– Я должен был это сделать, – тихо объяснил он. – Бургомистр не может позволить самозванцам посягать на святые имена. Мне не хотелось бы, чтобы это сделали наши солдаты. – Он раскрыл маленький саквояж и, смущаясь, достал наручники. – Они грубый народ. Наденьте их сами… пожалуйста…
– Вы очень изменились, господин бургомистр, – улыбнулся Мюнхгаузен.
– А вы зря этого не сделали! – ответил бургомистр с тяжелым вздохом.
Перед зданием суда шумела толпа.
Карета под усиленной охраной остановилась у ворот. Из нее вывели Мюнхгаузена в наручниках. Гвардейцы с трудом сдерживали натиск любопытствующих горожан.
– Какой самозванец?
– Мюнхгаузен.
– А выдает себя за кого?
– За Мюнхгаузена же и выдает.
Судья зазвонил в колокольчик, требуя тишины:
– Начинаем второй день судебного заседания по делу садовника Миллера. Слово представителю обвинения. Прошу вас, господин Рамкопф.
– Уважаемый суд, – взволнованно произнес Рамкопф, – могу смело сказать, что за процессом, который происходит в нашем городе, с затаенным дыханием следит вся Европа. Популярность покойного барона Мюнхгаузена столь велика, что, естественно, появилось немало мошенников, стремящихся погреться в лучах его славы…
Мюнхгаузен оглядел присутствующих в зале, нашел глазами Томаса, едва заметно подмигнул ему, потом покосился на охранявших его гвардейцев.
– Один из них сидит передо мной на скамье подсудимых, – продолжал Рамкопф. – Воспользовавшись своим внешним сходством с покойным бароном, овладев его походкой, голосом и отпечатками пальцев, подсудимый коварно надеется, что будет признан тем, кем не является на самом деле. Прошу уважаемый суд ознакомиться с вещественными доказательствами, отвергающими притязания подсудимого. – Рамкопф положил на стол судьи несколько документов. – Справка о смерти барона, выписка из церковной книги, квитанция на гроб…
– Считает ли подсудимый эти документы убедительным доказательством его вины? – спросил судья.
– Нет, – ответил Мюнхгаузен.
– Прекрасно, – воскликнул Рамкопф. – Послушаем голоса родных и близких… Вызываю в качестве свидетельницы баронессу Якобину фон Мюнхгаузен!
Судья поднялся с места:
– Баронесса, прошу вас подойти сюда!
Баронесса появилась в зале суда, сопровождаемая гулом возрастающего интереса.
– Поклянитесь на Святом писании говорить только правду.
– Клянусь! – торжественно произнесла баронесса.
– Свидетельница, посмотрите внимательно на подсудимого, – предложил Рамкопф. – Знаком ли вам этот человек?
– Да.
– Кто он?
– Садовник Миллер.
– Откуда вы его знаете?
– Он поставляет цветы на могилу моего супруга. Рамкопф сделал многозначительный жест:
– Простите за такой нелепый вопрос: а не похож ли он на покойного барона? Присмотритесь повнимательней…
Мюнхгаузен подмигнул баронессе. Баронесса снисходительно улыбнулась:
– Некоторое сходство есть, но очень незначительное. Карл был выше ростом, шире в плечах… другой взгляд, короче усы…
– Благодарю вас, – поклонился Рамкопф. – У меня больше нет вопросов.
Судья обернулся к Мюнхгаузену:
– Подсудимый, вы хотите задать вопрос свидетельнице?
– Да, господин судья, – весело кивнул Мюнхгаузен и поднялся. – Простите, сударыня, как вас зовут?
– Не понимаю, – фыркнула баронесса.
– Меня интересует ваше имя!
– Протестую! – тотчас возразил Рамкопф.
– Почему? Это тайна? – удивился Мюнхгаузен. Баронесса покосилась на Рамкопфа, потом на судью:
– Мое имя, сударь, Якобина фон Мюнхгаузен.
– А как вы можете доказать, что вы та, за кого себя выдаете? – быстро спросил Мюнхгаузен.
– Протестую! – Рамкопф рванулся к судейскому столу.
– Отвожу ваш протест, обвинитель, – сказал судья и обернулся к заволновавшимся членам суда. – Подождите, это интересно…
– Я спрашиваю, – громко повторил Мюнхгаузен, – чем вы можете доказать, что вы баронесса Якобина фон Мюнхгаузен, супруга знаменитого барона?
– По-моему, это излишне доказывать. – Баронесса старалась оставаться спокойной.
– Отнюдь! – воскликнул Мюнхгаузен. – Я иду тем же логическим путем, что и наш уважаемый суд. Документы ничего не доказывают, они могут быть присвоены, свидетели могут ошибаться – вы очень похожи на настоящую баронессу.
– Что значит «похожа»? – возмутилась баронесса. – Я есть я!
– Это надо доказать! – Мюнхгаузен жестом призвал присутствующих в зале соблюдать тишину. – Если взять известные портреты баронессы, то свидетельница на них мало похожа. Та баронесса и моложе и красивей. Если взять платья баронессы, то свидетельница в них просто не влезет!
– Влезу! – не выдержала баронесса. В зале поднялся невообразимый шум. Испуганный Томас попятился к выходу.
– Неслыханно! Я протестую! – срывающимся голосом кричал Рамкопф.
Судья зазвонил в колокольчик:
– Протест принимается. Вы свободны, баронесса.
– Я протестую! – не уступал Мюнхгаузен. – До тех пор, пока не установлена личность свидетельницы, вы не должны называть ее баронессой…
– Успокойтесь, подсудимый! – Судья поднялся с места. – Лишаю вас слова!…
Томас с силой барабанил в дверь аптеки.
– Фрау Марта! Фрау Марта! У нас беда! Барон воскрес! В окне аптеки появилось испуганное лицо Марты…
Зал суда взревел с удвоенной силой.
– Господин барон, вы узнаете подсудимого? – громко вопрошал Рамкопф.
Феофил с презрением взглянул на Мюнхгаузена-
– Нет!
– Можете ли вы хоть отдаленно признать в нем своего покойного родителя?
– Никогда!
– Достаточно, – тотчас прервал его Рамкопф. – Я прошу суд избавить ранимую душу юноши от дальнейших расспросов.
– Почему же? – Мюнхгаузен поднялся с места. – Я бы тоже хотел кое о чем спросить.
– Подсудимый, – вмешался судья, – если вы еще раз собираетесь поставить под сомнение личность свидетеля…
– Нет-нет, – покачал головой Мюнхгаузен, – к сожалению, это действительно мой сын.
– Протестую! – немедленно воскликнул Рамкопф.
– Извините – сын барона!… – поправился Мюнхгаузен. – Хотя это звучит так же парадоксально. Но, очевидно, в этом есть какое-то непонятное свойство природы: вино переходит в уксус, Мюнхгаузен – в Феофила.
– Ненавижу! – закричал Феофил. – Дуэль! Немедленно! Стреляться!
– Прекратить! – Судья зазвонил в колокольчик. – Свидетель, вы свободны!
К Феофилу быстро подошла баронесса и демонстративно прижала его к груди, как нежная мать.
Зал дружно отреагировал на материнскую любовь.
– Прошу господина бургомистра! – объявил Рамкопф.
Бургомистр беспокойно огляделся по сторонам. Поднялся с кислой улыбкой:
– Извините, я бы хотел уклониться от этой неприятной обязанности.
– Это невозможно, – сказал судья. – Вы были другом покойного барона, ваши показания необходимы.
– Господин судья, – взмолился бургомистр, – я старый человек. У меня слабые глаза и совершенно ненадежная память. Я могу ошибиться…
Судья поднялся со своего места:
– Но вы узнаете в подсудимом барона или нет?
– Не знаю, – огорчился бургомистр. – Честное слово… Иногда мне кажется, что это он, иногда – нет… Полностью доверяю суду. Как решите, так и будет!
Зал тревожно загудел.
– Какой позор! – воскликнула баронесса. – И это – наш бургомистр!
– Извините, баронесса, – развел руками бургомистр. – Извините, подсудимый… Я на службе. Если решат, что вы Мюнхгаузен, я паду вам на грудь, если Миллер – посажу за решетку. Вот все, что я могу для вас сделать…
– Садитесь, свидетель, – сказал судья. – Господин обвинитель, у вас все?
– По-моему, достаточно.
– Подсудимый, – обратился судья к Мюнхгаузену, – нет ли у вас свидетелей в вашу защиту?
Мюнхгаузен оглядел суд и печально пожал плечами.
– Есть! – раздался чей-то уверенный голос.
Все присутствующие в зале обернулись. Марта стояла в дверях.
– Есть, – спокойно повторила она. Мюнхгаузен рванулся к ней:
– Марта?!
Конвойный тотчас схватили его за руки. Зал отчаянно зашумел.
– Прошу отложить судебное разбирательство, – закричал Рамкопф. – Мне плохо…
– Врача! – крикнула баронесса.
– Судебное заседание переносится на завтра, – громко объявил судья.
Люди повскакивали со своих мест. Одни устремились к выходу, другие к судьям.
Гвардейцы оттеснили Мюнхгаузена за дверь, расположенную сзади скамьи подсудимых.
Замелькали лица любопытных. Марта быстро ринулась прочь по коридору. Ее окружил водоворот вопросов, вздохов, воплей и причитаний. Она ускорила шаг. Вылетев из здания суда, Марта бросилась к карете, Томас помог ей, открыл дверцу и тотчас отлетел в сторону, получив сильную оплеуху.
Карета рванулась с места.
Баронесса откинула вуаль. Она сидела напротив Марты:
– Вы хотите участвовать в этом процессе?
– Я хочу сказать правду, – ответила Марта.
Сидящий рядом с кучером Рамкопф указал ему направление, затем проворно полез на крышу кареты. Свесился вниз, заглянув в окно экипажа. Постучал по стеклу:
– Имейте в виду, если он раскается, мы добьемся помилования. Иначе как минимум десять лет тюрьмы. – Он показал на пальцах. – Десять!…
– Успокойся, Генрих, – сказала баронесса и задвинула занавеску на окне кареты. – Если человек хочет сказать правду, он имеет на это право. – Она внимательно посмотрела на Марту с едва заметной улыбкой. – Мне бы только хотелось знать, какую правду вы имеете в виду.
Марта выдержала ее взгляд:
– Правда одна.
– Правды вообще не бывает, – снова улыбнулась баронесса. – Правда – это то, что в данный момент считается правдой… Вы скажете суду, что он – Мюнхгаузен. Но разве это так? Этот сытый торговец, этот тихий семьянин – Мюнхгаузен? Побойтесь Бога! Нет, я не осуждаю вас, фрау Марта, наоборот, восхищаюсь. За три года вам удалось сделать из моего мужа то, что мне не удалось и за двадцать. Но теперь, когда мы совместными усилиями добились успеха, зачем начинать все сначала?
– Я люблю его, – сказала Марта.
– И поэтому ушли из дома?
Марта посочувствовала своей собеседнице:
– У каждого своя логика, сударыня. Вы понимаете, что можно выйти замуж не любя. Но чтобы уйти любя, этого вам не понять!
Баронесса искренне оскорбилась:
– А что она ему дала, ваша любовь? Серую жизнь, скамью подсудимых… А завтра – тюрьму или… смерть.
Рамкопф перебрался на другую сторону, и его физиономия появилась в противоположном окне экипажа.
– Имейте в виду, фрау Марта, – прокричал он, – если судебное расследование зайдет в тупик, мы будем вынуждены произвести экспертизу!
– Успокойтесь, Генрих. – Баронесса задвинула занавеску.
– Что это значит? – насторожилась Марта.
– Его бросят в болото или заставят прокатиться на ядре, – объяснила баронесса. – На настоящем ядре, фрау Марта!
– Господи!… На глазах Марты появились слезы. – Неужели вам обязательно надо убить человека, чтобы понять, что он живой?
– У нас нет выхода, – вздохнула баронесса. – А теперь, когда вы знаете все, решайте… И мой вам совет – не торопитесь стать вдовой Мюнхгаузена. Это место пока занято.
Дверь тюремной камеры с лязгом распахнулась.
– Подсудимый Миллер, – объявил появившийся фельдфебель, – вам разрешено свидание.
Мюнхгаузен стремительно ринулся из камеры. В комнате для свиданий за решеткой стояла Марта. Они осторожно приблизились друг к другу и не произнесли ни слова.
– Можно разговаривать, – объяснил фельдфебель. – Говорите.
Они молча смотрели друг на друга. Потом где-то вдалеке зазвучала их мелодия.
Музыка становилась громче. Мелодия обретала силу и размах.
– Я согласна вернуться… я буду терпеть… – пропели ее глаза, но губы не произнесли ни звука.
– Меня? – кисло усмехнулся Мюнхгаузен, не говоря ни слова. Он отрицательно покачал головой.
– Разговаривайте! – крикнул фельдфебель.
– Никогда! – она услышала его голос, но он молчал.
– Тебе грозит тюрьма! – Теперь услышал он и обрадованно кивнул: – Чудесное место! Здесь рядом со мной Овидий и Сервантес. Мы будем перестукиваться.
– При свидании положено разговаривать! – прикрикнул фельдфебель. – Приказываю разговаривать!
– Карл, ты не знаешь самого главного, – Марта попыталась улыбнуться, но это оказалось выше ее сил. – Они придумали какую-то страшную экспертизу. Они хотят убить тебя. Понимаешь?
Он кивнул, он понял.
– Что же, – ободрил Марту его взгляд. – Будем честными до конца.
Она отрицательно покачала головой.
– Нет, милый, – пропели ее глаза. – На это я не соглашусь. – Видно, уж такая моя судьба – в самый трудный момент отступать.
– Последний раз предупреждаю, – крикнул фельдфебель, – если не заговорите, свидание будет прекращено! Говорить!!!
– Я буду свидетельствовать, что ты – Миллер. – Она испуганно и неподвижно смотрела на Мюнхгаузена. Мелодия шутливого танца придавала ей силы. – Я предам тебя!
Он впился лицом в железные прутья и с мольбой посмотрел на нее:
– Не делай этого, Марта!
Она чуть отступила назад, и взгляд ее принял твердую обреченность принятого решения:
– Ты – Миллер, садовник, я – твоя жена Марта, нас обвенчали в сельской церкви, у нас родился мальчик.
К измученному фельдфебелю приблизился офицер:
– Ну что они там? Разговаривают?
– Так точно, – сообщил фельдфебель. – Но как-то не по-нашему… Молча.
Жерло огромной пушки медленно поднималось ввысь. Пушка стояла возле крепостной стены, и вокруг нее суетились солдаты.
У крепостных ворот царил нездоровый ажиотаж. Визгливая дама пыталась пройти в крепость без пропуска.
– Я по приглашению баронессы Якобины фон Мюнхгаузен! – возбужденно объяснял солидный господин в цилиндре.
Караульный офицер пытался воспрепятствовать стихийному наплыву публики:
– Господа, господа, повторяю, это закрытый судебный эксперимент!… Только по специальному разрешению!… Попрошу соблюдать порядок! Господа!…
Томас подбежал к крепостной стене с лестницей. Оглядевшись по сторонам, быстро полез вверх с большим мешком за плечами. У смотровой бойницы наткнулся на солдата.
– Скоро начнут? – спросил он как ни в чем не бывало.
– Скоро, – буркнул солдат.
– Какой калибр?
– Тридцать дюймов.
– Нормально, – Томас, оглядевшись, указал на узелок. – Вот собрал ему кое-что в дорогу…
– Какая дорога? – усмехнулся солдат. – Как он до нее доберется, когда облака на небе и Луны не видно?
Томас с видом знатока посмотрел на небо.
– Когда видно, и дурак долетит, – объяснил он. – Барон любит, чтобы задача была не адекватна своему решению.
– Ясное дело, – согласился солдат.
В ворота крепости въехал экипаж. Из него с шумом вылетел Феофил, за Феофилом – баронесса:
– Фео, успокойся! Умоляю!
– Оставьте меня! – Феофил ринулся к пушке и был встречен испуганным фельдфебелем:
– Туда нельзя, господин барон!
– Пропустите! Я имею право!
– Фео, не сходи с ума! – крикнула баронесса.
– Хватит! – взвизгнул Феофил. – Я всю жизнь не сходил с ума. Мне это надоело! А вдруг он долетит, и мы снова в дураках? Нет. Такой случай упустить нельзя. Я полечу вместе с ним!
Феофила подхватил Рамкопф и увлек к наскоро сколоченным трибунам со скамейками для зрителей. Зрители уже шумно занимали места. Повсюду царило праздничное оживление.
– Не будьте идиотом! – Рамкопф попытался усмирить разбушевавшегося Феофила. – Во-первых, вы вдвоем не поместитесь… Во-вторых… – он понизил голос, – никакого полета не будет.
– Что это значит? – изумился Феофил.
– Это судебная тайна, – быстро пояснил Рамкопф. – Сугубо между нами. Все заранее срепетировано. Мы положили сырой порох.
– Зачем?
– Не убийцы же мы, в самом деле… Барон пролетит не больше двух саженей и шлепнется на землю. Таким образом, мы спасем его! Смотрите, это герцог! Можно начинать!
В крепости появился герцог со свитой и, приветствуемый бургомистром и всеми присутствующими, проследовал в отведенную для него ложу.
– Все идет по плану, ваше величество, – докладывал на ходу бургомистр. – После увертюры – допрос свидетельницы и подсудимого, затем производим залп и объявляем танцы.
– Господи, прости всех нас и благослови, – пастор осенил себя крестным знамением.
– Господа! Прошу занять места и соблюдать полное спокойствие! – судья занял место в судейской ложе. Его встретили вежливыми аплодисментами.
Рамкопф сделал ответственный кивок головой. Дирижер взмахнул палочкой. Зазвучала торжественная и плавная увертюра.
– Выпускайте фрау Марту, – тихо шепнул Рамкопф судебному секретарю.
Секретарь быстро переместился вдоль огражденного пространства.
Из крепостных ворот медленно и скорбно явилась Марта.
Некоторые зрители приставили к глазам лорнеты и бинокли.
Герцог удовлетворенно кивнул, откинувшись на спинку кресла.
– Хорошо, – заметил он склонившимся советникам. – Розовое платье на сером фоне. Смотрится. Талия немного завышена, но в целом неплохо.
– Здравствуйте, фрау Марта, – торжественно произнес Рамкопф. – Вы принесли ходатайство о помиловании?
– Принесла, – Марта протянула бумагу.
– Зачитайте! – зазывно и бодро предложил Рамкопф. Дирижер эффектным жестом добился задушевного пианиссимо.
Герцог удовлетворенно переглянулся с советниками и кивком головы одобрил бургомистра.
Из-за дальней колонны выглянул Мюнхгаузен, готовясь к выходу в сопровождении эскорта гвардейцев.
– …И я, Марта Миллер, прошу вас помиловать моего ненормального мужа, – отрешенно закончила Марта. – Ваше величество, я припадаю к вашим стопам. Сего тысяча семьсот семьдесят девятого года, мая тридцать… тридцать… – Она перевела взгляд на Рамкопфа и шепотом попросила: – Разрешите хоть поставить другой день.
– Ни в коем случае, – затряс головой Рамкопф.
– Тридцать второго мая! – объявила Марта. Раздались дружные аплодисменты.
Рамкопф подал Марте руку и отвел ее за руку.
– Фрау Марта, бесподобно, – тихо шепнул он.
– Но вы обещаете, что с ним ничего не случится? – быстро спросила Марта.
Рамкопф с укоризной развел руками.
– Я же объяснил. Сырой порох. Он вывалится из ствола и шлепнется здесь же при всех под общий хохот.
Они обернулись на барабанную дробь. Мюнхгаузен уже стоял перед судейской ложей без камзола, в белой рубашке, со связанными руками.
– Подсудимый, – торжественно зачитывал судья, – объявляю вам решение ганноверского суда: «В целях установления вашей личности и во избежание судебной ошибки суд предлагает вам повторить при свидетелях известный подвиг барона Мюнхгаузена – полететь на Луну». Предупреждаю вас: вы имеете право отказаться.
– Нет, я согласен, – твердо сказал Мюнхгаузен. К нему приблизился пастор:
– Не хотите исповедаться?
– Нет! Я это делал всю жизнь, но мне никто не верил. Рамкопф взглянул в свои записи и не нашел этой реплики.
– Прошу вас, облегчите свою душу, – громко и торжественно предложил пастор.
– Это случилось само собой, пастор! – Мюнхгаузен медленно оглядел собравшихся. – У меня был друг – он меня предал, у меня была любимая – она отреклась. Я улетаю налегке…
– А вот это уже зря, – недовольно поморщился герцог. -
Это, по-моему, лишнее. Ни к чему… Грубо.
– Да, да, – поспешно кивнул бургомистр, – я просил этого. не говорить. Но с ним договориться невозможно…
– Зачем ты согласилась играть эту комедию, Марта? – грустно спросил Мюнхгаузен.
Дирижер, искусно варьируя нюансами оркестрового звучания, попытался слиться с произносимым текстом.
– Я это сделала ради нашей любви, – тихо произнесла Марта, приблизившись к Мюнхгаузену.
– Я перестал в нее верить, – печально улыбнулся он и посмотрел вокруг. – Помнишь, когда мы были у Архимеда, он сказал: «Любовь – это теорема, которую надо каждый день доказывать»!
– А почему не слышно? Я не понимаю, о чем они там говорят? – Герцог с недовольным видом обернулся к бургомистру.
Бургомистр заглянул в листочек.
– Подсудимый благодарит городские власти и одновременно как бы шутит со своей возлюбленной.
– Хорошо, – кивнул герцог. – Особенно жабо и передняя выточка. Ему очень к лицу.
Мюнхгаузен подошел к пушке и обернулся:
– Скажи мне что-нибудь на прощанье! Марта попятилась от него:
– Что?
– Подумай. Всегда найдется что-то важное для такой минуты…
– Я буду ждать тебя. – Она говорила с трудом и продолжала отступать. Губы ее пересохли. Дыхание участилось. Рамкопф с беспокойством вглядывался в ее лицо.
– Нет-нет, не то… – Мюнхгаузен в отчаянии ударил кулаком по стволу пушки.
– Я очень люблю тебя! – Марта отошла в противоположный конец огражденного пространства.
Дирижер с удивлением обернулся. Оркестр прекратил играть.
– Карл… я…
Рамкопф делал ей отчаянные знаки.
– Не то! – гневно крикнул Мюнхгаузен.
– Я… – Марта попыталась что-то сказать и вдруг закричала что есть силы: – Карл! Они положили сырой порох!
Наступила мертвая тишина.
И вдруг трое музыкантов, отделившись от свободного оркестра, заиграли наивную тему их старого шутливо-томного танца.
Мюнхгаузен ощутил себя счастливым человеком:
– Спасибо, Марта!
– Мерзавка! Убийца! – закричала баронесса, вскочив со своего места.
Рамкопф бросился со всех ног к судье. Волнение охватило зрителей. Мюнхгаузен ликовал.
– Пусть завидуют! – И закричал еще громче: – У кого еще есть такая женщина? Томас, ты принес то, что я просил?
– Да, господин барон! – крикнул Томас с городской стены. – Вот этот сухой, проверенный!
Он швырнул бочонок с порохом. Мюнхгаузен ловко поймал его. Передал артиллерийскому офицеру.
– Прощайте, господа! – гордо и весело произнес Мюнхгаузен. И трио музыкантов вдохновенно вышло на самую проникновенную часть мелодии. – Сейчас я улечу. И мы вряд ли увидимся. Когда я вернусь, вас уже не будет. На земле и на небе время летит неодинаково. Там – мгновение, здесь – века. Впрочем, долго объяснять…
Бургомистр быстро отвел герцога в глубь ложи:
– Так. Положение серьезное, ваше величество, сейчас он рванет так, что не только пушка, крепость может не выдержать…
– Предлагаете построить новую крепость? – спросил
герцог.
– Ваше величество, – заволновался бургомистр, – я хорошо знаю этого человека. Сейчас будет такое, что мы все взлетим на воздух!
– Что, и я тоже? – удивился герцог.
– Я и говорю – все.
– Зажечь фитиль! – скомандовал Мюнхгаузен.
К пушке приблизился солдат с зажженным фитилем.
– А потом она его разлюбит? – спросил зритель в цилиндре.
– Если вы знаете дальше, так не рассказывайте, – недовольно ответила сидящая рядом дама.
В ложе герцога возникла паника. Туда прибежал судебный секретарь и тотчас убежал назад. Феофил обернулся к матери:
– Я уже ничего не понимаю. Так это он или не он? Ударила барабанная дробь.
– Остановитесь, барон! – громко произнес судья, получив в руки депешу от секретаря. – Высочайшим повелением, в связи с благополучным завершением судебного эксперимента, приказано считать подсудимого бароном Карлом Фридрихом Иеронимом фон Мюнхгаузеном!
Раздались аплодисменты и приветственные возгласы. Рамкопф стукнул себя по лбу:
– Господи, как мы сами-то не догадались!
Баронесса рванулась из ложи, мучительно вглядываясь в лицо Мюнхгаузена:
– Это он! Карл, я узнаю тебя! Фео! Что ты стоишь? Разве не видишь? Это твой отец!
– Па-па! – хрипло закричал Феофил с глазами, полными слез, и бросился на шею Мюнхгаузену.
Дирижер взмахнул палочкой. Грянул стремительный праздничный галоп.
Кто-то кого-то целовал, кто-то кричал что-то восторженное. Марту оттеснили какие-то громогласные ликующие горожане.
Мюнхгаузен потерял ее в этой взбесившейся толпе жителей Ганновера, хотел что-то сказать, но ему не дали. Рамкопф подхватил его под руку:
– Поздравляю вас, барон!
Мюнхгаузен взглянул себе под ноги: на земле судорожно отбивал земные поклоны пастор:
– Господи, спасибо! Ты совершил чудо! Господи, спасибо…
Нахлынувшая толпа закружила его, и он попал в руки бургомистра, который его неожиданно и крепко поцеловал:
– Я знал. Знал… но это так неожиданно. Поздравляю от всей души!…
– Но с чем? – изумился Мюнхгаузен.
– Как «с чем»?! С успешным возвращением с Луны. Мюнхгаузен огляделся по сторонам, ища сочувствия:
– Но я не был на Луне.
– Как это не был, когда уже есть решение, что был, – с укором произнес бургомистр. – Мы все свидетели.
– Это неправда! – закричал что есть силы Мюнхгаузен. – Неправда-а-а!…
Воцарилось глубокое и тягостное молчание. Все замерло. Мюнхгаузен смотрел перед собой, не зная, что еще сказать людям. Он почувствовал, что остался один.
Впереди стоял большой банкетный стол, за которым сидел добрый герцог и улыбался. Бесшумно скользили вышколенные официанты. Некоторые ему улыбались из-за стола, другие накладывали кушанья в тарелки.
– Присоединяйтесь, барон… Присоединяйтесь! – подмигнул ему бургомистр.
Рамкопф помахал ладошкой.
– Да, конечно, – вежливо улыбалась баронесса. – Когда мой муж улетал, я безумно волновалась, но могу сказать одно: верила, что прилетит.
Герцог встал с кресла и поднял бокал. Все затихли.
– Присоединяйтесь, господин Мюнхгаузен, – тихо и проникновенно произнес он. – Прошу! Присоединяйтесь!
Все дружно подняли бокалы.
– Господа, – спокойно и задумчиво произнес Мюнхгаузен. – Вы мне все очень надоели. – Воцарилась мертвая пауза. Он не тронулся с места. Он остался стоять там, где стоял, напротив герцога. – Поймите же, Мюнхгаузен славен не тем, что летал или не летал, а тем что не врет. Я не был на Луне. Я только туда направляюсь. Конечно, это не просто. На это уйдет целая жизнь, но что делать… придется. – Он попятился к пушке и взял из рук артиллериста горящий фитиль.
Раздался общий тревожный вздох, все поднялись со своих мест, звякнули тарелки.
Мюнхгаузен передал горящий фитиль Марте:
– Ты готова?
– Да, – прошептала она.
Он потрепал по плечу стоящего рядом Томаса:
– Ступай домой, Томас, готовь ужин. Когда я вернусь, пусть будет шесть часов.
– Шесть вечера или шесть утра? – заинтересовался Томас.
– Шесть дня, – улыбнулся Мюнхгаузен.
Потом он подошел к лестнице, приставленной к жерлу пушки, взглянул вверх и сказал, обернувшись к замершим людям:
– Я понял, в чем ваша беда. Вы слишком серьезны. Серьезное лицо – еще не признак ума, господа. Все глупости на земле делаются именно с этим выражением. Вы улыбайтесь, господа, улыбайтесь! – Он подмигнул своему музыкальному трио, раздались звуки его вечной темы.
Потом он не спеша, с видом знатока, поплевал на руки, взялся за лестницу и полез вверх, ловко, не торопясь, легко и целеустремленно. Музыка летела рядом с ним, она дарила ему уверенность и отвагу. За первыми метрами подъема побежали новые, еще и еще, без всякой надежды на окончание. Но он был весел, и это занятие нравилось ему. И когда на фоне его движения возникли финальные титры, он не прекратил своего подъема.
Даже после надписи «Конец фильма» он весело и отчаянно лез вверх.
– Вы очень изменились, господин бургомистр, – улыбнулся Мюнхгаузен.
– А вы зря этого не сделали! – ответил бургомистр с тяжелым вздохом.
Перед зданием суда шумела толпа.
Карета под усиленной охраной остановилась у ворот. Из нее вывели Мюнхгаузена в наручниках. Гвардейцы с трудом сдерживали натиск любопытствующих горожан.
– Какой самозванец?
– Мюнхгаузен.
– А выдает себя за кого?
– За Мюнхгаузена же и выдает.
Судья зазвонил в колокольчик, требуя тишины:
– Начинаем второй день судебного заседания по делу садовника Миллера. Слово представителю обвинения. Прошу вас, господин Рамкопф.
– Уважаемый суд, – взволнованно произнес Рамкопф, – могу смело сказать, что за процессом, который происходит в нашем городе, с затаенным дыханием следит вся Европа. Популярность покойного барона Мюнхгаузена столь велика, что, естественно, появилось немало мошенников, стремящихся погреться в лучах его славы…
Мюнхгаузен оглядел присутствующих в зале, нашел глазами Томаса, едва заметно подмигнул ему, потом покосился на охранявших его гвардейцев.
– Один из них сидит передо мной на скамье подсудимых, – продолжал Рамкопф. – Воспользовавшись своим внешним сходством с покойным бароном, овладев его походкой, голосом и отпечатками пальцев, подсудимый коварно надеется, что будет признан тем, кем не является на самом деле. Прошу уважаемый суд ознакомиться с вещественными доказательствами, отвергающими притязания подсудимого. – Рамкопф положил на стол судьи несколько документов. – Справка о смерти барона, выписка из церковной книги, квитанция на гроб…
– Считает ли подсудимый эти документы убедительным доказательством его вины? – спросил судья.
– Нет, – ответил Мюнхгаузен.
– Прекрасно, – воскликнул Рамкопф. – Послушаем голоса родных и близких… Вызываю в качестве свидетельницы баронессу Якобину фон Мюнхгаузен!
Судья поднялся с места:
– Баронесса, прошу вас подойти сюда!
Баронесса появилась в зале суда, сопровождаемая гулом возрастающего интереса.
– Поклянитесь на Святом писании говорить только правду.
– Клянусь! – торжественно произнесла баронесса.
– Свидетельница, посмотрите внимательно на подсудимого, – предложил Рамкопф. – Знаком ли вам этот человек?
– Да.
– Кто он?
– Садовник Миллер.
– Откуда вы его знаете?
– Он поставляет цветы на могилу моего супруга. Рамкопф сделал многозначительный жест:
– Простите за такой нелепый вопрос: а не похож ли он на покойного барона? Присмотритесь повнимательней…
Мюнхгаузен подмигнул баронессе. Баронесса снисходительно улыбнулась:
– Некоторое сходство есть, но очень незначительное. Карл был выше ростом, шире в плечах… другой взгляд, короче усы…
– Благодарю вас, – поклонился Рамкопф. – У меня больше нет вопросов.
Судья обернулся к Мюнхгаузену:
– Подсудимый, вы хотите задать вопрос свидетельнице?
– Да, господин судья, – весело кивнул Мюнхгаузен и поднялся. – Простите, сударыня, как вас зовут?
– Не понимаю, – фыркнула баронесса.
– Меня интересует ваше имя!
– Протестую! – тотчас возразил Рамкопф.
– Почему? Это тайна? – удивился Мюнхгаузен. Баронесса покосилась на Рамкопфа, потом на судью:
– Мое имя, сударь, Якобина фон Мюнхгаузен.
– А как вы можете доказать, что вы та, за кого себя выдаете? – быстро спросил Мюнхгаузен.
– Протестую! – Рамкопф рванулся к судейскому столу.
– Отвожу ваш протест, обвинитель, – сказал судья и обернулся к заволновавшимся членам суда. – Подождите, это интересно…
– Я спрашиваю, – громко повторил Мюнхгаузен, – чем вы можете доказать, что вы баронесса Якобина фон Мюнхгаузен, супруга знаменитого барона?
– По-моему, это излишне доказывать. – Баронесса старалась оставаться спокойной.
– Отнюдь! – воскликнул Мюнхгаузен. – Я иду тем же логическим путем, что и наш уважаемый суд. Документы ничего не доказывают, они могут быть присвоены, свидетели могут ошибаться – вы очень похожи на настоящую баронессу.
– Что значит «похожа»? – возмутилась баронесса. – Я есть я!
– Это надо доказать! – Мюнхгаузен жестом призвал присутствующих в зале соблюдать тишину. – Если взять известные портреты баронессы, то свидетельница на них мало похожа. Та баронесса и моложе и красивей. Если взять платья баронессы, то свидетельница в них просто не влезет!
– Влезу! – не выдержала баронесса. В зале поднялся невообразимый шум. Испуганный Томас попятился к выходу.
– Неслыханно! Я протестую! – срывающимся голосом кричал Рамкопф.
Судья зазвонил в колокольчик:
– Протест принимается. Вы свободны, баронесса.
– Я протестую! – не уступал Мюнхгаузен. – До тех пор, пока не установлена личность свидетельницы, вы не должны называть ее баронессой…
– Успокойтесь, подсудимый! – Судья поднялся с места. – Лишаю вас слова!…
Томас с силой барабанил в дверь аптеки.
– Фрау Марта! Фрау Марта! У нас беда! Барон воскрес! В окне аптеки появилось испуганное лицо Марты…
Зал суда взревел с удвоенной силой.
– Господин барон, вы узнаете подсудимого? – громко вопрошал Рамкопф.
Феофил с презрением взглянул на Мюнхгаузена-
– Нет!
– Можете ли вы хоть отдаленно признать в нем своего покойного родителя?
– Никогда!
– Достаточно, – тотчас прервал его Рамкопф. – Я прошу суд избавить ранимую душу юноши от дальнейших расспросов.
– Почему же? – Мюнхгаузен поднялся с места. – Я бы тоже хотел кое о чем спросить.
– Подсудимый, – вмешался судья, – если вы еще раз собираетесь поставить под сомнение личность свидетеля…
– Нет-нет, – покачал головой Мюнхгаузен, – к сожалению, это действительно мой сын.
– Протестую! – немедленно воскликнул Рамкопф.
– Извините – сын барона!… – поправился Мюнхгаузен. – Хотя это звучит так же парадоксально. Но, очевидно, в этом есть какое-то непонятное свойство природы: вино переходит в уксус, Мюнхгаузен – в Феофила.
– Ненавижу! – закричал Феофил. – Дуэль! Немедленно! Стреляться!
– Прекратить! – Судья зазвонил в колокольчик. – Свидетель, вы свободны!
К Феофилу быстро подошла баронесса и демонстративно прижала его к груди, как нежная мать.
Зал дружно отреагировал на материнскую любовь.
– Прошу господина бургомистра! – объявил Рамкопф.
Бургомистр беспокойно огляделся по сторонам. Поднялся с кислой улыбкой:
– Извините, я бы хотел уклониться от этой неприятной обязанности.
– Это невозможно, – сказал судья. – Вы были другом покойного барона, ваши показания необходимы.
– Господин судья, – взмолился бургомистр, – я старый человек. У меня слабые глаза и совершенно ненадежная память. Я могу ошибиться…
Судья поднялся со своего места:
– Но вы узнаете в подсудимом барона или нет?
– Не знаю, – огорчился бургомистр. – Честное слово… Иногда мне кажется, что это он, иногда – нет… Полностью доверяю суду. Как решите, так и будет!
Зал тревожно загудел.
– Какой позор! – воскликнула баронесса. – И это – наш бургомистр!
– Извините, баронесса, – развел руками бургомистр. – Извините, подсудимый… Я на службе. Если решат, что вы Мюнхгаузен, я паду вам на грудь, если Миллер – посажу за решетку. Вот все, что я могу для вас сделать…
– Садитесь, свидетель, – сказал судья. – Господин обвинитель, у вас все?
– По-моему, достаточно.
– Подсудимый, – обратился судья к Мюнхгаузену, – нет ли у вас свидетелей в вашу защиту?
Мюнхгаузен оглядел суд и печально пожал плечами.
– Есть! – раздался чей-то уверенный голос.
Все присутствующие в зале обернулись. Марта стояла в дверях.
– Есть, – спокойно повторила она. Мюнхгаузен рванулся к ней:
– Марта?!
Конвойный тотчас схватили его за руки. Зал отчаянно зашумел.
– Прошу отложить судебное разбирательство, – закричал Рамкопф. – Мне плохо…
– Врача! – крикнула баронесса.
– Судебное заседание переносится на завтра, – громко объявил судья.
Люди повскакивали со своих мест. Одни устремились к выходу, другие к судьям.
Гвардейцы оттеснили Мюнхгаузена за дверь, расположенную сзади скамьи подсудимых.
Замелькали лица любопытных. Марта быстро ринулась прочь по коридору. Ее окружил водоворот вопросов, вздохов, воплей и причитаний. Она ускорила шаг. Вылетев из здания суда, Марта бросилась к карете, Томас помог ей, открыл дверцу и тотчас отлетел в сторону, получив сильную оплеуху.
Карета рванулась с места.
Баронесса откинула вуаль. Она сидела напротив Марты:
– Вы хотите участвовать в этом процессе?
– Я хочу сказать правду, – ответила Марта.
Сидящий рядом с кучером Рамкопф указал ему направление, затем проворно полез на крышу кареты. Свесился вниз, заглянув в окно экипажа. Постучал по стеклу:
– Имейте в виду, если он раскается, мы добьемся помилования. Иначе как минимум десять лет тюрьмы. – Он показал на пальцах. – Десять!…
– Успокойся, Генрих, – сказала баронесса и задвинула занавеску на окне кареты. – Если человек хочет сказать правду, он имеет на это право. – Она внимательно посмотрела на Марту с едва заметной улыбкой. – Мне бы только хотелось знать, какую правду вы имеете в виду.
Марта выдержала ее взгляд:
– Правда одна.
– Правды вообще не бывает, – снова улыбнулась баронесса. – Правда – это то, что в данный момент считается правдой… Вы скажете суду, что он – Мюнхгаузен. Но разве это так? Этот сытый торговец, этот тихий семьянин – Мюнхгаузен? Побойтесь Бога! Нет, я не осуждаю вас, фрау Марта, наоборот, восхищаюсь. За три года вам удалось сделать из моего мужа то, что мне не удалось и за двадцать. Но теперь, когда мы совместными усилиями добились успеха, зачем начинать все сначала?
– Я люблю его, – сказала Марта.
– И поэтому ушли из дома?
Марта посочувствовала своей собеседнице:
– У каждого своя логика, сударыня. Вы понимаете, что можно выйти замуж не любя. Но чтобы уйти любя, этого вам не понять!
Баронесса искренне оскорбилась:
– А что она ему дала, ваша любовь? Серую жизнь, скамью подсудимых… А завтра – тюрьму или… смерть.
Рамкопф перебрался на другую сторону, и его физиономия появилась в противоположном окне экипажа.
– Имейте в виду, фрау Марта, – прокричал он, – если судебное расследование зайдет в тупик, мы будем вынуждены произвести экспертизу!
– Успокойтесь, Генрих. – Баронесса задвинула занавеску.
– Что это значит? – насторожилась Марта.
– Его бросят в болото или заставят прокатиться на ядре, – объяснила баронесса. – На настоящем ядре, фрау Марта!
– Господи!… На глазах Марты появились слезы. – Неужели вам обязательно надо убить человека, чтобы понять, что он живой?
– У нас нет выхода, – вздохнула баронесса. – А теперь, когда вы знаете все, решайте… И мой вам совет – не торопитесь стать вдовой Мюнхгаузена. Это место пока занято.
Дверь тюремной камеры с лязгом распахнулась.
– Подсудимый Миллер, – объявил появившийся фельдфебель, – вам разрешено свидание.
Мюнхгаузен стремительно ринулся из камеры. В комнате для свиданий за решеткой стояла Марта. Они осторожно приблизились друг к другу и не произнесли ни слова.
– Можно разговаривать, – объяснил фельдфебель. – Говорите.
Они молча смотрели друг на друга. Потом где-то вдалеке зазвучала их мелодия.
Музыка становилась громче. Мелодия обретала силу и размах.
– Я согласна вернуться… я буду терпеть… – пропели ее глаза, но губы не произнесли ни звука.
– Меня? – кисло усмехнулся Мюнхгаузен, не говоря ни слова. Он отрицательно покачал головой.
– Разговаривайте! – крикнул фельдфебель.
– Никогда! – она услышала его голос, но он молчал.
– Тебе грозит тюрьма! – Теперь услышал он и обрадованно кивнул: – Чудесное место! Здесь рядом со мной Овидий и Сервантес. Мы будем перестукиваться.
– При свидании положено разговаривать! – прикрикнул фельдфебель. – Приказываю разговаривать!
– Карл, ты не знаешь самого главного, – Марта попыталась улыбнуться, но это оказалось выше ее сил. – Они придумали какую-то страшную экспертизу. Они хотят убить тебя. Понимаешь?
Он кивнул, он понял.
– Что же, – ободрил Марту его взгляд. – Будем честными до конца.
Она отрицательно покачала головой.
– Нет, милый, – пропели ее глаза. – На это я не соглашусь. – Видно, уж такая моя судьба – в самый трудный момент отступать.
– Последний раз предупреждаю, – крикнул фельдфебель, – если не заговорите, свидание будет прекращено! Говорить!!!
– Я буду свидетельствовать, что ты – Миллер. – Она испуганно и неподвижно смотрела на Мюнхгаузена. Мелодия шутливого танца придавала ей силы. – Я предам тебя!
Он впился лицом в железные прутья и с мольбой посмотрел на нее:
– Не делай этого, Марта!
Она чуть отступила назад, и взгляд ее принял твердую обреченность принятого решения:
– Ты – Миллер, садовник, я – твоя жена Марта, нас обвенчали в сельской церкви, у нас родился мальчик.
К измученному фельдфебелю приблизился офицер:
– Ну что они там? Разговаривают?
– Так точно, – сообщил фельдфебель. – Но как-то не по-нашему… Молча.
Жерло огромной пушки медленно поднималось ввысь. Пушка стояла возле крепостной стены, и вокруг нее суетились солдаты.
У крепостных ворот царил нездоровый ажиотаж. Визгливая дама пыталась пройти в крепость без пропуска.
– Я по приглашению баронессы Якобины фон Мюнхгаузен! – возбужденно объяснял солидный господин в цилиндре.
Караульный офицер пытался воспрепятствовать стихийному наплыву публики:
– Господа, господа, повторяю, это закрытый судебный эксперимент!… Только по специальному разрешению!… Попрошу соблюдать порядок! Господа!…
Томас подбежал к крепостной стене с лестницей. Оглядевшись по сторонам, быстро полез вверх с большим мешком за плечами. У смотровой бойницы наткнулся на солдата.
– Скоро начнут? – спросил он как ни в чем не бывало.
– Скоро, – буркнул солдат.
– Какой калибр?
– Тридцать дюймов.
– Нормально, – Томас, оглядевшись, указал на узелок. – Вот собрал ему кое-что в дорогу…
– Какая дорога? – усмехнулся солдат. – Как он до нее доберется, когда облака на небе и Луны не видно?
Томас с видом знатока посмотрел на небо.
– Когда видно, и дурак долетит, – объяснил он. – Барон любит, чтобы задача была не адекватна своему решению.
– Ясное дело, – согласился солдат.
В ворота крепости въехал экипаж. Из него с шумом вылетел Феофил, за Феофилом – баронесса:
– Фео, успокойся! Умоляю!
– Оставьте меня! – Феофил ринулся к пушке и был встречен испуганным фельдфебелем:
– Туда нельзя, господин барон!
– Пропустите! Я имею право!
– Фео, не сходи с ума! – крикнула баронесса.
– Хватит! – взвизгнул Феофил. – Я всю жизнь не сходил с ума. Мне это надоело! А вдруг он долетит, и мы снова в дураках? Нет. Такой случай упустить нельзя. Я полечу вместе с ним!
Феофила подхватил Рамкопф и увлек к наскоро сколоченным трибунам со скамейками для зрителей. Зрители уже шумно занимали места. Повсюду царило праздничное оживление.
– Не будьте идиотом! – Рамкопф попытался усмирить разбушевавшегося Феофила. – Во-первых, вы вдвоем не поместитесь… Во-вторых… – он понизил голос, – никакого полета не будет.
– Что это значит? – изумился Феофил.
– Это судебная тайна, – быстро пояснил Рамкопф. – Сугубо между нами. Все заранее срепетировано. Мы положили сырой порох.
– Зачем?
– Не убийцы же мы, в самом деле… Барон пролетит не больше двух саженей и шлепнется на землю. Таким образом, мы спасем его! Смотрите, это герцог! Можно начинать!
В крепости появился герцог со свитой и, приветствуемый бургомистром и всеми присутствующими, проследовал в отведенную для него ложу.
– Все идет по плану, ваше величество, – докладывал на ходу бургомистр. – После увертюры – допрос свидетельницы и подсудимого, затем производим залп и объявляем танцы.
– Господи, прости всех нас и благослови, – пастор осенил себя крестным знамением.
– Господа! Прошу занять места и соблюдать полное спокойствие! – судья занял место в судейской ложе. Его встретили вежливыми аплодисментами.
Рамкопф сделал ответственный кивок головой. Дирижер взмахнул палочкой. Зазвучала торжественная и плавная увертюра.
– Выпускайте фрау Марту, – тихо шепнул Рамкопф судебному секретарю.
Секретарь быстро переместился вдоль огражденного пространства.
Из крепостных ворот медленно и скорбно явилась Марта.
Некоторые зрители приставили к глазам лорнеты и бинокли.
Герцог удовлетворенно кивнул, откинувшись на спинку кресла.
– Хорошо, – заметил он склонившимся советникам. – Розовое платье на сером фоне. Смотрится. Талия немного завышена, но в целом неплохо.
– Здравствуйте, фрау Марта, – торжественно произнес Рамкопф. – Вы принесли ходатайство о помиловании?
– Принесла, – Марта протянула бумагу.
– Зачитайте! – зазывно и бодро предложил Рамкопф. Дирижер эффектным жестом добился задушевного пианиссимо.
Герцог удовлетворенно переглянулся с советниками и кивком головы одобрил бургомистра.
Из-за дальней колонны выглянул Мюнхгаузен, готовясь к выходу в сопровождении эскорта гвардейцев.
– …И я, Марта Миллер, прошу вас помиловать моего ненормального мужа, – отрешенно закончила Марта. – Ваше величество, я припадаю к вашим стопам. Сего тысяча семьсот семьдесят девятого года, мая тридцать… тридцать… – Она перевела взгляд на Рамкопфа и шепотом попросила: – Разрешите хоть поставить другой день.
– Ни в коем случае, – затряс головой Рамкопф.
– Тридцать второго мая! – объявила Марта. Раздались дружные аплодисменты.
Рамкопф подал Марте руку и отвел ее за руку.
– Фрау Марта, бесподобно, – тихо шепнул он.
– Но вы обещаете, что с ним ничего не случится? – быстро спросила Марта.
Рамкопф с укоризной развел руками.
– Я же объяснил. Сырой порох. Он вывалится из ствола и шлепнется здесь же при всех под общий хохот.
Они обернулись на барабанную дробь. Мюнхгаузен уже стоял перед судейской ложей без камзола, в белой рубашке, со связанными руками.
– Подсудимый, – торжественно зачитывал судья, – объявляю вам решение ганноверского суда: «В целях установления вашей личности и во избежание судебной ошибки суд предлагает вам повторить при свидетелях известный подвиг барона Мюнхгаузена – полететь на Луну». Предупреждаю вас: вы имеете право отказаться.
– Нет, я согласен, – твердо сказал Мюнхгаузен. К нему приблизился пастор:
– Не хотите исповедаться?
– Нет! Я это делал всю жизнь, но мне никто не верил. Рамкопф взглянул в свои записи и не нашел этой реплики.
– Прошу вас, облегчите свою душу, – громко и торжественно предложил пастор.
– Это случилось само собой, пастор! – Мюнхгаузен медленно оглядел собравшихся. – У меня был друг – он меня предал, у меня была любимая – она отреклась. Я улетаю налегке…
– А вот это уже зря, – недовольно поморщился герцог. -
Это, по-моему, лишнее. Ни к чему… Грубо.
– Да, да, – поспешно кивнул бургомистр, – я просил этого. не говорить. Но с ним договориться невозможно…
– Зачем ты согласилась играть эту комедию, Марта? – грустно спросил Мюнхгаузен.
Дирижер, искусно варьируя нюансами оркестрового звучания, попытался слиться с произносимым текстом.
– Я это сделала ради нашей любви, – тихо произнесла Марта, приблизившись к Мюнхгаузену.
– Я перестал в нее верить, – печально улыбнулся он и посмотрел вокруг. – Помнишь, когда мы были у Архимеда, он сказал: «Любовь – это теорема, которую надо каждый день доказывать»!
– А почему не слышно? Я не понимаю, о чем они там говорят? – Герцог с недовольным видом обернулся к бургомистру.
Бургомистр заглянул в листочек.
– Подсудимый благодарит городские власти и одновременно как бы шутит со своей возлюбленной.
– Хорошо, – кивнул герцог. – Особенно жабо и передняя выточка. Ему очень к лицу.
Мюнхгаузен подошел к пушке и обернулся:
– Скажи мне что-нибудь на прощанье! Марта попятилась от него:
– Что?
– Подумай. Всегда найдется что-то важное для такой минуты…
– Я буду ждать тебя. – Она говорила с трудом и продолжала отступать. Губы ее пересохли. Дыхание участилось. Рамкопф с беспокойством вглядывался в ее лицо.
– Нет-нет, не то… – Мюнхгаузен в отчаянии ударил кулаком по стволу пушки.
– Я очень люблю тебя! – Марта отошла в противоположный конец огражденного пространства.
Дирижер с удивлением обернулся. Оркестр прекратил играть.
– Карл… я…
Рамкопф делал ей отчаянные знаки.
– Не то! – гневно крикнул Мюнхгаузен.
– Я… – Марта попыталась что-то сказать и вдруг закричала что есть силы: – Карл! Они положили сырой порох!
Наступила мертвая тишина.
И вдруг трое музыкантов, отделившись от свободного оркестра, заиграли наивную тему их старого шутливо-томного танца.
Мюнхгаузен ощутил себя счастливым человеком:
– Спасибо, Марта!
– Мерзавка! Убийца! – закричала баронесса, вскочив со своего места.
Рамкопф бросился со всех ног к судье. Волнение охватило зрителей. Мюнхгаузен ликовал.
– Пусть завидуют! – И закричал еще громче: – У кого еще есть такая женщина? Томас, ты принес то, что я просил?
– Да, господин барон! – крикнул Томас с городской стены. – Вот этот сухой, проверенный!
Он швырнул бочонок с порохом. Мюнхгаузен ловко поймал его. Передал артиллерийскому офицеру.
– Прощайте, господа! – гордо и весело произнес Мюнхгаузен. И трио музыкантов вдохновенно вышло на самую проникновенную часть мелодии. – Сейчас я улечу. И мы вряд ли увидимся. Когда я вернусь, вас уже не будет. На земле и на небе время летит неодинаково. Там – мгновение, здесь – века. Впрочем, долго объяснять…
Бургомистр быстро отвел герцога в глубь ложи:
– Так. Положение серьезное, ваше величество, сейчас он рванет так, что не только пушка, крепость может не выдержать…
– Предлагаете построить новую крепость? – спросил
герцог.
– Ваше величество, – заволновался бургомистр, – я хорошо знаю этого человека. Сейчас будет такое, что мы все взлетим на воздух!
– Что, и я тоже? – удивился герцог.
– Я и говорю – все.
– Зажечь фитиль! – скомандовал Мюнхгаузен.
К пушке приблизился солдат с зажженным фитилем.
– А потом она его разлюбит? – спросил зритель в цилиндре.
– Если вы знаете дальше, так не рассказывайте, – недовольно ответила сидящая рядом дама.
В ложе герцога возникла паника. Туда прибежал судебный секретарь и тотчас убежал назад. Феофил обернулся к матери:
– Я уже ничего не понимаю. Так это он или не он? Ударила барабанная дробь.
– Остановитесь, барон! – громко произнес судья, получив в руки депешу от секретаря. – Высочайшим повелением, в связи с благополучным завершением судебного эксперимента, приказано считать подсудимого бароном Карлом Фридрихом Иеронимом фон Мюнхгаузеном!
Раздались аплодисменты и приветственные возгласы. Рамкопф стукнул себя по лбу:
– Господи, как мы сами-то не догадались!
Баронесса рванулась из ложи, мучительно вглядываясь в лицо Мюнхгаузена:
– Это он! Карл, я узнаю тебя! Фео! Что ты стоишь? Разве не видишь? Это твой отец!
– Па-па! – хрипло закричал Феофил с глазами, полными слез, и бросился на шею Мюнхгаузену.
Дирижер взмахнул палочкой. Грянул стремительный праздничный галоп.
Кто-то кого-то целовал, кто-то кричал что-то восторженное. Марту оттеснили какие-то громогласные ликующие горожане.
Мюнхгаузен потерял ее в этой взбесившейся толпе жителей Ганновера, хотел что-то сказать, но ему не дали. Рамкопф подхватил его под руку:
– Поздравляю вас, барон!
Мюнхгаузен взглянул себе под ноги: на земле судорожно отбивал земные поклоны пастор:
– Господи, спасибо! Ты совершил чудо! Господи, спасибо…
Нахлынувшая толпа закружила его, и он попал в руки бургомистра, который его неожиданно и крепко поцеловал:
– Я знал. Знал… но это так неожиданно. Поздравляю от всей души!…
– Но с чем? – изумился Мюнхгаузен.
– Как «с чем»?! С успешным возвращением с Луны. Мюнхгаузен огляделся по сторонам, ища сочувствия:
– Но я не был на Луне.
– Как это не был, когда уже есть решение, что был, – с укором произнес бургомистр. – Мы все свидетели.
– Это неправда! – закричал что есть силы Мюнхгаузен. – Неправда-а-а!…
Воцарилось глубокое и тягостное молчание. Все замерло. Мюнхгаузен смотрел перед собой, не зная, что еще сказать людям. Он почувствовал, что остался один.
Впереди стоял большой банкетный стол, за которым сидел добрый герцог и улыбался. Бесшумно скользили вышколенные официанты. Некоторые ему улыбались из-за стола, другие накладывали кушанья в тарелки.
– Присоединяйтесь, барон… Присоединяйтесь! – подмигнул ему бургомистр.
Рамкопф помахал ладошкой.
– Да, конечно, – вежливо улыбалась баронесса. – Когда мой муж улетал, я безумно волновалась, но могу сказать одно: верила, что прилетит.
Герцог встал с кресла и поднял бокал. Все затихли.
– Присоединяйтесь, господин Мюнхгаузен, – тихо и проникновенно произнес он. – Прошу! Присоединяйтесь!
Все дружно подняли бокалы.
– Господа, – спокойно и задумчиво произнес Мюнхгаузен. – Вы мне все очень надоели. – Воцарилась мертвая пауза. Он не тронулся с места. Он остался стоять там, где стоял, напротив герцога. – Поймите же, Мюнхгаузен славен не тем, что летал или не летал, а тем что не врет. Я не был на Луне. Я только туда направляюсь. Конечно, это не просто. На это уйдет целая жизнь, но что делать… придется. – Он попятился к пушке и взял из рук артиллериста горящий фитиль.
Раздался общий тревожный вздох, все поднялись со своих мест, звякнули тарелки.
Мюнхгаузен передал горящий фитиль Марте:
– Ты готова?
– Да, – прошептала она.
Он потрепал по плечу стоящего рядом Томаса:
– Ступай домой, Томас, готовь ужин. Когда я вернусь, пусть будет шесть часов.
– Шесть вечера или шесть утра? – заинтересовался Томас.
– Шесть дня, – улыбнулся Мюнхгаузен.
Потом он подошел к лестнице, приставленной к жерлу пушки, взглянул вверх и сказал, обернувшись к замершим людям:
– Я понял, в чем ваша беда. Вы слишком серьезны. Серьезное лицо – еще не признак ума, господа. Все глупости на земле делаются именно с этим выражением. Вы улыбайтесь, господа, улыбайтесь! – Он подмигнул своему музыкальному трио, раздались звуки его вечной темы.
Потом он не спеша, с видом знатока, поплевал на руки, взялся за лестницу и полез вверх, ловко, не торопясь, легко и целеустремленно. Музыка летела рядом с ним, она дарила ему уверенность и отвагу. За первыми метрами подъема побежали новые, еще и еще, без всякой надежды на окончание. Но он был весел, и это занятие нравилось ему. И когда на фоне его движения возникли финальные титры, он не прекратил своего подъема.
Даже после надписи «Конец фильма» он весело и отчаянно лез вверх.