Страница:
Настало время вступать им в супружество; королевна должна была отправиться в иноземное государство, и ее мать-королева дала ей в приданое очень много ценной утвари и украшений, серебра и золота, кубков и всякой казны – одним словом, все, что принадлежало к ее приданому, потому что она очень любила свою дочку.
Кроме всего этого старая королева отдала своей дочери и такую служанку в провожатые, которая должна была с нею вместе ехать и передать ее в руки жениха; каждой из них – и невесте, и камеристке – королева дала по коню.
Конь королевны звался Фалада и умел говорить.
Когда настал час разлуки, мать-королева пошла в свою опочивальню, взяла ножичек и порезала им пальцы, так что кровь из них закапала; на пальцы она наложила тряпочку, накапала на нее три капли крови, отдала дочке и сказала: «Милое дитятко, прибереги эти капли моей крови; они тебе в дороге пригодятся».
Так и распрощались они со слезами; тряпочку королевна спрятала к себе за пазуху, села на коня и пустилась в путь к своему жениху.
После часового переезда королевне очень захотелось пить, и она сказала своей камеристке: «Сойди с коня и зачерпни мне воды из ручья в тот кубок, который ты для меня захватила, мне очень пить хочется». – «Коли вам пить хочется, – отвечала камеристка, – так вы можете сами сойти с коня, приклониться к воде и пить, а я вам служанкой не намерена быть».
Королевну так мучила жажда, что она сошла с коня, приклонилась к воде ручья и стала пить, и не смела золотым кубком воды зачерпнуть.
Невольно вырвалось у нее восклицание: «Ах, Боже мой!» – а три капельки крови отвечали ей: «Кабы знала это твоя матушка, у ней сердце в груди разорвалось бы!»
Но королевна только запечалилась, не сказала ни слова и снова села на коня.
Так проехали они еще много верст; а день был жаркий, солнце палило, и вскоре жажда стала снова мучить королевну. Проезжая мимо реки, она еще раз позвала камеристку и сказала: «Сойди с коня и дай мне напиться из моего золотого кубка». Она уж на нее сердиться и не думала.
Но камеристка отвечала ей еще горделивее: «Коли хотите пить, ступайте и пейте, а я вашей служанкой быть не намерена».
Тогда сошла королевна с коня от великой жажды, приникла к текучей воде, заплакала и сказала: «Ах, Боже мой!» – а три капельки крови ей опять отвечали: «Кабы знала твоя матушка, у ней сердце в груди разорвалось бы!»
И между тем, как она жадно пила и к воде наклонялась, выпала у нее из-за пазухи в воду тряпочка с тремя капельками крови и понесло ее водою по течению, и она того в волнении своем не приметила…
А камеристка-то это видела и радовалась тому, что она теперь получила власть над королевной: лишившись трех капелек материнской крови, та становилась совсем слабою и беспомощною.
Когда она, вернувшись от реки, хотела опять сесть на своего коня, который звался Фалада, камеристка сказала ей: «На Фаладе следует мне ехать, а тебе на моей кляче», – и королевна должна была на это согласиться.
Затем камеристка приказала ей очень грубо, чтобы она сняла с себя королевское платье и надела ее, простое, и сверх того под открытым небом должна была поклясться, что она никому при королевском дворе ни слова не скажет о том, что они платьями обменялись; а если бы она не дала этой клятвы, то камеристка грозилась ее на месте убить. Но Фалада все это видел и все примечал.
И вот камеристка села верхом на Фаладу, а настоящая невеста на ее плохого коня, и так поехали они далее, до самых ворот королевского замка.
Там очень обрадовались их прибытию, королевич выбежал им навстречу, помог камеристке слезть с коня и вообразил себе, что она-то и предназначена ему в супруги.
Он повел ее вверх по лестнице в замок, а настоящая-то королевна должна была внизу дожидаться. Старый король тем временем смотрел из окошка во двор и заметил, какая она была тонкая, нежная и красивая; тотчас пошел он к невесте и спросил ее, что за особа с ней приехала и там во дворе осталась и кто она такова. «Я ее с собой на дороге прихватила, чтобы не одной мне ехать; дайте ей какуюнибудь работу, чтобы она не оставалась без дела».
Но у старого короля не было для нее работы, и он сказал только: «Есть у меня маленький мальчишечка, что гусей пасет, вот пусть тому помогает».
Мальчика того звали Кюрдхен, ему-то и должна была настоящая невеста помочь гусей пасти.
Вскоре после того ложная невеста стала говорить, молодому королю: «Милый мой супруг, прошу вас сделать мне маленькое одолжение». – «С удовольствием», – отвечал он. «Так вот, прикажите позвать живодера и отрубить голову тому коню, на котором я сюда ехала, потому что он мне очень досадил по пути сюда».
Так говорила она нарочно, а собственно-то говоря, опасалась того, что эта лошадь могла бы рассказать, как она обращалась в дороге с королевной.
Дошел и до настоящей королевны слух о том, что верный Фалада должен умереть, и вот она тайно обещала живодеру дать червонец, если тот ей окажет маленькую услугу.
В королевском городе были большие мрачные ворота, через которые она ввечеру и поутру должна была прогонять гусей. Вот под этими воротами она и просила живодера прибить голову Фалады ей на память. Так и пообещал ей живодеров помощник, отрубил верному коню голову и прибил гвоздем под мрачными воротами.
Рано утром, когда она с Кюрдхеном прогоняла гусей под воротами, она сказала мимоходом:
Висишь ты здесь, мой верный Фалада! – а голова ей отвечала:
Тогда она проговорила:
Пока он вернулся, королевна расчесала и прибрала свои волосы, и мальчику не досталось ни одного ее волоска. Тогда мальчик рассердился на нее и не стал с нею говорить; и так пасли они гусей до самого вечера, а затем отправились домой.
На другое утро, проходя под мрачными воротами, королевна сказала:
Висишь ты здесь, мой верный Фалада! – а Фалада отвечал ей:
Под вечер, однако же, когда они гусей пригнали, Кюрдхен пошел к старому королю и сказал: «С этой девушкой я не хочу больше гусей пасти». – «А почему бы так?» – спросил король. «Да она мне целый день досаждает».
Старый король стал расспрашивать его, чем она ему досаждает. На это Кюрдхен сказал: "Утром, когда мы с гусями проходим под мрачными воротами, а там лошадиная голова на стене повешена, она той голове говорит:
Висишь ты здесь, мой верный Фалада! – а голова ей отвечает:
Старый король приказал ему на следующий день опять гнать гусей с королевной, а сам спозаранок засел позади мрачных ворот и слышал своими ушами, как она говорила с головой своего Фалады; затем пошел он за нею следом на пастбище и спрятался за куст на лужайке.
Тут вскоре он своими собственными глазами увидел, как Кюрдхен и гусятница пригнали стадо гусей и как она потом села и распустила свои волосы, блестевшие как золото. Вслед за тем она опять-таки сказала:
Никем не замеченный, вернулся он домой, и когда вечером гусятница пригнала гусей с пастбища, он отозвал ее в сторону и спросил, почему она все это делает.
«Этого не смею я вам сказать, – отвечала гусятница, – не смею я никому на свое горе пожаловаться, потому что я поклялась об этом молчать, не то придется мне жизнь потерять».
Но король настаивал и продолжал допрашивать, и все же ничего от нее не мог добиться. «Ну, – сказал он, – если уж ты мне ничего сказать не хочешь, так вот поделись своим горем с этою железною печкой», – да на том и ушел.
Тогда влезла королевна в железную печь, стала плакать и жаловаться, облегчила свое наболевшее сердце и сказала: «Вот сижу я здесь, бедная, всеми покинутая! Хотя я королевна по рождению, а коварная камеристка силой заставила меня скинуть мое королевское платье и заняла мое место у жениха, между тем как я стала гусятницей и теперь вынуждена справлять всякую черную работу. Кабы знала то моя матушка, у ней сердце с горя разорвалось бы!»
А старый-то король тем временем стоял наверху у самого устья трубы, прислушивался и слышал все, что она говорила.
Выслушав ее, он вернулся опять в ту же комнату и велел ей выйти из печки.
Он приказал одеть ее в королевское платье – и надивиться не мог ее красоте.
Затем позвал король своего сына и открыл ему, что приехала к нему не его невеста, а ее камеристка, и что девушка-гусятница есть его настоящая невеста.
Молодой король был радешенек, увидев, какая у него невеста красавица и умница, и по поводу этого открытия затеял большой пир, на который пригласил всех своих друзей и близких.
На первом месте за столом сидел жених, и королевна сидела по одну его руку, а камеристка – по другую и настолько была ослеплена, что не могла узнать королевну в ее блестящем наряде.
Когда все попили и поели, и повеселели, старый король задал камеристке загадку: «Чего бы достойна была служанка, которая так-то и так-то обманула свою госпожу?» – и затем, изложив перед всеми историю королевны, потребовал, чтобы камеристка сказала, какой приговор следует произнести над такой обманщицей.
Выслушав короля, камеристка сказала: «Такая обманщица достойна была бы того, чтобы раздеть ее донага, посадить в бочку, убитую гвоздями; а в ту бочку впрячь двух белых коней и на тех конях катить ее по улицам в бочке до самого места казни».
Король же сказал: «Эта обманщица – ты сама, и произнесла ты свой собственный приговор: над тобой его и исполним».
И когда этот приговор был исполнен, молодой король женился на настоящей королевне, и правили они своим королевством долго и мирно.
МОЛОДОЙ ВЕЛИКАН
Кроме всего этого старая королева отдала своей дочери и такую служанку в провожатые, которая должна была с нею вместе ехать и передать ее в руки жениха; каждой из них – и невесте, и камеристке – королева дала по коню.
Конь королевны звался Фалада и умел говорить.
Когда настал час разлуки, мать-королева пошла в свою опочивальню, взяла ножичек и порезала им пальцы, так что кровь из них закапала; на пальцы она наложила тряпочку, накапала на нее три капли крови, отдала дочке и сказала: «Милое дитятко, прибереги эти капли моей крови; они тебе в дороге пригодятся».
Так и распрощались они со слезами; тряпочку королевна спрятала к себе за пазуху, села на коня и пустилась в путь к своему жениху.
После часового переезда королевне очень захотелось пить, и она сказала своей камеристке: «Сойди с коня и зачерпни мне воды из ручья в тот кубок, который ты для меня захватила, мне очень пить хочется». – «Коли вам пить хочется, – отвечала камеристка, – так вы можете сами сойти с коня, приклониться к воде и пить, а я вам служанкой не намерена быть».
Королевну так мучила жажда, что она сошла с коня, приклонилась к воде ручья и стала пить, и не смела золотым кубком воды зачерпнуть.
Невольно вырвалось у нее восклицание: «Ах, Боже мой!» – а три капельки крови отвечали ей: «Кабы знала это твоя матушка, у ней сердце в груди разорвалось бы!»
Но королевна только запечалилась, не сказала ни слова и снова села на коня.
Так проехали они еще много верст; а день был жаркий, солнце палило, и вскоре жажда стала снова мучить королевну. Проезжая мимо реки, она еще раз позвала камеристку и сказала: «Сойди с коня и дай мне напиться из моего золотого кубка». Она уж на нее сердиться и не думала.
Но камеристка отвечала ей еще горделивее: «Коли хотите пить, ступайте и пейте, а я вашей служанкой быть не намерена».
Тогда сошла королевна с коня от великой жажды, приникла к текучей воде, заплакала и сказала: «Ах, Боже мой!» – а три капельки крови ей опять отвечали: «Кабы знала твоя матушка, у ней сердце в груди разорвалось бы!»
И между тем, как она жадно пила и к воде наклонялась, выпала у нее из-за пазухи в воду тряпочка с тремя капельками крови и понесло ее водою по течению, и она того в волнении своем не приметила…
А камеристка-то это видела и радовалась тому, что она теперь получила власть над королевной: лишившись трех капелек материнской крови, та становилась совсем слабою и беспомощною.
Когда она, вернувшись от реки, хотела опять сесть на своего коня, который звался Фалада, камеристка сказала ей: «На Фаладе следует мне ехать, а тебе на моей кляче», – и королевна должна была на это согласиться.
Затем камеристка приказала ей очень грубо, чтобы она сняла с себя королевское платье и надела ее, простое, и сверх того под открытым небом должна была поклясться, что она никому при королевском дворе ни слова не скажет о том, что они платьями обменялись; а если бы она не дала этой клятвы, то камеристка грозилась ее на месте убить. Но Фалада все это видел и все примечал.
И вот камеристка села верхом на Фаладу, а настоящая невеста на ее плохого коня, и так поехали они далее, до самых ворот королевского замка.
Там очень обрадовались их прибытию, королевич выбежал им навстречу, помог камеристке слезть с коня и вообразил себе, что она-то и предназначена ему в супруги.
Он повел ее вверх по лестнице в замок, а настоящая-то королевна должна была внизу дожидаться. Старый король тем временем смотрел из окошка во двор и заметил, какая она была тонкая, нежная и красивая; тотчас пошел он к невесте и спросил ее, что за особа с ней приехала и там во дворе осталась и кто она такова. «Я ее с собой на дороге прихватила, чтобы не одной мне ехать; дайте ей какуюнибудь работу, чтобы она не оставалась без дела».
Но у старого короля не было для нее работы, и он сказал только: «Есть у меня маленький мальчишечка, что гусей пасет, вот пусть тому помогает».
Мальчика того звали Кюрдхен, ему-то и должна была настоящая невеста помочь гусей пасти.
Вскоре после того ложная невеста стала говорить, молодому королю: «Милый мой супруг, прошу вас сделать мне маленькое одолжение». – «С удовольствием», – отвечал он. «Так вот, прикажите позвать живодера и отрубить голову тому коню, на котором я сюда ехала, потому что он мне очень досадил по пути сюда».
Так говорила она нарочно, а собственно-то говоря, опасалась того, что эта лошадь могла бы рассказать, как она обращалась в дороге с королевной.
Дошел и до настоящей королевны слух о том, что верный Фалада должен умереть, и вот она тайно обещала живодеру дать червонец, если тот ей окажет маленькую услугу.
В королевском городе были большие мрачные ворота, через которые она ввечеру и поутру должна была прогонять гусей. Вот под этими воротами она и просила живодера прибить голову Фалады ей на память. Так и пообещал ей живодеров помощник, отрубил верному коню голову и прибил гвоздем под мрачными воротами.
Рано утром, когда она с Кюрдхеном прогоняла гусей под воротами, она сказала мимоходом:
Висишь ты здесь, мой верный Фалада! – а голова ей отвечала:
Так и прошли они далее за город, и пригнали гусей на пастбище. Придя на лужок, присела она на травку, распустила свою косу, а коса у ней блестела как золото, и Кюрдхен это увидел, и очень ему понравился блеск ее волос, и он захотел парочку их у королевны из косы вырвать.
А тебе, королевна, гусей гнать надо…
Если б твоя матушка про то дозналась,
Сердце бы ее тогда разорвалось!
Тогда она проговорила:
И налетел вдруг такой сильный ветер, что сдул с Кюрдхена его колпачок, погнал его вдаль, и мальчик вынужден был за тем колпачком бежать.
Дуй, подуй-ка, ветерок,
Сдуй с Кюрдхена колпачок;
Вдаль гони его, прошу,
Пока косу расчешу!
Пока он вернулся, королевна расчесала и прибрала свои волосы, и мальчику не досталось ни одного ее волоска. Тогда мальчик рассердился на нее и не стал с нею говорить; и так пасли они гусей до самого вечера, а затем отправились домой.
На другое утро, проходя под мрачными воротами, королевна сказала:
Висишь ты здесь, мой верный Фалада! – а Фалада отвечал ей:
А придя на пастбище, села она опять на лужок и опять стала расчесывать свои волосы, и Кюрдхен стал опять за нею бегать и хотел ее ухватить за волосы; но она проговорила:
А тебе, королевна, гусей гнать надо…
Если б твоя матушка про то дозналась,
Сердце бы ее тогда разорвалось!
И налетел ветер, и сорвал с головы у мальчика его колпачок, и пришлось ему долго за ним бегать, а когда он вернулся, она уж давно прибрала свои волосы, и он ни одного волоска от нее добыть не мог; и опять они пасли своих гусей до вечера.
Дуй, подуй-ка, ветерок,
Сдуй с Кюрдхена колпачок;
Вдаль гони его, прошу,
Пока косу расчешу!
Под вечер, однако же, когда они гусей пригнали, Кюрдхен пошел к старому королю и сказал: «С этой девушкой я не хочу больше гусей пасти». – «А почему бы так?» – спросил король. «Да она мне целый день досаждает».
Старый король стал расспрашивать его, чем она ему досаждает. На это Кюрдхен сказал: "Утром, когда мы с гусями проходим под мрачными воротами, а там лошадиная голова на стене повешена, она той голове говорит:
Висишь ты здесь, мой верный Фалада! – а голова ей отвечает:
А затем он рассказал королю, что каждое утро происходит на гусином пастбище и как он должен по ветру гоняться за своей шляпенкой.
А тебе, королевна, гусей гнать надо…
Если б твоя матушка про то дозналась,
Сердце бы ее тогда разорвалось!
Старый король приказал ему на следующий день опять гнать гусей с королевной, а сам спозаранок засел позади мрачных ворот и слышал своими ушами, как она говорила с головой своего Фалады; затем пошел он за нею следом на пастбище и спрятался за куст на лужайке.
Тут вскоре он своими собственными глазами увидел, как Кюрдхен и гусятница пригнали стадо гусей и как она потом села и распустила свои волосы, блестевшие как золото. Вслед за тем она опять-таки сказала:
И опять налетел порыв ветра и унесся с колпачком Кюрдхена вдаль, так что тот должен был за ним долго бегать, а гусятница тем временем преспокойно расчесывала и плела свои косы, и старый король все это наблюдал из своей засады.
Дуй, подуй-ка, ветерок,
Сдуй с Кюрдхена колпачок;
Вдаль гони его, прошу,
Пока косу расчешу!
Никем не замеченный, вернулся он домой, и когда вечером гусятница пригнала гусей с пастбища, он отозвал ее в сторону и спросил, почему она все это делает.
«Этого не смею я вам сказать, – отвечала гусятница, – не смею я никому на свое горе пожаловаться, потому что я поклялась об этом молчать, не то придется мне жизнь потерять».
Но король настаивал и продолжал допрашивать, и все же ничего от нее не мог добиться. «Ну, – сказал он, – если уж ты мне ничего сказать не хочешь, так вот поделись своим горем с этою железною печкой», – да на том и ушел.
Тогда влезла королевна в железную печь, стала плакать и жаловаться, облегчила свое наболевшее сердце и сказала: «Вот сижу я здесь, бедная, всеми покинутая! Хотя я королевна по рождению, а коварная камеристка силой заставила меня скинуть мое королевское платье и заняла мое место у жениха, между тем как я стала гусятницей и теперь вынуждена справлять всякую черную работу. Кабы знала то моя матушка, у ней сердце с горя разорвалось бы!»
А старый-то король тем временем стоял наверху у самого устья трубы, прислушивался и слышал все, что она говорила.
Выслушав ее, он вернулся опять в ту же комнату и велел ей выйти из печки.
Он приказал одеть ее в королевское платье – и надивиться не мог ее красоте.
Затем позвал король своего сына и открыл ему, что приехала к нему не его невеста, а ее камеристка, и что девушка-гусятница есть его настоящая невеста.
Молодой король был радешенек, увидев, какая у него невеста красавица и умница, и по поводу этого открытия затеял большой пир, на который пригласил всех своих друзей и близких.
На первом месте за столом сидел жених, и королевна сидела по одну его руку, а камеристка – по другую и настолько была ослеплена, что не могла узнать королевну в ее блестящем наряде.
Когда все попили и поели, и повеселели, старый король задал камеристке загадку: «Чего бы достойна была служанка, которая так-то и так-то обманула свою госпожу?» – и затем, изложив перед всеми историю королевны, потребовал, чтобы камеристка сказала, какой приговор следует произнести над такой обманщицей.
Выслушав короля, камеристка сказала: «Такая обманщица достойна была бы того, чтобы раздеть ее донага, посадить в бочку, убитую гвоздями; а в ту бочку впрячь двух белых коней и на тех конях катить ее по улицам в бочке до самого места казни».
Король же сказал: «Эта обманщица – ты сама, и произнесла ты свой собственный приговор: над тобой его и исполним».
И когда этот приговор был исполнен, молодой король женился на настоящей королевне, и правили они своим королевством долго и мирно.
МОЛОДОЙ ВЕЛИКАН
У одного крестьянина был сын, ростом с мизинчик. Он нисколько не рос и за много лет ни на волосок не вырос. Задумал однажды крестьянин в поле выехать пахать, а малютка-сын и говорит ему: «Батюшка, я хочу с тобою в поле». – «В поле? – сказал отец. – Нет, уж лучше дома оставайся; ты там ни на что не пригоден; того и гляди, еще потеряешься».
Тут начал малютка плакать, и, чтобы унять его плач, отец сунул его в карман и захватил с собою.
Выехав в поле, отец вынул его из кармана и посадил в свежевзрытую борозду.
В это время из-за горы вышла громадная великанша. «Видишь ли ты эту громадину? – спросил отец сына, и, желая на всякий случай пристращать ребенка, добавил: – Вот она придет, да и возьмет тебя».
А великанша лишь переступила два шага, уж и очутилась рядом с бороздою.
Осторожно подняла великанша малютку двумя пальцами из борозды, внимательно его осмотрела и, ни слова не сказавши отцу, унесла его с собою.
Отец был при этом, но от страха не мог произнести ни звука; он счел своего сына погибшим и навек для себя утраченным.
Великанша унесла малютку домой и стала кормить его своею грудью; и вот малютка стал расти и крепнуть, как все великаны.
По истечении двух лет великанша пошла со своим воспитанником в лес, желая испытать его силу, и сказала ему: «Вытащи-ка себе из земли дубинку».
Мальчик оказался уже настолько крепким, что вырвал молодое деревце из земли с корнями.
Но великанша подумала, что это надо лучше делать, вернула его домой и еще два года кормила грудью.
При вторичном испытании силы мальчика возросли уже настолько, что он мог вытащить из земли старое дерево.
И это показалось великанше еще недостаточным, и она кормила его еще два года грудью.
Через два года великанша вместе с повзрослевшим мальчиком пришла в лес и сказала: «Ну-ка, вырви теперь себе порядочную дубину».
Тот шутя вырвал толстейший дуб из земли, так что треск кругом пошел. «Ну, теперь довольно с тебя, – сказала великанша, – теперь ты выучился!»
И повела его обратно на то поле, с которого его унесла. Отец юноши стоял на том поле за плугом.
Молодой великан подошел к нему и сказал: «Видишь, отец, каким твой сын молодцом стал?»
Крестьянин перепугался и стал отнекиваться: «Нет, ты мне не сын, не надо мне тебя – ступай себе». – «Ну, конечно же, я твой сын; пусти меня поработать, ведь я могу пахать так же, как ты, и даже, пожалуй, еще лучше тебя». – «Да нет же, нет, ты мне не сын, и пахать ты тоже не можешь, пойди ты от меня».
А между тем, испугавшись этого великана, он бросил плуг, отошел от него и присел в сторонке.
Тогда юноша принялся за плуг и надавил на него одною рукою, но напор был так силен, что плуг глубоко ушел в землю.
Крестьянин не мог на такую работу смотреть хладнокровно и крикнул ему: «Коли хочешь пахать, не напирай так сильно, не то испортишь все дело».
Юноша же, чтобы исправить свой промах, отпряг лошадей, сам впрягся в плуг и сказал: «Ступай себе домой, батюшка, да прикажи матушке приготовить какой-нибудь еды побольше, а я тем временем вспашу все поле».
Пошел отец домой и заказал жене приготовить сыну поесть. А юноша вспахал на себе все поле в две десятины величиною, а затем впрягся в две бороны и взборонил все поле.
Окончив эту работу, он пошел в лес, вырвал два дуба с корнями, положил их на плечи, да привесил на них спереди и сзади по бороне и по лошади, и понес все это, словно охапку соломы, к родительскому дому.
Когда он пришел во двор, мать не узнала его и спросила: «Кто этот страшный, громадный человек?» Муж сказал ей: «Да это сын наш». – «Нет, уж никак не сын – такого большого у нас не было; наш был маленький». И давай кричать сыну: «Ступай прочь, нам тебя не надобно».
Юноша на это ничего не сказал, поставил лошадей в стойло, задал им овса и сена. Все справив, вошел он в дом, присел на скамейку и сказал: «Матушка, мне бы теперь поесть хотелось – скоро ли будет у тебя готово?» Она сказала: «Сейчас!» – и внесла два большущих блюда – ими она с мужем дней восемь подряд были бы сытехоньки!
А юноша очистил их один, да еще спросил у матери, нет ли у ней еще чего-нибудь в запасе. «Нет, – отвечала мать, – тут все, что у нас есть». – «Да это меня только разлакомило, мне этого мало». Не решилась мать ему противоречить, поставила на огонь полнешенек котел свинины и, когда свинина сварилась, внесла котел в комнату. «Наконец-то перепадает мне и еще пара крошечек!» – сказал юноша, и весь котел опорожнил один; но и этого оказалось недостаточно.
Вот и сказал он: «Батюшка, вижу я, что тебе меня не прокормить; сделай ты мне железный посошок настолько крепкий, чтобы я его о колено переломить не мог, так я и пойду по белу свету счастья искать».
Отец был этому очень рад, запряг пару коней в повозку и привез от кузнеца железную палицу такой длины и толщины, какую могли свезти его кони. Юноша упер в палицу колено и – ррраз! – сломал ее, как прутик, надвое и отбросил в сторону. Впряг отец две пары коней в повозку и привез на них палицу еще длиннее и толще первой. Сын и эту переломил о колено, отбросил и сказал: «Батюшка, эта мне не годится; запрягай коней побольше, привези мне палицу потолще».
Впряг отец четыре пары коней в повозку и привез такую большую и толстую палицу, какую четыре пары лошадей на себе свезти могли. Взял ее сын в руки, тотчас отломил от нее сверху кусок и сказал: «Вижу, батюшка, что ты не можешь мне добыть такого посоха, какой мне нужен».
Пошел он путем-дорогою и, стал всюду выдавать себя за кузнеца. Вот пришел он в деревню, где жил один кузнец; он был большой скряга, никому ничего не любил давать и все старался захватить в свои руки.
К нему-то и пришел наш молодец в кузницу и спросил, не нужен ли ему подмастерье. «Нужен», – сказал кузнец и, взглянув на него, подумал: «Здоровый детина – хорошим молотобойцем будет, не даром будет хлеб есть!» Потом спросил: «Сколько же ты хочешь получать жалованья?» – «Никакого мне жалованья не нужно, – отвечал тот, – а только каждые две недели я тебе буду давать два тумака, и ты их должен выдержать». Скряга был этим очень доволен. На другое утро пришлому кузнецу надо было впервые ковать; но когда хозяин вытащил из печки раскаленный брус железа, то молодец так ударил молотом, что и железо разлетелось вдребезги, и наковальня ушла в землю. Тут скряга озлился и сказал: «Э-э, брат, ты мне не гож! Ты бьешь слишком грубо! Говори скорее, сколько тебе за этот один удар следует?» Молодец отвечал ему: «А вот сколько: дам я тебе самый легонький пинок, и больше ничего!» И дал легонько пинка ногою, так что скряга от того пинка через четыре стога сена перелетел. Затем он выискал себе в кузнице самый толстый железный брус и пошел далее.
Пройдя сколько-то, наш молодец пришел к фольварку и спросил у управляющего, не нужен ли ему старший рабочий. «Да, – отвечал управляющий, – мне старший рабочий может пригодиться, а ты смотришься здоровенным детиной, так сколько же ты хочешь в год жалованья?» Молодец и этому отвечал, что не требует никакой платы, а только желает дать ему три тумака, и он те тумаки должен выдержать. Управляющий был очень доволен таким условием, потому что и он тоже был скряга.
На следующее утро рабочие должны были ехать в лес за дровами, и все уже встали, а наш молодец еще лежал на кровати. Тут и крикнул ему один из рабочих: «Вставай скорее, пора в лес ехать, и тебе надо ехать с нами». – «Ах, ступайте вы! – отвечал он им грубо и насмешливо. – Я все же раньше всех вас поспею».
Тогда рабочие пошли к управляющему и сказали, что старший еще не встал и не хочет с ними в лес ехать. Управляющий послал их еще раз его будить и приказать ему, чтобы он впрягал лошадей. Но тот отвечал то же, что и прежде: «Ступайте вперед! Я все же прежде всех вас поспею».
Затем он пролежал еще два часа в постели; наконец поднялся с перины, но сначала принес с чердака два мешка гороха, сварил себе кашу и преспокойно ее съел, и только тогда уж запряг коней и поехал в лес.
Невдалеке от леса дорога шла оврагом; он по этому оврагу проехал, а затем завалил дорогу деревьями и хворостом так, что никакой конь не мог по ней пробраться. Прибыв к лесу, он увидел, что остальные рабочие выезжают из леса с нагруженными возами и направляются домой; он и сказал им: «Поезжайте, поезжайте! Все же раньше меня не будете дома». Сам он далеко в лес не поехал, а вырвал с корнями два самых больших дерева, бросил их на телегу и повернул назад.
Когда он подъехал к завалу, остальные рабочие все еще стояли там со своими возами и не могли пробраться. «Вот видите, – сказал он, – кабы вы со мною остались, то вместе со мною могли бы и домой вернуться да еще лишний час поспать». Так как и его лошади не могли через завал пробраться, то он их отпряг, положил и их на воз, сам взял дышло в руку, и разом перетащил воз через завал, словно воз перьями был нагружен. Перетащив свой воз, он обернулся и сказал другим рабочим: "Вот видите, я скорее вас пробрался! ".
Приехав во двор фольварка, он взял одно из деревьев в руку, показал его управляющему и сказал: «Тут в одном дереве добрая сажень будет». Управляющий поглядел и сказал своей жене: «Хорош этот детина! Хоть и дольше других спит, а раньше всех домой возвращается».
Так служил он у управляющего целый год; когда дошло до уплаты жалованья рабочим, то и наш молодец тоже сказал, что ему хотелось бы получить условленное вознаграждение. Управляющий же испугался не на шутку тех тумаков, которые ему предстояло получить, и стал его усердно просить, чтобы он ему те тумаки не давал, а за то он уступал ему свое место управляющего, а сам поступал к нему в рабочие.
«Нет, – сказал тот, – не хочу я быть управляющим; я – старший рабочий и хочу рабочим остаться, да желаю, чтобы и условие мое соблюдено было в точности». Управляющий откупался от него, чем тот пожелает, но все было напрасно, и молодец на все отвечал отказом. Тогда управляющий растерялся и просил дать ему двухнедельный срок на размышление. Молодец на это согласился. Вот собрал управляющий всех своих дельцов, чтобы они обдумали, как тут быть, и чтобы дали ему добрый совет. Дельцы долго раздумывали и наконец решили, что от этого детины всем грозит опасность и что ему человека убить – то же, что муху задавить. Они посоветовали, чтобы управляющий велел ему очистить колодец, а когда он туда влезет, они бросят в колодец жернов; тогда уж он верно живой оттуда не вылезет. Понравился этот совет управляющему, и наш молодец согласился в колодец лезть.
Когда он опустился на дно колодца, они скатили в колодец самый большой из жерновов, находившихся вблизи, и думали, что уж наверно у молодца голова окажется размозженной; но тот крикнул: «Отгоните кур прочь от колодца, а то они роются там наверху в песке, все глаза мне залепили». Управляющий и прикинулся, будто кур от колодца отгоняет, а молодец, покончив работу, вылез оттуда с жерновом на шее и сказал: «Посмотрите-ка, не правда ли, славное у меня ожерелье?» Тут опять-таки захотел он получить свое вознаграждение; но управляющий опять стал просить о двухнедельной отсрочке.
Снова собрались к нему дельцы и посоветовали, чтобы он отправил молодца на заколдованную мельницу: пусть ночью зерно смелет – оттуда-то еще ни один человек жив поутру не возвращался. Предложение понравилось управляющему; он позвал молодца в тот же вечер и велел ему свезти на мельницу восемь четвертей ржи, да в ночь и смолоть их.
Пошел молодец в амбар, засунул две четверти в правый карман да две же – в левый, а четыре четверти в перекидном мешке взвалил себе на грудь и на плечи и с этим грузом потащился на заколдованную мельницу.
Мельник сказал ему, что днем он может молоть, а ночью мельница заколдована, и всех, кто туда входил, утром находили мертвыми. Молодец отвечал ему: «Ну, уж я какнибудь улажусь; ступайте отсюда да ложитесь спать». Затем он пошел на мельницу, засыпал зерно и стал его молоть. Часов около одиннадцати вечера он вошел в комнату мельника.
Вдруг открылись двери настежь, и в комнату вкатился большущий стол, а на том столе сами собою поставились вина и всякие вкусные блюда, и никого кругом не было видно, кто бы те блюда на стол подавал. А потом и стулья сами собою придвинулись к столу, хотя людей и не было, и только уже после разглядел он там чьи-то руки, которые распоряжались ножами и вилками и раскладывали кушанье.
Молодец был голоден, увидел кушанья, тоже уселся за стол, принялся за еду и наелся всласть. Когда он насытился, да и другие тоже очистили блюда свои, он явственно услышал, как кто-то задул все свечи; в комнате стало темно, и вдруг он ощутил на щеке своей нечто вроде оплеухи. «Ну, если еще что-нибудь подобное повторится, – крикнул он, – тогда ведь и я в долгу не останусь!» Получив вторую оплеуху, он и сам стал раздавать их направо и налево. И так продолжалось всю ночь; он ничего не спускал своим невидимым противникам и щедро воздавал им за то, что от них получал. На рассвете все прекратилось разом.
Когда мельник поднялся с постели, то пошел взглянуть на молодца и очень удивился тому, что молодец еще жив. А тот и говорит: «Я досыта наелся, много оплеух получил, да немало и сам их роздал». Мельник был очень обрадован этим, сказал, что теперь, верно, мельница от всякого колдовства освободится, и охотно предлагал ему большую денежную награду. Но тот отвечал: «Денег мне не надо, у меня всего вдоволь». Потом взвалил муку на спину, отправился домой и сказал управляющему, что вот он все исполнил по его приказу, а теперь желал бы получить условленную плату. Когда управляющий это услышал, тогда-то его настоящий страх обуял: он не мог успокоиться, стал ходить взад и вперед по комнате, и пот крупными каплями катился у него со лба. Чтобы немножко освежиться, он открыл окно, но прежде чем успел остеречься, наш молодец дал ему такого пинка, что он через окно вылетел на воздух, взвился вверх и из глаз совсем скрылся.
Тогда молодец обратился к жене управляющего и сказал: «Коли он не вернется, так следующий тумак тебе останется». Та воскликнула: «Нет, нет, я этого не выдержу!» – и тоже открыла было другое окно, потому что и у ней тоже холодный пот проступал от страха на лбу. Тогда он и ей дал пинка, и она тоже от того пинка через окошко вверх взлетела, и еще выше своего мужа, потому что была легче его.
Тут начал малютка плакать, и, чтобы унять его плач, отец сунул его в карман и захватил с собою.
Выехав в поле, отец вынул его из кармана и посадил в свежевзрытую борозду.
В это время из-за горы вышла громадная великанша. «Видишь ли ты эту громадину? – спросил отец сына, и, желая на всякий случай пристращать ребенка, добавил: – Вот она придет, да и возьмет тебя».
А великанша лишь переступила два шага, уж и очутилась рядом с бороздою.
Осторожно подняла великанша малютку двумя пальцами из борозды, внимательно его осмотрела и, ни слова не сказавши отцу, унесла его с собою.
Отец был при этом, но от страха не мог произнести ни звука; он счел своего сына погибшим и навек для себя утраченным.
Великанша унесла малютку домой и стала кормить его своею грудью; и вот малютка стал расти и крепнуть, как все великаны.
По истечении двух лет великанша пошла со своим воспитанником в лес, желая испытать его силу, и сказала ему: «Вытащи-ка себе из земли дубинку».
Мальчик оказался уже настолько крепким, что вырвал молодое деревце из земли с корнями.
Но великанша подумала, что это надо лучше делать, вернула его домой и еще два года кормила грудью.
При вторичном испытании силы мальчика возросли уже настолько, что он мог вытащить из земли старое дерево.
И это показалось великанше еще недостаточным, и она кормила его еще два года грудью.
Через два года великанша вместе с повзрослевшим мальчиком пришла в лес и сказала: «Ну-ка, вырви теперь себе порядочную дубину».
Тот шутя вырвал толстейший дуб из земли, так что треск кругом пошел. «Ну, теперь довольно с тебя, – сказала великанша, – теперь ты выучился!»
И повела его обратно на то поле, с которого его унесла. Отец юноши стоял на том поле за плугом.
Молодой великан подошел к нему и сказал: «Видишь, отец, каким твой сын молодцом стал?»
Крестьянин перепугался и стал отнекиваться: «Нет, ты мне не сын, не надо мне тебя – ступай себе». – «Ну, конечно же, я твой сын; пусти меня поработать, ведь я могу пахать так же, как ты, и даже, пожалуй, еще лучше тебя». – «Да нет же, нет, ты мне не сын, и пахать ты тоже не можешь, пойди ты от меня».
А между тем, испугавшись этого великана, он бросил плуг, отошел от него и присел в сторонке.
Тогда юноша принялся за плуг и надавил на него одною рукою, но напор был так силен, что плуг глубоко ушел в землю.
Крестьянин не мог на такую работу смотреть хладнокровно и крикнул ему: «Коли хочешь пахать, не напирай так сильно, не то испортишь все дело».
Юноша же, чтобы исправить свой промах, отпряг лошадей, сам впрягся в плуг и сказал: «Ступай себе домой, батюшка, да прикажи матушке приготовить какой-нибудь еды побольше, а я тем временем вспашу все поле».
Пошел отец домой и заказал жене приготовить сыну поесть. А юноша вспахал на себе все поле в две десятины величиною, а затем впрягся в две бороны и взборонил все поле.
Окончив эту работу, он пошел в лес, вырвал два дуба с корнями, положил их на плечи, да привесил на них спереди и сзади по бороне и по лошади, и понес все это, словно охапку соломы, к родительскому дому.
Когда он пришел во двор, мать не узнала его и спросила: «Кто этот страшный, громадный человек?» Муж сказал ей: «Да это сын наш». – «Нет, уж никак не сын – такого большого у нас не было; наш был маленький». И давай кричать сыну: «Ступай прочь, нам тебя не надобно».
Юноша на это ничего не сказал, поставил лошадей в стойло, задал им овса и сена. Все справив, вошел он в дом, присел на скамейку и сказал: «Матушка, мне бы теперь поесть хотелось – скоро ли будет у тебя готово?» Она сказала: «Сейчас!» – и внесла два большущих блюда – ими она с мужем дней восемь подряд были бы сытехоньки!
А юноша очистил их один, да еще спросил у матери, нет ли у ней еще чего-нибудь в запасе. «Нет, – отвечала мать, – тут все, что у нас есть». – «Да это меня только разлакомило, мне этого мало». Не решилась мать ему противоречить, поставила на огонь полнешенек котел свинины и, когда свинина сварилась, внесла котел в комнату. «Наконец-то перепадает мне и еще пара крошечек!» – сказал юноша, и весь котел опорожнил один; но и этого оказалось недостаточно.
Вот и сказал он: «Батюшка, вижу я, что тебе меня не прокормить; сделай ты мне железный посошок настолько крепкий, чтобы я его о колено переломить не мог, так я и пойду по белу свету счастья искать».
Отец был этому очень рад, запряг пару коней в повозку и привез от кузнеца железную палицу такой длины и толщины, какую могли свезти его кони. Юноша упер в палицу колено и – ррраз! – сломал ее, как прутик, надвое и отбросил в сторону. Впряг отец две пары коней в повозку и привез на них палицу еще длиннее и толще первой. Сын и эту переломил о колено, отбросил и сказал: «Батюшка, эта мне не годится; запрягай коней побольше, привези мне палицу потолще».
Впряг отец четыре пары коней в повозку и привез такую большую и толстую палицу, какую четыре пары лошадей на себе свезти могли. Взял ее сын в руки, тотчас отломил от нее сверху кусок и сказал: «Вижу, батюшка, что ты не можешь мне добыть такого посоха, какой мне нужен».
Пошел он путем-дорогою и, стал всюду выдавать себя за кузнеца. Вот пришел он в деревню, где жил один кузнец; он был большой скряга, никому ничего не любил давать и все старался захватить в свои руки.
К нему-то и пришел наш молодец в кузницу и спросил, не нужен ли ему подмастерье. «Нужен», – сказал кузнец и, взглянув на него, подумал: «Здоровый детина – хорошим молотобойцем будет, не даром будет хлеб есть!» Потом спросил: «Сколько же ты хочешь получать жалованья?» – «Никакого мне жалованья не нужно, – отвечал тот, – а только каждые две недели я тебе буду давать два тумака, и ты их должен выдержать». Скряга был этим очень доволен. На другое утро пришлому кузнецу надо было впервые ковать; но когда хозяин вытащил из печки раскаленный брус железа, то молодец так ударил молотом, что и железо разлетелось вдребезги, и наковальня ушла в землю. Тут скряга озлился и сказал: «Э-э, брат, ты мне не гож! Ты бьешь слишком грубо! Говори скорее, сколько тебе за этот один удар следует?» Молодец отвечал ему: «А вот сколько: дам я тебе самый легонький пинок, и больше ничего!» И дал легонько пинка ногою, так что скряга от того пинка через четыре стога сена перелетел. Затем он выискал себе в кузнице самый толстый железный брус и пошел далее.
Пройдя сколько-то, наш молодец пришел к фольварку и спросил у управляющего, не нужен ли ему старший рабочий. «Да, – отвечал управляющий, – мне старший рабочий может пригодиться, а ты смотришься здоровенным детиной, так сколько же ты хочешь в год жалованья?» Молодец и этому отвечал, что не требует никакой платы, а только желает дать ему три тумака, и он те тумаки должен выдержать. Управляющий был очень доволен таким условием, потому что и он тоже был скряга.
На следующее утро рабочие должны были ехать в лес за дровами, и все уже встали, а наш молодец еще лежал на кровати. Тут и крикнул ему один из рабочих: «Вставай скорее, пора в лес ехать, и тебе надо ехать с нами». – «Ах, ступайте вы! – отвечал он им грубо и насмешливо. – Я все же раньше всех вас поспею».
Тогда рабочие пошли к управляющему и сказали, что старший еще не встал и не хочет с ними в лес ехать. Управляющий послал их еще раз его будить и приказать ему, чтобы он впрягал лошадей. Но тот отвечал то же, что и прежде: «Ступайте вперед! Я все же прежде всех вас поспею».
Затем он пролежал еще два часа в постели; наконец поднялся с перины, но сначала принес с чердака два мешка гороха, сварил себе кашу и преспокойно ее съел, и только тогда уж запряг коней и поехал в лес.
Невдалеке от леса дорога шла оврагом; он по этому оврагу проехал, а затем завалил дорогу деревьями и хворостом так, что никакой конь не мог по ней пробраться. Прибыв к лесу, он увидел, что остальные рабочие выезжают из леса с нагруженными возами и направляются домой; он и сказал им: «Поезжайте, поезжайте! Все же раньше меня не будете дома». Сам он далеко в лес не поехал, а вырвал с корнями два самых больших дерева, бросил их на телегу и повернул назад.
Когда он подъехал к завалу, остальные рабочие все еще стояли там со своими возами и не могли пробраться. «Вот видите, – сказал он, – кабы вы со мною остались, то вместе со мною могли бы и домой вернуться да еще лишний час поспать». Так как и его лошади не могли через завал пробраться, то он их отпряг, положил и их на воз, сам взял дышло в руку, и разом перетащил воз через завал, словно воз перьями был нагружен. Перетащив свой воз, он обернулся и сказал другим рабочим: "Вот видите, я скорее вас пробрался! ".
Приехав во двор фольварка, он взял одно из деревьев в руку, показал его управляющему и сказал: «Тут в одном дереве добрая сажень будет». Управляющий поглядел и сказал своей жене: «Хорош этот детина! Хоть и дольше других спит, а раньше всех домой возвращается».
Так служил он у управляющего целый год; когда дошло до уплаты жалованья рабочим, то и наш молодец тоже сказал, что ему хотелось бы получить условленное вознаграждение. Управляющий же испугался не на шутку тех тумаков, которые ему предстояло получить, и стал его усердно просить, чтобы он ему те тумаки не давал, а за то он уступал ему свое место управляющего, а сам поступал к нему в рабочие.
«Нет, – сказал тот, – не хочу я быть управляющим; я – старший рабочий и хочу рабочим остаться, да желаю, чтобы и условие мое соблюдено было в точности». Управляющий откупался от него, чем тот пожелает, но все было напрасно, и молодец на все отвечал отказом. Тогда управляющий растерялся и просил дать ему двухнедельный срок на размышление. Молодец на это согласился. Вот собрал управляющий всех своих дельцов, чтобы они обдумали, как тут быть, и чтобы дали ему добрый совет. Дельцы долго раздумывали и наконец решили, что от этого детины всем грозит опасность и что ему человека убить – то же, что муху задавить. Они посоветовали, чтобы управляющий велел ему очистить колодец, а когда он туда влезет, они бросят в колодец жернов; тогда уж он верно живой оттуда не вылезет. Понравился этот совет управляющему, и наш молодец согласился в колодец лезть.
Когда он опустился на дно колодца, они скатили в колодец самый большой из жерновов, находившихся вблизи, и думали, что уж наверно у молодца голова окажется размозженной; но тот крикнул: «Отгоните кур прочь от колодца, а то они роются там наверху в песке, все глаза мне залепили». Управляющий и прикинулся, будто кур от колодца отгоняет, а молодец, покончив работу, вылез оттуда с жерновом на шее и сказал: «Посмотрите-ка, не правда ли, славное у меня ожерелье?» Тут опять-таки захотел он получить свое вознаграждение; но управляющий опять стал просить о двухнедельной отсрочке.
Снова собрались к нему дельцы и посоветовали, чтобы он отправил молодца на заколдованную мельницу: пусть ночью зерно смелет – оттуда-то еще ни один человек жив поутру не возвращался. Предложение понравилось управляющему; он позвал молодца в тот же вечер и велел ему свезти на мельницу восемь четвертей ржи, да в ночь и смолоть их.
Пошел молодец в амбар, засунул две четверти в правый карман да две же – в левый, а четыре четверти в перекидном мешке взвалил себе на грудь и на плечи и с этим грузом потащился на заколдованную мельницу.
Мельник сказал ему, что днем он может молоть, а ночью мельница заколдована, и всех, кто туда входил, утром находили мертвыми. Молодец отвечал ему: «Ну, уж я какнибудь улажусь; ступайте отсюда да ложитесь спать». Затем он пошел на мельницу, засыпал зерно и стал его молоть. Часов около одиннадцати вечера он вошел в комнату мельника.
Вдруг открылись двери настежь, и в комнату вкатился большущий стол, а на том столе сами собою поставились вина и всякие вкусные блюда, и никого кругом не было видно, кто бы те блюда на стол подавал. А потом и стулья сами собою придвинулись к столу, хотя людей и не было, и только уже после разглядел он там чьи-то руки, которые распоряжались ножами и вилками и раскладывали кушанье.
Молодец был голоден, увидел кушанья, тоже уселся за стол, принялся за еду и наелся всласть. Когда он насытился, да и другие тоже очистили блюда свои, он явственно услышал, как кто-то задул все свечи; в комнате стало темно, и вдруг он ощутил на щеке своей нечто вроде оплеухи. «Ну, если еще что-нибудь подобное повторится, – крикнул он, – тогда ведь и я в долгу не останусь!» Получив вторую оплеуху, он и сам стал раздавать их направо и налево. И так продолжалось всю ночь; он ничего не спускал своим невидимым противникам и щедро воздавал им за то, что от них получал. На рассвете все прекратилось разом.
Когда мельник поднялся с постели, то пошел взглянуть на молодца и очень удивился тому, что молодец еще жив. А тот и говорит: «Я досыта наелся, много оплеух получил, да немало и сам их роздал». Мельник был очень обрадован этим, сказал, что теперь, верно, мельница от всякого колдовства освободится, и охотно предлагал ему большую денежную награду. Но тот отвечал: «Денег мне не надо, у меня всего вдоволь». Потом взвалил муку на спину, отправился домой и сказал управляющему, что вот он все исполнил по его приказу, а теперь желал бы получить условленную плату. Когда управляющий это услышал, тогда-то его настоящий страх обуял: он не мог успокоиться, стал ходить взад и вперед по комнате, и пот крупными каплями катился у него со лба. Чтобы немножко освежиться, он открыл окно, но прежде чем успел остеречься, наш молодец дал ему такого пинка, что он через окно вылетел на воздух, взвился вверх и из глаз совсем скрылся.
Тогда молодец обратился к жене управляющего и сказал: «Коли он не вернется, так следующий тумак тебе останется». Та воскликнула: «Нет, нет, я этого не выдержу!» – и тоже открыла было другое окно, потому что и у ней тоже холодный пот проступал от страха на лбу. Тогда он и ей дал пинка, и она тоже от того пинка через окошко вверх взлетела, и еще выше своего мужа, потому что была легче его.