Страница:
Сама еле держась на ногах, она встала рядом с ним на колени и вытащила его обмякшее тело из воды, потом, обеими руками нажимая ему на грудь и вдыхая ему в легкие собственное дыхание, выдавила из него воду. Он мучительно закашлялся, выплевывая остатки воды, и она принялась растирать его холодные члены и выжимать воду из его волос и одежды, пытаясь высушить их при помощи своих способностей. Но сил у нее почти не осталось, и ей не удалось добыть ни капли тепла.
На берегу этой холодной бушующей реки не было никакого места, где можно было бы отдохнуть, поэтому им пришлось возвратиться по галерее назад, в тепло пещеры наверху. Изабо развесила их одежду сушиться у входа в самый большой туннель, откуда вместе с клубами дыма и пламени вырывался теплый воздух. Потом она сделала им жидкой каши из своих орехов и трав, его диких злаков и воды из бурлящего источника, жалея, что у нее нет ни капли меда, чтобы хоть как-то перебить ее солено-горький вкус. Поев, они прижались друг к другу, прикрывшись шубой Изабо, пока, наконец, дрожь мало-помалу не прошла.
— Благодарю тебя, — прошептал рогатый мальчик. — Я перед тобой в долгу.
Изабо покачала головой.
— Ты спас мне жизнь в горах, теперь я спасла твою жизнь. Ты ничего мне не должен.
Он кивнул, и они снова прижались друг к другу, ища утешения в этой близости. Повсюду вокруг вздыхала и булькала темнота, а в углах вспыхивало пламя, на несколько секунд озаряя причудливые кучи золы. Буба спала на колене у Изабо, поставив уши торчком и нахохлившись.
Проснулась Изабо несколько часов спустя. Лишь красноватое зарево из огненных туннелей освещало пещеру, и она некоторое время лежала и смотрела на их зловещее сияние, силясь проглотить тугой комок в горле. Они с мальчиком обследовали все остальные коридоры, и Изабо понимала, что теперь им придется бросить вызов более опасным маршрутам. Ее спутник проснулся чуть позже, и они в подавленном молчании собрались и пошли через пещеру, перекинувшись едва ли парой слов.
— Можно начать с этого, — сказала Изабо, махнув рукой в направлении того туннеля, который светился ярче всех. — Мы перепробовали все безопасные и легкие маршруты, так что не будем тянуть кота за хвост и поскорее с этим разделаемся.
Хотя мальчик и не знал этого выражения, он понял интонацию и пожал плечами. Ни один будущий хан'кобанский воин ни за что не позволил бы себе показаться менее храбрым и отважным, чем другой, в особенности если этот другой не был даже настоящим Хан'кобаном. Поэтому несмотря на зловещую красноту зарева, клубы черного дыма и угрожающий вид зияющего входа в туннель он без колебаний пошел впереди нее.
Жара ударила им в лицо, точно гигантский кулак, как только они вошли. По стенам и потолку метались огненные тени, и в глазах у них тут же защипало от едких испарений. Изабо немедленно пожалела о своей опрометчивости, но теперь уже не могла повернуть обратно, будучи в своем роде ничуть не менее гордой, чем маленький Хан'кобан. Они осторожно двинулись вперед, переступая через трещины в земле, из которых с шипением вырывался дым. Каждое дуновение ветра казалась пригоршней огня, брошенной им в лицо. Изабо закрыла рот клоком материи, оторванным от рубахи, и через миг ее спутник последовал ее примеру.
Они дошли до огненной ямы, в которой бурлил расплавленный камень. Черный на поверхности, он вздымался и булькал, точно пригоревшая каша, покрытая там и сям красными пузырями, взрывавшимися брызгами белого огня. По краям этого адского котла шел лишь узкий каменный выступ, по которому им пришлось пробираться, цепляясь за гладкую скалу негнущимися от страха пальцами. Им как-то удалось благополучно обогнуть это озеро лавы, и они с лихорадочно колотящимися сердцами поспешили прочь по туннелю. За спиной у них раздалось оглушительное шипение, и они, оглянувшись, увидели, как позади расцвела гигантская огненная арка. Если бы они в этот миг все еще находились на краю огненного котла, обоих неминуемо настигла бы страшная смерть.
Путь становился все более гладким и прохладным, пылающие трещины в скале попадались все реже и были все меньше. Изабо и рогатый мальчик быстро шагали, несмотря на усталость, а Буба летела перед ними, точно подхваченная ветром горстка серого пепла. Впереди блеснул свет, и они бросились бежать несмотря на притягивавшие их к земле тяжелые меха, салазки и усталость. Туннель вывел их в пещеру, все стены и пол которой были волнистыми, точно черный лед, где сквозь трещины пробивался слабый солнечный свет. Им пришлось ползти на четвереньках, вытаскивая то и дело застревающие салазки. Когда они выбрались наружу, жадно глотая свежий воздух, пьянящий, точно сливовое вино, в глаза им ударил ослепительный свет.
Они стояли на заснеженном склоне, уходившим вниз мягкими белыми складками, прекрасными, точно подвенечное платье банри. Солнце било им в глаза, поднимаясь по небу, ясному и голубому наверху и с мягкими кучами облаков, облепивших горизонт и походивших на еще одну горную гряду. Было очень тихо.
— Боги поглотили нас, — с благоговением в голосе сказал рогатый мальчик. — А теперь что нам делать?
Впервые за многие дни Изабо вспомнила странную загадку, которую Мать Мудрости сказала ей на прощание.
Они переглянулись, потом мальчик очень медленно проговорил:
— Думаю, нам лучше разделиться, чтобы мы услышали то, что Белые Боги должны нам сказать, в одиночестве.
Изабо кивнула. Они пожали друг другу предплечья по обычаю Шрамолицых Воинов, потом сделали жесты пожелания удачи и прощания.
— Я не забуду тебя, — сказал он.
— И я тебя тоже, — ответила Изабо. — Жаль, что я не знаю своего имен, а то обязательно сказала бы его тебе.
— Возможно, скоро мы их узнаем, — отозвался он с тревогой и недоумением в голосе. Оба понимали, что прошли посвящение. И где же тогда был голос Белых Богов, называющий им их имена и тотемы?
Изабо смотрела, как он медленно брел по снегу, потом последовала его примеру, слишком усталая, чтобы пристегнуть к ногам свои салазки. Добравшись до небольшой рощицы, она уселась, прислонившись спиной к одному из деревьев и оглядывая долину. По ней, извиваясь, бежал Плач Богов, но она находилась слишком далеко от него и не слышала его рыдания. Все было тихо.
Здесь так уютно и тихо, подумала она дремотно. В этой снежной пустыне не было слышно ни птичьих песен, ни стрекота насекомых. Вокруг царило одно лишь снежное безмолвие. «Будь как снег», — не раз повторял ей ее учитель. — «Снег нежен, снег молчалив, снег безжалостен». Как Белые Боги, подумалось Изабо. Жестокие, холодные и безмолвные. Почему они не говорят со мной?
Мысли у нее начали путаться. Она сердито подумала, почему Хан'кобаны вечно говорили загадками. Как Бран, маленький клюрикон, который помог спасти ей жизнь, когда она, искалеченная, скрывалась от Оула. Он тоже любил говорить загадками. Изабо со странным смешком задумалась, не были ли клюриконы в родстве с Хан'кобанами — одни такие высокие, белые и угрюмые, а другие маленькие, мохнатые и искрящиеся озорством.
Буба заползла Изабо в рукав, готовясь уснуть и что-то бормоча на своем совином языке. Изабо положила голову на руки и закрыла глаза. Она очень устала. Почему Белые Боги не говорят? — подумала она, ощутив приступ паники. Я не могу вернуться в прайд без имени…
Что было самое странное с клюриконами, так это то, что многие их загадки на поверку оказывались очень меткими и попадали не в бровь, а в глаз. Сначала они казались полной бессмыслицей, но потом оказывалось, что в них скрыта редкостная точность и прозорливость. Может, хан'кобанские загадки тоже обладали этим свойством?
Первый Сказитель напутствовал ее словами «Пока ищешь, не найдешь». Тогда Изабо чуть не рассмеялась ему в лицо, настолько по-хан'кобански бессмысленной ей показалась эта поговорка. И все же сейчас она именно тем и занималась, что искала смысл этой загадки, искала свое имя и тотем, отчаянно искала какой-то лик или голос, который скажет ей то, что она хотела знать. Искала, но ничего не находила. Ничего, кроме тишины.
В мозгу у нее что-то щелкнуло. Изабо открыла глаза и взглянула на ясное и пустое небо. Что за имя можно сказать, не говоря? Что за имя, которое можно сказать безмолвно? Само безмолвие, разумеется.
Значит, Белые Боги действительно были безмолвны, раз их слова были тишиной. И как Изабо должна была узнать свое имя?
Она вспомнила, как ее опекунша и наставница Мегэн как-то давно сказала, отправляя ее в ее первый поиск: «Само путешествие будет твоим первым уроком». Это оказалось действительно так. Изабо узнала очень многое о себе самой и о мире в том первом трудном путешествии к морю. И в этом путешествии она тоже постигла очень многое. Она открыла в себе силы, об обладании которыми даже не подозревала. Обнаружила свой истинный Талант.
Внезапно ее охватило волнение. Она вскочила на ноги, не обращая внимания на сонный протестующий писк из рукава. Усталость слетела с нее, точно плащ. Теперь она знала, как ее имя. Хан'тинка, Многоликая. Изабо Оборотень.
В тот день, спускаясь к реке, Изабо заметила огромную когтистую лапу, высовывающуюся из-под снега точно так же, как высовывалась из-под лавины рука ледяного великана, чуть не убившего ее. Она встала рядом с ней на колени и увидела, что лапа принадлежит мертвой буранной сове. Полузасыпанная снегом, ее круглая голова была выгнута под странным углом, глаза закрыты. Она сняла с пояса свой сломанный нож и осторожно отрезала лапу. Размером с ее собственную руку, с четырьмя черными крючковатыми когтями, лапу обрамляли белые перья. Кость без труда сломалась под ножом, и Изабо повесила лапу на шею на плетеном шнурке.
Уже поднявшись, она заметила, что совиная лапа лежала на большом куске белого кристалла кварца. Изумленная, она подняла его и почувствовала, что ладонь у нее начало слегка покалывать, как будто она вошла с камнем в контакт. Изабо долго стояла, поворачивая камень в ладонях. Он был абсолютно симметричным, с двенадцатью гранями, от которых, вспыхивая, отражался солнечный свет. Она лишь однажды до того видела неограненный кристалл такой совершенной формы. Он стоял на ножках, сделанных в форме когтей, и был одной из самых бережно хранимых принадлежностей Мегэн. Очень осторожно, чувствуя благоговейный трепет, Изабо завернула камень в обрывки старой рубахи и положила его в сумку. Белые Боги воистину сказали свое слово.
Обратное путешествие в гавань заняло у Изабо больше месяца. Большую часть пути она шла вдоль русла реки, поскольку у ее теплых вод можно было найти множество съедобных растений. Несколько дней она провела в гавани Прайда Серого Волка, чествуемая семьей ее маленького друга. Он с гордостью носил косматую серую шкуру волка, с которым он вступил в бой и убил его в тот день, когда они выбрались из горы. Он получил имя Хан'морас, что означало «молниеносный и умный, как волк». Его левую щеку пересекал покрытый запекшейся кровью свежий шрам.
С туго набитой припасами сумкой и в новой одежде, Изабо наконец покинула теплую пещеру Серых Волков и отправилась домой. Хотя она не могла ехать вдоль русла реки на салазках, идти было легко, и Изабо продвигалась вперед довольно быстро. Буба блаженствовала в долине у реки, где было множество деревьев, на которых можно было посидеть, и уйма разнообразных насекомых, на которых можно было поохотиться. Изабо тоже блаженствовала, наслаждаясь возможностью поплавать в теплой воде и отдохнуть в душистом полумраке под соснами.
Но в конце концов ей все же пришлось уйти от реки и снова забраться в горы. Здесь продвижение замедлилось и стало трудным, чему немало способствовали плохая погода и крутые подъемы. Наконец она перебралась через горную вершину и оттуда смогла спуститься к гавани Прайда Огненного Дракона на салазках.
Вечером одного из последних дней зимы она устало брела вверх по склону, ведущему к гавани. Солнце уже зашло, и было очень холодно, но Изабо слишком сильно хотелось добраться до дома, чтобы искать место для ночлега. Ее остановил окрик часового, и ей пришлось кричать пароль, чтобы не быть застреленной из его арбалета. Но как только он понял, кто она такая, то поспешно отвел ее к Зажигающей Пламя, и она была встречена с такой теплотой и волнением, каких на ее памяти не проявлял ни один Хан'кобан.
Изабо была не единственным ребенком из прайда, посланным в ту зиму в поиск имени, но оказалась единственной из троих, кто вернулся из него. Их всех уже считали погибшими, и Изабо была ошеломлена, увидев, какое разрушительное воздействие произвело ее долгое отсутствие на лицо Зажигающей Пламя. Прабабка схватила ее в объятия и прижала к груди, и Изабо с изумлением заметила, что из-под ее тяжелых век катятся слезы.
Когда Зажигающая Пламя наконец отпустила ее, Изабо встала перед ней на колени, положив руки на бедра.
— Я прошу тебя рассказать историю о твоем имени, — церемониально сказала старая женщина. — Ответишь ли ты полно и правдиво?
— Ты спрашиваешь у меня мое имя. Назовешь ли ты мне свое имя в ответ?
— Да, — ответила Зажигающая Пламя. Изабо склонила голову и села, поджав ноги и положив руки ладонями вверх на бедра. Она устала и замерзла, а ее одежда отсырела от снега, но она рассказывала, не торопясь, как полагалось. Лишь Первые и Совет Шрамолицых Воинов могли услышать ее рассказ, и они слушали с огромным интересом, время от времени переговариваясь друг с другом гортанным словом или выразительным жестом.
Когда она рассказала о том, как превратилась в сову, они изумленно зашевелились. Изабо увидела, как Мать Мудрости улыбнулась и провела пальцем по когтю, висевшему у нее на шее. Изабо описала, как нелегко ей было вновь обрести свой человеческий вид, а потом как она охотилась в облике снежного льва. На этот раз изумленное шевеление было гораздо более заметным.
Наконец Изабо добралась до конца своего повествования. Она показала собравшимся слушателям совиную лапу, висевшую на шнурке у нее на груди. Все были поражены, даже Шрамолицые Воины, которые сначала посматривали на Изабо с некоторым пренебрежением, поскольку она вернулась без шкуры какого-нибудь недавно убитого хищника. Бывало и так, что из поиска возвращались без новой меховой шубы. Родной отец Изабо вернулся с живым драконом, а он был одним из величайших воинов прайда, хотя и не носил шкуру своего тотема. И совиная лапа тоже была знаком огромной силы, поэтому теперь они взглянули на нее с уважением и даже благоговейным страхом.
— Так я получила имя Хан'тинка, Многоликая, — закончила Изабо, — и научилась летать с совой, королевой ночи, вестницей богов.
Она склонила голову, и круг слушателей погрузился в тишину. Потом Зажигающая Пламя сказала еле слышно:
— Добро пожаловать в прайд, Хан'тинка. Меня зовут Хан'лиза, гордая и сильная, как снежная львица.
Первый Шрамолицый Воин повторил ее слова и назвал свое имя: Хан'дерна, храбрый, как саблезубый леопард. Следующей была Мать Мудрости. Она носила имя Хан'дерик, быстрая, как сокол. Совет воинов по одному, в строгом порядке их иерархии, тоже назвал ей свои имена. Учителя Изабо звали Хан'борнет, что означало «могучий, как медведь».
Когда все назвали ей свои имена, ей принесли кружку крепкого напитка из сброженных ягод, который назывался ика. Она сделала большой глоток, чуть не задохнувшись от его обжигающего вкуса. По ее телу разлился жар, а с ним пришла и эйфория, от которой голова у нее пошла кругом. Все по очереди делали глоток из кружки, призывая на нее благословение Белых Богов. Потом к ней подошла Мать Мудрости с острым кинжалом в руке.
Изабо успела почувствовать лишь укол страха, а потом Мать Мудрости двумя быстрыми движениями рассекла ей левую щеку. Изабо на миг обожгла боль, потом она почувствовала, как ее лицо залила теплая кровь. Она потрогала рану и увидела на пальцах кровь, хотя боли почти не было. Они дали ей еще ика , потом приложили к ране лед. Через некоторое время щека начала дергать, но от ика ее охватило приятное ощущение полета, и она почти не замечала боли.
Потом ее представили остальному прайду, хотя ее имя и осталось в секрете, известное лишь тем, кто слышал весь ее рассказ. В честь ее возвращения устроили пир, и Изабо, к ее огромному удовольствию, еду подавали первой. Перестав быть ребенком, она не должна была больше вместе с младшими дожидаться остатков со дна котла. Хан'кобаны никогда не смешивали еду и питье, но после того, как все поели, по кругу снова пустили кружку с ика, а потом устроили шуточные состязания в борьбе и демонстрацию акробатического искусства. В голове у Изабо все поплыло, и она впала в мертвый сон, а Хан'кобаны все прыгали и кувыркались по пещере.
Утром она проснулась с гудящей головой, пересохшим ртом, распухшим языком, бунтующим желудком и щекой, которая горела, как раскаленная. Она проглотила несколько пригоршней талого снега и снова провалилась в сон, зарывшись в свои меха. Когда она проснулась в следующий раз, то осторожно ощупала шрам на щеке, которая опухла и болела, потом склонилась над лужицей, чтобы осмотреть лицо. Вода смутно отразила треугольный шрам на ее левой щеке. Она осторожно намазала ее заживляющим бальзамом, съела немного хлеба и плодов и снова заснула.
Когда она проснулась в третий раз, снова было утро, и пещера была практически пуста. Ребятишки отправились пасти ульцев, а охотники на поиски развлечений. Рядом с ней сидела Мать Мудрости с закрытыми в медитации глазами. Как только Изабо села, прижав руку к кружащейся голове, а другой нащупывая свою деревянную чашку, глаза шаманки распахнулись. Она дала Изабо кружку с холодной водой, и та принялась жадно глотать, удивляясь, что через два дня после пира все еще чувствует себя, как выжатая тряпка. Мать Мудрости угрюмо улыбнулась.
— Ика заставляет даже самых сильных воинов на следующее утро мечтать об избавлении смерти, — сказала она. — Покажи мне свой камень.
Изабо взглянула на нее, удивляясь, откуда шаманка узнала о кристалле. Она собиралась с гордостью продемонстрировать мерцающий камень перед всеми, но почему-то это вылетело у нее из головы. Она показала наставнице кристалл, и та внимательно осмотрела его, хотя и не стала брать в руки.
Мудрая женщина медленно кивнула, потом сказала:
— Его называют ледяным камнем. Мы считаем, что это окаменевший лед. Камень способности к ясновидению, дальновидению и предсказанию будущего. Это знак огромного благоволения богов снега и льда. Береги свой камень, Хан'тинка.
При звуке своего нового имени Изабо слегка вздрогнула. Оборотень. Она подумала, что же скажет Мегэн, когда узнает, и ей страшно захотелось увидеть свою старую опекуншу и поведать ей о своих приключениях.
— Мне пора возвращаться домой, — сказала она внезапно.
Мать Мудрости кивнула.
— Тебе предстоит еще множество долгих путешествий, прежде чем ты станешь достойной седьмого шрама, — сказала она, коснувшись длинным суставчатым пальцем шрама между бровями Изабо. — Пока что Белые Боги были милостивы к тебе. Ты перед ними в долгу. Когда-нибудь они потребуют платы. А пока помни, чему тебя учили. Учись и храни молчание.
Изабо кивнула.
— Да, — пообещала она, понимая, что тем самым принимает на себя еще один гис.
ПЕЩЕРА ТЫСЯЧИ КОРОЛЕЙ
На берегу этой холодной бушующей реки не было никакого места, где можно было бы отдохнуть, поэтому им пришлось возвратиться по галерее назад, в тепло пещеры наверху. Изабо развесила их одежду сушиться у входа в самый большой туннель, откуда вместе с клубами дыма и пламени вырывался теплый воздух. Потом она сделала им жидкой каши из своих орехов и трав, его диких злаков и воды из бурлящего источника, жалея, что у нее нет ни капли меда, чтобы хоть как-то перебить ее солено-горький вкус. Поев, они прижались друг к другу, прикрывшись шубой Изабо, пока, наконец, дрожь мало-помалу не прошла.
— Благодарю тебя, — прошептал рогатый мальчик. — Я перед тобой в долгу.
Изабо покачала головой.
— Ты спас мне жизнь в горах, теперь я спасла твою жизнь. Ты ничего мне не должен.
Он кивнул, и они снова прижались друг к другу, ища утешения в этой близости. Повсюду вокруг вздыхала и булькала темнота, а в углах вспыхивало пламя, на несколько секунд озаряя причудливые кучи золы. Буба спала на колене у Изабо, поставив уши торчком и нахохлившись.
Проснулась Изабо несколько часов спустя. Лишь красноватое зарево из огненных туннелей освещало пещеру, и она некоторое время лежала и смотрела на их зловещее сияние, силясь проглотить тугой комок в горле. Они с мальчиком обследовали все остальные коридоры, и Изабо понимала, что теперь им придется бросить вызов более опасным маршрутам. Ее спутник проснулся чуть позже, и они в подавленном молчании собрались и пошли через пещеру, перекинувшись едва ли парой слов.
— Можно начать с этого, — сказала Изабо, махнув рукой в направлении того туннеля, который светился ярче всех. — Мы перепробовали все безопасные и легкие маршруты, так что не будем тянуть кота за хвост и поскорее с этим разделаемся.
Хотя мальчик и не знал этого выражения, он понял интонацию и пожал плечами. Ни один будущий хан'кобанский воин ни за что не позволил бы себе показаться менее храбрым и отважным, чем другой, в особенности если этот другой не был даже настоящим Хан'кобаном. Поэтому несмотря на зловещую красноту зарева, клубы черного дыма и угрожающий вид зияющего входа в туннель он без колебаний пошел впереди нее.
Жара ударила им в лицо, точно гигантский кулак, как только они вошли. По стенам и потолку метались огненные тени, и в глазах у них тут же защипало от едких испарений. Изабо немедленно пожалела о своей опрометчивости, но теперь уже не могла повернуть обратно, будучи в своем роде ничуть не менее гордой, чем маленький Хан'кобан. Они осторожно двинулись вперед, переступая через трещины в земле, из которых с шипением вырывался дым. Каждое дуновение ветра казалась пригоршней огня, брошенной им в лицо. Изабо закрыла рот клоком материи, оторванным от рубахи, и через миг ее спутник последовал ее примеру.
Они дошли до огненной ямы, в которой бурлил расплавленный камень. Черный на поверхности, он вздымался и булькал, точно пригоревшая каша, покрытая там и сям красными пузырями, взрывавшимися брызгами белого огня. По краям этого адского котла шел лишь узкий каменный выступ, по которому им пришлось пробираться, цепляясь за гладкую скалу негнущимися от страха пальцами. Им как-то удалось благополучно обогнуть это озеро лавы, и они с лихорадочно колотящимися сердцами поспешили прочь по туннелю. За спиной у них раздалось оглушительное шипение, и они, оглянувшись, увидели, как позади расцвела гигантская огненная арка. Если бы они в этот миг все еще находились на краю огненного котла, обоих неминуемо настигла бы страшная смерть.
Путь становился все более гладким и прохладным, пылающие трещины в скале попадались все реже и были все меньше. Изабо и рогатый мальчик быстро шагали, несмотря на усталость, а Буба летела перед ними, точно подхваченная ветром горстка серого пепла. Впереди блеснул свет, и они бросились бежать несмотря на притягивавшие их к земле тяжелые меха, салазки и усталость. Туннель вывел их в пещеру, все стены и пол которой были волнистыми, точно черный лед, где сквозь трещины пробивался слабый солнечный свет. Им пришлось ползти на четвереньках, вытаскивая то и дело застревающие салазки. Когда они выбрались наружу, жадно глотая свежий воздух, пьянящий, точно сливовое вино, в глаза им ударил ослепительный свет.
Они стояли на заснеженном склоне, уходившим вниз мягкими белыми складками, прекрасными, точно подвенечное платье банри. Солнце било им в глаза, поднимаясь по небу, ясному и голубому наверху и с мягкими кучами облаков, облепивших горизонт и походивших на еще одну горную гряду. Было очень тихо.
— Боги поглотили нас, — с благоговением в голосе сказал рогатый мальчик. — А теперь что нам делать?
Впервые за многие дни Изабо вспомнила странную загадку, которую Мать Мудрости сказала ей на прощание.
— процитировала она.
— Безмолвно ты мне скажешь мое имя,
Которое носить мне суждено отныне.
Неужто ты обязан говорить? Зачем тогда
Одно и то же повторяешь ты всегда?
Они переглянулись, потом мальчик очень медленно проговорил:
— Думаю, нам лучше разделиться, чтобы мы услышали то, что Белые Боги должны нам сказать, в одиночестве.
Изабо кивнула. Они пожали друг другу предплечья по обычаю Шрамолицых Воинов, потом сделали жесты пожелания удачи и прощания.
— Я не забуду тебя, — сказал он.
— И я тебя тоже, — ответила Изабо. — Жаль, что я не знаю своего имен, а то обязательно сказала бы его тебе.
— Возможно, скоро мы их узнаем, — отозвался он с тревогой и недоумением в голосе. Оба понимали, что прошли посвящение. И где же тогда был голос Белых Богов, называющий им их имена и тотемы?
Изабо смотрела, как он медленно брел по снегу, потом последовала его примеру, слишком усталая, чтобы пристегнуть к ногам свои салазки. Добравшись до небольшой рощицы, она уселась, прислонившись спиной к одному из деревьев и оглядывая долину. По ней, извиваясь, бежал Плач Богов, но она находилась слишком далеко от него и не слышала его рыдания. Все было тихо.
Изабо произнесла эти слова вслух, хотя и совсем негромко. Буба устроилась у нее на колене, сонно моргая. Изабо повторила загадку. Что за имя, которое можно сказать, не говоря?
— Безмолвно ты мне скажешь мое имя,
Которое носить мне суждено отныне.
Неужто ты обязан говорить? Зачем тогда
Одно и то же повторяешь ты всегда?
Здесь так уютно и тихо, подумала она дремотно. В этой снежной пустыне не было слышно ни птичьих песен, ни стрекота насекомых. Вокруг царило одно лишь снежное безмолвие. «Будь как снег», — не раз повторял ей ее учитель. — «Снег нежен, снег молчалив, снег безжалостен». Как Белые Боги, подумалось Изабо. Жестокие, холодные и безмолвные. Почему они не говорят со мной?
Мысли у нее начали путаться. Она сердито подумала, почему Хан'кобаны вечно говорили загадками. Как Бран, маленький клюрикон, который помог спасти ей жизнь, когда она, искалеченная, скрывалась от Оула. Он тоже любил говорить загадками. Изабо со странным смешком задумалась, не были ли клюриконы в родстве с Хан'кобанами — одни такие высокие, белые и угрюмые, а другие маленькие, мохнатые и искрящиеся озорством.
Буба заползла Изабо в рукав, готовясь уснуть и что-то бормоча на своем совином языке. Изабо положила голову на руки и закрыла глаза. Она очень устала. Почему Белые Боги не говорят? — подумала она, ощутив приступ паники. Я не могу вернуться в прайд без имени…
Что было самое странное с клюриконами, так это то, что многие их загадки на поверку оказывались очень меткими и попадали не в бровь, а в глаз. Сначала они казались полной бессмыслицей, но потом оказывалось, что в них скрыта редкостная точность и прозорливость. Может, хан'кобанские загадки тоже обладали этим свойством?
Первый Сказитель напутствовал ее словами «Пока ищешь, не найдешь». Тогда Изабо чуть не рассмеялась ему в лицо, настолько по-хан'кобански бессмысленной ей показалась эта поговорка. И все же сейчас она именно тем и занималась, что искала смысл этой загадки, искала свое имя и тотем, отчаянно искала какой-то лик или голос, который скажет ей то, что она хотела знать. Искала, но ничего не находила. Ничего, кроме тишины.
В мозгу у нее что-то щелкнуло. Изабо открыла глаза и взглянула на ясное и пустое небо. Что за имя можно сказать, не говоря? Что за имя, которое можно сказать безмолвно? Само безмолвие, разумеется.
Значит, Белые Боги действительно были безмолвны, раз их слова были тишиной. И как Изабо должна была узнать свое имя?
Она вспомнила, как ее опекунша и наставница Мегэн как-то давно сказала, отправляя ее в ее первый поиск: «Само путешествие будет твоим первым уроком». Это оказалось действительно так. Изабо узнала очень многое о себе самой и о мире в том первом трудном путешествии к морю. И в этом путешествии она тоже постигла очень многое. Она открыла в себе силы, об обладании которыми даже не подозревала. Обнаружила свой истинный Талант.
Внезапно ее охватило волнение. Она вскочила на ноги, не обращая внимания на сонный протестующий писк из рукава. Усталость слетела с нее, точно плащ. Теперь она знала, как ее имя. Хан'тинка, Многоликая. Изабо Оборотень.
В тот день, спускаясь к реке, Изабо заметила огромную когтистую лапу, высовывающуюся из-под снега точно так же, как высовывалась из-под лавины рука ледяного великана, чуть не убившего ее. Она встала рядом с ней на колени и увидела, что лапа принадлежит мертвой буранной сове. Полузасыпанная снегом, ее круглая голова была выгнута под странным углом, глаза закрыты. Она сняла с пояса свой сломанный нож и осторожно отрезала лапу. Размером с ее собственную руку, с четырьмя черными крючковатыми когтями, лапу обрамляли белые перья. Кость без труда сломалась под ножом, и Изабо повесила лапу на шею на плетеном шнурке.
Уже поднявшись, она заметила, что совиная лапа лежала на большом куске белого кристалла кварца. Изумленная, она подняла его и почувствовала, что ладонь у нее начало слегка покалывать, как будто она вошла с камнем в контакт. Изабо долго стояла, поворачивая камень в ладонях. Он был абсолютно симметричным, с двенадцатью гранями, от которых, вспыхивая, отражался солнечный свет. Она лишь однажды до того видела неограненный кристалл такой совершенной формы. Он стоял на ножках, сделанных в форме когтей, и был одной из самых бережно хранимых принадлежностей Мегэн. Очень осторожно, чувствуя благоговейный трепет, Изабо завернула камень в обрывки старой рубахи и положила его в сумку. Белые Боги воистину сказали свое слово.
Обратное путешествие в гавань заняло у Изабо больше месяца. Большую часть пути она шла вдоль русла реки, поскольку у ее теплых вод можно было найти множество съедобных растений. Несколько дней она провела в гавани Прайда Серого Волка, чествуемая семьей ее маленького друга. Он с гордостью носил косматую серую шкуру волка, с которым он вступил в бой и убил его в тот день, когда они выбрались из горы. Он получил имя Хан'морас, что означало «молниеносный и умный, как волк». Его левую щеку пересекал покрытый запекшейся кровью свежий шрам.
С туго набитой припасами сумкой и в новой одежде, Изабо наконец покинула теплую пещеру Серых Волков и отправилась домой. Хотя она не могла ехать вдоль русла реки на салазках, идти было легко, и Изабо продвигалась вперед довольно быстро. Буба блаженствовала в долине у реки, где было множество деревьев, на которых можно было посидеть, и уйма разнообразных насекомых, на которых можно было поохотиться. Изабо тоже блаженствовала, наслаждаясь возможностью поплавать в теплой воде и отдохнуть в душистом полумраке под соснами.
Но в конце концов ей все же пришлось уйти от реки и снова забраться в горы. Здесь продвижение замедлилось и стало трудным, чему немало способствовали плохая погода и крутые подъемы. Наконец она перебралась через горную вершину и оттуда смогла спуститься к гавани Прайда Огненного Дракона на салазках.
Вечером одного из последних дней зимы она устало брела вверх по склону, ведущему к гавани. Солнце уже зашло, и было очень холодно, но Изабо слишком сильно хотелось добраться до дома, чтобы искать место для ночлега. Ее остановил окрик часового, и ей пришлось кричать пароль, чтобы не быть застреленной из его арбалета. Но как только он понял, кто она такая, то поспешно отвел ее к Зажигающей Пламя, и она была встречена с такой теплотой и волнением, каких на ее памяти не проявлял ни один Хан'кобан.
Изабо была не единственным ребенком из прайда, посланным в ту зиму в поиск имени, но оказалась единственной из троих, кто вернулся из него. Их всех уже считали погибшими, и Изабо была ошеломлена, увидев, какое разрушительное воздействие произвело ее долгое отсутствие на лицо Зажигающей Пламя. Прабабка схватила ее в объятия и прижала к груди, и Изабо с изумлением заметила, что из-под ее тяжелых век катятся слезы.
Когда Зажигающая Пламя наконец отпустила ее, Изабо встала перед ней на колени, положив руки на бедра.
— Я прошу тебя рассказать историю о твоем имени, — церемониально сказала старая женщина. — Ответишь ли ты полно и правдиво?
— Ты спрашиваешь у меня мое имя. Назовешь ли ты мне свое имя в ответ?
— Да, — ответила Зажигающая Пламя. Изабо склонила голову и села, поджав ноги и положив руки ладонями вверх на бедра. Она устала и замерзла, а ее одежда отсырела от снега, но она рассказывала, не торопясь, как полагалось. Лишь Первые и Совет Шрамолицых Воинов могли услышать ее рассказ, и они слушали с огромным интересом, время от времени переговариваясь друг с другом гортанным словом или выразительным жестом.
Когда она рассказала о том, как превратилась в сову, они изумленно зашевелились. Изабо увидела, как Мать Мудрости улыбнулась и провела пальцем по когтю, висевшему у нее на шее. Изабо описала, как нелегко ей было вновь обрести свой человеческий вид, а потом как она охотилась в облике снежного льва. На этот раз изумленное шевеление было гораздо более заметным.
Наконец Изабо добралась до конца своего повествования. Она показала собравшимся слушателям совиную лапу, висевшую на шнурке у нее на груди. Все были поражены, даже Шрамолицые Воины, которые сначала посматривали на Изабо с некоторым пренебрежением, поскольку она вернулась без шкуры какого-нибудь недавно убитого хищника. Бывало и так, что из поиска возвращались без новой меховой шубы. Родной отец Изабо вернулся с живым драконом, а он был одним из величайших воинов прайда, хотя и не носил шкуру своего тотема. И совиная лапа тоже была знаком огромной силы, поэтому теперь они взглянули на нее с уважением и даже благоговейным страхом.
— Так я получила имя Хан'тинка, Многоликая, — закончила Изабо, — и научилась летать с совой, королевой ночи, вестницей богов.
Она склонила голову, и круг слушателей погрузился в тишину. Потом Зажигающая Пламя сказала еле слышно:
— Добро пожаловать в прайд, Хан'тинка. Меня зовут Хан'лиза, гордая и сильная, как снежная львица.
Первый Шрамолицый Воин повторил ее слова и назвал свое имя: Хан'дерна, храбрый, как саблезубый леопард. Следующей была Мать Мудрости. Она носила имя Хан'дерик, быстрая, как сокол. Совет воинов по одному, в строгом порядке их иерархии, тоже назвал ей свои имена. Учителя Изабо звали Хан'борнет, что означало «могучий, как медведь».
Когда все назвали ей свои имена, ей принесли кружку крепкого напитка из сброженных ягод, который назывался ика. Она сделала большой глоток, чуть не задохнувшись от его обжигающего вкуса. По ее телу разлился жар, а с ним пришла и эйфория, от которой голова у нее пошла кругом. Все по очереди делали глоток из кружки, призывая на нее благословение Белых Богов. Потом к ней подошла Мать Мудрости с острым кинжалом в руке.
Изабо успела почувствовать лишь укол страха, а потом Мать Мудрости двумя быстрыми движениями рассекла ей левую щеку. Изабо на миг обожгла боль, потом она почувствовала, как ее лицо залила теплая кровь. Она потрогала рану и увидела на пальцах кровь, хотя боли почти не было. Они дали ей еще ика , потом приложили к ране лед. Через некоторое время щека начала дергать, но от ика ее охватило приятное ощущение полета, и она почти не замечала боли.
Потом ее представили остальному прайду, хотя ее имя и осталось в секрете, известное лишь тем, кто слышал весь ее рассказ. В честь ее возвращения устроили пир, и Изабо, к ее огромному удовольствию, еду подавали первой. Перестав быть ребенком, она не должна была больше вместе с младшими дожидаться остатков со дна котла. Хан'кобаны никогда не смешивали еду и питье, но после того, как все поели, по кругу снова пустили кружку с ика, а потом устроили шуточные состязания в борьбе и демонстрацию акробатического искусства. В голове у Изабо все поплыло, и она впала в мертвый сон, а Хан'кобаны все прыгали и кувыркались по пещере.
Утром она проснулась с гудящей головой, пересохшим ртом, распухшим языком, бунтующим желудком и щекой, которая горела, как раскаленная. Она проглотила несколько пригоршней талого снега и снова провалилась в сон, зарывшись в свои меха. Когда она проснулась в следующий раз, то осторожно ощупала шрам на щеке, которая опухла и болела, потом склонилась над лужицей, чтобы осмотреть лицо. Вода смутно отразила треугольный шрам на ее левой щеке. Она осторожно намазала ее заживляющим бальзамом, съела немного хлеба и плодов и снова заснула.
Когда она проснулась в третий раз, снова было утро, и пещера была практически пуста. Ребятишки отправились пасти ульцев, а охотники на поиски развлечений. Рядом с ней сидела Мать Мудрости с закрытыми в медитации глазами. Как только Изабо села, прижав руку к кружащейся голове, а другой нащупывая свою деревянную чашку, глаза шаманки распахнулись. Она дала Изабо кружку с холодной водой, и та принялась жадно глотать, удивляясь, что через два дня после пира все еще чувствует себя, как выжатая тряпка. Мать Мудрости угрюмо улыбнулась.
— Ика заставляет даже самых сильных воинов на следующее утро мечтать об избавлении смерти, — сказала она. — Покажи мне свой камень.
Изабо взглянула на нее, удивляясь, откуда шаманка узнала о кристалле. Она собиралась с гордостью продемонстрировать мерцающий камень перед всеми, но почему-то это вылетело у нее из головы. Она показала наставнице кристалл, и та внимательно осмотрела его, хотя и не стала брать в руки.
Мудрая женщина медленно кивнула, потом сказала:
— Его называют ледяным камнем. Мы считаем, что это окаменевший лед. Камень способности к ясновидению, дальновидению и предсказанию будущего. Это знак огромного благоволения богов снега и льда. Береги свой камень, Хан'тинка.
При звуке своего нового имени Изабо слегка вздрогнула. Оборотень. Она подумала, что же скажет Мегэн, когда узнает, и ей страшно захотелось увидеть свою старую опекуншу и поведать ей о своих приключениях.
— Мне пора возвращаться домой, — сказала она внезапно.
Мать Мудрости кивнула.
— Тебе предстоит еще множество долгих путешествий, прежде чем ты станешь достойной седьмого шрама, — сказала она, коснувшись длинным суставчатым пальцем шрама между бровями Изабо. — Пока что Белые Боги были милостивы к тебе. Ты перед ними в долгу. Когда-нибудь они потребуют платы. А пока помни, чему тебя учили. Учись и храни молчание.
Изабо кивнула.
— Да, — пообещала она, понимая, что тем самым принимает на себя еще один гис.
ПЕЩЕРА ТЫСЯЧИ КОРОЛЕЙ
Своды Пещеры Тысячи Королей маячили далеко вверху, а на гладких поблескивающих стенах играли отблески отраженного света. Свет струился из отверстия высоко над их головами, глубоко проникая в зеленую воду, колышущуюся и плещущуюся о скалы. В дальнем конце огромной пещеры серебристыми каскадами низвергался водопад, разлетаясь завесой пара и мелкой водяной взвеси. Из этой дымки поднимался высокий сверкающий трон, построенный на выступе скалы, прорезавшей пенистую воду у подножия водопада. Выточенный из хрусталя, трон улавливал солнечные лучи и превращал их в снопы льдистых искр, слепивших глаз.
На хрустальном троне восседал Фэйргийский король. Гладкий и мускулистый, точно тигровая акула, с перламутрово мерцающей кожей, он был облачен в одну лишь мантию из белого тюленьего меха и украшенную драгоценными камнями юбку из водорослей, с пояса которой свисали кинжалы из стали и из резного коралла. На его мощной шее висело огромное множество ожерелий из водорослей с нанизанными на них кораллами и драгоценными камнями, а голову венчала корона с жемчугом и алмазами. В самом ее центре красовалась черная жемчужина размером с яйцо буревестника, загадочно поблескивавшая тусклым светом. Волосы покрывалом черного шелка ниспадали из-под короны, а по обеим сторонам безгубого рта торчали два длинных зазубренных клыка. Это было жестокое лицо, презрительное и неумолимое.
У его ног сидела тройка его любимых жен, все как одна с бледно-серебристыми глазами, похожими на лунный свет на морской пене, и иссиня-черными волосами, в которые были вплетены жемчужины и белые кораллы. К самому основанию скалы была прикована человеческая наложница. Ее матовая кожа была почти такой же голубой, как и их, от холода, а волосы убраны в столь же изысканную прическу. Нов ее глазах было лишь безнадежное отчаяние, и она съеживалась в комочек каждый раз, когда король грозно возвышал голос, а это случалось совсем не редко. Прикована она была не для того, чтобы не сбежала, а для того, чтобы не попыталась утопиться.
Семнадцать сыновей короля расположились по обеим сторонам от его трона на скалах или боролись в ледяной воде. Хотя водопад, низвергавшийся из пещер наверху, был обжигающе горячим, глубины колодца в Пещере Тысяч Королей никогда не прогревались. Он был холодным, как море снаружи, где плавали айсберги.
На многочисленных ярусах пещеры толпились фэйргийские воины, болтая, играя в игры, слушая песни наложниц или зловещий вой раковин. Их было здесь три сотни, элита фэйргийского войска, отдыхающая от ледяных штормов, бушующих снаружи.
Нила, семнадцатый сын, уселся как можно дальше от трона. В отличие от его братьев, на нем не было многочисленных ожерелий и браслетов с вплетенными в них кораллами, бирюзой, аметистами и морскими алмазами. Он носил лишь подвешенную на тонком шнурке из тюленьей кожи черную жемчужину, которую нашел в летних морях.
Фанд подошла и встала перед ним на колени, протянув поднос с лакомствами. Он принял ломтик сырой рыбы с икрой, не отрываясь от игры в кости. Еще одна рабыня наполнила его кубок вином из морского лука. Фанд дождалась, когда она отошла, потом очень тихо сказала:
— Будь осторожен. Я чувствую холодные течения недобрых намерений. Берегись.
Нила откинул голову и засунул рыбу в рот. Проглотив ее, он оглядел пещеру. По меньшей мере трое из его братьев смотрели на него, растянув безгубые рты в довольном предвкушении. Заметив на себе его взгляд, они отвели глаза, безуспешно попытавшись скрыть улыбки. Нила почувствовал, как все его мышцы напряглись. Усилием воли он заставил себя вернуться к игре, не меняя выражения лица. Он бросил кости, потом поднес ко рту кубок с вином. Если бы все его чувства не были обострены до предела, он ни за что бы не заметил еле уловимого покалывания в губах. Но он его почувствовал, и каждая клеточка в его теле закричала. Он невольно выплюнул все то вино, которое успел набрать в рот, заставив соседей с удивлением взглянуть на него.
— Должно быть, этот морской лук перезрел, — выдавил он. Язык не повиновался ему.
Он с поклоном и торопливыми извинениями поднялся и отправился в конец Пещеры Тысячи Королей. Ступени вели мимо водопадов в темный лабиринт туннелей, носивших название Бездонных Пещер. Спотыкаясь, он поднялся по ним, пока не очутился там, где его никто уже не мог видеть, наклонился и несколько раз прополоскал рот. Щеки изнутри и горло совершенно онемели. Его затошнило, но он изо всех сил сопротивлялся волнам горячей тошноты, накатывавшим на него. Наконец Нила остановился, повесив голову и дрожа от запоздалого потрясения. Если бы он проглотил это вино, то умер бы мучительной смертью. Он уже был бы мертв, а его братья улыбались бы про себя.
Наконец он поднялся и на нетвердых ногах доковылял до своей пещеры. Хотя она выходила на поверхность утеса, сейчас вход в пещеру был затянут льдом, и внутри было темно и тихо. Он тщательно вытряхнул свои тюленьи меха, потом влез под них и свернулся калачиком. Его все еще била дрожь.
Прошло еще немало часов, прежде чем онемение его щек превратилось в жжение, которое чуть не свело его с ума. Его мучила жажда, желудок бунтовал, руки и ноги тряслись. Хотя он и не глотал отравленное вино, достаточное его количество проникло сквозь поры его кожи, и ему было очень плохо. В какой-то момент он почувствовал на лбу прохладную руку, потом Фанд приподняла его голову и накормила его льдинками. После этого он заснул, хотя сон его был полон горячечных кошмаров. Когда много позже он проснулся, словно от толчка, она все еще была рядом с ним с кубком ледяной воды, слегка смягчившей его воспаленное горло.
На хрустальном троне восседал Фэйргийский король. Гладкий и мускулистый, точно тигровая акула, с перламутрово мерцающей кожей, он был облачен в одну лишь мантию из белого тюленьего меха и украшенную драгоценными камнями юбку из водорослей, с пояса которой свисали кинжалы из стали и из резного коралла. На его мощной шее висело огромное множество ожерелий из водорослей с нанизанными на них кораллами и драгоценными камнями, а голову венчала корона с жемчугом и алмазами. В самом ее центре красовалась черная жемчужина размером с яйцо буревестника, загадочно поблескивавшая тусклым светом. Волосы покрывалом черного шелка ниспадали из-под короны, а по обеим сторонам безгубого рта торчали два длинных зазубренных клыка. Это было жестокое лицо, презрительное и неумолимое.
У его ног сидела тройка его любимых жен, все как одна с бледно-серебристыми глазами, похожими на лунный свет на морской пене, и иссиня-черными волосами, в которые были вплетены жемчужины и белые кораллы. К самому основанию скалы была прикована человеческая наложница. Ее матовая кожа была почти такой же голубой, как и их, от холода, а волосы убраны в столь же изысканную прическу. Нов ее глазах было лишь безнадежное отчаяние, и она съеживалась в комочек каждый раз, когда король грозно возвышал голос, а это случалось совсем не редко. Прикована она была не для того, чтобы не сбежала, а для того, чтобы не попыталась утопиться.
Семнадцать сыновей короля расположились по обеим сторонам от его трона на скалах или боролись в ледяной воде. Хотя водопад, низвергавшийся из пещер наверху, был обжигающе горячим, глубины колодца в Пещере Тысяч Королей никогда не прогревались. Он был холодным, как море снаружи, где плавали айсберги.
На многочисленных ярусах пещеры толпились фэйргийские воины, болтая, играя в игры, слушая песни наложниц или зловещий вой раковин. Их было здесь три сотни, элита фэйргийского войска, отдыхающая от ледяных штормов, бушующих снаружи.
Нила, семнадцатый сын, уселся как можно дальше от трона. В отличие от его братьев, на нем не было многочисленных ожерелий и браслетов с вплетенными в них кораллами, бирюзой, аметистами и морскими алмазами. Он носил лишь подвешенную на тонком шнурке из тюленьей кожи черную жемчужину, которую нашел в летних морях.
Фанд подошла и встала перед ним на колени, протянув поднос с лакомствами. Он принял ломтик сырой рыбы с икрой, не отрываясь от игры в кости. Еще одна рабыня наполнила его кубок вином из морского лука. Фанд дождалась, когда она отошла, потом очень тихо сказала:
— Будь осторожен. Я чувствую холодные течения недобрых намерений. Берегись.
Нила откинул голову и засунул рыбу в рот. Проглотив ее, он оглядел пещеру. По меньшей мере трое из его братьев смотрели на него, растянув безгубые рты в довольном предвкушении. Заметив на себе его взгляд, они отвели глаза, безуспешно попытавшись скрыть улыбки. Нила почувствовал, как все его мышцы напряглись. Усилием воли он заставил себя вернуться к игре, не меняя выражения лица. Он бросил кости, потом поднес ко рту кубок с вином. Если бы все его чувства не были обострены до предела, он ни за что бы не заметил еле уловимого покалывания в губах. Но он его почувствовал, и каждая клеточка в его теле закричала. Он невольно выплюнул все то вино, которое успел набрать в рот, заставив соседей с удивлением взглянуть на него.
— Должно быть, этот морской лук перезрел, — выдавил он. Язык не повиновался ему.
Он с поклоном и торопливыми извинениями поднялся и отправился в конец Пещеры Тысячи Королей. Ступени вели мимо водопадов в темный лабиринт туннелей, носивших название Бездонных Пещер. Спотыкаясь, он поднялся по ним, пока не очутился там, где его никто уже не мог видеть, наклонился и несколько раз прополоскал рот. Щеки изнутри и горло совершенно онемели. Его затошнило, но он изо всех сил сопротивлялся волнам горячей тошноты, накатывавшим на него. Наконец Нила остановился, повесив голову и дрожа от запоздалого потрясения. Если бы он проглотил это вино, то умер бы мучительной смертью. Он уже был бы мертв, а его братья улыбались бы про себя.
Наконец он поднялся и на нетвердых ногах доковылял до своей пещеры. Хотя она выходила на поверхность утеса, сейчас вход в пещеру был затянут льдом, и внутри было темно и тихо. Он тщательно вытряхнул свои тюленьи меха, потом влез под них и свернулся калачиком. Его все еще била дрожь.
Прошло еще немало часов, прежде чем онемение его щек превратилось в жжение, которое чуть не свело его с ума. Его мучила жажда, желудок бунтовал, руки и ноги тряслись. Хотя он и не глотал отравленное вино, достаточное его количество проникло сквозь поры его кожи, и ему было очень плохо. В какой-то момент он почувствовал на лбу прохладную руку, потом Фанд приподняла его голову и накормила его льдинками. После этого он заснул, хотя сон его был полон горячечных кошмаров. Когда много позже он проснулся, словно от толчка, она все еще была рядом с ним с кубком ледяной воды, слегка смягчившей его воспаленное горло.