Брайони подняла на него глаза. На ее прекрасном лице отражалось удивление.
— Ты нашел меня, — тихо, словно видя его впервые, сказала она. — В тот день на холме в Сан-Диего. Ты приехал за мной. Но почему?
— Разве ты не знаешь ответа?
Зеленые глаза всматривались в его лицо:
— Нет. Не могу понять. После всего того, что было между нами, ты приехал за мной? Неужели ты хотел, чтобы я вернулась?
— Я всегда хотел этого. — Он схватил ее за руки. — Брайони, неужели ты еще не поняла, что я не могу жить без тебя?
Она покачала головой, все еще потрясенная чередой событий и пытаясь понять его логику.
— Ты похитил меня… то есть забрал меня от Фрэнка и Вилли Джо, чтобы спасти от них. Было ли причиной то, что ты считал себя виноватым в том, что они причинили мне? Потому что ты считал это своим долгом?
— Брайони, прекрати! Не будь глупышкой! Когда я увидел тебя на том холме, я почувствовал себя счастливейшим человеком на земле! До того момента я считал тебя погибшей. Я потерял всякую надежду. И вдруг это чудо! Я не верил своим глазам. Когда выяснилось, что с тобой произошло, что ты совсем забыла о своем прошлом, обо мне, обо всем, я думал, что не выдержу этого. Но я знал одно — нужно увезти тебя от Честеров. Я бы сказал тебе всю правду безотлагательно, но мне хотелось уберечь тебя от новых потрясений, так как доктор из Сан-Диего предупредил меня об этом. Он сказал, что твой мозг находится в таком состоянии, что…
Она резко прервала его объяснения:
— Но, Джим, ты же говорил, что я не нужна тебе, ты возненавидел меня. Ты сказал…
— Перестань! — оборвал он с гримасой боли. — Не напоминай мне об этом. Я и сам знаю, каким был болваном — жестоким, презренным болваном!
На его лице опять появилась гримаса отвращения; он крепче обнял ее за плечи и с отчаянием в голосе проговорил:
— Брайони. В тот вечер в таверне ты говорила мне о необходимости прощения. Ты была права. Ты всегда умела прощать, умела любить. А я не понимал этого, честное слово. Я осознал теперь, что если любишь, то принимаешь человека таким, какой он есть, дорожишь всем, что в нем есть. Я был неправ, когда считал, что ты обязана переменить свой характер. Оказалось, что больше всего на свете я восторгался твоим задором, твоим мужеством, и эти-то чудесные черты твоего характера я пытался заглушить! Теперь-то я знаю, что есть только один человек, которого нужно простить. Я не заслуживаю этого, но, Брайони, клянусь, если только ты сумеешь простить мой идиотский эгоизм, я…
— Замолчи. — Она чуть притронулась к его губам. Улыбка, светлее и радостнее солнечного луча, осветила ее лицо. — О Джим, нам нечего прощать!
— Будь я проклят, если нечего! — отозвался он, и в глазах его появился темно-кобальтовый блеск. — Выслушай меня, Брайони…
Она нагнула к себе его голову и нежно поцеловала его в губы. Затем посмотрела на мужа влюбленными глазами.
— Нужно ли мне напоминать? В последнее время у меня совсем отбило память. Может, у тебя и есть основания просить меня о прощении, но, клянусь тебе, мой один-единственный супруг, я не помню, за что.
— Брайони! — опять начал было он.
Но она остановила его, нежно погладив по щеке:
— Нет, любовь моя. Не будем говорить об этом. Нам нечего прощать. Прошлое позади и забыто. Отныне и навсегда между нами будет только любовь и никаких невзгод.
— Черт меня дери, если я заслуживаю такую девушку, — хрипло выговорил он, так крепко прижав ее к себе, что она задохнулась от восторга. Он страстно поцеловал ее, а затем прошептал ей в ухо: — Но я нашел тебя, и ты теперь навечно со мной.
— То же самое я должна сказать о тебе, — пробормотала Брайони, ловя его поцелуй. А затем внезапно в приливе чувств воскликнула: — О Джим, никогда не отпускай меня от себя!
— Никогда! — поклялся он, прильнув к ее губам. Он целовал ее с такой страстью, которая не оставляла сомнений в его решимости. — Этого не будет ни за что и никогда!
Несмотря на смерть и опустошение недалеко от них, возле хижины, они чувствовали себя изолированными от всего, купаясь в море луговых цветов. Они прижались друг к другу в упоительном желании, понимая, что жизнь дала им еще один шанс на счастье.
И когда лиловая вечерняя заря осветила мощные горные пики и окрасила небо в розовые, алые и золотистые тона, силуэты двух фигур — мужчины и женщины — все еще виднелись в тени скалы; они стояли, тесно прижавшись друг к другу, и их обоюдная любовь была сильнее и нежнее, чем когда-либо прежде.
Глава 26
В ту ночь до полнолуния оставалась одна четверть. Яркий месяц плыл высоко над вершинами, проливая холодный белый свет на землю и воду, придавая блеск ручью за хижиной и серебристый оттенок туману, поднимавшемуся над соснами в темное небо, подобно хрустальному дымку. Ночные животные, едва видимые в свете призрачной ночи, рыскали в поисках дичи по первозданным хребтам и склонам гор. Они пробирались и к мескитовым стенам хижины, но их присутствие не беспокоило ее обитателей. Мужчина и женщина чувствовали себя там безопасно и уютно, вдали от каких-либо опасностей и забот, упиваясь благословенным покоем у домашнего очага.
Джим потратил не один час на погребение убитых и обслуживание их коней, и когда наконец они с Брайони покончили с этими делами, то переоделись в чистую свежую одежду и обогрелись у камина в эту холодную декабрьскую ночь, прежде чем уселись за обильный ужин, приготовленный Брайони. На столе были жаркое из оленины и фазана, горячая выпечка с медом и пирог с ягодами, только что снятый с плиты и еще дымящийся. Брайони подала его вместе с крепким черным кофе.
Им было о чем поговорить, и между ними не оставалось больше никакой недоговоренности, когда они высказывали друг другу все накопившееся в душе каждого и все, чего опасались и о чем мечтали в тот период, когда судьба раскидала их в разные стороны.
Брайони рассказывала о том, как была захвачена шайенами и как Честеры зверски убили Быстрого оленя, старого вождя Два медведя и остальных индейцев, которые сопровождали ее в обратном путешествии домой, к Джиму. Теперь у нее была возможность помянуть своих друзей шайенов, погоревать о них. Однако к этому горю примешивалась и радость. Когда к ней вернулась память, камень упал с ее души, ибо до этого она не понимала причины своей тоски.
Тоска мучила Брайони тем сильнее, что ее корни были неведомы ей, а теперь она могла горевать, все понимая, с открытыми глазами, и это было своего рода бальзамом на рану, щемившую ее душу. Ей было тяжело рассказывать о том периоде, когда она жила с Честерами, и Джим не стал расспрашивать ее. Они оба понимали, что она считала себя и вправду женой Фрэнка, и Джим хорошо сознавал, что она переживает из-за этого обмана. Ему лишь хотелось сохранить жену от новых переживаний.
Он перевел разговор на рассказ о себе и описал собственное отчаяние, когда не смог отыскать ее следов в ту страшную грозовую ночь. Лишь единожды он обмолвился о том, что произошло между ними в таверне «Тин Хзт», когда она убежала от него в ту бурю. Он убедил ее, что никогда не был любовником Руби Ли и что со дня знакомства с Брайони у него не было ни одной другой женщины. А то, что он сказал ей на этот счет в ту жуткую декабрьскую ночь год назад, имело целью досадить ей. Он описал ей все отчаяние и тоску, испытанные им в период многомесячных поисков, надежду, что найдет ее, и последующее разочарование, когда решил, что скорее всего ее нет в живых. В своем изложении Джим не пропустил ни единой детали до того момента, когда случайно увидел ее на холме, выходящем на залив. При этом он обнял ее и целовал с тем же упоением, что и в тот чудесный день, не оставив в ее душе ни капли сомнения в силе своей любви.
Некоторое время они сидели у огня, пожирая друг друга глазами, нежно прикасаясь и поглаживая друг друга, наслаждаясь тем, что они наконец вместе. Затем Джим заговорил, зарывшись лицом в волосы жены:
— Когда мы решим уехать отсюда, мне бы хотелось вернуться в Трайпл Стар, моя куколка. Я знаю, что Дэнни и Росита больше всего на свете мечтают, чтобы ты вернулась домой.
Брайони, лежавшая в его объятиях, села и взволнованно, с зарумянившимися в отблесках огня щеками заговорила:
— Как же я скучаю о них! О да, конечно, мы вернемся туда. Только соберем вещи — и в путь. Я полюбила эту хижину, Джим, но ведь Трайпл Стар — наш дом.
Он хмыкнул.
— Я очень надеялся, что ты этого захочешь. А что ты думаешь насчет того, чтобы жить там семьями? Дело в том, что, перед тем как я уехал, Дэнни казался здорово увлеченным племянницей Дюка Креншо. Полагаю, он уже решился и женился на ней.
— Дэнни? Женился? — Ей потребовалась минута, чтобы переварить эту потрясающую новость, а затем она пришла в восторг: — Господи, ну, конечно, мы объединимся с ними на ранчо! Ведь твой отец оставил его вам обоим! Скажи, что собой представляет эта племянница Дюка. Она хороша собой? Славная? Она будет для Дэнни хорошей женой?
Джим растерянно пожал плечами.
— Сказать по правде, я чувствовал себя в то время слишком несчастным, чтобы обратить на это внимание. Но, полагаю, старина Дэн не ошибется, — продолжал он задумчиво. — Понимаешь, Брайони, мне не просто было поселиться на ранчо. Но когда я обжился там, здорово полюбил наш старый родительский дом. Если не считать того, что без тебя он стал мне не мил. — Джим обхватил ладонями ее лицо. — Я уже говорил тебе в свое время, что никогда не отпущу тебя и что найду тебя даже на краю света. — При этом он удрученно покачал головой. — Тогда я даже не думал, что ты дашь мне шанс доказать это, моя куколка.
Брайони засмеялась.
— Да и я не думала. — Затем ее лицо посерьезнело. — Джим, есть одно дело, которое мне нужно выполнить, когда мы поедем домой… еще до того, как мы доберемся до Трайпл Стар.
Он поднял бровь, и она торжественно продолжила:
— Я хочу найти кочевье старого вождя Два медведя. Я должна вернуться к шайенам и рассказать им, что случилось: что Быстрый олень храбро погиб, пытаясь спасти меня, и что все остальные были истреблены на ночевке.
— Брайони, наверное, они послали своих разведчиков, — мягко ответил Джим. — Должно быть, они нашли их тела и поняли, что произошло.
— Даже если это так, мне нужно посетить их. Два медведя был для меня отцом, Джим, даже большим отцом, чем Уэсли Хилл. А Женщина-антилопа подарила мне то одеяло, она мать Быстрого оленя и обращалась со мной как со своей дочерью. Мой долг найти их… объяснить, что случилось, отдать дань уважения и памяти тем, кто погиб. Мне трудно объяснить это, но я чувствую в душе, что это моя обязанность. Если ты не захочешь поехать со мной, то я съезжу одна и вернусь в Трайпл Стар, как только выполню свой долг.
— О нет, так не пойдет! — Он снова обнял ее. — Больше ты не покинешь меня. Я никуда не отпущу тебя, тем более — в самый центр прерии.
— Ну, — задумчиво ответила девушка, подперев щеку пальцем. — Я, конечно, могла бы это сделать, ибо шайены научили меня всему, что требуется для выживания в прерии. И потом я знаю, где их искать…
— Брайони, — предупреждающе сказал Джим, и в его голубых глазах сверкнул грозный огонек. — Не дразни меня. Еще слово, и я поколочу тебя.
— И, кроме того, — продолжала она, делая вид, что не слышала его угрозы, но с озорной искоркой в глазах, — если ты волнуешься по поводу встречи с шайенами, то не нужно волноваться, так как я не дам им причинить тебе вреда. Я дочь цисцистас, и они никогда не тронут ни меня, ни моего спутника. Ты будешь в полной безопасности.
— О, неужели? Какой стыд, что я не могу сказать того же! — Тут Джим схватил жену, не обращая внимания на ее попытки вырваться. — Вот ты и дождалась. — Он положил ее поперек своих коленей и звонко шлепнул чуть пониже спины. Брайони опять попыталась освободиться, но он перевернул ее на спину и прижал к полу, зажав руки в запястьях железной хваткой. — Для твоей информации, querida. Я вовсе не боюсь встречи с шайенами, и мне хотелось бы сказать им несколько теплых слов в благодарность за гостеприимство, проявленное ими в отношении моей беспокойной и недостойной жены!
— Беспокойной! Недостойной! — Она перестала бороться и спокойно лежала, глядя на него с показным возмущением. — Только что ты говорил, что я единственная женщина, которую ты когда-либо любил! А теперь ты осмеливаешься называть меня беспокойной и недостойной?
Он хмыкнул.
— Я не хочу, чтобы у тебя распухла голова.
— А почему бы и нет? Она будет хорошо смотреться на фоне моего распухшего живота.
— Что?!
Пораженный ее тирадой, Джим отпустил жену. Она села, и довольная улыбка осветила ее милое лицо.
— Ну, ведь ты слышал, что я сказала, — мурлыкала она, откидывая назад упавшую на лоб прядь волос. — Я собиралась сказать тебе об этом весь вечер, но так и не собралась. Да, моя любовь, у нас будет ребенок.
— Когда ты узнала? — пораженно спросил он. — Почему ты ни словом не обмолвилась об этом раньше?
— Я заподозрила это всего несколько дней назад. Я даже не уверена полностью и сейчас, — призналась девушка, но Джим не дал ей договорить.
— А я уверен, — твердо сказал он взволнованным тоном. — Это должно быть именно так.
— Я тоже так думаю, — шепнула она, и ее радость отразилась в изумрудных глубинах глаз. — О Джим, я в положении! И у нас будет ребенок! Он или она родится на Трайпл Стар. И тогда у нас будет все, чего мы всегда хотели — наш дом, наши дети, наша совместная жизнь!
— Все, чего я хотел, — это ты, — хрипло произнес Джим. — Моя куколка, моя единственная любовь.
Затем он подхватил ее и понес в спальню, и на этот раз в отличие от того, как это было в их первый день в этой хижине, у нее не было ни малейшего желания останавливать его. Она обвила руки вокруг шеи мужа и целовала его со всей нежностью своего женского сердца и с таким желанием, которое невозможно было заглушить. Он раздел ее, а она его, и они согревали друг друга своими телами в эту холодную декабрьскую ночь. Он нежно уложил ее в постель. Тепло, зародившееся в Брайони, когда он прильнул к ее губам, быстро разгорелось в пламя. Он гладил эбеново-черные волосы, струившиеся вдоль ее обнаженной спины, прижимаясь к ее податливому телу. Их тела двигались в едином ритме, она поглаживала бугры его мускулов, и их сердца бились синхронно. Ьрайони постанывала и все крепче прижимала его к себе.
Прикосновение его рта к ее соскам возбудило их так, что они превратились в твердые, жесткие бугорки, а его руки скользнули ниже и довели ее страстное желание до белого каления. Он подвел ее к пику страсти и утолил ее только тогда, когда его мужская плоть оказалась глубоко в ее чреслах и погружалась в них вновь и вновь, пока не последовал обоюдный взрыв, горячей волной разлившийся по их жилам. Они соединились в пламенном союзе, после чего лежали бездыханными и изнуренными. Так в молчании прошло несколько минут.
— Джим. — Брайони прильнула поближе к его плечу, и ее волосы шелком прошлись по груди мужа. — Дай мне обещание.
— Что угодно, querida.
— Не допусти, чтобы мы когда-нибудь расстались. — Ее голос дрожал, когда она повернула к нему лицо и заглянула прямо в глаза. — Я не вынесу этого. Ты мне так нужен.
— Клянусь. — Голубые глаза проникновенно и живо всматривались в изумрудные огоньки. — Мы будем вместе до конца наших дней. Если только, — добавил он, приглаживая ее волосы, — ты не решишь, что снова хочешь оставить меня, и тогда я дам тебе очень хорошую взбучку и…
— Не беспокойся, — смеялась жена, целуя его в кончик носа. — Не решу.
Они не могли оторвать глаз друг от друга, а месяц играл лучистыми серебряными бликами, проникавшими через щели ставней. Теперь у них было много времени для любви и нежности, для ласки, для того, чтобы лелеять друг друга и излить душу. Перед ними простиралось счастливое будущее, такое же безграничное и великолепное, как равнины и горы американского Запада. Вместе они преодолеют все препятствия и не дадут угаснуть прелести любви, которую чуть не потеряли, но вновь обрели, еще более щедрую, чем до того. Вместе они наполнят любовью каждый день и каждую ночь.
Эпилог
Жаркие лучи августовского солнца проникали в гостиную дома на ранчо Трайпл Стар, купая комнату и всех присутствующих в золотистых бликах. Были слышны веселый смех и звон бокалов. Сладкое вино утоляло жажду, порожденную знойным летним днем. Через открытые окна гостиной ветерок доносил тонкий и бодрящий аромат техасского разнотравья и васильков. От плотного, густого воздуха было душновато. Но, несмотря на августовскую жару, в гостиной царила атмосфера праздника. Своим низким баритоном Дэнни Логан исполнял в импровизации песню, в которой часто повторялись слова «моя славная малютка из Техаса». На фоне шумного смеха и аплодисментов, которыми Дэнни наградили за это пение, слышалось детское гуканье. Дэнни наклонился и поднял крошечную девочку высоко в воздух. Стоявшая подле него Ребекка сказала ему с улыбкой:
— О Дэнни! С чего это она так обожает тебя? А теперь хватит ее тискать, отпусти ее на пол. Посмотрим, пойдет ли она к Брайони.
Дэнни подчинился и поставил девочку на ее малюсенькие, но крепенькие ножки. Джулиет Логан посмотрела на маму и уселась на полу рядом. Ее бледно-розовые юбки аккуратно улеглись складками вокруг нее, а тонкие ручки поднялись вверх, как бы приветствуя близких.
— Ну, давай, Джулиет, иди к маме! — позвала Брайони, и улыбка осветила ее прекрасное лицо. — Иди, Джулиет! Я поймаю тебя, дорогая!
И маленькая девочка, черные, как смоль, волосы которой украшали розовые бантики, неуверенно сделала шаг. Росита ахнула, а Дэнни издал ободряющий возглас. Ребекка наклонилась вперед, сцепив руки.
Джулиет боязливо покачалась на месте, а затем резким движением выставила вторую ногу вперед. И в мгновение ока кувырнулась на протянутые руки матери.
Столпотворение, происшедшее в связи с этим подвигом, привело к тому, что девчушка широко раскрыла свои ясные глазки и удивленно воззрилась на окружавших ее взрослых. Она тут же зарылась лицом в ложбинке на плече у матери, но, когда из общего шума голосов выделился голос отца, девочка подняла голову и с обожающим взглядом повернулась к нему.
Техас Джим Логан стоял подле Роситы, и его худое лицо было озарено улыбкой. Он наблюдал за первыми шагами дочери с безграничной гордостью. В этот день, десятого августа, они отмечали первый день рождения Джулиет. Сколько радости она принесла в этот дом за этот год! Поглядывая то на дочку, то на мать, он испытывал беспредельную гордость и удовлетворение. У него было все, чего только можно пожелать. Он столько лет был один, переезжал из города в город, кочевал, преследовал, вел суровую, одинокую жизнь. А теперь у него были дом, семья, потрясающей красоты жена, нежная, как мякоть персика, дочурка. Он мог поклясться на Библии, что не заслуживает такого счастья. Но каждый день он прилагал все усилия, чтобы сделать их счастливыми, ибо Брайони и маленькая девочка, подаренная ему женою год назад, были его сокровищами, его жизнью, и само их существование наполняло его сердце невыносимой радостью.
— Предлагаю тост за мою дочь! — протянул он, высоко подняв стакан. — За Джулиет, дитя Техаса, дочь прерий, принцессу всего американского Запада!
Брайони посмеялась над гордыней мужа и прижала девочку к себе. Она уткнулась губами в мягкую щеку дочки и что-то ей шепнула, отчего чудесные темно-синие глаза малютки весело заиграли. Затем Брайони улыбнулась Джиму, а он шагнул к ним и встал на колени возле ребенка.
— Ну ладно, а теперь у нас с мамой для тебя есть подарок, — сказал он Джулиет, попавшей из рук матери в его объятия. Он улыбнулся и посадил девочку к себе на плечи. — Пошли поглядим, что ждет во дворе мою веселенькую ковбоечку.
И они все вместе двинулись к выходу — Росита, Дэнни, Ребекка и Брайони. Джим с девочкой на плече возглавлял процессию. Джулиет все время заливалась колокольчиком и восторженно цеплялась за его густые каштановые волосы. Когда он вошел в кораль и посадил ее на пони, все зааплодировали.
Брайони внимательно следила, как Джим придерживает дочурку, сидящую верхом на пони, и водит животное по коралю. Ее глаза сияли счастьем; она любовалась обоими: высоким, сильным мужем и маленькой хрупкой дочерью. Дороже их у нее не было ничего на свете.
В облике Джулиет бросались в глаза черные, как смоль, волосы, тонкие черты, унаследованные от матери, и живые голубые глаза и твердая решимость — от отца. Последняя была настолько очевидна, что Брайони не могла удержаться от смеха, когда ее собственная малютка иногда смотрела на нее таким же гневным взором, какой бывал у Джима, если он сердился. Естественно, Джулиет, помимо этого, отличали унаследованные от матери задор, упрямство и жизнестойкость. Она была веселой девчушкой, бесстрашной и лукавой. Глядя на маленькую наездницу и Джима, склонившегося к ней, Брайони ощутила, как влага на минуту затуманила ей глаза, и подумала о том, какое счастье, что они есть у нее. Теперь у нее было все, о чем она когда-либо мечтала. Все заботы, печали и тревоги, обуревавшие ее в жизни, стоили того, ибо теперь у нее были они — Джим и Джулиет — две любимые души.
Был чудесный солнечный день. Нельзя было не упиваться смехом-колокольчиком счастливого ребенка. Когда наступил вечер и на прерию спустилась тьма, Брайони уложила девочку в прохладную постельку. Наклонившись поцеловать дочку в щеку и пожелать ей спокойной ночи, она улыбнулась, увидев, что Джулиет крепко держит в своем кулачке маленькую лошадку, давным-давно вырезанную Джимом из дерева.
— Я люблю тебя, — шепнула Брайони, откидывая черную прядь волос со лба ребенка.
Джулиет улыбнулась во сне и счастливо вздохнула, как это делают спящие дети.
Брайони прошла через холл в хозяйскую спальню. Мягкий свет лампады освещал просторную комнату, отражаясь на большой медной кровати, атласном покрывале и серебристой рамке фотографии, стоявшей на туалетном столике у открытого окна. Все еще улыбаясь, она закрыла за собой дверь спальни, задаваясь вопросом, куда поде-вался Джим. Не успела она сделать и двух шагов по спальне, как оказалась в железных объятиях мужа. Джим прижал ее к своей обнаженной груди. На нем были лишь брюки; плечи и загорелый до бронзы торс в золотистом свете лампады отливали цветом потемневшей меди. Его голос вызвал у нее прилив необъяснимого волнения.
— Представляешь ли ты хоть чуть-чуть, как я люблю тебя? — спросил он, нежно целуя ее и тем самым не давая ей возможности что-нибудь ответить.
Брайони млела, а сердце ее чуть ли не выскакивало из груди, как это было всегда, когда он был рядом. Их губы встретились, и ее руки скользнули на его шею. Их поцелуй был долгим и страстным. Когда Джим поднял голову, на его лице сияла улыбка, и он смотрел на нее блестящими голубыми глазами. Губами он приласкал ее волосы.
— У меня есть кое-что для тебя, моя куколка. Это не такое объемистое, как пони, подаренный нашей дочке, но мне почему-то кажется, что подарок все равно тебе понравится.
И он положил ей на ладонь маленькую бархатную шкатулочку.
— О, Джим тебе не нужно было… — начала Брайо-ни, но пораженно замолкла, когда открыла ее и увидела содержимое.
На бархате мерцали алмазы и гагаты ожерелья удивительной красоты. Такого она еще не видела никогда в жизни. С восторженным восклицанием она вынула его из шкатулки, восхищаясь изумительной огранкой камней и филигранным дизайном. Затем она увидела серьги из того же гарнитура и замерла от восхищения.
— Это что-то необыкновенное, — выдохнула она, не в силах оторвать глаз от сокровищ.
— Как и ты сама, моя куколка, — тихо проговорил супруг, притягивая ее к себе. — Ты, querida, — сокровище моей жизни.
Она закинула голову и посмотрела на него своими изумрудными глазами. С минуту они любовались друг другом, затем она обняла его за шею. Перед ее мысленным взором промелькнуло все, что они пережили, и открылись картины будущего счастья; она еще крепче обняла его.
— Как нам повезло, Джим, ведь правда? — шепнула жена. — Очень, очень повезло.
— Думаю, да, — согласился супруг, прижимая ее к груди.
Его глаза потемнели до оттенка блестящего кобальта, когда он нес Брайони к ожидающей их медной кровати. Через открытое окно неожиданно донеслось воркование горлинки, возвращавшейся на свое гнездо. В прохладных, пропитанных ароматом трав сумерках едва можно было различить улыбку Брайони.
— Какая прелестная песенка, Джим, а? — пробормотала она и нежно пригладила шевелюру мужа. — Песенка для любящих сердец. Для нас с тобой, Джим…
— Согласен. — Он крепко обнял ее за талию. — Именно для нас.
До рассвета было еще далеко. Перед ними разворачивалось будущее, и они были готовы с радостью встретить его, ибо не сомневались, что оно сулит им счастье и любовь.
— Ты нашел меня, — тихо, словно видя его впервые, сказала она. — В тот день на холме в Сан-Диего. Ты приехал за мной. Но почему?
— Разве ты не знаешь ответа?
Зеленые глаза всматривались в его лицо:
— Нет. Не могу понять. После всего того, что было между нами, ты приехал за мной? Неужели ты хотел, чтобы я вернулась?
— Я всегда хотел этого. — Он схватил ее за руки. — Брайони, неужели ты еще не поняла, что я не могу жить без тебя?
Она покачала головой, все еще потрясенная чередой событий и пытаясь понять его логику.
— Ты похитил меня… то есть забрал меня от Фрэнка и Вилли Джо, чтобы спасти от них. Было ли причиной то, что ты считал себя виноватым в том, что они причинили мне? Потому что ты считал это своим долгом?
— Брайони, прекрати! Не будь глупышкой! Когда я увидел тебя на том холме, я почувствовал себя счастливейшим человеком на земле! До того момента я считал тебя погибшей. Я потерял всякую надежду. И вдруг это чудо! Я не верил своим глазам. Когда выяснилось, что с тобой произошло, что ты совсем забыла о своем прошлом, обо мне, обо всем, я думал, что не выдержу этого. Но я знал одно — нужно увезти тебя от Честеров. Я бы сказал тебе всю правду безотлагательно, но мне хотелось уберечь тебя от новых потрясений, так как доктор из Сан-Диего предупредил меня об этом. Он сказал, что твой мозг находится в таком состоянии, что…
Она резко прервала его объяснения:
— Но, Джим, ты же говорил, что я не нужна тебе, ты возненавидел меня. Ты сказал…
— Перестань! — оборвал он с гримасой боли. — Не напоминай мне об этом. Я и сам знаю, каким был болваном — жестоким, презренным болваном!
На его лице опять появилась гримаса отвращения; он крепче обнял ее за плечи и с отчаянием в голосе проговорил:
— Брайони. В тот вечер в таверне ты говорила мне о необходимости прощения. Ты была права. Ты всегда умела прощать, умела любить. А я не понимал этого, честное слово. Я осознал теперь, что если любишь, то принимаешь человека таким, какой он есть, дорожишь всем, что в нем есть. Я был неправ, когда считал, что ты обязана переменить свой характер. Оказалось, что больше всего на свете я восторгался твоим задором, твоим мужеством, и эти-то чудесные черты твоего характера я пытался заглушить! Теперь-то я знаю, что есть только один человек, которого нужно простить. Я не заслуживаю этого, но, Брайони, клянусь, если только ты сумеешь простить мой идиотский эгоизм, я…
— Замолчи. — Она чуть притронулась к его губам. Улыбка, светлее и радостнее солнечного луча, осветила ее лицо. — О Джим, нам нечего прощать!
— Будь я проклят, если нечего! — отозвался он, и в глазах его появился темно-кобальтовый блеск. — Выслушай меня, Брайони…
Она нагнула к себе его голову и нежно поцеловала его в губы. Затем посмотрела на мужа влюбленными глазами.
— Нужно ли мне напоминать? В последнее время у меня совсем отбило память. Может, у тебя и есть основания просить меня о прощении, но, клянусь тебе, мой один-единственный супруг, я не помню, за что.
— Брайони! — опять начал было он.
Но она остановила его, нежно погладив по щеке:
— Нет, любовь моя. Не будем говорить об этом. Нам нечего прощать. Прошлое позади и забыто. Отныне и навсегда между нами будет только любовь и никаких невзгод.
— Черт меня дери, если я заслуживаю такую девушку, — хрипло выговорил он, так крепко прижав ее к себе, что она задохнулась от восторга. Он страстно поцеловал ее, а затем прошептал ей в ухо: — Но я нашел тебя, и ты теперь навечно со мной.
— То же самое я должна сказать о тебе, — пробормотала Брайони, ловя его поцелуй. А затем внезапно в приливе чувств воскликнула: — О Джим, никогда не отпускай меня от себя!
— Никогда! — поклялся он, прильнув к ее губам. Он целовал ее с такой страстью, которая не оставляла сомнений в его решимости. — Этого не будет ни за что и никогда!
Несмотря на смерть и опустошение недалеко от них, возле хижины, они чувствовали себя изолированными от всего, купаясь в море луговых цветов. Они прижались друг к другу в упоительном желании, понимая, что жизнь дала им еще один шанс на счастье.
И когда лиловая вечерняя заря осветила мощные горные пики и окрасила небо в розовые, алые и золотистые тона, силуэты двух фигур — мужчины и женщины — все еще виднелись в тени скалы; они стояли, тесно прижавшись друг к другу, и их обоюдная любовь была сильнее и нежнее, чем когда-либо прежде.
Глава 26
В ту ночь до полнолуния оставалась одна четверть. Яркий месяц плыл высоко над вершинами, проливая холодный белый свет на землю и воду, придавая блеск ручью за хижиной и серебристый оттенок туману, поднимавшемуся над соснами в темное небо, подобно хрустальному дымку. Ночные животные, едва видимые в свете призрачной ночи, рыскали в поисках дичи по первозданным хребтам и склонам гор. Они пробирались и к мескитовым стенам хижины, но их присутствие не беспокоило ее обитателей. Мужчина и женщина чувствовали себя там безопасно и уютно, вдали от каких-либо опасностей и забот, упиваясь благословенным покоем у домашнего очага.
Джим потратил не один час на погребение убитых и обслуживание их коней, и когда наконец они с Брайони покончили с этими делами, то переоделись в чистую свежую одежду и обогрелись у камина в эту холодную декабрьскую ночь, прежде чем уселись за обильный ужин, приготовленный Брайони. На столе были жаркое из оленины и фазана, горячая выпечка с медом и пирог с ягодами, только что снятый с плиты и еще дымящийся. Брайони подала его вместе с крепким черным кофе.
Им было о чем поговорить, и между ними не оставалось больше никакой недоговоренности, когда они высказывали друг другу все накопившееся в душе каждого и все, чего опасались и о чем мечтали в тот период, когда судьба раскидала их в разные стороны.
Брайони рассказывала о том, как была захвачена шайенами и как Честеры зверски убили Быстрого оленя, старого вождя Два медведя и остальных индейцев, которые сопровождали ее в обратном путешествии домой, к Джиму. Теперь у нее была возможность помянуть своих друзей шайенов, погоревать о них. Однако к этому горю примешивалась и радость. Когда к ней вернулась память, камень упал с ее души, ибо до этого она не понимала причины своей тоски.
Тоска мучила Брайони тем сильнее, что ее корни были неведомы ей, а теперь она могла горевать, все понимая, с открытыми глазами, и это было своего рода бальзамом на рану, щемившую ее душу. Ей было тяжело рассказывать о том периоде, когда она жила с Честерами, и Джим не стал расспрашивать ее. Они оба понимали, что она считала себя и вправду женой Фрэнка, и Джим хорошо сознавал, что она переживает из-за этого обмана. Ему лишь хотелось сохранить жену от новых переживаний.
Он перевел разговор на рассказ о себе и описал собственное отчаяние, когда не смог отыскать ее следов в ту страшную грозовую ночь. Лишь единожды он обмолвился о том, что произошло между ними в таверне «Тин Хзт», когда она убежала от него в ту бурю. Он убедил ее, что никогда не был любовником Руби Ли и что со дня знакомства с Брайони у него не было ни одной другой женщины. А то, что он сказал ей на этот счет в ту жуткую декабрьскую ночь год назад, имело целью досадить ей. Он описал ей все отчаяние и тоску, испытанные им в период многомесячных поисков, надежду, что найдет ее, и последующее разочарование, когда решил, что скорее всего ее нет в живых. В своем изложении Джим не пропустил ни единой детали до того момента, когда случайно увидел ее на холме, выходящем на залив. При этом он обнял ее и целовал с тем же упоением, что и в тот чудесный день, не оставив в ее душе ни капли сомнения в силе своей любви.
Некоторое время они сидели у огня, пожирая друг друга глазами, нежно прикасаясь и поглаживая друг друга, наслаждаясь тем, что они наконец вместе. Затем Джим заговорил, зарывшись лицом в волосы жены:
— Когда мы решим уехать отсюда, мне бы хотелось вернуться в Трайпл Стар, моя куколка. Я знаю, что Дэнни и Росита больше всего на свете мечтают, чтобы ты вернулась домой.
Брайони, лежавшая в его объятиях, села и взволнованно, с зарумянившимися в отблесках огня щеками заговорила:
— Как же я скучаю о них! О да, конечно, мы вернемся туда. Только соберем вещи — и в путь. Я полюбила эту хижину, Джим, но ведь Трайпл Стар — наш дом.
Он хмыкнул.
— Я очень надеялся, что ты этого захочешь. А что ты думаешь насчет того, чтобы жить там семьями? Дело в том, что, перед тем как я уехал, Дэнни казался здорово увлеченным племянницей Дюка Креншо. Полагаю, он уже решился и женился на ней.
— Дэнни? Женился? — Ей потребовалась минута, чтобы переварить эту потрясающую новость, а затем она пришла в восторг: — Господи, ну, конечно, мы объединимся с ними на ранчо! Ведь твой отец оставил его вам обоим! Скажи, что собой представляет эта племянница Дюка. Она хороша собой? Славная? Она будет для Дэнни хорошей женой?
Джим растерянно пожал плечами.
— Сказать по правде, я чувствовал себя в то время слишком несчастным, чтобы обратить на это внимание. Но, полагаю, старина Дэн не ошибется, — продолжал он задумчиво. — Понимаешь, Брайони, мне не просто было поселиться на ранчо. Но когда я обжился там, здорово полюбил наш старый родительский дом. Если не считать того, что без тебя он стал мне не мил. — Джим обхватил ладонями ее лицо. — Я уже говорил тебе в свое время, что никогда не отпущу тебя и что найду тебя даже на краю света. — При этом он удрученно покачал головой. — Тогда я даже не думал, что ты дашь мне шанс доказать это, моя куколка.
Брайони засмеялась.
— Да и я не думала. — Затем ее лицо посерьезнело. — Джим, есть одно дело, которое мне нужно выполнить, когда мы поедем домой… еще до того, как мы доберемся до Трайпл Стар.
Он поднял бровь, и она торжественно продолжила:
— Я хочу найти кочевье старого вождя Два медведя. Я должна вернуться к шайенам и рассказать им, что случилось: что Быстрый олень храбро погиб, пытаясь спасти меня, и что все остальные были истреблены на ночевке.
— Брайони, наверное, они послали своих разведчиков, — мягко ответил Джим. — Должно быть, они нашли их тела и поняли, что произошло.
— Даже если это так, мне нужно посетить их. Два медведя был для меня отцом, Джим, даже большим отцом, чем Уэсли Хилл. А Женщина-антилопа подарила мне то одеяло, она мать Быстрого оленя и обращалась со мной как со своей дочерью. Мой долг найти их… объяснить, что случилось, отдать дань уважения и памяти тем, кто погиб. Мне трудно объяснить это, но я чувствую в душе, что это моя обязанность. Если ты не захочешь поехать со мной, то я съезжу одна и вернусь в Трайпл Стар, как только выполню свой долг.
— О нет, так не пойдет! — Он снова обнял ее. — Больше ты не покинешь меня. Я никуда не отпущу тебя, тем более — в самый центр прерии.
— Ну, — задумчиво ответила девушка, подперев щеку пальцем. — Я, конечно, могла бы это сделать, ибо шайены научили меня всему, что требуется для выживания в прерии. И потом я знаю, где их искать…
— Брайони, — предупреждающе сказал Джим, и в его голубых глазах сверкнул грозный огонек. — Не дразни меня. Еще слово, и я поколочу тебя.
— И, кроме того, — продолжала она, делая вид, что не слышала его угрозы, но с озорной искоркой в глазах, — если ты волнуешься по поводу встречи с шайенами, то не нужно волноваться, так как я не дам им причинить тебе вреда. Я дочь цисцистас, и они никогда не тронут ни меня, ни моего спутника. Ты будешь в полной безопасности.
— О, неужели? Какой стыд, что я не могу сказать того же! — Тут Джим схватил жену, не обращая внимания на ее попытки вырваться. — Вот ты и дождалась. — Он положил ее поперек своих коленей и звонко шлепнул чуть пониже спины. Брайони опять попыталась освободиться, но он перевернул ее на спину и прижал к полу, зажав руки в запястьях железной хваткой. — Для твоей информации, querida. Я вовсе не боюсь встречи с шайенами, и мне хотелось бы сказать им несколько теплых слов в благодарность за гостеприимство, проявленное ими в отношении моей беспокойной и недостойной жены!
— Беспокойной! Недостойной! — Она перестала бороться и спокойно лежала, глядя на него с показным возмущением. — Только что ты говорил, что я единственная женщина, которую ты когда-либо любил! А теперь ты осмеливаешься называть меня беспокойной и недостойной?
Он хмыкнул.
— Я не хочу, чтобы у тебя распухла голова.
— А почему бы и нет? Она будет хорошо смотреться на фоне моего распухшего живота.
— Что?!
Пораженный ее тирадой, Джим отпустил жену. Она села, и довольная улыбка осветила ее милое лицо.
— Ну, ведь ты слышал, что я сказала, — мурлыкала она, откидывая назад упавшую на лоб прядь волос. — Я собиралась сказать тебе об этом весь вечер, но так и не собралась. Да, моя любовь, у нас будет ребенок.
— Когда ты узнала? — пораженно спросил он. — Почему ты ни словом не обмолвилась об этом раньше?
— Я заподозрила это всего несколько дней назад. Я даже не уверена полностью и сейчас, — призналась девушка, но Джим не дал ей договорить.
— А я уверен, — твердо сказал он взволнованным тоном. — Это должно быть именно так.
— Я тоже так думаю, — шепнула она, и ее радость отразилась в изумрудных глубинах глаз. — О Джим, я в положении! И у нас будет ребенок! Он или она родится на Трайпл Стар. И тогда у нас будет все, чего мы всегда хотели — наш дом, наши дети, наша совместная жизнь!
— Все, чего я хотел, — это ты, — хрипло произнес Джим. — Моя куколка, моя единственная любовь.
Затем он подхватил ее и понес в спальню, и на этот раз в отличие от того, как это было в их первый день в этой хижине, у нее не было ни малейшего желания останавливать его. Она обвила руки вокруг шеи мужа и целовала его со всей нежностью своего женского сердца и с таким желанием, которое невозможно было заглушить. Он раздел ее, а она его, и они согревали друг друга своими телами в эту холодную декабрьскую ночь. Он нежно уложил ее в постель. Тепло, зародившееся в Брайони, когда он прильнул к ее губам, быстро разгорелось в пламя. Он гладил эбеново-черные волосы, струившиеся вдоль ее обнаженной спины, прижимаясь к ее податливому телу. Их тела двигались в едином ритме, она поглаживала бугры его мускулов, и их сердца бились синхронно. Ьрайони постанывала и все крепче прижимала его к себе.
Прикосновение его рта к ее соскам возбудило их так, что они превратились в твердые, жесткие бугорки, а его руки скользнули ниже и довели ее страстное желание до белого каления. Он подвел ее к пику страсти и утолил ее только тогда, когда его мужская плоть оказалась глубоко в ее чреслах и погружалась в них вновь и вновь, пока не последовал обоюдный взрыв, горячей волной разлившийся по их жилам. Они соединились в пламенном союзе, после чего лежали бездыханными и изнуренными. Так в молчании прошло несколько минут.
— Джим. — Брайони прильнула поближе к его плечу, и ее волосы шелком прошлись по груди мужа. — Дай мне обещание.
— Что угодно, querida.
— Не допусти, чтобы мы когда-нибудь расстались. — Ее голос дрожал, когда она повернула к нему лицо и заглянула прямо в глаза. — Я не вынесу этого. Ты мне так нужен.
— Клянусь. — Голубые глаза проникновенно и живо всматривались в изумрудные огоньки. — Мы будем вместе до конца наших дней. Если только, — добавил он, приглаживая ее волосы, — ты не решишь, что снова хочешь оставить меня, и тогда я дам тебе очень хорошую взбучку и…
— Не беспокойся, — смеялась жена, целуя его в кончик носа. — Не решу.
Они не могли оторвать глаз друг от друга, а месяц играл лучистыми серебряными бликами, проникавшими через щели ставней. Теперь у них было много времени для любви и нежности, для ласки, для того, чтобы лелеять друг друга и излить душу. Перед ними простиралось счастливое будущее, такое же безграничное и великолепное, как равнины и горы американского Запада. Вместе они преодолеют все препятствия и не дадут угаснуть прелести любви, которую чуть не потеряли, но вновь обрели, еще более щедрую, чем до того. Вместе они наполнят любовью каждый день и каждую ночь.
Эпилог
Жаркие лучи августовского солнца проникали в гостиную дома на ранчо Трайпл Стар, купая комнату и всех присутствующих в золотистых бликах. Были слышны веселый смех и звон бокалов. Сладкое вино утоляло жажду, порожденную знойным летним днем. Через открытые окна гостиной ветерок доносил тонкий и бодрящий аромат техасского разнотравья и васильков. От плотного, густого воздуха было душновато. Но, несмотря на августовскую жару, в гостиной царила атмосфера праздника. Своим низким баритоном Дэнни Логан исполнял в импровизации песню, в которой часто повторялись слова «моя славная малютка из Техаса». На фоне шумного смеха и аплодисментов, которыми Дэнни наградили за это пение, слышалось детское гуканье. Дэнни наклонился и поднял крошечную девочку высоко в воздух. Стоявшая подле него Ребекка сказала ему с улыбкой:
— О Дэнни! С чего это она так обожает тебя? А теперь хватит ее тискать, отпусти ее на пол. Посмотрим, пойдет ли она к Брайони.
Дэнни подчинился и поставил девочку на ее малюсенькие, но крепенькие ножки. Джулиет Логан посмотрела на маму и уселась на полу рядом. Ее бледно-розовые юбки аккуратно улеглись складками вокруг нее, а тонкие ручки поднялись вверх, как бы приветствуя близких.
— Ну, давай, Джулиет, иди к маме! — позвала Брайони, и улыбка осветила ее прекрасное лицо. — Иди, Джулиет! Я поймаю тебя, дорогая!
И маленькая девочка, черные, как смоль, волосы которой украшали розовые бантики, неуверенно сделала шаг. Росита ахнула, а Дэнни издал ободряющий возглас. Ребекка наклонилась вперед, сцепив руки.
Джулиет боязливо покачалась на месте, а затем резким движением выставила вторую ногу вперед. И в мгновение ока кувырнулась на протянутые руки матери.
Столпотворение, происшедшее в связи с этим подвигом, привело к тому, что девчушка широко раскрыла свои ясные глазки и удивленно воззрилась на окружавших ее взрослых. Она тут же зарылась лицом в ложбинке на плече у матери, но, когда из общего шума голосов выделился голос отца, девочка подняла голову и с обожающим взглядом повернулась к нему.
Техас Джим Логан стоял подле Роситы, и его худое лицо было озарено улыбкой. Он наблюдал за первыми шагами дочери с безграничной гордостью. В этот день, десятого августа, они отмечали первый день рождения Джулиет. Сколько радости она принесла в этот дом за этот год! Поглядывая то на дочку, то на мать, он испытывал беспредельную гордость и удовлетворение. У него было все, чего только можно пожелать. Он столько лет был один, переезжал из города в город, кочевал, преследовал, вел суровую, одинокую жизнь. А теперь у него были дом, семья, потрясающей красоты жена, нежная, как мякоть персика, дочурка. Он мог поклясться на Библии, что не заслуживает такого счастья. Но каждый день он прилагал все усилия, чтобы сделать их счастливыми, ибо Брайони и маленькая девочка, подаренная ему женою год назад, были его сокровищами, его жизнью, и само их существование наполняло его сердце невыносимой радостью.
— Предлагаю тост за мою дочь! — протянул он, высоко подняв стакан. — За Джулиет, дитя Техаса, дочь прерий, принцессу всего американского Запада!
Брайони посмеялась над гордыней мужа и прижала девочку к себе. Она уткнулась губами в мягкую щеку дочки и что-то ей шепнула, отчего чудесные темно-синие глаза малютки весело заиграли. Затем Брайони улыбнулась Джиму, а он шагнул к ним и встал на колени возле ребенка.
— Ну ладно, а теперь у нас с мамой для тебя есть подарок, — сказал он Джулиет, попавшей из рук матери в его объятия. Он улыбнулся и посадил девочку к себе на плечи. — Пошли поглядим, что ждет во дворе мою веселенькую ковбоечку.
И они все вместе двинулись к выходу — Росита, Дэнни, Ребекка и Брайони. Джим с девочкой на плече возглавлял процессию. Джулиет все время заливалась колокольчиком и восторженно цеплялась за его густые каштановые волосы. Когда он вошел в кораль и посадил ее на пони, все зааплодировали.
Брайони внимательно следила, как Джим придерживает дочурку, сидящую верхом на пони, и водит животное по коралю. Ее глаза сияли счастьем; она любовалась обоими: высоким, сильным мужем и маленькой хрупкой дочерью. Дороже их у нее не было ничего на свете.
В облике Джулиет бросались в глаза черные, как смоль, волосы, тонкие черты, унаследованные от матери, и живые голубые глаза и твердая решимость — от отца. Последняя была настолько очевидна, что Брайони не могла удержаться от смеха, когда ее собственная малютка иногда смотрела на нее таким же гневным взором, какой бывал у Джима, если он сердился. Естественно, Джулиет, помимо этого, отличали унаследованные от матери задор, упрямство и жизнестойкость. Она была веселой девчушкой, бесстрашной и лукавой. Глядя на маленькую наездницу и Джима, склонившегося к ней, Брайони ощутила, как влага на минуту затуманила ей глаза, и подумала о том, какое счастье, что они есть у нее. Теперь у нее было все, о чем она когда-либо мечтала. Все заботы, печали и тревоги, обуревавшие ее в жизни, стоили того, ибо теперь у нее были они — Джим и Джулиет — две любимые души.
Был чудесный солнечный день. Нельзя было не упиваться смехом-колокольчиком счастливого ребенка. Когда наступил вечер и на прерию спустилась тьма, Брайони уложила девочку в прохладную постельку. Наклонившись поцеловать дочку в щеку и пожелать ей спокойной ночи, она улыбнулась, увидев, что Джулиет крепко держит в своем кулачке маленькую лошадку, давным-давно вырезанную Джимом из дерева.
— Я люблю тебя, — шепнула Брайони, откидывая черную прядь волос со лба ребенка.
Джулиет улыбнулась во сне и счастливо вздохнула, как это делают спящие дети.
Брайони прошла через холл в хозяйскую спальню. Мягкий свет лампады освещал просторную комнату, отражаясь на большой медной кровати, атласном покрывале и серебристой рамке фотографии, стоявшей на туалетном столике у открытого окна. Все еще улыбаясь, она закрыла за собой дверь спальни, задаваясь вопросом, куда поде-вался Джим. Не успела она сделать и двух шагов по спальне, как оказалась в железных объятиях мужа. Джим прижал ее к своей обнаженной груди. На нем были лишь брюки; плечи и загорелый до бронзы торс в золотистом свете лампады отливали цветом потемневшей меди. Его голос вызвал у нее прилив необъяснимого волнения.
— Представляешь ли ты хоть чуть-чуть, как я люблю тебя? — спросил он, нежно целуя ее и тем самым не давая ей возможности что-нибудь ответить.
Брайони млела, а сердце ее чуть ли не выскакивало из груди, как это было всегда, когда он был рядом. Их губы встретились, и ее руки скользнули на его шею. Их поцелуй был долгим и страстным. Когда Джим поднял голову, на его лице сияла улыбка, и он смотрел на нее блестящими голубыми глазами. Губами он приласкал ее волосы.
— У меня есть кое-что для тебя, моя куколка. Это не такое объемистое, как пони, подаренный нашей дочке, но мне почему-то кажется, что подарок все равно тебе понравится.
И он положил ей на ладонь маленькую бархатную шкатулочку.
— О, Джим тебе не нужно было… — начала Брайо-ни, но пораженно замолкла, когда открыла ее и увидела содержимое.
На бархате мерцали алмазы и гагаты ожерелья удивительной красоты. Такого она еще не видела никогда в жизни. С восторженным восклицанием она вынула его из шкатулки, восхищаясь изумительной огранкой камней и филигранным дизайном. Затем она увидела серьги из того же гарнитура и замерла от восхищения.
— Это что-то необыкновенное, — выдохнула она, не в силах оторвать глаз от сокровищ.
— Как и ты сама, моя куколка, — тихо проговорил супруг, притягивая ее к себе. — Ты, querida, — сокровище моей жизни.
Она закинула голову и посмотрела на него своими изумрудными глазами. С минуту они любовались друг другом, затем она обняла его за шею. Перед ее мысленным взором промелькнуло все, что они пережили, и открылись картины будущего счастья; она еще крепче обняла его.
— Как нам повезло, Джим, ведь правда? — шепнула жена. — Очень, очень повезло.
— Думаю, да, — согласился супруг, прижимая ее к груди.
Его глаза потемнели до оттенка блестящего кобальта, когда он нес Брайони к ожидающей их медной кровати. Через открытое окно неожиданно донеслось воркование горлинки, возвращавшейся на свое гнездо. В прохладных, пропитанных ароматом трав сумерках едва можно было различить улыбку Брайони.
— Какая прелестная песенка, Джим, а? — пробормотала она и нежно пригладила шевелюру мужа. — Песенка для любящих сердец. Для нас с тобой, Джим…
— Согласен. — Он крепко обнял ее за талию. — Именно для нас.
До рассвета было еще далеко. Перед ними разворачивалось будущее, и они были готовы с радостью встретить его, ибо не сомневались, что оно сулит им счастье и любовь.