– Да, страшная эта и мудрая сказка, – сказал Зуев, задумчиво глядя на дорогу, уже освещенную месяцем.
   Дорога, дорога! Сотнями, тысячами километров ложишься ты под колеса путешественника. То тянешься ровной накатанной гладью, то забугришься и запетляешь, станешь волнистой и неровной. А то вдруг затеряешься и почти исчезнешь в разнотравье степи, разлившись тропинками и дорожками по оврагам и буеракам.
   Сколько прошел ты, российский путешественник, сколько людей встречал, зла видел и горя! Но не отчаивался, не падал духом. «Мир на добрых людях держится», – говорил замуштрованный, изувеченный и израненный твой отец. Действительно, вот рядом едет его провожатый, мудрый, тихий и смелый запорожский казак Щербань, потерявший дочь, жену и сына, сохранивший доброту, интерес к жизни и светлый разум. А сколько талантливого и ученого люду видел ты на Руси, в Сибири, здесь на Украине, в Новых землях.
   В Харькове Василий видел, о том описал Эйлеру, механика Захаржевского, привязанного к своему искусству и сумевшего изготовить астрономические телескопы с крупными стеклами и пневматические машины. А в Курске полуопальный губернатор Свистунов составил карту смертей во всей губернии, записав болезни и года рождения умерших. Другую запись о рождении, браках и смертях всех поселян составил он по уездам, где отметил, что число смертей от пятилетия к пятилетию возрастает. Это же целая система действий! Свистунов собирал коллекции, делал записи и все это готов был отдать академии или Медицинской коллегии. Но те в столичной гордыне внимания не проявили. Просвещенному человеку опасен как невежда, так и невежа. Оные как среди простого люда, так и среди людей высшего света бывают. Многие из академиков, своим званьем прикрываясь, к истинным заботам науки раченья не проявляют, больше о своих собственных нуждах пекутся. А Зуев хотел вызвать к открытиям и поискам на местах интерес. Во время посещения Ненасытецкого порога он видел, как местный предприниматель Фалеев первым стал расчищать Днепровские пороги. В малую воду в камнях пробивали солдаты стальным буром отверстия, и в эти отверстия закладывались патроны в виде жестяных трубок, начиненных порохом. Трубки взрывались при помощи фитилей…
   «Труднейшая работа бурить камни под водою, и потому не без ужасу смотреть должно, как солдаты и работники по два человека на плотике, зацепись за камень, посреди той сильной быстрины и шума держатся, сидят как чайки и долбят в оной». Фалеев же организовал рытье обводного канала, где было занято 300 человек. Все открывало широкие горизонты отечеству.
   Сколько же увидел он, Василий Зуев, солдатский сын, посланец академии, сколько он узнал, сколько может рассказать! Какую сослужить службу российской науке?
   Но и трудности, лишения на его долю свалились немалые. Возблагодарят ли? Поймут ли? Займет ли он достойное место в академии?
   Василий не мог на все это ответить с уверенностью. А его ведь уже здесь, в Херсоне, приглашали служить во французскую фирму, просили передать материалы. Деньги, наверное, немалые бы заплатили.
   Нет, он будет работать не покладая рук, днем и ночью, но свою задачу выполнит. Он откроет для России, для отечества эти южные земли, опишет их, расскажет об их богатствах.
   И когда заколосятся тут хлеба, станут заводы, пойдут корабли – не раз вспомнят зоркий глаз Василия Зуева, преодолевшего на своем пути великие трудности, важное приметившего, описавшего земли Новороссийские и полнокровно утвердившего на карте российской науки сей край.

АКЦИДЕНЦИЯ

   Надобно остановить грабительство или, чтоб сказать яснее, беспрестанное
   взяточничество, которое почти совершенно истощает людей… Сколько я мог
   приметить, это лихоимство производит в жителях наиболее ропота,
   потому что всякий, кто имеет с ним малейшее дело, гробит их.
Г. Д е р ж а в и н. Из письма казанскому губернатору Бранту


   4 июля 1774 года

   Писарь взял монету, повертел между пальцами, посмотрел на нее с презрением, аккуратно положил в стоящий на лавке мешочек, обмакнул гусиное перо, снял с него чернильную дрянь и строго сказал: «За изложение плата особая». Бородатый горожанин понятливо закачал головой:
   – Нешто мы не понимаем, господин хороший, что мы просто за согласие ваше благодарили.
   …Шарль Мовэ заканчивал разговор с заместителем коменданта, распределителем квартир, описывая блестящую картину открываемого с его помощью в центре города салона мод, причесок и обучения прекрасным манерам.
   – В Петербурге без этого не мыслят ваш город.
   Квартирмейстер недоверчиво морщился:
   – Какие уж тут манеры! Турки за сто верст, флот надо строить, война неизбежна.
   Шарль занервничал, задуманное внедрение в южный форпост русских срывалось. Город был грязный, неустроенный, хорошие здания сосредоточены, по сути, только в центре, здесь были офицеры, их жены, иногда наезжал Потемкин и его болтливая свита. Только здесь, в этом месте, и можно было узнать и увидеть все, что требовалось кредиторам. Он положил на стол изящный золотой крестик, усыпанный бриллиантами:
   – Такие вещицы, ваше превосходительство, очень к лицу вашей супруге. Мы преподносим ей от имени… от имени нашего салона «Красота полудня».
   Заместитель коменданта был храбрый человек, врагу не уступал на поле боя. Но здесь-то не враг, а коммерсант и деловой человек! Чувствуя, что делает что-то не то, потянул бумагу и наискосок ее размашисто вывел: «Передать здание земельной канцелярии под салон красоты». Вздохнул: «Вот и Настя тоже любит красивое, надо заботиться и об этом».
 
   …Седой генерал-губернатор молча и холодно смотрел на поставщика полотна, меха, мяса и что там еще поставляют ко двору ее императорского величества. Знал, что поставщик особа влиятельная, десять лет назад был пожалован дворянским званием, хотя происхождение его отнюдь не благородное: то ли из касимовских оборотистых татар, то ли из вездесущих армянских купцов.
   – Закон нарушать не дам! – неуступчиво и твердо бросил губернатор в ответ на просьбу продать на откуп рощи вдоль тихих степных рек. – Рощи в степи здесь запрещено вырубать. Иначе земли в пустыни обратим, засоление будет.
   – Нэт, ваше сиятельство, закон мы с вами нэ нарушим. Те деревья, что в степь выходят, нэ тронем. А рощи у Ивановки сапсем не стронем и там летнюю резиденцию для вас построим, сразу оформим как ваш лэтний дом. Чертеж сами выберете! – не давал опомниться поставщик. – На слэдующий год радоваться будэте, жить будэте там!
   Деток у губернатора было шестеро, и все дочки, которых надо было одевать, кормить, выгодно выдавать замуж. Казенных денег, доходов от имений не хватало. Чиновный петербургский люд, ревизоров и наблюдателей надо было задабривать, давать балы, вручать подарки, а иначе наговорят при дворе и у высоких особ, не расплатишься. Пусть и этот скупщик раскошелится.
   Он медленно поднял колокольчик и так же медленно сказал вошедшему адъютанту:
   – Подготовьте бумагу с господином… – сделал вид, что забыл фамилию, чтобы хоть этим досадить нахальному откупщику. – Да, не забудьте приносить мне на подпись новое подтверждение через каждые три месяца… – дав понять, что он собирается контролировать строительство своего загородного дворца.
 
   …У Екатерины после долгого полночного сидения за карточным столиком и недолгой ночной встречи с очередным фаворитом с утра болела голова. Храповицкого она слушала невнимательно, рассматривала ногти, прикладывала руки к вискам и даже один раз, прикрываясь ладошкой, зевнула. Гофмейстер Безбородко, находившийся здесь, тоже был в полусонном состоянии, бросая вроде бы безразличные взгляды на императрицу и то ли подключаясь к игре, зевнул: погода сонная, то ли действительно засиделся вчера за картами, тянет ко сну.
   – Что-то вы, батенька, мне такие дела докладываете, все о злоключениях, и только о злонамеренных акциденциях рассказываете. Неужели это явление столь распространенное стало по всей России?
   – Да, матушка, все жалуются. Обыватель просто стонет. Просители говорят, что без оной ни одну просьбу не разрешишь. Не только в провинции, но и у нас в столице. Чем серьезнее дело, тем больше подношение.
   – Я понимаю: безродные чиновники от невоспитанности, но честь дворянскую как можно марать?
   Безбородко снял с себя сонливость, глазки его прояснились, и он хитренько подмигнул невозмутимому Храповицкому:
   – За честь, матушка, еще дороже надо, чем безродному. Вот намедни, рассказывают, граф Долбилин у помещицы Потиевской за доклад ее дела вам тридцать душ крепостных взял. Никакой он не вельможа, а хапуга, матушка!
   Императрица всплеснула руками.
   – Ну это же страшно, господа. Ведь так всю Россию распродать могут наши слуги отечества!
   Безбородко постукал кольцом по корешку дела и тяжко вздохнул:
   – Все думают, что Россия велика, всю не растащишь сразу. Да и вы зря считаете, матушка, что явление это чисто русское. Вон один писака правильно пишет: «По древнему названию посул, по-нынешнему взятки, а по-иностранному акциденция, когда начало свое восприняла, в том все ученые между собой не согласны, да и в гражданской истории эпоху нескоро сыскать возможно; а потому и нельзя достоверно утвердить, какой народ преимущество в том изобретении взять должен». Везде берут, сказывают: к японскому императору без подарка не входи, у турок все на взятке построено; персы и восточные люди не могут себе представить, как это без подношения дела решать можно. Они вон по петербургским и московским подворьям снуют, и все с подарками да с презентами. Глядишь, бездну дел у нас тут и сделают. И у англичан берут и у французов. Да и на вашей родине бывшей не гнушаются.
   Екатерина поморщилась, напоминаний не любила: «Чего там брать-то. Немцы все используют и экономят». Вот она даже не понимала долго русскую поговорку: «взять, что плохо лежит». В германских землях ничего плохо не лежало – все прибрано. Но как же все-таки с акциденцией бороться? Может, у Петра Великого или в других землях есть что позаимствовать?
   Она с вопросом взглянула на Храповицкого. Тот как будто ждал этого. Вытащил снизу бумагу и, прежде чем читать, сказал:
   – Вы правы, матушка, взятка может разрушить любую державу быстрее, чем армия. У купца деньги позавелись, многие бессовестными стали, инородцы с мехами и каменьями норовят привилегии получить, иноземцы деньгами сорят, наши секреты и богатства закупают.
   Потом поправил очки и стал читать.
   Екатерина выслушала не перебивая. Посмотрела за окошко дворца, потеребила платочек и, не глядя на Храповицкого, обратилась к Безбородко:
   – Что там Порта нынче затевает?
   Безбородко окончательно проснулся, с неожиданной для его грузной фигуры быстротой пересел ближе к императрице и раскрыл папку. Храповицкий тихо удалился…

ХЕРСОНСКАЯ ЯРМАРКА

   Иван Абрамович Ганнибал сегодня был не в духе. Дерево из Кременчуга опять задерживалось, железа на корабельное оборудование не хватало, кузницы едва дымились. Из низин потянуло гнилым и сыростью – быть снова болезням. Кажется, все сделаешь: отдашь распоряжения, пошлешь гонцов, найдешь людей, согласуешь планы – работать бы! Но снова затор, задержка, волокита. Руки иногда опускаются, а тут еще пришлют фертика петербургского то с проверкой, то для устройства. Дела не знают, привыкли по салонам сшиваться да сплетничать многозначительно. Кликнул денщика. Попросил подогнать выезд, запрячь небольшие дрожки, чтобы проехать по улицам и набережной – так делал всегда, когда хотел успокоиться. А потом заглянуть на быстро ставшую знаменитой херсонскую ярмарку. Сколько сил вложено, чтобы все это обустроить, упорядочить, сделать согласно инженерным замыслам.
   Инженерство его, от отца усвоенное, включало в себя все: составление планов города и возведение фортификационных сооружений, строительство верфи и соблюдение дорог, «чищение Днепра» – расчистку, укрепление его берегов и заведование всем строительством Херсона, расчет на строение всех коммуникаций, даже устройство прудов и фонтанов. Прирос он к этому нездоровому месту, к этому еще только вырисовывающемуся новому городу его отчизны, без которого уже себя и не мыслил.
   Отец-то его проделал путь из далекой Африки в Константинополь, а потом в Петербург, где и стал крестником самого Великого Петра, его арапом. Знания инженерные приобрел царский арап во Франции и считался тогда одним из лучших фортификаторов и строителей России. Однако после смерти Петра судьба гнала его все дальше и дальше от Петербурга. Сначала в Казань, а потом уже в настоящую ссылку – в Тобольск, Нерчинск, Кяхту.
   Из опалы Ибрагим, или, как чаще звали его, Абрам, возвратился, не утратив знаний и хватки. Елизавета сделала его комендантом Ревеля. А потом был он и выборгским губернатором, новым директором Ладожского канала, строителем Кронштадтского порта и, уйдя в отставку, долго жил в своем имении Суйда, чертил проекты, которые посылал даже Екатерине. И вот недавно его не стало, умер в 1781 году.
   «Пора, пора его заменить в Суйде», – мрачно подумал генерал-цейхмейстер. С Потемкиным не заладилось. Иван Абрамович его за великие планы, размах, энергию уважал, но за сумасбродство, бешенство, а также за вялость и леность, наступающие часто тогда, когда надо действовать, светлейшего не любил.
   Потомок эфиопских князей, сын духовно родственного Петру Великому фортификатора и гидротехника, участник славной Чесменской битвы, сподвижник самого Спиридова, он ни перед кем не хотел склонять головы. Пусть знатные вельможи кичатся своим прошлым, оно у него тоже есть. Но он сам делает свою жизнь, служит Отечеству так, что потомкам не будет стыдно.
   Хотел уезжать, но доложили: «Пришел французский негоциант Антуан, просит принять». Этого купца он любил за веселый нрав, деятельность, умение завязывать знакомства, серьезное отношение к торговле с Россией через южные порты. В Херсон Антуан прибыл при содействии Потемкина с большой партией французских товаров, пройдя турецкие рогатки.
   Войдя в комнату, Антуан обворожительно заулыбался, распространяя какой-то немужской приятный аромат и, по-видимому, заметив, что генерал был не в духе, остановился, развел руками и сказал по-русски:
   – Иван Абрамович, не нато сердиться. Много хорошо. Будем торговля. Будем дружба. Спасибо. Бардзо дзенькую. Дякую! – И, довольный собой, громко засмеялся.
   Иван Абрамович улыбнулся, подал руку, задержал свой взгляд на одежде и громко пророкотал:
   – Молодец, Антуан! Успехи есть. Язык учишь! Как там, в Польше?
   Антуан, уже по-французски, поведал, что был принят польским королем, встретился с банкирами, которые готовы организовать в Варшаве торговый дом для коммерции через черноморские порты. Сам он закупил большую партию товаров в южной Польше и собирается вывезти ее через Херсон под русским флагом.
   – Это право, ваше превосходительство, надо предоставить нашим кораблям, ибо турки только русских пускают в Черное море и выпускают отсюда.
   – Пока ты ездил, Антуан, такой указ уже издан.
   Иван Абрамович возвратился за стол, просмотрел несколько папок и, вытащив длинный список, прочитал:
 
   «Сим предоставляется право, от имени ее императорского величества, поднять русский флаг на торговом корабле французского негоцианта Луи Антуана и получить пашпорт для пропуска. Оный же товары разные, незапрещенные, из портов российских черноморских должен перевозить во Францию и другие страны и сим быть полезен. На подлинном подписано:
Гр. Потемкин-Таврический».
 
   Антуан даже слезу смахнул от столь высокого понимания его желания быть полезным и стал благодарить Ивана Абрамовича, восхищаясь той созидательной деятельностью, которую Россия на южных землях проводит.
   – Ведь тут десять лет назад пустыня была, – указал он на карту за спиной генерала.
   Иван Абрамович обернулся и провел рукой по русско-турецкой границе, проходившей до 1774 года между Южным Бугом и Днепром по открытой степи. Дальше, по небольшой речке Ташлык, пересекая реки Арбузинку, Мертвые Воды, Еланец, Громоклею, Висунь, Ингулец, граница подходила к Днепру около устья Каменки, к северу от Казикерменя, и дальше по рекам Конские Воды и Берда до Миуса и Дона.
   Сейчас после Кучук-Кайнарджийского мира граница сдвинулась к Южному Бугу до польских рубежей.
   Почти все побережье Таганрогского залива стало свободным. Там были восстановлены Таганрог и Азов. Стала строиться Днепровская и Южнобугская укрепленные линии. Россия получила право иметь свой флот на Черном море. Во время войны приступили к созданию Донской флотилии, способствовавшей завоеванию Крыма.
   А до войны в 1764 году из Ново-Сербии, казацкой Новослобожашцины, Славяно-Сербии и Украинской линии части бывшей гетманщины была образована Новороссийская губерния, С 31 марта 1774 года ее губернатором был назначен Потемкин. Потом была образована отдельная Азовская губерния. А вот сейчас говорят, что их снова объединят в одно Екатеринославское наместничество. Сюда, на эти пустые доселе земли, приглашали семьи государственных крестьян, которые платили сбор, но и комплектовали гусарские и пикинерские полки. На заселение приглашали всех, даже беглых селян и запорожцев, украинских посполитых, военных нижних чинов. Беглым объявлялось «прощение», личная свобода и временное освобождение от податей. Помещичьи крепостные центральных и малороссийских губерний, прослышав о земле, стали бежать от своих хозяев. В ответ на жалобы помещиков Потемкин давал согласие разобраться и обещал бороться с крестьянскими побегами, но сам исподтишка поощрял переселенцев и беглецов и заявлял, «что являющимся разного звания помещикам с прошениями о возврате бежавших в бывшую Сечь Запорожскую крестьян объявить, что как все живущие в пределах того войска вступили… в военное правление и общество, то и не может ни один из оных возвращен быть». Землю тут раздавали щедро. Особенно если дворяне, бывшая запорожская старшина, военные чины, купцы, архивариусы, регистраторы и прочие зажиточные люди приводили с собой поселян. За вербовку награждали лиц всякого звания воинскими чинами. Кременчугский купец Фалеев за это вначале большие земли получил, а в 1779 году званье «пример майора», а еще позднее и дворянское званье.
   «Ох уж эти русские купцы! – подумал Ганнибал. – Они ни армянским, ни еврейским, ни французским, ни греческим не уступают в хватке, но французы и греки обходительнее, а еврейские пронырливее, пожалуй, будут!» – И он продолжил рассказ о том, как за семь лет тут, в Причерноморье, построено десять городов. А ведь южнее Запорожья тут и был-то один городок – крепость Святого Дмитрия Ростовского, или просто город Ростов. А сейчас эвонна! В Таганроге строят верфи, восстановили Петровскую Гавань, построили Адмиралтейство. Купцы спроворили канатную фабрику, проводили знатные ярмарки, куда приезжали из Воронежа и с Волги и Полтавы, заглядывали торговцы даже из Речи Посполитой. Рос и Ростов, где тоже построили верфь. Керчь была забита купцами: из греков, армян, грузин, евреев и албанцев. У устья Берды построили бердянскую Петровскую крепость. Всем памятна была операция генерала Суворова по вывозу христиан из Крыма. Тогда, в 1778 году, чтобы лишить крымского хана денежных доходов, вот сюда, в устье Кальмиуса, вывезли греков – торговцев, ремесленников и построили город Мариуполь. А крымские армяне в низовьях Дона построили город Нахичевань. В нем уже сейчас больше трехсот каменных домов купцов, ремесленников и мещан и, что дивно, сто восемьдесят каменных лавок, крытых черепицей. Хорошо спланированы и построены города Никополь, Павлоград. Славна своими ярмарками и Луганская слобода, задумали строить в Ахтиярской бухте город и порт Севастополь. Ну а наш город растет не по дням, а по часам. И порт выстроили, и верфь, и сам город принимает все больше жителей и гостей.
   – Я тут, – с гордостью сказал Иван Абрамович, – все знаю, все при мне строилось, много добились, много успели. Много и потеряли, – с горечью закончил он.
   Антуан понятливо кивал головой, достал бумагу, делал какие-то пометки, рассматривал карту.
   Иван Абрамович позвал денщика, приказал говорить, что больше принимать не будет и, спустившись вниз, велел ехать вдоль набережной на ярмарку, а потом к верфям и Адмиралтейству. По дороге опять помрачнел: всюду мусор, хлам строительный, нищие бродят, какие-то цыгане табор разбили на площади. «Город-то, он, конечно, город, но сколько ему еще не хватает до Тулы, Могилева и даже до Полтавы. Дороги разбиты, многие дома не достроены, грязь, болезни. Да вот и женщин не хватает…» Коляска внезапно остановилась – середину улицы загородили волы. В них уперлись две телеги, груженные кирпичом с казенного завода. «Вот и Ненасытецкий порог вроде пробили, сплав ведем, а от волов не откажешься». Волы же свой нрав имели, генерала не остерегались: стали и стоят. Крепкий невысокий малороссиянин кричал на них, цобыл, понукал, затем снял брыль соломенный и развел руками перед Ганнибалом. Тот хмурился, кряхтел и, увидев вдали команду солдат-пехотинцев, приказал занести задок телеги с бревнами в сторону, чтобы можно было проехать. Волы как будто этого и ждали. Не успела генерал-цейхмейстерская бричка сдвинуться с места, как они тоже тронулись вперед своим размеренным шагом. «Вот ведь порода», – пробурчал Иван Абрамович.
   Чем ближе к ярмарке, тем оживленнее. Вокруг большой площади высятся дома и лавки купцов из разных мест России, а также из-за границы. Им бесплатно отводили земли на территории города и даже предоставили казенных мастеров для постройки домов и лавок. «Вот это дом купца Нещадова, вон Карантониса, вот Лещинского, вон Терещенко. Умелые негоцианты, все со своим подходом и товаром. Дома красивые и богатые. А вот каменные палаты с пристройками и складами купца Фалеева. Ну и оборотистый мужик! За все берется, все пробует. В двух его селах, в Вольном и Варваровке, было десять ярмарок в году. Доходы-то от торговых мест ему в карман. Правда, не все в карман, а в новые стройки, в новые дома, на закупку новых товаров. И в Херсоне фабрику поставил. Вон дом Антуана и его аккуратные лавки с цветами и птицами в клетках.
   «Красиво живут французы, – по-доброму подумал Ганнибал. – А это дом еще одного француза. Правда, прибыл он не то из Петербурга, не то из Москвы. Шарль Мовэ. У него тут и цирульня, и салон для пошива одежды, и класс для обучения манерам, и маленькая лавка, и кабак или питейное заведение для господ. Тут все время толпятся иностранцы, наши офицеры, купцы. Чем-то еще завлекает… Надо проследить», – подумал Ганнибал.
   Решил вылезти из коляски, посмотреть, чем торгуют купцы. Щупал шелковую ткань, сермяжное простое, суздальское сукно, ситец и китайку, полотно московское и пестрядь. Дивился золотым, серебряным и алмазным вещам, медной, хрустальной и черепянной посуде. Провел рукой но теплым крымским и решетиловским смушкам.
   Радовался – откуда только не было товаров: из Петербурга, Москвы, Тулы, Польши, Цесарии, Валахии, с италийских берегов, из Лейпцига и Парижа даже! Вот тебе и Херсон! Знал, конечно, что и другая слава у него была – крепко тут надували простака и мужика. Так не зевай же! Видел, как по торговым рядам сновали скупщики, договаривались о скупке скота, рыбы, соли таврической, чтобы продать потом втридорога в других местах. Угрюмо стояли в отдалении артели мужиков, пришедших из центральных губерний и Малороссии наниматься на работу в поместья и на государственные земли.
   В хлебном ряду стояли мешки с пшеницей и ячменем, повлажневший овес был высыпан на полотно и просыхал. И опять Иван Абрамович порадовался: будут семена у переселенцев. Мужики запрашивали цену, перегружали мешки на арбы, телеги, повозки.
   На ярмарке узнавалось многое, результаты были налицо. Хочешь иметь урожай, покупай малороссийский плуг. Он, конечно, был тяжел, требовал трех-четырех пар волов, но северная соха тут пользы не приносила, скользила по сухой и твердой земле. Мужики держались за ручки, поднимали, кряхтели, отходили и снова возвращались. Косари толпились у кузнечного ряда, пробовали пальцем острие лезвия и, заполучив косу, отходили, бережно заворачивали ее в тряпицу. Держаки брали не все, многие делали их сами. «Да здесь серпом не нажнешь, вон какие поля вокруг Херсона. Да и ветер полуденный, как подует – надо в две недели все убрать, иначе даже солома пожухнет». Тут же продавали телеги, колеса, спицы, ярма, сбрую, вожжи из пеньки, мазь колесную, потому так пахло дегтем.
   Антуан забежал вперед Ганнибала к сундукам и «скрыням», защелкал языком, стал открывать и закрывать крышки, любовался расписными донышками, пробовал щеколды и замки.
   – Разрешите вот этот преподнести, господин генерал, за ваше содействие в дружбе с Францией! – И он показал на зеленый кованный крест-накрест железной полосой, удобный и милый сундучок.
   Иван Абрамович подношений не принимал, но тут, потеплев, решил: «Пусть на службе стоит, для бумаг, карт и книг».
   Площадь уже вся заполнилась людьми, торговые ряды все были заняты. Турецкие и греческие купцы весело улыбались, приманивали, приглашали отведать и купить орехи, каштаны, сыпали из руки в руку сорочинское пшено. Покупатели толпились вокруг больших куч лимонов, апельсинов, оливков, фиников, маслин, изюма, торговались, дивились диковинным фруктам. Мужики и бабы из северных районов долго не решались потрогать невиданные доселе желтые и оранжевые плоды. А Иван Абрамович, благодаря бога за то, что чума в прошлом году отступила, вспомнил, как лимоны, простые и маринованные, закупленные у купцов, каждый день солдатам давали и тем самым от смерти многих спасли.