Страница:
Авессалом задумался, а его приближенные закивали головами.
-- Если у нас будут потери при первом нападении, -- продолжил Хусий, --
то пойдет слух: "Было поражение людей, последовавших за Авессаломом". Тогда
и самый храбрый, у кого сердце львиное, упадет духом; ибо всему Израилю
известно, как отважен отец ваш и мужественны те, кто с ним.
Авессалом закусил губу, его приближенные нахмурились.
-- Поэтому советую так! -- проговорил с нажимом Хусий. -- Пускай
соберется сюда весь Израиль от Дана до Вирсавии, многочисленный, как песок
при море, и вы поведете его. Тогда мы пойдем против Давида, в каком бы месте
он ни находился, и нападем на него, как падает роса на землю, и не останется
у него ни одного человека из всех, кто с ним. А если он войдет в
какой-нибудь город, то весь Израиль принесет к тому городу веревки, и мы
стащим его в реку, так что не останется ни одного камешка. На это Авессалом
сказал:
-- Аминь, да сделает Господь Бог, чтобы было по сему.
Его приближенные облегченно вздохнули.
Тщетно пытался я растолковать, что понадобятся месяцы, чтобы собрать
столько народу; за это время Давид упрочит свое положение, найдет
подкрепление и подготовит ответный удар.
Авессалом решил:
-- Совет Хусия лучше совета Ахитофелова. Больше мне нечего было
возразить, ибо Авессалом сказал свое слово.
Я сделал последнюю попытку.
Нескольким смышленым молодцам, которые умели не привлекать к себе
внимания и пользовались моим доверием, было приказано неотступно следить за
архитянином Хусием.
Вскоре один из них вернулся и доложил:
-- Хусий побывал в тайном месте, где беседовал со священниками
Авиафаром и Садоком; потом из этого дома вышла служанка; она миновала
городские ворота и направилась к источнику Рогель. У источника Рогель
служанка встретилась с Ионафаном, сыном Авиафара, и Ахимаасом, сыном Садока,
после чего те двинулись к Иордану, мы -- за ними.
-- Хвалю за службу, -- сказал я. -- Служанка взята?
- Взята.
Привели служанку. Выглядела она испуганной и потрепанной, так как
обращались с ней весьма сурово.
-- Так что же ты передала Ионафану и Ахимаасу, сыновьям священников,
при встрече у источника Рогель? -- спросил я.
Она бросилась мне в ноги и заголосила:
-- Раба ваша поклялась пред Богом священникам Авиафару и Садоку, что
будет молчать.
Переубедить ее не удалось ни добрым словом, ни угрозами; пришлось
кликнуть несколько дюжих мужчин и велеть, чтобы они развязали ей язык. Всю
ночь провозились они со служанкой, но она упорствовала, а под утро ее крики
стихли, она умерла, так ничего и не выдав.
К полудню прибежал другой из моих молодцов и доложил:
-- Мы выследили священнических сынков до Бахурима, что на границе Иуды.
В Бахуриме они зашли в один дом. Окружив его, мы ворвались туда, все
обыскали, но ни Ионафана, ни Ахимааса не нашли; хозяйка уверяла, что они
ушли за реку. Уже стемнело, поэтому мы дождались утра, чтобы найти их следы,
однако утром никаких следов не обнаружилось; люди бранили нас, мол, слуги
Давидовы их притесняли, а разбойники Авессаломовы грабят, поэтому мы
поспешили вернуться и рассказать о случившемся.
Позднее было установлено, что Ионафан и Ахимаас спрятались в колодце на
дворе того бахуримского дома; хозяйка растянула сверху покрывало, на которое
насыпала крупы. Донесение Хусия попало через Иордан в Маханаим, где засел
Давид; благодаря этому донесению Давид сумел сделать необходимые
приготовления; у меня же не оказалось в руках никаких доказательств для
Авессалома против Хусия, а также священников Авиафара и Садока.
Оставалось лишь следить за тем, как неспешно собирается войско
Авессалома, как идут ссоры из-за нехватки припасов, как солдаты нападают на
окрестные деревни и грабят крестьян, а потом пьянствуют, распутничают;
многие разошлись по своим домам и кочевым шатрам. Если же кто и начинал
говорить о деле Божьем, того высмеивали, называли дураком, ослиной башкой.
Этих примет было достаточно, чтобы понять, какова воля Божья; мой
добрый совет отвергнут, значит. Господь обрек Авессалома на погибель. Когда
Авессалом решил наконец переправляться через Иордан во главе своего
разношерстного воинства, я оседлал моего осла и отправился домой, в Гило.
Там я собирался сделать кое-какие записи, привести в порядок некоторые
дела и отдать последние распоряжения, прежде чем подобрать себе веревку
покрепче.
Я отложил последнюю табличку; у меня было такое чувство, будто я
пережил все те дни рядом с Ахитофелом.
-- Гляжу, ты закончил, -- сказал Иоглия. -- Ну как? Хочешь купить?
Еще бы не хотеть! Записки проясняли многое из того, что раньше казалось
темным. Но денег у меня было с собой маловато, а на них предстояло еще жить
некоторое время. Кроме того, как перевезти столь опасный, секретный груз при
моем-то опальном положении?
-- Возьму недорого, -- сказал Иоглия. --
Всего двести пятьдесят шекелей.
Я рассеянно улыбнулся.
Он заколебался.
-- Ладно. Двести двадцать пять. Я взглянул на потолок.
-- Это грабеж! Двести.
-- Слушай, Иоглия, -- сказал я, -- можешь сохранить мне эти таблички за
скромный задаток?
-- Что значит "скромный"?
-- Двадцать шекелей.
-- Двадцать? Мой отец Ахитофел, да упокоит Господь его душу, из могилы
встанет. Двадцать! Он начнет приходить ко мне не только в новолуние, а
еженощно, за исключением субботы, чтобы...
Он запнулся.
-- Что там такое? -- вскрикнула Лилит.
-- Конница, -- проговорил я. -- Отряд всадников.
Губы Лилит зашептали неслышную молитву.
-- Хорошо, давай двадцать, -- поспешно согласился Иоглия. Всадники
приближались.
-- Давай пятнадцать! Только побыстрей. Я спрячу таблички. Я накрою
бочки, и никто их не заметит. Давай десять! Давай...
Всадники были уже у ворот. Они орали:
-- Где тут Иоглия? Где сын того, чье имя вычеркнуто из памяти людской
по решению гилонянских старейшин?
-- Здесь я, -- промямлил Иоглия. Во двор ворвались запыленные солдаты.
-- Пусть Бог то и то со мною сделает, -- гаркнул их начальник, -- если
это не тот пес, который бежал от царя, не сказав ни слова своему другу
Ванее, сыну Иодая. Недаром мой господин Ванея приказал: "Обыщите всю страну
от Дана до Вирсавии, но притащите мне Ефана, сына Гошайи. Кто найдет его,
получит награду!"
Ну, ПОШЛИ!
Он связал мне руки за спиной, мою наложницу Лилит связывать не стали,
она поплелась за мной.
Да славится имя Господа, который взвешивает человека на весах с чашами
боли, тоски и отчаяния. Мучители привели меня к Ванее, и я пал ниц перед
ним.
-- Мой господин, -- сказал я, -- взгляните на мои кровоточащие руки,
содранные до кости ноги, на мое тело, которое стало почти сплошным синяком.
Меня жестоко били, подгоняли, единожды лишь сунули ковш вонючей воды, а
хлеба дали столько, что и собака бы не наелась; когда я падал от слабости,
меня поднимали пинками и бранью. Моя наложница Лилит хотя и ехала на осле,
но ее всю дорогу оскорбляли такими словами, которые дочери Израиля и
слышать-то не пристало.
Насупившись, Ванея повернулся к начальнику приведшего меня отряда:
-- Разве я не приказывал, чтобы с ним обходились вежливо, сообразно его
званию?
-- Верно, -- ответил тот, -- был такой приказ, мы и обходились с ним
сообразно его званию книжника, имеющего весьма сомнительные взгляды.
Ванея велел развязать мои руки. Он позволил мне подняться, предложил
мяса, сладостей, ароматной воды, потом сказал:
-- Видишь, до чего превратно толкуются слугами приказы господина.
Впрочем, урок пойдет тебе на пользу, недаром говорит пословица: "Мудрец
становится от поучения еще мудрее, а праведник еще праведнее".
Я попридержал язык, но про себя подумал: гиена скалится, даже когда
улыбается.
-- Ну, ладно. -- Ванея жестом велел остальным выйти. -- Садись-ка,
Ефан, на подушки и слушай хорошенько, ибо не из пустой прихоти приказал я
искать тебя от Дана до Вирсавии, чтобы привести сюда.
-- Раб ваш весь обратился в слух.
-- Помнится, на одном заседании комиссии я уже говорил, что собираюсь
предать Иоава суду. -- Ванея поиграл желваками на скулах. -- После того как
брат царя Адония получил свое, Соломон одобрил мое намерение.
-- Мудрость мудрейшего из царей несравненна, -- сказал я.
-- Поскольку Иоав доверился тебе, -- продолжил Ванея, -- а также
поскольку ты до известной степени прикосновен к преступной связи Адонии с
госпожой Ависагой, а значит, и сам совершил преступление, ибо не донес мне о
ней, то я собираюсь вызвать тебя на суд свидетелем.
Он глядел на меня словно на муху, увязнувшую в густом сиропе.
-- Разве Иоав не признается сам во всем, что от него ни потребуют? --
спросил я, стараясь выглядеть спокойным. -- Кому нужны свидетели при таком
обвиняемом?
-- Кому нужны свидетели! -- мрачно повторил Ванея. -- Признаний у нас
за последнее время больше, чем нужно. Не успеешь обвинить человека,
например, в недозволенных мыслях, как он тут же сознается. Обвинишь его в
том или ином уклоне, групповщине, моральном разложении, заговорщицкой и
подрывной деятельности, он опять сознается. Народ Израиля даже перестал
сомневаться в подобных признаниях, люди только плечами пожимают. До чего же
дойдет наше судопроизводство? Вот почему царю нужен свидетель, у которого не
подмочена репутация и который слывет человекам ученым, а главное -- честным.
-- Разве свидетель, выступающий в суде, не должен быть очевидцем
предполагаемого преступления или хотя бы иметь о нем сведение из первых рук?
-- скромно спросил я. -- Ведь писано же: "Не лжесвидетельствуй!" -- Я ни в
коем случае не принуждаю тебя лжесвидетельствовать, -- сказал Ванея. -- Все
твои показания я вручу тебе самолично, и ты лишь добросовестно перескажешь
то, что узнал от меня. Ничего другого от тебя не требуется.
-- Что же это за показания, которые раб ваш должен добросовестно
пересказать?
Ванея вызвал писца, тот принес несколько
табличек и разложил их передо мной. Ванея
же взял тянучку, сунул ее в рот, развалился
на подушках и велел мне:
-- Читай!
БЫВШЕГО ПРИ ЦАРЕ ДАВИДЕ ГЛАВНЫМ ВОЕНАЧАЛЬНИКОМ.
ПОДГОТОВЛЕНО ВАНЕЕЙ, СЫНОМ ИОДАЯ, И ПРЕДОСТАВЛЕНО ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ
ЕФАНУ.
В СКОБКАХ ПРИВОДЯТСЯ МЫСЛИ ЕФАНА, ВОЗНИКШИЕ ПРИ ЧТЕНИИ ОНЫХ ПОКАЗАНИЙ -
Свидетельствую высокому суду и народу Израиля о нижеследующем.
Придя в Маханаим, Давид осмотрел людей, бывших с ним, и поставил над
ними тысяченачальников и сотников; он разделил свое войско на три части;
одну треть он отдал под предводительство Иоава, другую -- под
предводительство Авессы, брата Иоава, третью -- под предводительство
гефянина Еффея.
Царь сказал своим людям: "Я сам пойду с вами В сражение".
(Примечательный штрих, особенно если учесть, что последнее время Давид
вел свои войны из царского дворца в Иерусалиме.)
Но народ отвечал ему: "Не ходи; ты один то же, что нас десять тысяч;
для нас лучше, чтобы ты помогал нам из города". И стал царь у ворот, и весь
народ выходил по сотням и тысячам. И приказал царь Иоаву, и Авессе, и Еффею,
говоря: "Сберегети мне отрока Авессалома". И все люди слышали, как
приказывал царь всем начальникам об Авессаломе.
(Даже если допустить, что столь непримиримый человек, как Давид, тем не
менее сделался заботливым отцом по отношению к своему взбунтовавшемуся сыну,
то зачем так подчеркнуто принародно отдавать приказы? Не хотел ли он таким
образом загодя обеспечить доказательства своей непричастности к смерти
Авессалома?)
Высокому суду и народу Израиля известно, чем кончилось сражение в лесу
Ефремовом; двадцать тысяч человек войска Авессаломова были поражены в тот
день, и лес погубил народа больше, чем истребил меч. Что же до Авессалома,
то он скакал на своем муле. Когда мул пробегал под ветвями раскидистого
дуба, Авессалом запутался волосами в ветвях и повис между небом и землею, а
мул умчался.
И увидев это, некто и донес Иоаву. Иоав сказал ему: "Вот, ты видел;
зачем же ты не поверг его там на землю? Я дал бы тебе десять сиклей серебра
и красивый пояс".
(Эти слова Иоава, вполне сообразные тогдашним обстоятельствам, теперь
как бы доказывают, что во всем виноват только он.)
Тот человек отвечал Иоаву: "Если бы положили на руки мои и тысячу
сиклей серебра, и тогда я не поднял бы руки на царского сына; ибо вслух наш
царь приказывал тебе, и Авессе, и Еффею: "Сберегите мне отрока Авессалома!""
(Невиновность Давида подчеркивается снова.)
Тогда Иоав сказал: "Нечего мне медлить с тобою". И взял в руки три
стрелы и вонзил их в сердце Авессалома, который был еще жив на дубе. И
окружили Авессалома десять окруженосцев Иоава, и били Авессалома, пока он не
умер.
(При необходимости это можно выдать за еще одно доказательство вины
Иоава.)
И взяли Авессалома, и бросили в лесу в глубокую яму, и наметали над ним
огромную кучу камней. И все войско его разбежалось, каждый в шатер свой.
Давид, сидевший между двумя воротами, узнал, что Господь отметил за него
всем, которые подняли руки свои на царя, и что Авессалом мертв, тогда Давид
смутился, и пошел в горницу над воротами, и плакал: "Сын мой Авессалом! Сын
мой, сын мой Авессалом! О, кто дал бы мне умереть вместо тебя, Авессалом,
сын мой, сын мой!"
(Похоже, Давид и впрямь мучился. Его скорбь кажется неподдельной,
впрочем, она выражается почти так же, как тогда, когда погибли Саул и
Ионафан, Авенир и другие, то есть те, кто оказывался на пути у избранника
Божьего и потому был устранен.)
эй Господин Ванея был столь милостив, что велел доставить меня на
носилках в дом No 54 по переулку Царицы Савской. Кажется, глаза мои сроду не
видели ничего милее этого покосившегося домика со щербатым фасадом и
просевшей крышей, за который приходилось платить в царскую казну немалые
деньги.
Дома меня уж ожидала пришедшая раньше Лилит, а также мои сыновья Сим и
Селеф и их мать Олдана; вот только Есфирь, любимая супруга моя, не вышла на
порог приветствовать меня.
Я спросил, как она себя чувствует, меня отвели к ее постели. Есфирь
лежала и улыбалась, но за время моего отсутствия она сильно сдала. Одеяло
едва приподымалось над постелью, до того она исхудала.
-- Ах, Есфирь, -- вздохнул я, -- нельзя мне было оставлять тебя. Она
погладила мою руку.
-- Сейчас же пойду в храм, -- сказал я, -- и пожертвую самого жирного
барана, а потом куплю у левитов наилучших мазей и снадобий, которые
наверняка тебе помогут.
Она подала остальным знак уйти, а мне -- чтобы я сел рядом, и спросила:
-- Ну как? Рассказывай. Я попытался изложить все, что увидел или узнал,
как можно занимательней: о храме в Беф-Сане с его хитрыми священниками; о
биточках, обернувшихся для Фамари, дочери Давида, страшной бедой; о
замечательной находке в сарае Иоглии, сына Ахитофела. О суде над Иоавом,
который задумал Ванея, а об отведенной мне роли я рассказывать не стал.
Есфирь, любимая жена моя, слушала, и ее очам вернулась частица их прежнего
живого света. В груди моей затеплилась новая надежда на ее выздоровление, и
я сказал ей об этом.
-- Это правда? -- спросила она вдруг тоненьким детским голоском.
Таким голоском она говорила когда-то, в дни нашей юности, когда я, чаще
в шутку,
обещал ей, что Господь сотворит нам то или
иное чудо.
-- Это правда? -- повторила она.
-- Разумеется, -- ответил я.
Она хотела засмеяться, счастливая, как когда-то, но лишь захрипела.
Лицо ее побледнело, сделалось серым, она вцепилась в мою руку.
-- Есфирь! -- закричал я. Она задыхалась. Голова ее клонилась набок,
казалось, Есфирь теряет сознание. Я нащупал ее пульс, он страшно частил.
-- Воздуху, -- прохрипела она. Я распахнул ставни, так как вынести
Есфирь на крышу побоялся. Сима и Селефа я послал за лекарем-левитом, про
которого слышал, что он полагается не столько на молитвы, сколько на знание
человеческого тела.
-- Поторопите его, -- велел я. -- Пусть называет любую цену, заплачу
серебром.
Сам я остался рядом с моей супругой Есфирью, чья любовь ко мне была
глубже любого колодца, осушал ей пот со лба, отирал губы, беспомощно
наблюдая за тем, как она борется против ангела тьмы.
Пришел левит, тщедушный и скользкий человечек, который первым делом
огляделся в доме, будто прикидывал, чего стоит обстановка. Потом он осмотрел
зрачки больной, прижал свое крупное ухо к ее впалой груди.
-- У нее в легких вода, -- сказал он наконец.
-- Ты сумеешь ей помочь?
-- Ей нужно побольше воздуху.
-- Она будет жить?
-- Надо потихоньку вынести ее наружу, посадить и обложить подушками.
-- Она будет жить? -- повторил я.
-- Молись за нее! -- ответил он. -- И молись хорошенько.
...МОЛИТВА ЕФАНА, СЫНА ГОШАЙИ, ОБРАЩЕННАЯ К ГОСПОДУ В ВЕЛИКОЙ БЕДЕ
Господи, Боже мой! Ты одеваешься светом, как ризою, простираешь небеса,
как шатер, делаешь облака Твоею колесницей, шествуешь на крыльях ветра.
Преклони ухо Твое к рабу Твоему, который поклоняется Тебе до земли,
Сердце мое трепещет во мне, и смертный ужас охватил меня.
Услышь, Боже, молитву мою и не скрывайся от моления раба Твоего,
просящего толику вечной милости Твоей, чтобы облегчить муки рабы Твоей, чья
любовь ко мне глубже самого глубокого колодца; помоги ей пережить эту ночь.
Велик Ты, Господи, и велики дела Твои; Ты вершишь чудеса, так сверши и
это чудо, для которого Тебе довольно лишь пальцем шевельнуть.
Я же буду следить за собой, чтобы не согрешать языком моим; буду
обуздывать уста мои, доколе нечестивый предо мною.
Я был нем и безгласен и молчал, и скорбь моя подвиглась.
Воспламенилось сердце мое во мне, в мыслях моих возгорелся огонь.
Поэтому я хочу воззвать к нему, ибо ему грозят нечестивцы; пусть бежит
их, пока они не осудили его; тогда очищусь я в очах Господа и расстрою дело
врагов моих.
Чего же я жду. Господи? Я уповаю на Тебя.
Услышь, Господи, молитву мою и внемли воплю
моему; не будь безмолвен к слезам моим. Ибо
странник я у Тебя и пришелец, как и все отцы мои.
Пощади сей живой огонек, который дорог сердцу
моему; пусть он не угаснет и светит дальше; отсту-
пи от меня, чтобы я мог укрепиться, прежде нежели
отойду и не будет меня.
С первыми розовыми лучами зари Есфирь, любимая жена моя, задышала
легче, сердце ее забилось ровнее, пульс наполнился, и она заснула. Я пал ниц
и возблагодарил Бога; левит получил пять шекелей серебром за работу, за
мазь, которой он натер Есфирь, и за капли. Сам я, выпив теплого молока, ушел
из дома и через южные городские ворота добрался до строения из разномастных
кирпичей, в котором жил Иоав. Во мне спорили два голоса: один говорил, что
надо предупредить Иоава, чтобы он бежал от суда. Другой сомневался: стоит
ли, ведь он такой же преступник, как и все остальные сильные мира сего. А
кроме того, я боялся стражи перед домом Иоава и гнева Ваней. Но слышался мне
еще один голос, напоминавший о клятве и призывавший уповать на милость
Божию, этот голос оказался сильнее остальных.
Подойдя к дому Иоава, я увидел там множество народа, люди суетились,
бегали туда-сюда; какой-то человек Ваней схватил меня за рукав, спросил, кто
я таков и чего мне тут надо. Я ответил, что приехал с друзьями в Иерусалим
издалека, вчера мы собрались уже разъехаться, выпили на прощание в
придорожной харчевне, чаша следовала за чашей, пели, веселились, а утром я
очнулся в канаве, один, в плачевнейшем состоянии, а вообще-то я слыву
человеком солидным, хорошим семьянином и исправно плачу все налоги или
подати.
Выслушав это, человек Ваней велел мне убираться отсюда ко всем чертям,
что я и поспешил исполнить. Тем временем у южных ворот собралась изрядная
толпа, которая возбужденно гудела; говорили, будто Иоав убежал из дома и
кто-то видел, как он пробирался в построенную Давидом скинию Господа. Тут же
бились об заклад, спорили, удастся ли Иоаву попасть туда или же люди Ваней
перехватят его.
Я возблагодарил Бога за то, что он милостиво принял мой обет и отозвал
от Есфири ангела тьмы, однако дал событиям такой ход, который избавил меня
от новых осложнений.
Затем я примкнул к толпе, которая, миновав строящийся Храм, направилась
к скинии; завидев толпу, строители и ремесленники откладывали свои
инструменты, торговцы закрывали свои лавчонки и бежали следом за нами.
Двери скинии оказались распахнуты; внутри стоял Иоав, ухватившись за
рога жертвенника; одежда Иоава была разодрана, волосы всклочены, глаза
безумны; рядом нерешительно мялись Садок и другие священники. Иоав,
обращаясь к народу Израиля, крикнул:
-- Слушай, Израиль! Вот подлинное признание Иоава, сына Саруии,
присягнувшего некогда делу Господа, а ныне сломленного и ставшего жертвой
той власти, которую он сам устанавливал.
Садок и другие священники воздели руки к небу и воззвали к Господу
Богу, пытаясь заглушить Иоава; я же подумал, что такой поворот событий рушит
замыслы Ваней насчет суда над Иоавом.
-- Меня били, -- перекрикнул Иоав священников, -- они истязали мою душу
и тело, пока не ослабел я пред Господом и не признался в чудовищных
преступлениях, взяв на себя чужую вину и приняв на голову мою ту кровь, в
которой повинны люди выше меня. Но теперь я узнал, что Ванея, сын Иодая,
готовит надо мной судилище и лжесвидетелей...
Тут появились скороходы, своими белыми жезлами они расчистили проход
через толпу, следом за ними белые кони примчали боевую колесницу. Ванея,
остановив коней, тяжело вылез из колесницы; на нем был шлем и панцирь, в
руке -- длинный меч.
К нему бросился Садок, умоляя:
-- Только не мечом! И не в скинии Господней, пред Его алтарем и
ковчегом Завета!
Ванея, похоже, заколебался. Потом он гаркнул с порога внутрь просторной
скинии:
-- Иоав, выходи! Таков приказ царя! Иоав ответил: -
-- Нет, я хочу умереть здесь.
Воцарилась тишина, она простерлась от скинии до Храма, слышался только
грай ворон, которые всегда караулят возле жертвенника. Ванея резко
повернулся, влез в колесницу и ускакал.
Иоав продолжал цепляться за рога жертвенника.
-- Слушай, Израиль! -- снова завопил он. -- Я беру назад все признания,
которые выбили из меня в заточении, среди стен дома моего, сапогами Ваней,
кулаками людей его. Да, на моих руках кровь войны, а на поясе моем и на
обуви моей кровь тех, кого я убил, как я верил, во имя святого дела. Да
падет вся эта кровь на голову Давида, который приказывал убивать, и на все
его потомство, ибо пролита она не во славу Господа и не ради иной
благородной цели, а единственно ради усиления власти Давида, чтобы прочнее
сидеть ему на шее Израиля.
Здесь Садок опомнился, вместе с другими священниками он вновь
заголосил, запричитал, застонал, однако народ хотел слушать Иоава, всячески
подбадривал его, отчего гвалт поднялся несусветный.
Вскоре опять появились скороходы, они колотили направо и налево своими
жезлами, крича:
-- Разойдись, сволочь! Дорогу Ванее, сыну Иодая, военачальнику и
командиру над хелефеями и фелефеями!
Навстречу Ванее снова вышел Садок и попросил его не осквернять святыни,
ибо неприкосновенен тот, кто держится за рога жертвенника.
Однако Ванея, извлекая из ножен меч, возразил:
-- Разве Иоав не сказал сам, что хочет умереть здесь. Я передал его
слова царю, и он велел: "Сделай, как он сказал, и умертви его, и похорони
его, и сними невинную кровь, пролитую Иоавом, с меня и с дома отца моего. Да
обратит Господь кровь его на голову его за то, что он убил двух мужей
невинных и лучших его, поразил мечом, без ведома отца моего Давида. Да
обратится кровь их на голову Иоава и на голову потомства его навеки, а
Давиду, и потомству его, и дому его, и престолу его да будет мир навеки от
Господа!" Так сказал царь Соломон! Мимо Садока и остальных священников Ванея
шагнул с мечом в руке к алтарю; священники поспешили опустить завесу, чтобы
загородить скинию и скрыть от глаз людских то, что там произошло.
Убийство Иоава пред алтарем Господним потрясло весь Израиль. Никто не
знал, чей черед завтра, в каком преступлении заставят повиниться и какая
кому уготована судьба: одних посылали на побережье Красного моря в царские
копи, где добывали медную и железную руду, других -- в каменоломни высекать
огромные кубы для Храма, для зданий под царские колесницы, для конюшен и
складов, третьим отрубали головы, а тела их пригвождали к городской стене.
Мне оставалось лишь гадать, как решится моя участь. Ванея недаром
сказал однажды, что я слишком много знаю о таких делах, которые сильные мира
сего желают сохранить в тайне. Кроме того, я прослышал, что из Егип-
та уже вышла в море царская барка с дочерью фараона Ельанкамен, ибо
Соломон решился наконец предоставить египетским торговцам право на свободный
провоз товаров через Израиль. Значит, близился день, когда царь почтит меня
тем, что объявит мою наложницу Лилит наперсницей египетской принцессы, чтобы
потом утешиться в объятиях Лилит от холодности новой супруги, про которую
поговаривали, будто она предпочитает мужским ласкам женские.
А тут еще хворь Есфири, сердце которой, боюсь, не выдержит следующего
приступа.
Работал я теперь до полного изнурения, пока не валился с ног от
усталости, надеясь таким образом забыться от дневных тревог и ночных
страхов. Слишком уж много имелось оснований сомневаться в том, что мне
позволят завершить Книгу царя Давида; закончить работу могли вполне поручить
другому историку, более покладистому, и он навсегда похерит те крупицы
истины, которые я с таким трудом добыл и надеялся сохранить; большую часть
-- Если у нас будут потери при первом нападении, -- продолжил Хусий, --
то пойдет слух: "Было поражение людей, последовавших за Авессаломом". Тогда
и самый храбрый, у кого сердце львиное, упадет духом; ибо всему Израилю
известно, как отважен отец ваш и мужественны те, кто с ним.
Авессалом закусил губу, его приближенные нахмурились.
-- Поэтому советую так! -- проговорил с нажимом Хусий. -- Пускай
соберется сюда весь Израиль от Дана до Вирсавии, многочисленный, как песок
при море, и вы поведете его. Тогда мы пойдем против Давида, в каком бы месте
он ни находился, и нападем на него, как падает роса на землю, и не останется
у него ни одного человека из всех, кто с ним. А если он войдет в
какой-нибудь город, то весь Израиль принесет к тому городу веревки, и мы
стащим его в реку, так что не останется ни одного камешка. На это Авессалом
сказал:
-- Аминь, да сделает Господь Бог, чтобы было по сему.
Его приближенные облегченно вздохнули.
Тщетно пытался я растолковать, что понадобятся месяцы, чтобы собрать
столько народу; за это время Давид упрочит свое положение, найдет
подкрепление и подготовит ответный удар.
Авессалом решил:
-- Совет Хусия лучше совета Ахитофелова. Больше мне нечего было
возразить, ибо Авессалом сказал свое слово.
Я сделал последнюю попытку.
Нескольким смышленым молодцам, которые умели не привлекать к себе
внимания и пользовались моим доверием, было приказано неотступно следить за
архитянином Хусием.
Вскоре один из них вернулся и доложил:
-- Хусий побывал в тайном месте, где беседовал со священниками
Авиафаром и Садоком; потом из этого дома вышла служанка; она миновала
городские ворота и направилась к источнику Рогель. У источника Рогель
служанка встретилась с Ионафаном, сыном Авиафара, и Ахимаасом, сыном Садока,
после чего те двинулись к Иордану, мы -- за ними.
-- Хвалю за службу, -- сказал я. -- Служанка взята?
- Взята.
Привели служанку. Выглядела она испуганной и потрепанной, так как
обращались с ней весьма сурово.
-- Так что же ты передала Ионафану и Ахимаасу, сыновьям священников,
при встрече у источника Рогель? -- спросил я.
Она бросилась мне в ноги и заголосила:
-- Раба ваша поклялась пред Богом священникам Авиафару и Садоку, что
будет молчать.
Переубедить ее не удалось ни добрым словом, ни угрозами; пришлось
кликнуть несколько дюжих мужчин и велеть, чтобы они развязали ей язык. Всю
ночь провозились они со служанкой, но она упорствовала, а под утро ее крики
стихли, она умерла, так ничего и не выдав.
К полудню прибежал другой из моих молодцов и доложил:
-- Мы выследили священнических сынков до Бахурима, что на границе Иуды.
В Бахуриме они зашли в один дом. Окружив его, мы ворвались туда, все
обыскали, но ни Ионафана, ни Ахимааса не нашли; хозяйка уверяла, что они
ушли за реку. Уже стемнело, поэтому мы дождались утра, чтобы найти их следы,
однако утром никаких следов не обнаружилось; люди бранили нас, мол, слуги
Давидовы их притесняли, а разбойники Авессаломовы грабят, поэтому мы
поспешили вернуться и рассказать о случившемся.
Позднее было установлено, что Ионафан и Ахимаас спрятались в колодце на
дворе того бахуримского дома; хозяйка растянула сверху покрывало, на которое
насыпала крупы. Донесение Хусия попало через Иордан в Маханаим, где засел
Давид; благодаря этому донесению Давид сумел сделать необходимые
приготовления; у меня же не оказалось в руках никаких доказательств для
Авессалома против Хусия, а также священников Авиафара и Садока.
Оставалось лишь следить за тем, как неспешно собирается войско
Авессалома, как идут ссоры из-за нехватки припасов, как солдаты нападают на
окрестные деревни и грабят крестьян, а потом пьянствуют, распутничают;
многие разошлись по своим домам и кочевым шатрам. Если же кто и начинал
говорить о деле Божьем, того высмеивали, называли дураком, ослиной башкой.
Этих примет было достаточно, чтобы понять, какова воля Божья; мой
добрый совет отвергнут, значит. Господь обрек Авессалома на погибель. Когда
Авессалом решил наконец переправляться через Иордан во главе своего
разношерстного воинства, я оседлал моего осла и отправился домой, в Гило.
Там я собирался сделать кое-какие записи, привести в порядок некоторые
дела и отдать последние распоряжения, прежде чем подобрать себе веревку
покрепче.
Я отложил последнюю табличку; у меня было такое чувство, будто я
пережил все те дни рядом с Ахитофелом.
-- Гляжу, ты закончил, -- сказал Иоглия. -- Ну как? Хочешь купить?
Еще бы не хотеть! Записки проясняли многое из того, что раньше казалось
темным. Но денег у меня было с собой маловато, а на них предстояло еще жить
некоторое время. Кроме того, как перевезти столь опасный, секретный груз при
моем-то опальном положении?
-- Возьму недорого, -- сказал Иоглия. --
Всего двести пятьдесят шекелей.
Я рассеянно улыбнулся.
Он заколебался.
-- Ладно. Двести двадцать пять. Я взглянул на потолок.
-- Это грабеж! Двести.
-- Слушай, Иоглия, -- сказал я, -- можешь сохранить мне эти таблички за
скромный задаток?
-- Что значит "скромный"?
-- Двадцать шекелей.
-- Двадцать? Мой отец Ахитофел, да упокоит Господь его душу, из могилы
встанет. Двадцать! Он начнет приходить ко мне не только в новолуние, а
еженощно, за исключением субботы, чтобы...
Он запнулся.
-- Что там такое? -- вскрикнула Лилит.
-- Конница, -- проговорил я. -- Отряд всадников.
Губы Лилит зашептали неслышную молитву.
-- Хорошо, давай двадцать, -- поспешно согласился Иоглия. Всадники
приближались.
-- Давай пятнадцать! Только побыстрей. Я спрячу таблички. Я накрою
бочки, и никто их не заметит. Давай десять! Давай...
Всадники были уже у ворот. Они орали:
-- Где тут Иоглия? Где сын того, чье имя вычеркнуто из памяти людской
по решению гилонянских старейшин?
-- Здесь я, -- промямлил Иоглия. Во двор ворвались запыленные солдаты.
-- Пусть Бог то и то со мною сделает, -- гаркнул их начальник, -- если
это не тот пес, который бежал от царя, не сказав ни слова своему другу
Ванее, сыну Иодая. Недаром мой господин Ванея приказал: "Обыщите всю страну
от Дана до Вирсавии, но притащите мне Ефана, сына Гошайи. Кто найдет его,
получит награду!"
Ну, ПОШЛИ!
Он связал мне руки за спиной, мою наложницу Лилит связывать не стали,
она поплелась за мной.
Да славится имя Господа, который взвешивает человека на весах с чашами
боли, тоски и отчаяния. Мучители привели меня к Ванее, и я пал ниц перед
ним.
-- Мой господин, -- сказал я, -- взгляните на мои кровоточащие руки,
содранные до кости ноги, на мое тело, которое стало почти сплошным синяком.
Меня жестоко били, подгоняли, единожды лишь сунули ковш вонючей воды, а
хлеба дали столько, что и собака бы не наелась; когда я падал от слабости,
меня поднимали пинками и бранью. Моя наложница Лилит хотя и ехала на осле,
но ее всю дорогу оскорбляли такими словами, которые дочери Израиля и
слышать-то не пристало.
Насупившись, Ванея повернулся к начальнику приведшего меня отряда:
-- Разве я не приказывал, чтобы с ним обходились вежливо, сообразно его
званию?
-- Верно, -- ответил тот, -- был такой приказ, мы и обходились с ним
сообразно его званию книжника, имеющего весьма сомнительные взгляды.
Ванея велел развязать мои руки. Он позволил мне подняться, предложил
мяса, сладостей, ароматной воды, потом сказал:
-- Видишь, до чего превратно толкуются слугами приказы господина.
Впрочем, урок пойдет тебе на пользу, недаром говорит пословица: "Мудрец
становится от поучения еще мудрее, а праведник еще праведнее".
Я попридержал язык, но про себя подумал: гиена скалится, даже когда
улыбается.
-- Ну, ладно. -- Ванея жестом велел остальным выйти. -- Садись-ка,
Ефан, на подушки и слушай хорошенько, ибо не из пустой прихоти приказал я
искать тебя от Дана до Вирсавии, чтобы привести сюда.
-- Раб ваш весь обратился в слух.
-- Помнится, на одном заседании комиссии я уже говорил, что собираюсь
предать Иоава суду. -- Ванея поиграл желваками на скулах. -- После того как
брат царя Адония получил свое, Соломон одобрил мое намерение.
-- Мудрость мудрейшего из царей несравненна, -- сказал я.
-- Поскольку Иоав доверился тебе, -- продолжил Ванея, -- а также
поскольку ты до известной степени прикосновен к преступной связи Адонии с
госпожой Ависагой, а значит, и сам совершил преступление, ибо не донес мне о
ней, то я собираюсь вызвать тебя на суд свидетелем.
Он глядел на меня словно на муху, увязнувшую в густом сиропе.
-- Разве Иоав не признается сам во всем, что от него ни потребуют? --
спросил я, стараясь выглядеть спокойным. -- Кому нужны свидетели при таком
обвиняемом?
-- Кому нужны свидетели! -- мрачно повторил Ванея. -- Признаний у нас
за последнее время больше, чем нужно. Не успеешь обвинить человека,
например, в недозволенных мыслях, как он тут же сознается. Обвинишь его в
том или ином уклоне, групповщине, моральном разложении, заговорщицкой и
подрывной деятельности, он опять сознается. Народ Израиля даже перестал
сомневаться в подобных признаниях, люди только плечами пожимают. До чего же
дойдет наше судопроизводство? Вот почему царю нужен свидетель, у которого не
подмочена репутация и который слывет человекам ученым, а главное -- честным.
-- Разве свидетель, выступающий в суде, не должен быть очевидцем
предполагаемого преступления или хотя бы иметь о нем сведение из первых рук?
-- скромно спросил я. -- Ведь писано же: "Не лжесвидетельствуй!" -- Я ни в
коем случае не принуждаю тебя лжесвидетельствовать, -- сказал Ванея. -- Все
твои показания я вручу тебе самолично, и ты лишь добросовестно перескажешь
то, что узнал от меня. Ничего другого от тебя не требуется.
-- Что же это за показания, которые раб ваш должен добросовестно
пересказать?
Ванея вызвал писца, тот принес несколько
табличек и разложил их передо мной. Ванея
же взял тянучку, сунул ее в рот, развалился
на подушках и велел мне:
-- Читай!
БЫВШЕГО ПРИ ЦАРЕ ДАВИДЕ ГЛАВНЫМ ВОЕНАЧАЛЬНИКОМ.
ПОДГОТОВЛЕНО ВАНЕЕЙ, СЫНОМ ИОДАЯ, И ПРЕДОСТАВЛЕНО ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ
ЕФАНУ.
В СКОБКАХ ПРИВОДЯТСЯ МЫСЛИ ЕФАНА, ВОЗНИКШИЕ ПРИ ЧТЕНИИ ОНЫХ ПОКАЗАНИЙ -
Свидетельствую высокому суду и народу Израиля о нижеследующем.
Придя в Маханаим, Давид осмотрел людей, бывших с ним, и поставил над
ними тысяченачальников и сотников; он разделил свое войско на три части;
одну треть он отдал под предводительство Иоава, другую -- под
предводительство Авессы, брата Иоава, третью -- под предводительство
гефянина Еффея.
Царь сказал своим людям: "Я сам пойду с вами В сражение".
(Примечательный штрих, особенно если учесть, что последнее время Давид
вел свои войны из царского дворца в Иерусалиме.)
Но народ отвечал ему: "Не ходи; ты один то же, что нас десять тысяч;
для нас лучше, чтобы ты помогал нам из города". И стал царь у ворот, и весь
народ выходил по сотням и тысячам. И приказал царь Иоаву, и Авессе, и Еффею,
говоря: "Сберегети мне отрока Авессалома". И все люди слышали, как
приказывал царь всем начальникам об Авессаломе.
(Даже если допустить, что столь непримиримый человек, как Давид, тем не
менее сделался заботливым отцом по отношению к своему взбунтовавшемуся сыну,
то зачем так подчеркнуто принародно отдавать приказы? Не хотел ли он таким
образом загодя обеспечить доказательства своей непричастности к смерти
Авессалома?)
Высокому суду и народу Израиля известно, чем кончилось сражение в лесу
Ефремовом; двадцать тысяч человек войска Авессаломова были поражены в тот
день, и лес погубил народа больше, чем истребил меч. Что же до Авессалома,
то он скакал на своем муле. Когда мул пробегал под ветвями раскидистого
дуба, Авессалом запутался волосами в ветвях и повис между небом и землею, а
мул умчался.
И увидев это, некто и донес Иоаву. Иоав сказал ему: "Вот, ты видел;
зачем же ты не поверг его там на землю? Я дал бы тебе десять сиклей серебра
и красивый пояс".
(Эти слова Иоава, вполне сообразные тогдашним обстоятельствам, теперь
как бы доказывают, что во всем виноват только он.)
Тот человек отвечал Иоаву: "Если бы положили на руки мои и тысячу
сиклей серебра, и тогда я не поднял бы руки на царского сына; ибо вслух наш
царь приказывал тебе, и Авессе, и Еффею: "Сберегите мне отрока Авессалома!""
(Невиновность Давида подчеркивается снова.)
Тогда Иоав сказал: "Нечего мне медлить с тобою". И взял в руки три
стрелы и вонзил их в сердце Авессалома, который был еще жив на дубе. И
окружили Авессалома десять окруженосцев Иоава, и били Авессалома, пока он не
умер.
(При необходимости это можно выдать за еще одно доказательство вины
Иоава.)
И взяли Авессалома, и бросили в лесу в глубокую яму, и наметали над ним
огромную кучу камней. И все войско его разбежалось, каждый в шатер свой.
Давид, сидевший между двумя воротами, узнал, что Господь отметил за него
всем, которые подняли руки свои на царя, и что Авессалом мертв, тогда Давид
смутился, и пошел в горницу над воротами, и плакал: "Сын мой Авессалом! Сын
мой, сын мой Авессалом! О, кто дал бы мне умереть вместо тебя, Авессалом,
сын мой, сын мой!"
(Похоже, Давид и впрямь мучился. Его скорбь кажется неподдельной,
впрочем, она выражается почти так же, как тогда, когда погибли Саул и
Ионафан, Авенир и другие, то есть те, кто оказывался на пути у избранника
Божьего и потому был устранен.)
эй Господин Ванея был столь милостив, что велел доставить меня на
носилках в дом No 54 по переулку Царицы Савской. Кажется, глаза мои сроду не
видели ничего милее этого покосившегося домика со щербатым фасадом и
просевшей крышей, за который приходилось платить в царскую казну немалые
деньги.
Дома меня уж ожидала пришедшая раньше Лилит, а также мои сыновья Сим и
Селеф и их мать Олдана; вот только Есфирь, любимая супруга моя, не вышла на
порог приветствовать меня.
Я спросил, как она себя чувствует, меня отвели к ее постели. Есфирь
лежала и улыбалась, но за время моего отсутствия она сильно сдала. Одеяло
едва приподымалось над постелью, до того она исхудала.
-- Ах, Есфирь, -- вздохнул я, -- нельзя мне было оставлять тебя. Она
погладила мою руку.
-- Сейчас же пойду в храм, -- сказал я, -- и пожертвую самого жирного
барана, а потом куплю у левитов наилучших мазей и снадобий, которые
наверняка тебе помогут.
Она подала остальным знак уйти, а мне -- чтобы я сел рядом, и спросила:
-- Ну как? Рассказывай. Я попытался изложить все, что увидел или узнал,
как можно занимательней: о храме в Беф-Сане с его хитрыми священниками; о
биточках, обернувшихся для Фамари, дочери Давида, страшной бедой; о
замечательной находке в сарае Иоглии, сына Ахитофела. О суде над Иоавом,
который задумал Ванея, а об отведенной мне роли я рассказывать не стал.
Есфирь, любимая жена моя, слушала, и ее очам вернулась частица их прежнего
живого света. В груди моей затеплилась новая надежда на ее выздоровление, и
я сказал ей об этом.
-- Это правда? -- спросила она вдруг тоненьким детским голоском.
Таким голоском она говорила когда-то, в дни нашей юности, когда я, чаще
в шутку,
обещал ей, что Господь сотворит нам то или
иное чудо.
-- Это правда? -- повторила она.
-- Разумеется, -- ответил я.
Она хотела засмеяться, счастливая, как когда-то, но лишь захрипела.
Лицо ее побледнело, сделалось серым, она вцепилась в мою руку.
-- Есфирь! -- закричал я. Она задыхалась. Голова ее клонилась набок,
казалось, Есфирь теряет сознание. Я нащупал ее пульс, он страшно частил.
-- Воздуху, -- прохрипела она. Я распахнул ставни, так как вынести
Есфирь на крышу побоялся. Сима и Селефа я послал за лекарем-левитом, про
которого слышал, что он полагается не столько на молитвы, сколько на знание
человеческого тела.
-- Поторопите его, -- велел я. -- Пусть называет любую цену, заплачу
серебром.
Сам я остался рядом с моей супругой Есфирью, чья любовь ко мне была
глубже любого колодца, осушал ей пот со лба, отирал губы, беспомощно
наблюдая за тем, как она борется против ангела тьмы.
Пришел левит, тщедушный и скользкий человечек, который первым делом
огляделся в доме, будто прикидывал, чего стоит обстановка. Потом он осмотрел
зрачки больной, прижал свое крупное ухо к ее впалой груди.
-- У нее в легких вода, -- сказал он наконец.
-- Ты сумеешь ей помочь?
-- Ей нужно побольше воздуху.
-- Она будет жить?
-- Надо потихоньку вынести ее наружу, посадить и обложить подушками.
-- Она будет жить? -- повторил я.
-- Молись за нее! -- ответил он. -- И молись хорошенько.
...МОЛИТВА ЕФАНА, СЫНА ГОШАЙИ, ОБРАЩЕННАЯ К ГОСПОДУ В ВЕЛИКОЙ БЕДЕ
Господи, Боже мой! Ты одеваешься светом, как ризою, простираешь небеса,
как шатер, делаешь облака Твоею колесницей, шествуешь на крыльях ветра.
Преклони ухо Твое к рабу Твоему, который поклоняется Тебе до земли,
Сердце мое трепещет во мне, и смертный ужас охватил меня.
Услышь, Боже, молитву мою и не скрывайся от моления раба Твоего,
просящего толику вечной милости Твоей, чтобы облегчить муки рабы Твоей, чья
любовь ко мне глубже самого глубокого колодца; помоги ей пережить эту ночь.
Велик Ты, Господи, и велики дела Твои; Ты вершишь чудеса, так сверши и
это чудо, для которого Тебе довольно лишь пальцем шевельнуть.
Я же буду следить за собой, чтобы не согрешать языком моим; буду
обуздывать уста мои, доколе нечестивый предо мною.
Я был нем и безгласен и молчал, и скорбь моя подвиглась.
Воспламенилось сердце мое во мне, в мыслях моих возгорелся огонь.
Поэтому я хочу воззвать к нему, ибо ему грозят нечестивцы; пусть бежит
их, пока они не осудили его; тогда очищусь я в очах Господа и расстрою дело
врагов моих.
Чего же я жду. Господи? Я уповаю на Тебя.
Услышь, Господи, молитву мою и внемли воплю
моему; не будь безмолвен к слезам моим. Ибо
странник я у Тебя и пришелец, как и все отцы мои.
Пощади сей живой огонек, который дорог сердцу
моему; пусть он не угаснет и светит дальше; отсту-
пи от меня, чтобы я мог укрепиться, прежде нежели
отойду и не будет меня.
С первыми розовыми лучами зари Есфирь, любимая жена моя, задышала
легче, сердце ее забилось ровнее, пульс наполнился, и она заснула. Я пал ниц
и возблагодарил Бога; левит получил пять шекелей серебром за работу, за
мазь, которой он натер Есфирь, и за капли. Сам я, выпив теплого молока, ушел
из дома и через южные городские ворота добрался до строения из разномастных
кирпичей, в котором жил Иоав. Во мне спорили два голоса: один говорил, что
надо предупредить Иоава, чтобы он бежал от суда. Другой сомневался: стоит
ли, ведь он такой же преступник, как и все остальные сильные мира сего. А
кроме того, я боялся стражи перед домом Иоава и гнева Ваней. Но слышался мне
еще один голос, напоминавший о клятве и призывавший уповать на милость
Божию, этот голос оказался сильнее остальных.
Подойдя к дому Иоава, я увидел там множество народа, люди суетились,
бегали туда-сюда; какой-то человек Ваней схватил меня за рукав, спросил, кто
я таков и чего мне тут надо. Я ответил, что приехал с друзьями в Иерусалим
издалека, вчера мы собрались уже разъехаться, выпили на прощание в
придорожной харчевне, чаша следовала за чашей, пели, веселились, а утром я
очнулся в канаве, один, в плачевнейшем состоянии, а вообще-то я слыву
человеком солидным, хорошим семьянином и исправно плачу все налоги или
подати.
Выслушав это, человек Ваней велел мне убираться отсюда ко всем чертям,
что я и поспешил исполнить. Тем временем у южных ворот собралась изрядная
толпа, которая возбужденно гудела; говорили, будто Иоав убежал из дома и
кто-то видел, как он пробирался в построенную Давидом скинию Господа. Тут же
бились об заклад, спорили, удастся ли Иоаву попасть туда или же люди Ваней
перехватят его.
Я возблагодарил Бога за то, что он милостиво принял мой обет и отозвал
от Есфири ангела тьмы, однако дал событиям такой ход, который избавил меня
от новых осложнений.
Затем я примкнул к толпе, которая, миновав строящийся Храм, направилась
к скинии; завидев толпу, строители и ремесленники откладывали свои
инструменты, торговцы закрывали свои лавчонки и бежали следом за нами.
Двери скинии оказались распахнуты; внутри стоял Иоав, ухватившись за
рога жертвенника; одежда Иоава была разодрана, волосы всклочены, глаза
безумны; рядом нерешительно мялись Садок и другие священники. Иоав,
обращаясь к народу Израиля, крикнул:
-- Слушай, Израиль! Вот подлинное признание Иоава, сына Саруии,
присягнувшего некогда делу Господа, а ныне сломленного и ставшего жертвой
той власти, которую он сам устанавливал.
Садок и другие священники воздели руки к небу и воззвали к Господу
Богу, пытаясь заглушить Иоава; я же подумал, что такой поворот событий рушит
замыслы Ваней насчет суда над Иоавом.
-- Меня били, -- перекрикнул Иоав священников, -- они истязали мою душу
и тело, пока не ослабел я пред Господом и не признался в чудовищных
преступлениях, взяв на себя чужую вину и приняв на голову мою ту кровь, в
которой повинны люди выше меня. Но теперь я узнал, что Ванея, сын Иодая,
готовит надо мной судилище и лжесвидетелей...
Тут появились скороходы, своими белыми жезлами они расчистили проход
через толпу, следом за ними белые кони примчали боевую колесницу. Ванея,
остановив коней, тяжело вылез из колесницы; на нем был шлем и панцирь, в
руке -- длинный меч.
К нему бросился Садок, умоляя:
-- Только не мечом! И не в скинии Господней, пред Его алтарем и
ковчегом Завета!
Ванея, похоже, заколебался. Потом он гаркнул с порога внутрь просторной
скинии:
-- Иоав, выходи! Таков приказ царя! Иоав ответил: -
-- Нет, я хочу умереть здесь.
Воцарилась тишина, она простерлась от скинии до Храма, слышался только
грай ворон, которые всегда караулят возле жертвенника. Ванея резко
повернулся, влез в колесницу и ускакал.
Иоав продолжал цепляться за рога жертвенника.
-- Слушай, Израиль! -- снова завопил он. -- Я беру назад все признания,
которые выбили из меня в заточении, среди стен дома моего, сапогами Ваней,
кулаками людей его. Да, на моих руках кровь войны, а на поясе моем и на
обуви моей кровь тех, кого я убил, как я верил, во имя святого дела. Да
падет вся эта кровь на голову Давида, который приказывал убивать, и на все
его потомство, ибо пролита она не во славу Господа и не ради иной
благородной цели, а единственно ради усиления власти Давида, чтобы прочнее
сидеть ему на шее Израиля.
Здесь Садок опомнился, вместе с другими священниками он вновь
заголосил, запричитал, застонал, однако народ хотел слушать Иоава, всячески
подбадривал его, отчего гвалт поднялся несусветный.
Вскоре опять появились скороходы, они колотили направо и налево своими
жезлами, крича:
-- Разойдись, сволочь! Дорогу Ванее, сыну Иодая, военачальнику и
командиру над хелефеями и фелефеями!
Навстречу Ванее снова вышел Садок и попросил его не осквернять святыни,
ибо неприкосновенен тот, кто держится за рога жертвенника.
Однако Ванея, извлекая из ножен меч, возразил:
-- Разве Иоав не сказал сам, что хочет умереть здесь. Я передал его
слова царю, и он велел: "Сделай, как он сказал, и умертви его, и похорони
его, и сними невинную кровь, пролитую Иоавом, с меня и с дома отца моего. Да
обратит Господь кровь его на голову его за то, что он убил двух мужей
невинных и лучших его, поразил мечом, без ведома отца моего Давида. Да
обратится кровь их на голову Иоава и на голову потомства его навеки, а
Давиду, и потомству его, и дому его, и престолу его да будет мир навеки от
Господа!" Так сказал царь Соломон! Мимо Садока и остальных священников Ванея
шагнул с мечом в руке к алтарю; священники поспешили опустить завесу, чтобы
загородить скинию и скрыть от глаз людских то, что там произошло.
Убийство Иоава пред алтарем Господним потрясло весь Израиль. Никто не
знал, чей черед завтра, в каком преступлении заставят повиниться и какая
кому уготована судьба: одних посылали на побережье Красного моря в царские
копи, где добывали медную и железную руду, других -- в каменоломни высекать
огромные кубы для Храма, для зданий под царские колесницы, для конюшен и
складов, третьим отрубали головы, а тела их пригвождали к городской стене.
Мне оставалось лишь гадать, как решится моя участь. Ванея недаром
сказал однажды, что я слишком много знаю о таких делах, которые сильные мира
сего желают сохранить в тайне. Кроме того, я прослышал, что из Егип-
та уже вышла в море царская барка с дочерью фараона Ельанкамен, ибо
Соломон решился наконец предоставить египетским торговцам право на свободный
провоз товаров через Израиль. Значит, близился день, когда царь почтит меня
тем, что объявит мою наложницу Лилит наперсницей египетской принцессы, чтобы
потом утешиться в объятиях Лилит от холодности новой супруги, про которую
поговаривали, будто она предпочитает мужским ласкам женские.
А тут еще хворь Есфири, сердце которой, боюсь, не выдержит следующего
приступа.
Работал я теперь до полного изнурения, пока не валился с ног от
усталости, надеясь таким образом забыться от дневных тревог и ночных
страхов. Слишком уж много имелось оснований сомневаться в том, что мне
позволят завершить Книгу царя Давида; закончить работу могли вполне поручить
другому историку, более покладистому, и он навсегда похерит те крупицы
истины, которые я с таким трудом добыл и надеялся сохранить; большую часть