Грипе Мария. ...И белые тени в лесу

   – Одну минуту… Не будете ли вы так любезны приоткрыть окно? Здесь довольно душно.
   – Разумеется! – Он ухватился за ремень, и окно с шумом опустилось вниз. В ушах у нас засвистело, в воздух поднялись бумажки от бутербродов.
   – Только не так сильно! – крикнула Каролина. Он снова ухватился за ремень и укрепил окно так, что осталась лишь щелка; ее, однако, оказалось достаточно, чтобы пропускать струю воздуха, которая была нацелена прямо на меня и беспрестанно, самым неподходящим и глупым образом ерошила мои волосы, совершенно не задевая Каролину.
   Она тем временем успела приготовить место на скамейке:
   – Вы можете посидеть с нами, но только недолго. Потом я буду вынуждена просить вас перейти в другое купе. Нам с сестрой нужно многое обсудить, и мы бы хотели остаться в одиночестве.
   – Конечно, – он снял фуражку, опустился рядом с Каролиной и сделал легкий поклон в мою сторону:
   – Так значит, вы сестры?
   – Да.
   Молодой человек перевел взгляд на Каролину: на ней его глаза остановились, выражая все большее удивление.
   – Ни за что бы не догадался, что вы сестры.
   Мы обе промолчали, но щеки у меня вспыхнули.
   Можно ли выразить яснее, что Каролина слишком хороша, чтобы быть моей сестрой? Мне неожиданно захотелось послать его к черту.
   – Далеко ли вы едете?
   – Порядочно.
   Теперь он обращался исключительно к Каролине и именно она ему отвечала. Я же боролась с развевающимися волосами. Кроме того, в лицо мне начало задувать дым и копоть.
   – Отправляетесь на отдых?
   – Я бы так не сказала…
   Она с удобством откинулась на спинку и приняла вид светской дамы, привычной к путешествиям. Каролина говорила мне, что впервые едет вторым классом, и потому теперь чувствовала себя важной и держалась высокомерно. Но молодому человеку это, похоже, нравилось.
   – Ваша поездка связана с учебой? – продолжал выпытывать он.
   – Некоторым образом. Мы направляемся на свое первое место работы.
   Я вздрогнула и слегка дотронулась до ее голени. Уж не собирается ли она рассказывать, куда мы едем?
   – Как интересно. Расскажите!
   Но я беспокоилась напрасно; Каролина мельком мне улыбнулась и ответила легким прикосновением ноги. Она просто поддерживает разговор. Я могу не волноваться.
   – Что же тут интересного?
   Она постаралась произнести это с недовольством, однако молодой человек оказался настойчив.
   – Вы так не похожи на остальных… и вы, и ваша сестра…
   Про меня он добавил только из вежливости. Незаметно было, чтобы я вызывала у него хоть какой-то интерес. Каролина тоже это почувствовала и ответила высокомерно:
   – Я вас не понимаю.
   – Нет? Но, уверяю вас, я сразу обратил на вас внимание. Когда вы только еще садились в поезд… когда вы вошли в коридор…
   – Замечательно… Так у вас, значит, уже есть место в поезде?
   Молодой человек не ожидал такого поворота, но сбить его оказалось не так уж просто. Он комично всплеснул руками:
   – Есть, но в том купе не так приятно, как в этом. Однако теперь вы, наверное, немедленно захотите от меня избавиться?
   – Не раньше, чем вы закроете окно.
   Каролина кашлянула. Все это время в купе задувало дым и пар. Я отодвинулась от окна, и теперь ветер начал мешать и Каролине.
   Молодой человек вскочил и поспешил выполнить ее просьбу.
   – Вы позволите мне остаться здесь еще минуту?
   Каролина кивнула, ее улыбка была очаровательна.
   – Но только минуту.
   – Обещаю… – он слегка поклонился. Возникла небольшая пауза: молодой человек обдумывал следующий раунд беседы.
   – Надеюсь, вы не считаете меня навязчивым. Мне бы этого не хотелось.
   – Нет, что вы.
   – Значит, вы не сердитесь?
   – Ничуть.
   Зато я сердилась не на шутку! Он ведь уже закрыл окно и мог бы убираться восвояси. Мне хотелось привести в порядок волосы, но я не могла сделать это, пока он сидел в купе. Не потому, конечно, что мой вид имел для него какое-то значение; просто кому же приятно сознавать, что ты выглядишь как растрепанный репейник. Почему Каролина не выставит его поскорее? Ведь этот тип просто кокетничает! Неужели она не видит этого? Или ее это забавляет?
   – Вы не расскажете немного о вашей работе? – снова заговорил он.
   – О ней нечего рассказывать.
   – Не может такого быть…
   – Говорю же вам, нет!
   – Знаете, что я думаю? Можно, я скажу?
   – Что ж, если вас это развлечет…
   Она пожала плечами, показывая, что лично ей – все равно.
   – Мне кажется, вы отправляетесь в мир в поисках счастья. Я не прав?
   – Нет. Мы едем работать, – голос Каролины стал строг, она поставила его на место.
   Молодой человек примолк, видимо, соображая, чем бы загладить допущенный промах.
   – Юные леди начинают трудовую жизнь?
   Каролина вскинула брови и не ответила. Я видела, что игра начинает ее утомлять. Но молодой человек не сдавался.
   – Что же умеет делать такая юная особа?
   О моем существовании он, выходит, уже и вовсе забыл. Каролина заметила это, и разговор перестал забавлять ее. С ее стороны беседа была окончена.
   – Мне кажется, если у вас нет другого предмета для размышлений, то вам не стоит дольше отнимать у нас время. Как я уже говорила, нам с сестрой нужно многое обсудить, и мы будем очень признательны, если вы оставите нас одних. К тому же вы обещали…
   Каролина говорила как настоящая гордячка, но молодой человек не обиделся: он тут же поднялся на ноги и, улыбнувшись без тени досады, надел фуражку и отдал честь.
   – Разумеется. Благодарю за приятную беседу и желаю удачи!
   С этими словами он вышел.
   Его уход меня не расстроил, но – как бы сказала моя мама – в молодом человеке бесспорно чувствовался «стиль».
   – Ну что, кусочек бисквита?
   Точный бросок – и у меня в руках оказалась четвертинка бисквитного торта. Сама Каролина уже успела набить рот битком и, разговаривая, осыпала сиденье крошками.
   – Хорошо, что мы от него отделались! Снова можно быть собой! Мне он показался тщеславным. А тебе?
   Я, конечно же, согласилась. Настроение снова улучшилось.
   На всякий случай мы разбросали вокруг еще немного вещей и, вытянув ноги на сиденьях, принялись за торт.
   В эту минуту дверь открылась и вошел кондуктор. Видимо, он не узнал нас и недовольно уставился на беспорядок.
   – Вам придется здесь убрать! Сиденья предназначены для пассажиров, а не для хлама!
   Каролина взглянула на него с укоризной.
   – Это багаж вы называете хламом? Вообще-то это наше имущество.
   Кондуктор сразу присмирел.
   – Я имел в виду только кульки и бумажки… Тут словно целая компания отобедала…
   – Так и есть, мы ехали не одни.
   – Вот как… эээ… ну… Следующая «Суинебода»!
   Он собрался уходить, но Каролина его окликнула:
   – Разве для нас проезд бесплатный?
   – Нет, почему же? – кондуктор смотрел на нее, не понимая.
   – Наши билеты.
   Каролина протянула их кондуктору, он густо покраснел.
   – Спасибо.
   Кондуктор ушел, а мы откинулись на сиденьях, погрузившись каждая в свои мысли. Каролина начала напевать мелодию, которая показалась мне знакомой, но вспомнить ее я не могла.
   – Что это ты ноешь?
   – А ты разве не слышишь?
   – Это Эльвира Мадиган?
   Каролина не ответила и продолжала петь.
   – Эй! Это не Эльвира Мадиган?
   Сначала я не разбирала слов, Каролина просто мурлыкала себе под нос, но тут она запела громче и с большим чувством:
 
   Замок Роз, даю вам слово,
   Тот, что высоко в горах,
   Наполняют плач и стоны,
   Нагоняя жуть и страх.
 
   Последние слова захлебнулись в хихиканье.
   – Где ты ее откопала? – спросила я.
   Но Каролина только мотнула головой и повторила куплет с начала.
   – Ну, ответь же, Каролина! Ты сама это сочинила?
   – Ее пела Флора, разве ты забыла?
   Флора действительно любила петь, но этой песни я не помнила. Флора – та самая старуха, которая помогала по хозяйству в нашем доме, жилось ей плохо, и мы часто носили ей в корзинках еду. Когда ей случалось выпить лишнего, она часто пела старые песни, какие поют на рынках, вполне вероятно, что среди них была и эта, хотя я ее не помнила.
   – А как дальше? – спросила я.
   Но Каролина знала только первый куплет. Видимо, Флора тоже не знала продолжения, потому что Каролина слышала от нее только начало. Так жаль, мне очень хотелось узнать, что за «жуть и страх» нагоняет замок на посетителей. Во всяком случае, стало ясно, почему Каролина стремилась именно туда. Она ожидала найти там нечто драматическое.
   – Вот ты себя и выдала! – сказала я.
   Но Каролина стала отпираться. Ей хотелось в Замок Роз вовсе не поэтому. Да и кто поручится, что в песне речь идет именно об этом замке. Песни такого рода встретишь где угодно, только имена и названия меняются от местности к местности.
   Но ведь бабушка тоже говорила, что с замком связаны трагические события.
   – Она могла слышать эту песню, – возразила Каролина, и мне пришлось с ней согласиться.
   Каролина продолжала мурлыкать себе под нос, а я углубилась в свои мысли. Внезапно я вспомнила, что Каролина до сих пор ни словом не обмолвилась о письме, которое обещала показать мне в поезде. Я надеялась, что она не забыла обещания. Напоминать самой мне не хотелось. Будет гораздо лучше, если Каролина вручит мне его без принуждения. Я утешала себя тем, что ехать нам еще долго. Время пока есть.
   Поезд стал сбавлять ход, следующая стоянка была более продолжительной.
   – Ну как, пополним запасы продовольствия? – спросила Каролина, вставая.
   – А что если кто-то сюда войдет?
   – Не войдет. Мы вернемся раньше, чем начнут садиться новые пассажиры.
   В нескольких кварталах от станции находилась кондитерская, и многие люди с поезда устремились туда. Мы были на месте в числе первых. В лавке сильно пахло сдобой – удивительный, насыщенный аромат. От прилавка мы отошли с большой картонкой, наполненной всякого рода печевом.
   Выйдя на улицу, мы столкнулись с молодым человеком в форме. Он словно вырос у нас на дороге. Козырнул.
   – . Могу я угостить вас кофе?
   – Благодарю, но мы только хотели купить кое-что в лавке.
   Молодой человек улыбнулся, выразив на лице сожаление:
   – Снова неудача! – и, вежливо посторонившись, дал нам пройти.
   Мы купили еще несколько газет и поспешили к поезду. Наше купе никто не занял, до отправления оставалось еще порядочно времени.
   Каролина тут же извлекла из картонки венское пирожное. Я больше есть не могла, но Каролина, очевидно, еще не насытилась – картонка переместилась на стол, Каролина быстро извлекла из нее еще одно пирожное со сливками, очень похожее на первое, и так же быстро отправила его в рот.
   – У тебя сливки на подбородке, – сказала я. Каролина поднялась, чтобы достать из сумки зеркало. Она как раз рылась в своих вещах, как вдруг громко вскрикнула, схватилась за живот и жалобно застонала.
   Боли, наверное, были ужасные, что неудивительно, если вспомнить, сколько всего она съела.
   Я постаралась освободить одну из скамеек, чтобы Каролина могла лечь и вытянуть ноги: при болях это помогает. Сначала она отказывалась, но боли не проходили; в конце концов она легла и прикрыла веки.
   – Может, выпьешь воды?
   – Нет, я лучше полежу минуточку. Сейчас все пройдет.
   Через некоторое время боль и вправду утихла, Каролина мужественно улыбнулась, встала и попросила меня помочь ей достать одну из сумок с багажной полки. Там лежало желудочное, которое она захватила на всякий случай. Каролина знала, что у нее слабый желудок и что, если она переест, может случиться приступ наподобие этого. В поезде почти всегда так и бывало.
   Каролина взяла сумку и ковыляющей походкой вышла в коридор.
   – Я вся такая липкая, пойду умоюсь холодной водой и почищу зубы.
   – Тебе очень плохо?
   – Как только умоюсь, станет лучше…
   – Подожди, я возьму сумку!
   – Не надо, она не тяжелая.
   – Может, я все-таки схожу с тобой?
   Каролина замотала головой.
   – Но ведь припадок может повториться!
   – Нет, лучше оставайся здесь и смотри, чтобы никто к нам не подсел. А я как-нибудь справлюсь.
   Она заковыляла по коридору. Я с беспокойством смотрела ей вслед. Дойдя до туалета, Каролина обернулась и махнула рукой:
   – Я скоро.
   Стали появляться новые пассажиры, я ретировалась в купе и закрыла за собой дверь. Главное – никого сюда не пускать. Я села и принялась листать одну из газет, которые мы купили на станции, но поскольку я волновалась за Каролину, то никак не могла сосредоточиться. Что если болезнь окажется серьезной. Что если дело вовсе не в переедании. Вид у нее был и впрямь жалкий.
   Поезд вот-вот должен был тронуться, я бросила взгляд на перрон.
   В эту минуту дверь у меня за спиной открылась, и в купе решительно вошел незнакомый молодой человек. Он двинулся прямиком к месту Каролины. У меня даже не было времени его остановить. Усевшись, он тут же раскрыл книгу и углубился в чтение, не обращая на меня ни малейшего внимания. Собравшись с духом, я сказала вежливо, но твердо:
   – Извините, но место занято.
   – По виду этого не скажешь! – произнес он отрывисто и с нотой наставления. Как старый ворчливый учитель.
   – Но здесь сидит моя сестра, и она просила, чтобы я последила за местом, пока ее нет.
   Пожав плечами, он встал и переместился в дальний угол, к двери; поднял наш кулек из-под венских пирожных.
   – Это чье?
   Пришлось признать, что кулек наш. Молодой человек переложил его на другое место и сел.
   – Я уверена, что в другом купе вы могли бы устроиться с большим комфортом, – снова заговорила я, но он, конечно, уже уткнул нос в книгу и не удостоил меня даже взглядом. Впрочем, он и раньше на меня не глядел.
   Он был из всезнаек, скорее всего первый ученик в школе и настоящий зубрила. Похоже, очень близорукий. Хоть он и был в очках, но книгу держал под самым носом. При этом молодой человек был строен, высокого роста, одет элегантно и производил бы не такое дурное впечатление, не будь он таким деревянным и словно застегнутым на все пуговицы.
   Волосы, причесанные мокрым гребнем, лежали гладко, словно шерсть у кошки, которая только что облизалась. На подбородке виднелся пластырь, слегка стягивавший кожу. Наверно, он пытался сбрить пробивающийся пушок и порезался. Вряд ли у него росла настоящая щетина, потому что выглядел он еще совсем мальчишкой. Если бы Каролина была тут, нам бы стоило большого труда, чтобы не рассмеяться. Однако молодой человек был совершенно неприступен: он продолжал читать с важной миной на лице, отрешившись от мира и отгородившись от меня очками.
   Как же его спровадить?
   По доброй воле он не уйдет.
   И что скажет Каролина? Ведь она нарочно просила позаботиться о том, чтобы купе никто не занял. Она, должно быть, просто выйдет из себя, когда увидит его здесь, – при ее-то плохом самочувствии. Надо же, какой нахальный, несносный тип. Нет, нужно избавиться от него до прихода Каролины.
   Но как это сделать? Пытаясь что-то придумать, я нервно зашелестела газетой. Как бы повела себя Каролина, окажись она на моем месте?
   Прежде всего она бы не позволила делу зайти так далеко. Он бы вылетел отсюда под фанфары, даже не успев переступить порог. Каролина бы сразу перешла в наступление.
   Но ведь я – не она.
   Я не умею внушить к себе уважение.
   К тому же мне страх как хотелось узнать, что он там читает. Оставаясь верной привычке, я рисковала загубить все дело. Молодой человек сидел, низко склоняясь над книгой, которая лежала у него на коленях, опершись на нее обоими локтями и подперев кулаками голову. Окопался на славу. Подсмотреть название книги не было никакой возможности.
   Вдруг я почувствовала, что за мной наблюдают: два запотевших стеклышка очков уставились прямо на меня.
   Я быстро опустила глаза и зашуршала газетой.
   – Газета, похоже, не слишком вас занимает, – послышался надтреснутый, ироничный голос.
   – С чего вы взяли?
   – Иначе бы вы не пытались подглядеть, что я читаю. Чтобы удовлетворить ваше любопытство, скажу, что эта книга – «Так говорил Заратустра» Фридриха Ницше. Она требует исключительно вдумчивого чтения, а вот вы мне мешаете.
   Я остолбенела. Этот тип сидел в углу, выпрямившись, как палка, и глазел на меня сквозь очки. Я не могла видеть его глаз, но чувствовала, с какой злобой и насмешкой он на меня смотрит; какая снисходительность, какое сознание собственного превосходства слышалось в его голосе! И голос у него какой-то петушиный. Он, должно быть, ломался, и молодой человек старался это скрыть. Говорил он с напряжением. Зато сколько глупости, сколько апломба! В эту минуту я его ненавидела – но молчала. Если бы мне достало смелости, я бы не постеснялась пустить в ход руки и вышвырнула его вон. Стиснув зубы, я продолжала яростно листать газету.
   – Не могли бы вы листать потише, сделайте одолжение!
   Ну, это уж слишком! Я собралась и проговорила как можно жестче:
   – Если вы так чувствительны, то я бы советовала вам перейти в другое купе. В поезде достаточно места.
   – Возможно. Но мне удобно и здесь.
   Я чуть не подавилась от злости, но взяла себя в руки и, заговорив вновь, с удовольствием отметила, что голос мой звучит очень холодно:
   – Должна вас предупредить, что в этом купе я еду вместе с сестрой. Она больна и сейчас вышла. Но скоро моя сестра вернется. Мы будем разговаривать друг с другом, иными словами – шуметь, и тем самым нарушим ваш покой. Поэтому я советую вам перебраться в другое место. Для вашего же блага.
   Я взяла тот же поучительный тон, в котором говорил молодой человек, и обращалась к нему как к ребенку, которого надо образумить. Но это не возымело действия.
   – Не понимаю, почему я должен уходить из-за того, что ваша сестра скоро вернется.
   – Ну так вы это поймете! У нее особый дар – объясняться с такими, как вы!
   Он презрительно рассмеялся. Но меня это ничуть не задело. Пусть мне не удалось его выставить, но испугать меня он не смог. Я считала, что держалась достойно, и жалела, что Каролина меня не видит. Тогда бы она поняла, что я сделала все, что было возможно.
   Я продолжала листать газету. Молодой человек начал барабанить указательным пальцем по обложке книги – быстро, словно дятел.
   – Вы мешаете мне своим стуком! – сказала я.
   – Но, милая фрекен…
   Его голос возвысился до фальцета и стал скрипучим. От этого молодой человек, безусловно, несколько потерял в значительности, которая явно составляла предмет его особой заботы. Я незаметно улыбнулась: хозяйкой положения была я.
   – Милая фрекен… кем вы, собственно, себя считаете? – проскрипел он.
   – Об этом можете не беспокоиться! Проблем с идентичностью у меня нет.
   Я гордилась своим ответом: он был достоин Каролины, – и я горячо желала, чтобы в эту минуту она была здесь.
   – Ах, вот как. В таком случае, кем же вы считаете меня?
   – А уж это, знаете ли, меня точно не беспокоит.
   – Я это вижу! – воскликнул он своим жалобным голосом и тряхнул головой. – Но вы, может быть, отнесетесь ко мне с большим уважением, когда узнаете, что впереди меня ждет очень ответственное дело. Можно сказать, миссия. И сейчас я пытаюсь к ней приготовиться. Я чувствителен по натуре, и не моя вина, что я легко сбиваюсь, если мне мешают в то время, как я пытаюсь проникнуть в одно из величайших бессмертных философских сочинений… а вы сидите и нарочно шуршите своей газетенкой, лишь бы меня помучить.
   При этих словах у меня под сердцем неприятно кольнуло. Меня охватило дурное предчувствие, и я не смогла ничего ответить. А он продолжал:
   – Вы ничего не знаете… а между тем двое несчастных детей, живущих в одиноком замке и отрезанных от мира, жаждут встретить родную человеческую душу. И вот я призван, чтобы насытить их страждущие умы знаниями…
   Я чувствовала, что бледнею. Какое страшное несчастье! Передо мной был не кто иной, как юноша, которого пригласили в замок вместе с нами. И хозяева, конечно, устроили так, чтобы мы приехали одним поездом и чтобы они могли забрать нас со станции вместе.
   А как славно все начиналось… Меня охватила такая дрожь, что газета запрыгала у меня на коленях. И даже Каролины не было со мной рядом! Куда же она подевалась?
   В эту минуту раздался громкий хохот.
   Захватчик вскочил со своего места, сорвал очки и пластырь, тряхнул головой, разлохматив приглаженные волосы, и принялся скакать на одном месте.
   Я смотрела на него и не могла пошевелиться.
   Каролина! Это же Каролина!
   Она словно помешалась от радости: обнимала и целовала меня в нос, в щеки, в лоб.
   – Ты не узнала меня. Ты ничего не заподозрила! Я выдержала испытание! Все будет великолепно. Это замечательно! Замечательно!
   Она не сразу заметила, что я оставалась неподвижной. Я сидела, словно оглушенная, не в силах радоваться вместе с ней. В голове у меня стало тихо, я сидела, уставившись на очки с толстыми стеклами, которые Каролина бросила на сиденье напротив меня, и не могла понять, что случилось. Лишь постепенно стало ясно, что меня обманули. Я изумленно глядела на Каролину.
   Она заметила, что что-то не так: опустилась рядом, умоляюще взяла меня за руку и начала говорить о том, как она нервничала перед таким серьезным испытанием. Ведь нужно же ей было на ком-нибудь себя проверить! Неужели я не понимаю, что это было необходимо?
   В замке она, конечно, не собирается разыгрывать такого чудака – если меня беспокоит именно это. Нет-нет, в замке у нее будет совсем другая роль. Каролина просто рассудила, что если ей удастся перевоплотиться в человека, который так не похож на нее настоящую, если ей удастся обмануть меня, которая так хорошо ее знает, то потом нам уже не о чем будет беспокоиться.
   Эту сцену она разыграла, чтобы придать уверенность нам обеим, а не только себе. Она уговаривала меня не обижаться на розыгрыш, потому что ей вовсе не хотелось меня обидеть. Она бы пришла в отчаяние, если бы знала, что я приму это близко к сердцу.
   Она уверяла, что я могу гордиться собой, что много раз она была близка к тому, чтобы рассмеяться и сбросить маску: так здорово я отделала этого несносного типа. Она бы сама не могла справиться лучше.
   Каролина взяла мою руку и провела ею по своей щеке.
   – Милая, хорошая… ну, скажи что-нибудь. Я так несчастна.
   Но я молчала. Каролина выпустила мою руку.
   – Ах, чуть не забыла! Я же обещала показать тебе письма. Вот, держи!
   Она вытащила из внутреннего кармана куртки два конверта и протянула их мне. Я смотрела на них непонимающим взглядом, потому что мозг мой все еще оставался парализованным; Каролине пришлось мне помочь. Она развернула письма и вложила их мне в руку.
   – Вот! Прочти! Длинное – мое. А это – от Акселя Торсона.
   Я принялась принужденно водить глазами по строчкам, но смысл ускользал от меня и слова мешались в кучу. Мое внимание зацепило только то, что Каролина писала от имени сестры и брата Якобсонов. Свою фамилию она присвоила также и мне. Я была Бертой Якобсон, а подпись в конце гласила: Карл Якобсон.
   Остальное было уже неважно.
   Ответ Акселя Торсона из Замка Роз был коротким, и говорилось в нем буквально лишь то, что Берта и Карл Якобсон приглашаются в замок в качестве компаньонов Арильда и Розильды… дальше шла длинная подпись, которую я не дочитала.
   Стало ясно, почему Каролина не хотела показывать мне письмо. И почему она так настаивала, чтобы все наши письма адресовались до востребования.
   Никогда и речи не шло о том, чтобы пригласить двух девушек, как я наивно полагала. Каролина, скорее всего, и не пыталась переубедить хозяев. Она сразу решила, что так будет интереснее. Соблазн сыграть роль молодого человека оказался слишком велик. Она легко пошла на авантюру. И ее совершенно не волновало, что скажу я. Она рассчитывала, что я поддамся ее очарованию и соглашусь участвовать в спектакле.
   А что если не поддамся? Что если я откажусь?
   Я медленно подняла глаза от письма и встретила взгляд Каролины. Она смотрела на меня твердо. С улыбкой. Уверенная в своей победе.
   Кто же она такая?
   В ту минуту она была красивым юношей.
   Она уже успела сбросить куртку и осталась в элегантной белой рубашке. Умные глаза излучали энергию. И вместе с тем – нежность и желание быть понятой.
   Но понять ее я не могла.
   Она запустила пальцы в свои короткие густые волосы и улыбнулась.
   – Вот видишь… Уж я-то знаю, как управляться с жизнью!
   Письма лежали у меня на коленях; я чувствовала странный холод, но не могла отвести от Каролины глаз.
   Кто же она такая?
   За эту короткую поездку я успела увидеть естественную Каролину, без актерства и лицедейства, озорницу, которая потешалась надо всем и вся. Затем – очаровательную молодую женщину, которая кокетливо играла косой, невыносимого педанта-всезнайку и, наконец, красивого самоуверенного юношу. И все они умещались в одном человеке.
   Я была готова подумать, что молодым человеком в мундире тоже была Каролина, если бы в это время она не сидела в купе. Для нее не существовало ничего невозможного, и я почти с удивлением должна была признать, что тем молодым человеком Каролина все же быть не могла.
   И вот теперь она, улыбаясь, протягивала мне руку – я сделала вид, что не вижу.
   – Калле Якобсон… – произнесла я и холодно на нее посмотрела.
   Каролина вздрогнула.
   – Не Калле, а Карл!
   – Какая разница? Калле и Берта – звучит неплохо.
   Она сделала вид, что считает это шуткой, но, похоже, не была в этом уверена.
   – Тебе не обязательно называться Бертой. Можешь выбрать себе любое имя.