Страница:
— Держи. Мне он не понадобится. Отвези Картию обратно к Лло и остальным. Я прошу у них прощения за то, что не нашел в себе сил отказаться.
Картия, заливаясь слезами, схватила его за руку.
— Они убьют тебя. О боги, они убьют тебя.
Нуада отошел с ней от других и поцеловал ее. Слезы и ему застилали глаза.
— Я люблю тебя и думаю, что счастье этого утра было дано нам как дар. Последний дар. Я никогда еще не видел такого восхода. — Он прижал ее к себе. — Не знаю, что еще сказать. Нет у меня слов, Картия.
— Позволь мне пойти с тобой, пожалуйста.
— Нет. Езжай с Брионом. Один я буду чувствовать себя… сильнее.
Он сел на своего коня и с глубоким, прерывистым вздохом тронул его с места. Картия бросилась за ним, но Брион оттащил ее прочь, и Нуада уехал с поляны, не посмев оглянуться. Рамат молча шагал рядом с ним и лишь у последнего холма тронул Нуаду за руку.
— Я никогда не смогу отблагодарить тебя за то, что ты сделал.
Нуада только улыбнулся в ответ. Сухость во рту не позволяла ему говорить, и его пробила дрожь. Они спустились в деревню, и солдаты с копьями наперевес окружили их.
Нуаде велели спешиться, и он повиновался. Ноги у него тряслись от страха, и он спотыкался. Деревенские жители стояли по обе стороны улицы. Он смотрел на их лица и черпал силы в их сострадании. Еще одно представление, Нуада, последнее. Держись.
Его привели к общинному дому, где он прошлой ночью повествовал о доблестных деяниях героев. Чего бы он не отдал сейчас, чтобы увидеть, как Лло Гифс и другие рыцари скачут с холма ему на выручку! Вот это была бы песня!
Около сухого дерева ожидал красный рыцарь, Эдрин.
— Итак, сказитель вернулся. Где же твой меч, рыцарь, где твой шлем?
— У меня нет меча.
— Я одолжу его тебе, чтобы ты мог защищаться.
— Нет. Если я убью тебя, жители деревни поплатятся за это. Ты обещал пощадить их, если я сдамся, и должен сдержать свое слово. — Нуада видел гнев в глазах рыцаря и понимал, что одержал победу. Если бы Эдрин убил его на поединке, по всему лесу разошлась бы весть, что новые рыцари Габалы слабее красных рыцарей короля. — Итак, рыцарь? — улыбнулся поэт.
— Если ты слишком труслив для боя, ты умрешь, как смерд.
Солдаты сняли с Нуады доспехи и поставили его у дерева. Двое вышли вперед с молотками и длинными гвоздями, и Нуада сцепил зубы, когда они приставили гвозди к запястьям его широко раскинутых рук. Молотки заработали, вгоняя гвозди сквозь плоть и кости в дерево. Из рук Нуады хлынула кровь, и тело его обмякло. Застонав, он с усилием приподнял голову.
Красный рыцарь вручил Рамату лук и колчан.
— Стреляй первым. Докажи свою преданность королю.
— Нет, — заморгал староста, — я не могу…
— Стреляй! — крикнул Нуада. — Иначе все окажется напрасным. Они все равно меня убьют. Это не ты убиваешь меня — это они. Стреляй. Я тебя прощаю.
Рамат взял лук и пустил стрелу в грудь Нуады. Эдрин стал вызывать всех мужчин деревни, одного за другим, и каждый посылал стрелу в безжизненное, прибитое к дереву тело.
Наконец все стрелы вышли, и рыцарь сел на коня. Солдаты строем двинулись за ним. Рамат бросился к дереву и стал вынимать стрелы из тела Нуады, шепча со слезами:
— Прости нас, прости.
В этот миг к ним слетел дух Лемфады. Оружейник обследовал северный край леса, и необычайно сильный всплеск страстей привлек его в эту деревню, теперь он парил над израненным поэтом.
Вспомнив оленя, он протянул к телу свои золотые руки и излил в него волшебную силу. Раны затянулись, но жизнь не вернулась к Нуаде.
Рамат и другие, для которых Лемфада был невидим, попятились прочь от дерева при чудесном заживлении ран.
Лемфада, несмотря на тщетность своих усилий, продолжал вливать чары в распятое на сухой яблоне тело. Ветви дерева задрожали, и на них набухли почки. Яблоня покрылась пышным бело-розовым цветом, и лепестки посыпались вниз, словно снег.
В конце концов Лемфада смирился с неизбежным: Нуада Серебряная рука был мертв. Оружейник покинул деревню и полетел, удрученный, к пещере.
Тогда Рамат поднял с земли яблоневый цвет и сказал односельчанам:
— Он говорил, что это священная война. Все вы видели знамение небес. Мы разошлем гонцов во все селения, и Нуада получит свою армию. Клянусь в этом всеми богами!
20
Картия, заливаясь слезами, схватила его за руку.
— Они убьют тебя. О боги, они убьют тебя.
Нуада отошел с ней от других и поцеловал ее. Слезы и ему застилали глаза.
— Я люблю тебя и думаю, что счастье этого утра было дано нам как дар. Последний дар. Я никогда еще не видел такого восхода. — Он прижал ее к себе. — Не знаю, что еще сказать. Нет у меня слов, Картия.
— Позволь мне пойти с тобой, пожалуйста.
— Нет. Езжай с Брионом. Один я буду чувствовать себя… сильнее.
Он сел на своего коня и с глубоким, прерывистым вздохом тронул его с места. Картия бросилась за ним, но Брион оттащил ее прочь, и Нуада уехал с поляны, не посмев оглянуться. Рамат молча шагал рядом с ним и лишь у последнего холма тронул Нуаду за руку.
— Я никогда не смогу отблагодарить тебя за то, что ты сделал.
Нуада только улыбнулся в ответ. Сухость во рту не позволяла ему говорить, и его пробила дрожь. Они спустились в деревню, и солдаты с копьями наперевес окружили их.
Нуаде велели спешиться, и он повиновался. Ноги у него тряслись от страха, и он спотыкался. Деревенские жители стояли по обе стороны улицы. Он смотрел на их лица и черпал силы в их сострадании. Еще одно представление, Нуада, последнее. Держись.
Его привели к общинному дому, где он прошлой ночью повествовал о доблестных деяниях героев. Чего бы он не отдал сейчас, чтобы увидеть, как Лло Гифс и другие рыцари скачут с холма ему на выручку! Вот это была бы песня!
Около сухого дерева ожидал красный рыцарь, Эдрин.
— Итак, сказитель вернулся. Где же твой меч, рыцарь, где твой шлем?
— У меня нет меча.
— Я одолжу его тебе, чтобы ты мог защищаться.
— Нет. Если я убью тебя, жители деревни поплатятся за это. Ты обещал пощадить их, если я сдамся, и должен сдержать свое слово. — Нуада видел гнев в глазах рыцаря и понимал, что одержал победу. Если бы Эдрин убил его на поединке, по всему лесу разошлась бы весть, что новые рыцари Габалы слабее красных рыцарей короля. — Итак, рыцарь? — улыбнулся поэт.
— Если ты слишком труслив для боя, ты умрешь, как смерд.
Солдаты сняли с Нуады доспехи и поставили его у дерева. Двое вышли вперед с молотками и длинными гвоздями, и Нуада сцепил зубы, когда они приставили гвозди к запястьям его широко раскинутых рук. Молотки заработали, вгоняя гвозди сквозь плоть и кости в дерево. Из рук Нуады хлынула кровь, и тело его обмякло. Застонав, он с усилием приподнял голову.
Красный рыцарь вручил Рамату лук и колчан.
— Стреляй первым. Докажи свою преданность королю.
— Нет, — заморгал староста, — я не могу…
— Стреляй! — крикнул Нуада. — Иначе все окажется напрасным. Они все равно меня убьют. Это не ты убиваешь меня — это они. Стреляй. Я тебя прощаю.
Рамат взял лук и пустил стрелу в грудь Нуады. Эдрин стал вызывать всех мужчин деревни, одного за другим, и каждый посылал стрелу в безжизненное, прибитое к дереву тело.
Наконец все стрелы вышли, и рыцарь сел на коня. Солдаты строем двинулись за ним. Рамат бросился к дереву и стал вынимать стрелы из тела Нуады, шепча со слезами:
— Прости нас, прости.
В этот миг к ним слетел дух Лемфады. Оружейник обследовал северный край леса, и необычайно сильный всплеск страстей привлек его в эту деревню, теперь он парил над израненным поэтом.
Вспомнив оленя, он протянул к телу свои золотые руки и излил в него волшебную силу. Раны затянулись, но жизнь не вернулась к Нуаде.
Рамат и другие, для которых Лемфада был невидим, попятились прочь от дерева при чудесном заживлении ран.
Лемфада, несмотря на тщетность своих усилий, продолжал вливать чары в распятое на сухой яблоне тело. Ветви дерева задрожали, и на них набухли почки. Яблоня покрылась пышным бело-розовым цветом, и лепестки посыпались вниз, словно снег.
В конце концов Лемфада смирился с неизбежным: Нуада Серебряная рука был мертв. Оружейник покинул деревню и полетел, удрученный, к пещере.
Тогда Рамат поднял с земли яблоневый цвет и сказал односельчанам:
— Он говорил, что это священная война. Все вы видели знамение небес. Мы разошлем гонцов во все селения, и Нуада получит свою армию. Клянусь в этом всеми богами!
20
Королевские разведчики упорно штурмовали холм, с которого им навстречу летели стрелы, и лучникам в конце концов пришлось отступить. Элодан дождался, когда разведчики вошли в лес, и протрубил в рог.
Десятки воинов, выскочив из засады, набросились на врага с мечами и ножами. Элодан тоже достал меч и вклинился на коне в самую гущу боя. Разведчики дрогнули и побежали обратно с холма.
Тогда из леса на противоположной стороне появились Лло, Мананнан и еще около двадцати конных воинов.
Мананнан, топча бегущих, зарубил их знаменосца, выхватил у него королевский штандарт с черным вороном на голубом поле и вскинул высоко над головой.
Услышав грохот копыт, он повернул коня. В долину вливались пятьсот королевских конников. Рыцарь свернул влево, к лесу. Пятеро кавалеристов устремились за ним в погоню, и он, бросив знамя кому-то из повстанцев, обернулся к ним лицом. Отклонившись от копья, он сбил мечом державшего его всадника. Острие другого копья отскочило от его панциря, и меч прошел сквозь ребра врага. На столь близком расстоянии длинные копья остальных сделались бесполезными, и кавалеристы, побросав их, схватились за мечи, но это не спасло. Серебристый клинок Мананнана мелькал, рубя доспехи и кольчугу. Последний солдат попытался убежать, но пущенная из подлеска стрела вонзилась в бок его лошади. Конь сбросил всадника. Еще одна стрела попала солдату в бедро, и повстанцы добили его.
Мананнан, опершись на седло, стал смотреть, как кавалерия входит в долину. Лло и другие конники отступили за сосны, растущие на холмах.
Элодан, подъехав к нему, спросил:
— По-твоему, они будут нас преследовать?
— Нет, если они в здравом уме. Они не знают, сколько нас, а от копий в лесу столько же пользы, сколько от деревянных мечей. У нас большие потери?
— Около дюжины человек. Гвидион занимается ранеными. Ты Морриган не видел?
— Нет. Я думал, она с тобой.
— Она поскакала за разведчиками вон туда, на запад. Может, поищешь ее?
Мананнан кивнул и отправился, следя, не спрятался ли в кустах кто-нибудь из королевских солдат. Услышав чей-то жуткий вопль, он обнажил меч. Конь замялся перед поляной, откуда донесся крик, но Мананнан успокоил его и послал вперед. Конь прошел несколько шагов и снова остановился. Мананнан спешился, привязал его к дереву, прошел еще немного и увидел Морриган. Нагнувшись над бьющимся в агонии человеком, она впилась зубами ему в горло, тело жертвы съеживалось у Мананнана на глазах.
Рыцарь застыл, пораженный ужасом, а Морриган встала, вытерла кровь с губ и медленно обернулась.
— Мананнан?
— Снимай доспехи, — процедил он. — Быстро!
— Подожди! Позволь мне объяснить.
— Незачем объяснять, я все видел. Снимай доспехи, Морриган, пока я не убил тебя на месте.
— Ты думаешь, тебе это по плечу? Вир дал мне силу.
— Я знаю, что мне это по плечу, и ты тоже знаешь. Снимай доспехи. Ты позоришь все, что они олицетворяют.
Какой-то миг ему казалось, что она бросится на него, но она уронила меч и стала расстегивать свой серебристый панцирь. Он молча ждал, пока она осталась в голубой рубашке и серых бриджах.
— А теперь что? — спросила она.
— Теперь ты уедешь. Если я увижу тебя в лесу еще раз, ты умрешь. Убирайся с глаз моих долой.
— Я не виновата! — вскричала она. — Я не хотела становиться такой. — Он не ответил, и она подошла ближе. — Не гони меня, Мананнан.
— Если ты пробудешь здесь еще минуту, я снесу тебе голову с плеч. Убирайся! — Его ярость испугала ее, и она бросилась бежать через поляну. Мананнан, весь дрожа, опустился на землю. Там его и нашел Элодан через некоторое время.
Мананнан рассказал ему о том, что видел, и магистр вздохнул.
— Она по-своему права, Мананнан. Она не хотела быть вампиром — ее сделали такой. Но и ты поступил правильно, прогнав ее. Поможешь мне снять шлем? — Мананнан отстегнул его от ворота и повернул. — Спасибо, дружище. В доспехах я чувствую себя еще более бесполезным, чем раньше. Предоставленный сам себе, я даже панцирь не мог бы снять.
— Но драться ты стал лучше, — заметил Мананнан. Элодан взглянул на свою левую руку.
— Она начинает понемногу слушаться меня, но я не хотел бы встретиться в бою с искусным противником. Теперь нам, наверно, придется выбрать еще одного рыцаря?
Мананнан, покачав головой, взял панцирь Морриган и принес ему. Снаружи панцирь по-прежнему блистал серебром, но изнутри весь заржавел. Мананнан напряг мускулы, и панцирь у него в руках разломился надвое. Он отшвырнул обломки прочь.
— Доспехи служат зеркалом тому, кто их носит.
— Как же она попала в число избранных? — спросил Элодан.
— Не знаю, но мы потеряли Решето, а теперь вот и Морриган. Кто будет следующим?
— Нуада тоже погиб. Ночью мне явился во сне Лемфада. Поэта прибили гвоздями к дереву. Он отдал свою жизнь за людей из лесного селения.
Мананнан, ничего не сказав, устало поднялся на ноги.
— Пошли. День еще не закончился. — Он приготовился снова надеть шлем на голову Элодана, и тот, с грустью глядя на него, сказал:
— Тебе, должно быть, больно смотреть на нынешних рыцарей Габалы. Калека, неспособный одеться сам, разбойник, придворный щеголь, кузнец и номад, не имеющий никакого понятия о рыцарстве.
— Ты не можешь себе представить, Элодан, как я горжусь вами.
Король запустил украшенным драгоценностями кубком в генерала. Тот благоразумно не стал уворачиваться. Кубок угодил ему в лоб, рассек кожу, и по щеке генерала потекла кровь, но он продолжал стоять навытяжку.
— Болван! — бушевал король. — Олух бездарный! Мои солдаты голодают по твоей вине. Сколько обозов дошло до них за последние шесть дней? Говори, сколько?
— Один, государь.
— Один! Тебе дали пятьсот кавалеристов, с которыми ты прочесал все окрестности — и чего же ты достиг?
— Ничего, государь. Мы схватили одного из их разведчиков, и он сказал, что отрядом, нападающим на обозы, командует герцог Мактийский. Под пытками он выдал место их последней стоянки, но герцог уже ушел оттуда.
— Кто? — зловеще процедил король. — Кто ушел?
— Гер… изменник Роэм, государь.
— Ступай прочь и доложи Каршену, что ты разжалован. Будешь командовать очередной турмой, которая отправится в лес.
— Слушаюсь, ваше величество. Благодарю вас. — Генерал попятился к выходу из шатра.
— Как ты расцениваешь наше положение, магистр? — спросил король Самильданаха, стоящего у трона.
— Бывший герцог — достойный противник. Он наносит свои удары молниеносно и хорошо продумывает их. Он сжег около дюжины наших обозов. Потеряв при этом каких-нибудь шесть человек — ведь эта местность хорошо ему знакома. Но беспорядки в Фурболге тревожат меня гораздо больше.
— Какие там беспорядки. Мой гарнизон уже разделался с этой кучкой бунтовщиков.
— Это так, государь, но основные силы находятся здесь, с нами. Если вспыхнет восстание…
— Восстание? С какой стати? Народ меня любит — не так ли, Океса?
Новый герцог Мактийский почтительно склонил свою лысую голову.
— В точности так, государь. Но магистр беспокоится не напрасно — негодяи, которыми движет зависть или алчность, найдутся всегда.
— Что ты предлагаешь, Самильданах?
— Я думаю, вам следует вернуться в Фурболг с тысячью кавалеристов, государь. Это положит конец всем волнениям.
— Но я хочу видеть, как разгромят Лло Гифса с его мятежниками.
— Вы это увидите, государь. Теперь уже ясно, что у них, как бы стойко они ни оборонялись, недостанет людей, чтобы противостоять внезапному и мощному наступлению. Через пару дней два кавалерийских отряда войдут в лес справа и слева, на расстоянии двух миль, и встретятся посередине. Я во главе остального войска нанесу удар здесь. Враг будет вынужден отойти назад.
— Тогда я останусь и посмотрю.
— Государь, это всего лишь начало. Одним ударом их не прихлопнуть. Мятежу настанет конец, но потребуется несколько недель, чтобы выловить их всех. Боюсь, что нескончаемое прочесывание леса наскучит вам до предела.
— Хорошо, Самильданах, я послушаюсь твоего совета. Только Лло Гифса не убивайте: его и прочих рыцарей-изменников следует казнить в Фурболге.
— Будет исполнено, государь.
— А что ты намерен предпринять против изменника Роэма?
— Мы отправим из Макты очередной обоз, который, помимо охраны, на расстоянии мили с севера, юга, востока и запада будет сопровождать кавалерия. На этот раз Роэму не уйти. Я сам отправлюсь с обозом.
— Пришли мне его голову. Я насажу ее на пику над главными воротами города.
— Я пришлю вам ее, государь.
Бывший герцог, окруженный солдатами, своим двуручным мечом не давал им подступиться к себе. Один, который сунулся слишком близко, получил смертельный, чуть не обезглавивший его, удар. В полумиле к западу гигантским змеем поднимался вверх дым горящего обоза. Вокруг лежала его дружина; они сражались храбро, но враг подавил их своим числом. Только Роэм в своих отражающих удары доспехах был еще жив.
— Ну, герои, подходите, — подзадорил он. — Кто еще хочет спеть свою лебединую песню?
— Боюсь, что ты, — сказал Самильданах, продвигаясь внутрь круга. — Не собираешься ли ты сдаться?
— А ты? — спросил Роэм.
— Пожалуй, нет. Король поручил мне прислать ему твою голову, и я обещал. А свои обещания я, как правило, исполняю.
— Неужели? Разве ты не обещал когда-то защищать бедных и обиженных?
— Довольно слов, Роэм. Защищайся.
Герцог был хорошим воином, но ни разу еще не встречал противника, подобного Самильданаху. С растущим отчаянием он отражал свирепые атаки красного рыцаря. Его силы убывали, а у Самильданаха как будто прибавлялись. Темный меч свистал все быстрее. Роэм попытался перейти в атаку, но собственные удары казались ему корявыми по сравнению с мастерством красного рыцаря. Он лишился наплечника, а следом и шлема. Ключица открылась, и меч врага, отскочив от стали, поранил кожу на плече. Роэм отошел назад, но Самильданах не стал наступать.
— Сними, если он тебе мешает, — предложил он. Роэм воткнул меч в землю и снял болтающийся на одной полоске шлем.
— Ты великолепный боец, Самильданах. Я знал только одного, кто был лучше тебя.
— Если ты дрался с кем-то лучше меня, Роэм, как же ты жив до сих пор?
— Мы встречались только в учебном бою. Он убьет тебя, Самильданах.
— И как же зовут этот образец воинской доблести?
— Мананнан.
Самильданах помрачнел.
— Не было еще такого, чтобы Мананнан превзошел меня, а теперь я стал сильнее и проворнее, чем когда-либо раньше. Ты просто хочешь раздразнить меня, Роэм, не так ли?
— Ты меня раскусил, но я очень хотел бы посмотреть, как он заставит тебя поцеловать землю у его ног.
— Не бывать этому! — Самильданах ринулся вперед, и Роэм заслонился мечом, но опоздал. Темный клинок обрушился на его шею, и голова скатилась на землю.
Самильданах убрал меч и повернулся спиной к трупу.
— Сегодня же отошлите эту голову королю, — распорядился он. — Сейчас его величество должен быть где-то на полпути к Макте.
Пять дней над лесом бушевала гроза. Реки и ручьи вышли из берегов, дороги и тропы стали опасными, холмы неприступными. Бои происходили лишь в отдельных местах, и королевской армии пришлось остановить наступление на обоих флангах. Пехота в центре, которой командовали Самильданах и Океса, продолжала медленно продвигаться вперед.
На шестой день небо прояснилось и солнце осветило море грязи, которому предстояло стать полем битвы.
Самильданах решил подождать еще день, чтобы дать земле просохнуть, и отправился в Макту доложить обо всем королю.
Элодан и Мананнан на холмах отправили свежие силы на восток и запад, чтобы оказать сопротивление наступающей с флангов кавалерии. В полдень к ним в лагерь явился Лемфада.
— С каждой стороны у них по две тысячи человек, — сказал он Мананнану. — Если мы останемся здесь, то окажемся в ловушке. Клещи сомкнутся, подставив нас под удар пехоты. Надо отступать.
— Согласен, — сказал Элодан. — Нельзя позволить им навязать нам сражение. Их численность намного превосходит нашу.
— Я это понимаю, — сказал Мананнан, — но отступать мне не хочется, и не потому, что я слишком горд. Большинство наших людей пришло сюда по доброй воле. Если они решат, что дело наше проиграно, то сразу побегут по домам. С каждым шагом отступления у нас будет таять армия.
— Это правда, — признал Эррин, подошедший к ним вместе с Убадаем. — Двадцать человек из отряда Буклара уже ушли домой ночью, как только дождь перестал.
— Вы утверждаете, что отступать нельзя, — покачал головой Элодана, — а Лемфада говорит, что нас скоро окружат и перебьют всех до единого. Это не оставляет нам особого выбора. Наступать мы не можем — у нас дисциплина не та. Если мы и дадим бой, то здесь, на этом самом месте. Я готов выслушать любое твое предложение, Мананнан.
— Я думаю, на этой стадии нам очень пригодится победа, хотя бы и малая. Предлагаю сменить позицию и ударить по их левому крылу. Пока грязь еще не просохла, она будет мешать лошадям, и наша пехота получит солидное преимущество. Но тем самым мы откроем дорогу их пехоте. Она может войти в лес и сровнять с землей все деревни отсюда до самых гор.
— Верно, — подтвердил Элодан. — А люди начнут дезертировать сотнями, чтобы спасти свои семьи.
— Враг испытывает нужду в продовольствии и не станет наступать ускоренным порядком, — вставил Эррин. — Так, как мы, они прокормиться не смогут. Стада мы отогнали на север, а на полях еще ничего нет.
— Вопрос с продовольствием для них скоро решится, — тихо заметил Лемфада. — Герцог Мактийский убит Самильданахом, и все его люди погибли вместе с ним.
Эррин выругался, остальные промолчали, и слово опять взял Мананнан.
— Сегодня они вряд ли пойдут в наступление: будут ждать, когда подсохнет. По-моему, у нас только один выход: напасть первым. Ударить по их лагерю. Но это рискованно, друзья мои, и потери будут велики.
— Я человек не военный, Мананнан, — сказал Эррин, — но у меня тоже есть одна мысль — возможно, глупая.
— Говори, не стесняйся.
Они выслушали то, что придумал Эррин, после чего Убадай молча встал и отошел прочь.
Ближе к вечеру Океса вышел из шатра и, приподняв полы своей пурпурной одежды, поднялся на холм в середине лагеря. Отсюда он видел ровные ряды палаток. Горящие через равные промежутки костры и длинные столы на козлах, где солдаты получали свой скудный ужин. Под прямым углом к палаткам располагались загоны для лошадей, с подветренной стороны — отхожие канавы. Завтра с мятежниками будет покончено, и мечта Окесы начнет сбываться. Он уже стал герцогом Мактийским и вхож к королю. Скоро армия Габалы двинется в поход на соседние страны, а там и через море, к богатому Цетаэрону. Океса предвкушал, как король сделает его сатрапом какого-нибудь завоеванного государства, где он сам будет властвовать, подобно королю. Двое его послушников поднялись за ним на холм, ведя белого козла. Они положили животное на грубый каменный алтарь, и Океса, перерезав ему горло, вскрыл брюхо и вынул печень. Послушник посветил ему факелом, и Океса увидел, что печень поражена болезнью и покрыта черными пятнами. Он проглотил слюну и сказал:
— Приведите другого козла. Сейчас же.
Один из послушников передал ему факел и побежал вниз, оскальзываясь на грязном склоне.
— Что сулит судьба королю, мой господин? — спросил другой.
— Я загадывал не на короля, а на врага, — солгал Океса. Он показал послушнику печень, и тот осклабился.
— Завтра будет великий день, Мудрейший.
— Да, — согласился Океса, бросив печенку на землю. Внизу солдаты толпились у костров. С запада медленно, устало приближался кавалерийский отряд. — Ступай к тому офицеру, — приказал Океса, — и скажи, чтобы он явился с докладом ко мне. — Послушник поклонился и побежал с холма навстречу всадникам.
Отряд между тем въехал в лагерь. Одни солдаты спешивались и зажигали факелы, другие ехали к загонам, где стояло больше пятисот лошадей. На глазах у изумленного Окесы трое всадников обнажили мечи и зарубили часовых у загона. На западной стороне вспыхнуло несколько палаток, и ветер быстро раздул пламя. Солдаты бросились спасать свои пожитки, и в лагере воцарилось смятение. С востока донесся крик, и Океса увидел, как их кони несутся к лесу, гонимые дюжиной всадников. Повсюду при свете костров сверкали мечи и падали люди.
Еще немного — и всадники покинули лагерь. Шатер Окесы тоже загорелся. Провидец устремился вниз с холма, но споткнулся и покатился кубарем, перепачкав свои одежды. С громкой руганью он вскочил на ноги. Но шатер вместе с книгами и свитками погиб безвозвратно.
Океса схватил за руку какого-то офицера, но тот вырвался и побежал дальше. Плача, кашляя и отплевываясь от густого дыма, провидец стал выбираться из огненного ада. На востоке люди рушили палатки, чтобы остановить пожар. В этот миг прогремел гром и полил дождь, гася горящие палатки заодно с кострами и факелами. Очень скоро весь лагерь погрузился во тьму.
Океса ярился, но ему не на ком было сорвать свою злость. Гроза бушевала больше двух часов. Когда из-за туч наконец проглянула луна, Океса, промокший и грязный, отыскал генерала Кар-ашена и приказал казнить часовых и высечь капитана вечерней стражи.
На рассвете все это привели в исполнение, но Окесе не стало легче.
Извлекая у козла печень, он загадывал на короля.
У короля Ахака в Макте настроение было куда лучше. Этому способствовали теплые комнаты, обильные яства и предвкушаемые вечером удовольствия. В пище он не нуждался, но нужда — это одно, а наслаждение — совсем другое. Взять женщину так, как предназначено богами, наполнить ее новой жизнью, а потом высосать из нее эту жизнь. Наполнив себя самого — вот удовольствие, которого он прежде не ведал.
Ему вспомнился день, когда Самильданах принес ему амбрию. Чудесный напиток. Но в тот раз, когда он впервые высосал жизнь из живого существа, он испытал нечто неописуемое. Теперь у него есть все: бессмертие и власть. Он будет царствовать вечно. Вечность! Как сладко звучит это слово!
Ахак посмотрел из окна во двор. Куда, черт побери, подевался его слуга? Он давно должен был найти какую-нибудь девку.
Король налил себе крепкого вина и залпом осушил кубок. Было время, когда вино казалось ему нектаром богов — но было это до амбрии, до удовольствий Вира. Теперь оно лишь разжигало его аппетит.
В дверь тихонько постучали, и он крикнул:
— Входи!
Его слуга Маган доложил с низким поклоном:
— Ваше величество, есть женщина, которая почтет за честь и удовольствие разделить с вами вечер.
— Давай ее сюда! — Ахак расправил складки своего пурпурного плаща и приосанился.
Маган отошел в сторону и впустил женщину — высокую, стройную, но полногрудую, с восхитительным изгибом бедер. Когда Ахак взял ее за руку, она потупилась.
— Не смущайся, душенька, — сказал король. — Я люблю встречаться с моими подданными и узнавать об их нуждах и заботах из первых уст. Это помогает мне в моих одиноких трудах. — Он взял ее за подбородок и был вознагражден застенчивой улыбкой. Отпустив Магана, он подвел женщину к окну. — Хочешь вина?
— Как вам будет угодно. — Ее тихий и мелодичный голос разжег в короле страсть, но он подавил ее, наслаждаясь мгновением. Обнимая женщину за талию, он поднес ее руку к губам.
— Скажи: ты на все готова ради своего короля?
— Да, ваше величество.
Его пальцы, сжав ее грудь, спустились к животу.
— Ты ведь знаешь, чего мне хочется?
— Да. — Она распустила шнуровку, сбросила с плеч платье и переступила через него. Король подвел ее к кровати и разделся сам.
— Ты даже представить не можешь, что тебя ожидает, — сказал он, ложась рядом с ней.
— Могу, Ваше величество, — ответила Морриган.
Самильданах, поставив коня в стойло, взошел наверх и постучался. Ему открыл Маган.
— Где король? — спросил красный рыцарь.
— В герцогской опочивальне, ваша милость. У него женщина.
— Хорошо, я подожду, принеси вина.
— Да, ваша милость. Возможно, это затянется дольше обычного: уж очень она хороша, — ухмыльнулся слуга.
— Красавица в Макте? Чудеса.
— Да, ваша милость. Королю нынче посчастливилось. Я вышел, а она тут и сидит, прямо у ворот.
— Опиши мне ее.
— Высокая, с золотыми волосами. Сама молодая, а в косах уже серебро…
— Боги милостивые! — Самильданах выхватил меч и помчался по лестнице, перескакивая через две ступеньки. Дверь спальни была заперта. Отступив, он ударил ногой по медному замку. Дверь распахнулась, и он ворвался внутрь.
Маленькое, ссохшееся тело короля лежало на кровати. Морриган, нагая, сидела на полу. Из глубоких разрезов на ее запястьях струилась кровь.
Самильданах бросил меч и подошел к ней.
— Зачем? — шепотом спросил он.
Она остановила на нем меркнущий взгляд.
— Зачем? А разве ты не видишь, какими мы стали? О, Самильданах… мы портим все, к чему прикасаемся. — Она пошатнулась, но он подхватил ее. Голова Морриган упала ему на плечо. — Я любила тебя больше жизни… а теперь не понимаю даже, что это означает.
Десятки воинов, выскочив из засады, набросились на врага с мечами и ножами. Элодан тоже достал меч и вклинился на коне в самую гущу боя. Разведчики дрогнули и побежали обратно с холма.
Тогда из леса на противоположной стороне появились Лло, Мананнан и еще около двадцати конных воинов.
Мананнан, топча бегущих, зарубил их знаменосца, выхватил у него королевский штандарт с черным вороном на голубом поле и вскинул высоко над головой.
Услышав грохот копыт, он повернул коня. В долину вливались пятьсот королевских конников. Рыцарь свернул влево, к лесу. Пятеро кавалеристов устремились за ним в погоню, и он, бросив знамя кому-то из повстанцев, обернулся к ним лицом. Отклонившись от копья, он сбил мечом державшего его всадника. Острие другого копья отскочило от его панциря, и меч прошел сквозь ребра врага. На столь близком расстоянии длинные копья остальных сделались бесполезными, и кавалеристы, побросав их, схватились за мечи, но это не спасло. Серебристый клинок Мананнана мелькал, рубя доспехи и кольчугу. Последний солдат попытался убежать, но пущенная из подлеска стрела вонзилась в бок его лошади. Конь сбросил всадника. Еще одна стрела попала солдату в бедро, и повстанцы добили его.
Мананнан, опершись на седло, стал смотреть, как кавалерия входит в долину. Лло и другие конники отступили за сосны, растущие на холмах.
Элодан, подъехав к нему, спросил:
— По-твоему, они будут нас преследовать?
— Нет, если они в здравом уме. Они не знают, сколько нас, а от копий в лесу столько же пользы, сколько от деревянных мечей. У нас большие потери?
— Около дюжины человек. Гвидион занимается ранеными. Ты Морриган не видел?
— Нет. Я думал, она с тобой.
— Она поскакала за разведчиками вон туда, на запад. Может, поищешь ее?
Мананнан кивнул и отправился, следя, не спрятался ли в кустах кто-нибудь из королевских солдат. Услышав чей-то жуткий вопль, он обнажил меч. Конь замялся перед поляной, откуда донесся крик, но Мананнан успокоил его и послал вперед. Конь прошел несколько шагов и снова остановился. Мананнан спешился, привязал его к дереву, прошел еще немного и увидел Морриган. Нагнувшись над бьющимся в агонии человеком, она впилась зубами ему в горло, тело жертвы съеживалось у Мананнана на глазах.
Рыцарь застыл, пораженный ужасом, а Морриган встала, вытерла кровь с губ и медленно обернулась.
— Мананнан?
— Снимай доспехи, — процедил он. — Быстро!
— Подожди! Позволь мне объяснить.
— Незачем объяснять, я все видел. Снимай доспехи, Морриган, пока я не убил тебя на месте.
— Ты думаешь, тебе это по плечу? Вир дал мне силу.
— Я знаю, что мне это по плечу, и ты тоже знаешь. Снимай доспехи. Ты позоришь все, что они олицетворяют.
Какой-то миг ему казалось, что она бросится на него, но она уронила меч и стала расстегивать свой серебристый панцирь. Он молча ждал, пока она осталась в голубой рубашке и серых бриджах.
— А теперь что? — спросила она.
— Теперь ты уедешь. Если я увижу тебя в лесу еще раз, ты умрешь. Убирайся с глаз моих долой.
— Я не виновата! — вскричала она. — Я не хотела становиться такой. — Он не ответил, и она подошла ближе. — Не гони меня, Мананнан.
— Если ты пробудешь здесь еще минуту, я снесу тебе голову с плеч. Убирайся! — Его ярость испугала ее, и она бросилась бежать через поляну. Мананнан, весь дрожа, опустился на землю. Там его и нашел Элодан через некоторое время.
Мананнан рассказал ему о том, что видел, и магистр вздохнул.
— Она по-своему права, Мананнан. Она не хотела быть вампиром — ее сделали такой. Но и ты поступил правильно, прогнав ее. Поможешь мне снять шлем? — Мананнан отстегнул его от ворота и повернул. — Спасибо, дружище. В доспехах я чувствую себя еще более бесполезным, чем раньше. Предоставленный сам себе, я даже панцирь не мог бы снять.
— Но драться ты стал лучше, — заметил Мананнан. Элодан взглянул на свою левую руку.
— Она начинает понемногу слушаться меня, но я не хотел бы встретиться в бою с искусным противником. Теперь нам, наверно, придется выбрать еще одного рыцаря?
Мананнан, покачав головой, взял панцирь Морриган и принес ему. Снаружи панцирь по-прежнему блистал серебром, но изнутри весь заржавел. Мананнан напряг мускулы, и панцирь у него в руках разломился надвое. Он отшвырнул обломки прочь.
— Доспехи служат зеркалом тому, кто их носит.
— Как же она попала в число избранных? — спросил Элодан.
— Не знаю, но мы потеряли Решето, а теперь вот и Морриган. Кто будет следующим?
— Нуада тоже погиб. Ночью мне явился во сне Лемфада. Поэта прибили гвоздями к дереву. Он отдал свою жизнь за людей из лесного селения.
Мананнан, ничего не сказав, устало поднялся на ноги.
— Пошли. День еще не закончился. — Он приготовился снова надеть шлем на голову Элодана, и тот, с грустью глядя на него, сказал:
— Тебе, должно быть, больно смотреть на нынешних рыцарей Габалы. Калека, неспособный одеться сам, разбойник, придворный щеголь, кузнец и номад, не имеющий никакого понятия о рыцарстве.
— Ты не можешь себе представить, Элодан, как я горжусь вами.
Король запустил украшенным драгоценностями кубком в генерала. Тот благоразумно не стал уворачиваться. Кубок угодил ему в лоб, рассек кожу, и по щеке генерала потекла кровь, но он продолжал стоять навытяжку.
— Болван! — бушевал король. — Олух бездарный! Мои солдаты голодают по твоей вине. Сколько обозов дошло до них за последние шесть дней? Говори, сколько?
— Один, государь.
— Один! Тебе дали пятьсот кавалеристов, с которыми ты прочесал все окрестности — и чего же ты достиг?
— Ничего, государь. Мы схватили одного из их разведчиков, и он сказал, что отрядом, нападающим на обозы, командует герцог Мактийский. Под пытками он выдал место их последней стоянки, но герцог уже ушел оттуда.
— Кто? — зловеще процедил король. — Кто ушел?
— Гер… изменник Роэм, государь.
— Ступай прочь и доложи Каршену, что ты разжалован. Будешь командовать очередной турмой, которая отправится в лес.
— Слушаюсь, ваше величество. Благодарю вас. — Генерал попятился к выходу из шатра.
— Как ты расцениваешь наше положение, магистр? — спросил король Самильданаха, стоящего у трона.
— Бывший герцог — достойный противник. Он наносит свои удары молниеносно и хорошо продумывает их. Он сжег около дюжины наших обозов. Потеряв при этом каких-нибудь шесть человек — ведь эта местность хорошо ему знакома. Но беспорядки в Фурболге тревожат меня гораздо больше.
— Какие там беспорядки. Мой гарнизон уже разделался с этой кучкой бунтовщиков.
— Это так, государь, но основные силы находятся здесь, с нами. Если вспыхнет восстание…
— Восстание? С какой стати? Народ меня любит — не так ли, Океса?
Новый герцог Мактийский почтительно склонил свою лысую голову.
— В точности так, государь. Но магистр беспокоится не напрасно — негодяи, которыми движет зависть или алчность, найдутся всегда.
— Что ты предлагаешь, Самильданах?
— Я думаю, вам следует вернуться в Фурболг с тысячью кавалеристов, государь. Это положит конец всем волнениям.
— Но я хочу видеть, как разгромят Лло Гифса с его мятежниками.
— Вы это увидите, государь. Теперь уже ясно, что у них, как бы стойко они ни оборонялись, недостанет людей, чтобы противостоять внезапному и мощному наступлению. Через пару дней два кавалерийских отряда войдут в лес справа и слева, на расстоянии двух миль, и встретятся посередине. Я во главе остального войска нанесу удар здесь. Враг будет вынужден отойти назад.
— Тогда я останусь и посмотрю.
— Государь, это всего лишь начало. Одним ударом их не прихлопнуть. Мятежу настанет конец, но потребуется несколько недель, чтобы выловить их всех. Боюсь, что нескончаемое прочесывание леса наскучит вам до предела.
— Хорошо, Самильданах, я послушаюсь твоего совета. Только Лло Гифса не убивайте: его и прочих рыцарей-изменников следует казнить в Фурболге.
— Будет исполнено, государь.
— А что ты намерен предпринять против изменника Роэма?
— Мы отправим из Макты очередной обоз, который, помимо охраны, на расстоянии мили с севера, юга, востока и запада будет сопровождать кавалерия. На этот раз Роэму не уйти. Я сам отправлюсь с обозом.
— Пришли мне его голову. Я насажу ее на пику над главными воротами города.
— Я пришлю вам ее, государь.
Бывший герцог, окруженный солдатами, своим двуручным мечом не давал им подступиться к себе. Один, который сунулся слишком близко, получил смертельный, чуть не обезглавивший его, удар. В полумиле к западу гигантским змеем поднимался вверх дым горящего обоза. Вокруг лежала его дружина; они сражались храбро, но враг подавил их своим числом. Только Роэм в своих отражающих удары доспехах был еще жив.
— Ну, герои, подходите, — подзадорил он. — Кто еще хочет спеть свою лебединую песню?
— Боюсь, что ты, — сказал Самильданах, продвигаясь внутрь круга. — Не собираешься ли ты сдаться?
— А ты? — спросил Роэм.
— Пожалуй, нет. Король поручил мне прислать ему твою голову, и я обещал. А свои обещания я, как правило, исполняю.
— Неужели? Разве ты не обещал когда-то защищать бедных и обиженных?
— Довольно слов, Роэм. Защищайся.
Герцог был хорошим воином, но ни разу еще не встречал противника, подобного Самильданаху. С растущим отчаянием он отражал свирепые атаки красного рыцаря. Его силы убывали, а у Самильданаха как будто прибавлялись. Темный меч свистал все быстрее. Роэм попытался перейти в атаку, но собственные удары казались ему корявыми по сравнению с мастерством красного рыцаря. Он лишился наплечника, а следом и шлема. Ключица открылась, и меч врага, отскочив от стали, поранил кожу на плече. Роэм отошел назад, но Самильданах не стал наступать.
— Сними, если он тебе мешает, — предложил он. Роэм воткнул меч в землю и снял болтающийся на одной полоске шлем.
— Ты великолепный боец, Самильданах. Я знал только одного, кто был лучше тебя.
— Если ты дрался с кем-то лучше меня, Роэм, как же ты жив до сих пор?
— Мы встречались только в учебном бою. Он убьет тебя, Самильданах.
— И как же зовут этот образец воинской доблести?
— Мананнан.
Самильданах помрачнел.
— Не было еще такого, чтобы Мананнан превзошел меня, а теперь я стал сильнее и проворнее, чем когда-либо раньше. Ты просто хочешь раздразнить меня, Роэм, не так ли?
— Ты меня раскусил, но я очень хотел бы посмотреть, как он заставит тебя поцеловать землю у его ног.
— Не бывать этому! — Самильданах ринулся вперед, и Роэм заслонился мечом, но опоздал. Темный клинок обрушился на его шею, и голова скатилась на землю.
Самильданах убрал меч и повернулся спиной к трупу.
— Сегодня же отошлите эту голову королю, — распорядился он. — Сейчас его величество должен быть где-то на полпути к Макте.
Пять дней над лесом бушевала гроза. Реки и ручьи вышли из берегов, дороги и тропы стали опасными, холмы неприступными. Бои происходили лишь в отдельных местах, и королевской армии пришлось остановить наступление на обоих флангах. Пехота в центре, которой командовали Самильданах и Океса, продолжала медленно продвигаться вперед.
На шестой день небо прояснилось и солнце осветило море грязи, которому предстояло стать полем битвы.
Самильданах решил подождать еще день, чтобы дать земле просохнуть, и отправился в Макту доложить обо всем королю.
Элодан и Мананнан на холмах отправили свежие силы на восток и запад, чтобы оказать сопротивление наступающей с флангов кавалерии. В полдень к ним в лагерь явился Лемфада.
— С каждой стороны у них по две тысячи человек, — сказал он Мананнану. — Если мы останемся здесь, то окажемся в ловушке. Клещи сомкнутся, подставив нас под удар пехоты. Надо отступать.
— Согласен, — сказал Элодан. — Нельзя позволить им навязать нам сражение. Их численность намного превосходит нашу.
— Я это понимаю, — сказал Мананнан, — но отступать мне не хочется, и не потому, что я слишком горд. Большинство наших людей пришло сюда по доброй воле. Если они решат, что дело наше проиграно, то сразу побегут по домам. С каждым шагом отступления у нас будет таять армия.
— Это правда, — признал Эррин, подошедший к ним вместе с Убадаем. — Двадцать человек из отряда Буклара уже ушли домой ночью, как только дождь перестал.
— Вы утверждаете, что отступать нельзя, — покачал головой Элодана, — а Лемфада говорит, что нас скоро окружат и перебьют всех до единого. Это не оставляет нам особого выбора. Наступать мы не можем — у нас дисциплина не та. Если мы и дадим бой, то здесь, на этом самом месте. Я готов выслушать любое твое предложение, Мананнан.
— Я думаю, на этой стадии нам очень пригодится победа, хотя бы и малая. Предлагаю сменить позицию и ударить по их левому крылу. Пока грязь еще не просохла, она будет мешать лошадям, и наша пехота получит солидное преимущество. Но тем самым мы откроем дорогу их пехоте. Она может войти в лес и сровнять с землей все деревни отсюда до самых гор.
— Верно, — подтвердил Элодан. — А люди начнут дезертировать сотнями, чтобы спасти свои семьи.
— Враг испытывает нужду в продовольствии и не станет наступать ускоренным порядком, — вставил Эррин. — Так, как мы, они прокормиться не смогут. Стада мы отогнали на север, а на полях еще ничего нет.
— Вопрос с продовольствием для них скоро решится, — тихо заметил Лемфада. — Герцог Мактийский убит Самильданахом, и все его люди погибли вместе с ним.
Эррин выругался, остальные промолчали, и слово опять взял Мананнан.
— Сегодня они вряд ли пойдут в наступление: будут ждать, когда подсохнет. По-моему, у нас только один выход: напасть первым. Ударить по их лагерю. Но это рискованно, друзья мои, и потери будут велики.
— Я человек не военный, Мананнан, — сказал Эррин, — но у меня тоже есть одна мысль — возможно, глупая.
— Говори, не стесняйся.
Они выслушали то, что придумал Эррин, после чего Убадай молча встал и отошел прочь.
Ближе к вечеру Океса вышел из шатра и, приподняв полы своей пурпурной одежды, поднялся на холм в середине лагеря. Отсюда он видел ровные ряды палаток. Горящие через равные промежутки костры и длинные столы на козлах, где солдаты получали свой скудный ужин. Под прямым углом к палаткам располагались загоны для лошадей, с подветренной стороны — отхожие канавы. Завтра с мятежниками будет покончено, и мечта Окесы начнет сбываться. Он уже стал герцогом Мактийским и вхож к королю. Скоро армия Габалы двинется в поход на соседние страны, а там и через море, к богатому Цетаэрону. Океса предвкушал, как король сделает его сатрапом какого-нибудь завоеванного государства, где он сам будет властвовать, подобно королю. Двое его послушников поднялись за ним на холм, ведя белого козла. Они положили животное на грубый каменный алтарь, и Океса, перерезав ему горло, вскрыл брюхо и вынул печень. Послушник посветил ему факелом, и Океса увидел, что печень поражена болезнью и покрыта черными пятнами. Он проглотил слюну и сказал:
— Приведите другого козла. Сейчас же.
Один из послушников передал ему факел и побежал вниз, оскальзываясь на грязном склоне.
— Что сулит судьба королю, мой господин? — спросил другой.
— Я загадывал не на короля, а на врага, — солгал Океса. Он показал послушнику печень, и тот осклабился.
— Завтра будет великий день, Мудрейший.
— Да, — согласился Океса, бросив печенку на землю. Внизу солдаты толпились у костров. С запада медленно, устало приближался кавалерийский отряд. — Ступай к тому офицеру, — приказал Океса, — и скажи, чтобы он явился с докладом ко мне. — Послушник поклонился и побежал с холма навстречу всадникам.
Отряд между тем въехал в лагерь. Одни солдаты спешивались и зажигали факелы, другие ехали к загонам, где стояло больше пятисот лошадей. На глазах у изумленного Окесы трое всадников обнажили мечи и зарубили часовых у загона. На западной стороне вспыхнуло несколько палаток, и ветер быстро раздул пламя. Солдаты бросились спасать свои пожитки, и в лагере воцарилось смятение. С востока донесся крик, и Океса увидел, как их кони несутся к лесу, гонимые дюжиной всадников. Повсюду при свете костров сверкали мечи и падали люди.
Еще немного — и всадники покинули лагерь. Шатер Окесы тоже загорелся. Провидец устремился вниз с холма, но споткнулся и покатился кубарем, перепачкав свои одежды. С громкой руганью он вскочил на ноги. Но шатер вместе с книгами и свитками погиб безвозвратно.
Океса схватил за руку какого-то офицера, но тот вырвался и побежал дальше. Плача, кашляя и отплевываясь от густого дыма, провидец стал выбираться из огненного ада. На востоке люди рушили палатки, чтобы остановить пожар. В этот миг прогремел гром и полил дождь, гася горящие палатки заодно с кострами и факелами. Очень скоро весь лагерь погрузился во тьму.
Океса ярился, но ему не на ком было сорвать свою злость. Гроза бушевала больше двух часов. Когда из-за туч наконец проглянула луна, Океса, промокший и грязный, отыскал генерала Кар-ашена и приказал казнить часовых и высечь капитана вечерней стражи.
На рассвете все это привели в исполнение, но Окесе не стало легче.
Извлекая у козла печень, он загадывал на короля.
У короля Ахака в Макте настроение было куда лучше. Этому способствовали теплые комнаты, обильные яства и предвкушаемые вечером удовольствия. В пище он не нуждался, но нужда — это одно, а наслаждение — совсем другое. Взять женщину так, как предназначено богами, наполнить ее новой жизнью, а потом высосать из нее эту жизнь. Наполнив себя самого — вот удовольствие, которого он прежде не ведал.
Ему вспомнился день, когда Самильданах принес ему амбрию. Чудесный напиток. Но в тот раз, когда он впервые высосал жизнь из живого существа, он испытал нечто неописуемое. Теперь у него есть все: бессмертие и власть. Он будет царствовать вечно. Вечность! Как сладко звучит это слово!
Ахак посмотрел из окна во двор. Куда, черт побери, подевался его слуга? Он давно должен был найти какую-нибудь девку.
Король налил себе крепкого вина и залпом осушил кубок. Было время, когда вино казалось ему нектаром богов — но было это до амбрии, до удовольствий Вира. Теперь оно лишь разжигало его аппетит.
В дверь тихонько постучали, и он крикнул:
— Входи!
Его слуга Маган доложил с низким поклоном:
— Ваше величество, есть женщина, которая почтет за честь и удовольствие разделить с вами вечер.
— Давай ее сюда! — Ахак расправил складки своего пурпурного плаща и приосанился.
Маган отошел в сторону и впустил женщину — высокую, стройную, но полногрудую, с восхитительным изгибом бедер. Когда Ахак взял ее за руку, она потупилась.
— Не смущайся, душенька, — сказал король. — Я люблю встречаться с моими подданными и узнавать об их нуждах и заботах из первых уст. Это помогает мне в моих одиноких трудах. — Он взял ее за подбородок и был вознагражден застенчивой улыбкой. Отпустив Магана, он подвел женщину к окну. — Хочешь вина?
— Как вам будет угодно. — Ее тихий и мелодичный голос разжег в короле страсть, но он подавил ее, наслаждаясь мгновением. Обнимая женщину за талию, он поднес ее руку к губам.
— Скажи: ты на все готова ради своего короля?
— Да, ваше величество.
Его пальцы, сжав ее грудь, спустились к животу.
— Ты ведь знаешь, чего мне хочется?
— Да. — Она распустила шнуровку, сбросила с плеч платье и переступила через него. Король подвел ее к кровати и разделся сам.
— Ты даже представить не можешь, что тебя ожидает, — сказал он, ложась рядом с ней.
— Могу, Ваше величество, — ответила Морриган.
Самильданах, поставив коня в стойло, взошел наверх и постучался. Ему открыл Маган.
— Где король? — спросил красный рыцарь.
— В герцогской опочивальне, ваша милость. У него женщина.
— Хорошо, я подожду, принеси вина.
— Да, ваша милость. Возможно, это затянется дольше обычного: уж очень она хороша, — ухмыльнулся слуга.
— Красавица в Макте? Чудеса.
— Да, ваша милость. Королю нынче посчастливилось. Я вышел, а она тут и сидит, прямо у ворот.
— Опиши мне ее.
— Высокая, с золотыми волосами. Сама молодая, а в косах уже серебро…
— Боги милостивые! — Самильданах выхватил меч и помчался по лестнице, перескакивая через две ступеньки. Дверь спальни была заперта. Отступив, он ударил ногой по медному замку. Дверь распахнулась, и он ворвался внутрь.
Маленькое, ссохшееся тело короля лежало на кровати. Морриган, нагая, сидела на полу. Из глубоких разрезов на ее запястьях струилась кровь.
Самильданах бросил меч и подошел к ней.
— Зачем? — шепотом спросил он.
Она остановила на нем меркнущий взгляд.
— Зачем? А разве ты не видишь, какими мы стали? О, Самильданах… мы портим все, к чему прикасаемся. — Она пошатнулась, но он подхватил ее. Голова Морриган упала ему на плечо. — Я любила тебя больше жизни… а теперь не понимаю даже, что это означает.