Страница:
---------------------------------------------------------------
По изд: Хемингуэй Э. Избранное/сост. Б.Грибанова.-- М.: Просвещение, 1984
OCR: Шур Алексей, shuralex@online.ru
Spellcheck: Шур Алексей, shuralex@online.ru
---------------------------------------------------------------
Хемингуэй Э. Избранное/Послесл. сост. и примеч. Б. Грибанова.-- М.:
Просвещение, 1984.-- 304 с., ил.-
OCR: Шур Алексей, shuralex@online.ru
Spellcheck: Шур Алексей, shuralex@online.ru
Дверь закусочной Генри отворилась. Вошли двое и сели у стойки.
Что для вас? -- спросил Джордж.
Сам не знаю,-- сказал один.-- Ты что возьмешь, Эл?
Не знаю,-- ответил Эл.-- Не знаю, что взять.
На улице уже темнело. За окном зажегся фонарь. Вошедшие просматривали
меню. Ник Адамс глядел на них из-за угла стойки. Он там стоял и разговаривал
с Джорджем, когда они вошли.
-- Дай мне свиное филе под яблочным соусом и картофельное пюре,--
сказал первый.
-- Филе еще не готово.
Какого же черта оно стоит в меню?
Это из обеда,-- пояснил Джордж.-- Обеды с шести часов.
Джордж взглянул на стенные часы над стойкой.
-- А сейчас пять.
-- На часах двадцать, минут шестого, -- сказал второй.
-- Они спешат на двадцать минут.
-- Черт с ними, с часами,-- сказал первый,-- Что же у тебя есть?
-- Могу предложить разные сандвичи,-- сказал. Джордж.-- Яичницу с
ветчиной, яичницу с салом, печенку с салом, бифштекс.
-- Дай мне куриные крокеты под белым соусом с зеленым горошком и
картофельным пюре.
-- Это из обеда.
-- Что ни спросишь -- все из обеда. Порядки, нечего сказать.
-- Возьмите яичницу с ветчиной, яичницу с салом, печенку.
-- Давай яичницу с ветчиной, сказал тот, которого звали Эл. На нем был
котелок и наглухо застегнутое черное пальто. Лицо у него было маленькое и
бледное, губы плотно сжаты. Он был в перчатках и шелковом кашне.
-- А мне яичницу с салом,-- сказал другой. Они были почти одного роста,
лицом непохожи, но одеты одинаково, оба в слишком узких пальто. Они сидели,
наклонясь вперед, положив локти на стойку.
-- Есть что-нибудь выпить? -- спросил Эл.
-- Лимонад, кофе, шипучка.
-- Выпить, я спрашиваю.
-- Только то, что я сказал.
-- Веселый городок,--сказал другой.-- Кстати, как он называется?
-- Саммит.
-- Слыхал когда-нибудь, Макс? -- спросил Эл.
Нет.
Что тут делают по вечерам? -- спросил Эл.
Обедают,-- сказал Макс. Все приходят сюда и едят этот знаменитый обед.
-- Угадали,-- сказал Джордж.
-- По-твоему, я угадал? - переспросил Эл.
-- Точно.
-- А ты, я вижу, умница.
-- Точно.
-- Ну и врешь,-- сказал Макс.-- Ведь он врет, Эл?
-- Балда он,-- ответил Эл. Он повернулся к Нику -- Тебя как зовут?
-- Ник Адамс.
-- Тоже умница хоть куда,-- сказал Эл.-- Верно, Макс?
-- В этом городе все как на подбор,-- ответил Макс.
Джордж подал две тарелки, яичницу с салом и яичницу с ветчиной. Потом
он поставил рядом две порции жареного картофеля и захлопнул окошечко в
кухню.
Вы что заказывали? -- спросил он Эла.
А ты сам не помнишь?
-- Яичницу с ветчиной.
-- Ну разве не умница? -- сказал Макс Он протянул руку и взял тарелку.
Оба ели, не снимая перчаток. Джордж смотрел, как они едят.
-- Ты чего смотришь? -- обернулся Макс к Джорджу.
-- Просто так.
-- Да, как же, рассказывай, на меня смотришь.
Джордж рассмеялся.
-- Нечего смеяться,-- сказал ему Макс.-- Тебе нечего смеяться, понял?
-- Ладно, пусть будет по-вашему,-- сказал Джордж.
-- Слышишь, Эл? Он согласен, пусть будет по-нашему.-- Макс взглянул на
Эла.-- Ловко, да?
-- Голова у него работает,-- сказал Эл. Они продолжали есть.
-- Как зовут того, второго?-- спросил Эл Макса.
-- Эй, умница,-- позвал Макс.-- Ну-ка, ступай к своему приятелю за
стойку.
-- А в чем дело? -- спросил Ник.
-- Да ни в чем.
-- Ну, ну, поворачивайся,-- сказал Эл. Ник зашел за стойку.
-- В чем дело? -- спросил Джордж.
-- Не твоя забота,-- ответил Эл.-- Кто у вас там на кухне?
-- Негр.
-- Что еще за негр?
-- Повар.
-- Позови его сюда.
-- А в чем дело?
-- Позови его сюда.
-- Да вы знаете, куда пришли?
-- Не беспокойся, знаем,-- сказал тот, которого звали Макс.-- Дураки
мы, что ли?
-- Тебя послушать, так похоже на то,-- сказал Эл.-- Чего ты
канителишься с этим младенцем? Эй, ты,-- сказал он Джорджу.-- Позови сюда
негра. Живо.
-- А что вам от него нужно?
-- Ничего. Пошевели мозгами, умница. Что нам может быть нужно от негра?
Джордж открыл окошечко в кухню.
Сэм,-- позвал он.-- Выйди сюда на минутку. Кухонная дверь отворилась, и
вошел негр.
Что случилось? -- спросил он.
Сидевшие у стойки оглядели его.
Ладно, черномазый, стань тут,-- сказал Эл.
Повар, теребя фартук, смотрел на незнакомых людей у стойки.
Слушаю, сэр,-- сказал он.
Эл слез с табурета.
-- Я пойду на кухню с этими двумя,-- сказал он.-- Ступай к себе на
кухню, черномазый. И ты тоже, умница.
Пропустив вперед Ника и повара, Эл прошел на кухню. Дверь за ним
закрылась. Макс остался у стойки, напротив Джорджа. Он смотрел не на
Джорджа, а в длинное зеркало над стойкой. В этом помещении раньше был салун.
Ну-с,-- сказал Макс, глядя в зеркало.-- Что же ты молчишь, умница?
-- Что все это значит?
-- Слышишь, Эл,-- крикнул Макс.-- Он хочет знать, что все это значит.
-- Что же ты ему не скажешь? -- отозвался голос Эла из кухни.
-- Ну, как ты думаешь, что все это значит?
-- Не знаю.
-- А все-таки?
Разговаривая, Макс все время смотрел в зеркало. Не могу догадаться.
-- Слышишь, Эл, он не может догадаться, что все это значит.
-- Не кричи, я и так слышу,-- ответил Эл из кухни. Он поднял окошечко,
через которое передавали блюда, и подпер его бутылкой из-под томатного
соуса.-- Послушай-ка, ты,-- обратился он к Джорджу,-- подвинься немного
вправо. А ты. Макс, немного влево.-- Он расставлял их, точно фотограф перед
съемкой.
Побеседуем, умница, сказал Макс. Так как, по-твоему, что мы собираемся
сделать?
Джордж ничего не ответил.
Ну, я тебе скажу: мы собираемся убить одного шведа. Знаешь ты длинного
шведа, Оле Андресона?
Да.
Он тут обедает каждый вечер?
Иногда обедает.
Приходит ровно в шесть?
Если вообще приходит.
Так. Это нам все известно,-- сказал Макс.-- Поговорим о чем-нибудь
другом. В кино бываешь?
Изредка.
-- Тебе бы надо ходить почаще. Кино -- это как раз для таких, как ты.
-- За что вы хотите убить Оле Андресона? Что он вам сделал?
-- Пока что ничего не сделал. Он нас в глаза не видал.
-- И увидит только раз в жизни,-- добавил Эл из кухни.
-- Так за что же вы хотите убить его? -- спросил Джордж.
-- Нас попросил один знакомый. Просто дружеская услуга, понимаешь?
-- Заткнись,-- сказал Эл из кухни,-- Слишком ты много болтаешь.
-- Должен же я развлекать собеседника. Верно, умница?
-- Много болтаешь,-- повторил Эл.-- Вот мои тут сами развлекаются.
Лежат, связанные, рядышком, как подружки в монастырской школе.
-- А ты был в монастырской школе?
-- Может, и был.
В хедере ты был, вот где.
Джордж взглянул на часы.
-- Если кто войдет, скажешь, что повар ушел, а если это не поможет,
пойдешь на кухню и сам что-нибудь сготовишь, понятно? Ты ведь умница.
-- Понятно,-- ответил Джордж.-- А что вы с нами после сделаете?
-- А это смотря по обстоятельствам,-- ответил Макс.-- Этого, видишь ли,
наперед нельзя сказать.
Джордж взглянул на часы. Было четверть седьмого. Дверь с улицы
открылась. Вошел вагоновожатый.
-- Здорово, Джордж,-- сказал он.-- Пообедать можно?
-- Сэм ушел,-- сказал Джордж.-- Будет через полчаса.
Ну, я пойду еще куда-нибудь,-- сказал вагоновожатый.
Джордж взглянул на часы. Было уже двадцать минут седьмого.
-- Вот молодец,-- сказал Макс.-- Одно слово -- умница.
-- Он знал, что я ему голову прострелю,-- сказал Эл из кухни.
-- Нет,-- сказал Макс,-- это не потому. Он славный малый. Он мне
нравится.
Без пяти семь Джордж сказал:
-- Он не придет.
За это время в закусочную заходили еще двое. Один спросил сандвич
"навынос", и Джордж пошел на кухню поджарить для сандвича яичницу с салом. В
кухне он увидел Эла; сдвинув котелок на затылок, тот сидел на табурете перед
окошечком, положив на подоконник ствол обреза. Ник и повар лежали в углу,
связанные спина к спине. Рты у обоих были заткнуты полотенцами. Джордж
приготовил сандвич, завернул в пергаментную бумагу, положил в пакет и вынес
из кухни. Посетитель заплатил и ушел.
-- Ну как же не умница -- ведь все умеет,-- сказал Макс.-- И стряпать,
и все, что угодно. Хозяйственный будет муженек у твоей жены.
-- Может быть,-- сказал Джордж.-- А ваш приятель Оле Андресон не
придет.
Дадим ему еще десять минут,-- сказал Макс.
Макс поглядывал то в зеркало, то на часы. Стрелки показали семь часов,
потом пять минут восьмого.
-- Пойдем, Эл,-- сказал Макс,-- нечего нам ждать. Он уже не придет.
-- Дадим ему еще пять минут,-- ответил Эл из кухни. За эти пять минут
вошел еще один посетитель, и Джордж сказал ему, что повар заболел.
-- Какого же черта вы не наймете другого? -- сказал вошедший.--
Закусочная это или нет? Он вышел.
-- Идем, Эл,--сказал Макс.
-- А как быть с этими двумя и негром?
-- Ничего, пусть их.
-- Ты думаешь -- ничего?
-- Ну конечно. Тут больше нечего делать.
-- Не нравится мне это,-- сказал Эл.-- Нечистая работа. И ты наболтал
много лишнего.
-- А, пустяки,-- сказал Макс.-- Надо же хоть немного поразвлечься.
-- Все-таки ты слишком много наболтал,-- сказал Эл. Он вышел из кухни.
Обрез слегка оттопыривал на боку его узкое пальто. Он одернул полу
затянутыми в перчатки руками.
-- Ну, прощай, умница,-- сказал он Джорджу.-- Везет тебе.
-- Что верно, то верно,--сказал Макс.-- Тебе бы на скачках играть.
Они вышли на улицу. Джордж видел в окно, как они прошли мимо фонаря и
свернули за угол. В своих черных костюмах и пальто в обтяжку они похожи были
на эстрадную пару.
Джордж пошел на кухню и развязал Ника и повара.
Ну, с меня довольно,-- сказал Сэм.-- С меня довольно.
Ник встал. Ему еще никогда не затыкали рта полотенцем.
-- Послушай,-- сказал он.-- Какого черта, в самом деле? -- Он старался
делать вид, что ему все нипочем.
-- Они хотели убить Оле Андресона,-- сказал Джордж.-- Застрелить его,
когда он придет обедать.
-- Оле Андресона?
-- Да.
Негр потрогал углы рта большими пальцами.
-- Ушли они? -- спросил он.
-- Да,-- сказал Джордж.-- Ушли.
-- Не нравится мне это,--сказал негр.-- Совсем мне это не нравится.
-- Слушай,-- сказал Джордж Нику.-- Ты бы сходил к Оле Андресону.
-- Ладно.
-- Лучше не впутывайся в это дело,-- сказал Сэм.-- Лучше держись в
сторонке.
-- Если не хочешь, не ходи,-- сказал Джордж.
-- Ничего хорошего из этого не выйдет,-- сказал Сэм.-- Держись в
сторонке.
--Я пойду,-- сказал Ник Джорджу.-- Где он живет?
Повар отвернулся.
-- Толкуй с мальчишками,-- проворчал он.
-- Он живет в меблированных комнатах Гирш,-- ответил Джордж Нику.
-- Ну, я пошел.
На улице дуговой фонарь светил сквозь голые ветки. Ник пошел вдоль
трамвайных путей и у следующего фонаря свернул в переулок. В четвертом доме
от угла помещались меблированные комнаты Гирш. Ник поднялся на две ступеньки
и надавил кнопку звонка. Дверь открыла женщина.
-- Здесь живет Оле Андресон?
-- Вы к нему?
-- Да, если он дома.
Вслед за женщиной Ник поднялся по лестнице и прошел в конец длинного
коридора. Женщина постучала в дверь.
-- Кто там?
-- Тут вас спрашивают, мистер Андресон,-- сказала женщина.
-- Это -- Ник Адамс.
-- Войдите.
Ник толкнул дверь и вошел в комнату. Оле Андресон, одетый, лежал на
кровати. Когда-то он был боксерам тяжелого веса, кровать была слишком
коротка для него. Под головой у него были две подушки. Он не взглянул на
Ника.
-- В чем дело? -- спросил он.
-- Я был в закусочной Генри,-- сказал Ник.-- Пришли двое, связали меня
и повара и говорили, что хотят вас убить.
На словах это выходило глупо. Оле Андресон ничего не ответил.
Они выставили нас на кухню,--продолжал Ник.-- Они собирались вас
застрелить, когда бы придете обедать.
Оле Андресон глядел в стену и молчал.
-- Джордж послал меня предупредить вас.
-- Все равно тут ничего не поделаешь,-- сказал Оле Андресон.
-- Хотите, я вам опишу, какие они?
-- Я не хочу знать, какие они,--сказал Оле Андресон. Он смотрел в
стену.-- Спасибо, что пришел предупредить.
-- Не стоит.
Ник все глядел на рослого человека, лежавшего на постели.
-- Может быть, пойти заявить в полицию?
-- Нет,-- сказал Оле Андресон.-- Это бесполезно.
-- А я не могу помочь чем-нибудь?
-- Нет. Тут ничего не поделаешь.
-- Может быть, это просто шутка?
Нет. Это не просто шутка.
Оле Андресон повернулся на бок.
-- Беда в том,-- сказал он, глядя в стену,-- что я никак не могу
собраться с духом и выйти. Целый день лежу вот так.
-- Вы бы уехали из города.
-- Нет,-- сказал Оле Андресон.-- Мне надоело бегать от них.-- Он все
глядел в стену.-- Теперь уже ничего не поделаешь.
-- А нельзя это как-нибудь уладить?
-- Нет, теперь уже поздно.-- Он говорил все тем же тусклым голосом.--
Ничего не поделаешь. Я полежу, а потом соберусь с духом и выйду.
-- Так я пойду обратно, к Джорджу,-- сказал Ник.
-- Прощай,-- сказал Оле Андресон. Он не смотрел на Ника,-- Спасибо, что
пришел.
Ник вышел. Затворяя дверь, он видел Оле Аидресона, лежащего одетым на
кровати, лицом к стене.
-- Вот с утра сидит в комнате,-- сказала женщина, когда он спустился
вниз.-- Боюсь, не захворал ли. Я ему говорю: "Мистер Андресон, вы бы пошли
прогулялись, день-то какой хороший",-- а он упрямится.
-- Он не хочет выходить из дому.
-- Видно, захворал,-- сказала женщина.-- А жалко, такой славный.
Знаете, он ведь был боксером.
-- Знаю.
-- Только по лицу и можно догадаться,-- сказала женщина. Они
разговаривали, стоя в дверях.-- Такой обходительный.
-- Прощайте, миссис Гирш,-- сказал Ник.
Я не миссис Гирш,-- сказала женщина.-- Миссис Гирш -- это хозяйка. Я
только прислуживаю здесь. Меня зовут миссис Белл.
Прощайте, миссис Белл,-- сказал Ник.
-- Прощайте,-- сказала женщина.
Ник прошел темным переулком до фонаря на углу, потом повернул вдоль
трамвайных путей к закусочной. Джордж стоял за стойкой.
-- Видел Оле?
-- Да,-- сказал Ник,-- Он сидит у себя в комнате и не хочет выходить.
На голос Ника повар приоткрыл дверь из кухни.
-- И слушать об этом не желаю,-- сказал он и захлопнул дверь.
-- Ты ему рассказал?
-- Рассказал, конечно. Да он и сам все знает,
-- А что он думает делать?
-- Ничего.
-- Они его убьют.
-- Наверно, убьют.
-- Должно быть, впутался в какую-нибудь историю в Чикаго.
-- Должно быть,-- сказал Ник.
-- Скверное дело.
-- Паршивое дело,-- сказал Ник.
Они помолчали. Джордж достал полотенце и вытер стойку.
-- Что он такое сделал, как ты думаешь?
-- Нарушил какой-нибудь уговор. У них за это убивают.
-- Уеду я из этого города,-- сказал Ник.
-- Да,-- сказал Джордж.-- Хорошо бы отсюда уехать.
-- Из головы не выходит, как он там лежит в комнате и знает, что ему
крышка. Даже подумать страшно.
А ты не думай,-- сказал Джордж.
Хемингуэй Э. Избранное/Послесл. сост. и примеч. Б. Грибанова.-- М.:
Просвещение, 1984.-- 304 с., ил.-
OCR: Шур Алексей, shuralex@online.ru
Spellcheck: Шур Алексей, shuralex@online.ru
В тот вечер я под дождем возвращался домой из цензуры в отель
"Флорида". Дождь мне надоел, и на полпути я зашел выпить в бар Чикоте. Шла
уже вторая зима непрестанного обстрела Мадрида, все было на исходе -- и
табак и нервы, и все время хотелось есть, и вы вдруг нелепо раздражались на
то, что вам неподвластно, например на погоду. Мне бы лучше было пойти домой.
До отеля оставалось каких-нибудь пять кварталов, но, увидев дверь бара, я
решил сначала выпить стаканчик, а потом уже одолеть пять-шесть кварталов по
грязной, развороченной снарядами и заваленной обломками Гран-Виа.
В баре было людно. К стойке не подойти и ни одного свободного столика.
Клубы дыма, нестройное пение, мужчины в военной форме, запах мокрых кожаных
курток, а за стаканом надо тянуться через тройную шеренгу осаждавших
бармена.
Знакомый официант достал мне где-то стул, и я подсел за столик к
поджарому, бледному, кадыкастому немцу, который, как я знал, служил в
цензуре. С ним сидели еще двое, мне незнакомые. Стол был почти посредине
комнаты, справа от входа.
От пения не слышно было собственного голоса, но я все-таки заказал джин
с хинной, чтобы принять их против дождя. Бар был битком набит, и все очень
веселы, может быть, даже слишком веселы, пробуя какое-то недобродившее
каталонское пойло. Мимоходом меня разок-другой хлопнули по спине незнакомые
мне люди, а когда девушка за нашим столом что-то мне сказала, я не расслышал
и сказал в ответ:
-- Конечно.
Перестав озираться и поглядев на соседей по столу, я понял, что она
ужасно, просто ужасно противна. Но когда вернулся официант, оказалось, что,
обратившись ко мне, она предлагала мне выпить с ними. Ее кавалер был не
очень-то решителен, но ее решительности хватало на обоих. Лицо у нее было
жесткое, полуклассического типа, и сложение под стать укротительнице львов,
а кавалеру ее не следовало еще расставаться со школьной курточкой и
галстуком. Однако он их сменил. На нем, как и на всех прочих, была кожаная
куртка. Только на нем она была сухая, должно быть, они сидели тут еще до
начала дождя. На ней тоже была кожаная куртка, и она шла к типу ее лица.
К этому времени я уже пожалел, что забрел в Чикоте, а не вернулся прямо
домой, где можно было переодеться в сухое и вшить в свое удовольствие, лежа
и задрав ноги на спинку кровати. К тому же мне надоело смотреть на эту
парочку. Лет нам отпущено мало, а противных женщин на земле слишком много,
и, сидя за столиком, я решил, что хотя я и писатель и должен бы обладать
ненасытным любопытством, но мне все же вовсе не интересно, женаты ли они, и
чем они друг другу приглянулись, и таковы их политические взгляды, и кто из
них за кого платит, и все прочее. Я решил, что они, должно быть, работают на
радио. Каждый раз, когда встречались в Мадриде странного вида люди, они, как
правило, работали на радио. Просто чтобы что-нибудь сказать, я, повысив
голос и перекрикивая шум, спросил:
-- Вы что, с радио?
-- Да,-- сказала девушка. Так оно и есть. Они с радио
Как поживаете, товарищ, -- спросил я немца.
Превосходно. А вы?
Вот промок,-- сказал я, и он засмеялся, склонив голову набок.
У вас не найдется покурить? -- спросил он.
Я протянул ему одну из последних моих пачек, и он взял две сигареты.
Решительная девушка -- тоже две, а молодой человек с лицом школьника --
одну.
-- Берите еще,-- прокричал я.
-- Нет, спасибо,-- ответил он, и вместо него сигарету взял немец.
-- Вы не возражаете? -- улыбнулся он.
-- Конечно, нет,-- сказал я, хотя охотно возразил бы, и он это знал. Но
ему так хотелось курить, что тут уж ничего не поделаешь.
Вдруг пение смолкло, или, вернее, наступило затишье, как бывает во
время бури, и можно было разговаривать без крика.
-- А вы давно здесь? -- спросила решительная.
-- Да, но с перерывами,-- сказал я.
-- Нам надо с вами поговорить,-- сказал немец.-- Серьезно поговорить.
Когда бы нам для этого встретиться?
-- Я позвоню вам,-- сказал я.
Этот немец был очень странный немец, и никто из хороших немцев не любил
его. Он внушил себе, что умеет играть на рояле, но если не подпускать его к
роялю, был ничего себе немец, если только не пьянствовал и не сплетничал, а
никто не мог отучить его ни от того, ни от другого.
Сплетник он был исключительный и всегда знал что-нибудь порочащее о
любом человеке в Мадриде, Валенсии, Барселоне и других политических центрах
страны.
Однако пение возобновилось, а сплетничать в голос не так-то удобно. Все
это обещало скучное времяпрепровождение, и я решил уйти из бара, как только
сам всех угощу.
Тут-то все и началось. Мужчина в коричневом костюме, белой сорочке с
черным галстуком и волосами, гладко зачесанными с высокого лба,
переходивший, паясничая от стола к столу, брызнул из пульверизатора в одного
из официантов. Все смеялись, кроме официанта, который тащил поднос, сплошь
уставленный стаканами. Он возмутился.
-- No hay derecho,-- сказал он. Это значит: "Не имеете права" --
простейший и энергичнейший протест в устах испанца.
Человек с пульверизатором, восхищенный успехом и словно не отдавая себе
отчета, что мы на исходе второго года войны, что он в осажденном городе, где
нервы у всех натянуты, и что в баре, кроме него, всего трое штатских,
опрыскал другого официанта.
Я оглянулся, ища, куда бы укрыться. Второй официант возмутился не
меньше первого, а "стрелок", дурачась, брызнул в него еще два раза. Кое-кто,
включая и решительную девицу, все еще считал это забавной шуткой. Но
официант остановился и покачал головой. Губы у него дрожали. Это был пожилой
человек, и на моей памяти он работал у Чикоте уже десять лет.
-- No hay derecho,-- сказал он с достоинством. Среди публики снова
послышался смех, а шутник, не замечая, как затихло пение, брызнул из своего
пульверизатора в затылок еще одного официанта. Тот обернулся, балансируя
подносом.
-- No hay derecho,-- сказал он.
На этот раз это был не протест. Это было обвинение, и я увидел, Как
трое в военной форме поднялись из-за стола, сгребли приставалу, протиснулись
вместе с ним через вертушку двери, и с улицы слышно было, как один из них
ударил его по лицу. Кто-то из публики подобрал с пола пульверизатор и
выкинул его в дверь на улицу.
Трое вернулись в бар серьезные, неприступные, с сознанием выполненного
долга. Потом в вертушке двери снова появился тот человек. Волосы у него
свисали на глаза, лицо было в крови, галстук сбился на сторону, а рубашка
была разорвана. В руках у него был все тот же пульверизатор, и когда он,
бледный, дико озираясь, ввалился в бар, он выставил руку вперед и стал
брызгать в публику, не целясь, куда попало.
Я увидел, как один из тех троих поднялся ему навстречу, и видел лицо
этого человека. За ним поднялись еще несколько, и они стали теснить стрелка
между столиками в левый угол. Тот бешено отбивался, и, когда прозвучал
выстрел, я схватил решительную девицу за руку и нырнул с ней в сторону
кухонной двери.
Но дверь была заперта, и, когда я нажал плечом, она не подалась.
-- Лезьте туда, за угол стойки,-- сказал я. Она пригнулась.
-- Плашмя,-- сказал я и толкнул ее на пол. Она была в ярости. У всех
мужчин, кроме немца, залегшего под столом, и школьного вида юноши,
вжившегося в стенку в дальнем углу, были в руках револьверы. На скамье вдоль
левой стены три крашеные блондинки с темными у корней волосами, стоя на
цыпочках, заглядывали через головы и не переставая визжали.
-- Я не боюсь,-- сказала решительная девица.-- Пустите. Это же смешно.
-- А вы что, хотите, чтобы вас застрелили в кабацкой перепалке? --
сказал я.-- Если у этого героя найдутся тут друзья -- быть беде.
Но, видимо, друзей у него не оказалось, потому что револьверы
постепенно вернулись в кобуры и карманы, визгливых блондинок сняли со
скамьи, и все прихлынувшие в левый угол разошлись по местам, а человек с
пульверизатором спокойно лежал навзничь на полу.
-- До прихода полиции никому не выходить! -- крикнул кто-то от дверей.
Два полицейских с карабинами, отделившиеся от уличного патруля, уже
стояли у входа. Но тут же я увидел, как шестеро посетителей выстроились
цепочкой в затылок, как футболисты, выбегающие на поле, и один за другим
протиснулись в дверь. Трое из них были те самые, что выкинули стрелка на
улицу. Один из них застрелил его. Они проходили мимо полицейских, как
посторонние, не замешанные в уличной драке. А когда они прошли, один из
полицейских перегородил вход карабином и объявил:
-- Никому не выходить. Всем до одного оставаться
-- А почему же их выпустили? Почему нам нельзя, а им можно?
-- Это авиамеханики, им надо на аэродром,-- объяснил кто-то.
-- Но если выпустили одних, глупо задерживать других.
-- Надо ждать службу безопасности. Все должно быть по закону и в
установленном порядке.
-- Но поймите вы, если хоть кто-нибудь ушел, глупо задерживать
остальных.
-- Никому не выходить. Всем оставаться на месте.
-- Потеха,-- сказал я решительной девице.
-- Не нахожу. Это просто ужасно.
Мы уже поднялись с полу, и она с негодованием поглядывала туда, где
лежал человек с пульверизатором. Руки у него были широко раскинуты, одна
нога подвернута.
-- Я пойду помогу этому бедняге. Он ранен. Почему никто не поможет, не
перевяжет его?
-- Я бы оставил его в покое,-- сказал я.-- Не впутывайтесь в это дело.
-- Но это же просто бесчеловечно. Я готовилась на сестру и окажу ему
первую помощь.
-- Не стоит,-- сказал я.-- И не подходите к нему.
-- А почему? -- Она была взволнована, почти в истерике.
-- А потому, что он мертв,-- сказал я.
Когда появилась полиция, нас задержали на три часа. Начали с того, что
перенюхали все револьверы. Думали таким путем установить, кто стрелял. Но на
сороковом им это, видимо, надоело: да и все равно, в комнате пахло только
мокрыми кожаными куртками. Потом они уселись за столиком возле покойного
героя и стали проверять документы, а он лежал на полу -- серое восковое
подобие самого себя, с серыми восковыми руками и серым восковым лицом.
Под разорванной рубашкой у него не было нижней сорочки, а подошвы были
проношены. Теперь, лежа на полу, он казался маленькими жалким. Подходя к
столу, за которым двое полицейских в штатском проверяли документы,
приходилось перешагивать через него. Муж девицы несколько раз терял и снова
находил свои документы. Где-то у него был пропуск, но он его куда-то заложил
и весь в поту нервно обшаривал карманы, пока наконец не нашел его. Потом он
засунул пропуск в другой карман и снова принялся искать. На лице его
выступил пот, волосы закурчавились, и он густо покраснел. Теперь казалось,
что ему недостает не только школьного галстука, но и картузика, какие носят
в младших классах. Говорят, что переживания старят людей. Но его этот
выстрел еще на десять лет помолодил.
По изд: Хемингуэй Э. Избранное/сост. Б.Грибанова.-- М.: Просвещение, 1984
OCR: Шур Алексей, shuralex@online.ru
Spellcheck: Шур Алексей, shuralex@online.ru
---------------------------------------------------------------
Хемингуэй Э. Избранное/Послесл. сост. и примеч. Б. Грибанова.-- М.:
Просвещение, 1984.-- 304 с., ил.-
OCR: Шур Алексей, shuralex@online.ru
Spellcheck: Шур Алексей, shuralex@online.ru
Дверь закусочной Генри отворилась. Вошли двое и сели у стойки.
Что для вас? -- спросил Джордж.
Сам не знаю,-- сказал один.-- Ты что возьмешь, Эл?
Не знаю,-- ответил Эл.-- Не знаю, что взять.
На улице уже темнело. За окном зажегся фонарь. Вошедшие просматривали
меню. Ник Адамс глядел на них из-за угла стойки. Он там стоял и разговаривал
с Джорджем, когда они вошли.
-- Дай мне свиное филе под яблочным соусом и картофельное пюре,--
сказал первый.
-- Филе еще не готово.
Какого же черта оно стоит в меню?
Это из обеда,-- пояснил Джордж.-- Обеды с шести часов.
Джордж взглянул на стенные часы над стойкой.
-- А сейчас пять.
-- На часах двадцать, минут шестого, -- сказал второй.
-- Они спешат на двадцать минут.
-- Черт с ними, с часами,-- сказал первый,-- Что же у тебя есть?
-- Могу предложить разные сандвичи,-- сказал. Джордж.-- Яичницу с
ветчиной, яичницу с салом, печенку с салом, бифштекс.
-- Дай мне куриные крокеты под белым соусом с зеленым горошком и
картофельным пюре.
-- Это из обеда.
-- Что ни спросишь -- все из обеда. Порядки, нечего сказать.
-- Возьмите яичницу с ветчиной, яичницу с салом, печенку.
-- Давай яичницу с ветчиной, сказал тот, которого звали Эл. На нем был
котелок и наглухо застегнутое черное пальто. Лицо у него было маленькое и
бледное, губы плотно сжаты. Он был в перчатках и шелковом кашне.
-- А мне яичницу с салом,-- сказал другой. Они были почти одного роста,
лицом непохожи, но одеты одинаково, оба в слишком узких пальто. Они сидели,
наклонясь вперед, положив локти на стойку.
-- Есть что-нибудь выпить? -- спросил Эл.
-- Лимонад, кофе, шипучка.
-- Выпить, я спрашиваю.
-- Только то, что я сказал.
-- Веселый городок,--сказал другой.-- Кстати, как он называется?
-- Саммит.
-- Слыхал когда-нибудь, Макс? -- спросил Эл.
Нет.
Что тут делают по вечерам? -- спросил Эл.
Обедают,-- сказал Макс. Все приходят сюда и едят этот знаменитый обед.
-- Угадали,-- сказал Джордж.
-- По-твоему, я угадал? - переспросил Эл.
-- Точно.
-- А ты, я вижу, умница.
-- Точно.
-- Ну и врешь,-- сказал Макс.-- Ведь он врет, Эл?
-- Балда он,-- ответил Эл. Он повернулся к Нику -- Тебя как зовут?
-- Ник Адамс.
-- Тоже умница хоть куда,-- сказал Эл.-- Верно, Макс?
-- В этом городе все как на подбор,-- ответил Макс.
Джордж подал две тарелки, яичницу с салом и яичницу с ветчиной. Потом
он поставил рядом две порции жареного картофеля и захлопнул окошечко в
кухню.
Вы что заказывали? -- спросил он Эла.
А ты сам не помнишь?
-- Яичницу с ветчиной.
-- Ну разве не умница? -- сказал Макс Он протянул руку и взял тарелку.
Оба ели, не снимая перчаток. Джордж смотрел, как они едят.
-- Ты чего смотришь? -- обернулся Макс к Джорджу.
-- Просто так.
-- Да, как же, рассказывай, на меня смотришь.
Джордж рассмеялся.
-- Нечего смеяться,-- сказал ему Макс.-- Тебе нечего смеяться, понял?
-- Ладно, пусть будет по-вашему,-- сказал Джордж.
-- Слышишь, Эл? Он согласен, пусть будет по-нашему.-- Макс взглянул на
Эла.-- Ловко, да?
-- Голова у него работает,-- сказал Эл. Они продолжали есть.
-- Как зовут того, второго?-- спросил Эл Макса.
-- Эй, умница,-- позвал Макс.-- Ну-ка, ступай к своему приятелю за
стойку.
-- А в чем дело? -- спросил Ник.
-- Да ни в чем.
-- Ну, ну, поворачивайся,-- сказал Эл. Ник зашел за стойку.
-- В чем дело? -- спросил Джордж.
-- Не твоя забота,-- ответил Эл.-- Кто у вас там на кухне?
-- Негр.
-- Что еще за негр?
-- Повар.
-- Позови его сюда.
-- А в чем дело?
-- Позови его сюда.
-- Да вы знаете, куда пришли?
-- Не беспокойся, знаем,-- сказал тот, которого звали Макс.-- Дураки
мы, что ли?
-- Тебя послушать, так похоже на то,-- сказал Эл.-- Чего ты
канителишься с этим младенцем? Эй, ты,-- сказал он Джорджу.-- Позови сюда
негра. Живо.
-- А что вам от него нужно?
-- Ничего. Пошевели мозгами, умница. Что нам может быть нужно от негра?
Джордж открыл окошечко в кухню.
Сэм,-- позвал он.-- Выйди сюда на минутку. Кухонная дверь отворилась, и
вошел негр.
Что случилось? -- спросил он.
Сидевшие у стойки оглядели его.
Ладно, черномазый, стань тут,-- сказал Эл.
Повар, теребя фартук, смотрел на незнакомых людей у стойки.
Слушаю, сэр,-- сказал он.
Эл слез с табурета.
-- Я пойду на кухню с этими двумя,-- сказал он.-- Ступай к себе на
кухню, черномазый. И ты тоже, умница.
Пропустив вперед Ника и повара, Эл прошел на кухню. Дверь за ним
закрылась. Макс остался у стойки, напротив Джорджа. Он смотрел не на
Джорджа, а в длинное зеркало над стойкой. В этом помещении раньше был салун.
Ну-с,-- сказал Макс, глядя в зеркало.-- Что же ты молчишь, умница?
-- Что все это значит?
-- Слышишь, Эл,-- крикнул Макс.-- Он хочет знать, что все это значит.
-- Что же ты ему не скажешь? -- отозвался голос Эла из кухни.
-- Ну, как ты думаешь, что все это значит?
-- Не знаю.
-- А все-таки?
Разговаривая, Макс все время смотрел в зеркало. Не могу догадаться.
-- Слышишь, Эл, он не может догадаться, что все это значит.
-- Не кричи, я и так слышу,-- ответил Эл из кухни. Он поднял окошечко,
через которое передавали блюда, и подпер его бутылкой из-под томатного
соуса.-- Послушай-ка, ты,-- обратился он к Джорджу,-- подвинься немного
вправо. А ты. Макс, немного влево.-- Он расставлял их, точно фотограф перед
съемкой.
Побеседуем, умница, сказал Макс. Так как, по-твоему, что мы собираемся
сделать?
Джордж ничего не ответил.
Ну, я тебе скажу: мы собираемся убить одного шведа. Знаешь ты длинного
шведа, Оле Андресона?
Да.
Он тут обедает каждый вечер?
Иногда обедает.
Приходит ровно в шесть?
Если вообще приходит.
Так. Это нам все известно,-- сказал Макс.-- Поговорим о чем-нибудь
другом. В кино бываешь?
Изредка.
-- Тебе бы надо ходить почаще. Кино -- это как раз для таких, как ты.
-- За что вы хотите убить Оле Андресона? Что он вам сделал?
-- Пока что ничего не сделал. Он нас в глаза не видал.
-- И увидит только раз в жизни,-- добавил Эл из кухни.
-- Так за что же вы хотите убить его? -- спросил Джордж.
-- Нас попросил один знакомый. Просто дружеская услуга, понимаешь?
-- Заткнись,-- сказал Эл из кухни,-- Слишком ты много болтаешь.
-- Должен же я развлекать собеседника. Верно, умница?
-- Много болтаешь,-- повторил Эл.-- Вот мои тут сами развлекаются.
Лежат, связанные, рядышком, как подружки в монастырской школе.
-- А ты был в монастырской школе?
-- Может, и был.
В хедере ты был, вот где.
Джордж взглянул на часы.
-- Если кто войдет, скажешь, что повар ушел, а если это не поможет,
пойдешь на кухню и сам что-нибудь сготовишь, понятно? Ты ведь умница.
-- Понятно,-- ответил Джордж.-- А что вы с нами после сделаете?
-- А это смотря по обстоятельствам,-- ответил Макс.-- Этого, видишь ли,
наперед нельзя сказать.
Джордж взглянул на часы. Было четверть седьмого. Дверь с улицы
открылась. Вошел вагоновожатый.
-- Здорово, Джордж,-- сказал он.-- Пообедать можно?
-- Сэм ушел,-- сказал Джордж.-- Будет через полчаса.
Ну, я пойду еще куда-нибудь,-- сказал вагоновожатый.
Джордж взглянул на часы. Было уже двадцать минут седьмого.
-- Вот молодец,-- сказал Макс.-- Одно слово -- умница.
-- Он знал, что я ему голову прострелю,-- сказал Эл из кухни.
-- Нет,-- сказал Макс,-- это не потому. Он славный малый. Он мне
нравится.
Без пяти семь Джордж сказал:
-- Он не придет.
За это время в закусочную заходили еще двое. Один спросил сандвич
"навынос", и Джордж пошел на кухню поджарить для сандвича яичницу с салом. В
кухне он увидел Эла; сдвинув котелок на затылок, тот сидел на табурете перед
окошечком, положив на подоконник ствол обреза. Ник и повар лежали в углу,
связанные спина к спине. Рты у обоих были заткнуты полотенцами. Джордж
приготовил сандвич, завернул в пергаментную бумагу, положил в пакет и вынес
из кухни. Посетитель заплатил и ушел.
-- Ну как же не умница -- ведь все умеет,-- сказал Макс.-- И стряпать,
и все, что угодно. Хозяйственный будет муженек у твоей жены.
-- Может быть,-- сказал Джордж.-- А ваш приятель Оле Андресон не
придет.
Дадим ему еще десять минут,-- сказал Макс.
Макс поглядывал то в зеркало, то на часы. Стрелки показали семь часов,
потом пять минут восьмого.
-- Пойдем, Эл,-- сказал Макс,-- нечего нам ждать. Он уже не придет.
-- Дадим ему еще пять минут,-- ответил Эл из кухни. За эти пять минут
вошел еще один посетитель, и Джордж сказал ему, что повар заболел.
-- Какого же черта вы не наймете другого? -- сказал вошедший.--
Закусочная это или нет? Он вышел.
-- Идем, Эл,--сказал Макс.
-- А как быть с этими двумя и негром?
-- Ничего, пусть их.
-- Ты думаешь -- ничего?
-- Ну конечно. Тут больше нечего делать.
-- Не нравится мне это,-- сказал Эл.-- Нечистая работа. И ты наболтал
много лишнего.
-- А, пустяки,-- сказал Макс.-- Надо же хоть немного поразвлечься.
-- Все-таки ты слишком много наболтал,-- сказал Эл. Он вышел из кухни.
Обрез слегка оттопыривал на боку его узкое пальто. Он одернул полу
затянутыми в перчатки руками.
-- Ну, прощай, умница,-- сказал он Джорджу.-- Везет тебе.
-- Что верно, то верно,--сказал Макс.-- Тебе бы на скачках играть.
Они вышли на улицу. Джордж видел в окно, как они прошли мимо фонаря и
свернули за угол. В своих черных костюмах и пальто в обтяжку они похожи были
на эстрадную пару.
Джордж пошел на кухню и развязал Ника и повара.
Ну, с меня довольно,-- сказал Сэм.-- С меня довольно.
Ник встал. Ему еще никогда не затыкали рта полотенцем.
-- Послушай,-- сказал он.-- Какого черта, в самом деле? -- Он старался
делать вид, что ему все нипочем.
-- Они хотели убить Оле Андресона,-- сказал Джордж.-- Застрелить его,
когда он придет обедать.
-- Оле Андресона?
-- Да.
Негр потрогал углы рта большими пальцами.
-- Ушли они? -- спросил он.
-- Да,-- сказал Джордж.-- Ушли.
-- Не нравится мне это,--сказал негр.-- Совсем мне это не нравится.
-- Слушай,-- сказал Джордж Нику.-- Ты бы сходил к Оле Андресону.
-- Ладно.
-- Лучше не впутывайся в это дело,-- сказал Сэм.-- Лучше держись в
сторонке.
-- Если не хочешь, не ходи,-- сказал Джордж.
-- Ничего хорошего из этого не выйдет,-- сказал Сэм.-- Держись в
сторонке.
--Я пойду,-- сказал Ник Джорджу.-- Где он живет?
Повар отвернулся.
-- Толкуй с мальчишками,-- проворчал он.
-- Он живет в меблированных комнатах Гирш,-- ответил Джордж Нику.
-- Ну, я пошел.
На улице дуговой фонарь светил сквозь голые ветки. Ник пошел вдоль
трамвайных путей и у следующего фонаря свернул в переулок. В четвертом доме
от угла помещались меблированные комнаты Гирш. Ник поднялся на две ступеньки
и надавил кнопку звонка. Дверь открыла женщина.
-- Здесь живет Оле Андресон?
-- Вы к нему?
-- Да, если он дома.
Вслед за женщиной Ник поднялся по лестнице и прошел в конец длинного
коридора. Женщина постучала в дверь.
-- Кто там?
-- Тут вас спрашивают, мистер Андресон,-- сказала женщина.
-- Это -- Ник Адамс.
-- Войдите.
Ник толкнул дверь и вошел в комнату. Оле Андресон, одетый, лежал на
кровати. Когда-то он был боксерам тяжелого веса, кровать была слишком
коротка для него. Под головой у него были две подушки. Он не взглянул на
Ника.
-- В чем дело? -- спросил он.
-- Я был в закусочной Генри,-- сказал Ник.-- Пришли двое, связали меня
и повара и говорили, что хотят вас убить.
На словах это выходило глупо. Оле Андресон ничего не ответил.
Они выставили нас на кухню,--продолжал Ник.-- Они собирались вас
застрелить, когда бы придете обедать.
Оле Андресон глядел в стену и молчал.
-- Джордж послал меня предупредить вас.
-- Все равно тут ничего не поделаешь,-- сказал Оле Андресон.
-- Хотите, я вам опишу, какие они?
-- Я не хочу знать, какие они,--сказал Оле Андресон. Он смотрел в
стену.-- Спасибо, что пришел предупредить.
-- Не стоит.
Ник все глядел на рослого человека, лежавшего на постели.
-- Может быть, пойти заявить в полицию?
-- Нет,-- сказал Оле Андресон.-- Это бесполезно.
-- А я не могу помочь чем-нибудь?
-- Нет. Тут ничего не поделаешь.
-- Может быть, это просто шутка?
Нет. Это не просто шутка.
Оле Андресон повернулся на бок.
-- Беда в том,-- сказал он, глядя в стену,-- что я никак не могу
собраться с духом и выйти. Целый день лежу вот так.
-- Вы бы уехали из города.
-- Нет,-- сказал Оле Андресон.-- Мне надоело бегать от них.-- Он все
глядел в стену.-- Теперь уже ничего не поделаешь.
-- А нельзя это как-нибудь уладить?
-- Нет, теперь уже поздно.-- Он говорил все тем же тусклым голосом.--
Ничего не поделаешь. Я полежу, а потом соберусь с духом и выйду.
-- Так я пойду обратно, к Джорджу,-- сказал Ник.
-- Прощай,-- сказал Оле Андресон. Он не смотрел на Ника,-- Спасибо, что
пришел.
Ник вышел. Затворяя дверь, он видел Оле Аидресона, лежащего одетым на
кровати, лицом к стене.
-- Вот с утра сидит в комнате,-- сказала женщина, когда он спустился
вниз.-- Боюсь, не захворал ли. Я ему говорю: "Мистер Андресон, вы бы пошли
прогулялись, день-то какой хороший",-- а он упрямится.
-- Он не хочет выходить из дому.
-- Видно, захворал,-- сказала женщина.-- А жалко, такой славный.
Знаете, он ведь был боксером.
-- Знаю.
-- Только по лицу и можно догадаться,-- сказала женщина. Они
разговаривали, стоя в дверях.-- Такой обходительный.
-- Прощайте, миссис Гирш,-- сказал Ник.
Я не миссис Гирш,-- сказала женщина.-- Миссис Гирш -- это хозяйка. Я
только прислуживаю здесь. Меня зовут миссис Белл.
Прощайте, миссис Белл,-- сказал Ник.
-- Прощайте,-- сказала женщина.
Ник прошел темным переулком до фонаря на углу, потом повернул вдоль
трамвайных путей к закусочной. Джордж стоял за стойкой.
-- Видел Оле?
-- Да,-- сказал Ник,-- Он сидит у себя в комнате и не хочет выходить.
На голос Ника повар приоткрыл дверь из кухни.
-- И слушать об этом не желаю,-- сказал он и захлопнул дверь.
-- Ты ему рассказал?
-- Рассказал, конечно. Да он и сам все знает,
-- А что он думает делать?
-- Ничего.
-- Они его убьют.
-- Наверно, убьют.
-- Должно быть, впутался в какую-нибудь историю в Чикаго.
-- Должно быть,-- сказал Ник.
-- Скверное дело.
-- Паршивое дело,-- сказал Ник.
Они помолчали. Джордж достал полотенце и вытер стойку.
-- Что он такое сделал, как ты думаешь?
-- Нарушил какой-нибудь уговор. У них за это убивают.
-- Уеду я из этого города,-- сказал Ник.
-- Да,-- сказал Джордж.-- Хорошо бы отсюда уехать.
-- Из головы не выходит, как он там лежит в комнате и знает, что ему
крышка. Даже подумать страшно.
А ты не думай,-- сказал Джордж.
Хемингуэй Э. Избранное/Послесл. сост. и примеч. Б. Грибанова.-- М.:
Просвещение, 1984.-- 304 с., ил.-
OCR: Шур Алексей, shuralex@online.ru
Spellcheck: Шур Алексей, shuralex@online.ru
В тот вечер я под дождем возвращался домой из цензуры в отель
"Флорида". Дождь мне надоел, и на полпути я зашел выпить в бар Чикоте. Шла
уже вторая зима непрестанного обстрела Мадрида, все было на исходе -- и
табак и нервы, и все время хотелось есть, и вы вдруг нелепо раздражались на
то, что вам неподвластно, например на погоду. Мне бы лучше было пойти домой.
До отеля оставалось каких-нибудь пять кварталов, но, увидев дверь бара, я
решил сначала выпить стаканчик, а потом уже одолеть пять-шесть кварталов по
грязной, развороченной снарядами и заваленной обломками Гран-Виа.
В баре было людно. К стойке не подойти и ни одного свободного столика.
Клубы дыма, нестройное пение, мужчины в военной форме, запах мокрых кожаных
курток, а за стаканом надо тянуться через тройную шеренгу осаждавших
бармена.
Знакомый официант достал мне где-то стул, и я подсел за столик к
поджарому, бледному, кадыкастому немцу, который, как я знал, служил в
цензуре. С ним сидели еще двое, мне незнакомые. Стол был почти посредине
комнаты, справа от входа.
От пения не слышно было собственного голоса, но я все-таки заказал джин
с хинной, чтобы принять их против дождя. Бар был битком набит, и все очень
веселы, может быть, даже слишком веселы, пробуя какое-то недобродившее
каталонское пойло. Мимоходом меня разок-другой хлопнули по спине незнакомые
мне люди, а когда девушка за нашим столом что-то мне сказала, я не расслышал
и сказал в ответ:
-- Конечно.
Перестав озираться и поглядев на соседей по столу, я понял, что она
ужасно, просто ужасно противна. Но когда вернулся официант, оказалось, что,
обратившись ко мне, она предлагала мне выпить с ними. Ее кавалер был не
очень-то решителен, но ее решительности хватало на обоих. Лицо у нее было
жесткое, полуклассического типа, и сложение под стать укротительнице львов,
а кавалеру ее не следовало еще расставаться со школьной курточкой и
галстуком. Однако он их сменил. На нем, как и на всех прочих, была кожаная
куртка. Только на нем она была сухая, должно быть, они сидели тут еще до
начала дождя. На ней тоже была кожаная куртка, и она шла к типу ее лица.
К этому времени я уже пожалел, что забрел в Чикоте, а не вернулся прямо
домой, где можно было переодеться в сухое и вшить в свое удовольствие, лежа
и задрав ноги на спинку кровати. К тому же мне надоело смотреть на эту
парочку. Лет нам отпущено мало, а противных женщин на земле слишком много,
и, сидя за столиком, я решил, что хотя я и писатель и должен бы обладать
ненасытным любопытством, но мне все же вовсе не интересно, женаты ли они, и
чем они друг другу приглянулись, и таковы их политические взгляды, и кто из
них за кого платит, и все прочее. Я решил, что они, должно быть, работают на
радио. Каждый раз, когда встречались в Мадриде странного вида люди, они, как
правило, работали на радио. Просто чтобы что-нибудь сказать, я, повысив
голос и перекрикивая шум, спросил:
-- Вы что, с радио?
-- Да,-- сказала девушка. Так оно и есть. Они с радио
Как поживаете, товарищ, -- спросил я немца.
Превосходно. А вы?
Вот промок,-- сказал я, и он засмеялся, склонив голову набок.
У вас не найдется покурить? -- спросил он.
Я протянул ему одну из последних моих пачек, и он взял две сигареты.
Решительная девушка -- тоже две, а молодой человек с лицом школьника --
одну.
-- Берите еще,-- прокричал я.
-- Нет, спасибо,-- ответил он, и вместо него сигарету взял немец.
-- Вы не возражаете? -- улыбнулся он.
-- Конечно, нет,-- сказал я, хотя охотно возразил бы, и он это знал. Но
ему так хотелось курить, что тут уж ничего не поделаешь.
Вдруг пение смолкло, или, вернее, наступило затишье, как бывает во
время бури, и можно было разговаривать без крика.
-- А вы давно здесь? -- спросила решительная.
-- Да, но с перерывами,-- сказал я.
-- Нам надо с вами поговорить,-- сказал немец.-- Серьезно поговорить.
Когда бы нам для этого встретиться?
-- Я позвоню вам,-- сказал я.
Этот немец был очень странный немец, и никто из хороших немцев не любил
его. Он внушил себе, что умеет играть на рояле, но если не подпускать его к
роялю, был ничего себе немец, если только не пьянствовал и не сплетничал, а
никто не мог отучить его ни от того, ни от другого.
Сплетник он был исключительный и всегда знал что-нибудь порочащее о
любом человеке в Мадриде, Валенсии, Барселоне и других политических центрах
страны.
Однако пение возобновилось, а сплетничать в голос не так-то удобно. Все
это обещало скучное времяпрепровождение, и я решил уйти из бара, как только
сам всех угощу.
Тут-то все и началось. Мужчина в коричневом костюме, белой сорочке с
черным галстуком и волосами, гладко зачесанными с высокого лба,
переходивший, паясничая от стола к столу, брызнул из пульверизатора в одного
из официантов. Все смеялись, кроме официанта, который тащил поднос, сплошь
уставленный стаканами. Он возмутился.
-- No hay derecho,-- сказал он. Это значит: "Не имеете права" --
простейший и энергичнейший протест в устах испанца.
Человек с пульверизатором, восхищенный успехом и словно не отдавая себе
отчета, что мы на исходе второго года войны, что он в осажденном городе, где
нервы у всех натянуты, и что в баре, кроме него, всего трое штатских,
опрыскал другого официанта.
Я оглянулся, ища, куда бы укрыться. Второй официант возмутился не
меньше первого, а "стрелок", дурачась, брызнул в него еще два раза. Кое-кто,
включая и решительную девицу, все еще считал это забавной шуткой. Но
официант остановился и покачал головой. Губы у него дрожали. Это был пожилой
человек, и на моей памяти он работал у Чикоте уже десять лет.
-- No hay derecho,-- сказал он с достоинством. Среди публики снова
послышался смех, а шутник, не замечая, как затихло пение, брызнул из своего
пульверизатора в затылок еще одного официанта. Тот обернулся, балансируя
подносом.
-- No hay derecho,-- сказал он.
На этот раз это был не протест. Это было обвинение, и я увидел, Как
трое в военной форме поднялись из-за стола, сгребли приставалу, протиснулись
вместе с ним через вертушку двери, и с улицы слышно было, как один из них
ударил его по лицу. Кто-то из публики подобрал с пола пульверизатор и
выкинул его в дверь на улицу.
Трое вернулись в бар серьезные, неприступные, с сознанием выполненного
долга. Потом в вертушке двери снова появился тот человек. Волосы у него
свисали на глаза, лицо было в крови, галстук сбился на сторону, а рубашка
была разорвана. В руках у него был все тот же пульверизатор, и когда он,
бледный, дико озираясь, ввалился в бар, он выставил руку вперед и стал
брызгать в публику, не целясь, куда попало.
Я увидел, как один из тех троих поднялся ему навстречу, и видел лицо
этого человека. За ним поднялись еще несколько, и они стали теснить стрелка
между столиками в левый угол. Тот бешено отбивался, и, когда прозвучал
выстрел, я схватил решительную девицу за руку и нырнул с ней в сторону
кухонной двери.
Но дверь была заперта, и, когда я нажал плечом, она не подалась.
-- Лезьте туда, за угол стойки,-- сказал я. Она пригнулась.
-- Плашмя,-- сказал я и толкнул ее на пол. Она была в ярости. У всех
мужчин, кроме немца, залегшего под столом, и школьного вида юноши,
вжившегося в стенку в дальнем углу, были в руках револьверы. На скамье вдоль
левой стены три крашеные блондинки с темными у корней волосами, стоя на
цыпочках, заглядывали через головы и не переставая визжали.
-- Я не боюсь,-- сказала решительная девица.-- Пустите. Это же смешно.
-- А вы что, хотите, чтобы вас застрелили в кабацкой перепалке? --
сказал я.-- Если у этого героя найдутся тут друзья -- быть беде.
Но, видимо, друзей у него не оказалось, потому что револьверы
постепенно вернулись в кобуры и карманы, визгливых блондинок сняли со
скамьи, и все прихлынувшие в левый угол разошлись по местам, а человек с
пульверизатором спокойно лежал навзничь на полу.
-- До прихода полиции никому не выходить! -- крикнул кто-то от дверей.
Два полицейских с карабинами, отделившиеся от уличного патруля, уже
стояли у входа. Но тут же я увидел, как шестеро посетителей выстроились
цепочкой в затылок, как футболисты, выбегающие на поле, и один за другим
протиснулись в дверь. Трое из них были те самые, что выкинули стрелка на
улицу. Один из них застрелил его. Они проходили мимо полицейских, как
посторонние, не замешанные в уличной драке. А когда они прошли, один из
полицейских перегородил вход карабином и объявил:
-- Никому не выходить. Всем до одного оставаться
-- А почему же их выпустили? Почему нам нельзя, а им можно?
-- Это авиамеханики, им надо на аэродром,-- объяснил кто-то.
-- Но если выпустили одних, глупо задерживать других.
-- Надо ждать службу безопасности. Все должно быть по закону и в
установленном порядке.
-- Но поймите вы, если хоть кто-нибудь ушел, глупо задерживать
остальных.
-- Никому не выходить. Всем оставаться на месте.
-- Потеха,-- сказал я решительной девице.
-- Не нахожу. Это просто ужасно.
Мы уже поднялись с полу, и она с негодованием поглядывала туда, где
лежал человек с пульверизатором. Руки у него были широко раскинуты, одна
нога подвернута.
-- Я пойду помогу этому бедняге. Он ранен. Почему никто не поможет, не
перевяжет его?
-- Я бы оставил его в покое,-- сказал я.-- Не впутывайтесь в это дело.
-- Но это же просто бесчеловечно. Я готовилась на сестру и окажу ему
первую помощь.
-- Не стоит,-- сказал я.-- И не подходите к нему.
-- А почему? -- Она была взволнована, почти в истерике.
-- А потому, что он мертв,-- сказал я.
Когда появилась полиция, нас задержали на три часа. Начали с того, что
перенюхали все револьверы. Думали таким путем установить, кто стрелял. Но на
сороковом им это, видимо, надоело: да и все равно, в комнате пахло только
мокрыми кожаными куртками. Потом они уселись за столиком возле покойного
героя и стали проверять документы, а он лежал на полу -- серое восковое
подобие самого себя, с серыми восковыми руками и серым восковым лицом.
Под разорванной рубашкой у него не было нижней сорочки, а подошвы были
проношены. Теперь, лежа на полу, он казался маленькими жалким. Подходя к
столу, за которым двое полицейских в штатском проверяли документы,
приходилось перешагивать через него. Муж девицы несколько раз терял и снова
находил свои документы. Где-то у него был пропуск, но он его куда-то заложил
и весь в поту нервно обшаривал карманы, пока наконец не нашел его. Потом он
засунул пропуск в другой карман и снова принялся искать. На лице его
выступил пот, волосы закурчавились, и он густо покраснел. Теперь казалось,
что ему недостает не только школьного галстука, но и картузика, какие носят
в младших классах. Говорят, что переживания старят людей. Но его этот
выстрел еще на десять лет помолодил.