Григорьев Аполлон Александрович. Григорий Шелихов

- Аа-а! Слыхивал о таком и давно ждал случая познакомиться, чтобы
от самого проведать о прохождении Восточного океана, яко Моисей по дну
Красного моря пешеходяща! Чем, ваше... - запнулся Селивонов, не желая
сказать обычное, купеческому званию приличествующее слово
"степенство", - чем, ваше здоровье, - улыбнулся он, - могу быть
полезен мореплавателю в канцелярии игемона?
Сказал это Селивонов добродушно, даже дружески, как бы приглашая
посетителя к откровенности и доверию.
Селивонов был известен как пламенный патриот родины и золотого,
по его выражению, дна этой родины - Сибири. По страстной привязанности
к своему неустроенному краю, столь нуждающемуся в любящих его людях,
Селивонов отказался покинуть Сибирь, когда его благодетель и учитель,
предшественник Якобия на посту иркутского губернатора, выдающийся
русский географ Федор Иванович Соймонов был вытребован Екатериной II в
столицу сенатором и советчиком по сибирским делам.
- Здесь, на месте, я буду полезнее вашему превосходительству.
Во-время донесу и справку без лицеприятия подам, - твердо отклонил
Селивонов настояния своего благодетеля, целуя руку девяностолетнего
старца, которого выехал провожать до перевала через Уральский хребет.
Селивонов дослужился до немаловажного в Сибири чина статского
советника. При Соймонове Селивонов, в интересах родного края, переехал
из Тобольска в Иркутск и продолжал здесь службу "под Якобием". Якобия
он считал самодуром и знал, что тот давно уже окостенел в
воспоминаниях о своей молодости при дворе Анны Ивановны. Блеску этого
двора Якобий способствовал как собственным "итальянским" оркестром из
русских крепостных, так и ревностным исполнением должности
церемониймейстера в тех грубых и немецки безвкусных празднествах и
развлечениях, которым предавались царица и ее фаворит Бирон. Якобий,
избавившись при Селивонове от непосильного для себя труда вникать в
беспокойные дела огромного края, так уверился в великом уме и
преданности своего правителя дел, что подписывал подаваемые
Селивоновым бумаги не читая. Капризничал редко и только в тех случаях,
если его "отрывали от дела". А дело у Якобия было одно-единственное -
репетиции оркестра, когда он, держа смычок деревянными пальцами,
пиликал на скрипке, пытаясь под льстивые восклицания вертевшегося
около него маэстро Реббиа передать музыкантам воздушную мягкость особо
нравившейся фиоритуры.* (* Сложные орнаментальные украшения мелодии,
обязательные в музыке XVIII века)
- Чем же я, Григорий Иванович, в нужде твоей пособить могу? -
спросил Селивонов, выслушав с интересом пространный рассказ Шелихова и
о плавании в Америку, и о вывезенном оттуда богатстве, и о ссоре при
дележе промысла с компанионами. Мореход не преминул расписать и
перспективы, раскрывавшиеся перед Россией и в особенности Сибирью.
- Приморской страной станет наша Сибирь, над самым большим морем
вселенной! - убежденно заключил Шелихов свой рассказ.
- Исполать, ваше здоровье! Тогда и ты к королям в кумовья
влезешь, голой рукой тебя не возьмешь, - усмешливо отозвался
Селивонов. - Выкладывай до конца начистоту, ко мне за какой,
надобностью пришел, Григорий Иванович?
- Токмо до престола с обидою моей помогите дойти, псов
компанионов моих уймите... Мне срока не осталось: как вскроется Лена,
беспременно, пока я делу хозяин, в Охотске должен быть - "Святителей"
за море с припасами вырядить, чтоб людей, на Кыхтаке мной оставленных,
от гибели избавить, а там... там видно будет, - сказал Шелихов и
поставил на стол изрядный пакет, завернутый в кожу и перевязанный
бечевой.
- Это что? Зачем поспешаешь? - нахмурился Селивонов, думая, что
Шелихов, по купеческому обыкновению, подносит ему авансом "посулы",
общепринятые в сношениях деловых людей с властью.
- Единственное достояние, коему я хозяин, чем должен любезному
моему отечеству и чего никогда сполна оному заплатить не могу... Здесь
все, Михаил Иванович! - перевел дух Шелихов, укоряя себя за то, что по
совету Натальи Алексеевны, встречавшей Селивонова в доме деда, пришел
к большому чиновнику с пустыми руками. - Вот все, что я приобрел в сем
путешествии, какие замечания учинил и сделал распоряжения...
Суровость с лица Селивонова сошла, он внимательно посмотрел на
смущенного морехода и с интересом начал разбирать пачку документов,
читая вслух:
- "Журнал плавания"... "Карта плавания"... "План островам"...
"План крепостям"... "Наставление по отбытии моем за общей нуждой в
Охотский порт оставленному со властью хозяина над всеми трех судов
компании нашей российскими людьми главному правителю Константину
Алексеевичу Самойлову"... "Записка, какого роду план быть должен в
рассуждении торговли с англичанами"... - Тут правитель канцелярии
тонко усмехнулся: - Здорово вонзил: "дабы других наций подданные не
могли входить в пользы, отечеству нашему принадлежащие"! Умно делаешь,
Григорий Иванович, что писанием многотрудным не поленился первородство
наше на земле неведомой закрепить. Непреложное свидетельство трудов и
доблести российской потомству оставляешь! - крякнул Селивонов. - На
неделю чтения хватит, чтобы вникнуть...
- Мои труды довольно вознаграждены будут, когда из сего может
последовать польза обществу! - скромно отозвался Шелихов, не без
задних мыслей приняв такое полное и лестное признание своих
мореходческих заслуг. Он понимал, что это первая и важнейшая ступень к
силе, славе и богатству.
- Добро, добро! Разберусь, - заключил Селивонов. - Даю тебе
роздых, чтобы "Святителей" твоих поскорее отправить в Америку для ради
спасения пребывающих там русских людей. Ну, а для спокойствия в твоих
делах, дабы компанионы тебя без тебя не женили на пустой суме, -
проговорил он с усмешкой, но внушительно, - подай сей же час прошение
совестному судье иркутскому Петру Яковличу Резанову. Проси разобрать
твое дело человеколюбиво и с отвращением от угнетения. До решения же
на амбары с промыслом печати наложим... Распоряжение на это от имени
его превосходительства я изготовлю. Будешь впредь советов моих
держаться - в Петербург тебя отправлю и в люди выведу... До
свиданьица, ваше здоровье!
Григорий Иванович не чувствовал под ногами земли, когда
возвращался домой. В мыслях его была Наталья Алексеевна, ее сияющие
радостью глаза, с которыми она будет слушать его рассказ о торжестве,
доставленном ему забавной выдумкой о спасенных скрипках
самодура-губернатора. "Кто умен, все угодья в нем", - самодовольно
думал Шелихов о себе, оправдывая поступок, вызвавший насмешки Натальи
Алексеевны. Неприятны же мысли о наказании, понесенном злополучными
музыкантами, как бы оплатившими своими спинами вмешательство в его
дело Селивонова, смягчались сомнительным утешением горькой народной
мудрости: не за то Сеньку бьют, что краюху съел, а за то, что укрыть
воровства не сумел.
Печати совестного суда, наложенные на амбары по красноречивому
прошению Шелихова о пересмотре кабального договора, испугали Голикова
и Лебедева. В этом они усмотрели прежде всего утрату расположения
властей к себе, а стало быть, и к своей дальнейшей откупной и торговой
деятельности. Селивонов в подписанном губернатором распоряжении
обстоятельно указал на многочисленные нарушения, допущенные
компанионами в оснастке и снаряжении отправленных в плавание судов,
отчего мореходы "в поисках выгод отечеству и прославления имени
российского не токмо достоянием, но и животом своим поплатились".
- Мошенник Гришка под сильную руку встал, того и гляди как бы
вовсе по миру не пустил! - возмутился Голиков и первым пошел на
уступки, вспомнив, как его дядюшка, Иван Иванович Голиков, курский
купец, занимавшийся винными откупами, был осужден за злоупотребления
на ссылку в Сибирь. Помилованный по случаю открытия в С.Петербурге
памятника Петру I, он дал клятву написать историю царствования Петра и
уже выпустил первые 12 томов "Деяний Петра Великого", большое собрание
разных архивных документов, писем и сказов о Петре.
- Это только вообразить себе надо, - говорил Иван Ларионович с
трусливым отвращением, - двунадесять книжищ... бр-р!
Судьба умного и хитрого дядюшки, искупающего былые грехи откупа
таким тяжелым и предосудительным для купца трудом, страшила Ивана
Ларионовича Голикова. Он разошелся с упершимся на своем Лебедевым и
заслал к Шелихову людей для переговоров об условиях как примирения,
так и будущего полюбовного использования американской землицы.
Но Шелихов, поняв, какая выгода проистекает для него из разрыва
между старшими компанионами, не торопился соглашаться и обдумывал план
учреждения компании по примеру известных ему купеческих объединений
Ост-Индской и Голландской компаний. Стихия моря и превратности
плаваний захватили морехода, он добивался не столько увеличения своей
доли в разделе промысла, сколько передачи ему в собственность хотя бы
кораблей, с которыми вышел в плавание. Обладая кораблями, он укрепляет
свою позицию и сохраняет первое место за рулем любой компании в
будущем.
Понимала это и Наталья Алексеевна.
- Кто лебедями белокрылыми владеет, тот и хозяин американской
земле. Не ищи денег, Гришата, требуй корабли. Голиков и Лебедев от них
отступятся легше, чем от денег, - с мужским вкусом и деловым чутьем,
не свойственным купеческим женам, поддерживала она Григория Ивановича.
В начале мая Шелихов с припасами - прядевом на неводы, свинцом,
бисером, с цветными бусами, с чугунной посудой, с комплектом
скупленных ружей и несколькими бочками пороху, достать которые можно
было только в Иркутске, - перебрался в верховье Лены, на Илимские
белки, к солеварням Усть-Кута. Здесь он думал закупить драгоценную на
Кыхтаке и в американской земле соль. А в середине мая, не дождавшись
вестей о вскрытии Лены под Якутском, торопясь в Охотск, чтобы пораньше
отправить корабль в Америку, мореход, не считаясь ни с какими
опасностями путешествия, на неуклюжей шняке, с прямым парусом и двумя
"чердаками" на носу и на корме - укрытием от утренней свежести, -
ринулся к Якутску.
Яркое солнце арктической весны светило урывками, каждые два-три
дня сменяясь снегопадами. Снег выпадал обильными пушистыми хлопьями,
застилая видимость реки мягкой мглой.
Вслед за несущимся в Ледовитое море льдом, вместе с
выкорчеванными половодьем вековыми кедрами и елями шняка чудом
проскочила "щеки" - высокие, отвесно нависшие известковые скалы,
образовывавшие узкие проходы, - пронеслась через грозный порог "Пьяный
бык" под Киренском, раскинувшийся на все русло реки, и снова помчалась
между "щеками" под Витимом и Олекмой. После двух остановок у далеко
отодвинутых весенним половодьем берегов, чтобы залатать пробитое дно и
потрепанные бората, безумная шняка Шелихова причалила к Якутской
пристани.
- Полоумный, прости господи! - встретили морехода якутчане,
высыпавшие на берег в зимних одеждах. - В такую-то пору да на таком-то
судне!..
Но Шелихов только отмахнулся от них.
- Отстаньте, лежебоки!..
В сопровождении ватаги своих гребцов и работных, гогочущих в
предчувствии отдыха и горячих щей в теплой избе, Шелихов направился к
просторному дому Луки Ивановича Шебалина.
Луку Ивановича Шелихов считал в числе немногих своих друзей из
купечества. С ним в компании Шелихов на утлом коче "Святой Павел"
десять лет назад совершил первое свое морское плавание, от Камчатки до
Курильских островов.

2

Под Полярным кругом полноводная Лена начинает капризничать, она
прячет маточное русло в бесчисленных кольцевых протоках, угрожая
пловцу множеством безыменных и именных островов, размеры и очертания
которых после каждого половодья изменяются неузнаваемо. Якутск, или
Ленский острог, - так называли этот городок русские люди, осевшие на
реке Лене в начале семнадцатого столетия, - расположился на холмах
левого берега главной Корабельной протоки.
Ровесник больших городов за океаном - Бостона, Филадельфии,
Нью-Йорка, - Якутск рос медленно и туго. Высокие деревянные стены, а
местами и просто частокол с десятком шатровых башен пушечного боя
окружали четыре-пять сотен деревянных изб. Каждые пять лет Якутск
выгорал наполовину или дотла и заново отстраивался руками "ермацких
детишек", из среды которых вышли отважные русские землепроходцы
семнадцатого века: Семейка Дежнев, Михаил Стадухин, Василий Поярков,
Владимир Атласов. Руки этих людей каждый раз упорно подымали из пепла
городок. Сердца славных удальцов были всегда устремлены на морские
пути, и открыватели неведомых земель проходили из Ледовитого океана в
Тихий, на Камчатку, Курильские острова и северо-западное побережье
Америки.
На весь город было единственное каменное строение - гостиный
двор, с тесными лавками-норами местных и наезжих купцов. С башен
города в ясный морозный день было видно, как, позолоченные солнцем,
выступали на севере безыменные шапки верхоянских предгорий, откуда
жители острога постоянно ждали набегов воинственных чукчей и тундровых
якутов-кочевников.
Через горы отбросов и нечистот, отмечавших границы дворов
беспорядочно разбросанных изб, Шелихов со своей ватагой добрался до
дома купца Шебалина, поставленного в отличие от других домов острога в
два этажа, причем нижний, с подслеповатыми оконцами, затянутыми
оленьим пузырем, едва выглядывал из земли.
У крыльца стояли долгие колымские нарты, а на приколе около нарт
расположилась упряжка - девять крупных псов, свирепость которых
подчеркивали редкие в собачьем роду белые глаза, характерная
особенность лучших на севере ездовых собак колымского помета.
Псы без лая вскочили, ощерились и, сверкая волчьими клыками,
сбились в кучу, как бы предупреждая о том, что прохода в избу, где
сидит их хозяин, нет.
- Вот удача! Знакомые песики, у Луки Иваныча Баранов гостюет, -
обрадовался Шелихов, останавливая своих ватажников, растерянно
искавших глазами вокруг себя кол или палку. - К Александру Андреевичу
белоглазые волки все равно никого в избу не допустят, я-то их знаю...
Эй, хозяева! - крикнул Григорий Иванович.
Выскочившая на крыльцо кортомная девка-якутка ничего не могла
поделать с псами. Они не обращали внимания на ее окрики, пока на
крыльце не появился в сопровождении хозяина дома владелец упряжки
Баранов, сухой и бледный человек среднего роста. В острых глазах его
искрилась веселая насмешка.
- Григорий Иваныч, каким ветром тебя занесло? - приветствовал он
морехода. - Входи, входите, не тронут, - сказал Баранов, бросая
довольный взгляд в сторону мгновенно унявшихся псов. - Лежать,
Добрыня! - прикрикнул он на недоверчиво заворчавшего вожака упряжки.
- Вниз, в трапезную, в трапезную, с дороги, чать, голодны и
холодны, - пропускал мимо себя гостей Лука Иванович Шебалин. - Для
встречи гостя дорогого Александра Андреевича у меня и пельмеши мясные
и рыбные, и гуси-лебеди, и рыбка всякая, а тут бог вдвое радости
послал - Григорий Иваныч, сердечный друг, с добытчиками своими
прибыл... Эй, хозяйка, встречай гостей! - весело суетился Шебалин.
В полуподвальном этаже дома ватажники Шелихова покрестились на
невидимые лики угодников, занимавшие восточный угол трапезной, и
уселись за огромный длинный стол.
- Кушай, пей, гости столичные иркуцкие, да не судите, ежели, на
отшибе живучи, не угодили в чем! - ласковым баском гудел Шебалин,
обходя стол с баклажкой морошковой настойки, не зная, чем еще
потчевать нежданно нагрянувших гостей. - Пой, пляши, дым коромыслом!
На сей земле одночас живем, братцы... Гу-ля-ай! - радостно сиял
захмелевший хозяин.
Шелихов был необычайно рад встрече с Барановым, купцом-кочевником
исконного русского типа. Следуя своей страсти к передвижению и новым
дорогам, Баранов заложил несколько факторий среди отдаленнейших
народцев Сибири - на Чукотском полуострове и ниже - на берегах
своевольной в горах реки Анадырь. В давних разъездах по Чукотке и
Камчатке Шелихов убедился, каким уважением и доверием пользуется имя
Баранова.
Несколько лет назад Баранов в компании с немцем Лаксманом,
"минералогическим советником кабинета ее величества", основал в
Иркутске первый в Сибири по времени стекольный завод. Перед самым
отъездом из Иркутска Шелихов между делом узнал, что Лаксман, ссылаясь
на постоянное отсутствие Баранова и какие-то неупорядоченные между
ними денежные счеты, возбудил в канцелярии генерал-губернатора дело о
передаче ему завода в единоличное ведение.
- Дело решенное, Александр Андреевич, из верных рук знаю! -
сказал Шелихов, отставляя чашку с настойкой. - Заведение твое отдал
немец Якобии немцу Лаксману. Невмоготу нам, русским людям, с немцами
дела вести. Бить мы их бивали и побьем еще, если надрбно будет, а в
коммерции немец нас кругом пальца обведет... Не серчай на меня за
докучную весть, а только через нее господь бог нас одной веревочкой
связал...
- Так уж и связал? - улыбнулся Баранов.
- Связал, крестом клянусь, навек связал! - горячо воскликнул
Шелихов. - Наслал на тебя и связал: такой человек, как ты, Александр
Андреевич, позарез мне в Славороссии нужный...
- Где?..
- В Слав... в Америке, говорю я, нужный! - поправился Шелихов.
- В Аме-ри-ке! - разочарованно протянул Баранов. - Чужая сторона
и уж мне-то вовсе не нужна, а я думал, ты новую землю открыл и зовешь
Славороссией... Это бы подходяще!
- Да оно так и есть, - горячо подхватил мореход и сбивчиво стал
объяснять, что это такая страна, которой еще нет, но которая будет,
если они возьмутся наладить в ней жизнь...
Разгоряченный вином, Шелихов вдруг почувствовал, что,
оказывается, и он-то еще неясно представляет, чем может быть для
России и для него открытая земля. Баранов это понял и примирительно
сказал:
- Ты, однако, Григорий Иваныч, и сам в этом деле до толку не
добрался. Дай срок, сбегаю на свои магазины по чукчам и корякам, тогда
подумаю, как с дельцем твоим быть... Идут слухи, что приказчики мои
водкой среди немаканых зашибать стали, нарушили мой запрет - и вот
разметали пьяные чукчи мои склады. Все добро безденежно растащили. А
тут и Лаксман, говоришь ты, завод присвоил. Выходит, нищим я стал -
яко благ, яко наг, яко мать родила...
- Я за деньгами не постою, - вставил Шелихов. - Деньги... что
деньги - тьфу! Проси, чего хочешь,- не пожалею...
- И по мне не в деньгах порог соглашению, - продолжал Баранов. -
Но на старости лет внаймы идти неохота, по чужой дудке плясать...
- Александр Андреич! - с упреком замотал головой Шелихов. - Ты ли
меня не знаешь?
- С тобой, Григорий Иваныч, верю, не разминемся, а уж купцы,
компанионы твои, иркутские тузы Голиков, Лебедев - бр-рр! Эти мне руки
свяжут...
- Я делу хозяин! - выкрикнул заносчиво Шелихов. - Не они, а я их
свяжу, в мешок посажу и в море брошу!..
- Не хвались, воевода, на рать вставая, хвались с рати
вернувшись! - усмехнулся Баранов и поднялся из-за стола, - сказав: -
Пойду подушку ломать - со светом выезжаю, времени бы не упустить...
Раньше июня, даст бог, до Верхоянска по Яне зимниками добегу, переживу
лето там, а в сентябре, благословясь, на Индигирку, Колыму и дальше к
чукчам в Чукоцкую земельку и к юкагирам на Анадырь тронусь. Версты-то
немереные... Годочка через два-три, если жив останусь, вернусь в
Иркуцк из объезда, тогда, Григорий Иваныч, обо всем договоримся.
Баранов дружески потрепал морехода по плечу и, пользуясь тем, что
внимание хозяина и застольных гостей было отвлечено пляской и пением,
выскользнул из трапезной в верхние гостевые горницы.
Шелихов остался в раздумье за столом. Видно, нужны тысячи
"немереных верст" тундрового сухопутья, чтобы человек пробежал их и
убедился: да, никакого другого пути не осталось, как принять
предложение и перебраться через новые тысячи верст, и уже по океану, в
Америку.

3

Екатерина II давно лелеяла мечты о третьей столице империи -
Константинополе, с собственным внуком Костенькой на греческом
престоле. Это был мираж, которым трезвая немка позволила увлечь себя
Потемкину. Мираж этот ничего, конечно, не дал ей, но Россия после
Кучук-Кайнарджийского мира с Турцией оказалась наводненной греческими
беглецами. Близкий к трону, советник в политической игре самодержицы,
украинец Александр Андреевич Безбородко, достигший впоследствии высших
почестей в государстве за передачу секретнейших планов своей
покровительницы наследнику престола Павлу, превратил подаренный ему,
вельможе на правах феодала, бойкий украинский городок Нежин в
пристанище предприимчивых греческих изгнанников.
Один из таких пронырливых македонских выходцев Евстрат Иванович
Деларов расположил к себе имперского вельможу и с его помощью
докатился до Восточной Сибири. Этого Евстрата, а по русскому
просторечью - Истрата, потянуло в Сибирь золото, рассказы о нем. Но по
прибытии в Иркутск Деларов, оглядевшись, быстро сменил ориентацию в
поисках наживы. Золото, добываемое в глухой тайге личной отвагой и
бесстрашием одиночек-старателей, показалось уроженцу безлесной Греции
делом сомнительным и слишком опасным. На родине Деларов кормился
ловлей кефали и дельфинов в Ионическом море, а сейчас перед ним была
пушнина. И он сделал для себя вывод: промысел морского зверя у берегов
Камчатки и в заморских странах, найденных сибирскими промышленниками,
- вот то, что должно стать его истинным призванием, здесь именно и
путь грека к богатству! Рассказы о своем опыте и подвигах рудоискателя
находчивый македонец сменил теперь на еще более фантастические повести
о подвигах и опыте бывалого морехода Деларова Евстрата Ивановича. И о
чем бы он ни говорил, могло казаться достоверным, поскольку и в
рекомендательном письме самого Безбородко значилось: "В доверии к сему
человеку не ошибетесь и отменно обяжете принимающего участие в его
судьбе..."
Избрав себе новую дорогу, Деларов, естественно, обратился к
купцу-мореходу с предложением своих услуг, но не снискал доверия.
Впоследствии Селивонов, дальновидный и тонкий политик, внушил
Шелихову, что грек, как управитель русских поселений в Америке,
привлечет к этим поселениям симпатии самого Безбородко. А Безбородко
ведает канцелярией прошений на царское имя. Через эту канцелярию рано
или поздно предстоит пройти и Шелихову. Да и кто знает - может быть,
здесь откроются симпатии и самой государыни, особенно благосклонной к
босфорским верноподданным.
Так или иначе договор между Шелиховым и Деларовым был заключен
без согласования с компанионами. Деларов принял на себя обязанности
передовщика и морехода на время плавания, а по прибытии в Америку -
должность главного управителя, с жалованьем по три тысячи рублей в год
и долей в промысле в четыре валовых пая.
- Ежели, от чего боже сохрани, за присталью лошадей или же по
каким другим причинам вся следуемая в Америку кладь после Троицы, к
двадцатому числу июня, в Охотскую область не прибудет, разорви наш
контракт, Истрат Иванович, и считай, что, коль этого не сделаешь, не
премину на всю Сибирь непригодность твою ославить, - бесцеремонно
прервал Шелихов при своем отъезде в Охотск разглагольствования
Деларова об опасностях плавания в Эгейском и Черном морях. - Приравнял
свои лужи к Восточному океану! "Промедление смерти подобно", говаривал
великий государь Петр Алексеевич, а мне непременно сего лета надобно
подкрепить припасами компанию...

Заручившись содействием Селивонова на выдачу с охотских казенных
складов необходимого заморским поселениям провианта и снаряжения -
якорей, меди, смоленых корабельных снастей, - Шелихов не решился
доверить получение их по ордеру новоназначенному управителю. Шелихов
знал, с кем Деларову придется иметь дело в Охотске. Там Кох. Этот Кох,
можно не сомневаться, сумеет отправить самонадеянного грека за океан с
пустыми руками, а ордер с кляузной отпиской о причинах невыполнения
вернуть в Иркутск. Единственным виновником гибели русских людей,
оставленных на американских островах и материке, в глазах
современников и потомства останется тогда Григорий Шелихов.
Под влиянием этих мыслей, не считаясь с тем, что при тяжбе с
компанионами ему надо быть в Иркутске - собственное благосостояние его
висит на волоске, - Григорий Иванович решил бросить все и ехать в
Охотск, чтобы лично наблюсти за снаряжением "Святителей" и отправкой
корабля в обратное плавание. Деларов же, как условились, должен был
выйти спустя две недели, на спаде паводка Ему поручалась доставка
тяжелого груза, главным образом соли. Соль была заготовлена еще в
Усть-Куте. Ринувшись тогда по следам ледолома, Шелихов не рискнул ее
взять с собой, боясь подмочить и испортить, - достаточно труда и
усилий пришлось затратить на сбережение одного только пороха, зашитого
в кожаные мешки, втиснутые в двухпудовые бочонки.
До Охотска Шелихов добрался лишь в начале июня, преодолев
неистовую ярость и препятствия таежной и тундровой сибирской весны. В
Охотске он привел в порядок и спустил на воду простоявший зиму на
стапелях корабль. С нарастающим нетерпением мореход стал поджидать
человека, которому доверял свою открытую землю.
О прибытии Шелихова тотчас же узнал асессор Готлиб Кох, уже
утвердившийся в должности коменданта Охотского порта. Кох даже воссиял
от удовольствия - Шелихов опять очутился в его руках: надо уж теперь