себя, мол, в прежние времена оступишься "на острие ножа" -- и голову с плеч,
а "тулово приколотят к городской стене", совсем недавно -- Колыма,
концлагерь, пыточный подвал, сейчас -- полегче, полегче. Ну, присудят
денежный штраф, ну, выгонят из Союза писателей. Терпимо, терпимо.
И тогда становится ясно: главная тема книги не бунтарь, ставший
деспотом, оправдывающий все свои преступления Божьим велением или
государственной необходимостью, но интеллектуал, живущий в деспотическом
обществе и пытающийся с наименьшими потерями исполнять свой профессиональный
долг. По сути дела, перед читателем -- защитительная речь интеллигентам,
слабым людям, не героям, не воинам, не вождям, благодаря которым становится
известна правда о героях, воинах, вождях. В "не-героизме" этих людей, в их
швейковском лукавстве, житейском цинизме есть что-то спасительно-человечное
и человеческое. Трус и льстец Ефан оказывается большим тираноборцем, чем
воин и вождь Давид. Гейм писал об историке времен строительства Храма, а
думал о себе, или о таких, как он. Хотя таких, как он, не так уж много.
Поразительная бризантная смесь конформизма и бунтарства, готовности веры и
цинизма, простодушия и мудрости -- вот что такое Стефан Гейм. Вот --
парабола его судьбы.
Он родился в 1913 году в Хемнице, в семье средней руки еврейского
коммерсанта Даниэля Флига. Герберт Флиг -- его настоящие имя-фамилия. Стефан
Гейм -- псевдоним. Из гимназии его выгнали за антивоенное стихотворение.
Веймарская республика была республикой пацифистской и демократической; что
такое надо было написать, чтобы вылететь из гимназии -- это, конечно,
интересный вопрос. Впрочем, "вылет" не помешал Гейму (тогда еще Флигу)
продолжить обучение в Берлинском университете. В конце 20-х Гейм начал
печататься в левой "Weltbuhne". В 1933 эмигрировал в Чехословакию. В 1935
добрался до США. Стал соредактором эмигрантской газеты "Aeutsches
Volksecho", в 1942 году написал роман "Заложники" о чешском подполье. Спустя
год роман экранизировали в Голливуде и перевели в Советском Союзе. В этом же
1943 году Гейм пошел добровольцем в американскую армию. Его направили в
особые части, ведавшие пропагандой среди войск противника. Он участвовал в
высадке союзных войск в Нормандии, отступал с англо-американцами в Арденнах.
В послевоенном Мюнхене он работал редактором газеты "Neue Zeitung" ,
выходившей под эгидой американских оккупационных властей. В 1948 году за
"прокоммунистические настроения" снят с должности и отозван в США. В том же
году написал роман "Крестоносцы" об американской армии во время второй
мировой войны. Роман спустя год был переведен на немецкий. В Мюнхене его
издали под заглавием "Горькие лавры" (почему-то хочется добавить "в похлебке
победы"); в сталинистеком Восточном Берлине английское название уточнили:
"Крестоносцы наших дней". В 1952 году "Крестоносцев" перевели на русский
язык. К слову сказать, среди идеологического барахла, которого за свою
долгую жизнь Гейм "навалял" немало (какое-нибудь "Голдсборо" про стачку
американских шахтеров, или "Глазами разума" про приход к власти коммунистов
в Чехословакии), "Крестоносцы" выделяются знанием материала, интересными
историческими деталями, человеческими характерами... Этот роман любопытно
перечесть и сегодня. В 1952 же году Гейм сдал свою Бронзовую звезду,
полученную за участие во второй мировой войне (так он протестовал против
войны в Корее), и перебрался на жительство в ГДР. Идеологическое начальство
республики ликовало. 39-летний романист попал в точку. Много ли на земле
писателей, профессионально владеющих двумя языками? В те поры был один
Набоков (русский и английский) -- и вот еще "прибавился" Гейм (немецкий и
английский). Это-то "прибавление" и прибыло в ГДР.
До середины 70-х годов Гейм -- англо-немецкий классик литературы ГДР.
Он был увенчан престижными премиями и лихо "чесал" сразу английские и
немецкие версии своих толстенных романов, а потом все кончилось: "Книга царя
Давида" -- книга перелома. После этой книги Гейм будет печататься только на
Западе. Гейм расчелся с начальством. Как написал Борис Слуцкий: "Я в ваших
хороводах отплясал, / Я в ваших водоемах откупался, / Наверное, полжизнью
откупался / За то, что в ваши игры я влезал". Не нужно ни преувеличивать, ни
преуменьшать степень смелости Гейма. Начать печататься на Западе в середине
70-х годов, будучи "соцреалистическим" классиком, по смелости и дерзости
приблизительно такой же шаг, что и швырнуть в лицо американскому президенту
в 1952 году свои боевые награды. Опасно, но не смертельно. Но ведь дорогу
делает не первый, дорогу делает второй. Именно такие, как Стефан Гейм,
лукавые и осторожные, создавали общественную среду, в которой не смертельно
опасно было возвращать президентам свои ордена и печататься в странах <<с
враждебной идеологией".
В 1979 году Гейма исключили из Союза писателей ГДР. Самой ГДР жизни
оставалось лет десять -- не больше... После падения Берлинской стены и
создания единого немецкого государства начался новый виток "жизнесудьбы"
левого журналиста -- эмигранта -- американского солдата -- коммунистического
романиста -- восточногерманского классика -- немецкого диссидента. Теперь
Гейм баллотируется на выборах в бундестаг от наследницы СЕПГ -- главной
партии ГДР, от ПДС -- Партии Демократического Социализма. В 1994 году ему
даже довелось открывать заседание бундестага как старейшему депутату.
Бундестаг заседал в здании берлинского рейхстага, того самого, подожженного
в 1933 году Ван-дер-Люббе, а в 1945 -- советскими снарядами. Старенький Гейм
говорил так себе, но когда он сказал: <<В 1933 году я видел, как горел этот
дом", -- в зале сделалось очень тихо. Это говорила немецкая история,
сплавленная из ярости и страха, вины и стыда, беспомощности и заносчивости,
-- словом, из всего того, чем в избытке наделен Ефан, сын Гошайи, историк из
Езра-ха, волею судеб вовлеченный в кровавые игры сильных мира сего, сумевший
в груду официальной лжи спрятать крупицы правды, знающий, что "каждый --
пленник своего времени и никому не дано выскочить за его рамки... ибо
человек подобен камню, запущенному из пращи в неведомую ему цель. Человеку
остается только одно -- попытаться, чтобы мысль его стала хоть чуть-чуть
долговечнее, нежели он сам, то есть попытаться оставить после себя некий
знак, пусть невнятный, для грядущих поколений".
Последняя книга Гейма -- шестисотстраничный роман "Радек". То, на что
он намекал в "Книге царя Давида" (революционер, становящийся тираном;
интеллектуал, который, со всей своей слабостью, умудряется показать фигу
тирану), можно было сказать открытым текстом. Не получилось. "Радек" --
плакатен, уплощен и схематичен. "Радек" -- в полной мере идеологичен.
Парабола писательского пути завершилась, но в середине, на вершине параболы
были и "Книга царя Давида", и "Агасфер" -- некий знак, пусть и невнятный...
Никита Елисее
а "тулово приколотят к городской стене", совсем недавно -- Колыма,
концлагерь, пыточный подвал, сейчас -- полегче, полегче. Ну, присудят
денежный штраф, ну, выгонят из Союза писателей. Терпимо, терпимо.
И тогда становится ясно: главная тема книги не бунтарь, ставший
деспотом, оправдывающий все свои преступления Божьим велением или
государственной необходимостью, но интеллектуал, живущий в деспотическом
обществе и пытающийся с наименьшими потерями исполнять свой профессиональный
долг. По сути дела, перед читателем -- защитительная речь интеллигентам,
слабым людям, не героям, не воинам, не вождям, благодаря которым становится
известна правда о героях, воинах, вождях. В "не-героизме" этих людей, в их
швейковском лукавстве, житейском цинизме есть что-то спасительно-человечное
и человеческое. Трус и льстец Ефан оказывается большим тираноборцем, чем
воин и вождь Давид. Гейм писал об историке времен строительства Храма, а
думал о себе, или о таких, как он. Хотя таких, как он, не так уж много.
Поразительная бризантная смесь конформизма и бунтарства, готовности веры и
цинизма, простодушия и мудрости -- вот что такое Стефан Гейм. Вот --
парабола его судьбы.
Он родился в 1913 году в Хемнице, в семье средней руки еврейского
коммерсанта Даниэля Флига. Герберт Флиг -- его настоящие имя-фамилия. Стефан
Гейм -- псевдоним. Из гимназии его выгнали за антивоенное стихотворение.
Веймарская республика была республикой пацифистской и демократической; что
такое надо было написать, чтобы вылететь из гимназии -- это, конечно,
интересный вопрос. Впрочем, "вылет" не помешал Гейму (тогда еще Флигу)
продолжить обучение в Берлинском университете. В конце 20-х Гейм начал
печататься в левой "Weltbuhne". В 1933 эмигрировал в Чехословакию. В 1935
добрался до США. Стал соредактором эмигрантской газеты "Aeutsches
Volksecho", в 1942 году написал роман "Заложники" о чешском подполье. Спустя
год роман экранизировали в Голливуде и перевели в Советском Союзе. В этом же
1943 году Гейм пошел добровольцем в американскую армию. Его направили в
особые части, ведавшие пропагандой среди войск противника. Он участвовал в
высадке союзных войск в Нормандии, отступал с англо-американцами в Арденнах.
В послевоенном Мюнхене он работал редактором газеты "Neue Zeitung" ,
выходившей под эгидой американских оккупационных властей. В 1948 году за
"прокоммунистические настроения" снят с должности и отозван в США. В том же
году написал роман "Крестоносцы" об американской армии во время второй
мировой войны. Роман спустя год был переведен на немецкий. В Мюнхене его
издали под заглавием "Горькие лавры" (почему-то хочется добавить "в похлебке
победы"); в сталинистеком Восточном Берлине английское название уточнили:
"Крестоносцы наших дней". В 1952 году "Крестоносцев" перевели на русский
язык. К слову сказать, среди идеологического барахла, которого за свою
долгую жизнь Гейм "навалял" немало (какое-нибудь "Голдсборо" про стачку
американских шахтеров, или "Глазами разума" про приход к власти коммунистов
в Чехословакии), "Крестоносцы" выделяются знанием материала, интересными
историческими деталями, человеческими характерами... Этот роман любопытно
перечесть и сегодня. В 1952 же году Гейм сдал свою Бронзовую звезду,
полученную за участие во второй мировой войне (так он протестовал против
войны в Корее), и перебрался на жительство в ГДР. Идеологическое начальство
республики ликовало. 39-летний романист попал в точку. Много ли на земле
писателей, профессионально владеющих двумя языками? В те поры был один
Набоков (русский и английский) -- и вот еще "прибавился" Гейм (немецкий и
английский). Это-то "прибавление" и прибыло в ГДР.
До середины 70-х годов Гейм -- англо-немецкий классик литературы ГДР.
Он был увенчан престижными премиями и лихо "чесал" сразу английские и
немецкие версии своих толстенных романов, а потом все кончилось: "Книга царя
Давида" -- книга перелома. После этой книги Гейм будет печататься только на
Западе. Гейм расчелся с начальством. Как написал Борис Слуцкий: "Я в ваших
хороводах отплясал, / Я в ваших водоемах откупался, / Наверное, полжизнью
откупался / За то, что в ваши игры я влезал". Не нужно ни преувеличивать, ни
преуменьшать степень смелости Гейма. Начать печататься на Западе в середине
70-х годов, будучи "соцреалистическим" классиком, по смелости и дерзости
приблизительно такой же шаг, что и швырнуть в лицо американскому президенту
в 1952 году свои боевые награды. Опасно, но не смертельно. Но ведь дорогу
делает не первый, дорогу делает второй. Именно такие, как Стефан Гейм,
лукавые и осторожные, создавали общественную среду, в которой не смертельно
опасно было возвращать президентам свои ордена и печататься в странах <<с
враждебной идеологией".
В 1979 году Гейма исключили из Союза писателей ГДР. Самой ГДР жизни
оставалось лет десять -- не больше... После падения Берлинской стены и
создания единого немецкого государства начался новый виток "жизнесудьбы"
левого журналиста -- эмигранта -- американского солдата -- коммунистического
романиста -- восточногерманского классика -- немецкого диссидента. Теперь
Гейм баллотируется на выборах в бундестаг от наследницы СЕПГ -- главной
партии ГДР, от ПДС -- Партии Демократического Социализма. В 1994 году ему
даже довелось открывать заседание бундестага как старейшему депутату.
Бундестаг заседал в здании берлинского рейхстага, того самого, подожженного
в 1933 году Ван-дер-Люббе, а в 1945 -- советскими снарядами. Старенький Гейм
говорил так себе, но когда он сказал: <<В 1933 году я видел, как горел этот
дом", -- в зале сделалось очень тихо. Это говорила немецкая история,
сплавленная из ярости и страха, вины и стыда, беспомощности и заносчивости,
-- словом, из всего того, чем в избытке наделен Ефан, сын Гошайи, историк из
Езра-ха, волею судеб вовлеченный в кровавые игры сильных мира сего, сумевший
в груду официальной лжи спрятать крупицы правды, знающий, что "каждый --
пленник своего времени и никому не дано выскочить за его рамки... ибо
человек подобен камню, запущенному из пращи в неведомую ему цель. Человеку
остается только одно -- попытаться, чтобы мысль его стала хоть чуть-чуть
долговечнее, нежели он сам, то есть попытаться оставить после себя некий
знак, пусть невнятный, для грядущих поколений".
Последняя книга Гейма -- шестисотстраничный роман "Радек". То, на что
он намекал в "Книге царя Давида" (революционер, становящийся тираном;
интеллектуал, который, со всей своей слабостью, умудряется показать фигу
тирану), можно было сказать открытым текстом. Не получилось. "Радек" --
плакатен, уплощен и схематичен. "Радек" -- в полной мере идеологичен.
Парабола писательского пути завершилась, но в середине, на вершине параболы
были и "Книга царя Давида", и "Агасфер" -- некий знак, пусть и невнятный...
Никита Елисее