— Иди сюда, — сказала Зубейда. — Мы в западне: они перекрыли с двух сторон улицу. Они хотят убить тебя, прежде чем ты доберешься до дворца халифа.
— Почему?
— Глава дивана — трус, а Абд-эль-Малек завистлив. Иди сюда, они не найдут тебя здесь.
— Но ты, мой друг…
— Я… я ничем не рискую. Сестра халифа всегда и везде неприкосновенна.
Тучная фигура быстро приблизилась к ним и упала на колени в поклоне, ужасное лицо цыгана заплясало во мраке. Даже посетители, курильщики опиума и пожиратели гашиша, стали выходить из небытия. Зубейда прошептала на ухо Конраду:
— Не смотри. Ночь темна, я жду тебя у кустов жасмина…
Подземные коридоры привели их к обитому тростником залу. Чьи-то руки хватали вуаль принцессы, из темноты слышались то непристойные, то нежные слова. Она нараспев прочитала стихи:
— Да, — говорила она, — я знаю, что это мерзкое место, может быть, самое отвратительное в Аравии, но я должна была тебя спасти. Как только занавес упадет, мы останемся здесь одни, как в могиле. Когда они уйдут, карлик принесет тебе халат кочевника и ты выйдешь незамеченным.
— Значит, это не правда… — начал он.
— Что я тебя люблю? Да, конечно, люблю. Я спустилась с тобой в этот притон. Меня, наверное, видели у тебя на руках. Завтра весь Баодад будет говорить об этом. Разве это не прекрасное доказательство любви? Мой друг…
— Моя подруга…
Гибкое тело изогнулось в его руках. На какое-то мгновение в мерзкой нише принцесса Баодада приняла в глазах Конрада Монферрата светящееся лицо Бича, которого он преследовал в пространстве и во времени. Он прошептал:
— Эсклармонда…
Спустя мгновение они отпрянули друг от друга, словно пораженные молнией: настолько реальным было присутствие демона. Монферрат машинально провел по лбу рукой. Зубейда выскользнула из его рук и прислонилась к стене. Прикосновение к камням, на которых скопились капельки влаги, вернуло ее к действительности; она знала, где находилась, и стыдилась этого. Низким и хриплым голосом, в котором еще звучала ласка, она произнесла:
— Мне дойти до такого! Мне, воплощению честолюбия… чистоты и гордости! И все ради человека, который даже не желает меня!
— Я никого не желаю, — сказал Конрад. — Но если бы я мог любить, поверьте мне, я полюбил бы вас, мой друг.
— Ступайте, — сказала она. — Тарги подаст мне знак, когда не будет никакой опасности.
Они покинули мерзкое подземелье через второй выход. В ночи среди завываний хамсина раздавались звуки труб, как в лихорадке, били барабаны, а самобичующиеся ожесточались, стегая свои тела.
— Шах Хуссейн! Уа, Хуссейн!
Пустыня отвечала им только шипением змей. Сладкий аромат цветов олеандра, затоптанных процессиями, примешивался к смраду от падали и вони от диких зверей. Это был запах Баодада, запах этой безумной планеты…
Зубейда вывела своего спутника на берег реки. Пылали факелы, прикрепленные к мачтам галер, которые мирно покачивались на водной поверхности. Флот халифа поднялся сюда из Красного моря и стоял сейчас в пределах видимости из дворца.
Сидевшие без седел на своих конях богатыри-мавры ели из металлических тарелок. На плитах широкой дороги валялись листья пальм и крокусы. Посаженные на цепь львы и леопарды лизали мрамор.
— Из-за моря привозят любимых зверей, — шептала Зубейда. — О! Все хорошо сочетается с этим городом! Я ненавижу Баодад: здесь люди гибнут от жары, убивают, и все так быстро гниет! Ты еще не срывал плод, который разлагается в твоих пальцах. Все — ложь, а все люди — предатели.
— Даже халиф?
— Халиф — сумасшедший. Он не умывается, не стрижет никогда бороду, не обрезает ногти, а воображает себя Богом! Однажды он проезжал по городу и, услышав женский смех в банях, приказал их замуровать. Когда он поднимался на трон, ведущие к нему ступеньки были красными: по его приказу была вырезана семья Оммаядов! Разве я ненавижу Саламандру? Нет! С тех пор, как существует Анти-Земля, эти люди постоянно звали ее. И вот она пришла!
Факелы освещали путь процессии. Серебряные стены дрожали в облаках благовоний. Паломники гнулись, как спелые хлеба, муллы лежали ниц, а воины запрокидывали головы, как будто пили опьяняющее вино. Евнухи сераля и молчаливые стражники-негры обеспечивали охрану процессии.
Зазвучали бронзовые трубы. Двадцать лошадей в золотых и пурпурных упряжках тянули колесницы с инкрустированными жемчугом осями. Конрад увидел украшенное кориндоном и хризопразами облачение. Темно-золотистая вуаль была прижата к вискам бриллиантовой короной. Вокруг фигуры распространялось красное сияние…
Новая жена халифа прибывала в большой сераль.
— Почему?
— Глава дивана — трус, а Абд-эль-Малек завистлив. Иди сюда, они не найдут тебя здесь.
— Но ты, мой друг…
— Я… я ничем не рискую. Сестра халифа всегда и везде неприкосновенна.
Тучная фигура быстро приблизилась к ним и упала на колени в поклоне, ужасное лицо цыгана заплясало во мраке. Даже посетители, курильщики опиума и пожиратели гашиша, стали выходить из небытия. Зубейда прошептала на ухо Конраду:
— Не смотри. Ночь темна, я жду тебя у кустов жасмина…
Подземные коридоры привели их к обитому тростником залу. Чьи-то руки хватали вуаль принцессы, из темноты слышались то непристойные, то нежные слова. Она нараспев прочитала стихи:
Он поднял ее и, когда в курильню ворвался вихрь вооруженных людей, понес дочь халифа в одну из открытых спален, устроенных для любовных встреч людей, которые нравятся друг другу с первого взгляда. Зубейда вцепилась ногтями в космический комбинезон.
Любимый, дорога длинна, а ночь темна.
Я искала тебя, устала и угасаю от любви…
— Да, — говорила она, — я знаю, что это мерзкое место, может быть, самое отвратительное в Аравии, но я должна была тебя спасти. Как только занавес упадет, мы останемся здесь одни, как в могиле. Когда они уйдут, карлик принесет тебе халат кочевника и ты выйдешь незамеченным.
— Значит, это не правда… — начал он.
— Что я тебя люблю? Да, конечно, люблю. Я спустилась с тобой в этот притон. Меня, наверное, видели у тебя на руках. Завтра весь Баодад будет говорить об этом. Разве это не прекрасное доказательство любви? Мой друг…
— Моя подруга…
Гибкое тело изогнулось в его руках. На какое-то мгновение в мерзкой нише принцесса Баодада приняла в глазах Конрада Монферрата светящееся лицо Бича, которого он преследовал в пространстве и во времени. Он прошептал:
— Эсклармонда…
Спустя мгновение они отпрянули друг от друга, словно пораженные молнией: настолько реальным было присутствие демона. Монферрат машинально провел по лбу рукой. Зубейда выскользнула из его рук и прислонилась к стене. Прикосновение к камням, на которых скопились капельки влаги, вернуло ее к действительности; она знала, где находилась, и стыдилась этого. Низким и хриплым голосом, в котором еще звучала ласка, она произнесла:
— Мне дойти до такого! Мне, воплощению честолюбия… чистоты и гордости! И все ради человека, который даже не желает меня!
— Я никого не желаю, — сказал Конрад. — Но если бы я мог любить, поверьте мне, я полюбил бы вас, мой друг.
— Ступайте, — сказала она. — Тарги подаст мне знак, когда не будет никакой опасности.
Они покинули мерзкое подземелье через второй выход. В ночи среди завываний хамсина раздавались звуки труб, как в лихорадке, били барабаны, а самобичующиеся ожесточались, стегая свои тела.
— Шах Хуссейн! Уа, Хуссейн!
Пустыня отвечала им только шипением змей. Сладкий аромат цветов олеандра, затоптанных процессиями, примешивался к смраду от падали и вони от диких зверей. Это был запах Баодада, запах этой безумной планеты…
Зубейда вывела своего спутника на берег реки. Пылали факелы, прикрепленные к мачтам галер, которые мирно покачивались на водной поверхности. Флот халифа поднялся сюда из Красного моря и стоял сейчас в пределах видимости из дворца.
Сидевшие без седел на своих конях богатыри-мавры ели из металлических тарелок. На плитах широкой дороги валялись листья пальм и крокусы. Посаженные на цепь львы и леопарды лизали мрамор.
— Из-за моря привозят любимых зверей, — шептала Зубейда. — О! Все хорошо сочетается с этим городом! Я ненавижу Баодад: здесь люди гибнут от жары, убивают, и все так быстро гниет! Ты еще не срывал плод, который разлагается в твоих пальцах. Все — ложь, а все люди — предатели.
— Даже халиф?
— Халиф — сумасшедший. Он не умывается, не стрижет никогда бороду, не обрезает ногти, а воображает себя Богом! Однажды он проезжал по городу и, услышав женский смех в банях, приказал их замуровать. Когда он поднимался на трон, ведущие к нему ступеньки были красными: по его приказу была вырезана семья Оммаядов! Разве я ненавижу Саламандру? Нет! С тех пор, как существует Анти-Земля, эти люди постоянно звали ее. И вот она пришла!
Факелы освещали путь процессии. Серебряные стены дрожали в облаках благовоний. Паломники гнулись, как спелые хлеба, муллы лежали ниц, а воины запрокидывали головы, как будто пили опьяняющее вино. Евнухи сераля и молчаливые стражники-негры обеспечивали охрану процессии.
Зазвучали бронзовые трубы. Двадцать лошадей в золотых и пурпурных упряжках тянули колесницы с инкрустированными жемчугом осями. Конрад увидел украшенное кориндоном и хризопразами облачение. Темно-золотистая вуаль была прижата к вискам бриллиантовой короной. Вокруг фигуры распространялось красное сияние…
Новая жена халифа прибывала в большой сераль.
Моя судьба — сжигать
Монферрат имел несколько часов отдыха — глубокий, мертвый сон — в келье Бертхольда Шварца. Он проснулся, когда холодные губы Зубейды прикоснулись к его векам.
Принцесса сидела на коленях у его изголовья.
— Сейчас или никогда, дорогой господин, — сказала она. — Холера проникла в сераль, где поэтому царит беспорядок. Можно воспользоваться этим. Однако, так как этот квартал оцеплен янычарами Абд-эль-Малека, я выведу вас через подземный ход. Он ведет во дворец. Я дала страже опьяняющего напитка. Остаются только львы! Вы назовете их по именам: Нерон, Омар, Искандер. Дайте понюхать мой шарф, и они лягут у ваших ног. Комнаты Саламандры выходят в седьмой сад. Возьмите этот факел, он вам пригодится.
Она привела его к бронзовой двери, ведущей к окутанной темнотой лестнице. Конрад спустился по винтовым ступенькам. По стенам струились вода, и у него появилось ощущение, будто он опустился в царство мертвых. Наверху, как надгробная плита, опустилась металлическая решетка. Монферрат зажег факел, который дала ему Зубейда. Разбуженные светом, летали рядом летучие мыши; по плитам прыгали огромные жабы с розоватой кожей. Появились и другие чудовища: огромные, с кулак, светящиеся пауки, белые ужи… Большинство животных были слепыми: они никогда не видели света.
Коридор расширился, затем стал раздваиваться. Монферрат колебался: неужели он ошибся направлением? Неужели Зубейда солгала ему? Может быть, он попал в одну из тех ловушек, которые ждут неопытных астронавтов на диких планетах? Он машинально завязал на своей руке шарф принцессы; запах вербены успокаивающе действовал на его нервы.
У поворота подземного коридора в глубине пещеры появилась грязно-красная оболочка, затем втянулась обратно, кровеносные бугорки на ней дрожали. Конрад понял, что нечто ужасное почуяло его присутствие. Нога ударилась о край колодца, камни с шумом полетели вниз. Он долго ждал отзвука их удара о дно, но не услышал его: перед ним была бездна.
Это были древние заброшенные тюрьмы. Какие руки тщетно царапали этот камень? Какие агонии, плач и стоны слышала эта земля? Она, казалось, несла человеческий прах.
Анти-Земля была жестокой планетой.
Пещера стала пологой, плиточный пол — гладким. Вверху появился тонкий луч света. Зубейда, наверное, нарочно оставила дверь приоткрытой. Когда астронавт собирался уже толкнуть перегородку двери, его вдруг остановил храп… на пороге спал лев. Землянин тихо позвал:
— Нерон, Омар, Искандер!
В ответ раздалась зевота, гибкое тело переместилось в сторону. Войдя в украшенный коврами и мозаикой зал, Монферрат завязал шарф Зубейды на шее льва.
Он попал как бы в мир сказок «Тысячи и одной ночи»… Белели алебастровые своды, на клумбах цвели пятнистые лилии. Щитки из слоновой кости смягчали отблески свечей, на золотых треножниках дымились курильницы. Маленькие фонтанчики воды играли в бассейнах в форме лотоса.
Однако беспорядок, о котором говорила Зубейда, царил в этом раю: двери были широко раскрыты, на полу валялись истоптанные ногами гирлянды, из опрокинутой мебели выпали перламутровые инкрустации. Конрад шел вперед, держа наготове свой бластер. Искандер как собака следовал за ним.
Так они прошли три зала, обставленных с одинаковым великолепием. На персидских коврах были изображены принцы-подростки, обучающие сокола охоте, или принцессы в красных платьях, нюхающие розы. Светильники были украшены золотом.
На пороге четвертого зала стояли черные колоссы с ятаганами в руках. Несмотря на все отвращение к использованию своего оружия, Монферрат был более проворен. Блеснула молния. Спустя мгновение на плитах остались лишь тени стражников.
Искандер в беспокойстве поднял на своего хозяина умные глаза.
Конрад насчитал шесть изысканных, чудесных беседок, разделенных друг от друга садами. Одни из шести садов находились под большими тентами из шелка, другие сады обрамляли сумрачные кипарисы. Лотосы, магнолии отражались в водной глади — главное богатство пустыни, вызывающим образом выставленное напоказ…
Когда появлялись другие львы, присутствие Искандера их успокаивало. За решетчатой перегородкой дремали негритята у опрокинутого столика с разбросанными игральными костями. Рядом спал какой-то человек, но мышцы его тела, казалось, были в напряжении. Лев бросился в сторону, и Монферрат, не долго думая, последовал его примеру.
Они находились в гареме. Одни стражники спали, другие сбежали. Женщины дома Аббасидов, по-видимому, ни о чем не догадывались, они отдыхали в своих беседках.
У седьмого сада Монферрату показалось, что он видит сон: невзрачный силуэт брата Бертхольда склонился над огромным негром, которого монах осторожно положил на клумбу белых фиалок.
— Меня слишком поздно предупредили! — сказал тот с отчаянием. — Впрочем, что делать? Эти процессии и праздники вызывают и распространение болезни. Вы полагаете, господин, что это не коснется ЕЕ?
Он не удивился, встретив Конрада в серале, так как уже привык к чудесам. Но в первый раз, подумал Монферрат, в его присутствии выражают человеческое участие, беспокойство за жизнь Саламандры. Это тронуло его.
— Господин, — продолжал монах, — вы считаете, что я чрезмерно огорчен, ну и что? Она — доброе создание. Я помогаю ей моими скромными советами. Она не хотела приносить эту беду, и, если бы я был уверен, что у нее есть душа, я бы истово молился о ее спасении.
— Молитесь, — посоветовал Конрад.
Можно было подумать, что предки халифа при строительстве этого дворца и разбивке сада предвидели, какая повелительница будет жить здесь. Клумбы благоухали ароматом гелиотропа, полыни и шафрана; виноград и тутовые деревья перемежались лимонником. Эсклармонда выбрала себе комнаты в той части дворца, где размешались когда-то лаборатории алхимиков, которые всегда привлекали внимание предков халифа; там, среди печек и перегонных аппаратов, под присмотром брата Бсртхольда, она могла превращать снадобья в нужные вещества, обучать этот варварский мир искусству пиротехники, дать ему атом и, кто знает, что еще…
Она стояла на ступеньках, ведущих к трону. Ее распущенные волосы блестели, как чистое золото, на фоне переливающейся всеми цветами радуги облегающей туники. Конрад, не отрываясь, смотрел на стройный силуэт, на это юное лицо с узкими висками и сверкающими, как звезды, глазами.
Огненная сущность почти заслоняла телесную оболочку. Он вспоминал ужасное предвидение Главнокомандующего межзвездными флотами: «Метеорит, который превращается в комету, затем ярко вспыхивает новой звездой».
— Так вы пришли, — сказала Эсклармонда, — чтобы обезвредить меня на этой планете! Неслыханно, более чем неслыханно! Я правлю тут. Видите на моем пальце перстень халифа? Я обладаю, как игрушкой, этой раскаленной огромной страной! Абд-эль-Малек повинуется мне. Чудовище? Да, я — чудовище! Почему вы так смотрите на меня?
— Я следую за вами с Земли, — ответил Конрад. — По приказу… и по своему желанию. Я слишком поздно понял: бывают встречи, которые предопределены судьбой. В турнире на Сионе вы вонзились в мое сердце, как стрела, но я искал вас всегда. Я шел к вам в каждом походе, в каждой бездне, где побывал… я находил ваш след на всех мертвых планетах…
Только не говорите мне о Абд-эль-Хакиме. Он не имеет никакого отношения к нашим с вами счетам. Он стар, он — халиф, который навечно связан с этой грязной, огненной планетой. Вы не хотите отправиться со мной, Саламандра? На завоевание других планет, на открытие новых миров… Я взял бы вас на мой космический корабль; мы стали бы парой, о которой будут слагать легенды. Мы посетили бы Галактики, которые еще не видели, Галактики, заселенные странными существами или представляющие собой расплавленные драгоценные камни. Мы основали бы империю. Вы созданы не для того, чтобы чахнуть между жемчужин и лилий: вас ждет другая судьба. Я знаю, что вы искали бы на Земле…
Нет, вы никогда не любили ни Жильбера Д'Эста, никого… вы стали сходить с ума по этим солдатам удачи, которых поднимали на битвы опьяненные славой легионы!
— Замолчите! — закричала она. — Кто вы такой, чтобы так разговаривать со мной?
Фиолетовый смерч песка обрушился на город, опоясанный зигзагами молний; из пустыни доносились стоны.
Конрад сказал тихо, но со страстью:
— Как и вы, я всего лишь человеческая стихия. Вы меня не узнали? Что бы там ни говорил Пи-Гермес, я должен спасти вас от самой себя. И вы поняли это. Иначе почему вам надо было бежать с Сиона?
— Это невозможно. Я знаю свою природу. Моя судьба заключается в том, чтобы сжигать, пожирать в пламени.
— Большие огни на планете эльмов горят, но не уничтожают мир, — возразил он. — Вы принадлежите к другому измерению. Если вы согласитесь вернуться в него вместе со мной, как мы будем счастливы! Послушайте, я знаю миры, света которых землянину никогда не увидеть, туманности, где не действуют наши физические законы. Я знаю в созвездии Кентавра планету с континентами из льда и стекла, которая ожила бы под вашим воздействием! Вас зовут потухшие планеты! Мы уедем. Объединенные Галактики будут лишь счастливы, потеряв наш след. Мы выбрали бы какой-нибудь астероид у границы бесконечного пространства. За нами последовали бы эльмы. Нас благословил бы Пи-Гермес. Там мои поцелуи заменили бы вам корону, а мои объятия — халифат, Эсклармонда!
— Вы предали бы дело, с которым вас отправили сюда?
— Нет, — сказал он. — Прежде всего мне поручено остановить вас, положить конец опустошению, которое вы несете. Моя задача была бы выполнена, и ни одному человеку не пришлось бы страдать от вашего огня!
— Нет, — сказала она, — страдали бы вы.
Он думал об этом. Но в эту минуту… как он гнался за ней, преследуя ее в Космосе! Он не собирался упускать добычу. Даже если ему суждено умереть. Голубые, как море, глаза засияли золотыми звездочками, руки потянулись к пылающему призраку. На белоснежной коже Саламандры отражались огни всех костров, ее волосы благоухали всеми ароматами. Внезапно ослабев, она прошептала:
— Всякая материя горит при соприкосновении со мной. Подумайте о Десте. Он испугался, я в самом деле не любила его! Подумайте о пажах и рыцарях, которые убивали друг друга, потому что желали меня. А моя сила выросла с тех пор, как я покинула Сион, — она разрезает пустыню, как обнаженный меч…
В жаркой ночи среди завываний хамсина и бреда охваченных лихорадкой стонали какие-то голоса.
— Сжальтесь над теми, кто умирает в бреду!… Над страдающими от лихорадки… больными холерой… больными чумой…
— Сжальтесь над теми, кто погибает в крови и грязи, задушенными жидкостью в организме, разъеденными язвами… Сжальтесь над живыми, которые шевелятся среди обезображенных трупов, несчастными, которые зовут и проклинают, умирают во второй раз!
Конрад колебался. Эсклармонда чувствовала, как ее приподнимает волна сверхчеловеческой жалости, словно волна океана, которая мягко прибивает тела утопленников к берегу. Она искала в своей непорочной памяти представителя воплощенной Стихии слово, выражающее бесповоротное, твердое решение, способное сбросить колдовские чары, которое могло его спасти…
Она почти кричала:
— Вы полагаете, что я сбежала из-за любви. А если из-за ненависти? Стихия Воды противостоит мне целую вечность. И я презираю этих слабых христиан в их тяжелых доспехах, которые судят меня под тенью своего Тау! На днях я ниспошлю на Иерушалаим огненную бурю… башни Давида вспыхнут, как факелы! Я принесу халифу победу!
— Этой прокаженной собаке? — спросил Конрад.
Над Тигром разорвалось облако; Пи-Джо, повелитель Воды, овладевал континентом. Сильный дождь обрушился на реку, покрыв все своим саваном. Саламандра ухватилась за этот крик ревности, как за спасательный круг.
— Это император правоверных, — сказала она, — он станет прекрасным, когда пойдет по крови. Впрочем, я любила бы только его… Абд-эль-Малек дорог мне, как и Сафарус…
— Ты лжешь!
— Огонь пожирает все!
— Даже мусор?
— Особенно мусор! Я нахожу удовольствие в его запахе. Я принадлежала Десту, Абд-эль-Малеку, Сафарусу. Кому еще? Сейчас у меня есть халиф Хаким… Ты единственный, кому я не могу принадлежать.
— Ты лжешь! — повторил он, словно смертельно раненый.
Сейчас они были далеко друг от друга, их разделяли Галактики и световые века! Саламандра приняла свой настоящий облик, она не была больше златовласой девушкой, она представляла собой пламя, которое угрожает мирам…
На деле же они не двинулись с места, но он опустил руки. Этот Конрад, которого она плохо знала, который поднял в ней такую бурю, как он легко погибал! Так погибает каждое живое существо… Главное сейчас в том, чтобы его удалить. Он будет жить. Он вернется на Землю и станет счастливым, как Дест, с существами, которые принадлежат к его типу… Однажды он скажет: «Когда я начинал охоту на этого пылающего демона…»
— Скажи мне, что ты лжешь, или я умру! — просил Конрад. Каждое слово, слетавшее с его губ, было как капля крови.
Она солгала с мучительной нежностью:
— Единственное место для свидания, которое я могла бы тебе назначить, это поле битвы у Сефории. Я приведу туда войска халифа. Полумесяц восторжествует там, и я вдоволь напьюсь крови христиан. Я ненавижу их, потому что они похожи на тебя.
Принцесса сидела на коленях у его изголовья.
— Сейчас или никогда, дорогой господин, — сказала она. — Холера проникла в сераль, где поэтому царит беспорядок. Можно воспользоваться этим. Однако, так как этот квартал оцеплен янычарами Абд-эль-Малека, я выведу вас через подземный ход. Он ведет во дворец. Я дала страже опьяняющего напитка. Остаются только львы! Вы назовете их по именам: Нерон, Омар, Искандер. Дайте понюхать мой шарф, и они лягут у ваших ног. Комнаты Саламандры выходят в седьмой сад. Возьмите этот факел, он вам пригодится.
Она привела его к бронзовой двери, ведущей к окутанной темнотой лестнице. Конрад спустился по винтовым ступенькам. По стенам струились вода, и у него появилось ощущение, будто он опустился в царство мертвых. Наверху, как надгробная плита, опустилась металлическая решетка. Монферрат зажег факел, который дала ему Зубейда. Разбуженные светом, летали рядом летучие мыши; по плитам прыгали огромные жабы с розоватой кожей. Появились и другие чудовища: огромные, с кулак, светящиеся пауки, белые ужи… Большинство животных были слепыми: они никогда не видели света.
Коридор расширился, затем стал раздваиваться. Монферрат колебался: неужели он ошибся направлением? Неужели Зубейда солгала ему? Может быть, он попал в одну из тех ловушек, которые ждут неопытных астронавтов на диких планетах? Он машинально завязал на своей руке шарф принцессы; запах вербены успокаивающе действовал на его нервы.
У поворота подземного коридора в глубине пещеры появилась грязно-красная оболочка, затем втянулась обратно, кровеносные бугорки на ней дрожали. Конрад понял, что нечто ужасное почуяло его присутствие. Нога ударилась о край колодца, камни с шумом полетели вниз. Он долго ждал отзвука их удара о дно, но не услышал его: перед ним была бездна.
Это были древние заброшенные тюрьмы. Какие руки тщетно царапали этот камень? Какие агонии, плач и стоны слышала эта земля? Она, казалось, несла человеческий прах.
Анти-Земля была жестокой планетой.
Пещера стала пологой, плиточный пол — гладким. Вверху появился тонкий луч света. Зубейда, наверное, нарочно оставила дверь приоткрытой. Когда астронавт собирался уже толкнуть перегородку двери, его вдруг остановил храп… на пороге спал лев. Землянин тихо позвал:
— Нерон, Омар, Искандер!
В ответ раздалась зевота, гибкое тело переместилось в сторону. Войдя в украшенный коврами и мозаикой зал, Монферрат завязал шарф Зубейды на шее льва.
Он попал как бы в мир сказок «Тысячи и одной ночи»… Белели алебастровые своды, на клумбах цвели пятнистые лилии. Щитки из слоновой кости смягчали отблески свечей, на золотых треножниках дымились курильницы. Маленькие фонтанчики воды играли в бассейнах в форме лотоса.
Однако беспорядок, о котором говорила Зубейда, царил в этом раю: двери были широко раскрыты, на полу валялись истоптанные ногами гирлянды, из опрокинутой мебели выпали перламутровые инкрустации. Конрад шел вперед, держа наготове свой бластер. Искандер как собака следовал за ним.
Так они прошли три зала, обставленных с одинаковым великолепием. На персидских коврах были изображены принцы-подростки, обучающие сокола охоте, или принцессы в красных платьях, нюхающие розы. Светильники были украшены золотом.
На пороге четвертого зала стояли черные колоссы с ятаганами в руках. Несмотря на все отвращение к использованию своего оружия, Монферрат был более проворен. Блеснула молния. Спустя мгновение на плитах остались лишь тени стражников.
Искандер в беспокойстве поднял на своего хозяина умные глаза.
Конрад насчитал шесть изысканных, чудесных беседок, разделенных друг от друга садами. Одни из шести садов находились под большими тентами из шелка, другие сады обрамляли сумрачные кипарисы. Лотосы, магнолии отражались в водной глади — главное богатство пустыни, вызывающим образом выставленное напоказ…
Когда появлялись другие львы, присутствие Искандера их успокаивало. За решетчатой перегородкой дремали негритята у опрокинутого столика с разбросанными игральными костями. Рядом спал какой-то человек, но мышцы его тела, казалось, были в напряжении. Лев бросился в сторону, и Монферрат, не долго думая, последовал его примеру.
Они находились в гареме. Одни стражники спали, другие сбежали. Женщины дома Аббасидов, по-видимому, ни о чем не догадывались, они отдыхали в своих беседках.
У седьмого сада Монферрату показалось, что он видит сон: невзрачный силуэт брата Бертхольда склонился над огромным негром, которого монах осторожно положил на клумбу белых фиалок.
— Меня слишком поздно предупредили! — сказал тот с отчаянием. — Впрочем, что делать? Эти процессии и праздники вызывают и распространение болезни. Вы полагаете, господин, что это не коснется ЕЕ?
Он не удивился, встретив Конрада в серале, так как уже привык к чудесам. Но в первый раз, подумал Монферрат, в его присутствии выражают человеческое участие, беспокойство за жизнь Саламандры. Это тронуло его.
— Господин, — продолжал монах, — вы считаете, что я чрезмерно огорчен, ну и что? Она — доброе создание. Я помогаю ей моими скромными советами. Она не хотела приносить эту беду, и, если бы я был уверен, что у нее есть душа, я бы истово молился о ее спасении.
— Молитесь, — посоветовал Конрад.
Можно было подумать, что предки халифа при строительстве этого дворца и разбивке сада предвидели, какая повелительница будет жить здесь. Клумбы благоухали ароматом гелиотропа, полыни и шафрана; виноград и тутовые деревья перемежались лимонником. Эсклармонда выбрала себе комнаты в той части дворца, где размешались когда-то лаборатории алхимиков, которые всегда привлекали внимание предков халифа; там, среди печек и перегонных аппаратов, под присмотром брата Бсртхольда, она могла превращать снадобья в нужные вещества, обучать этот варварский мир искусству пиротехники, дать ему атом и, кто знает, что еще…
Она стояла на ступеньках, ведущих к трону. Ее распущенные волосы блестели, как чистое золото, на фоне переливающейся всеми цветами радуги облегающей туники. Конрад, не отрываясь, смотрел на стройный силуэт, на это юное лицо с узкими висками и сверкающими, как звезды, глазами.
Огненная сущность почти заслоняла телесную оболочку. Он вспоминал ужасное предвидение Главнокомандующего межзвездными флотами: «Метеорит, который превращается в комету, затем ярко вспыхивает новой звездой».
— Так вы пришли, — сказала Эсклармонда, — чтобы обезвредить меня на этой планете! Неслыханно, более чем неслыханно! Я правлю тут. Видите на моем пальце перстень халифа? Я обладаю, как игрушкой, этой раскаленной огромной страной! Абд-эль-Малек повинуется мне. Чудовище? Да, я — чудовище! Почему вы так смотрите на меня?
— Я следую за вами с Земли, — ответил Конрад. — По приказу… и по своему желанию. Я слишком поздно понял: бывают встречи, которые предопределены судьбой. В турнире на Сионе вы вонзились в мое сердце, как стрела, но я искал вас всегда. Я шел к вам в каждом походе, в каждой бездне, где побывал… я находил ваш след на всех мертвых планетах…
Только не говорите мне о Абд-эль-Хакиме. Он не имеет никакого отношения к нашим с вами счетам. Он стар, он — халиф, который навечно связан с этой грязной, огненной планетой. Вы не хотите отправиться со мной, Саламандра? На завоевание других планет, на открытие новых миров… Я взял бы вас на мой космический корабль; мы стали бы парой, о которой будут слагать легенды. Мы посетили бы Галактики, которые еще не видели, Галактики, заселенные странными существами или представляющие собой расплавленные драгоценные камни. Мы основали бы империю. Вы созданы не для того, чтобы чахнуть между жемчужин и лилий: вас ждет другая судьба. Я знаю, что вы искали бы на Земле…
Нет, вы никогда не любили ни Жильбера Д'Эста, никого… вы стали сходить с ума по этим солдатам удачи, которых поднимали на битвы опьяненные славой легионы!
— Замолчите! — закричала она. — Кто вы такой, чтобы так разговаривать со мной?
Фиолетовый смерч песка обрушился на город, опоясанный зигзагами молний; из пустыни доносились стоны.
Конрад сказал тихо, но со страстью:
— Как и вы, я всего лишь человеческая стихия. Вы меня не узнали? Что бы там ни говорил Пи-Гермес, я должен спасти вас от самой себя. И вы поняли это. Иначе почему вам надо было бежать с Сиона?
— Это невозможно. Я знаю свою природу. Моя судьба заключается в том, чтобы сжигать, пожирать в пламени.
— Большие огни на планете эльмов горят, но не уничтожают мир, — возразил он. — Вы принадлежите к другому измерению. Если вы согласитесь вернуться в него вместе со мной, как мы будем счастливы! Послушайте, я знаю миры, света которых землянину никогда не увидеть, туманности, где не действуют наши физические законы. Я знаю в созвездии Кентавра планету с континентами из льда и стекла, которая ожила бы под вашим воздействием! Вас зовут потухшие планеты! Мы уедем. Объединенные Галактики будут лишь счастливы, потеряв наш след. Мы выбрали бы какой-нибудь астероид у границы бесконечного пространства. За нами последовали бы эльмы. Нас благословил бы Пи-Гермес. Там мои поцелуи заменили бы вам корону, а мои объятия — халифат, Эсклармонда!
— Вы предали бы дело, с которым вас отправили сюда?
— Нет, — сказал он. — Прежде всего мне поручено остановить вас, положить конец опустошению, которое вы несете. Моя задача была бы выполнена, и ни одному человеку не пришлось бы страдать от вашего огня!
— Нет, — сказала она, — страдали бы вы.
Он думал об этом. Но в эту минуту… как он гнался за ней, преследуя ее в Космосе! Он не собирался упускать добычу. Даже если ему суждено умереть. Голубые, как море, глаза засияли золотыми звездочками, руки потянулись к пылающему призраку. На белоснежной коже Саламандры отражались огни всех костров, ее волосы благоухали всеми ароматами. Внезапно ослабев, она прошептала:
— Всякая материя горит при соприкосновении со мной. Подумайте о Десте. Он испугался, я в самом деле не любила его! Подумайте о пажах и рыцарях, которые убивали друг друга, потому что желали меня. А моя сила выросла с тех пор, как я покинула Сион, — она разрезает пустыню, как обнаженный меч…
В жаркой ночи среди завываний хамсина и бреда охваченных лихорадкой стонали какие-то голоса.
— Сжальтесь над теми, кто умирает в бреду!… Над страдающими от лихорадки… больными холерой… больными чумой…
— Сжальтесь над теми, кто погибает в крови и грязи, задушенными жидкостью в организме, разъеденными язвами… Сжальтесь над живыми, которые шевелятся среди обезображенных трупов, несчастными, которые зовут и проклинают, умирают во второй раз!
Конрад колебался. Эсклармонда чувствовала, как ее приподнимает волна сверхчеловеческой жалости, словно волна океана, которая мягко прибивает тела утопленников к берегу. Она искала в своей непорочной памяти представителя воплощенной Стихии слово, выражающее бесповоротное, твердое решение, способное сбросить колдовские чары, которое могло его спасти…
Она почти кричала:
— Вы полагаете, что я сбежала из-за любви. А если из-за ненависти? Стихия Воды противостоит мне целую вечность. И я презираю этих слабых христиан в их тяжелых доспехах, которые судят меня под тенью своего Тау! На днях я ниспошлю на Иерушалаим огненную бурю… башни Давида вспыхнут, как факелы! Я принесу халифу победу!
— Этой прокаженной собаке? — спросил Конрад.
Над Тигром разорвалось облако; Пи-Джо, повелитель Воды, овладевал континентом. Сильный дождь обрушился на реку, покрыв все своим саваном. Саламандра ухватилась за этот крик ревности, как за спасательный круг.
— Это император правоверных, — сказала она, — он станет прекрасным, когда пойдет по крови. Впрочем, я любила бы только его… Абд-эль-Малек дорог мне, как и Сафарус…
— Ты лжешь!
— Огонь пожирает все!
— Даже мусор?
— Особенно мусор! Я нахожу удовольствие в его запахе. Я принадлежала Десту, Абд-эль-Малеку, Сафарусу. Кому еще? Сейчас у меня есть халиф Хаким… Ты единственный, кому я не могу принадлежать.
— Ты лжешь! — повторил он, словно смертельно раненый.
Сейчас они были далеко друг от друга, их разделяли Галактики и световые века! Саламандра приняла свой настоящий облик, она не была больше златовласой девушкой, она представляла собой пламя, которое угрожает мирам…
На деле же они не двинулись с места, но он опустил руки. Этот Конрад, которого она плохо знала, который поднял в ней такую бурю, как он легко погибал! Так погибает каждое живое существо… Главное сейчас в том, чтобы его удалить. Он будет жить. Он вернется на Землю и станет счастливым, как Дест, с существами, которые принадлежат к его типу… Однажды он скажет: «Когда я начинал охоту на этого пылающего демона…»
— Скажи мне, что ты лжешь, или я умру! — просил Конрад. Каждое слово, слетавшее с его губ, было как капля крови.
Она солгала с мучительной нежностью:
— Единственное место для свидания, которое я могла бы тебе назначить, это поле битвы у Сефории. Я приведу туда войска халифа. Полумесяц восторжествует там, и я вдоволь напьюсь крови христиан. Я ненавижу их, потому что они похожи на тебя.
Рыцарь в образе льва
Он ушел. В конце концов он так и не применил свой бластер: разве сжигают Саламандру?
В момент горького прозрения Монферрат понял, почему Совет Свободных Светил выбрал его в качестве Охотника. «Эльм-человек, — сказал он себе, — не умирает просто так. Он не может кончить жизнь самоубийством. Она не захотела принять мое предложение? Хорошо. Партия продолжается. Она хочет эту войну? Она ее получит. Но тогда горе победителю!»
У четвертого сада на него набросились стражники с высоко поднятыми ятаганами. Он свистнул. Искандер взметнулся вверх, как дикое пламя, и обрушился на врагов. Это был стремительный натиск…
Храбрый зверь служил хозяину, которого он сам выбрал. Монферрат и его лев вихрем пронеслись через третий сад, тесня толпу в пестрых тюрбанах, ощетинившуюся обнаженными кинжалами. Молнии из бластера жгли кусты роз и персидские ковры. У ворот сада раздался рев: к ним бежал сводный брат Искандера — Нерон. На мгновение Конраду показалось, что его спутник ослабел. Но две страшные золотистые кошки катались по мрамору, царапали, рвали… Пасть Нерона открылась, словно зрелый гранат. Брызнул фонтан крови. Когда, тяжело дыша, победитель приподнимался, просвистели десять, двадцать копий. Но страшное оружие землянина смело кипарисовые аллеи и площадь, оставив после себя лишь обугленный след.
Конрад прокладывал себе дорогу в месиве тел, которых становилось все больше и больше. Он прикинул: ему нужно пройти еще два сада, настоящая драка начнется лишь на лестницах, надо пройти в самом широком месте внутреннего двора и мимо охраны…
И снова Искандер сражался бок о бок с ним, воскрешая как бы старую легенду о рыцаре в образе льва… Монферрат погладил дымящуюся гладкую шкуру, поймал теплый взгляд, где кипел золотой песок, «преданность животного»… Бой переместился на лужайку, где росли белые фиалки и дикий сельдерей, у самой колоннады. Весь дворец проснулся и шумел, как море. Вдруг, перекрывая волны криков, потрескивание огня, который охватывал гобелены, мебель из редких пород дерева, раздалось пронзительное мяуканье, от которого задрожал огромный золотистый лев и поднялась его пышная грива.
Из рощи появился извивающийся как будто в танце зверь с темными полосами на шкуре. Казалось, что он играл, вытягиваясь почти у самой земли. На мгновение он оказался один на один перед воинами посреди опустевшего сада, залитого серебряным лунным светом; маленькие острые уши зверя дрожали.
«Тигрица», — сказал себе Конрад.
Он видел подобных животных на репродукциях и в фильмах и знал их жестокость.
«Искандеру придется туго!»
Но, обернувшись, он увидел приготовившегося к прыжку огромного льва, который замер на месте и тяжело дышал. Там, на поляне, тигрица наблюдала за ним своими фосфоресцирующими зелеными глазами, как будто вызывая на поединок. Последовало протяжное мяуканье; оно, казалось, означало: «Иди сюда. Оставь эти людские дела. В пустыне ночь красная и жаркая, с финиковых пальм падают цветки, и мы вдвоем будем танцевать под зеленой луной. Иди, мои бока гладки, а шкура моя мягка, как трава в девственном лесу. Мы пойдем по песку, и я приведу тебя к руслу пересохшей реки, где я знаю берлогу, в которой будут укрываться ночью наши полосатые и золотистые малыши…»
По крайней мере именно это слышал Конрад в ее рычании. А Искандер?
Появление тигрицы разве не напомнило ему глубокие ночи над океаном, скалистые берега, где бродят большие свободные львы и золотистые львицы играют со своими малышами?
«Иди, оставь людей убивать друг друга только ради удовольствия, не ради вкуса плоти…»
В ложбине, усеянной бледными венчиками цветов, тигрица ползла с грациозностью змеи. Вдруг длинная, казавшаяся бронзовой тень взмыла вверх в невероятном прыжке. Когда Искандер вернулся к своему хозяину, опасное животное лежало на земле со сломанным позвоночником. Черная кровь окропила цветы.
— Спасибо за урок, друг, — сказал Монферрат.
Однако этой задержки всего на несколько мгновений было достаточно, чтобы мрачный, внезапно разбуженный Абд-эль-Малек сам повел своих янычар в бой.
В первый раз они стояли друг против друга и чувствовали, как растет в их сердцах тяжелая и холодная ненависть. Абд-эль-Малек был без лат, в своем черном халате, который развевался, как крылья иблиса. Конрад выходил из сна, который завершился кошмаром; он ощущал во рту горечь, но снова был самим собой, астронавтом высочайшего класса, направленным на задание не для того, чтобы сражаться с соперниками, а чтобы изменить судьбу планеты.
— Сын пресмыкающейся собаки! — закричал усмаелит, поднимая мрачное лицо. — Иди же, померься силой с настоящими воинами Терваганта! Здесь бой будет честным и до смерти… Здесь тебе не помогут твои чары!
— Мой отец не имел удовольствия знать твою мать, — вежливо ответил Конрад. — Иначе он, наверное, взял бы ее в свору своих собак. — Он сам удивился, до какой степени легким оказался оскорбительный язык Анти-Земли. — Но ты все же отличный воин, и я хотел бы сохранить тебя твоему народу. Отойди в сторону!
— Иди сюда, если не боишься! Но твоя кровь остыла от подлости!
— Абд-эль-Малек, твоя кривая сабля слишком коротка, бой будет неравным. Отойди в сторону, если хочешь служить своей повелительнице!
— У меня нет повелительницы. У меня ее никогда не было и никогда не будет. Целовать пятку женщине достойно только христианина!
— Даже пятку жены халифа? Ты любишь ее, признайся.
— Я ненавижу ее! Я раздавил бы ее, как пламя в пепле, если бы держал ее…
— О! Тогда…
И мужчины как герои Гомера двинулись навстречу друг другу. Однако первую расщепляющую материю струю землянин послал над головой Абд-эль-Малека: Устав Свободных Светил запрещал «грубо обращаться с жителями других планет из-за причин личного характера.»
Последние ступеньки лестницы были заняты лучниками, неграми неимоверного роста из Занзибара. Покрытые кровью, в дымящихся лохмотьях, янычары увели атабека, который яростно от них отбивался. Выпучив на пепельных лицах большие глаза, занзибариты и монголы ничего не понимали и, казалось, не страдали от полученных ран. Позднее они утверждали, что на верхней лестничной площадке показался огненный джин и огненный меч скосил их первые ряды, при этом они обязательно показывали кто свои руки, кто свои обгоревшие бока. На самом деле проход, проделанный бластером на глубину двадцати шеренг, был обеспечен уничтожением лишь трех человек, стоявших рядом с атабеком. Искандер первым бросился в эту брешь, разрывая в клочья все на своем пути. Атакующие, которые окружали лестницу, отпрянули, топча своих же товарищей, а весь дворец огласился криками:
В момент горького прозрения Монферрат понял, почему Совет Свободных Светил выбрал его в качестве Охотника. «Эльм-человек, — сказал он себе, — не умирает просто так. Он не может кончить жизнь самоубийством. Она не захотела принять мое предложение? Хорошо. Партия продолжается. Она хочет эту войну? Она ее получит. Но тогда горе победителю!»
У четвертого сада на него набросились стражники с высоко поднятыми ятаганами. Он свистнул. Искандер взметнулся вверх, как дикое пламя, и обрушился на врагов. Это был стремительный натиск…
Храбрый зверь служил хозяину, которого он сам выбрал. Монферрат и его лев вихрем пронеслись через третий сад, тесня толпу в пестрых тюрбанах, ощетинившуюся обнаженными кинжалами. Молнии из бластера жгли кусты роз и персидские ковры. У ворот сада раздался рев: к ним бежал сводный брат Искандера — Нерон. На мгновение Конраду показалось, что его спутник ослабел. Но две страшные золотистые кошки катались по мрамору, царапали, рвали… Пасть Нерона открылась, словно зрелый гранат. Брызнул фонтан крови. Когда, тяжело дыша, победитель приподнимался, просвистели десять, двадцать копий. Но страшное оружие землянина смело кипарисовые аллеи и площадь, оставив после себя лишь обугленный след.
Конрад прокладывал себе дорогу в месиве тел, которых становилось все больше и больше. Он прикинул: ему нужно пройти еще два сада, настоящая драка начнется лишь на лестницах, надо пройти в самом широком месте внутреннего двора и мимо охраны…
И снова Искандер сражался бок о бок с ним, воскрешая как бы старую легенду о рыцаре в образе льва… Монферрат погладил дымящуюся гладкую шкуру, поймал теплый взгляд, где кипел золотой песок, «преданность животного»… Бой переместился на лужайку, где росли белые фиалки и дикий сельдерей, у самой колоннады. Весь дворец проснулся и шумел, как море. Вдруг, перекрывая волны криков, потрескивание огня, который охватывал гобелены, мебель из редких пород дерева, раздалось пронзительное мяуканье, от которого задрожал огромный золотистый лев и поднялась его пышная грива.
Из рощи появился извивающийся как будто в танце зверь с темными полосами на шкуре. Казалось, что он играл, вытягиваясь почти у самой земли. На мгновение он оказался один на один перед воинами посреди опустевшего сада, залитого серебряным лунным светом; маленькие острые уши зверя дрожали.
«Тигрица», — сказал себе Конрад.
Он видел подобных животных на репродукциях и в фильмах и знал их жестокость.
«Искандеру придется туго!»
Но, обернувшись, он увидел приготовившегося к прыжку огромного льва, который замер на месте и тяжело дышал. Там, на поляне, тигрица наблюдала за ним своими фосфоресцирующими зелеными глазами, как будто вызывая на поединок. Последовало протяжное мяуканье; оно, казалось, означало: «Иди сюда. Оставь эти людские дела. В пустыне ночь красная и жаркая, с финиковых пальм падают цветки, и мы вдвоем будем танцевать под зеленой луной. Иди, мои бока гладки, а шкура моя мягка, как трава в девственном лесу. Мы пойдем по песку, и я приведу тебя к руслу пересохшей реки, где я знаю берлогу, в которой будут укрываться ночью наши полосатые и золотистые малыши…»
По крайней мере именно это слышал Конрад в ее рычании. А Искандер?
Появление тигрицы разве не напомнило ему глубокие ночи над океаном, скалистые берега, где бродят большие свободные львы и золотистые львицы играют со своими малышами?
«Иди, оставь людей убивать друг друга только ради удовольствия, не ради вкуса плоти…»
В ложбине, усеянной бледными венчиками цветов, тигрица ползла с грациозностью змеи. Вдруг длинная, казавшаяся бронзовой тень взмыла вверх в невероятном прыжке. Когда Искандер вернулся к своему хозяину, опасное животное лежало на земле со сломанным позвоночником. Черная кровь окропила цветы.
— Спасибо за урок, друг, — сказал Монферрат.
Однако этой задержки всего на несколько мгновений было достаточно, чтобы мрачный, внезапно разбуженный Абд-эль-Малек сам повел своих янычар в бой.
В первый раз они стояли друг против друга и чувствовали, как растет в их сердцах тяжелая и холодная ненависть. Абд-эль-Малек был без лат, в своем черном халате, который развевался, как крылья иблиса. Конрад выходил из сна, который завершился кошмаром; он ощущал во рту горечь, но снова был самим собой, астронавтом высочайшего класса, направленным на задание не для того, чтобы сражаться с соперниками, а чтобы изменить судьбу планеты.
— Сын пресмыкающейся собаки! — закричал усмаелит, поднимая мрачное лицо. — Иди же, померься силой с настоящими воинами Терваганта! Здесь бой будет честным и до смерти… Здесь тебе не помогут твои чары!
— Мой отец не имел удовольствия знать твою мать, — вежливо ответил Конрад. — Иначе он, наверное, взял бы ее в свору своих собак. — Он сам удивился, до какой степени легким оказался оскорбительный язык Анти-Земли. — Но ты все же отличный воин, и я хотел бы сохранить тебя твоему народу. Отойди в сторону!
— Иди сюда, если не боишься! Но твоя кровь остыла от подлости!
— Абд-эль-Малек, твоя кривая сабля слишком коротка, бой будет неравным. Отойди в сторону, если хочешь служить своей повелительнице!
— У меня нет повелительницы. У меня ее никогда не было и никогда не будет. Целовать пятку женщине достойно только христианина!
— Даже пятку жены халифа? Ты любишь ее, признайся.
— Я ненавижу ее! Я раздавил бы ее, как пламя в пепле, если бы держал ее…
— О! Тогда…
И мужчины как герои Гомера двинулись навстречу друг другу. Однако первую расщепляющую материю струю землянин послал над головой Абд-эль-Малека: Устав Свободных Светил запрещал «грубо обращаться с жителями других планет из-за причин личного характера.»
Последние ступеньки лестницы были заняты лучниками, неграми неимоверного роста из Занзибара. Покрытые кровью, в дымящихся лохмотьях, янычары увели атабека, который яростно от них отбивался. Выпучив на пепельных лицах большие глаза, занзибариты и монголы ничего не понимали и, казалось, не страдали от полученных ран. Позднее они утверждали, что на верхней лестничной площадке показался огненный джин и огненный меч скосил их первые ряды, при этом они обязательно показывали кто свои руки, кто свои обгоревшие бока. На самом деле проход, проделанный бластером на глубину двадцати шеренг, был обеспечен уничтожением лишь трех человек, стоявших рядом с атабеком. Искандер первым бросился в эту брешь, разрывая в клочья все на своем пути. Атакующие, которые окружали лестницу, отпрянули, топча своих же товарищей, а весь дворец огласился криками: