Геммел Дэвид. Рыцари темного леса

   — О небо! — Мананнан разглядел на снегу фигуру Оллатаира и бросился к нему. Кровь промочила камзол чародея и запятнала снег вокруг.
   — Смотри, — сказала Морриган. К трупу вели следы, возникшие непонятно откуда.
   — Самильданах. — Мананнан снял правую перчатку и закрыл единственный глаз Оллатаира.
   — Что же теперь? — сказала Морриган. — Что мы можем одни, без него?
   Мананнан не знал, что ей ответить. Когда-то Оллатаир был его наставником и другом. Оружейник им всем заменял отца, и рыцари его любили. Цвета щедро одарили этого доброго мудрого человека. А теперь он лежит на снегу, погибший от руки друга.
   — Он не заслуживал такой смерти, — прошептал Мананнан.
   — Мне его не жалко. Он сам уготовил себе такую судьбу, послав рыцарей за ворота. Пойдем куда-нибудь. Здесь холодно.
   Мананнан уловил краем глаза какое-то движение, обернулся и увидел множество людей, которые поднимались на холм с факелами. Высокий рыжебородый воин вошел в образованный доспехами круг.
   — Так это все-таки была ловушка, мерзавец? — спросил он, достав из-за пояса топор.
   — Не я убил его, — ответил Мананнан. — Взгляни на следы.
   — Защищайся! — взревел Лло и ринулся вперед. Мананнан пригнулся под его ударом и ударил его кулаком в челюсть. Лло грохнулся наземь, но тут же вскочил.
   — Ну хватит! — сказал Мананнан. — Этот человек был моим другом.
   Лло снова собрался напасть, но Лемфада, растолкав остальных и опустившись на колени у тела Руада, крикнул ему:
   — Посмотри на его рану. Ее нанес не меч, а узкий клинок вроде ножа. У рыцаря же кинжала нет.
   Лло осмотрел рану и заявил:
   — Я тебе все равно не верю, но теперь это уже не важно. Вражеское войско возглавляют рыцари-чародеи, а у нас чародея больше нет. — Он отвернулся и отошел, но Мананнан догнал его.
   — Со временем ты поймешь, что мне можно верить, ибо я не лгу и предан своим друзьям.
   — Да что толку? Я собираюсь воевать с врагом, победить которого невозможно. И какой из меня полководец? — Лло оглянулся на освещенные факелами лица. — Погляди на них. Лесовики, беглые крестьяне и ремесленники. И ни единой кольчуги на все это воинство. Что мы будем делать, когда враг нагрянет?
   — Выбор небогатый: либо сражаться, либо удирать.
   — Удирать нам некуда. Один человек сказал вчера, что в Пертию пришел королевский флот с тысячью солдат на борту. Путь к отступлению отрезан — нас затравят, как волков.
   Мананнан помолчал немного и сказал:
   — Посмотри вокруг. Этот лес так велик, что врагу нелегко будет навязать вам сражение. Не позволяй событиям этой ночи вогнать тебя в отчаяние. Пойдем похороним Оллатаира и скажем над ним прощальные слова.
   Толпа внезапно заколебалась, и вперед вышли Нуада с Решетом.
   — Это и есть чародей? — спросил атаман. — Много же от него теперь проку, нечего сказать.
   — Мне сдается, что ты далеко забрел от своих охотничьих угодий, — сказал ему Лло. — Здесь грабить некого.
   — Рад тебя повидать, Лло, — ухмыльнулся Решето. — Но пришел я потому, что Нуада говорит, будто судьба моя такая. Они с Дагдой решили, что герою Решету непременно надо встретиться с чародеем Оллатаиром. Ну, вот мы и встретились. Делать нечего — завтра поутру отправлюсь домой.
   — Погоди, — сказал Нуада. — Ты хорошо знаешь, что Дагда сказал совсем другое, но теперь не время и не место это обсуждать. Похороним умершего, и я скажу о нем пару слов.
   — Парой слов ты нипочем не обойдешься, поэт. — Решето, прищурясь, посмотрел на Мананнана и молча отошел обратно в толпу.
   Лло приказал перенести Руада в пещеру. За ним несли доспехи Габалы. Мананнан шел рядом с Морриган, которая за все это время не сказала ни слова.
   Лицо ее при свете луны казалось болезненно бледным.
   — Тебе нехорошо, Морриган?
   — Оставь меня, — прошептала она. — Мне нужно уйти.
   — Зачем?
   — Я устала и хочу отдохнуть.
   — Отдохнешь у них в лагере. Там мы сможем подкрепиться… Вот в чем дело, да? — Мананнан понизил голос. — Тебе нужна амбрия или… послушай, Морриган: ты должна бороться с этим. Должна.
   — Я знаю. Ты только оставь меня ненадолго — я хочу побыть одна.
   — Вот этого тебе как раз и не надо.
   Она вырвала у него руку и гневно сверкнула глазами.
   — Прочь от меня! — прошипела она, но он не ушел.
   — Я знаю, для тебя всегда существовал только Самильданах, а я был всего лишь другом, с которым ты делилась своими горестями, но я любил тебя, Морриган, и люблю до сих пор.
   Какое-то время казалось, что воздух между ними вот-вот разрядится молнией. Потом Морриган сникла и прошептала:
   — Боги света, помогите мне! — Он неуклюже обнял ее — мешали надетые на них обоих доспехи.
   — Пойдем со мной, — сказал он и повел ее следом за несущей факелы процессией.
   В пещере Морриган сняла доспехи и поела немного мяса с сушеными фруктами. Потом взяла у кого-то одеяло и отошла в глубину, чтобы поспать.
   Почти все остальные отправились похоронить Оллатаира и послушать надгробную речь Нуады.
   На обратном пути один человек отстал от других. Он устал, и у него болело колено после давнего падения с лошади.
   Присев на поваленное дерево, он стал растирать ногу и вдруг увидел стоящую рядом женщину, молодую, бледную и красивую. Ее волосы серебрились при свете луны.
   — Шла бы ты в пещеру, — посоветовал он ей. — Замерзнешь.
   — Да, холодно. — Она села рядом с ним и положила голову ему на плечо, а руку на бедро. — Но в пещере слишком много народу — давай посидим немного здесь. — Он запустил руку под одеяло, в которое она куталась, зарылся пальцами в мягкую плоть, не веря своему счастью. Его ладонь сжала ее грудь.
   Она запрокинула голову. И они поцеловались. Мужчина, забыв о холоде, шарил под одеялом.
   — Прямо не верится! — прошептал он. — Со мной такого еще никогда не бывало. С этой ночи моя судьба уж точно переменится.
   Морриган не отвечая прижалась губами к его шее.

16

   Лемфада, сидя рядом с Гвидионом, смотрел, как из-под снега на лугу проглядывают мелкие, белые и желтые цветочки. На синем небе ярко сияло солнце.
   — Не отчаивайся, дружок, — потрепав юношу по плечу, сказал целитель. — Знаю, что многие не согласятся со мной, но я верю, что наш друг теперь пребывает в мире намного лучше нашего.
   — Он был добр ко мне. Он привел меня в свой дом и многому научил. Благодаря ему, я сделал птицу, взлетевшую в небо. Он открыл мне вселенную.
   — Да, хороший был человек, а умер злой смертью. Но это не конец, поверь мне и моим сединам. Я многое видел и многое понял.
   — Я тоже понял кое-что. Зло сильнее, и оно всегда побеждает.
   — Ты видел только часть круга, Лемфада, — ибо добро и зло гонятся друг за другом по кругу. Вступив в круг не в том месте, ты увидишь, что зло торжествует, но, продолжая движение, ты увидишь его побежденным, и снова победившим, и снова побежденным… ибо конца у круга нет.
   — Значит, достигнуть цели невозможно?
   — Смотря, что считать целью, — усмехнулся старик. — Победа ничего не значит: главное — борьба.
   — Какой же смысл бороться, если победа все равно невозможна?
   — Задержись на этой мысли, ибо в ней и заключается самое мощное оружие зла. «Что могу сделать я, такой маленький и слабый? Почему бы мне не украсть, ведь все воруют? Зачем оставаться честным, обрекая этим себя на бедность и пренебрежение? Разве могу я изменить мир?» Но ведь все мысли, злые или добрые, зарождаются в душе одного-единственного человека и передаются от него к другому, от десятка к десятку, от сотни к сотне.
   — Ты паришь слишком высоко, Гвидион. — Лемфада распрямил ноги и встал. — Мне трудно следовать за тобой.
   Гвидион встал вслед за ним.
   — Руад показал тебе, по какой дороге идти, а ты покажешь путь другим. Чем больше людей пойдет за тобой, тем большего добьется Руад, и смерть этому не помеха. Но если ты отчаешься и пойдешь по другому пути, его жизнь окажется в чем-то напрасной. Ты в долгу перед ним, дружок.
   — Как же я пойду его путем, если некому больше меня направлять?
   — Для начала вырви всю ненависть из своего сердца. Ведь она — еще одно оружие вечного врага. Нам никогда не побить зло его же средствами. Мы можем уничтожить его сподвижников, но, повинуясь ненависти, мы постепенно и неизбежно займем место тех, кого истребили.
   — Я не книжник, Гвидион — я беглый раб и мало что понимаю из твоих слов. Будь я старше и сильнее, я взял бы меч и вместе с Лло Гифсом убивал всех, кто служит королю.
   Гвидион отвел глаза в сторону и тихо произнес:
   — Возможно, истина заставит тебя измениться, а возможно, и нет. Постарайся обрести мир, Лемфада. — И лекарь спустился с холма к беженцам, укладывающим свои пожитки.
   Лемфада посмотрел ему вслед. Разве возможно не питать ненависти к людям, убившим Руада? Разве они не заслуживают ненависти? Его взгляд снова упал на весенние цветы. Им хорошо: умирая, они возвращаются в землю, к своим теплым луковицам, и готовятся прорасти снова. У людей все иначе. Он вспомнил свою золотую ночь, вспомнил мертвого оленя и радость, которую испытал от того, что он, Лемфада, способен вернуть кому-то жизнь. Но теперь эта радость затуманилась горечью. Ни разу с тех пор не удавалось ему проникнуть в Золотой Цвет. Если бы он сумел вернуться туда, он спас бы жизнь Руаду.
   Лемфада закрыл глаза и погрузился в ласковые волны Желтого. Он плавал там, стараясь отрешиться от всего земного, но слова Гвидиона преследовали его:
   «Для начала вырви всю ненависть из своего сердца. Ведь она — еще одно оружие вечного врага. Нам никогда не побить зло его же средствами. Мы можем уничтожить его сподвижников, но, повинуясь ненависти, мы постепенно и неизбежно займем место тех, кого истребили».
   Руад ни о ком не говорил с ненавистью и до последнего дня не испытывал к своим падшим рыцарям ничего, кроме жалости.
   — Я тоже не чувствую к ним ненависти, ни к кому другому не чувствую, — сказал Лемфада и здесь, в Желтом, впервые заплакал по своему другу. Его душа уходила все дальше в цвета. Сперва он не придал этому значения, но вдруг с чувством, близким к панике, понял, что вот-вот заблудится. Он простер свои бестелесные руки и уцепился за Желтый. Но все прочие Цвета продолжали нестись мимо него с ошеломляющей скоростью.
   — Успокойся, — сказал он себе, — страх тебе не поможет. — Поток стал струиться чуть медленнее, и он очутился на краю Красного. Отпрянув назад, он пересек Черный и Зеленый, чтобы снова попасть в Желтый и вернуться домой. Тут Лемфада почему-то понял, что он не один. Не было ни слов, ни прикосновений — ничего, кроме этой странной уверенности. — Поговори со мной, — попросил он, но и за этим ничего не последовало, кроме ощущения дружеского тепла. — Это ты, Руад? Ответь мне. Покажись, — никто не показался, но все Цвета отступили перед сиянием нахлынувшего внезапно Золотого, и Лемфада снова, как в прошлый раз, поплыл на золотом диске над Прибрежным лесом.
   В небе над лагерем беженцев возникла мерцающая фигура, и Лемфада узнал красного рыцаря Карбри. Тот устремился навстречу ему.
   — Твоего чародея больше нет, а ваше оборванное войско нас не пугает, — сказал рыцарь, — пустая трата сил и времени.
   — Тебе лучше уйти отсюда. Здесь тебе не рады.
   — Ты не сможешь помешать мне, мальчик, — с тенью улыбки ответил Карбри. — Я летаю, где хочу.
   — Теперь уже нет. — Лемфада взмахнул рукой, и Карбри оказался внутри золотого шара. Рыцарь попытался рассечь западню мечом, но она не уступила.
   — Без Оллатаира вы ничто, — взъярился Карбри. — Против Самильданаха никто не устоит.
   — Никто, кроме меня, — сказал Лемфада. — А теперь прочь отсюда! — Шар помчался по воздуху, унося рыцаря, и юный чародей последовал за ним на край леса. Здесь гармония цветов была сильно нарушена, и Красный подавлял все остальные. Лемфада поднял руки, и золотая стена встала на западе, на востоке и взмыла к северу над его головой. Приказав своим пальцам стать красными, он коснулся ими стены. Жгучая боль прошила его, он отпрянул назад, заживил руку и вернулся в свое тело.
   Больше красные рыцари не смогут шпионить за Лло Гифсом. И это вызовет у них тревогу. Лемфада встал ногами на твердую землю. Он знал теперь, что должен делать. Хуже того, он знал, что может случиться со всеми ними, но страха он не чувствовал, ибо был не один.
 
   Мананнан убедил Лло Гифса перенести лагерь повыше, на горные луга, где они могли построить новые дома и следить днем и ночью за всеми передвижениями неприятеля. Два дня мятежники поднимались в горы, находя во встреченных деревнях еду и пристанище.
   На третий день к отряду, насчитывавшему сто двенадцать человек, присоединился Элодан. Он со своим арьергардом подстерег солдат, ехавших на север, убил пятерых и ушел без единой потери. Придя на место, мятежники принялись валить лес и расчищать землю под новые постройки. Погода стояла тихая и довольно теплая, но все знали, что зима еще наверстает свое, и спешили срубить себе хижины.
   Лло Гифс и Решето без устали обрубали сучья, таскали волоком бревна, снаряжали рабочие и охотничьи артели. Элодан со своими двадцатью людьми ушел обратно в лес, чтобы нести дозор и направлять в лагерь других беженцев. Нуада черной работой не занимался — он отрабатывал свой хлеб вечерами у костров, рассказами, песнями и шутками.
   Мананнан и Морриган работали наравне с остальными. Рыцарь плотничать не умел, но по мере сил помогал строителям.
   На седьмую ночь после смерти Руада в горах выросла новая деревня, где было больше тридцати жилищ. Элодан, вернувшись, доложил, что солдаты разорили еще два селения и перебили много народу. В первой деревне осталось больше сотни трупов, во второй подсчет затруднили волки, растащившие мертвых.
   Нуада пригласил всех старшин собраться в пещере над лугом. Он развел там большой костер и стал ждать. Рядом с ним сидели целитель Гвидион и Лемфада. Решето, придя первым, уселся спиной к скале, лицом к устью пещеры. Гвидион заметил, что он держит правую руку поблизости от рукояти меча. Следом явились Лло и Элодан. Гвидион кивнул рыцарю, и тот ответил принужденной улыбкой. Мананнан, бывший рыцарь Габалы, пришел в доспехах. Он и Элодан с их ястребиными лицами, выдающими потомков знатных родов, могли бы сойти за братьев. Мананнан обладал более мощным сложением, но основное различие заключалось в глазах. Элодан испытал горечь поражения, и это давало о себе знать. Решето заговорил первым.
   — Ну, поэт, вот они мы. Повесели нас чем-нибудь — видят боги, мы в этом нуждаемся.
   Нуада встал.
   — Сегодня, барон, я не буду ни петь, ни рассказывать, — он обвел всех присутствующих своими лиловыми глазами. — Сегодня нам предстоит обсудить дело чрезвычайной важности. Среди нас есть рыцарь Габалы, и я хотел бы предоставить слово ему.
   — Что ты хочешь от меня услышать? — спросил Мананнан. — Я нахожусь здесь не в качестве рыцаря. Рыцарей Габалы больше не существует.
   — Расскажи нам о своем ордене и о его устоях.
   — Не сомневаюсь, что все вы и без меня это знаете. К чему ты ведешь, поэт?
   — Прошу тебя, исполни мою просьбу.
   — Это долгая история, и мне не хочется вас утомлять. Скажу лишь, что рыцари блюли справедливость в девяти провинциях, не подчиняясь ни королю, ни его законам. Они обладали правом входить во все замки, разбирать любые дела и решать их по-своему. Ты это хотел услышать?
   — Отчасти, Мананнан. Но порой ради торжества справедливости вам приходилось сражаться и убивать, не так ли?
   — Да, хотя и не столь часто, как гласит легенда. Большей частью мы… они принимали сторону простых людей против землевладельцев. Помещик в таком случае мог потребовать испытания поединком, что не противоречило закону.
   — Отчего же государству понадобился подобный орден?
   — Отчего? — невесело засмеялся Мананнан. — Да оттого, что слабым тоже нужны защитники. Что тут непонятного?
   — Стало быть, кроме рыцарей Габалы, за слабых больше некому заступиться?
   — Верно, некому. Надеюсь, что когда-нибудь орден будет восстановлен.
   — А почему бы не восстановить его теперь? — сказал Нуада.
   — Потому что Оружейник мертв, рыцари утратили честь, а король ввел новые законы.
   — Ты сам сказал, что рыцари его законам никогда не подчинялись.
   — К чему это все, Нуада? — встав, спросил Лло Гифс. — Я думал, мы собрались поговорить о деле.
   — Так оно и есть, Лло. О самом важном из всех дел. Рыцари Габалы должны возродиться, оповестив об этом народ, и выступить против короля с его красными рыцарями.
   — Почему бы и нет? — подал голос Решето. — Доспехи у нас имеются. Люди здорово воспрянут духом, если у нас появятся свои рыцари. Мне это по душе.
   — Ты понял меня превратно, — отрезал Нуада. — Рыцари будут настоящими. Они дадут обет защищать добро и справедливость, как те, прежние.
   — Это невозможно, — сказал Мананнан. — Поверь мне, поэт. Ты сам не знаешь, что говоришь. Нет ни одного человека, который мог бы победить Самильданаха, Патеуса, Эдрина или кого-то из остальных. Ты выставишь против них ряженых, только и всего. Я годами добивался чести стать рыцарем Габалы, а после годами оттачивал свое мастерство. Я мог бы одолеть в этом лесу любого, с оружием и без оружия, но Самильданаху я всегда уступал. Понимаешь? Мало просто надеть доспехи и сесть на боевого коня. Рыцари Габалы — особые люди.
   — Позвольте мне сказать, — вмешался Гвидион. — Ваш спор уходит от сути. Мананнан прав: рыцари — особые люди. Это мало кто понимал, даже и в прежние времена. Они не просто защищали слабых и неимущих — они влияли на гармонию Цветов. Они дарили надежду тем, кто ее терял, и внушали страх тем, кто правил с его помощью. Так поддерживалось равновесие. На каждое решенное ими дело, сто дел улаживались сами собой только потому, что рыцари существовали. Теперь за пределами нашего леса царят отчаяние, ужас и ненависть. Мир нуждается в рыцарях, и здесь я на стороне Нуады. И если для этого нужны особые люди, то надо найти особых людей. — Целитель умолк и снова сел рядом с Лемфадой.
   — Особых? Здесь? — хмыкнул Решето. — Чего проще. Я вот, к примеру, убийца и вор. Я не в похвальбу это говорю, но мне за себя не стыдно. Жизнь — суровая штука: она заставляет волка охотиться на оленя, ястреба на зайца. Если вам нужны праведники в серебряной броне, в Прибрежном лесу вы таких не найдете. Для меня самое главное выжить. Раз враг идет на нас войной, а дорога к морю отрезана, значит, выбор прост: победить или умереть. А умирать я не собираюсь. Если ваши нарядные доспехи дают нам возможность выжить, давайте наденем их.
   — А ты что скажешь, Лло Гифс? — спросил Гвидион. Кузнец, глядя в огонь, ответил:
   — Я склоняюсь к мнению Решета. Весть о возвращении рыцарей ударит по королю и привлечет к нам новых повстанцев. Но те, кто придет к нам, будут ожидать от рыцарей бесстрашных подвигов. Сможем ли мы остаться в живых, совершая эти подвиги? Мананнан считает, что нет. Я не стану сейчас принимать окончательное решение. Думаю, нам следует проголосовать и лишь потом продолжать разговор.
   Элодан встал, подняв вверх обтянутый кожаной повязкой обрубок руки.
   — Всю жизнь я мечтал, что меня примут в рыцари Габалы. Но выбрали моего друга Эдрина. А не меня. Прежде чем решать, взгляните на мою правую руку. Я был хорошим воином, но против Карбри не устоял — что уж там говорить о Самильданахе. Ты, Решето, сильный малый, но я мог бы уложить тебя даже левой рукой, которая плохо мне служит. Как же ты собираешься сразиться с красным рыцарем? Помни, что при этом ты будешь облачен в непривычные для тебя доспехи и твое зрение будет ограничено прорезью забрала. А ты, Лло Гифс? Хороший ли ты наездник? Сумеешь ли ты управлять боевым конем с помощью колен, держа в руках копье и щит? Сколько времени ты затратил, Мананнан, чтобы овладеть палицей, мечом и топором?
   — Двадцать лет — и даже тогда топором я владел не столь хорошо, как другие мои собратья.
   — У нас есть разве что месяц до того, как Ахак нанесет свой удар, — заметил Элодан. — Никакой простолюдин за это время даже азы не освоит.
   — Я в свое время ковал мечи, придавая им нужную тяжесть и равновесие, — сказал Лло. — Рука у меня сильная, и я способен воевать, но я согласен с Элоданом и…
   — Ты согласен, а я нет, — вспылил Решето. — Я не желаю, чтобы побитый в бою калека толковал мне, что я могу и чего не могу. Он, как все дворяне, хочет внушить нам, будто рыцарь — существо особой породы. Черта с два! Меч — это просто кусок железа, которым ты колошматишь противника, пока он не упадет. Сила, отвага и воля — вот все, что тебе требуется в таком деле. Я голосую за возвращение рыцарей.
   — Я тоже, — кивнул Лло. — Мананнан?
   Рыцарь обвел взглядом всех остальных.
   — Согласен, но с одним условием. В новом ордене Габалы должна соблюдаться железная дисциплина. Рыцари повинуются избранному ими магистру и Оружейнику беспрекословно. Если вы принимаете мое условие, я с вами.
   — А магистром, надо понимать, будешь ты? — оскалился Решето.
   — Нет. Я не гожусь для этой роли. Магистром должен стать Элодан.
   — Почему? — спросил Лло. — Он рыцарем Габалы не был, а ты был.
   — Он стал им в тот самый день, когда отказался от службы у короля и вышел на бой с Карбри, — сказал Мананнан. — Можете мне поверить.
   — Не приплетай сюда веру, — возразил Решето. — Никем он таким не стал. Ему отрубили руку, только и всего.
   — Решето прав, — вставил Элодан. — Однорукий рыцарь — это нелепица.
   — Если ты не войдешь в новый орден, я тоже отказываюсь, — заявил Мананнан. Нуада вскинул руку.
   — У нас восемь доспехов, значит, и рыцарей должно быть восемь. Решето, Лло, Мананнан и Элодан — это четверо. Где нам взять остальных?
   — Почему всегда мужчины? — выйдя на свет костра, спросила Морриган. — Я владею мечом, копьем и луком, а на коне сижу как влитая. Спросите Мананнана. Любой мужчина, претендующий на мои доспехи, может сразиться со мной — и умереть.
   — Чудеса, — молвил Решето. — Мало нам калеки, так тут еще и баба.
   — Берегись, коротышка, — я могу обидеться, — предупредила Морриган.
   — Уймись, мое трепещущее сердце, — жалобно пропищал Решето.
   — Не надо начинать с перепалки, — поспешил вмешаться Нуада. — Элодан, согласен ты стать магистром?
   — Если все этого захотят, — ответил тот, глядя на Решето.
   — Мне-то что? Пускай, — пожал плечами атаман.
   — Хорошо, я согласен. Но кто же будет Оружейником? Ты, Нуада?
   Поэт не успел ответить — Лемфада опередил его.
   — Нет, я.
   Лло Гифс пристально посмотрел на юношу, но промолчал. Решето залился смехом.
   — Кто же еще, как не этот молокосос, беглый раб!
   — Помолчи и дай мне сказать, — спокойно ответил Лемфада, глядя атаману в глаза. — Я учился у Руада Ро-фессы и нашел свой цвет. Я не чародей, но дар у меня есть. Есть также воля идти путем Руада и желание положить конец этому злу. Я знаю, как следует выбирать рыцарей, чтобы не ошибиться в них.
   — И как же? — спросил Лло.
   — Пойдемте со мной. — Они подошли к доспехам на деревянных стойках, и Лемфада сказал: — Выбери себе доспехи, Решето.
   Атаман прошелся вдоль ряда.
   — Мне ни одни не будут впору.
   — Попробуй те, которые сами тебя позовут.
   — Как это — позовут? Я ничего не слышу.
   — Ты услышишь. Выбирай.
   — Не командуй, сопляк! Ну, вот эти, что ли.
   — Примерь их.
   — Не подойдут они мне — уж больно высокие и узкие. — Мананнан помог ему надеть кольчугу и застегнуть панцирь. Шаг за шагом атаман облачился в сталь полностью и взял в руки шлем. — Уж он-то точно не налезет. Поглядите! — Он осторожно надвинул шлем на лоб, опустил на место и тут же снял. — Ишь ты, а я думал, мал будет.
   — А вышло по-другому, — сказал Лемфада. — Возьми одну перчатку — другую пока не трогай.
   Решето натянул черную, с серебристой кольчужной вставкой перчатку и снова удивился тому, как хорошо она подошла к его коротким толстым пальцам.
   — А теперь сравни ее с другой. — Решето положил обе перчатки рядом, и Элодан с Лло увидели, что первая стала короче второй, и ее пальцы расширились. — Надень другую, — велел Лемфада, и Решето уже не удивился, когда и эта перчатка пришлась впору.
   — Доспехи ждут. Они сами выберут себе рыцарей, — объявил Лемфада.
   — А я? — спросила Морриган.
   — Вы уже избраны, госпожа моя, как и все присутствующие здесь. Но завтра придут еще двое, а один нуждается в спасении.
   — Что с тобой такое сделалось, парень? — спросил Лло, положив руку ему на плечо.
   — Я высоко летал и многое видел, — улыбнулся юноша, мягко убрав с плеча руку Лло. — Завтра Элодан начнет делать из вас рыцарей, но прежде я должен сказать вам кое о чем. Не все из вас доживут до конца последней битвы. Вы должны смириться с этим — иначе нет смысла продолжать.
   Все мрачно смотрели на Лемфаду. Но никто не промолвил ни слова. Мананнан вышел вперед.
   — Теперь мой черед, ведь так?
   — Да, — сказал Лемфада. — Прости меня.
   — Не за что, Оружейник. Я давно уже не чувствовал такого сильного движения Цветов. Я знал, что ты избран, еще до того, как ты заговорил, как знал и то, что возглавит нас Элодан. — Рыцарь повернулся лицом к остальным. — Рыцари Габалы возродились, и я посвящаю свою жизнь новому ордену. Каждый, кто запятнает его честь, ответит передо мной. Мы не станем произносить клятву, и священной реликвии у нас нет, но каждый из нас даст клятву себе самому. С этого дня никакое зло не должно коснуться вас, и вы не должны делать ничего ради собственной выгоды. Отныне и до конца мы будем воплощать собой высшую справедливость. Победа нас ждет или поражение, на уступки мы не пойдем. Если кто-то здесь не чувствует себя в силах жить по этим правилам, — Мананнан посмотрел на Решето, — пусть лучше уйдет сейчас. Назад дороги не будет.