Кто же знает, почему Молотов в конце концов отказался от территориальных требований? По всей видимости, на него произвела впечатление англо-американская солидарность, а кроме того, имели место и другие причины. В течение двух дней немцы прорвали оборону Восточного Крыма и блокировали контрнаступление русских в Восточной Украине. Молотов, обсуждая с Черчиллем возможные пути отвода сорока немецких дивизий с Восточного фронта, спросил, какую позицию займет Британия в случае, если советская армия не сможет продержаться в течение 1942 года. Короче, русские, после столь неблагоприятного поворота событий на Восточном фронте, с еще большим нетерпением требовали открытия второго фронта в 1942 году. Они, вероятно, понимали, что только упорство и настойчивость смогут явиться гарантией послевоенных территориальных притязаний.
Вечером 24 мая Винант встретился с Молотовым. После обсуждения программы помощи русским, которую имело в виду американское правительство, и вопроса, касающегося открытия второго фронта, Винант особо подчеркнул, сколь большое значение Рузвельт и Хэлл в данный момент придают рассмотрению проблем, связанных с фронтами. Молотов внимательно слушал. Уже в марте Сталин дал понять, что расценивает попытку президента повлиять на исход переговоров с Британией как неоправданное вмешательство. Теперь Молотов объяснил Винанту, что следует обратить серьезное внимание на точку зрения президента. Он сказал, что обдумает предложения Идена и, возможно, отложит решение по ним до встречи с президентом.
Советское правительство, по всей видимости, решило, что ожидание не принесет никакой пользы, а безотлагательное соглашение может стать причиной того, что западные союзники окажут поддержку Красной армии. Поэтому 26 мая было подписано соглашение, в котором ничего не говорилось об условиях относительно территориальных притязаний. Черчилль полагал, что удалось избежать серьезной опасности, которая могла повлечь за собой развал коалиции. 27 мая он сообщил Рузвельту: «…мы полностью изменили условия соглашения. На мой взгляд, они (русские) теперь поддерживают нашу позицию и всецело поддерживают Атлантическую хартию. Сегодня днем соглашение было подписано при полном единодушии обеих сторон».
Сталин, казалось, был полностью удовлетворен. По словам Черчилля, он «разве что не мурлыкал».
Послание Сталина в адрес премьер-министра, безусловно, свидетельствовало о высокой признательности в адрес заслуживающего доверия союзника, оказавшего поддержку Советскому Союзу в критический момент: «Я уверен, что это соглашение будет иметь огромное значение для укрепления будущих дружеских отношений между Советским Союзом и Великобританией, а также между нашими двумя странами и Соединенными Штатами Америки и защитит наши страны от коллаборационизма после победного окончания войны».
Хэлл заявил, что мир спасен, а это было наилучшим исходом. Рузвельт был доволен, что и продемонстрировал Молотову, когда спустя четыре дня советский министр прибыл в Вашингтон. Поскольку соглашение учитывало пожелания американской стороны, Молотов имел серьезные основания рассчитывать на сердечный прием и благосклонное отношение к стремлению России увидеть западную линию фронта.
Молотов покинул Лондон, теряясь в догадках, что бы значила эта беседа, и решил задать президенту прямой вопрос. Так, во время обеда 29 мая Молотов поинтересовался у Рузвельта, будут ли американцы и британцы в скором времени открывать новый фронт, который сможет оттянуть на себя порядка сорока дивизий с Восточного фронта. Если они не сделают этого, предупредил Молотов, то, скорее всего, Советский Союз не сможет больше сопротивляться. А если Гитлер решит использовать всю имеющуюся в его распоряжении силу для нанесения удара, то вполне сможет прорвать оборонительные рубежи. Лишившись Москвы и Ростова, русские будут вынуждены отступить к Волге, оставив немцам всю Центральную Россию, и лишатся продовольствия и сырья с Украины, а возможно, и кавказской нефти. Если это произойдет, весь удар обрушится на Великобританию и Соединенные Штаты, и, когда они попытаются наконец открыть второй фронт, немцы мощно ударят по ним с запада. Поэтому Молотов попытался убедить президента, что в интересах Соединенных Штатов – пока Советский Союз еще удерживает оборонительные линии, а советская армия еще достаточно сильна – сделать все возможное, чтобы с помощью сокрушительной атаки оттеснить врага с русского фронта. Молотов считал, что тридцати американо-британских сухопутных и пяти бронетанковых дивизий будет вполне достаточно для высадки во Франции.
Одним словом, Молотов приехал не с просьбами о помощи, а для того, чтобы продемонстрировать Западу, в чем заключается блестящий для него шанс. Все это произвело огромное впечатление на Рузвельта, но следовало учитывать трудности, связанные со спешкой при подготовке и проведении столь сложной и опасной операции. Президент объяснил, что существует серьезная транспортная проблема, особенно в части десантных судов; солдат найти проще. Он спросил у Молотова, не будет ли достаточно десяти дивизий для высадки во Франции. После чего президент с Гопкинсом подчеркнули, что Соединенные Штаты согласны поддержать скорейшее осуществление этого рискованного проекта. Но Молотов сомневался, что от этого будет много пользы.
Во время беседы, проходившей 30 мая, президент в присутствии Молотова поинтересовался у Маршалла, как развиваются события и можно ли сказать Сталину, что мы занимаемся подготовкой второго фронта. «Да», – подтвердил генерал. Тогда президент попросил Молотова доложить Сталину, что американцы рассчитывают открыть второй фронт в 1942 году, но не уточнил, где он будет открыт: то ли на северо-западе Европы, как рассчитывал Молотов, то ли где-то еще. Генерал Маршалл четко дал понять, что это следует рассматривать как вероятную возможность, а не как обещание. Он заметил, что «все наши усилия направлены на создание такой ситуации, при которой появится возможность для открытия второго фронта».
Президент полагал, что напряженная ситуация на российском фронте требует от него более убедительного ответа, чем он дал. Он провел очередное совещание с Маршаллом и Кингом относительно того, что еще следует сказать Молотову до того, как тот уедет из Вашингтона. Рузвельт зачитал военным советникам сообщение, которое он собирался отправить Черчиллю, где говорилось, что он больше, чем когда-либо, беспокоится о том, чтобы операция по высадке через Ла-Манш, начавшись в августе, продолжалась до тех пор, пока будут позволять погодные условия. Маршалл высказал мнение, что такая близкая дата начала операции, вероятно, вызовет сопротивление со стороны Британии. Рузвельт предположил, что ему удастся уладить этот вопрос. Таким образом, несколько откорректированное послание отправилось в Англию.
На следующее утро, 1 июня, президент еще раз заявил Молотову, что он рассчитывает открыть второй фронт в 1942 году, уже не упоминая о возможности начать высадку войск в августе. Вместо этого он просто сказал, что если советское правительство сможет пойти на сокращение объемов поставок по ленд-лизу согласно второму протоколу с 4,1 до 2,5 миллиона тонн, то освободившиеся суда можно будет направить в Англию для проведения операции через Канал. Таким образом, удастся раньше открыть второй фронт. Президент заметил, что Советский Союз должен чем-то пожертвовать; нельзя съесть один пирог дважды. На это Молотов возразил, что второй фронт будет сильнее, если первый будет крепко стоять. Он поинтересовался, что произойдет, если советское правительство уменьшит требования, а второй фронт так и не откроется. Когда беседа уже подходила к концу, Молотов опять потребовал более определенного ответа. Со слов очевидцев, президент так отреагировал на вопрос Молотова:
В этой истории есть еще один момент. Думаю, что, пока шли переговоры с Молотовым, уже был подготовлен текст официального заявления, которое должно было быть опубликовано одновременно в Вашингтоне и в Москве, по возвращении Молотова домой. Хотя Государственный департамент практически не принимал участия в переговорах относительно военных планов, именно он дал задание подготовить это заявление. Молотову не понравился текст заявления, и он предложил свой вариант. Согласно его варианту, американское правительство фактически соглашалось открыть второй фронт в 1942 году. Вот текст заключительной части заявления:
Вероятно, Молотов слегка утешался тем, что, хоть ему и пришлось пойти на уступки в этом вопросе, зато он узнал соображения президента относительно послевоенного переустройства; они были подробно изложены во время неофициальных переговоров. Рузвельт изложил свою теорию по поводу того, почему бездействует Лига Наций. Он приписывал это наличию двух серьезных проблем. Первая заключалась в высокой степени ответственности за судьбы многих народов, вторая – в отсутствии скоординированных действий. направленных на охрану государственного правопорядка. Президент указал Молотову несколько путей решения задачи, связанной с поддержанием мира и безопасности, при которых нынешние враги оказались бы обезврежены. Небольшие страны, которые в прошлом показали себя нарушителями мира, и, возможно, даже Франция могли бы подвергнуться некоему подобию контроля. Три основных члена военной коалиции и, вероятно, Китай должны вместе решить, как поступать в подобном случае, и, действуя сообща, решать возникающие проблемы. Таким образом, отметил президент, по крайней мере в течение двадцати пяти лет удастся сохранять мир. Молотов в ответ поинтересовался: не окажется ли много стран, которым не понравятся подобные меры, например, такие, как Турция, Польша, и. безусловно, Франция? Рузвельт допускал, что такое возможно, но он считает, что Франция сможет восстановиться за десять-двадцать лет. Молотов поинтересовался также ролью Китая. В конце беседы Молотов отметил, что идеи президента относительно разоружения, контроля и поддержания порядка полностью реалистичны, известны Сталину и советское правительство будет всецело поддерживать их.
Рузвельт объяснил, что ему хотелось бы ознакомить Молотова и Сталина с еще одной идеей, являющейся плодом его долгих раздумий: «…в мире много островов и колониальных владений, которые, в целях нашей собственной безопасности, следует отобрать у слабых стран. Я полагаю, что Сталин мог бы с выгодой для себя подумать об установлении какой-либо формы международной опеки над этими островами и колониями».
Молотов согласился, что идея президента об установлении опеки будет, без сомнения, хорошо воспринята в Москве.
Есть все основания надеяться, что подобные обещания американцы искренне собирались выполнять. Но можно предположить, что, раскрывая свои планы перед Молотовым, президент одновременно пытался умерить советские территориальные претензии. Не предлагал ли он с той же целью долговременный послевоенный альянс, чтобы удерживать Германию и Японию под контролем, не давая им возможности обрести прежнюю силу? Не получилось ли так, что он обеспечил защиту России намного более эффективную, чем расширение ее границ? Не предоставил ли он Советскому Союзу возможность действовать в различных частях света за пределами его собственных границ?
Извергая этот поток идей, президент преследовал конкретную цель; преждевременность и небрежность, с какими он говорил об этих проблемах, должны были привести русских в явное замешательство. Давайте еще раз остановимся на политических издержках коалиции.
В соответствии с нотой, которую Гопкинс отправил Винанту, Рузвельт полагал, что визит Молотова прошел «крайне удачно». Когда советский премьер-министр остановился в Лондоне по пути в Москву, Черчиллю показалось, что он вновь поверил в реальность высадки через Ла-Манш в 1942 году. Как уже говорилось, проект все еще находился в стадии рассмотрения, и у Британии «все время возникали незначительные разногласия» с американским штабом. Кроме того, Черчилль заявил, что не будет никакого вреда от опубликования официального заявления, которое Молотов обсуждал в Вашингтоне, и что, возможно, это заставит немцев поволноваться. 11 июня было опубликовано это заявление, содержащее слова, которые можно было трактовать двояко: «В ходе неофициальных переговоров было достигнуто полное взаимопонимание относительно неотложных задач, связанных с открытием в Европе второго фронта в 1942 году».
11 июня 1942 года это коммюнике было опубликовано Белым домом. В этот же день, после того как Идеи объявил о договоре с Советским Союзом, министерство иностранных дел опубликовало коммюнике, касающееся не только самого соглашения, но и остальных тем переговоров. В отношении второго фронта были использованы те же выражения, что и в американском заявлении, – «было достигнуто полное взаимопонимание» и так далее. 12 июня советское правительство опубликовало два заявления. Одно касалось переговоров в Лондоне, и главным образом соглашения, другое – переговоров в Вашингтоне относительно второго фронта.
Именно в этот день британский военный кабинет принял решение, что операция по высадке через Ла-Манш будет осуществляться только в случае выполнения всех требуемых условий. По всей вероятности, именно по этой причине Черчилль сделал все возможное, чтобы текст официального заявления не рассматривался как окончательное и бесповоротное решение. Он лично передал Молотову меморандум в адрес советского правительства в следующей редакции: «Мы ведем приготовления для высадки на континент в августе или сентябре 1942 года. Как уже объяснялось, отсутствие необходимого количества транспортных судов ограничивает масштабы операции по высадке десанта. Однако понятно, что мы не будем любой ценой участвовать в операции, которая может закончиться катастрофой, и не допустим, чтобы у врага появилась возможность торжествовать победу. Нельзя заранее сказать, окажется ли эта операция выполнимой. А поэтому мы не можем давать обещаний, но, как только убедимся в подготовленности этой операции, без колебаний приступим к ее выполнению».
Помимо этого, Молотов уже не раз слышал разговоры британских и американских военных, в которых они выражали серьезные сомнения относительно возможности успешного вторжения через Ла-Манш в 1942 году. Но пока еще, и в общих и в частных беседах. Молотов продолжал вести себя так, как будто вопрос был практически решен. Поэтому, выступая 18 июня на внеочередной сессии Верховного Совета, приуроченной к его возвращению из Лондона. Молотов начал выступление со слов Идена, сказанных государственным секретарем при подписании соглашения: «Никогда прежде в истории двух наших стран не наблюдалось такого тесного сотрудничества и взаимопомощи, как сейчас». А далее Молотов продолжил: «Как и следовало ожидать, серьезное внимание на переговорах в Лондоне и в Вашингтоне уделялось проблемам второго фронта. Результатом этих переговоров явились англо-советское и советско-американское коммюнике. В обоих коммюнике отмечается, что в процессе переговоров „достигнуто полное взаимопонимание относительно неотложных задач, связанных с открытием в Европе второго фронта в 1942 году…“ Будем надеяться, что наш общий враг скоро на собственном опыте испытает результаты все возрастающего военного сотрудничества трех великих держав».
Адмирал Стэндли, американский посол в Советском Союзе, на следующий день застал Молотова, придающего особое значение заявлению относительно второго фронта, откровенно ликующим. «Это может означать победу в войне в 1942 году, а уж в 1943-м – наверняка, – говорил он, находясь в Вашингтоне». Советская пресса и радио уверяли советских людей, что операция по высадке войск вот-вот начнется.
События, происходившие в тот момент, объяснить не так-то просто. По всей вероятности, сообщениям о том, что Япония готовится напасть на Россию, Вашингтон доверял только наполовину. Но вероятно, опираясь на ошибочные донесения военной разведки, президент начал действовать слишком поспешно. Возможно, он разглядел шанс предпринять действия, которые докажут Сталину, что Соединенные Штаты настоящий союзник, хотя до сих пор и не облегчили положение Красной армии, высадившись во Франции.
17 июня, через шесть дней после опубликования заявления относительно второго фронта, Рузвельт отправил Сталину послание, в котором говорилось, что есть все основания полагать, что японцы собираются приступить к осуществлению операций в советских территориальных водах. «Мы готовы, – говорилось в послании, – в случае нападения оказать вам поддержку с воздуха». Президенту было приятно узнать от Литвинова, что Сталину понравилась идея полетов американской авиации с Аляски на западный передний край через север России. Ввиду безотлагательности этих вопросов президент предлагал Объединенному штабу немедленно начать проведение секретных переговоров.
Не имея никакой информации относительно нападения японцев на Советский Союз, Сталин мог решить, что президент пытается тем самым отвлечь его внимание от Франции, и потому в течение двух недель никак не реагировал на послание президента. Тем временем посол Стэндли решил предупредить президента, направив ему послание следующего содержания: «Принимая во внимание, что народ и советское правительство поверили в серьезность обязательств со стороны Соединенных Штатов и Великобритании в части открытия второго фронта в 1942 году, я уверен, что, если в скором времени фронт не будет открыт, вера этих людей в наше искреннее желание оказать помощь России и действовать сообща будет окончательно подорвана, что нанесет невероятный вред антигитлеровской коалиции».
На следующей неделе на званом дипломатическом обеде Молотов высказался еще более откровенно относительно открытия второго фронта, заявил, что это была проверка цены соглашения с Британией и что невыполнение «англосаксонских обещаний» вызовет огромное разочарование. 1 или 2 июля Сталин ответил на послание Рузвельта относительно оказания помощи Советскому Союзу на Дальнем Востоке, но проигнорировал предупреждение президента о возможном нападении японцев на Приморье. Согласившись с планом полетов по маршруту Аляска – Сибирь, Сталин тем не менее ясно дал понять, что хочет, чтобы над советской территорией летали русские, а не американские, летчики. Независимо от того, будет ли открыт второй фронт во Франции, Сталин вел себя весьма осмотрительно, опасаясь спровоцировать Японию.
Фактически Сталин и Молотов не были твердо уверены в том, что второй фронт на западе будет открыт в 1942 году. 2 июля в беседе со Стэндли, касающейся военных вопросов, Сталин сухо заметил, что «желание» иметь второй фронт и его «наличие» – суть разные вещи. Молотов полностью согласился с этим. Как казалось Рузвельту, Черчилль и Идеи хотели обезопасить себя и поэтому попросили Кларка Керра дать знать Молотову, что британское правительство обеспокоено тем, что он со все возрастающей уверенностью говорит об открытии второго фронта как о чем-то окончательно решенном. 14 июля Кларк Керр передал эти опасения Молотову. На это Молотов весьма дружелюбно заметил, что большинство из того, что он сказал на званом обеде, весьма «субъективно». Во время пребывания в Лондоне проблемы, касающиеся второго фронта, были ему абсолютно понятны и вполне предсказуемы. В порядке извинения Молотов подчеркнул, что в разговоре с советским главнокомандующим и речи не шло о каких-либо обещаниях; он просто обозначил те надежды, которые советская армия и весь советский народ возлагают на открытие второго фронта, и Россия, естественно, почувствовала уверенность после опубликования заявлений в Лондоне и Вашингтоне.
Теперь мы видим, что фактически с середины июля стало бессмысленно надеяться на реальность высадки на континент в 1942 году, а вскоре за этим было принято решение в пользу высадки в Северной Африке. Несмотря на опасения со стороны американцев, что такое решение подорвет доверие к Соединенным Штатам и вызовет нежелательные вопросы в Москве, рискованное предприятие относительно высадки на континент было отложено на будущее. Кроме того, оба западных лидера пришли к мрачному выводу, последствия которого еще скажутся, что конвои, осуществляющие военные поставки для России и идущие мимо Норвегии в Мурманск, в связи с белыми ночами должны быть приостановлены на летнее время.
Черчилль решил, что должен лично отправиться в Москву, чтобы объяснить, почему нельзя выполнить операцию, которую более всего жаждет Россия, и сообщить новости относительно предполагаемой североафриканской кампании.
17 июля премьер-министр направил послание с объяснением принятого решения относительно приостановки северных конвоев. Отсюда следовало, что театр военных действий переносится на юг, а не на континент. Сталин, возможно, прекрасно представлял, какой спор идет между американским и британским штабами, и быстро просчитал его результат. Его ответ Черчиллю от 23 июля отражает понимание того, что предложенная в 1942 году операция высадки через Ла-Манш откладывается. Он объявил Черчиллю, что догадался об этом из послания премьер-министра и «боится, что не уделяется должного внимания вопросу создания второго фронта в Европе. Принимая в расчет теперешнее положение дел на советско-германском фронте, я вынужден констатировать, что советское правительство не может согласиться с переносом открытия второго фронта в Европе на 1943 год».
В послании от 29 июля Рузвельт согласился с Черчиллем, что следует ответить в мягком тоне и что они всегда должны «помнить о характере нашего союзника и о весьма сложной и опасной ситуации, в которой он оказался… Я полагаю, что в первую очередь следовало бы объяснить ему, какой стратегический курс мы выбрали в 1942 году („Торч“). Думаю, что, не вдаваясь в лишние подробности, следует поставить их в известность о самом факте предполагаемых операций».
Вечером 24 мая Винант встретился с Молотовым. После обсуждения программы помощи русским, которую имело в виду американское правительство, и вопроса, касающегося открытия второго фронта, Винант особо подчеркнул, сколь большое значение Рузвельт и Хэлл в данный момент придают рассмотрению проблем, связанных с фронтами. Молотов внимательно слушал. Уже в марте Сталин дал понять, что расценивает попытку президента повлиять на исход переговоров с Британией как неоправданное вмешательство. Теперь Молотов объяснил Винанту, что следует обратить серьезное внимание на точку зрения президента. Он сказал, что обдумает предложения Идена и, возможно, отложит решение по ним до встречи с президентом.
Советское правительство, по всей видимости, решило, что ожидание не принесет никакой пользы, а безотлагательное соглашение может стать причиной того, что западные союзники окажут поддержку Красной армии. Поэтому 26 мая было подписано соглашение, в котором ничего не говорилось об условиях относительно территориальных притязаний. Черчилль полагал, что удалось избежать серьезной опасности, которая могла повлечь за собой развал коалиции. 27 мая он сообщил Рузвельту: «…мы полностью изменили условия соглашения. На мой взгляд, они (русские) теперь поддерживают нашу позицию и всецело поддерживают Атлантическую хартию. Сегодня днем соглашение было подписано при полном единодушии обеих сторон».
Сталин, казалось, был полностью удовлетворен. По словам Черчилля, он «разве что не мурлыкал».
Послание Сталина в адрес премьер-министра, безусловно, свидетельствовало о высокой признательности в адрес заслуживающего доверия союзника, оказавшего поддержку Советскому Союзу в критический момент: «Я уверен, что это соглашение будет иметь огромное значение для укрепления будущих дружеских отношений между Советским Союзом и Великобританией, а также между нашими двумя странами и Соединенными Штатами Америки и защитит наши страны от коллаборационизма после победного окончания войны».
Хэлл заявил, что мир спасен, а это было наилучшим исходом. Рузвельт был доволен, что и продемонстрировал Молотову, когда спустя четыре дня советский министр прибыл в Вашингтон. Поскольку соглашение учитывало пожелания американской стороны, Молотов имел серьезные основания рассчитывать на сердечный прием и благосклонное отношение к стремлению России увидеть западную линию фронта.
Окончательное присоединение Советского Союза: второй фронт и советские фронты
27 мая, когда Молотов вылетел из Лондона в Вашингтон, Рузвельт сообщил Черчиллю, что ему было приятно узнать об отношении к проекту высадки через Ла-Манш. Черчилль переслал Рузвельту копию памятной записки, которую он составил после проведения официальных переговоров с Молотовым утром 22 мая. Во время переговоров премьер-министр изложил планы подготовки операции, находящейся в стадии разработки у американцев и англичан, без указания конкретных сроков окончания этой работы. Затем он подчеркнул два момента, которые, по его мнению, Молотову следовало учитывать. Во-первых, при всем желании, представляется маловероятным, что удастся оттянуть многочисленную вражескую армию в 1942 году с Восточного фронта. А во-вторых, западным союзникам уже противостоят сорок четыре немецкие дивизии на других театрах войны. Однако, закончил Черчилль, русские не были удовлетворены; если бы имелась возможность разработать какой-нибудь другой разумный план, то они бы, не колеблясь, воспользовались ею. Кроме того, премьер-министр дал знать президенту, что он приступил к обсуждению и других военных вопросов, таких, как высадка на севере Норвегии, северные конвои в Советский Союз и вероятное расширение ливийской кампании.Молотов покинул Лондон, теряясь в догадках, что бы значила эта беседа, и решил задать президенту прямой вопрос. Так, во время обеда 29 мая Молотов поинтересовался у Рузвельта, будут ли американцы и британцы в скором времени открывать новый фронт, который сможет оттянуть на себя порядка сорока дивизий с Восточного фронта. Если они не сделают этого, предупредил Молотов, то, скорее всего, Советский Союз не сможет больше сопротивляться. А если Гитлер решит использовать всю имеющуюся в его распоряжении силу для нанесения удара, то вполне сможет прорвать оборонительные рубежи. Лишившись Москвы и Ростова, русские будут вынуждены отступить к Волге, оставив немцам всю Центральную Россию, и лишатся продовольствия и сырья с Украины, а возможно, и кавказской нефти. Если это произойдет, весь удар обрушится на Великобританию и Соединенные Штаты, и, когда они попытаются наконец открыть второй фронт, немцы мощно ударят по ним с запада. Поэтому Молотов попытался убедить президента, что в интересах Соединенных Штатов – пока Советский Союз еще удерживает оборонительные линии, а советская армия еще достаточно сильна – сделать все возможное, чтобы с помощью сокрушительной атаки оттеснить врага с русского фронта. Молотов считал, что тридцати американо-британских сухопутных и пяти бронетанковых дивизий будет вполне достаточно для высадки во Франции.
Одним словом, Молотов приехал не с просьбами о помощи, а для того, чтобы продемонстрировать Западу, в чем заключается блестящий для него шанс. Все это произвело огромное впечатление на Рузвельта, но следовало учитывать трудности, связанные со спешкой при подготовке и проведении столь сложной и опасной операции. Президент объяснил, что существует серьезная транспортная проблема, особенно в части десантных судов; солдат найти проще. Он спросил у Молотова, не будет ли достаточно десяти дивизий для высадки во Франции. После чего президент с Гопкинсом подчеркнули, что Соединенные Штаты согласны поддержать скорейшее осуществление этого рискованного проекта. Но Молотов сомневался, что от этого будет много пользы.
Во время беседы, проходившей 30 мая, президент в присутствии Молотова поинтересовался у Маршалла, как развиваются события и можно ли сказать Сталину, что мы занимаемся подготовкой второго фронта. «Да», – подтвердил генерал. Тогда президент попросил Молотова доложить Сталину, что американцы рассчитывают открыть второй фронт в 1942 году, но не уточнил, где он будет открыт: то ли на северо-западе Европы, как рассчитывал Молотов, то ли где-то еще. Генерал Маршалл четко дал понять, что это следует рассматривать как вероятную возможность, а не как обещание. Он заметил, что «все наши усилия направлены на создание такой ситуации, при которой появится возможность для открытия второго фронта».
Президент полагал, что напряженная ситуация на российском фронте требует от него более убедительного ответа, чем он дал. Он провел очередное совещание с Маршаллом и Кингом относительно того, что еще следует сказать Молотову до того, как тот уедет из Вашингтона. Рузвельт зачитал военным советникам сообщение, которое он собирался отправить Черчиллю, где говорилось, что он больше, чем когда-либо, беспокоится о том, чтобы операция по высадке через Ла-Манш, начавшись в августе, продолжалась до тех пор, пока будут позволять погодные условия. Маршалл высказал мнение, что такая близкая дата начала операции, вероятно, вызовет сопротивление со стороны Британии. Рузвельт предположил, что ему удастся уладить этот вопрос. Таким образом, несколько откорректированное послание отправилось в Англию.
На следующее утро, 1 июня, президент еще раз заявил Молотову, что он рассчитывает открыть второй фронт в 1942 году, уже не упоминая о возможности начать высадку войск в августе. Вместо этого он просто сказал, что если советское правительство сможет пойти на сокращение объемов поставок по ленд-лизу согласно второму протоколу с 4,1 до 2,5 миллиона тонн, то освободившиеся суда можно будет направить в Англию для проведения операции через Канал. Таким образом, удастся раньше открыть второй фронт. Президент заметил, что Советский Союз должен чем-то пожертвовать; нельзя съесть один пирог дважды. На это Молотов возразил, что второй фронт будет сильнее, если первый будет крепко стоять. Он поинтересовался, что произойдет, если советское правительство уменьшит требования, а второй фронт так и не откроется. Когда беседа уже подходила к концу, Молотов опять потребовал более определенного ответа. Со слов очевидцев, президент так отреагировал на вопрос Молотова:
«Наши штабные офицеры проводят сейчас в Лондоне консультации относительно проблем с десантными средствами, продовольствием и тому подобным. Мы рассчитываем открыть второй фронт. Завтра (2 июня) из Лондона прибудет генерал Арнольд, а вместе с ним лорд Маунтбаттен, маршал Портал и генерал Литтл, которые планируют достигнуть соглашения относительно открытия второго фронта. Следует сообщить Сталину, что мы сможем ускорить процесс, если советское правительство сочтет для себя возможным разрешить нам направить больше судов в Англию».Более четко ответить было невозможно; правда, в этом ответе все возможности выступали на передний план, а все сложности уходили на задний.
В этой истории есть еще один момент. Думаю, что, пока шли переговоры с Молотовым, уже был подготовлен текст официального заявления, которое должно было быть опубликовано одновременно в Вашингтоне и в Москве, по возвращении Молотова домой. Хотя Государственный департамент практически не принимал участия в переговорах относительно военных планов, именно он дал задание подготовить это заявление. Молотову не понравился текст заявления, и он предложил свой вариант. Согласно его варианту, американское правительство фактически соглашалось открыть второй фронт в 1942 году. Вот текст заключительной части заявления:
«В ходе неофициальных переговоров было достигнуто полное взаимопонимание в отношении неотложных задач, связанных с открытием в Европе второго фронта в 1942 году. Кроме того, обсуждались мероприятия, связанные с увеличением и расширением поставок Соединенными Штатами самолетов, танков и других видов вооружения для Советского Союза…Прежде чем вслед за Молотовым мы отправимся сначала в Лондон, а затем в Москву и продолжим дальнейшее обсуждение вопроса, связанного с открытием второго фронта, следует коротко изложить некоторые политические аспекты, затронутые в разговоре президента и Молотова во время пребывания советского министра в Вашингтоне. Они не забывали о том, что идет война, и поэтому серьезно взвешивали каждое слово. О проблеме советских границ, которая в течение долгого времени служила препятствием на пути соглашения с Великобританией, впрямую практически не говорили. 29 мая Молотов поинтересовался у президента, был ли тот осведомлен о содержании соглашения. Президент сказал, что знал о нем и считал удачным то, что соглашение не содержит вопроса границ. В конечном счете этот вопрос будет поставлен на повестку дня, но сейчас не самое лучшее время для его рассмотрения. Молотов спокойно заметил, что его правительство думает иначе, но прислушалось к мнению Британии и с пониманием отнеслось к пожеланиям президента.
Обе стороны с удовлетворением отметили единство взглядов по всем вопросам».
Вероятно, Молотов слегка утешался тем, что, хоть ему и пришлось пойти на уступки в этом вопросе, зато он узнал соображения президента относительно послевоенного переустройства; они были подробно изложены во время неофициальных переговоров. Рузвельт изложил свою теорию по поводу того, почему бездействует Лига Наций. Он приписывал это наличию двух серьезных проблем. Первая заключалась в высокой степени ответственности за судьбы многих народов, вторая – в отсутствии скоординированных действий. направленных на охрану государственного правопорядка. Президент указал Молотову несколько путей решения задачи, связанной с поддержанием мира и безопасности, при которых нынешние враги оказались бы обезврежены. Небольшие страны, которые в прошлом показали себя нарушителями мира, и, возможно, даже Франция могли бы подвергнуться некоему подобию контроля. Три основных члена военной коалиции и, вероятно, Китай должны вместе решить, как поступать в подобном случае, и, действуя сообща, решать возникающие проблемы. Таким образом, отметил президент, по крайней мере в течение двадцати пяти лет удастся сохранять мир. Молотов в ответ поинтересовался: не окажется ли много стран, которым не понравятся подобные меры, например, такие, как Турция, Польша, и. безусловно, Франция? Рузвельт допускал, что такое возможно, но он считает, что Франция сможет восстановиться за десять-двадцать лет. Молотов поинтересовался также ролью Китая. В конце беседы Молотов отметил, что идеи президента относительно разоружения, контроля и поддержания порядка полностью реалистичны, известны Сталину и советское правительство будет всецело поддерживать их.
Рузвельт объяснил, что ему хотелось бы ознакомить Молотова и Сталина с еще одной идеей, являющейся плодом его долгих раздумий: «…в мире много островов и колониальных владений, которые, в целях нашей собственной безопасности, следует отобрать у слабых стран. Я полагаю, что Сталин мог бы с выгодой для себя подумать об установлении какой-либо формы международной опеки над этими островами и колониями».
Молотов согласился, что идея президента об установлении опеки будет, без сомнения, хорошо воспринята в Москве.
Есть все основания надеяться, что подобные обещания американцы искренне собирались выполнять. Но можно предположить, что, раскрывая свои планы перед Молотовым, президент одновременно пытался умерить советские территориальные претензии. Не предлагал ли он с той же целью долговременный послевоенный альянс, чтобы удерживать Германию и Японию под контролем, не давая им возможности обрести прежнюю силу? Не получилось ли так, что он обеспечил защиту России намного более эффективную, чем расширение ее границ? Не предоставил ли он Советскому Союзу возможность действовать в различных частях света за пределами его собственных границ?
Извергая этот поток идей, президент преследовал конкретную цель; преждевременность и небрежность, с какими он говорил об этих проблемах, должны были привести русских в явное замешательство. Давайте еще раз остановимся на политических издержках коалиции.
В соответствии с нотой, которую Гопкинс отправил Винанту, Рузвельт полагал, что визит Молотова прошел «крайне удачно». Когда советский премьер-министр остановился в Лондоне по пути в Москву, Черчиллю показалось, что он вновь поверил в реальность высадки через Ла-Манш в 1942 году. Как уже говорилось, проект все еще находился в стадии рассмотрения, и у Британии «все время возникали незначительные разногласия» с американским штабом. Кроме того, Черчилль заявил, что не будет никакого вреда от опубликования официального заявления, которое Молотов обсуждал в Вашингтоне, и что, возможно, это заставит немцев поволноваться. 11 июня было опубликовано это заявление, содержащее слова, которые можно было трактовать двояко: «В ходе неофициальных переговоров было достигнуто полное взаимопонимание относительно неотложных задач, связанных с открытием в Европе второго фронта в 1942 году».
11 июня 1942 года это коммюнике было опубликовано Белым домом. В этот же день, после того как Идеи объявил о договоре с Советским Союзом, министерство иностранных дел опубликовало коммюнике, касающееся не только самого соглашения, но и остальных тем переговоров. В отношении второго фронта были использованы те же выражения, что и в американском заявлении, – «было достигнуто полное взаимопонимание» и так далее. 12 июня советское правительство опубликовало два заявления. Одно касалось переговоров в Лондоне, и главным образом соглашения, другое – переговоров в Вашингтоне относительно второго фронта.
Именно в этот день британский военный кабинет принял решение, что операция по высадке через Ла-Манш будет осуществляться только в случае выполнения всех требуемых условий. По всей вероятности, именно по этой причине Черчилль сделал все возможное, чтобы текст официального заявления не рассматривался как окончательное и бесповоротное решение. Он лично передал Молотову меморандум в адрес советского правительства в следующей редакции: «Мы ведем приготовления для высадки на континент в августе или сентябре 1942 года. Как уже объяснялось, отсутствие необходимого количества транспортных судов ограничивает масштабы операции по высадке десанта. Однако понятно, что мы не будем любой ценой участвовать в операции, которая может закончиться катастрофой, и не допустим, чтобы у врага появилась возможность торжествовать победу. Нельзя заранее сказать, окажется ли эта операция выполнимой. А поэтому мы не можем давать обещаний, но, как только убедимся в подготовленности этой операции, без колебаний приступим к ее выполнению».
Помимо этого, Молотов уже не раз слышал разговоры британских и американских военных, в которых они выражали серьезные сомнения относительно возможности успешного вторжения через Ла-Манш в 1942 году. Но пока еще, и в общих и в частных беседах. Молотов продолжал вести себя так, как будто вопрос был практически решен. Поэтому, выступая 18 июня на внеочередной сессии Верховного Совета, приуроченной к его возвращению из Лондона. Молотов начал выступление со слов Идена, сказанных государственным секретарем при подписании соглашения: «Никогда прежде в истории двух наших стран не наблюдалось такого тесного сотрудничества и взаимопомощи, как сейчас». А далее Молотов продолжил: «Как и следовало ожидать, серьезное внимание на переговорах в Лондоне и в Вашингтоне уделялось проблемам второго фронта. Результатом этих переговоров явились англо-советское и советско-американское коммюнике. В обоих коммюнике отмечается, что в процессе переговоров „достигнуто полное взаимопонимание относительно неотложных задач, связанных с открытием в Европе второго фронта в 1942 году…“ Будем надеяться, что наш общий враг скоро на собственном опыте испытает результаты все возрастающего военного сотрудничества трех великих держав».
Адмирал Стэндли, американский посол в Советском Союзе, на следующий день застал Молотова, придающего особое значение заявлению относительно второго фронта, откровенно ликующим. «Это может означать победу в войне в 1942 году, а уж в 1943-м – наверняка, – говорил он, находясь в Вашингтоне». Советская пресса и радио уверяли советских людей, что операция по высадке войск вот-вот начнется.
События, происходившие в тот момент, объяснить не так-то просто. По всей вероятности, сообщениям о том, что Япония готовится напасть на Россию, Вашингтон доверял только наполовину. Но вероятно, опираясь на ошибочные донесения военной разведки, президент начал действовать слишком поспешно. Возможно, он разглядел шанс предпринять действия, которые докажут Сталину, что Соединенные Штаты настоящий союзник, хотя до сих пор и не облегчили положение Красной армии, высадившись во Франции.
17 июня, через шесть дней после опубликования заявления относительно второго фронта, Рузвельт отправил Сталину послание, в котором говорилось, что есть все основания полагать, что японцы собираются приступить к осуществлению операций в советских территориальных водах. «Мы готовы, – говорилось в послании, – в случае нападения оказать вам поддержку с воздуха». Президенту было приятно узнать от Литвинова, что Сталину понравилась идея полетов американской авиации с Аляски на западный передний край через север России. Ввиду безотлагательности этих вопросов президент предлагал Объединенному штабу немедленно начать проведение секретных переговоров.
Не имея никакой информации относительно нападения японцев на Советский Союз, Сталин мог решить, что президент пытается тем самым отвлечь его внимание от Франции, и потому в течение двух недель никак не реагировал на послание президента. Тем временем посол Стэндли решил предупредить президента, направив ему послание следующего содержания: «Принимая во внимание, что народ и советское правительство поверили в серьезность обязательств со стороны Соединенных Штатов и Великобритании в части открытия второго фронта в 1942 году, я уверен, что, если в скором времени фронт не будет открыт, вера этих людей в наше искреннее желание оказать помощь России и действовать сообща будет окончательно подорвана, что нанесет невероятный вред антигитлеровской коалиции».
На следующей неделе на званом дипломатическом обеде Молотов высказался еще более откровенно относительно открытия второго фронта, заявил, что это была проверка цены соглашения с Британией и что невыполнение «англосаксонских обещаний» вызовет огромное разочарование. 1 или 2 июля Сталин ответил на послание Рузвельта относительно оказания помощи Советскому Союзу на Дальнем Востоке, но проигнорировал предупреждение президента о возможном нападении японцев на Приморье. Согласившись с планом полетов по маршруту Аляска – Сибирь, Сталин тем не менее ясно дал понять, что хочет, чтобы над советской территорией летали русские, а не американские, летчики. Независимо от того, будет ли открыт второй фронт во Франции, Сталин вел себя весьма осмотрительно, опасаясь спровоцировать Японию.
Фактически Сталин и Молотов не были твердо уверены в том, что второй фронт на западе будет открыт в 1942 году. 2 июля в беседе со Стэндли, касающейся военных вопросов, Сталин сухо заметил, что «желание» иметь второй фронт и его «наличие» – суть разные вещи. Молотов полностью согласился с этим. Как казалось Рузвельту, Черчилль и Идеи хотели обезопасить себя и поэтому попросили Кларка Керра дать знать Молотову, что британское правительство обеспокоено тем, что он со все возрастающей уверенностью говорит об открытии второго фронта как о чем-то окончательно решенном. 14 июля Кларк Керр передал эти опасения Молотову. На это Молотов весьма дружелюбно заметил, что большинство из того, что он сказал на званом обеде, весьма «субъективно». Во время пребывания в Лондоне проблемы, касающиеся второго фронта, были ему абсолютно понятны и вполне предсказуемы. В порядке извинения Молотов подчеркнул, что в разговоре с советским главнокомандующим и речи не шло о каких-либо обещаниях; он просто обозначил те надежды, которые советская армия и весь советский народ возлагают на открытие второго фронта, и Россия, естественно, почувствовала уверенность после опубликования заявлений в Лондоне и Вашингтоне.
Теперь мы видим, что фактически с середины июля стало бессмысленно надеяться на реальность высадки на континент в 1942 году, а вскоре за этим было принято решение в пользу высадки в Северной Африке. Несмотря на опасения со стороны американцев, что такое решение подорвет доверие к Соединенным Штатам и вызовет нежелательные вопросы в Москве, рискованное предприятие относительно высадки на континент было отложено на будущее. Кроме того, оба западных лидера пришли к мрачному выводу, последствия которого еще скажутся, что конвои, осуществляющие военные поставки для России и идущие мимо Норвегии в Мурманск, в связи с белыми ночами должны быть приостановлены на летнее время.
Черчилль решил, что должен лично отправиться в Москву, чтобы объяснить, почему нельзя выполнить операцию, которую более всего жаждет Россия, и сообщить новости относительно предполагаемой североафриканской кампании.
17 июля премьер-министр направил послание с объяснением принятого решения относительно приостановки северных конвоев. Отсюда следовало, что театр военных действий переносится на юг, а не на континент. Сталин, возможно, прекрасно представлял, какой спор идет между американским и британским штабами, и быстро просчитал его результат. Его ответ Черчиллю от 23 июля отражает понимание того, что предложенная в 1942 году операция высадки через Ла-Манш откладывается. Он объявил Черчиллю, что догадался об этом из послания премьер-министра и «боится, что не уделяется должного внимания вопросу создания второго фронта в Европе. Принимая в расчет теперешнее положение дел на советско-германском фронте, я вынужден констатировать, что советское правительство не может согласиться с переносом открытия второго фронта в Европе на 1943 год».
В послании от 29 июля Рузвельт согласился с Черчиллем, что следует ответить в мягком тоне и что они всегда должны «помнить о характере нашего союзника и о весьма сложной и опасной ситуации, в которой он оказался… Я полагаю, что в первую очередь следовало бы объяснить ему, какой стратегический курс мы выбрали в 1942 году („Торч“). Думаю, что, не вдаваясь в лишние подробности, следует поставить их в известность о самом факте предполагаемых операций».