Страница:
Пухл хорьком уставился из шорт Эмбер:
– А как же кассета?
– По пути на север остановимся у трейлера. Найдем чертову пленку и сожжем. Сожжем всю машину, если надо будет, как «миату» того засранца.
– Фан-бля-тастика. – Смешок Пухла прозвучал как сухой хрип. Ему не терпелось свалить с убогого острова. – Бросим подлого ублюдка гнить здесь. Чувак, мне это нравится!
– И ее заодно.
– Ну нет уж!
– Так будет лучше, – сказал Бод Геззер.
– Но я ее еще не выебал! Не отсосала даже!
– Брось. Давай грузить лодку.
– Чувак, время у нас будет, если поторопимся. Времени хватит – обоим обломится.
Боду стоило похерить идею, но вместо этого он позволил ей блуждать в своем воображении. Его захватило видение голой Эмбер на коленях.
– Свяжем бритоголового, – предложил Пухл. – Каждый по разу вставит девчонке, а потом дадим деру.
– А она на это пойдет? – Бода смущало изнасилование белой женщины. Хуже того – это тяжкое преступление.
– А прикинь, что это ее единственный способ сделать отсюда ноги. Тогда она пойдет на это, можешь не сомневаться.
– Дело говоришь, – заметил Бод.
Это был исторический момент – у Пухла приключился настоящий мозговой штурм. Он вскарабкался на «Настояшшую любофь» за пакетом с клеем.
Бод услышал шаги и развернулся. Лучше бы он стоял наготове со своей «береттой» – но он не стоял.
Перед ним возникла Эмбер в камуфляжном комбинезоне с наполовину расстегнутой сверху молнией, волосы после купания были прилизаны и блестели.
– Не могу найти Фингала, – сказала она.
– Какая неприятность! – Пухл с вожделением таращился через отверстие в ее форменных шортах.
Бод Геззер сухо изложил ей план, сообщил ее цену за транспортировку обратно на Киз. Она не зарыдала, не сбежала, не взбесилась. Ее лицо осталось совершенно нейтральным, от чего оба гопника прониклись ложным ожиданием. Пухл выбрался из лодки, походка его приобрела упругость.
– Снимай эти нелепые штаны с головы, – сказала Эмбер.
Бода на мгновение отвлек краб, вцепившийся в Пухлову руку, – ему показалось, что тот пошевелился.
Эмбер повторила:
– Снимай. Выглядишь как извращенец.
– Слушаюсь вас, – ответствовал Пухл и шагнул к ней. Тогда-то он и заметил кольт-«питон»-357. Свой кольт. Его билет «Лотто», удача всей его жизни, все его роковое будущее, – в руках обозленной детки из «Ухарей».
– Твою бога душу… – пробормотал он.
Бодеан Геззер поразился, как быстро все разваливается – из-за какого-то невезения, слепой похоти и тупости.
– Нюхни еще клея, – посоветовал он компаньону. – Посмотрим, что еще ты сможешь проебать.
Эмбер выстрелила в землю у ног Пухла. Пуля швырнула песок ему на лодыжки и голени. Пухл рванул с головы и отбросил оранжевые штанишки.
– Спасибо, – сказала Эмбер. – Так что вы, ребята, сделали с Фингалом?
– Ничего, – ответили они, сначала Бод, потом Пухл.
Никто из них и не догадывался, что Фингал сейчас ровно в ста двадцати семи шагах от них обмочился от полного ужаса.
Двадцать четыре
Двадцать пять
– А как же кассета?
– По пути на север остановимся у трейлера. Найдем чертову пленку и сожжем. Сожжем всю машину, если надо будет, как «миату» того засранца.
– Фан-бля-тастика. – Смешок Пухла прозвучал как сухой хрип. Ему не терпелось свалить с убогого острова. – Бросим подлого ублюдка гнить здесь. Чувак, мне это нравится!
– И ее заодно.
– Ну нет уж!
– Так будет лучше, – сказал Бод Геззер.
– Но я ее еще не выебал! Не отсосала даже!
– Брось. Давай грузить лодку.
– Чувак, время у нас будет, если поторопимся. Времени хватит – обоим обломится.
Боду стоило похерить идею, но вместо этого он позволил ей блуждать в своем воображении. Его захватило видение голой Эмбер на коленях.
– Свяжем бритоголового, – предложил Пухл. – Каждый по разу вставит девчонке, а потом дадим деру.
– А она на это пойдет? – Бода смущало изнасилование белой женщины. Хуже того – это тяжкое преступление.
– А прикинь, что это ее единственный способ сделать отсюда ноги. Тогда она пойдет на это, можешь не сомневаться.
– Дело говоришь, – заметил Бод.
Это был исторический момент – у Пухла приключился настоящий мозговой штурм. Он вскарабкался на «Настояшшую любофь» за пакетом с клеем.
Бод услышал шаги и развернулся. Лучше бы он стоял наготове со своей «береттой» – но он не стоял.
Перед ним возникла Эмбер в камуфляжном комбинезоне с наполовину расстегнутой сверху молнией, волосы после купания были прилизаны и блестели.
– Не могу найти Фингала, – сказала она.
– Какая неприятность! – Пухл с вожделением таращился через отверстие в ее форменных шортах.
Бод Геззер сухо изложил ей план, сообщил ее цену за транспортировку обратно на Киз. Она не зарыдала, не сбежала, не взбесилась. Ее лицо осталось совершенно нейтральным, от чего оба гопника прониклись ложным ожиданием. Пухл выбрался из лодки, походка его приобрела упругость.
– Снимай эти нелепые штаны с головы, – сказала Эмбер.
Бода на мгновение отвлек краб, вцепившийся в Пухлову руку, – ему показалось, что тот пошевелился.
Эмбер повторила:
– Снимай. Выглядишь как извращенец.
– Слушаюсь вас, – ответствовал Пухл и шагнул к ней. Тогда-то он и заметил кольт-«питон»-357. Свой кольт. Его билет «Лотто», удача всей его жизни, все его роковое будущее, – в руках обозленной детки из «Ухарей».
– Твою бога душу… – пробормотал он.
Бодеан Геззер поразился, как быстро все разваливается – из-за какого-то невезения, слепой похоти и тупости.
– Нюхни еще клея, – посоветовал он компаньону. – Посмотрим, что еще ты сможешь проебать.
Эмбер выстрелила в землю у ног Пухла. Пуля швырнула песок ему на лодыжки и голени. Пухл рванул с головы и отбросил оранжевые штанишки.
– Спасибо, – сказала Эмбер. – Так что вы, ребята, сделали с Фингалом?
– Ничего, – ответили они, сначала Бод, потом Пухл.
Никто из них и не догадывался, что Фингал сейчас ровно в ста двадцати семи шагах от них обмочился от полного ужаса.
Двадцать четыре
Направляя дробовик, Том Кроум писал про себя передовицу:
– Но я описался, – пискнул он.
– Надеюсь, сегодня это будет у тебя самый яркий момент дня.
Фингал бешено заморгал.
Кроум вмешался:
– Ну хорошо, Прыщ, где лотерейный билет?
– У меня его н-нету. – Взгляд Фингала метался от «ремингтона» к темному полукругу, расплывающемуся на его штанах. – Можно мне хоть заправиться?
– Нет, нельзя, – сурово отрезала Джолейн. – Хочу, чтобы твоя маленькая белая висюлька была там, где есть, болталась на свежем воздухе, чтобы мы могли ее отстрелить при надобности.
Казалось, кассир вот-вот разревется.
– Но, Джолейн, у меня нет вашего билета. Я не знаю, что они с ним сделали, богом клянусь.
Джолейн повернулась к Кроуму:
– Дай мне ружье.
– Угомонись.
– Том, не упрямься.
Со страхом и облегчением Кроум передал ей дробовик. Фингал немедленно захныкал. Он заметил, что член его съежился и втянулся в штаны. А Джолейн Фортунс вставила ствол прямо в ширинку.
– Дома есть кто-нибудь? – Голос такой радостный, что Фингала охватил арктический холод.
– Пожалуйста, не надо, – взвизгнул он.
– Тогда говори, где билет.
Кроум постучал по стеклу наручных часов:
– Поторапливайся, сынок. – Вряд ли Джолейн пристрелит мальчишку в упор: двух говнюков – вполне возможно, но не Фингала.
Если только он не будет делать глупостей.
– Если тебе хоть немного дороги эти яйца, сказал бы ты леди то, что ей нужно.
– Но я этот чертов билет в глаза не видел, святая правда! – просипел Фингал сквозь зубы.
Джолейн посмотрела на Тома:
– Веришь ему?
– Мне гадко признаваться, но да.
– А вот я до сих пор не уверена.
Она отступила на шаг. Фингал точно по сценарию выбрал момент и кинулся за «ремингтоном». К его удивлению, Джолейн отпустила дробовик без борьбы. Фингал удивился еще больше, почувствовав, что не может его удержать – оба больших пальца неожиданно оказались вывихнуты и совершенно бесполезны.
Фингал шлепнулся на землю, как кефаль, и Джолейн поблагодарила Тома за то, что научил ее этому фокусу. Том же схватил Фингала за шею и в распоследних выражениях настоятельно порекомендовал ему страдать в тишине, чтобы не спугнуть его компаньонов.
– Ну а где видеопленка?
– Спрятана у меня в машине, – хрипло прошептал Фингал, – там, у трейлера Пухла.
– Пухл – это мужик с хвостом?
– И с резиновой нашлепкой на глазе, дассэр. И еще с огромным старым крабом на руке.
Кроум отпустил шею Фингала и рывком поднял его на ноги.
– Как его зовут на самом деле?
– Пухла? Никогда не слышал, чтоб он говорил. – Глаза мальчишки были на мокром месте, он задыхался. Мельком взглянув на вывернутые пальцы, он чуть было не лишился чувств.
– И что твоя мамочка обо всем этом скажет? Господи, и представить-то не могу. – Тон Джолейн испепелял Фингала. Она подняла дробовик и села рядом с мальчишкой на песок. Фингал шарахнулся, словно от тарантула. – Зачем ты это делаешь? – спросила она. – Зачем помогаешь этим сволочам?
– Не знаю. – Фингал отвернулся и замолчал. Он практиковал такую стратегию всякий раз, когда мать бранила его за увиливание от гимнов или украдкой протащенное в комнату пиво.
– Он безнадежен, Джо. Идем, – сказал Том.
– Погоди. – Она осторожно поддела ногтем подбородок молодого человека и повернула к себе его голову, глаза их встретились.
– Это просто клуб такой, ясно? Они спросили, хочу ли я вступить, а я сказал – конечно. Братство – так они мне сказали. Всего и делов-то.
– Ну конечно, – заметил Кроум. – Как «Кивание» [45], только для нацистов.
– Это не то, что вы там себе думаете. И началось все не так ваще, – по-детски канючил Фингал.
Глаза Джолейн сверкнули.
– Знаешь, что твои «братья» со мной сделали? Хочешь, покажу?
Скинхед, ни слова не говоря, согнулся и сблевал. Джолейн сочла это за безусловное «нет».
В отличие от некоторых своих ровесниц, Эмбер реалистично смотрела на жизнь, любовь, мужчин и их обещания. Она знала, куда может завести ее миловидная внешность и насколько далеко все может зайти. Она не соблазнится обычной блондинисто-модельной рутиной (ограничившись пробами для съемок календаря) и не будет танцевать на столах (несмотря на предлагаемые ошеломительные суммы). Она останется официанткой в «Ухарях», окончит свой колледж и получит престижную работу косметолога или, может, помощника юриста. Она останется с ревнивым Тони, пока не встретит кого получше, или до тех пор, пока больше не сможет терпеть его глупость. Она не пойдет в любовницы ни к кому из тех, кто сгодился бы ей в отцы, – сколько бы у них ни было денег и какие бы апартаменты с видом на море они ни предлагали ей снять. Она будет занимать у родителей только при крайней необходимости и всегда будет отдавать все до цента, как только сможет. У нее будет только одна кредитная карточка. Она никогда не станет имитировать оргазм две ночи подряд. Она будет держаться подальше от сигарет, которые прикончили ее дядю, и от водки «Абсолют», после которой она глупо ведет себя на людях. Она не будет автоматом западать на мужчин в черных кабриолетах и на тех, кто говорит на иностранных языках.
И все-таки даже самую уравновешенную и подготовленную девушку похищение вооруженным отрядом вполне закономерно привело бы в ужас. Однако работа официанткой в коротеньких блестящих шортах подарила Эмбер непоколебимую уверенность в своем таланте справляться с психами всех мастей. Слабым звеном среди этих троих гопников был Фингал – слабым звеном, а значит, и главной мишенью ее внимания. Разумеется, Эмбер никогда не работала в тату-салоне и ничего не знала об этом искусстве, но она совершенно верно предположила, что юный Фингал настолько жаждет ее прикосновения, что запросто позволит ей прокалывать дырки в своем теле ржавым рыболовным крючком.
Чуть раньше она почувствовала, что душа Фингала не лежит к преступлениям на почве нетерпимости и что присоединился он к Пухлу и Бодеану Геззеру по большей части от захолустной скуки и из любопытства. А когда Фингал рассказал об украденном билете «Лотто» и четырнадцатимиллионном выигрыше, Эмбер поняла, что оба Фингалова приятеля кинут его при первом же удобном случае. И она останется наедине с камуфляжным полковником и одноглазым нарком, любителем нюхать шорты, причем оба они казались ей намного грубее и неуступчивее, чем начинающий скинхед. И оба почти наверняка не имеют ничего против идеи принудительного полового сношения.
Эмбер решила, что сохранение Фингала в уравнении повысит ее шансы избежать изнасилования, а заодно и спастись.
Поэтому она поделилась с юношей стратегией элементарного шантажа. Ее поразило, что он даже и не думал потребовать долю в выигрыше – будто слабоумный помощник официанта, слишком глупый или застенчивый, чтобы попросить свою долю чаевых после закрытия. Их козырем (как Эмбер терпеливо объяснила Фингалу) была кассета камеры наблюдения из «Хвать и пошел».
Помогая пацану урвать кусок джекпота «Лотто», Эмбер терзалась из-за одной-единственной подробности: деньги были чужими. Какой-то черной девчонки, если верить Фингалу. Девушки из его городка. Эмбер из-за этого мучилась, но все же решила, что принимать за все вину преждевременно.
Пока главное – привести в действие план шантажа. Неплохой вышел план – хоть и сфабрикован наспех, в неблагоприятных условиях и в ограниченных когнитивных рамках. Выдуманная фишка со звонком матери Фингала, с ее готовностью достать пленку в случае предательства – весьма остроумные детали. Главным недостатком плана, как сейчас понимала Эмбер, оказались временные пределы. Они давали Боду с Пухлом почти целый день форы, окно вполне достаточное, чтобы покинуть остров, уничтожить кассету-улику и рвануть в Таллахасси заявлять о выигрыше.
Что они и собирались сделать, когда она возникла перед ними у лодки после утреннего заплыва.
– Снимай эти нелепые штаны с головы. – Одной рукой она застегнула молнию на комбинезоне, другой стиснула Пух-лов револьвер, который до того стащила из «Настояшшей любфи» и припрятала в кустах неподалеку от костра. – Снимай. Выглядишь как извращенец. – И она выстрелила в землю у Пухловых ног, просто чтобы почувствовать, каково это – пальба из огромного тяжелого ствола. А еще чтобы гопники поняли – она не шутит и не станет вести переговоры ни с одним взрослым мужиком с шортами на роже.
– Так что вы, ребята, сделали с Фингалом?
Ничего, ответили они.
– Он отошел поссать, – объяснил Бодеан Геззер.
– И пропал.
– Чушь, – рявкнул Пухл.
– Идемте его искать. Надень что-нибудь, – велела Эмбер.
– Попозжа, – криво заухмылялся Пухл. – Точно не приметила кой-чего себе по душе, а? Кой-чего горячего и вкусненького?
Он покачал обгоревшим на солнце членом, заставив Эмбер выстрелить снова. На этот раз кольт чуть не выскочил у нее из руки. Пуля прошла между Бодом и Пухлом, прорезав мангровые заросли и шлепнув по воде.
Пока листья и ветки кружились над лодкой, демонический краб неожиданно отвалился с налитой руки Пухла. Животное, как выяснилось, давно подохло. Пухл пнул тошнотворный голубой панцирь и пробормотал:
– Вот сука!
Бод Геззер поднял перед Эмбер руки:
– Ладно, милочка, брось эту сраную пушку. Мы тебя поняли.
– Объясни своему дружку.
– Не беспокойся. Он с нами.
– Хуй там, – сообщил Пухл. – Только когда мы с ней чутка конфетку пососем.
Бод с отвращением нахмурился. Этот человек просто непостижим – никакого понимания приоритетов. Вообще никакого понимания.
– Он настаивает, полковник, – заметила Эмбер.
– Что я могу сказать? Порой он полный придурок.
– Пристрелить мне его, как по-вашему?
– Я бы не стал.
Пухл изучал зараженную руку будто сломанный карбюратор.
– У меня там до сих пор этот ебаный коготь, бля!
– Не все сразу, – утешил Бод Геззер. – Оденься, и пойдем искать бритоголового.
– Сначала моя дорогая Эмбер у меня в рот возьмет.
– Возьмет она у тебя, щас. Жопу твою несчастную она на тот свет возьмет.
– А вот и нет, мне так не кажется. Мне, кажись, должно маленько свезти.
– Это еще что значит?
– Это значит, что Эмбер никого не застрелит. Вот что это значит, уж не сомневайся.
Он шагнул к ней – преувеличенно подчеркнутый гусиный шажок а-ля Гитлер. Потом еще один. Теперь она сжимала револьвер обеими руками.
– Он нарывается, – предупредила она Бода.
– Да уж вижу. По-моему, это все чертов клей.
Пухл хихикнул:
– Это не клей, полковник. Это, блядь, настоящая любовь.
И с легкомысленным кличем напал. Эмбер нажала на курок, но услышала лишь слабый безобидный щелчок. Револьвер не выстрелил – барабан провернулся, боек уда-Рил, но пуля не вылетела.
Потому что в том гнезде не было пули – а вместо нее маленький клочок бумаги, в песке, пятнах пота и соленой воды, туго скрученный до размера отверстия. Если бы Эмбер достала этот клочок и рассмотрела, она увидела бы шесть цифр и силуэт розового фламинго, официальный символ флоридской лотереи.
– Я ж вам грил! – каркнул Пухл.
Он, голый, размахивал выхваченным кольтом в здоровой руке. Эмбер распласталась на песке и водорослях под ним, беззвучно пытаясь освободиться.
– Я ж вам грил, так-то! – Пухла разобрал грубый злобный хохот. – Я ж вам, тварям, грил, что мне свезет!
У Бодеана Геззера не было секса одиннадцать месяцев, его целибат оправдывался тем, что сексуальные отношения с не белыми женщинами противоречат Библии, а все белые женщины, которых он встречал, хотели слишком много денег. И все же его лихорадочно сдерживаемые желания при виде ароматной и доступной Эмбер омрачались дурными предчувствиями.
Ее нежелание обслужить Истых Чистых Арийцев было вполне очевидно из энергичного сопротивления Пухлу, когда тот грубо ее раздевал. И хотя Бода опьянил вид грудей Эмбер, выпрыгнувших из камуфляжа «Мшистый дуб», его тем не менее беспокоило участие в изнасиловании белой христианки европейского происхождения – и то, к чему это могло привести. На самом деле Бод кочевряжился бы, окажись она негритянкой или кубинкой – не столько из-за аморальности преступления, сколько из-за возможных проблем с законом. В отличие от Пухла, Бод Геззер провел немало месяцев за решеткой и знал, что это дело не стоит ограбления «Бургер-Кинг», угона «кадиллака» и даже двух минут ебли натуральной блондинистой киски. Изнасилование относилось к тяжким преступлениям, а уж во Флориде изнасилование белой женщины – пусть даже белым мужчиной – могло обернуться долгой отсидкой в не шибко живописном Старке [46].
И еще Бод знал, что Пухл в его теперешнем умственном состоянии для подобной логики неуязвим. Боду только и оставалось держать кольт и стоять, надеясь, что много времени все это не займет, надеясь, что они не будут сильно шуметь. Дрожь возбуждения, порожденная наготой Эмбер, уже скончалась от розовозадого зрелища качающего Пухла – грязный, хрюкает, пускает слюни как идиот. Отталкивающие виды и запахи живо напомнили Боду Геззеру о множестве гигиенических недочетов компаньона и погасили последнюю искру соблазна присоединиться к веселью.
– Тихо лежи! Лежи тихо! – пыхтел Пухл.
– Поторапливайся, – вмешался Бод, оглядываясь через плечо. Бритоголовый Фингал с катушек слетит, если увидит, что происходит.
– Войти не могу! Да заставь ты ее лежать тихо, ебаный в рот! – Пухл всем весом пытался удержать Эмбер. Его ляжки облепило талассией. – Пушка блядская тебе на что?! – заорал он партнеру.
– Твою мать!
Бод встал на колени и приставил ствол к голове Эмбер. Она перестала извиваться. Глаза под прядями светлых волос сузились с пониманием – никакого холода и дикой злобы, как у той сумасшедшей негритянки из Грейнджа.
Так и должно быть, размышлял Бод. Видишь ствол – перестаешь дергаться.
– А теперь лежи тихо, – выдохнул он. – Скоро все кончится.
– Слушай мужчину. – Пухл схватил запястья Эмбер, отдирая их от ее груди. – И губы свои… чтоб выпятила и надула… ну типа как у Ким Бейсингер, сама знаешь.
– Хорошо – при одном условии, – отозвалась Эмбер. – Скажи мне свое имя.
– Какого хуя?!
– Я не могу заниматься любовью с мужчиной, пока не узнаю его имени, – сообщила она. – Не могу, и все, мне проще умереть.
– Не дури, – приказал Пухлу Геззер.
Пухл, заведя руки Эмбер ей за голову, перевел дыхание.
– Гиллеспи, – сказал он. – Онус Гиллеспи.
Бод вздохнул с облегчением – такое странное имя, что он решил: Пухл его просто выдумал.
Эмбер хладнокровно кивнула:
– Очень приятно, Отис.
– Не, Онус. О-нус.
– О! А меня зовут Эмбер. – Она невинно моргнула. – Эмбер Бернштейн. Берн-штейн.
Бодеана Геззера словно осел лягнул в живот.
– Отвали! – заорал он на Пухла.
– Нет, сэр!
– Ты что, не слышал? Она… она еврейка!
– Да хоть вьетконговка, мне насрать. Засажу ей щас своего молодца.
– Нет! НЕТ! Отвали, это приказ!
Пухл закрыл глаза и попытался отвлечься от брюзжания. Хилтон-Хед, говорил он себе. Ты и Блонди в Хилтон-Хед, занимаетесь этим на пляже. Нет, еще лучше – занимаетесь этим на балконе ваших новеньких апартаментов!
Но упрямо извивающаяся Эмбер доводила его до белого каления – все равно что пытаться отыметь угря. К тому же Пухл обнаружил, что в заглюченном от клея состоянии вряд ли способен на твердую как бриллиант первоклассную эрекцию.
– Ни один белый христианин, – мрачный, как коронер, Бод навис над ним, – ни один белый христианин не будет изливать свое семя в безбожное дитя Сатаны!
Эмбер на секунду прекратила свои увертки, дабы сообщить, что ее отец – раввин. Бод Геззер издал погребальный стон. Пухл свирепо уставился на него:
– Побеспокойся-ка лучше о своем ебаном семени. И отвернись, шоб я мог посеять свое!
– Отставить! Как командир Истых Чистых…
Пухл приподнялся на колени и рукой без клешни выхватил у полковника пистолет. Ткнул им в горло Эмбер и приказал ей раздвинуть ноги.
Бод вспомнил про «беретту» колумбийца за поясом. Подумал было ее извлечь – не ради Эмбер, а для подкрепления своего высшего чина. Бод понимал, что без крутых перемен с дисциплиной неоперившаяся милиция вскоре развалится на куски.
Его ступор лишь усилило неожиданное появление Фингала, юного шантажиста собственной персоной, спотыкающегося среди деревьев. Щеки его вспухли, штаны промокли, а будто вывернутые руки со сжатыми кулаками были странно вытянуты в стороны, точно у пугала. При виде голого майора Пухла, взгромоздившегося на Эмбер, Фингал с ревом очертя голову бросился в атаку.
Бодеан Геззер изготовился было перехватить злополучного бритоголового, как вдруг на берегу за его спиной что-то взорвалось. Пухл соскочил с Эмбер, будто в заднице у него были пружины. Потом Бод услышал пугающе тяжкий стук, который, как он позже узнал, оказался ударом приклада «ремингтона» по его собственному черепу.
Придя в себя, Бод понял, что связан. Незнакомый белый мужчина приматывал его длинным якорным тросом к стволу платана. На земле, булькая ругательства, по уши в собственной крови, распростерся Пухл. Фингал сидел потупившись на носу угнанной моторки, его меланхоличный взгляд уперся в опухшее, покрытое струпьями месиво татуировки. Эмбер стояла в стороне, завернувшись в брезент. Она раздраженно выуживала из волос листья и талассию.
Все оружие отряда кучей валялось на земле. Захваченный арсенал рассматривала мускулистая молодая негритянка с неоново-зелеными ногтями и дробовиком-«ремингтоном». Бод Геззер сразу же ее узнал.
– Только не ты! – вот и все, что он смог вымолвить.
– Ты не ошибся, браток. Поздоровайся с «Черным приливом».
Небо, земля и вся вселенная бешено завращались вокруг Бода Геззера – ведь перед ним с отвратительной ясностью предстала его судьба. Белый мужчина покончил с узлами и отошел от дерева. Негритянка приблизилась, так невзначай держа ружье, что нежный сфинктер Бода свело спазмом.
– Чего вы хотите? – выдохнул он.
Джолейн Фортунс сунула ему в рот дробовик.
– Начнем, пожалуй, с твоего бумажника, – улыбнулась она.
Неизвестный кассир из круглосуточного магазина был насмерть застрелен в понедельник во время странного нападения на отдаленном острове во Флорида-Киз.Кроум заставил Фингала поднять руки. Джолейн Фортунс приказала мальчишке и пальцем не шевелить.
Полиция сообщает, что на жертву, очевидно, врасплох напали из засады, пока жертва облегчалась в мангровой чаще. За убийство первой степени арестован 35-летний Томас Пэйн Кроум, газетный репортер, пропавший без вести и считавшийся погибшим.
Коллеги отзываются о Кроуме как о ветреном «нелюдиме» со скверным характером. Один из его бывших редакторов сказал, что «его нисколько не удивляет» это обвинение в убийстве.
– Но я описался, – пискнул он.
– Надеюсь, сегодня это будет у тебя самый яркий момент дня.
Фингал бешено заморгал.
Кроум вмешался:
– Ну хорошо, Прыщ, где лотерейный билет?
– У меня его н-нету. – Взгляд Фингала метался от «ремингтона» к темному полукругу, расплывающемуся на его штанах. – Можно мне хоть заправиться?
– Нет, нельзя, – сурово отрезала Джолейн. – Хочу, чтобы твоя маленькая белая висюлька была там, где есть, болталась на свежем воздухе, чтобы мы могли ее отстрелить при надобности.
Казалось, кассир вот-вот разревется.
– Но, Джолейн, у меня нет вашего билета. Я не знаю, что они с ним сделали, богом клянусь.
Джолейн повернулась к Кроуму:
– Дай мне ружье.
– Угомонись.
– Том, не упрямься.
Со страхом и облегчением Кроум передал ей дробовик. Фингал немедленно захныкал. Он заметил, что член его съежился и втянулся в штаны. А Джолейн Фортунс вставила ствол прямо в ширинку.
– Дома есть кто-нибудь? – Голос такой радостный, что Фингала охватил арктический холод.
– Пожалуйста, не надо, – взвизгнул он.
– Тогда говори, где билет.
Кроум постучал по стеклу наручных часов:
– Поторапливайся, сынок. – Вряд ли Джолейн пристрелит мальчишку в упор: двух говнюков – вполне возможно, но не Фингала.
Если только он не будет делать глупостей.
Неизвестный кассир из круглосуточного магазина был насмерть застрелен в понедельник во время странного нападения на отдаленном острове Флорида-Киз.Кроум сказал Фингалу:
Полиция сообщает, что на жертву напала из засады разъяренная покупательница, считавшая, что он смошенничал с лотерейным билетом, который выиграл 14 миллионов долларов. За убийство первой степени арестована 35-летняя Джолейн Фортунс, сотрудница ветеринарной клиники в Грейндже.
Соседи охарактеризовали ее как тихого, вежливого человека и выразили шок и недоверие по поводу этого обвинения.
– Если тебе хоть немного дороги эти яйца, сказал бы ты леди то, что ей нужно.
– Но я этот чертов билет в глаза не видел, святая правда! – просипел Фингал сквозь зубы.
Джолейн посмотрела на Тома:
– Веришь ему?
– Мне гадко признаваться, но да.
– А вот я до сих пор не уверена.
Она отступила на шаг. Фингал точно по сценарию выбрал момент и кинулся за «ремингтоном». К его удивлению, Джолейн отпустила дробовик без борьбы. Фингал удивился еще больше, почувствовав, что не может его удержать – оба больших пальца неожиданно оказались вывихнуты и совершенно бесполезны.
Фингал шлепнулся на землю, как кефаль, и Джолейн поблагодарила Тома за то, что научил ее этому фокусу. Том же схватил Фингала за шею и в распоследних выражениях настоятельно порекомендовал ему страдать в тишине, чтобы не спугнуть его компаньонов.
– Ну а где видеопленка?
– Спрятана у меня в машине, – хрипло прошептал Фингал, – там, у трейлера Пухла.
– Пухл – это мужик с хвостом?
– И с резиновой нашлепкой на глазе, дассэр. И еще с огромным старым крабом на руке.
Кроум отпустил шею Фингала и рывком поднял его на ноги.
– Как его зовут на самом деле?
– Пухла? Никогда не слышал, чтоб он говорил. – Глаза мальчишки были на мокром месте, он задыхался. Мельком взглянув на вывернутые пальцы, он чуть было не лишился чувств.
– И что твоя мамочка обо всем этом скажет? Господи, и представить-то не могу. – Тон Джолейн испепелял Фингала. Она подняла дробовик и села рядом с мальчишкой на песок. Фингал шарахнулся, словно от тарантула. – Зачем ты это делаешь? – спросила она. – Зачем помогаешь этим сволочам?
– Не знаю. – Фингал отвернулся и замолчал. Он практиковал такую стратегию всякий раз, когда мать бранила его за увиливание от гимнов или украдкой протащенное в комнату пиво.
– Он безнадежен, Джо. Идем, – сказал Том.
– Погоди. – Она осторожно поддела ногтем подбородок молодого человека и повернула к себе его голову, глаза их встретились.
– Это просто клуб такой, ясно? Они спросили, хочу ли я вступить, а я сказал – конечно. Братство – так они мне сказали. Всего и делов-то.
– Ну конечно, – заметил Кроум. – Как «Кивание» [45], только для нацистов.
– Это не то, что вы там себе думаете. И началось все не так ваще, – по-детски канючил Фингал.
Глаза Джолейн сверкнули.
– Знаешь, что твои «братья» со мной сделали? Хочешь, покажу?
Скинхед, ни слова не говоря, согнулся и сблевал. Джолейн сочла это за безусловное «нет».
В отличие от некоторых своих ровесниц, Эмбер реалистично смотрела на жизнь, любовь, мужчин и их обещания. Она знала, куда может завести ее миловидная внешность и насколько далеко все может зайти. Она не соблазнится обычной блондинисто-модельной рутиной (ограничившись пробами для съемок календаря) и не будет танцевать на столах (несмотря на предлагаемые ошеломительные суммы). Она останется официанткой в «Ухарях», окончит свой колледж и получит престижную работу косметолога или, может, помощника юриста. Она останется с ревнивым Тони, пока не встретит кого получше, или до тех пор, пока больше не сможет терпеть его глупость. Она не пойдет в любовницы ни к кому из тех, кто сгодился бы ей в отцы, – сколько бы у них ни было денег и какие бы апартаменты с видом на море они ни предлагали ей снять. Она будет занимать у родителей только при крайней необходимости и всегда будет отдавать все до цента, как только сможет. У нее будет только одна кредитная карточка. Она никогда не станет имитировать оргазм две ночи подряд. Она будет держаться подальше от сигарет, которые прикончили ее дядю, и от водки «Абсолют», после которой она глупо ведет себя на людях. Она не будет автоматом западать на мужчин в черных кабриолетах и на тех, кто говорит на иностранных языках.
И все-таки даже самую уравновешенную и подготовленную девушку похищение вооруженным отрядом вполне закономерно привело бы в ужас. Однако работа официанткой в коротеньких блестящих шортах подарила Эмбер непоколебимую уверенность в своем таланте справляться с психами всех мастей. Слабым звеном среди этих троих гопников был Фингал – слабым звеном, а значит, и главной мишенью ее внимания. Разумеется, Эмбер никогда не работала в тату-салоне и ничего не знала об этом искусстве, но она совершенно верно предположила, что юный Фингал настолько жаждет ее прикосновения, что запросто позволит ей прокалывать дырки в своем теле ржавым рыболовным крючком.
Чуть раньше она почувствовала, что душа Фингала не лежит к преступлениям на почве нетерпимости и что присоединился он к Пухлу и Бодеану Геззеру по большей части от захолустной скуки и из любопытства. А когда Фингал рассказал об украденном билете «Лотто» и четырнадцатимиллионном выигрыше, Эмбер поняла, что оба Фингалова приятеля кинут его при первом же удобном случае. И она останется наедине с камуфляжным полковником и одноглазым нарком, любителем нюхать шорты, причем оба они казались ей намного грубее и неуступчивее, чем начинающий скинхед. И оба почти наверняка не имеют ничего против идеи принудительного полового сношения.
Эмбер решила, что сохранение Фингала в уравнении повысит ее шансы избежать изнасилования, а заодно и спастись.
Поэтому она поделилась с юношей стратегией элементарного шантажа. Ее поразило, что он даже и не думал потребовать долю в выигрыше – будто слабоумный помощник официанта, слишком глупый или застенчивый, чтобы попросить свою долю чаевых после закрытия. Их козырем (как Эмбер терпеливо объяснила Фингалу) была кассета камеры наблюдения из «Хвать и пошел».
Помогая пацану урвать кусок джекпота «Лотто», Эмбер терзалась из-за одной-единственной подробности: деньги были чужими. Какой-то черной девчонки, если верить Фингалу. Девушки из его городка. Эмбер из-за этого мучилась, но все же решила, что принимать за все вину преждевременно.
Пока главное – привести в действие план шантажа. Неплохой вышел план – хоть и сфабрикован наспех, в неблагоприятных условиях и в ограниченных когнитивных рамках. Выдуманная фишка со звонком матери Фингала, с ее готовностью достать пленку в случае предательства – весьма остроумные детали. Главным недостатком плана, как сейчас понимала Эмбер, оказались временные пределы. Они давали Боду с Пухлом почти целый день форы, окно вполне достаточное, чтобы покинуть остров, уничтожить кассету-улику и рвануть в Таллахасси заявлять о выигрыше.
Что они и собирались сделать, когда она возникла перед ними у лодки после утреннего заплыва.
– Снимай эти нелепые штаны с головы. – Одной рукой она застегнула молнию на комбинезоне, другой стиснула Пух-лов револьвер, который до того стащила из «Настояшшей любфи» и припрятала в кустах неподалеку от костра. – Снимай. Выглядишь как извращенец. – И она выстрелила в землю у Пухловых ног, просто чтобы почувствовать, каково это – пальба из огромного тяжелого ствола. А еще чтобы гопники поняли – она не шутит и не станет вести переговоры ни с одним взрослым мужиком с шортами на роже.
– Так что вы, ребята, сделали с Фингалом?
Ничего, ответили они.
– Он отошел поссать, – объяснил Бодеан Геззер.
– И пропал.
– Чушь, – рявкнул Пухл.
– Идемте его искать. Надень что-нибудь, – велела Эмбер.
– Попозжа, – криво заухмылялся Пухл. – Точно не приметила кой-чего себе по душе, а? Кой-чего горячего и вкусненького?
Он покачал обгоревшим на солнце членом, заставив Эмбер выстрелить снова. На этот раз кольт чуть не выскочил у нее из руки. Пуля прошла между Бодом и Пухлом, прорезав мангровые заросли и шлепнув по воде.
Пока листья и ветки кружились над лодкой, демонический краб неожиданно отвалился с налитой руки Пухла. Животное, как выяснилось, давно подохло. Пухл пнул тошнотворный голубой панцирь и пробормотал:
– Вот сука!
Бод Геззер поднял перед Эмбер руки:
– Ладно, милочка, брось эту сраную пушку. Мы тебя поняли.
– Объясни своему дружку.
– Не беспокойся. Он с нами.
– Хуй там, – сообщил Пухл. – Только когда мы с ней чутка конфетку пососем.
Бод с отвращением нахмурился. Этот человек просто непостижим – никакого понимания приоритетов. Вообще никакого понимания.
– Он настаивает, полковник, – заметила Эмбер.
– Что я могу сказать? Порой он полный придурок.
– Пристрелить мне его, как по-вашему?
– Я бы не стал.
Пухл изучал зараженную руку будто сломанный карбюратор.
– У меня там до сих пор этот ебаный коготь, бля!
– Не все сразу, – утешил Бод Геззер. – Оденься, и пойдем искать бритоголового.
– Сначала моя дорогая Эмбер у меня в рот возьмет.
– Возьмет она у тебя, щас. Жопу твою несчастную она на тот свет возьмет.
– А вот и нет, мне так не кажется. Мне, кажись, должно маленько свезти.
– Это еще что значит?
– Это значит, что Эмбер никого не застрелит. Вот что это значит, уж не сомневайся.
Он шагнул к ней – преувеличенно подчеркнутый гусиный шажок а-ля Гитлер. Потом еще один. Теперь она сжимала револьвер обеими руками.
– Он нарывается, – предупредила она Бода.
– Да уж вижу. По-моему, это все чертов клей.
Пухл хихикнул:
– Это не клей, полковник. Это, блядь, настоящая любовь.
И с легкомысленным кличем напал. Эмбер нажала на курок, но услышала лишь слабый безобидный щелчок. Револьвер не выстрелил – барабан провернулся, боек уда-Рил, но пуля не вылетела.
Потому что в том гнезде не было пули – а вместо нее маленький клочок бумаги, в песке, пятнах пота и соленой воды, туго скрученный до размера отверстия. Если бы Эмбер достала этот клочок и рассмотрела, она увидела бы шесть цифр и силуэт розового фламинго, официальный символ флоридской лотереи.
– Я ж вам грил! – каркнул Пухл.
Он, голый, размахивал выхваченным кольтом в здоровой руке. Эмбер распласталась на песке и водорослях под ним, беззвучно пытаясь освободиться.
– Я ж вам грил, так-то! – Пухла разобрал грубый злобный хохот. – Я ж вам, тварям, грил, что мне свезет!
У Бодеана Геззера не было секса одиннадцать месяцев, его целибат оправдывался тем, что сексуальные отношения с не белыми женщинами противоречат Библии, а все белые женщины, которых он встречал, хотели слишком много денег. И все же его лихорадочно сдерживаемые желания при виде ароматной и доступной Эмбер омрачались дурными предчувствиями.
Ее нежелание обслужить Истых Чистых Арийцев было вполне очевидно из энергичного сопротивления Пухлу, когда тот грубо ее раздевал. И хотя Бода опьянил вид грудей Эмбер, выпрыгнувших из камуфляжа «Мшистый дуб», его тем не менее беспокоило участие в изнасиловании белой христианки европейского происхождения – и то, к чему это могло привести. На самом деле Бод кочевряжился бы, окажись она негритянкой или кубинкой – не столько из-за аморальности преступления, сколько из-за возможных проблем с законом. В отличие от Пухла, Бод Геззер провел немало месяцев за решеткой и знал, что это дело не стоит ограбления «Бургер-Кинг», угона «кадиллака» и даже двух минут ебли натуральной блондинистой киски. Изнасилование относилось к тяжким преступлениям, а уж во Флориде изнасилование белой женщины – пусть даже белым мужчиной – могло обернуться долгой отсидкой в не шибко живописном Старке [46].
И еще Бод знал, что Пухл в его теперешнем умственном состоянии для подобной логики неуязвим. Боду только и оставалось держать кольт и стоять, надеясь, что много времени все это не займет, надеясь, что они не будут сильно шуметь. Дрожь возбуждения, порожденная наготой Эмбер, уже скончалась от розовозадого зрелища качающего Пухла – грязный, хрюкает, пускает слюни как идиот. Отталкивающие виды и запахи живо напомнили Боду Геззеру о множестве гигиенических недочетов компаньона и погасили последнюю искру соблазна присоединиться к веселью.
– Тихо лежи! Лежи тихо! – пыхтел Пухл.
– Поторапливайся, – вмешался Бод, оглядываясь через плечо. Бритоголовый Фингал с катушек слетит, если увидит, что происходит.
– Войти не могу! Да заставь ты ее лежать тихо, ебаный в рот! – Пухл всем весом пытался удержать Эмбер. Его ляжки облепило талассией. – Пушка блядская тебе на что?! – заорал он партнеру.
– Твою мать!
Бод встал на колени и приставил ствол к голове Эмбер. Она перестала извиваться. Глаза под прядями светлых волос сузились с пониманием – никакого холода и дикой злобы, как у той сумасшедшей негритянки из Грейнджа.
Так и должно быть, размышлял Бод. Видишь ствол – перестаешь дергаться.
– А теперь лежи тихо, – выдохнул он. – Скоро все кончится.
– Слушай мужчину. – Пухл схватил запястья Эмбер, отдирая их от ее груди. – И губы свои… чтоб выпятила и надула… ну типа как у Ким Бейсингер, сама знаешь.
– Хорошо – при одном условии, – отозвалась Эмбер. – Скажи мне свое имя.
– Какого хуя?!
– Я не могу заниматься любовью с мужчиной, пока не узнаю его имени, – сообщила она. – Не могу, и все, мне проще умереть.
– Не дури, – приказал Пухлу Геззер.
Пухл, заведя руки Эмбер ей за голову, перевел дыхание.
– Гиллеспи, – сказал он. – Онус Гиллеспи.
Бод вздохнул с облегчением – такое странное имя, что он решил: Пухл его просто выдумал.
Эмбер хладнокровно кивнула:
– Очень приятно, Отис.
– Не, Онус. О-нус.
– О! А меня зовут Эмбер. – Она невинно моргнула. – Эмбер Бернштейн. Берн-штейн.
Бодеана Геззера словно осел лягнул в живот.
– Отвали! – заорал он на Пухла.
– Нет, сэр!
– Ты что, не слышал? Она… она еврейка!
– Да хоть вьетконговка, мне насрать. Засажу ей щас своего молодца.
– Нет! НЕТ! Отвали, это приказ!
Пухл закрыл глаза и попытался отвлечься от брюзжания. Хилтон-Хед, говорил он себе. Ты и Блонди в Хилтон-Хед, занимаетесь этим на пляже. Нет, еще лучше – занимаетесь этим на балконе ваших новеньких апартаментов!
Но упрямо извивающаяся Эмбер доводила его до белого каления – все равно что пытаться отыметь угря. К тому же Пухл обнаружил, что в заглюченном от клея состоянии вряд ли способен на твердую как бриллиант первоклассную эрекцию.
– Ни один белый христианин, – мрачный, как коронер, Бод навис над ним, – ни один белый христианин не будет изливать свое семя в безбожное дитя Сатаны!
Эмбер на секунду прекратила свои увертки, дабы сообщить, что ее отец – раввин. Бод Геззер издал погребальный стон. Пухл свирепо уставился на него:
– Побеспокойся-ка лучше о своем ебаном семени. И отвернись, шоб я мог посеять свое!
– Отставить! Как командир Истых Чистых…
Пухл приподнялся на колени и рукой без клешни выхватил у полковника пистолет. Ткнул им в горло Эмбер и приказал ей раздвинуть ноги.
Бод вспомнил про «беретту» колумбийца за поясом. Подумал было ее извлечь – не ради Эмбер, а для подкрепления своего высшего чина. Бод понимал, что без крутых перемен с дисциплиной неоперившаяся милиция вскоре развалится на куски.
Его ступор лишь усилило неожиданное появление Фингала, юного шантажиста собственной персоной, спотыкающегося среди деревьев. Щеки его вспухли, штаны промокли, а будто вывернутые руки со сжатыми кулаками были странно вытянуты в стороны, точно у пугала. При виде голого майора Пухла, взгромоздившегося на Эмбер, Фингал с ревом очертя голову бросился в атаку.
Бодеан Геззер изготовился было перехватить злополучного бритоголового, как вдруг на берегу за его спиной что-то взорвалось. Пухл соскочил с Эмбер, будто в заднице у него были пружины. Потом Бод услышал пугающе тяжкий стук, который, как он позже узнал, оказался ударом приклада «ремингтона» по его собственному черепу.
Придя в себя, Бод понял, что связан. Незнакомый белый мужчина приматывал его длинным якорным тросом к стволу платана. На земле, булькая ругательства, по уши в собственной крови, распростерся Пухл. Фингал сидел потупившись на носу угнанной моторки, его меланхоличный взгляд уперся в опухшее, покрытое струпьями месиво татуировки. Эмбер стояла в стороне, завернувшись в брезент. Она раздраженно выуживала из волос листья и талассию.
Все оружие отряда кучей валялось на земле. Захваченный арсенал рассматривала мускулистая молодая негритянка с неоново-зелеными ногтями и дробовиком-«ремингтоном». Бод Геззер сразу же ее узнал.
– Только не ты! – вот и все, что он смог вымолвить.
– Ты не ошибся, браток. Поздоровайся с «Черным приливом».
Небо, земля и вся вселенная бешено завращались вокруг Бода Геззера – ведь перед ним с отвратительной ясностью предстала его судьба. Белый мужчина покончил с узлами и отошел от дерева. Негритянка приблизилась, так невзначай держа ружье, что нежный сфинктер Бода свело спазмом.
– Чего вы хотите? – выдохнул он.
Джолейн Фортунс сунула ему в рот дробовик.
– Начнем, пожалуй, с твоего бумажника, – улыбнулась она.
Двадцать пять
Решение по делу «Лагорт против "Сэйв Кинг Энтерпрай зез", "Страхования Эллайд-Игл" и прочих» было вынесено в зале суда после предварительного слушания, длившегося меньше двух часов. Поверенные страховой компании супермаркета, обнаружив, что судья Артур Баттенкилл-младший настроен необъяснимо холодно и предвзято, решили заплатить Эмилю Лагорту досадную, но в целом сносную сумму в 500 000 долларов. Важно было избежать процесса, на котором защита определенно не получит никакой поддержки от судьи, уже заявившего протест по любым свидетельским показаниям, оспаривающим былую добропорядочность истца, включая, но не ограничиваясь весьма длинным списком прочих исков о халатности. Эмиль Лагорт присутствовал на слушании в грохочущей инвалидной коляске с мотором и темно-бордовыми с позолотой подлокотниками, а на шее у него был Двухцветный пенопластовый ортопедический корсет – одна из девяти моделей, что хранились в большом стенном шкафу, куда он складывал все средства медпомощи, полученные во время липовых исцелений от многочисленных постановочных несчастных случаев.
Когда все бумаги по мировому соглашению были подписаны, брюзжащие юристы набились в лифт, а Эмиль Лагорт покатился через Джеймс-стрит в закусочную с официантками топлес, его юрист осторожно получил от судьи Артура Баттенкилла-младшего номер свежеоткрытого счета в банке Нассау, на который предстояло за четыре недели тайно перевести 250 000 долларов.
Не королевские отступные, конечно, и Артур Баттенкилл это знал – но для быстрого начала новой жизни хватит.
Жена судьи, однако, и не думала собираться в тропики. Пока Артур Баттенкилл улаживал подробности платежа «Сэйв Кинг», Кэти стояла на коленях в церкви. Она молила о божественном наставлении или хотя бы о прояснении мыслей. Утром она прочитала в «Реджистере», что жена Тома Кроума, с которой он не жил, приехала в город, дабы получить за «почившего» супруга журналистскую награду. И, несмотря на неприязнь Томми к изворотливой Мэри Андреа, Кэти казалось, что, возможно, эта женщина оплакивает несуществующую утрату, что она, быть может, до сих пор по-своему любит Кроума. Стоит ли кому-нибудь сказать ей, что он на самом деле не умер? Я бы на ее месте точно хотела знать, подумала Кэти.
Но она же заверила Томми, что ни слова не скажет. Нарушить обещание – значит солгать, а ложь – это грех, а Кэти старалась покончить с грехами. С другой стороны, ей невыносимо было думать, что миссис Кроум (что бы она там ни натворила) без нужды выпала хотя бы малая толика вдовьих страданий.
Когда все бумаги по мировому соглашению были подписаны, брюзжащие юристы набились в лифт, а Эмиль Лагорт покатился через Джеймс-стрит в закусочную с официантками топлес, его юрист осторожно получил от судьи Артура Баттенкилла-младшего номер свежеоткрытого счета в банке Нассау, на который предстояло за четыре недели тайно перевести 250 000 долларов.
Не королевские отступные, конечно, и Артур Баттенкилл это знал – но для быстрого начала новой жизни хватит.
Жена судьи, однако, и не думала собираться в тропики. Пока Артур Баттенкилл улаживал подробности платежа «Сэйв Кинг», Кэти стояла на коленях в церкви. Она молила о божественном наставлении или хотя бы о прояснении мыслей. Утром она прочитала в «Реджистере», что жена Тома Кроума, с которой он не жил, приехала в город, дабы получить за «почившего» супруга журналистскую награду. И, несмотря на неприязнь Томми к изворотливой Мэри Андреа, Кэти казалось, что, возможно, эта женщина оплакивает несуществующую утрату, что она, быть может, до сих пор по-своему любит Кроума. Стоит ли кому-нибудь сказать ей, что он на самом деле не умер? Я бы на ее месте точно хотела знать, подумала Кэти.
Но она же заверила Томми, что ни слова не скажет. Нарушить обещание – значит солгать, а ложь – это грех, а Кэти старалась покончить с грехами. С другой стороны, ей невыносимо было думать, что миссис Кроум (что бы она там ни натворила) без нужды выпала хотя бы малая толика вдовьих страданий.