Гусейнов Чингиз. Семейные тайны

   "Может, беден мой свояк, деньги ему нужны, а?"
   "Всем деньги нужны".
   "И сын его, как зовут? Да, Агил, Умный!.. (Это он лепетал, тыча пальцем в Расула: "Говорить по-нашему не может!", а отец сыну негрубо: "Эшшей!")
   "Но что ты знаешь об Агиле?" - упрекнула Лейла и задумалась: непонятный у Айны сын, и сестра переживает: "Наказание, а не сын!" - каждую минуту жди от него подвоха, тут еще институт бросил (какой?) и подумывает... но о чем?
   "И этот,- перебил ее думы Расул, взявшись за нового свояка,- Махмуд!"
   Недавно устраивали смотр местных обозревателей, вышел победителем: вырядился Махмуд, как петух, да еще телекраски, и через фразу: "Новое время! Новый стиль!.. Как отметил Джанибек Гусейнович..." - Все как будто должны знать, кто это такой, а он всего-навсего запра,вляет КамышПромом (добавить бы: аббревиатурным),- хоть и разветвленное, но ведомство, каких немало (то ли шестнадцать, то ли пятнадцать), как будто только сейчас узнали про эти самые камыши - их легкую прочность, полую несгибаемость и универсализм, и сыплет Махмуд загадками, уповая на наглядное пособие (и кий в руке, указка), где крючки-закорючки, многоцветье прямоугольников и ромбов, отчетливо воспроизводимое телекрасками, а меж фигур - стрелки, волнистые линии и пунктиром, связи и подчинения: прямые и косвенные, пирамидально-иерархические и бесконечно параллельные, непосредственные и, минуя, так сказать,опосредованные.
   - ...шар на двух шарах,- это Расул о Джанибеке. Стоймя снежная баба, а лежа три нуля, Длинная Рокировка, поставленная на попа,- хохочет Расул, а Лейла впервые эти слова слышит, про нули и рокировку.
   Да-с, Расул не успел вовремя рокироваться, уйдя в надежную крепость, и застрял в центре майдана (так о Расуле говорил Хансултанов)
   - Что ж ты умолк? Давай и о третьем свояке!
   - А что? Могу и о нем, нашем семейном академике! Наплодили, чтоб никому ни в чем не уступать, чины как панцирь!"
   "Или завидует?!" - подумала вдруг Лейла. Слышала однажды, как Айша об одном из бывших чинов говорила: "Критикует, потому что в опале!" Но Расул ведь...
   - О боже! - вздохнула Лейла.- Но зачем тогда едешь?
   В самом деле, зачем? Поглядеть, как свояки преуспели? Но каждый будет ему рад, ведь гость. Или как неуемны свояченицы? Ничем как будто не обидели, а если что и случалось - давно быльем поросло. Внимать любимцу своих сестер Бахадуру? Чертовски самолюбив, и не поймешь, искренен с тобой или подыгрывает. И слышать охи и ахи Айны о сыне: "Агил меня в могилу сведет!.."
   Может, едет воевать с Джанибеком (??)... А ради чего? К прошлому нет возврата. Или упреки Асии, как бывало прежде, выслушивать? Уже забыто, кто из них говорил: то ли он Асие, то ли она ему:
   "Легко замечать изъяны у других. А ты Начни с себя".
   Начинать было некогда, да и как? Включен во всевозможные связи и отношения: прослыть чудаком, и чтоб шуточки в глаза и за глаза? Подставлять бока нельзя, и отказываться от благ глупо, не так будет понят, да и надолго ли хватит,- как щепку выбросит волна на берег, будто не было тебя вовсе. Вот и расшифруй, что к чему. А шифр простой - единая по державе кровеносная система подношений: от кого-то к тебе, а от тебя - дальше, и так до самого-самого верха. Перекрыл канал - стал помехой.
   - Да, да, очень прошу тебя, Лейла, никому ни слова (о его поездке).
   - И хорошо,- согласна Лейла,- пойдут пловы, потеряешь форму.- И еще раз ему косвенно напомнить, чтоб не забывал: "Посмотри, каким я сохранила тебя: подтянут, ни грамма лишнего жирка". А сама раздалась, хотя в последнее время стала за собой следить, вечером не ест, по утрам бегает в соседнем лесу, подобралась какая-то компания, "не волнуйся, женская", и в ванной весы, на которые дважды та день становится, просит Расула посмотреть, самой трудно пригнуться: вес пока стабильный, но скоро пойдет на убыль, убеждена Лейла.
   Расул сидит в кресле, а Лейла на диване, шьет из лоскутков платье своей кукле-красотке (дочери шаха?), на которой возмечтал жениться плешивый. И Расулу почему-то кажется, что Лейла непременно сошьет куклу, похожую на Бахадура, и они будут рядом: красотка и плешивый, он умен, смекалист, вырвет и принесет ей в дар яблоко из пасти огнедышащего дракона.
   До Бахадура не добрался, ни разу не назвал его имени. Носятся с ним сестры: а как же - продолжатель их рода, богатырь Бахадур!.. Лейла в свое время настояла, а Расул уступил, перечислил с книжки на имя Бахадура энную сумму, так, символический жест, могли обойтись без их вклада,- коллективный дар зятьев, зеленая "Волга", по случаю... А случаев накопилось много: четверть века - и блестящая защита, а прежде два диплома и заметка в газете, и еще раньше золотая медаль (когда только успевает?).
   Впрочем, не вспомнил и о племяннике своем, вычеркнул его из памяти, не по-родственному это, но таким уродился Расул, ничего не поделаешь.
   - И непременно зайдешь в старый дом, да? - С чего бы вдруг? - А может, поживешь в той комнатке, где родился? Кстати, она сейчас пустует.
   - Откуда ты знаешь? - удивился, и уже фантазия разыгралась: может, занять ее?! "Здесь родился..." (??) - негде только прибить доску. Возле парадного входа? Но он запылился, и дверь заколочена. Или под балконом-фонарем? Но кто там увидит? Даже сам удивился, что такая мысль пришла ему в голову.
   А потом Лейла сказала такое, что иллюзии сдуло, как пушинку ветром,очевидно, долго вынашивала: о его отце! Ну да, ведь и он слышал, как соседка приходила к ним, старая, но легкая на подъем, каждое лето то в Карпатах, то в Карелии, даже на Иссык-Куль летала, чтоб с "нашим Гей-Гелем" сравнить, как бы невзначай заметила: "Расул, а комната твоя пустует, никто ее не занял".
   - Не сказала тебе соседка, какие слухи ходили в вашем доме, когда отец твой умер?
   - Иванна?
   - Да... Совсем не от того, о чем ты рассказывал.
   - Опять какие-то глупости?
   - Болезнь у него объявилась неизлечимая.
   - Ну да, заражение крови. Я же тебе рассказывал, ранили в перестрелке, за знаменитой бандой гонялись, как его?..
   - Марданбек? - и такой взгляд!!
   - Вот-вот, я же рассказывал! - И умолк, он не раз говорил Лейле и даже в автобиографии, в скобках, правда, из года в год указывает: "Отец Салам Саламов погиб в борьбе с бандитами".
   А Лейла не спеша и отчетливо:
   - Потому и гангрена, что болезнь неизлечимая.
   Ну вот, поговорили!
   - А ты верь всякой чепухе! - Вспылил и вышел. До чего люди падки на небылицы! Кто-то новую сплетню о нем пустил!..
   Шаг за шагом в который раз Расул проследил последние дни отца. В ушах его голос, сорок лет прошло, а помнит: "Никогда не напьюсь",- просит он маму, и та наливает ему чай в большую пиалу, из которой суп едят, это их излюбленное - в каждом доме! - бозбаш (баранина, горох, лук, картошка, крупными кусками. "Чтоб был бозбаш",- наказывал, уходя на службу). А потом подзывает Расула, градусник ему велит стряхнуть,- выскользнул из рук, а ртуть меж ворсинок ковра, а что дальше - провал.
   Из больницы привезли мертвого, и гроб посреди комнаты на том же ковре. Приоткрыли край савана, обнажили лицо.
   "Поцелуй отца в лоб",- мать все слезы выплакала, голос огрубел. И Расул несмело подошел, нагнулся и поцеловал в холодный отцовский лоб, влажный (оттаивал!).
   Уже после похорон появилось траурное оповещение в газете, мать вслух прочла, и имя Расула тоже, странно прозвучало в пустой комнате, где только ковер, занимающий весь пол,- "незабвенного сына, мужа и отца Салама Саламова...", бабушка еще жива была, газета потом куда-то исчезла с другими бумагами отца.
   Это их стремление, Лейлиной родни, принизить! Мол, и род его никудышный, и отец! А чуть что, вознести свое. Недолго повисели рядом его отец Салам и дед Лейлы Кудрат-киши. "Ну да, ведь вы - Аббасиды!" -- шутил Расул. А сам не гордился разве?! Особенно их дедом, это ж начало начал их взлета, в любой книжке прочтешь о нем и в музее увидишь фото, и экскурсовод расскажет, как неистово бился, и это сущая правда, опытный, закаленный и вспыльчивый сын пастуха Кудрат Аббас-оглы, оттого и все они Аббасовы, с заморскими интервентами, как о том напишет и Аскер, а потом вручал ультиматум тогдашнему национальному правительству (вернее, присутствовал при вручении).
   "Кто к нам примкнет, того и вознесем",- говорила Айша, оглядывая зятьев.
   И вдруг пробила все толщи и вырвалась наружу мысль из далекого прошлого, сначала вроде бы игры, что у Расула - другой отец, не тот, кто умер, не оставив в жизни заметного следа, а другой.. Может, с детства отложилось в памяти, а потом знаки ожили? Расул был третьим, двое до него умерли. И после него двое родились - тоже умерли:
   "А ведь очень они похожи!!"
   Кто ж это говорил?.. Собрались вокруг стола, семейный альбом перелистывают, уставились на большой портрет двоюродного брата матери, вспыхнул ярко и погас августовской ночью, сглазили, сокрушалась Месме. Это из банальных - арест в поезде: отправляют в командировку и на полустанке каком или оживленной станции высаживают (с женой),- ему вышка, а жене ссылка.
   Да, ни одну семью участь сия не миновала, и жертвы были в каждом доме, впрочем, и палачи тоже, ведь не обязательно с топором в руке, примитивный дедовский способ, кто-то и топорище делал, вспомнилась притча, бабушка Расула рассказывала, помнит лишь, что спорили в роще молодой и старый дуб, мало их осталось, нещадно рубит их топор. Молодой говорит, жалуется: "Топор жесток, остер, пощады не знает". А старый дуб ему в ответ: "Виноват не топор, а мы. Сила его в топорище, а оно из дуба сделано, наше, потому и рубит так крепко".
   Толковала бабушка, смутно помнит Расул, и про палачей и жертвы, говоря, что жертвы - те же палачи, и они не успели первыми до топора дотянуться, "стульная, говорила, борьба", и стул при этом был для нее чем-то вроде трона или, скажем, кресла (крутящегося?):
   - Это борьба за стул, кто кого одолеет, А Месме ей на это:
   - Выходит, мог победить и твой племянник?
   - Мог.
   Месме сердилась:
   - По-твоему, нет разницы между палачом и жертвой?
   - Сегодня он палач, а завтра он жертва. Но жертва палачом уже не станет.
   - По-твоему, что четырехглазый, что твой племянник, все одно?!
   - Почем я знаю, что у них там было, когда они
   дорвались до власти? - Вот какая бабушка была у Расула!.. <
   - Ну тебя!..- Месме уходила от ссоры: мать не переубедишь.
   Расулу, помнит он, очень хотелось походить на дядю. Выискивал, глядя на его портрет, сходство с ним: нос? брови? лоб чуть выпуклый? А вдруг правда, думалось, что он и есть его отец?
   - Где ты собираешься жить? Надеюсь, не в гостинице?
   - Почему бы и нет? - любит с ходу возразить, но согласен, молва молниеносно распространится: "Расул-муэллим приехал!" - покоя не будет.- У нас поживу.
   - А как же? У Асии разгар полевых работ...
   И умолкла.- Ревность? С каких пор?! Старое чувство, она давно изжила... но кто о том знает? Иногда пробивается.
   Жаль, что Расул не взял у Лейлы ну хотя бы усы или те же густые брови, которые легко приклеиваются; но довольно и больших защитных очков, или парик мог взять, Лейла привезла из поездок их немало, всевозможных оттенков - и седые, и жгучий брюнет, и блондин, и огненно-рыжие.
   Когда прощались, Лейла прижалась к Расулу, зря она затеяла разговор о его отце,
   - Прости меня, Расул,- шепнула. И за отца, как понял Расул, и за то, но не может предположить, что случится, когда он уедет, скорее бы остаться наедине с собой, разобраться: увлечение? страх перед уходящей молодостью? или вдруг вниманье, какого не знала, и что-то в ней неведомое самой открылось? а у Расула ком обиды застрял в горле, еще чуть-чуть бы Лейле не отпустить его, не отстраниться, как думает Расул за Лейлу, малую малость еще, чтоб тепло свое передать, как это прежде бывало, но холод и от рук, и от взгляда, и оттаяла бы обида; но все реже и реже возникает ответное чувство, и разъединились, прячут друг от друга глаза, ни слова перед' прощаньем, скорей бы.
   То есть как это их самолет не принимают?! Вылетели по графику, и за час погода расклеилась?
   Впервые с ним такое, чтоб не принимали. А то проведут отдельно, где-то в стороне стайкой сбились люди, ив первый салон, до посадки еще. Уж не интриги ли? Мол, вы покружите, пока не узнаем, с какой целью Расул к нам летрт (?). Чепуха всякая в голову лезет.
   Самолет кружил долго: топливо сжигает или место ему для посадки расчищают? И сел в неведомом городе, такие шутки погоды: штиль, и вдруг норд черные тучи пригоняет!..
   Убить время, но как? А вот и она!.. Заметил ее, когда багаж сдавали (привычка: кого-то, кто приглянулся выделить из массы), медленно двигались к весам. (А как было: вещи сданы кем-то, кем-то будут получены, и в номере гостиницы ждут хозяина.)
   Съежилась, в чем только душа держится. В ресторан?
   Накурено, гарь! Покрутился у киоска, глянцевые обложки, значки-сувениры, а вот и сосед, что бубнил о каких-то животных, которые-де, "чуя близкую смерть, возвращаются умирать на родину"; что за родина у животного?! "Туда, где появились на свет". А тут стало трясти - ощущение взмахов крыла, оторвется еще!..
   И как долго будут торчать в незнакомом городе?
   Снова она! Он долго смотрел, как она удаляется не спеша. Вот и опять: стоит чуть боком к нему, это сочетание смуглости и синих глаз, изучает расписание, вот-вот обернется, почувствовав его взгляд,- нет, не обернулась.
   Встал к справочному окошку, множество вынужденных посадок и задержек. Экономия горючего? Давно не приходилось становиться в хвост очереди, когда же в последний раз? Не вспомнит. Неужели только в годы войны? Когда за керосином. Или хлебом.
   Лететь, ни о чем не думая, не надо выступать, отвечать на приветствие и не упустить из виду ни того, ни другого, есть определенные блоки, ритуал... А здесь расслабился, никаких забот. Кто лежит, кто всей семьей расположился, дети, узлы, едят, пьют, гигантский зал, гудящий и беспокойный.
   Сон в руку: трибуна-вышка!..
   И вспоминает тихие комнаты, мягкие диваны, цветы в вазах, и кто-то, тонкие длинные пальцы, наливает в фужер шипучую воду, и телевизор сам по себе, в пустоту, почти не выключается. "Вам какое? Белое или красное?"
   А там, куда поехал, вырвавшись тогда из тупика,- быть начеку постоянно; гляди в оба!! и дома, как на службе! непринужденная светская беседа, но каждое слово надо прежде обкатать; и отовсюду: диверсии, взрывы, похищения, мир помешался на терроризме, а здесь мирная очередь в окошко, спешить некуда, и ты знаешь, что тебе скажут: "Ждите!" Ну вот, уже дерзит! "А нельзя ли повежливей?" - "Вот еще, учить будут!" - "И учить, и приучать!"
   Да, взвоешь. Все в окошко: "Когда же?!" Блондинка в форме, и на петлицах крылышки, как у ангела, который будет парить над ними. Готовый распластаться и взмыть ястребом, чтоб камнем пасть.
   Так расслабился, что вздремнул. "Объявляется посадка..."
   Нет, не им. Очутился, гонимый потоком, у буфета. Переселение народов, миграция!.. Словно беженцы, которых перевидал немало в той далекой стране, куда уехал, вырвавшись из лап Джанибека. У нас их, слава богу, нет. НО БУДУТ, подумал, глядя на очередь (и думая о делах Джанибека). Кому бы бросить клич разнесут в два счета. Будет и ТЕРРОР, и все то, что перевидал, КОПИТСЯ И ЗРЕЕТ в ожидании иных времен. Кто вечен из тех, на кого опирается Джанибек?
   Два огромных самовара.
   "А, и вы здесь!" - улыбнулся, и она приветливо ему кивнула. Орудовали две женщины, одна разрывала пакет с растворимым, а другая /из чайника наливала кипяток. "В гости или командировка?" - "Была в гостях" Примостилась на широком подоконнике. Вода остыла, что ли? А бывало: только на дне, всего два-три глотка, но зато сразу жар по всему телу.
   "Объявляется..." Их самолет!
   Ясное небо, а почему не принимали? И в самом деле: ни туч, ни ветра, ясное, чистое небо. Кажется: давно это было - его догадки насчет задания выведать, с какой целью Расул сюда едет. А ведь непременно отыщется человек, который узнает его, и сплетни пойдут.
   "О, кого я вижу! С приездом, Расул-муэллим, добро пожаловать!" - и с трудом сдерживается, чтоб не спросить: "А по какому это случаю?" И, не дожидаясь ответа, закивает головой: "Ну да, понимаю, понимаю..." - а понимать-то, собственно, нечего. "Нет-нет, что вы, непременно в моей машине!"
   Ни одной знакомой души. И даже ее нет. Высокая тачка, их рейс, доверху набитая чемоданами, толчея, найти и вытащить из-под груды свой, раскидав другие. "Нельзя ли?.." Кто-то бросил насчет "собственного самолета", ну да ладно, что ввязываться? КОВРОВАЯ ДОРОЖКА ОТ ТРАПА И ДО КОЗЫРЬКА, ВИШНЕВЫЙ ЦВЕТ И ПОЛОСЫ, КАК НА БРЮКАХ, И МУЗЫКА. Надо ли об этом? Нет-нет, почетных караулов не было.
   "Это мой чемодан!" - Ее голос!
   "Да? - И свой взял: два одинаковых! - То-то я подумал, какой тяжелый... Я шучу, что вы!" И они пошли к стоянке такси. "Нет, тут уж я настою на своем!" и усадил в машину, а таксист развернулся только и - стоп!
   "Потеснимся!" - И цифра астрономическая на счетчике: ну да, не выключается ведь, а какая выгода?., привыкай!
   А ведь было: гости по машинам, бархатные сиденья, и не знаешь, куда цветы положить, и пьян от аромата слов, и музыка льется из приемника, специально будто к их прилету, и машина бежит, и всюду - до последнего дня - четко поставлена служба.
   "...мне здесь, спасибо",- и ушла, испарилась будто.
   Где-то живет, и нет ей дела до него.
   И дом, где прожиты те два года (и тридцать семь дней... нет, без подтекста: день за днем сосчитал!).
   В раме на комоде, как вошел,- фотография матери, ее не было прежде, укор будто: "Ну вот, и проводить меня не приехал".
   Жилой вид, как при Месме,- тот же чайник с фиалками, та же пузатая жестяная коробка с чаем, усатый индус в обнимку с красногубой индуской, родинка на щеке. И на стене - портрет отца: Саламу Саламову почти столько же, сколько его сыну. Усталые глаза. Асия изредка наезжает из деревни, оттуда им звонит.
   "Эх, в деревню бы! - в трубку ей как-то Расул.- Парного б молока попить день-два!"
   "Что? - хохочет Асия.- Много лет назад был бунт коров, перевелись!" - И письмо ему, вроде пояснения: "Пришла корова к дому, мычит, чтоб хозяйка подоила, а та в клубе кино смотрит, "Лимонадный Джо", и взбунтовались коровы: да и некогда возиться с ними: до порога вся земля камышами засеяна (шифр?), ведь такие нули!! Всем народом собираем". Автобус два часа туда, два обратно, а там еще полчаса под палящим солнцем или проливным дождем.
   Тихо, полутьма в комнатах, выходящих на глухую улицу. "Что ты будешь делать?.." Тусклое зеркало. И будто Месме ему: "Седые волосы у тебя появились". Прежде, бывало, приедет - и сразу матери: "Ну я пошел, у меня столько дел!.." Постоял перед зеркалом. "Хочу по родным улицам пройтись". А с каких пор ностальгия?.. Как будто не мог раньше приехать (а ведь волнуется!).
   И правда: что ни год - все это последнее время - ему предлагали. И по линии профсоюзов, и еще каких-то учреждений, даже из целлюлозного (!!) комбината,- ну вот, пошли новые аббревиатуры (и рад, что проскочило, не заметили), да-с, целлюлозного комбината, нарочно чтоб напомнить о ведомстве Джанибека (отличная из камыша бумага, с водяными знаками), на очередной, три Ка, Континентальный Курултай Камышологов,- крикливый парень самовлюбленно стрекотал (новая аббревиатура?), на грани катастрофы, мол, если Расул не поедет, катил готовыми блоками; знатные земляки, восседающие в центре, здесь все на учете, особый список. А однажды из писательского союза, может, старший свояк Аскер Никбин посоветовал, позвонили, вылетела из головы фамилия, не раз с ним прежде встречались, помнит только, как жена его ласково Тушей называет, толстогубый; и не жена вовсе, Аскер Никбин таинственно улыбается, а телохранитель.
   "Женщина-телохранитель?" - удивился Расул.
   Аскер Никбин в свою очередь поразился удивлению Расула: таких простых вещей не понимает.
   Да, Толстогубое его фамилия; надоест ей эта роль: или - или, и выйдет замуж, погрузив толстогубого в печаль (и родятся строки, в которых вселенская боль).
   А Расул - вот в чем загвоздка! - каждый раз соглашался поехать, а накануне отказывался: занят. И те, кто предлагал поехать, знали, что Расула вычеркнут. Знали еще, что, дав согласие, Расул сам откажется, как подойдет срок покупать билеты. А вдруг согласится?! Расул понимал, что игра: ни он не поедет, ни там его не ждут, так что нечего охать и ахать.
   А сейчас, как приехал, нацепил большие защитные очки - и тут же в старую часть, где жили: как она, цела?
   И непременно повторить путь своего детства, с этого и начнет. Но прежде на кладбище! Страшно: прийти - и не найти могилы отца и матери; оно разрослось, кладбище, как город в городе. Надо б с Асией. Без нее, выходит, ни шагу.
   Шел - и вдруг - сестра Лейлы, красавица Алия!! Расул встрепенулся, но она прошла мимо. Не узнала! Сначала недоумение, вернуть, остановить, потом обида (?!) и - радость: не узнают! Обогнул дом, где восседает в своем кабинете его свояк Хансултанов, уж не от мужа ли шла? и по каменным ступеням поднялся к крепостным воротам.
   И этот ход Расула не во сне, а наяву, шел, и на углу, да, да, часто стоял тот на углу, словно столб,- оказывается, все просто, а Расул черт знает до чего додумывался, мучился, это товарищ отца говорил, склонившись над альбомом, где портрет двоюродного брата матери.
   "Как они с Расулом похожи!.." - и всякие догадки насчет Другого отца; а вот и разгадка, как Расул мог забыть?! Почему он выжил, а все братья его умирали: чтоб обмануть судьбу, родители "подарили" Расула другу дома и втолковывают ему, пусть он называет того отцом.
   "Назови дядю папой!" И Месме согласна, ждет, когда сын произнесет эти слова, чтобы услышал злой рок и оставил их в покое. А Расул ни за что! "Ну, что тебе стоит? - умоляет мать.- Скажи дяде: "Папа"!"
   Расул не помнит, сказал или нет, но вдруг появилось к другу отца новое чувство: и чужой он, и близкий, а тот сквозь пенсне, водрузил на переносицу, зрение неплохое, но мода, и за стеклами косой взгляд: сгинул после смерти отца, прервалась связь, но Расул все же видел его иногда стоящим на углу, словно кого-то выслеживает,- вот и теперь он, стоит!! неподвластный времени, а ведь далеко уже за семьдесят; прошел мимо, узкая улица, и тот не узнал Расула; вздохнул, будто освобождаясь от тяжких дум, и никаких других отцов, сплетни-пересуды!
   И старых друзей навестить, мало их осталось, как-то отсеялись они, пока Расул в движении был, кто-то забылся, кто-то укатил на чужбину, а иных нет, пришло недавно письмо от старинного друга, о своих горестях писал, "бессонница одолела, как лягу спать, ворочаюсь, уснуть долго не могу, и не в конкурсе дело" - как дочь в вуз устроить,- "но долго рассказывать, а впрочем, не подумай, что прошу помочь", знает, что у Расула с теми, кому решать, натянутые отношения, захочет даже помочь, вконец испортит дело; и постскриптум в письме Сурена Сурика: "Вчера похоронили Сабира". Читает и глазам не верит: как?! отчего это? Быстротечный рак легких. Тут же позвонил: "Когда?"
   Сурен сначала не понял и все удивлялся: "Ты? Расул?! Никогда ведь прежде не звонил". А как узнал, что Расул спрашивает о Сабире, даже сник "Но я же написал тебе". Для Расула те далекие годы, когда дружны были трое - он, Сабир, Сурен (да еще Редди!) - несмываемый забвением островок, И БУДЕМ ВСПОМИНАТЬ, НЕ ВЕРЯ: была ли когда эта многоплеменная (?) ИСТОРИЯ?, а там, год за годом, длинная череда дней, привычное и обыкновенное, БЫЛО!.. Оттеснились, откинуты, разбрелись кто куда, а у Расула с теми, кто некогда занимал его думы, и хождения были - их к нему, особенно Редди, а Расула - к ним, и долгие наблюдения за ночным небом, где горели крупные звезды, и споры о том, что такое бесконечность?..- разошлись пути-дороги: Сурен вкалывал на Морском, а нынче... где он нынче, Сурен?.. а Сабир... Учились с ним (и Суреном) азам истории, кто мог подумать, что она завершится МЕРТВОЙ ПЕТЛЕЙ, удушит всех?., потом Расула со второго курса ДО НАШЕЙ ЭРЫ стремительно пронесла-повела дорога ввысь, и учиться было некогда, от сессии до сессии, а Сабир так и остался учителем. Будто услышала Асия о звонке Расула Сурену, тут же и она звонит из деревни, плохо слышно, помехи.
   "Не хотела тебя огорчать..." - кричит.
   "Я уже знаю".
   "Черствые мы, и я первая, черствые, говорю, черст-вы-е!"
   "Я слышу, слышу!.."
   "Закрутилась с нулями, требуют, а земля одна!.. Не могу себе простить, что не была рядом с ним..." Странно звучит задушевное, когда кричишь.
   Послал Расул телеграмму, выразил соболезнование А жива ли мать Сабира?.. Кажется, он так и не женился, надо было у Асии узнать; телеграмма пришла к соседям-некому читать!
   Потом Расул, отложив письмо Сурена, достал последнее письмо Сабира, давно полученное, на которое так и не ответил, и в свете случившегося оно звучало как завещание: "Шел я недавно по Старой Почтовой оформлять свои дела пенсионные (уже? ну да, тот был старше их всех!), инвалиды войны выходят на пенсию в мои годы. Шел я туда и обратно - смотрел на ваш балкон. Помнишь, ты говорил (Расул не помнил), что дом этот похож на корабль? Да, в плавании корабли, а иные причаливают. Навсегда. Но завершение пути - тоже часть пути. Я с улыбкой смотрел на твой корабль-балкон, вспомнил, как я, Сурик, ты и твой друг Редди играли в шахматы, Мы и тогда были в пути, но не сознавали этого. Все же нет-нет и протрубили на дорогах жизни, особенно ты (ирония?), и кое-кто услышал о нас". Напичкан романтикой школьных сочинений. А сбоку приписка: "Чем могу быть тебе полезен? Может, прислать наршараб? Небось давно не ел осетрину на вертеле!" И о Редди забыл Расул, а именно с ним в отрочестве мечтал о кругосветном путешествии к мысу Доброй Надежды. Редди-Реджинальд, один за другим в школьном журнале: Саламов Расул и Сандгрен Реджинальд, из шведов, что ли, где он нынче? Дед его еще до революции был послан сюда чуть ли не самим Нобелем прокладывать первые трубопроводы, по которым нефть перекачивалась с промыслов прямо на заводы в Черном городе, и копоть заволакивала небо (и один за другим дома-красавцы возводились в городе).