных намерений. После минутного размышления она встала и принялась рыться в снегу, пока не нашла упавший сук. Она зажгла его и воткнула в расселину между двумя камнями, а потом села, поджав ноги, на свои салазки и стала ждать.
Хан'кобаны заметили ее огонь и стремительно повернули, нацелившись на нее, точно стайка птиц, которым бросили хлебных крошек. Их было больше двадцати, и Изабо пришлось заставить себя дышать медленно и спокойно, чтобы не терять спокойствия.
Они молча стояли, разглядывая ее. Несмотря на то, что была ночь, луна высоко стояла на темном небе, заливая снег искрящимся светом. Они должны были разглядеть перья, украшавшие ее посох, пусть даже и не могли различить их цвет. Изабо ждала, не поднимая глаз, хотя каждый нерв в ее теле находился в страшном напряжении, каждый миг ожидая какого-нибудь враждебного движения.
Потом один из них выступил вперед, откинув капюшон, и она разглядела его толстые спиральные рога и резкие угловатые черты его лица. Один рог у него был сломан, а на оливковой коже поблескивали тоненькие ниточки шести шрамов. Он поднес два пальца к высокому лбу, потом к сердцу, потом плавно провел ими от себя. Изабо подняла руку, прикрыв глаза, а другую протянула вперед в мольбе.