Страница:
Конь, подняв серую голову, посмотрел на него.
— Я не пьян, просто весел. Это большая разница, хотя коню ее, конечно, не понять. — Мананнан хотел встать, но запутался в собственных ножнах. Он снял их, кинул на траву и поднялся. — Видишь, я держусь на ногах.
— Гляньте-ка, ребята — он и впрямь держится.
Бывший рыцарь обернулся и увидел четверых человек — трех бородатых и одного юнца лет пятнадцати.
— Добро пожаловать, господа. Не хотите ли выпить?
— Очень даже хотим. От денег и хорошего коня мы тоже не откажемся.
Бывший рыцарь снова плюхнулся наземь и осклабился.
— Конь у меня только один, и он не продается.
— Да мы, сударь мой, и не собирались его покупать, — сказал тот же плечистый бородач.
— Понимаю — но увести его вам тоже не удастся. Убирайтесь-ка прочь.
— Так говорить невежливо, сударь, и притом опасно. Поглядите: нас четверо, мы все при оружии и трезвее трезвого.
— Я предлагал вам выпить. — Мананнан вынул меч из ножен и встал, держась за дуб. — Предупреждаю вас, — заплетающимся языком выговорил он, — я рыцарь Габалы. Сойтись со мной в бою — значит умереть.
— Вот диво-то, ребята — рыцарь Габалы, ни больше ни меньше! Странно только, что доспехов на нем нет, кроме этого помятого шлема. А еще страннее, что он пьян. Не хочу сомневаться в ваших словах, сударь, но разве в вашем ордене крепкие напитки не запрещены?
— Запрещены, — подтвердил бывший рыцарь. — Мы были… — Он запнулся в поисках нужного слова.
— Чисты? — подсказал бородач.
— Вот-вот! Чисты. Благородны. — Мананнан засмеялся. — Прямо как боги! И гордые были. Да. Теперь-то никого не осталось. — Он махнул рукой. — Ушли сражаться с повелителем демонов.
— А вы как же, сударь?
— Я… испугался черных врат. Оллатаир открыл их, а я не смог в них войти. Что-то внутри… защелкнулось и не пустило. Мы все сидели на конях и ждали, и вот врата открылись. Все остальные, Эдрин, Патеус, въехали в них, а я нет. Я остался.
— Стало быть, вы, уж не обессудьте за прямоту, сударь — трус?
— Так и есть. Я — трусливый рыцарь. Но теперь это уже не причиняет мне такой боли, как прежде. Вы уверены, что не хотите выпить со мной?
— Нет, спасибо. Однако мы избавим вас от коня и кошелька.
— Право же, лучше не пытайтесь. Мы знакомы совсем недолго, но вы пришлись мне по душе.
— Убейте его. — Трое, достав ножи, бросились на Мананнана, а сам вожак направился к коню. Бывший рыцарь повернул кисть, и его меч со свистом описал дугу, сверкнув на солнце. Первый грабитель попытался остановиться, но опоздал, и меч рассек ему яремную жилу и разрубил ключицу до самых легких. Он умер еще до того, как упал. Обратный удар клинка вспорол живот второму — этот еще успел крикнуть. Юноша, зашедший рыцарю за спину, прыгнул на него с ножом. Мананнан, не оборачиваясь, припал на одно колено и нанес мечом колющий удар назад, пропустив его между своей правой рукой и боком. Парень заметил опасность лишь в самый последний миг, и меч вошел ему в грудь, пронзив сердце.
Бывший рыцарь вытащил клинок и встал. Весь бой занял несколько мгновений. Вожак, подойдя к Кауну, схватил его под уздцы, но жеребец встал на дыбы и так залепил передними копытами в лицо разбойнику, что тот отлетел и брякнулся наземь. На него упала тень, и вожак поднял глаза.
— Ты совершил глупость, и твои друзья за нее поплатились.
Разбойник привстал на колени, глядя расширенными от изумления глазами на своих мертвых сподвижников.
— Сын мой! — вскричал он и, спотыкаясь, побежал к мальчику. — Ты убил моего сына! — Прижав на миг к груди мертвое тело, он встал и вынул свой нож. Мананнан молчал, зная, что слова тут не помогут. С душераздирающим воплем разбойник кинулся на него.
Меч еще раз пропел свою песню, и протрезвевший бывший рыцарь сел на коня.
— Поехали, Каун, это место утратило свою прелесть.
С того самого дня он и стал избегать городов, селений и уединенных хуторов. Так он доехал до Мактийского герцогства. Если Оллатаир и существует где-то, то он должен быть здесь, у себя на родине. Бывший рыцарь достал меч и, глядя на рубин в его эфесе, прошептал:
— Оллатаир. — Камень загорелся, и в его глубине Мананнан увидел стоящего у колодца Оружейника.
К нему приближались вооруженные люди, и их мечи сверкали серебром при луне.
— Нет! — крикнул бывший рыцарь, и образ в камне померк.
Эррин вышел из ванны и надел толстый халат, поданный ему Убадаем. Весь лоснящийся от горячей воды, он подошел к окну и вдохнул свежий ночной воздух. Убадай принес хозяину разбавленного вина, но Эррин отстранил кубок.
— Сегодня я пить не буду.
— Беспокоишься о чем-то, господин?
— Почему ты остаешься у меня, Убадай? Я дал тебе вольную два года назад, и ты мог бы отправиться куда хочешь — обратно в степи, или за море в Цитаэрон, или на восток. Почему ты остался?
Убадай пожал плечами. Его темные раскосые глаза не выражали никаких чувств.
— Тебе надо выпить. Много выпить. Так, чтобы с ног свалиться.
— Не думаю. Уйди, оставь меня.
Проводив номада взглядом, Эррин заглянул в кубок, вздрогнул, закрыл окно и отошел к очагу, где горел огонь. Подтащив поближе тяжелое кресло, он сел и стал смотреть в пламя.
Разговор с провидцем Окесой преследовал его, вспоминаясь снова и снова. Эррин всегда недолюбливал этого человека, чья бритая голова и крючковатый нос придавали ему сходство со стервятником, а глаза всегда светились злобным огнем. Нет, не любил Эррин Окесу.
— Вы не часто удостаиваете меня своими визитами, — сказал провидец, когда Эррин вошел в его кабинет.
— Просто наши пути не так часто пересекаются, — ответил Эррин, оглядывая уставленные книгами полки. — Пожалуй, я возьму у вас что-нибудь почитать.
— Сделайте одолжение, барон, если вы, конечно, владеете мертвыми языками.
— Нет, не владею.
— Тогда эти книги, увы, не представляют для вас интереса. Чем я могу вам помочь?
Эррин сел на стул с высокой спинкой напротив провидца, а тот отложил гусиное перо и отодвинул книгу, с которой он работал.
— Я пришел просить у вас совета. Один юноша, беглый раб, выкрикнул слово, после которого сразу побежал гораздо быстрее — думаю, это было нечто вроде заклинания. Я ранил его, но ему удалось скрыться в лесу.
— Что за слово?
— «Оллатаир».
— Вы уверены?
— Думаю, да. Мой слуга Убадай тоже слышал. Что это может означать?
Океса откинулся назад и провел пальцем по своему длинному носу, не сводя бледных глаз с Эррина.
— Он произнес имя мертвого чародея. Вы уверены, что он после этого стал бежать быстрее? Быть может, это страх перед погоней придал ему сил?
— Возможно, но я никогда еще не видел, чтобы человек бежал так быстро, а ведь прошлой осенью я, как вам известно, был распорядителем игр в Фурболге. По-моему, это все-таки было волшебное слово. Могло такое случиться?
— Случиться может все, барон. После Оллатаира остались некоторые… вещи. У короля одной страны за Цитаэроном есть золотой сокол, у короля Ахака — меч, способный разрубить что угодно, даже сталь. Но ведь им нет цены. Откуда мог раб раздобыть подобную вещь?
Океса взял с одной из полок толстый фолиант и, вернувшись на свое место, принялся бережно листать его.
— Да, вот он — Оллатаир, сын Галибала, пятнадцатый Оружейник рыцарей Габалы. В 1157-м, тринадцати лет, он обучался у своего отца, в 1170-м, достигнув двадцати шести, стал его преемником. В 1190 году рыцари исчезли из истории, и нам остались лишь легенды, гласящие, что они отправились в преисподнюю сражаться с силами зла. На следующий год Оллатаир был обличен как изменник и предан смерти в темницах Фурболга. Здесь имеется краткая запись его допроса. Думаю, вы расслышали раба не совсем верно.
— Быть может, есть еще какой-то Оллатаир?
— Если бы такой человек был, я знал бы о нем, поверьте. Могу я служить вам еще чем-нибудь?
— Нет, мудрейший, это все. Благодарю, что уделили мне время, — сказал, вставая, Эррин.
— Прошу вас, не спешите уходить. Я хотел поговорить с вами еще кое о чем. — Эррин снова сел на место. — Речь о ваших домочадцах. Кажется, у вас в услужении состоит около шести номадов?
— Да, и все они верны мне и королю.
— Король смотрит на это иначе. Он собирается издать указ о ссылке всех номадов в Гар-аден.
— Но ведь это же пустыня!
— Вы оспариваете королевскую волю? — вкрадчиво произнес Океса.
— Не мне оспаривать волю моего государя — я всего лишь уточнил, где это. Впрочем, мои номады не рабы и свободны отправиться, куда пожелают.
— Не совсем так, — улыбнулся Океса. — Отныне все номады лишаются гражданства и по прямому приказу короля должны собраться в Гар-адене. Тех, кто не подчинится, будут преследовать и убивать, а их имущество отойдет в пользу короны или ее представителей. В Макте представителем короны, разумеется, будет герцог.
— Как же, позвольте вас спросить, мы будем решать, кто номад, а кто нет? Они живут среди нас несколько веков, и во многих благородных семействах, как говорят, тоже есть номадская кровь.
— Вам известны такие семейства? — с блеском в глазах подался вперед Океса.
— С уверенностью сказать не могу.
— Тогда будьте осторожнее в том, что говорите. Номады объявлены нечистым народом и должны быть удалены из королевства.
— Благодарю вас за это предупреждение, — с вымученной улыбкой сказал Эррин. — И заверяю вас, что буду действовать согласно с ним.
— Надеюсь, что будете. Кстати, этот случай с Оллатаиром заинтересовал меня. Не знаете ли вы в окрестностях Макты ремесленника или землевладельца, у которого только один глаз?
— Я не имею дел с простонародьем, мудрейший, однако мог бы навести для вас справки.
— Прошу вас, сделайте это — и, если можно, поскорее.
— Непременно.
От провидца Эррин прошел прямо к герцогу, который принял его в своих личных покоях в западной башне.
— Не нам обсуждать королевский указ, — заметил ему герцог. — К тому же не стоит забывать и о собственной выгоде. Ни у меня, ни у тебя в роду номадов нет, и нам это только на руку.
Эррин молча кивнул. Он знал, что герцог — человек крутой и жестокий, но думал, что тот все-таки не лишен благородства. Но теперь Эррин видел в темных глазах своего сюзерена одну только алчность. Герцог с улыбкой встал — красивый мужчина накануне сорокалетия, ростом выше своего бывшего пажа, с холеной, расчесанной надвое бородкой.
— Не волнуйся за этих смердов, Эррин. Жизнь и без того коротка.
— Я думаю о своем Убадае. Он был мне преданным слугой и однажды спас мне жизнь. Помните, на медвежьей охоте, когда мой конь погиб? Зверь разорвал бы меня на куски, если бы Убадай не прыгнул с седла прямо ему на загривок.
— Да, он поступил храбро, но ведь мы этого и ждем от своих людей, разве нет? Дай ему денег и отправь в Гар-аден. Поговорим лучше о более приятных вещах. Весной король прибудет в Макту, и я хочу, чтобы пиром распоряжался ты.
— Благодарствую, ваша светлость. Это большая честь для меня.
— Чепуха, Эррин. Лучше тебя с этим никто не справится. Ты у нас наихудший воин, зато отменный кулинар!
Эррин откланялся и вышел.
Теперь он сидел у огня с тяжелым сердцем и головой, полной дурных предчувствий.
Океса — настоящий змей, и Эррин не мог забыть его зловещий взгляд, когда он спросил: «Вам известны такие семейства?» Именно это спасло одноглазого ремесленника Руада Ро-фессу. Эррин никогда бы не выдал Мудрейшему — но что это сулит ему самому?
Задумавшись, он не заметил, как вошел Убадай.
— Еда, — сообщил слуга, поставив перед Эррином серебряный поднос.
— Я не голоден.
Номад пристально посмотрел на бледное лицо своего господина.
— Что стряслось, мальчик? Ты не пьешь и не ешь.
— Ты должен уехать из Макты… нынче же ночью. Возьми с собой всех номадских слуг и ступай через лес к морю. Бегите из этой страны.
— С чего это?
— Остаться — значит умереть. Всех номадов хотят загнать в Гар-аден, а там вас ждет смерть, Убадай, я это чувствую. Скажи это всем остальным.
— Будет сделано, — пообещал Убадай.
Руад выровнял серебряное зеркало и поправил бритву на висящем у стены ремне. Добившись желанной остроты, он смочил лицо теплой водой и осторожно сбрил черную, с сединой щетину.
Лицо в зеркале сполна заслуживало бороды — густой бороды, которая скрыла бы впалые щеки и щелястый рот с кривыми зубами.
— Ты стал еще страшнее, чем прежде, — сказал Руад своему отражению. Сев за стол, он отодвинул остатки завтрака, снял с глаза бронзовую нашлепку и отполировал ее мягкой тканью до блеска. Вернул нашлепку на место, налил себе яблочного сока и стал смотреть, как деревья за окном проступают на рассветном небе.
Здесь ему лучше, чем в цитадели: старая крепость хранит слишком много воспоминаний об отце. Галибал был суров к сыну, чьего рождения не желал, и мальчик, некрасивый и неуклюжий, ничем не мог ему угодить. Все свое детство и юность он пытался завоевать отцовскую любовь. Со временем он овладел наукой обращения с Цветами и показал себя лучшим, чем отец, чародеем. Тогда безразличие Галибала обернулось ненавистью. Он отослал сына прочь и даже перед смертью не допустил его к себе.
«Бедный Галибал, — подумал Руад. — Бедный, одинокий Галибал».
Прогнав тяжелые воспоминания, он три часа поработал в мастерской и вышел на луг, чтобы насладиться осенним солнышком. Скоро соберутся темные тучи, задует северный ветер, налетят метели, и горы покроются снегом. Уже и теперь листья начинают желтеть, а цветы увядают.
Вдалеке показалась медленно шагающая в гору фигура.
— Кости греешь? — приблизившись, спросил Гвидион. Его морщинистое лицо покраснело от подъема, белые, длиной до плеч волосы взмокли.
— Ты бы лошадь себе купил, что ли. Стар ты уже по горам лазать.
Старик улыбнулся и перевел дух, опершись на посох.
— У меня нет сил с тобой спорить, но чашка твоего яблочного сока оживила бы мой дух.
Руад повел его в дом и налил желанного напитка.
— Как у тебя дела? — спросил старик.
— Не жалуюсь, а у тебя?
— Для лекаря всегда работа найдется, даже если он уже не так силен, как прежде.
Руад нарезал черного хлеба и сыра. Пока старик ел, он вышел на порог и взглянул на ведущую к Макте дорогу. Все было спокойно.
— Океса ищет одноглазого ремесленника, — сказал Гвидион, когда он вернулся.
— Неудивительно. Я совершил ошибку.
— Ты сказал волшебное слово тому мальчику, Лагу?
— Да.
— Неразумный поступок.
— Разум не должен противоречить состраданию. Ты проделал весь этот путь, чтобы предупредить меня?
— И да и нет. Я мог бы послать гонца, но есть еще одно неотложное дело, в котором ты мог бы мне помочь.
— Ты говоришь об изменении Цветов?
— Значит, мне это не померещилось, и не я один виноват в том, что сила моя убывает?
— Нет. Мощь Красного растет, а другие Цвета слабеют. Зеленый, самый дальний, страдает больше других.
— В чем же причина? Я знаю, что Цвета постоянно играют и перемещаются, но такого еще никогда не было. Зеленый сузился до мерцающей полоски — мне даже теленка вылечить стоит большого труда.
Руад выгреб из очага золу и положил дрова.
— У меня нет ответа, Гвидион. Равновесие нарушено, и Цвета утратили свою гармонию.
— Не знаешь ли ты, случалось это раньше или нет? Я никогда о таком не слыхал.
— Я тоже. Быть может, все наладится само собой.
— Ты думаешь? В воздухе чувствуется что-то недоброе. В Макте на последней неделе произошли три убийства. Люди боятся, Руад.
— Это влияние Красного — он усиливает страх. Я тоже чувствую это — нетерпение и гнев, которые отражаются на моей работе. На днях я не сумел прибегнуть к Синему и потому обратился к Черному, но даже и он тускнеет.
Гвидион поежился от холодного ветра, проникшего в открытую дверь.
— Разведи-ка огонь, Руад. Мои старые кости не выносят холода.
Руад, взял из очага толстое полено, провел по нему пальцами. Дерево тут же загорелось, и Руад бросил полено обратно.
— Красный тоже по-своему полезен, — заметил он, раздувая пламя.
— Только не для лечения, которым я на хлеб зарабатываю, — усмехнулся Гвидион.
Руад закрыл дверь и подвинул стулья к огню. Гвидион, сев, протянул руки к пляшущему пламени.
— Ты, само собой, останешься ночевать у меня, — сказал Руад.
— Спасибо.
— Что еще нового в городе?
— Боюсь, что ничего хорошего. Один человек, приехавший из Фурболга, говорит, что столица охвачена ужасом — там тоже орудует убийца. Найдены тела одиннадцати молодых женщин и пяти молодых мужчин. Король обещал разыскать убийцу, но пока этого не произошло. А тут еще слухи о номадах. Их, больше тысячи человек, сослали в Гар-аден, чтобы будто бы поселить там. Но один надежный человек сказал мне… — Гвидион содрогнулся. — Огонь почему-то уже не греет меня, как бывало. Может, мне помирать пора, Руад?
— Я не провидец, дружище. Так что ты слышал о номадах?
— Мне сказали, что в некоем овраге у самых гор лежит тысяча тел — и есть место еще для многих тысяч.
— Не может быть, — прошептал Руад. — Какой в этом смысл? Зачем нужна подобная бойня?
Гвидион, помолчав немного, сказал:
— Король объявил номадов нечистым народом, марающим наше чистое королевство. Во всех наших бедах он винит их. Слышал ты о дворянине по имени Кестер?
— Встречался с ним как-то. Раздражительный старик.
— Он предан смерти. Его дед был женат на номадской княжне.
— Ушам своим не верю. И никого не нашлось, чтобы возразить королю?
— Находилось. Первый королевский боец, рыцарь Элодан, заступился за Кестера и вызвался защищать его на поединке. Король дал согласие, что всех удивило, ибо не было в государстве воина лучше, чем Элодан. На турнирном поле за городом собралась большая толпа. Король не присутствовал, зато явились его новые рыцари, и один из них вышел сражаться против Элодана. Бой завязался жестокий, но все, кто там был — как мне передавали, — сразу поняли, что Элодану этого нового бойца не победить. Так и вышло. Красный рыцарь раздробил меч Элодана на куски и ударом по шлему швырнул противника на колени, а после преспокойно отсек ему кисть правой руки.
— Красный рыцарь, говоришь ты? Расскажи мне о нем.
— Меня там не было, Руад, но я слышал, что они появляются на людях только в полных доспехах с опущенными забралами.
— Они? Сколько же их?
— Восемь, и они смертельно опасны. Уже шесть раз выступали они в поединках на стороне короля, и в каждом бою рыцари были разные, но поражения ни один не потерпел. Что все это может значить, Руад?
Мастер молча встал, закрыл окно и задернул плотные шерстяные занавески, чтобы не дуло.
— Будь здесь, как дома, — сказал он Гвидиону. — Если захочешь пить, пей, если проголодаешься, в кладовке есть еда.
Сам Руад ушел в мастерскую, открыл сундук у дальней стены, порылся в нем и наконец извлек черное блюдо, окованное золотом и серебром.
Он отнес блюдо на верстак и тщательно отполировал, а после зажмурил свой глаз и погрузился в Цвета. Красный тут же нахлынул на него, но Руад прошел сквозь этот Цвет, отыскивая Белый. Цвета переливались и убывали; Белый превратился в узкую ленту, но Руад все же прикоснулся к нему и обрел покой.
Вновь открыв глаз, Руад кольнул кривым ножом большой палец и уронил каплю крови на блюдо. Капля, едва коснувшись черной поверхности, исчезла, и блюдо преобразилось в серебряное зеркало.
— Оллатаир, — произнес Руад. Его отражение заволоклось туманом, затем этот туман как будто сдуло призрачным ветром, и Руад увидел королевский чертог в Фурболге. Король сидел на троне, а вокруг него стояли восемь рыцарей в красной броне. Руад сосредоточился, и картина приблизилась к нему.
Доспехи рыцарей, хотя и странные с виду, напоминали те, которые когда-то сделал он сам для ордена Габалы. Круглые шлемы смыкались с шейными щитками, а с другой стороны к этим воротникам, надежно защищающим шею, вплотную прилегали наплечники.
Самый высокий из рыцарей внезапно обернулся, поднял голову, и Руад сквозь щель в забрале увидел налитые кровью глаза, глядящие прямо на него. Меч рыцаря сверкнул в воздухе, и Руад отпрянул назад, а блюдо разлетелось на куски, и осколки раскаленного металла засвистели по комнате Один из них врезался в дверной косяк, и дерево воспламенилось. Руад, весь дрожа, поднялся с пола, погасил огонь и затоптал все прочие осколки.
После этого он вернулся к Гвидиону.
— Боюсь спрашивать, но все же спрошу, — сказал старик. — Что тебе удалось найти?
— Зло. А дальше будет еще хуже, много хуже.
— Возможно ли победить это зло?
— Только не нам с тобой.
— Значит, оно поистине ужасно, если Оллатаир бессилен против него.
— Я не говорю, что бессилен, дружище, — улыбнулся Руад, — просто сил у меня недостаточно.
— Есть ли в мире сила, способная поддержать тебя?
— Рыцари Габалы.
— Но ведь их больше нет.
— Вот именно. А я лишился единственного своего оружия.
— Какого оружия?
— Тайны. Они знают, кто я, и, что еще хуже, где меня искать.
Ближе к полуночи Руад проснулся, сидя на стуле. В задней комнате храпел Гвидион, снаружи сотрясал деревья осенний ветер. Руад не помнил, как уснул, но чувствовал себя освеженным. Он потянулся и встал. Огонь в очаге угасал — старик, чего доброго, совсем замерзнет. Руад сходил в дровяной сарай и набрал охапку поленьев. Ночь была холодная и, если не считать ветра, спокойная. Он принес еще две охапки дров и развел огонь пожарче, чтобы тепла хватило до рассвета.
Спать ему больше не хотелось. Руад пошел к колодцу и уже собрался опустить вниз ведро, но тут слева от него мелькнула тень, и он замер, не поворачивая головы. Потом присел на обод колодца и стал ждать.
Они появились разом, семеро солдат с эмблемой герцога на груди — черный ворон, распростерший крылья на зеленом поле.
— Ко мне! — вскричал Руад. Из задней части дома послышался треск расколотого дерева, и на луг выбежали трое золотых зверей. По виду собаки, но крупнее львов, они стали перед солдатами, загородив Руада, и их стальные клыки сверкнули при луне. — Добрый вечер, — поднявшись на ноги, сказал Руад.
Солдаты застыли без движения, глядя на своего командира, стройного юношу с длинным мечом. Тот, облизнув губы, с трудом оторвал взгляд от золотых собак.
— Добрый вечер, мастер. Нам приказано сопроводить вас в Макту.
— Зачем?
— Мудрейший провидец Океса желает вас видеть — не знаю, для чего.
— Однако он послал вас сюда среди ночи, снаряженных, как на войну?
— Он приказал доставить вас немедленно, мастер, — сказал юноша, не глядя Руаду в глаза.
— Возвращайтесь в Макету и скажите господину Окесе, что я его приказам не повинуюсь. Скажите также, что мне не нравится его манера приглашать людей к себе.
Офицер покосился на стальные собачьи челюсти.
— Разумнее было бы отправиться с нами, мастер. Вас объявят мятежником, человеком вне закона.
— Ступай-ка отсюда, паренек, да поживее. — Руад, став на колени, шепнул что-то собакам, и они двинулись вперед. Их красные глаза сверкали, из пастей шел устрашающий рев. Солдаты бросились вниз с холма, и собаки с лаем погнались за ними.
Гвидион вышел из дома и стал рядом с ремесленником.
— Как им удалось найти тебя так скоро?
— Не знаю, да это теперь и не важно. Надо уходить — прямо сейчас.
— Я пойду с тобой, если, конечно, не помешаю.
— Буду рад твоему обществу, — усмехнулся Руад.
— Эти собаки проломили стену дома. Не думаю, что солдаты доберутся домой живыми.
— Доберутся все как один. Я не приказывал собакам убивать. Они проводят солдат до места, где те оставили лошадей, а потом вернутся. Пошли, поможешь мне собрать пожитки. Не хочу оставлять здесь ничего, что может быть использовано герцогом или Окесой.
Вместе они сложили разные предметы из мастерской Руада в большой холщовый мешок. Руад, взяв из тайника золотые и серебряные слитки, нагрузил ими две седельные сумки и вынес поклажу на переднее крыльцо.
Собаки вернулись час спустя и застыли под звездным небом, как статуи.
— Можно к ним подойти? — спросил Гвидион.
— Конечно, они тебя не тронут.
Старик, опустившись на колени рядом с одним из животных, провел пальцами по его шее.
— Превосходная работа. Глаза у них рубиновые?
— Да. По-твоему, это слишком? Я хотел вставить изумруды, но их у меня мало.
— Нет-нет, все просто замечательно. Мне кажется, кости у них настоящие?
— Нет. Я подражал отцу — ему собаки удавались лучше всего. Только мои побольше, чем делал он.
Руад навьючил сумки на двух собак, а мешок взвалил на третью.
— Подожди меня здесь, — сказал он Гвидиону и вошел в дом. Там вспыхнуло яркое пламя, и Руад покинул горящий дом, ни разу не оглянувшись назад. — Пошли, — сказал он, и собаки молча побежали за ним.
4
— Я не пьян, просто весел. Это большая разница, хотя коню ее, конечно, не понять. — Мананнан хотел встать, но запутался в собственных ножнах. Он снял их, кинул на траву и поднялся. — Видишь, я держусь на ногах.
— Гляньте-ка, ребята — он и впрямь держится.
Бывший рыцарь обернулся и увидел четверых человек — трех бородатых и одного юнца лет пятнадцати.
— Добро пожаловать, господа. Не хотите ли выпить?
— Очень даже хотим. От денег и хорошего коня мы тоже не откажемся.
Бывший рыцарь снова плюхнулся наземь и осклабился.
— Конь у меня только один, и он не продается.
— Да мы, сударь мой, и не собирались его покупать, — сказал тот же плечистый бородач.
— Понимаю — но увести его вам тоже не удастся. Убирайтесь-ка прочь.
— Так говорить невежливо, сударь, и притом опасно. Поглядите: нас четверо, мы все при оружии и трезвее трезвого.
— Я предлагал вам выпить. — Мананнан вынул меч из ножен и встал, держась за дуб. — Предупреждаю вас, — заплетающимся языком выговорил он, — я рыцарь Габалы. Сойтись со мной в бою — значит умереть.
— Вот диво-то, ребята — рыцарь Габалы, ни больше ни меньше! Странно только, что доспехов на нем нет, кроме этого помятого шлема. А еще страннее, что он пьян. Не хочу сомневаться в ваших словах, сударь, но разве в вашем ордене крепкие напитки не запрещены?
— Запрещены, — подтвердил бывший рыцарь. — Мы были… — Он запнулся в поисках нужного слова.
— Чисты? — подсказал бородач.
— Вот-вот! Чисты. Благородны. — Мананнан засмеялся. — Прямо как боги! И гордые были. Да. Теперь-то никого не осталось. — Он махнул рукой. — Ушли сражаться с повелителем демонов.
— А вы как же, сударь?
— Я… испугался черных врат. Оллатаир открыл их, а я не смог в них войти. Что-то внутри… защелкнулось и не пустило. Мы все сидели на конях и ждали, и вот врата открылись. Все остальные, Эдрин, Патеус, въехали в них, а я нет. Я остался.
— Стало быть, вы, уж не обессудьте за прямоту, сударь — трус?
— Так и есть. Я — трусливый рыцарь. Но теперь это уже не причиняет мне такой боли, как прежде. Вы уверены, что не хотите выпить со мной?
— Нет, спасибо. Однако мы избавим вас от коня и кошелька.
— Право же, лучше не пытайтесь. Мы знакомы совсем недолго, но вы пришлись мне по душе.
— Убейте его. — Трое, достав ножи, бросились на Мананнана, а сам вожак направился к коню. Бывший рыцарь повернул кисть, и его меч со свистом описал дугу, сверкнув на солнце. Первый грабитель попытался остановиться, но опоздал, и меч рассек ему яремную жилу и разрубил ключицу до самых легких. Он умер еще до того, как упал. Обратный удар клинка вспорол живот второму — этот еще успел крикнуть. Юноша, зашедший рыцарю за спину, прыгнул на него с ножом. Мананнан, не оборачиваясь, припал на одно колено и нанес мечом колющий удар назад, пропустив его между своей правой рукой и боком. Парень заметил опасность лишь в самый последний миг, и меч вошел ему в грудь, пронзив сердце.
Бывший рыцарь вытащил клинок и встал. Весь бой занял несколько мгновений. Вожак, подойдя к Кауну, схватил его под уздцы, но жеребец встал на дыбы и так залепил передними копытами в лицо разбойнику, что тот отлетел и брякнулся наземь. На него упала тень, и вожак поднял глаза.
— Ты совершил глупость, и твои друзья за нее поплатились.
Разбойник привстал на колени, глядя расширенными от изумления глазами на своих мертвых сподвижников.
— Сын мой! — вскричал он и, спотыкаясь, побежал к мальчику. — Ты убил моего сына! — Прижав на миг к груди мертвое тело, он встал и вынул свой нож. Мананнан молчал, зная, что слова тут не помогут. С душераздирающим воплем разбойник кинулся на него.
Меч еще раз пропел свою песню, и протрезвевший бывший рыцарь сел на коня.
— Поехали, Каун, это место утратило свою прелесть.
С того самого дня он и стал избегать городов, селений и уединенных хуторов. Так он доехал до Мактийского герцогства. Если Оллатаир и существует где-то, то он должен быть здесь, у себя на родине. Бывший рыцарь достал меч и, глядя на рубин в его эфесе, прошептал:
— Оллатаир. — Камень загорелся, и в его глубине Мананнан увидел стоящего у колодца Оружейника.
К нему приближались вооруженные люди, и их мечи сверкали серебром при луне.
— Нет! — крикнул бывший рыцарь, и образ в камне померк.
Эррин вышел из ванны и надел толстый халат, поданный ему Убадаем. Весь лоснящийся от горячей воды, он подошел к окну и вдохнул свежий ночной воздух. Убадай принес хозяину разбавленного вина, но Эррин отстранил кубок.
— Сегодня я пить не буду.
— Беспокоишься о чем-то, господин?
— Почему ты остаешься у меня, Убадай? Я дал тебе вольную два года назад, и ты мог бы отправиться куда хочешь — обратно в степи, или за море в Цитаэрон, или на восток. Почему ты остался?
Убадай пожал плечами. Его темные раскосые глаза не выражали никаких чувств.
— Тебе надо выпить. Много выпить. Так, чтобы с ног свалиться.
— Не думаю. Уйди, оставь меня.
Проводив номада взглядом, Эррин заглянул в кубок, вздрогнул, закрыл окно и отошел к очагу, где горел огонь. Подтащив поближе тяжелое кресло, он сел и стал смотреть в пламя.
Разговор с провидцем Окесой преследовал его, вспоминаясь снова и снова. Эррин всегда недолюбливал этого человека, чья бритая голова и крючковатый нос придавали ему сходство со стервятником, а глаза всегда светились злобным огнем. Нет, не любил Эррин Окесу.
— Вы не часто удостаиваете меня своими визитами, — сказал провидец, когда Эррин вошел в его кабинет.
— Просто наши пути не так часто пересекаются, — ответил Эррин, оглядывая уставленные книгами полки. — Пожалуй, я возьму у вас что-нибудь почитать.
— Сделайте одолжение, барон, если вы, конечно, владеете мертвыми языками.
— Нет, не владею.
— Тогда эти книги, увы, не представляют для вас интереса. Чем я могу вам помочь?
Эррин сел на стул с высокой спинкой напротив провидца, а тот отложил гусиное перо и отодвинул книгу, с которой он работал.
— Я пришел просить у вас совета. Один юноша, беглый раб, выкрикнул слово, после которого сразу побежал гораздо быстрее — думаю, это было нечто вроде заклинания. Я ранил его, но ему удалось скрыться в лесу.
— Что за слово?
— «Оллатаир».
— Вы уверены?
— Думаю, да. Мой слуга Убадай тоже слышал. Что это может означать?
Океса откинулся назад и провел пальцем по своему длинному носу, не сводя бледных глаз с Эррина.
— Он произнес имя мертвого чародея. Вы уверены, что он после этого стал бежать быстрее? Быть может, это страх перед погоней придал ему сил?
— Возможно, но я никогда еще не видел, чтобы человек бежал так быстро, а ведь прошлой осенью я, как вам известно, был распорядителем игр в Фурболге. По-моему, это все-таки было волшебное слово. Могло такое случиться?
— Случиться может все, барон. После Оллатаира остались некоторые… вещи. У короля одной страны за Цитаэроном есть золотой сокол, у короля Ахака — меч, способный разрубить что угодно, даже сталь. Но ведь им нет цены. Откуда мог раб раздобыть подобную вещь?
Океса взял с одной из полок толстый фолиант и, вернувшись на свое место, принялся бережно листать его.
— Да, вот он — Оллатаир, сын Галибала, пятнадцатый Оружейник рыцарей Габалы. В 1157-м, тринадцати лет, он обучался у своего отца, в 1170-м, достигнув двадцати шести, стал его преемником. В 1190 году рыцари исчезли из истории, и нам остались лишь легенды, гласящие, что они отправились в преисподнюю сражаться с силами зла. На следующий год Оллатаир был обличен как изменник и предан смерти в темницах Фурболга. Здесь имеется краткая запись его допроса. Думаю, вы расслышали раба не совсем верно.
— Быть может, есть еще какой-то Оллатаир?
— Если бы такой человек был, я знал бы о нем, поверьте. Могу я служить вам еще чем-нибудь?
— Нет, мудрейший, это все. Благодарю, что уделили мне время, — сказал, вставая, Эррин.
— Прошу вас, не спешите уходить. Я хотел поговорить с вами еще кое о чем. — Эррин снова сел на место. — Речь о ваших домочадцах. Кажется, у вас в услужении состоит около шести номадов?
— Да, и все они верны мне и королю.
— Король смотрит на это иначе. Он собирается издать указ о ссылке всех номадов в Гар-аден.
— Но ведь это же пустыня!
— Вы оспариваете королевскую волю? — вкрадчиво произнес Океса.
— Не мне оспаривать волю моего государя — я всего лишь уточнил, где это. Впрочем, мои номады не рабы и свободны отправиться, куда пожелают.
— Не совсем так, — улыбнулся Океса. — Отныне все номады лишаются гражданства и по прямому приказу короля должны собраться в Гар-адене. Тех, кто не подчинится, будут преследовать и убивать, а их имущество отойдет в пользу короны или ее представителей. В Макте представителем короны, разумеется, будет герцог.
— Как же, позвольте вас спросить, мы будем решать, кто номад, а кто нет? Они живут среди нас несколько веков, и во многих благородных семействах, как говорят, тоже есть номадская кровь.
— Вам известны такие семейства? — с блеском в глазах подался вперед Океса.
— С уверенностью сказать не могу.
— Тогда будьте осторожнее в том, что говорите. Номады объявлены нечистым народом и должны быть удалены из королевства.
— Благодарю вас за это предупреждение, — с вымученной улыбкой сказал Эррин. — И заверяю вас, что буду действовать согласно с ним.
— Надеюсь, что будете. Кстати, этот случай с Оллатаиром заинтересовал меня. Не знаете ли вы в окрестностях Макты ремесленника или землевладельца, у которого только один глаз?
— Я не имею дел с простонародьем, мудрейший, однако мог бы навести для вас справки.
— Прошу вас, сделайте это — и, если можно, поскорее.
— Непременно.
От провидца Эррин прошел прямо к герцогу, который принял его в своих личных покоях в западной башне.
— Не нам обсуждать королевский указ, — заметил ему герцог. — К тому же не стоит забывать и о собственной выгоде. Ни у меня, ни у тебя в роду номадов нет, и нам это только на руку.
Эррин молча кивнул. Он знал, что герцог — человек крутой и жестокий, но думал, что тот все-таки не лишен благородства. Но теперь Эррин видел в темных глазах своего сюзерена одну только алчность. Герцог с улыбкой встал — красивый мужчина накануне сорокалетия, ростом выше своего бывшего пажа, с холеной, расчесанной надвое бородкой.
— Не волнуйся за этих смердов, Эррин. Жизнь и без того коротка.
— Я думаю о своем Убадае. Он был мне преданным слугой и однажды спас мне жизнь. Помните, на медвежьей охоте, когда мой конь погиб? Зверь разорвал бы меня на куски, если бы Убадай не прыгнул с седла прямо ему на загривок.
— Да, он поступил храбро, но ведь мы этого и ждем от своих людей, разве нет? Дай ему денег и отправь в Гар-аден. Поговорим лучше о более приятных вещах. Весной король прибудет в Макту, и я хочу, чтобы пиром распоряжался ты.
— Благодарствую, ваша светлость. Это большая честь для меня.
— Чепуха, Эррин. Лучше тебя с этим никто не справится. Ты у нас наихудший воин, зато отменный кулинар!
Эррин откланялся и вышел.
Теперь он сидел у огня с тяжелым сердцем и головой, полной дурных предчувствий.
Океса — настоящий змей, и Эррин не мог забыть его зловещий взгляд, когда он спросил: «Вам известны такие семейства?» Именно это спасло одноглазого ремесленника Руада Ро-фессу. Эррин никогда бы не выдал Мудрейшему — но что это сулит ему самому?
Задумавшись, он не заметил, как вошел Убадай.
— Еда, — сообщил слуга, поставив перед Эррином серебряный поднос.
— Я не голоден.
Номад пристально посмотрел на бледное лицо своего господина.
— Что стряслось, мальчик? Ты не пьешь и не ешь.
— Ты должен уехать из Макты… нынче же ночью. Возьми с собой всех номадских слуг и ступай через лес к морю. Бегите из этой страны.
— С чего это?
— Остаться — значит умереть. Всех номадов хотят загнать в Гар-аден, а там вас ждет смерть, Убадай, я это чувствую. Скажи это всем остальным.
— Будет сделано, — пообещал Убадай.
Руад выровнял серебряное зеркало и поправил бритву на висящем у стены ремне. Добившись желанной остроты, он смочил лицо теплой водой и осторожно сбрил черную, с сединой щетину.
Лицо в зеркале сполна заслуживало бороды — густой бороды, которая скрыла бы впалые щеки и щелястый рот с кривыми зубами.
— Ты стал еще страшнее, чем прежде, — сказал Руад своему отражению. Сев за стол, он отодвинул остатки завтрака, снял с глаза бронзовую нашлепку и отполировал ее мягкой тканью до блеска. Вернул нашлепку на место, налил себе яблочного сока и стал смотреть, как деревья за окном проступают на рассветном небе.
Здесь ему лучше, чем в цитадели: старая крепость хранит слишком много воспоминаний об отце. Галибал был суров к сыну, чьего рождения не желал, и мальчик, некрасивый и неуклюжий, ничем не мог ему угодить. Все свое детство и юность он пытался завоевать отцовскую любовь. Со временем он овладел наукой обращения с Цветами и показал себя лучшим, чем отец, чародеем. Тогда безразличие Галибала обернулось ненавистью. Он отослал сына прочь и даже перед смертью не допустил его к себе.
«Бедный Галибал, — подумал Руад. — Бедный, одинокий Галибал».
Прогнав тяжелые воспоминания, он три часа поработал в мастерской и вышел на луг, чтобы насладиться осенним солнышком. Скоро соберутся темные тучи, задует северный ветер, налетят метели, и горы покроются снегом. Уже и теперь листья начинают желтеть, а цветы увядают.
Вдалеке показалась медленно шагающая в гору фигура.
— Кости греешь? — приблизившись, спросил Гвидион. Его морщинистое лицо покраснело от подъема, белые, длиной до плеч волосы взмокли.
— Ты бы лошадь себе купил, что ли. Стар ты уже по горам лазать.
Старик улыбнулся и перевел дух, опершись на посох.
— У меня нет сил с тобой спорить, но чашка твоего яблочного сока оживила бы мой дух.
Руад повел его в дом и налил желанного напитка.
— Как у тебя дела? — спросил старик.
— Не жалуюсь, а у тебя?
— Для лекаря всегда работа найдется, даже если он уже не так силен, как прежде.
Руад нарезал черного хлеба и сыра. Пока старик ел, он вышел на порог и взглянул на ведущую к Макте дорогу. Все было спокойно.
— Океса ищет одноглазого ремесленника, — сказал Гвидион, когда он вернулся.
— Неудивительно. Я совершил ошибку.
— Ты сказал волшебное слово тому мальчику, Лагу?
— Да.
— Неразумный поступок.
— Разум не должен противоречить состраданию. Ты проделал весь этот путь, чтобы предупредить меня?
— И да и нет. Я мог бы послать гонца, но есть еще одно неотложное дело, в котором ты мог бы мне помочь.
— Ты говоришь об изменении Цветов?
— Значит, мне это не померещилось, и не я один виноват в том, что сила моя убывает?
— Нет. Мощь Красного растет, а другие Цвета слабеют. Зеленый, самый дальний, страдает больше других.
— В чем же причина? Я знаю, что Цвета постоянно играют и перемещаются, но такого еще никогда не было. Зеленый сузился до мерцающей полоски — мне даже теленка вылечить стоит большого труда.
Руад выгреб из очага золу и положил дрова.
— У меня нет ответа, Гвидион. Равновесие нарушено, и Цвета утратили свою гармонию.
— Не знаешь ли ты, случалось это раньше или нет? Я никогда о таком не слыхал.
— Я тоже. Быть может, все наладится само собой.
— Ты думаешь? В воздухе чувствуется что-то недоброе. В Макте на последней неделе произошли три убийства. Люди боятся, Руад.
— Это влияние Красного — он усиливает страх. Я тоже чувствую это — нетерпение и гнев, которые отражаются на моей работе. На днях я не сумел прибегнуть к Синему и потому обратился к Черному, но даже и он тускнеет.
Гвидион поежился от холодного ветра, проникшего в открытую дверь.
— Разведи-ка огонь, Руад. Мои старые кости не выносят холода.
Руад, взял из очага толстое полено, провел по нему пальцами. Дерево тут же загорелось, и Руад бросил полено обратно.
— Красный тоже по-своему полезен, — заметил он, раздувая пламя.
— Только не для лечения, которым я на хлеб зарабатываю, — усмехнулся Гвидион.
Руад закрыл дверь и подвинул стулья к огню. Гвидион, сев, протянул руки к пляшущему пламени.
— Ты, само собой, останешься ночевать у меня, — сказал Руад.
— Спасибо.
— Что еще нового в городе?
— Боюсь, что ничего хорошего. Один человек, приехавший из Фурболга, говорит, что столица охвачена ужасом — там тоже орудует убийца. Найдены тела одиннадцати молодых женщин и пяти молодых мужчин. Король обещал разыскать убийцу, но пока этого не произошло. А тут еще слухи о номадах. Их, больше тысячи человек, сослали в Гар-аден, чтобы будто бы поселить там. Но один надежный человек сказал мне… — Гвидион содрогнулся. — Огонь почему-то уже не греет меня, как бывало. Может, мне помирать пора, Руад?
— Я не провидец, дружище. Так что ты слышал о номадах?
— Мне сказали, что в некоем овраге у самых гор лежит тысяча тел — и есть место еще для многих тысяч.
— Не может быть, — прошептал Руад. — Какой в этом смысл? Зачем нужна подобная бойня?
Гвидион, помолчав немного, сказал:
— Король объявил номадов нечистым народом, марающим наше чистое королевство. Во всех наших бедах он винит их. Слышал ты о дворянине по имени Кестер?
— Встречался с ним как-то. Раздражительный старик.
— Он предан смерти. Его дед был женат на номадской княжне.
— Ушам своим не верю. И никого не нашлось, чтобы возразить королю?
— Находилось. Первый королевский боец, рыцарь Элодан, заступился за Кестера и вызвался защищать его на поединке. Король дал согласие, что всех удивило, ибо не было в государстве воина лучше, чем Элодан. На турнирном поле за городом собралась большая толпа. Король не присутствовал, зато явились его новые рыцари, и один из них вышел сражаться против Элодана. Бой завязался жестокий, но все, кто там был — как мне передавали, — сразу поняли, что Элодану этого нового бойца не победить. Так и вышло. Красный рыцарь раздробил меч Элодана на куски и ударом по шлему швырнул противника на колени, а после преспокойно отсек ему кисть правой руки.
— Красный рыцарь, говоришь ты? Расскажи мне о нем.
— Меня там не было, Руад, но я слышал, что они появляются на людях только в полных доспехах с опущенными забралами.
— Они? Сколько же их?
— Восемь, и они смертельно опасны. Уже шесть раз выступали они в поединках на стороне короля, и в каждом бою рыцари были разные, но поражения ни один не потерпел. Что все это может значить, Руад?
Мастер молча встал, закрыл окно и задернул плотные шерстяные занавески, чтобы не дуло.
— Будь здесь, как дома, — сказал он Гвидиону. — Если захочешь пить, пей, если проголодаешься, в кладовке есть еда.
Сам Руад ушел в мастерскую, открыл сундук у дальней стены, порылся в нем и наконец извлек черное блюдо, окованное золотом и серебром.
Он отнес блюдо на верстак и тщательно отполировал, а после зажмурил свой глаз и погрузился в Цвета. Красный тут же нахлынул на него, но Руад прошел сквозь этот Цвет, отыскивая Белый. Цвета переливались и убывали; Белый превратился в узкую ленту, но Руад все же прикоснулся к нему и обрел покой.
Вновь открыв глаз, Руад кольнул кривым ножом большой палец и уронил каплю крови на блюдо. Капля, едва коснувшись черной поверхности, исчезла, и блюдо преобразилось в серебряное зеркало.
— Оллатаир, — произнес Руад. Его отражение заволоклось туманом, затем этот туман как будто сдуло призрачным ветром, и Руад увидел королевский чертог в Фурболге. Король сидел на троне, а вокруг него стояли восемь рыцарей в красной броне. Руад сосредоточился, и картина приблизилась к нему.
Доспехи рыцарей, хотя и странные с виду, напоминали те, которые когда-то сделал он сам для ордена Габалы. Круглые шлемы смыкались с шейными щитками, а с другой стороны к этим воротникам, надежно защищающим шею, вплотную прилегали наплечники.
Самый высокий из рыцарей внезапно обернулся, поднял голову, и Руад сквозь щель в забрале увидел налитые кровью глаза, глядящие прямо на него. Меч рыцаря сверкнул в воздухе, и Руад отпрянул назад, а блюдо разлетелось на куски, и осколки раскаленного металла засвистели по комнате Один из них врезался в дверной косяк, и дерево воспламенилось. Руад, весь дрожа, поднялся с пола, погасил огонь и затоптал все прочие осколки.
После этого он вернулся к Гвидиону.
— Боюсь спрашивать, но все же спрошу, — сказал старик. — Что тебе удалось найти?
— Зло. А дальше будет еще хуже, много хуже.
— Возможно ли победить это зло?
— Только не нам с тобой.
— Значит, оно поистине ужасно, если Оллатаир бессилен против него.
— Я не говорю, что бессилен, дружище, — улыбнулся Руад, — просто сил у меня недостаточно.
— Есть ли в мире сила, способная поддержать тебя?
— Рыцари Габалы.
— Но ведь их больше нет.
— Вот именно. А я лишился единственного своего оружия.
— Какого оружия?
— Тайны. Они знают, кто я, и, что еще хуже, где меня искать.
Ближе к полуночи Руад проснулся, сидя на стуле. В задней комнате храпел Гвидион, снаружи сотрясал деревья осенний ветер. Руад не помнил, как уснул, но чувствовал себя освеженным. Он потянулся и встал. Огонь в очаге угасал — старик, чего доброго, совсем замерзнет. Руад сходил в дровяной сарай и набрал охапку поленьев. Ночь была холодная и, если не считать ветра, спокойная. Он принес еще две охапки дров и развел огонь пожарче, чтобы тепла хватило до рассвета.
Спать ему больше не хотелось. Руад пошел к колодцу и уже собрался опустить вниз ведро, но тут слева от него мелькнула тень, и он замер, не поворачивая головы. Потом присел на обод колодца и стал ждать.
Они появились разом, семеро солдат с эмблемой герцога на груди — черный ворон, распростерший крылья на зеленом поле.
— Ко мне! — вскричал Руад. Из задней части дома послышался треск расколотого дерева, и на луг выбежали трое золотых зверей. По виду собаки, но крупнее львов, они стали перед солдатами, загородив Руада, и их стальные клыки сверкнули при луне. — Добрый вечер, — поднявшись на ноги, сказал Руад.
Солдаты застыли без движения, глядя на своего командира, стройного юношу с длинным мечом. Тот, облизнув губы, с трудом оторвал взгляд от золотых собак.
— Добрый вечер, мастер. Нам приказано сопроводить вас в Макту.
— Зачем?
— Мудрейший провидец Океса желает вас видеть — не знаю, для чего.
— Однако он послал вас сюда среди ночи, снаряженных, как на войну?
— Он приказал доставить вас немедленно, мастер, — сказал юноша, не глядя Руаду в глаза.
— Возвращайтесь в Макету и скажите господину Окесе, что я его приказам не повинуюсь. Скажите также, что мне не нравится его манера приглашать людей к себе.
Офицер покосился на стальные собачьи челюсти.
— Разумнее было бы отправиться с нами, мастер. Вас объявят мятежником, человеком вне закона.
— Ступай-ка отсюда, паренек, да поживее. — Руад, став на колени, шепнул что-то собакам, и они двинулись вперед. Их красные глаза сверкали, из пастей шел устрашающий рев. Солдаты бросились вниз с холма, и собаки с лаем погнались за ними.
Гвидион вышел из дома и стал рядом с ремесленником.
— Как им удалось найти тебя так скоро?
— Не знаю, да это теперь и не важно. Надо уходить — прямо сейчас.
— Я пойду с тобой, если, конечно, не помешаю.
— Буду рад твоему обществу, — усмехнулся Руад.
— Эти собаки проломили стену дома. Не думаю, что солдаты доберутся домой живыми.
— Доберутся все как один. Я не приказывал собакам убивать. Они проводят солдат до места, где те оставили лошадей, а потом вернутся. Пошли, поможешь мне собрать пожитки. Не хочу оставлять здесь ничего, что может быть использовано герцогом или Окесой.
Вместе они сложили разные предметы из мастерской Руада в большой холщовый мешок. Руад, взяв из тайника золотые и серебряные слитки, нагрузил ими две седельные сумки и вынес поклажу на переднее крыльцо.
Собаки вернулись час спустя и застыли под звездным небом, как статуи.
— Можно к ним подойти? — спросил Гвидион.
— Конечно, они тебя не тронут.
Старик, опустившись на колени рядом с одним из животных, провел пальцами по его шее.
— Превосходная работа. Глаза у них рубиновые?
— Да. По-твоему, это слишком? Я хотел вставить изумруды, но их у меня мало.
— Нет-нет, все просто замечательно. Мне кажется, кости у них настоящие?
— Нет. Я подражал отцу — ему собаки удавались лучше всего. Только мои побольше, чем делал он.
Руад навьючил сумки на двух собак, а мешок взвалил на третью.
— Подожди меня здесь, — сказал он Гвидиону и вошел в дом. Там вспыхнуло яркое пламя, и Руад покинул горящий дом, ни разу не оглянувшись назад. — Пошли, — сказал он, и собаки молча побежали за ним.
4
Лемфада очнулся. Перед глазами стоял туман, и в этом тумане сквозили какие-то темные линии, вроде щелей на крышке гроба.
— Нет! — простонал он и попытался встать, но нежные руки уложили его на место, и ласковые слова успокоили. Он повернул голову на подушке и увидел молодую девушку с темно-карими глазами. Она гладила ему лоб.
— Лежи спокойно, — прошептала она. — Здесь тебе ничего не грозит. Отдыхай. Я с тобой.
Когда он снова открыл глаза, линии оказались пазами между бревнами на потолке. Он повернул голову, надеясь снова увидеть девушку, но вместо нее у постели сидел мужчина с красивым лицом, в небесно-голубой рубашке. Длинные волосы падали ему на плечи, бороду он брил, а глаза у него были лиловые. Он улыбнулся Лемфаде.
— Нет! — простонал он и попытался встать, но нежные руки уложили его на место, и ласковые слова успокоили. Он повернул голову на подушке и увидел молодую девушку с темно-карими глазами. Она гладила ему лоб.
— Лежи спокойно, — прошептала она. — Здесь тебе ничего не грозит. Отдыхай. Я с тобой.
Когда он снова открыл глаза, линии оказались пазами между бревнами на потолке. Он повернул голову, надеясь снова увидеть девушку, но вместо нее у постели сидел мужчина с красивым лицом, в небесно-голубой рубашке. Длинные волосы падали ему на плечи, бороду он брил, а глаза у него были лиловые. Он улыбнулся Лемфаде.