Гусев Валерий Борисович. Розыгрыш с летальным исходом

   — Ну и что тут странного? Свет вечером… — Я пожал плечами. — Нормально.
   — Свет электрический!
   — И солярка у них есть! — свалила Яна в общую кучу. — Где-то прячут.
   Нашу оперативку бесцеремонно прервала сладкая парочка, в обнимку ввалившаяся в хижину. На шее Нильса бренчало ожерелье из раковин, он был предельно пьян. И с пьяной откровенностью заявил прямо с порога:
   — Приглашаю на свадьбу!
   — Ты женишься? — воскликнула Яна и заломила руки. — Да поможет тебе великий Эатуа!
   Малютка-невеста, пьяная примерно в той же степени, уже не смогла удерживать Нильса. Он опустился на циновку (рухнул, честно говоря), приподнял хмельную голову и произнес многозначительно:
   — Я должен это сделать. Как честный человек.
   — Как же ты ухитрился? — оскорбила его Яна. — Виагры нажрался?
   — Это — любовь, — с трудом выдавил из себя Нильс и повалился набок.
   Маруська устроилась рядом, свернувшись клубочком и уложив курчавую головку в мятом венке на впалую волосато-седую грудь старого ловеласа.
   — Доигрались, — сквозь зубы оценил ситуацию Семеныч.
   — Ну что ж, — оценил ее и я, — теперь развязки ждать недолго.
   — Я им на свадьбу, — пригрозила Яна, — валенки свои подарю.
   Далее марьяжные события развивались вполне стремительно. Не в силах совладать со своим счастьем, Нильс на собственной свадьбе опять напился, целовал родителей Маруськи и называл их по-старорежимному «папа» и «мама». И надо отдать им должное — у них хватало ума и такта не называть его «сыночком».
   После свадьбы выяснилось, что, породнившись с семейством Марутеа, Нильс автоматически вошел в правящую элиту острова и вместе с почти неограниченными правами приобрел неограниченные (даже здравым смыслом) обязанности. Ну, супружеские, это естественно. Для того он и женился. А кроме этого старику Нильсу вменялось в обязанности обеспечивать семью пропитанием, а также вносить посильный вклад в общественные фонды потребления.
   Медовый месяц предстоял ему тяжелый: любовные ласки, рыбная ловля, сбор фруктов, ежедневные прогулки за водой. Мы, конечно, несмотря на то что он нас так «кинул», в беде Нильса не оставили, по хозяйству ему помогали. А вот общественный вклад заставил нас задуматься.
   Старина Нильс сообщил нам, что в доверительной беседе с ним вождь выразил огромное сожаление по поводу пропавшей яхты.
   — Ауэ! Я поняла, — поспешила с выводом Яна. — Они хотят, чтобы мы поскорее смотались отсюда.
   И прихватили с собой Маруську. Вот в чем дело! Маруська, наверное, заразная. И они нашли способ от нее избавиться. — Янка демонстративно отодвинулась от Нильса.
   Нильс даже не обиделся — так он был озабочен.
   — Вы очень ошибаетесь. Совсем не в этом дело. Они почему-то решили, что яхта принадлежит мне. И должна была стать свадебным подарком. Почему-то вождю. Калым у них такой.
   — Начинается… — Семеныч встал, прошелся по хижине, откинул на входе циновку, выглянул за дверь. — Это не все?
   — Не все, — вздохнул Нильс. — Мату-Ити сказал, в деликатной форме, что в таком случае можно сделать подарок деньгами. Как принято во всем мире.
   — А приданое? — взвилась Янка. — Как принято во всем мире! Что дают твои «папа с мамой» за своей профурсеткой? Корзину гнилых бананов? Всем спасибо!
   Нильс и тут не вступился за честь невесты. Похоже, начал прозревать. Казанова беззубый. Маамаа на сексуальной почве.
   — Он еще намекнул, в деликатной форме, что, по ихним древним законам, имущество жены и мужа неделимы. В равных долях.
   — Это как? — не понял я.
   — Все мое имущество принадлежит Марусеньке. А все ее имущество — мне.
   — Разбогател! — не выдержала Яна. — Отличную партию сделал. Выгодную. Сколько тебе кокосовых пальм положено? По брачному контракту.
   — Типичное вымогательство, — оценил ситуацию Семеныч. — В первой стадии.
   — Ну уж… Чего у меня вымогать? У меня, кроме Левушки, ничего нет.
   — Да и тот кусается, — подначила Яна.
   Семеныч закурил, опять выглянул за дверь и шуганул кого-то, из любопытных.
   — Ничего нет… Как в старой сказке: отпущу твою бороду, если отдашь мне то, чего дома не знаешь. Ты наследства не ждешь? С исторической родины?
   Нильс беспомощно пожал плечами.
   — Скорее всего — нет. Родственники мои не такие уж близкие, да и не очень состоятельные. Тем более что я со всеми разругался. Антисемитов там почему-то не любят.
   Бред какой-то! Ну даже если Нильсу светит какое-то наследство, откуда Мату-Ити может об этом знать? Да и наложить лапу на это мнимое наследство — весьма проблематично. К тому же ни один международный суд не признает этот фарсовый брак действительным.
   — Лучше бы ты на мне женился! — выпалила Яна. — Я б тебе сразу развод дала, без имущественных претензий. После первой же брачной ночи.
   — А я бы, — нашел в себе силы пошутить Нильс, — я бы у вас валенки отсудил.
   Циновка на входе откинулась — вошел Понизовский. Озабоченный, хмурый. Без привычной усмешки на лице.
   — Я сейчас с заседания совета племени, — совершенно серьезно, как министр Временного правительства, сообщил он. — Положение угрожающее.
   Янка права: на этот остров со всех прилегающих территорий свозили сумасшедших. Как в лепрозорий. Так что мы сюда не случайно попали, Семеныч тоже прав.
   — По их законам все имущество Нильса, поскольку он к тому же породнился с вождем (отягчающее обстоятельство), принадлежит племени. И он это имущество, движимое и недвижимое, обязан в трехдневный срок внести в социальный фонд острова.
   — А если не внесу? — наконец-то догадался спросить Нильс.
   Понизовский скорбно вздохнул.
   — Боюсь, что в этом случае мы ничем не сможем вам помочь.
   — Не понял. — Семеныч выпрямился во весь рост.
   Понизовский наконец-то усмехнулся. Наверное, чтобы смягчить свои слова. Облечь их в форму шутки.
   — На завтрак акулам.
   — Я не согласен, — замотал головой Нильс.
   — Я — тоже, — сказал Семеныч. И только я почувствовал в его голосе нотку угрозы.
   — Да у меня недвижимости-то нет. А из движимого имущества — вот, только он. — И Нильс положил руку на Левину клетку.
   Тот, естественно, не упустил возможности цапнуть его за палец.
   — Этого еще не хватало, — испугалась Яна. — Семеныч, капни ему из своей фляжки.
   — Лучше йодом прижечь, — возразил бережливый Семеныч и достал из темного угла нашу судовую аптечку. И никто, кроме меня, не задумался: яхты нет, а аптечка есть. А ведь она оставалась на яхте.
   — Не надо меня прижигать, — самоотверженно прошептал Нильс. — Я получу заражение и… буду свободен от всех обязательств.
   — Ауэ, маамаа танэ! — Янка схватила его за палец. — Легкой смерти захотелось! Нашел выход! А мы? Мы за твои похождения отвечать будем? Нет уж!
   — Не отвлекайтесь, — напомнил Понизовский. — Положение не просто серьезное, оно критическое.
   — Употреби свое влияние, Серж, — посоветовал Семеныч. — Сколько у нас денег, Серый? Нужно дать отступного.
   — Тысчонка наберется, — сказал я, подумав.
   — Еще чего! — Это опять Янка. — Мы что, из своего кармана должны его б… оплачивать?
   — Возьмите свои слова обратно, — заносчиво потребовал Нильс. — Я не позволю обзывать мою супругу площадной бранью. Ауэ!
   — Мы что, — поправилась Яна, — должны из своего кармана его супругу содержать? Нас пятеро, так? Значит, Нильс, твоя доля — двести баксов. Забирай и убирайся! И чтоб к вечеру конфликт был исчерпан.
   — Глупо, — заметил Понизовский. — Мы их только разохотим.
   — А что ты предлагаешь?
   — Тянуть время. До прихода судна. Авось рассосется.
   — Я против, — упрямо заявил Семеныч. — Мне кажется, на судно нам рассчитывать нельзя. Мне кажется, это будет им подкрепление. Ты, Серж, должен объяснить, что все имущество Нильса — это клетка с крысой и двести баксов. Вот только на это они и могут рассчитывать.
   — Я попробую. — Он вышел из хижины.
   Семеныч подождал, пока затихнут его шаги, и сказал:
   — С этой минуты обсуждение всех наших планов в его присутствии делаем с корректировкой. По принципу — наоборот.
   — Недаром я его сразу невзлюбила. Или он меня. …Понизовский вернулся довольно скоро.
   — Давай деньги, Серый. Уговорил.
   Когда он вышел, Семеныч виртуозно выругался.
   — Как-как? — заинтересовалась Яна. — Повтори, я запомню.
   Семеныч с удовольствием повторил и добавил:
   — Это разведка боем. Им не эти мелкие баксы нужны.
   После этих, в общем-то, знаковых событий обстановка на острове изменилась. Почти прекратились праздники, островитяне не обременяли нас своим гостеприимством — вплоть до того, что питаться мы стали отдельно, в своей хижине; в гости и на обильные празднества нас уже приглашали гораздо реже. Хотя продуктами снабжали исправно. В обмен на рыбу.
   Но во всем чувствовалась какая-то настороженность. Будто над островом остановилась черная туча. И вот-вот она чем-то на него опорожнится: либо затяжными дождями, либо ливнем, а то и снегом с градом.
   Через день-два Семеныч отрядил Понизовского взять под контроль нашего молодожена, а нас увел на берег, к Акульей лагуне, где не было ни чужих ушей, ни любопытных глаз.
   — По оперативной информации, — серьезно сказал он, — Нильсу на днях будет предъявлено очередное обвинение.
   Да, чекист — он всегда и везде чекист, даже если и бывший. И когда Семеныч успел завести здесь агентуру?
   — Обвинение очень серьезное, по их понятию.
   — Я ничего не понимаю, — призналась Яна, — в ихних понятиях, разрази меня Тупапау.
   — Это крупная афера. Нильса хотят раскрутить, это ясно. На огромные деньги.
   — Но у него же нет ни копейки за душой!
   — Вот это меня и смущает. Я никак не могу найти объяснения всей этой истории. И потому мы не можем принять единственно верное решение.
   — Давай вернемся назад, Семеныч, в начало истории. Как давно ты знаком с Нильсом?
   Собственно говоря, я начал допрос. И не уверен, что только свидетеля.
   — Несколько лет я его знаю.
   — У вас были общие дела? Контакты, вроде служебных?
   Семеныч немного замялся.
   — Ну… как сказать. Штатным осведомителем он не был. Но кое-какую информацию по моей просьбе сливал. Имея в виду его клиентуру. При случае я через него и необходимую для той или иной операции «дезу» запускал.
   — А взамен? Что он имел от органов?
   — Крышевали его помаленьку. В смысле охраны его бизнеса.
   — Вспомни, Семеныч, никаких на этой почве инцидентов не было?
   — Ну, однажды, не так давно, я его отмазал. На него наехал один капитан дальнего плавания. Заключил договор на дератизацию, а денег не заплатил. Ну, я его немного за грудки подержал.
   — Элемент мести исключаешь?
   — Трудно сказать. Этот капитан, вообще-то, у меня под колпаком. И он об этом знает.
   — Подумайте, гражданин Рокотов. В ваших интересах.
   — Не дави, начальник… После этого инцидента кто-то пустил злой слух, что Нильс не столько выводит, сколько разводит крыс. Так что он прогорел до основания. Ну, я и предложил ему годик поплавать.
   — А Понизовский?
   — Ну, Серегу я знаю давно. Еще когда курировал наших загранцов. Тех, что плавали по свету.
   — Он тебе тоже стучал?
   — Не совсем. У него была обязанность контролировать комплектование экипажа.
   — Это как?
   — Следить, чтобы кто-нибудь где-нибудь не остался. Как-нибудь.
   — Понятно. Как он на яхте оказался?
   — Моей рукой, в общем и целом.
   — Напросился?
   — Можно и так сказать. Узнал о моем предстоящем плавании, выложил свой интерес. Он неплохой штурман, хорошо знает условия навигации в этих местах, я согласился.
   — Теперь вспомни: кто из них раньше вошел в твою команду — Нильс или Серега?
   — Закурить не найдется, гражданин начальник?
   — Тамбовский волк тебе начальник. Кури.
   — Вспомнил. Сначала Нильс. Потом я подумал о тебе и Яне. Был разговор с Понизовским. Так, так… О вас я ему тогда еще не говорил, я к вам еще не ездил. А вот о Нильсе сказал. Точно!
   — Что именно, Семеныч?
   — А я помню?
   — Нильс и Понизовский до тебя общались?
   — Нет. Они не были знакомы. Ну, мельком Сере-га его видел. На борту «Олигарха». Мы как раз с Нильсом капитанский коньяк пили. В капитанской каюте. Заглянул на минутку. Но я его тут же спровадил.
   — О чем разговор шел?
   — О крысах. Очень интересно он о них рассказывал. Популярно и научно в одном флаконе.
   Янка слушала нас, открыв от любопытства рот, переводила глаза с одного на другого. При неподвижной голове. Она сейчас напоминала наши деревенские ходики. В виде мордашки котенка, у которого в такт маятнику глазки туда-сюда.
   Наконец, она не выдержала.
   — Ауэ, мореходы. Не отвлекайтесь. Семеныч, раскалывайся. По полной программе.
   — По полной не могу. — Семеныч мотнул головой. — Но на некоторые вопросы отвечу. Не все могу и не все еще сам знаю.
   — Что за остров?
   — Международный бордель. С одной стороны. С другой — ловушка… для Нильса. Ну, и для нас за компанию.
   Нечто подобное я и предполагал.
   — Ни фига, Семеныч! — Янка даже присвистнула. — Чтой-то ты в такую даль в бордель потащился? Тебе ваине в Москве мало?
   — Я потом тебе объясню. Это все декорация, — повел рукой Семеныч. — А в «па» у них база. Там и гримерка, и костюмерная, и столовая, и все прочее. Биотуалеты, кстати. Рация…
   — Ты ее, естественно, вывел из строя?
   — Теряешь квалификацию, Серый. Естественно, не вывел. — Тут он опять прав. До открытой игры еще далеко. — Да, скальпы эти… Парики, конечно. И еще — несколько книг на русском языке.
   — Робер Мерль, — сказал я. — Роман «Остров». Из личной библиотеки Маруськиной родни.
   — Насчет квалификации беру слова обратно. Такую же книгу, пошмонав негласно спальню великого вождя, обнаружил под подушкой.
   — А я еще одну на борту яхты, в гальюне.
   — И что ты мне скажешь за эту книгу? — прищурился Семеныч.
   — Я таки скажу. Это история экипажа «Баунти», его совместной жизни на острове Питкэрн. Это для них — сценарий. Они все оттуда «списали» — обычаи таитян, мифологию, пляски, питание, даже имена себе присвоили. И словарь Серега оттуда содрал.
   — Ага! — поспешила наябедничать Янка. — Вот этот орден, акулий зуб, которым Мату-Ити спьяна Серегу наградил, — он пластмассовый. Я его потрогала.
   — Серегу? — возмутился я.
   — Зуб! И у девок раковины в ушах — такие на Комсомольском проспекте в переходе продаются.
   — Неосторожные они, не бдительные. Не профессионалы. Хотя не все, есть бойцы.
   — Я бы сказал, здесь именно профессионалы собрались, разного профиля. Актеры и боевики. Но главные силы не здесь. На подходе. Еще вопросы?
   — Хорошо. Все так, Семеныч. Этнографический экзотический бордель для страдающих от пресыщения. Жизненными благами в похотливую эпоху демократии. Но мы тут при чем? Нильс-то им зачем нужен? Серега тут с какого… бока?
   — Легок на помине, — проворчала Яна. — Чтоб его Тупапау укусил. Пониже пупка.
   Увязая босыми ногами в песке, к нам направлялся Понизовский. Очень даже белый человек: в шортах, в тропическом шлеме. И такой же непреклонный. Со взбитой высоко на лоб правой бровью.
   — Яна Казимировна, — весело намекнул он, — а что у нас на обед?
   — Золотая макрель в сыром виде под соусом из диких лимонов. Устраивает?
   Понизовский сел рядом, вгляделся, щурясь, в океанскую даль, всю в солнечных брызгах.
   — Куда же делась яхта, я все думаю.
   — Течением унесло, — пожал плечами Семеныч. — Или кто-нибудь из министров двора его величества спер. И прячет в какой-нибудь лагуне.
   — Была бы рация, — бесцельно посетовал Понизовский. — Запустили бы SOS.
   — Была бы рация, — непримиримо рассудила Янка, — мы бы вообще сюда не попали. Людоеды! Тьфу! Всем спасибо!
   Понизовский, сыграв бровью, усмехнулся по-своему.
   — Вы, Яна Казимировна, не торопитесь других осуждать.
   — Серый! — Янка повернулась ко мне. — Он на что намекает? Скажи: я разве людоедка?
   — Ну… — И Янку не хотелось обидеть, и врать не люблю. — Не то чтобы очень… Но при случае…
   — Вот! — Понизовский вскочил. — Сегодня как раз такой случай. Готовьтесь, Яна Казимировна.
   — Я тебя жрать не буду! Отравлюсь еще!
   — Я тут ни при чем. Сегодня вора поймали. А у них обычай — кто на воровстве попался, того все племя съедает.
   — Живьем? — ахнула Янка.
   Понизовский усмехнулся, на этот раз снисходительно.
   — Почему живьем? Прекрасно приготовленного. В гарнире, с приправами. С ритуальными танцами.
   — Ну да… Как же без танцев… кого-то жрать…
   — Вообще, у них с давних времен поимка вора — тоже повод для праздника. Мяса им всегда не хватало, так что только изредка баловались дикой свининкой. Ну, а уж если вор попадется!..
   — Уртам-байрам, — брякнула Яна.
   Насчет байрама не знаю, а вот то, что «Баунти» не просто шоколадка, но еще и корабль, Янка наверняка только здесь узнала, к своему изумлению.
   — Не знаю, как там на байраме, — отмахнулся Серега, — а на Таити зажаривание, вернее, запекание свиньи — целый ритуал. И я думаю, наш бедный жулик его не избежит.
   — А посмотреть можно? — с присущей ей скромностью поинтересовалась Яна.
   — Ни в коем случае! — ужаснулся Серега. — Только для посвященных. Но, если интересно, я в двух словах расскажу. Про свинью, потому что технология здесь едина. — И он красочно и аппетитно, со всеми кулинарными изысками описал процесс запекания свиной туши. Или вора. Технология-то едина. И не лишена интереса.
   Роют большую яму, обкладывают ее изнутри камнями и разжигают в ней большой костер. (Непосвященные при этом в некотором отдалении танцуют и поют.) Затем выгребают угли, зашивают в брюхо свиньи самый большой и раскаленный камень, укладывают ее на дно ямы. (Непосвященные при этом в том же отдалении поют соответствующий следующий куплет и пляшут очередной танец.) Свиную тушу покрывают листьями банана. На листья укладывают слоями ямс, таро, авокадо, манго. (Танцы и песни.) Затем — снова листья, а поверх них — слой глины.
   Теперь самое сложное — ожидание. Скрашиваемое танцами и песнями. Танцуют, поют, принюхиваются. Из всех природных запахов южных островов аромат парной свинины, запекаемой с такими приправами, — самый желанный. И возбуждающий…
   — Ауэ! — воскликнула Яна. — Повтори рецепт, Серега. Я запишу. И буду в родных Пеньках баловать своего танэ свежеиспеченными бандюками.
   — Я, собственно, разыскал вас, — холодно ответил Понизовский, — чтобы передать приглашение на ужин.
   — А его… Ну, этого… это блюдо… — спросил Семеныч, — он еще жив?
   — Я тебя понял. И не пытайтесь его отбить. Тем более что уже поздно. Его уже умертвили. И, кстати, ребята, не вздумайте за столом отговариваться никакими табу. В этом случае вы становитесь сообщниками вора. По понятиям.
   — И нас ожидает такая же участь? — это я спросил. С издевкой.
   — Вас ожидает такая же участь, — без издевки, равнодушно ответил Понизовский. — И я думаю — в любом случае.
   Он еще раз, наглец, поклонился и зашагал к хижинам. Мне безумно захотелось схватить его за ногу, свалить и придушить насмерть, уткнув мордой в песок. Но Семеныч приказал мне глазами: «Отставить!»
   И я послушался. Хотя мы оба полковники. Правда, разных ведомств. Хотя он, к тому же, еще и капитан. Разбитого корыта…
   — Я этого вора есть не буду! — заявила Янка, когда Понизовский скрылся во дворце. — Я вон своего мента никак догрызть не могу.
   — Будешь! — уверенно сказал Семеныч. — Еще как! Давненько мы мясного не пробовали. Оттянемся. — И пообещал: — А пить будем из моей фляжки!
   И тут он опять прав. Если есть здесь солярка, если есть электричество и биотуалеты, так почему же не быть, например, клофелину? В бардаке-то…
   Мы трепетно собирались на каннибальское пиршество. Янка оделась скромно. Обулась в кроссовки — ее нежные европейские ножки успешно прошли акклиматизацию.
   В тропиках трудно спрятать на себе оружие. И поэтому Яна взяла с собой свои опорки, бывшие валенки.
   — Могут быть вопросы, — поосторожничал Семеныч.
   — У меня уже есть ответы. «Мало того, что украли нашу яхту, так вы еще друг у друга крадете. Нет уж, я своим имуществом дорожу!»
   — Только не в такой резкой форме, — посоветовал Семеныч.
   И я с ним согласился. Не настала еще пора грубить.
   Мы были уже готовы, когда за нами зашли молодожены в сопровождении Понизовского. Нильс был великолепен — стар, пьян, влюблен. Маруська… Мне почему-то показалось, что она… Нет, не стара, не пьяна. Но, кажется, тоже влюблена. В ее взорах, которые она бросала на Нильса, очаровательно сплавились чувства любовницы и внучки. И еще мне показалось, что сенатор Понизовский несколько этим встревожен. Уж не ревнует ли?
   Он поймал мой взгляд и сразу же постарался отвести подозрение, спросив с недоумением Яну:
   — А зачем тебе валенки?
   — Чтоб не сперли. — Она взяла валенки под мышки и вышла из хижины. Обернулась: — А на «ты» мы с тобой не пили. Всем спасибо!

ЛЮДОЕДЫ

   Каннибальская ночь была великолепна. Над островом сияла ослепительно-белая луна. Остров окружали тихие воды Тихого океана. Чуть слышно звенели москиты. Вовсю трещали цикады и щебетали какие-то неугомонные ночные птахи.
   Тем не менее, было так тихо, что слышался плеск акульих игр в малой лагуне.
   — А кого будем кушать? — заинтересованно спросила Яна Понизовского.
   — Ахунуи, — коротко ответил он.
   — Значит, на острове уже юная вдова появилась?
   — Ну, она ведь не жена ему. К тому же, он как раз ее и обокрал.
   — А что у нее красть-то? — пренебрежительно поинтересовалась Яна. — У нее из всех сокровищ одна невинность была, да и той ее лишили. Два раза.
   — У нее часы были, правда, без батарейки. Какой-то матрос на жемчуг сменял.
   — Так я и поверила, — хмыкнула Яна. — На жемчуг…
   …Про это пиршество я вспоминаю без особой охоты. И вовсе не потому, что оно нас напугало, а потому, что нас пытались им напугать. Оказать, как говорится, психологическое давление.
   Мне кажется, они нас недооценивают. Не знают, с кем связались. Что ж, очень скоро пожалеют об этом: и о том, что не знали, и о том, что связались…
   Вообще-то, эти события издалека все больше кажутся детскими играми. Жестокими, но все же детскими. Заданная условность и неожиданная, но закономерная жестокость.
   Луна все еще была полная, света было достаточно, тем более что океан мерцал неверным светом своих глубин, выходящим на поверхность. И костер был обильный. Но аборигенам этого было мало. На всех ближайших деревьях они развесили светильники, которые придавали декорации вид какого-то убогого карнавала.
   Когда мы шли к пиршественному столу, Семеныч нашептывал Яне:
   — Ничего не бояться, ничему не удивляться, ни с чем не спорить. Все это — туфта голимая.
   — А жаркое?
   — В первую очередь.
   — Агентура сообщила?
   — Она самая.
   — Познакомишь?
   — В Москве. — Это обещание Семеныч высказал твердо и уверенно.
   Даже мне спокойнее стало.
   По случаю такого радостного события — мясной день! — под баньяном даже соорудили стол на козлах. Он был вполне прилично сервирован пластиковой посудой. И здесь вперемешку тоже стояли светильники, насыщая аромат джунглей керосиновой гарью.
   Нам отвели почетные места по правую и левую руку от вождя. Двенадцать его супруг выстроились у него за спиной. Одной он передал свой жезл, другая перебросила через руку снятый по случаю духоты китель. Мату-Ити сел за стол голым по пояс. Только на жирной шее висел на цепочке маленький барометр.
   — Тикает? — интимно спросила его Яна, ткнув пальцем в прибор.
   Мату-Ити покачал головой отрицательно и покивал утвердительно. Понимай как хочешь: то тикает, то не тикает. Тикает, но не всегда.
   Мы уселись за стол. Янка поставила валенки под ноги. В кустах ожили невидимые музыканты. Жалобная мелодия задрожала над ночным островом — невидимые миру слезы. Она была приятна, но довольно однообразна. Так и хотелось сказать: «Мать, хватит тебе ныть, давай по рюмке тяпнем!»
   На столе были обычные блюда: рыба и фрукты. Ну и напиток тот же самый. Мы слегка закусили. Выпили из Семенычевой фляжки добрую долю аперитивчика. Понизовского за столом не было. Я видел, как Семеныч шарил глазами по округе и недовольно покачивал головой. Он не любил сюрпризы.
   Музыка в кустах звучала все медленнее и тише. Замерла. И грянули дробно барабаны. Как в цирке перед смертельным номером. Без лонжи и сетки.
   Вообще, надо отметить объективно, режиссура была безупречна. Барабанная дробь так же резко, как и возникла, оборвалась. И послышались мерные гулкие удары. Вроде как часы в старинном замке с привидениями. Сейчас отзвучит и заглохнет двенадцатый удар, пробежит вдоль мрачных замшелых стен и затихнет вдали зловещее эхо… И явится ужасный призрак. Как чья-то неумирающая совесть.
   И он явился. Со стороны «па» показалась медленная процессия. Возглавлял ее Понизовский, облаченный в какую-то длинную хламиду из черных лохмотьев. В руках, перед собой, он держал блюдо, накрытое алой тряпкой. За ним двумя рядами тянулись мужчины в таких же тряпках до земли и тоже с какими-то блюдами в руках.
   — Свининкой запахло, жареной, — прошептал Семеныч специально для Яны.
   То бишь жареным запахло.
   Барабаны вновь ожили. Они мерно отбивали каждый шаг этой мрачной процессии. Что-то в ней было от монашеского Средневековья. Явная режиссерская недоработка — смешение жанров, в общем-то.