Страница:
Одиннадцатилетний Гоффредо должен был стать после женитьбы принцем Сувилласа и графом Кориаты, а также получить орден Эрминии, на котором начертано «Лучше умру, чем предам».
И была среди всех женщина, которая наблюдала за сборами со смешанным чувством гордости и печали. Мечта Ваноццы сбылась: Александр принял ее маленького Гоффредо как своего настоящего сына, малыш станет князем, и она была счастлива.
Но порою она хотела бы быть обыкновенной, рядовой римлянкой, дети которой оставались бы подле нее. Порою она так этого хотела, что готова была отдать за это и свой дом, и виноградники, и даже цистерну для питьевой воды.
Беспокойство Джованни Сфорца росло пропорционально росту симпатий между Неаполем и Ватиканом, которые еще более укреплял брак Гоффредо и Санчи.
Он опасался показываться на улицах – боялся врагов своей семьи, он боялся врагов и непосредственно в Ватикане. У него была красивая жена, но ему не дозволялось с нею жить, и он с тоскою вспоминал свой город Пезаро на берегу Адриатического моря: он казался ему таким мирным, защищенным от всех здешних треволнений высокими горами, а воды реки Фолья несли Пезаро благословенную прохладу, которой так недоставало вонючему и жаркому Риму.
И он попросил у Папы аудиенции.
– Итак, Джованни Сфорца, что вы имеете мне сообщить? – осведомился Александр.
– Святой отец, в Риме считают, что Ваше Святейшество вступило в союз с королем Неаполя, извечным врагом государства Милан. Если это так, то мое положение становится весьма сомнительным, поскольку вы милостью своей назначили меня капитаном церкви и платите мне жалованье, но также определенное содержание выделяет мне и Милан. Я не вижу возможности служить сразу двум хозяевам. Не может ли Ваше Святейшество в беспредельной своей доброте определить каким-то образом мое положение, чтобы я мог служить вам, но одновременно не превращаться во врага своей собственной семьи?
Александр расхохотался:
– Вы слишком увлеклись политикой, Джованни Сфорца. На мой взгляд, служить следует тому, кто платит за службу больше.
Джованни сник под спокойным, но твердым взглядом Папы и в очередной раз пожалел, что вообще породнился с семейством Борджа.
– Я ответил на ваши вопросы, сын мой, – Александр явно спешил от него избавиться. – Оставьте меня теперь и, умоляю: не слишком увлекайтесь политическими вопросами. Они не имеют никакого касательства к вашим обязанностям.
Джованни сразу же отписал дяде, Лудовико Миланскому, поведал о разговоре с Папой и заявил, что лучше бы ел солому, на которой спал, чем вступил в этот брак. И пусть дядя решит его судьбу.
Однако Лудовико не был готов предоставить ему убежище. Он также внимательно следил за ростом дружбы между Неаполем и Ватиканом, но отнюдь не был убежден, что связь эта настолько крепка, как хотелось бы Неаполю, – Папа хитер и переменчив. И поэтому Лудовико предпочитал сохранять нейтралитет.
А Джованни не знал, куда ему податься.
Чума в Риме уносила все больше и больше жизней, и Джованни воспользовался ею, чтобы уехать – его положение в Ватикане позволяло уезжать, когда ему заблагорассудится.
И в один прекрасный день в сопровождении нескольких преданных ему людей он отправился в Пезаро.
Лукреция вовсе даже по нему не скучала. Она и раньше виделась с ним лишь на официальных церемониях, на которых обязана была присутствовать с супругом.
Джулия с улыбкой наблюдала, как Лукреция играет с ее дочкой Лаурой, которой уже почти исполнилось два года.
– Ты радуешься так, как будто обрела возлюбленного, а не потеряла!
– Возлюбленного! Да он никогда им и не был, – возразила Лукреция. Она тоже стала старше – теперь ей было четырнадцать. Между прочим, Джулия стала любовницей Александра как раз в четырнадцать лет.
– Все прекрасно, только я бы на твоем месте не стала так открыто демонстрировать радость по поводу его отъезда, – посоветовала Джулия.
– А мой святой отец придет меня повидать? – спросила Лаура, цепляясь за юбку матери.
Джулия взяла девочку на руки и расцеловала ее.
– Очень скоро, не сомневайся. Он не может долго оставаться вдали от своей маленькой Лауры.
Лукреция задумчиво наблюдала за ними – она вспомнила прежние дни, когда тот же самый отец с той же радостью посещал другую детскую. Александр казался таким же молодым, как в те времена, и так же нежно, как ее, Джованни, Чезаре и Гоффредо, любил малышку Лауру. Теперь все они выросли, и со всеми ними, за исключением ее, Лукреции, происходят всякие важные и волнующие перемены. Она тоже вышла замуж, но это не настоящий брак, и теперь она могла только радоваться, что муж сбежал. От нее, или от чумы – не важно. Что бы ни было причиной его бегства, ясно одно: он – трус. Да, трус.
Она мечтала о возлюбленном, столь же блистательном, как ее отец, столь же красивом, как ее брат Джованни, и столь же непредсказуемом и волнующем, как Чезаре, – а ей всучили какое-то ничтожество, вдовца с рыбьей кровью, который даже не протестовал против того, что брак так и не был осуществлен; ее выдали замуж за труса, сбежавшего от чумы и даже не попытавшегося увезти ее, Лукрецию, с собой.
Не то, чтобы она хотела уехать. Но, говорила она себе, если бы Джованни Сфорца оказался мужчиной, сумевшим заставить ее отправиться с ним, она бы не стала противиться.
– Джулия, а как ты думаешь, если Джованни Сфорца оставил меня, станет ли отец организовывать развод?
– Это зависит от того, – ответила Джулия, любовно убирая волосики со лба дочки, – насколько полезным считает святой отец твой брак.
– Но какая от него польза… сейчас?
Джулия спустила дочку на пол, подошла к Лукреции и обняла ее за плечи.
– Никакой. Значит, брак будет расторгнут, и ты получишь прекрасного мужа… Мужа, который не станет терпеть такое положение. Ты уже взрослая, Лукреция, ты созрела для супружества. Настоящего супружества. И тебе дадут красавца-мужа.
Лукреция улыбнулась.
– Давай вымоем волосы, – предложила она, Джулия согласилась. Это было их любимое времяпрепровождение: они мыли волосы каждые три дня, потому что иначе их золотые кудри теряли свой природный блеск.
За этим занятием они продолжали болтать о том, какой же замечательный муж появится у Лукреции, когда Папа освободит ее от Джованни Сфорца. Лукреция уже видела себя в пурпурном бархатном платье, расшитом жемчугом, вот она преклоняет колени перед отцом и говорит: «Я согласна», а мужчина, который стоит на коленях рядом с нею, – что ж, это какая-то туманная фигура, соединившая в себе черты и качества, восхищавшие ее в отце и братьях.
Определенно, она видела рядом с собою кого-то из Борджа.
Мечтам Лукреции, похоже, не суждено было сбыться: как только ее отец узнал о поступке Джованни Сфорца, он ужасно разозлился и выслал беглому зятю приказ вернуться.
Но в мире и покое Пезаро, среди своих подданных и вдали от политических конфликтов и чумы, Джованни осмелел. Он никак не прореагировал на приказы.
За приказами последовали угрозы и обещания, ибо Александр боялся того, что может натворить вышедший из-под контроля зять.
В конце концов Папа объявил, что, если Джованни Сфорца вернется в Рим, он сможет осуществить свой брак и получить приданое.
Все с нетерпением ждали, как ответит на это предложение Сфорца. Лукреция тоже ждала… С ужасом.
ПЕЗАРО
И была среди всех женщина, которая наблюдала за сборами со смешанным чувством гордости и печали. Мечта Ваноццы сбылась: Александр принял ее маленького Гоффредо как своего настоящего сына, малыш станет князем, и она была счастлива.
Но порою она хотела бы быть обыкновенной, рядовой римлянкой, дети которой оставались бы подле нее. Порою она так этого хотела, что готова была отдать за это и свой дом, и виноградники, и даже цистерну для питьевой воды.
Беспокойство Джованни Сфорца росло пропорционально росту симпатий между Неаполем и Ватиканом, которые еще более укреплял брак Гоффредо и Санчи.
Он опасался показываться на улицах – боялся врагов своей семьи, он боялся врагов и непосредственно в Ватикане. У него была красивая жена, но ему не дозволялось с нею жить, и он с тоскою вспоминал свой город Пезаро на берегу Адриатического моря: он казался ему таким мирным, защищенным от всех здешних треволнений высокими горами, а воды реки Фолья несли Пезаро благословенную прохладу, которой так недоставало вонючему и жаркому Риму.
И он попросил у Папы аудиенции.
– Итак, Джованни Сфорца, что вы имеете мне сообщить? – осведомился Александр.
– Святой отец, в Риме считают, что Ваше Святейшество вступило в союз с королем Неаполя, извечным врагом государства Милан. Если это так, то мое положение становится весьма сомнительным, поскольку вы милостью своей назначили меня капитаном церкви и платите мне жалованье, но также определенное содержание выделяет мне и Милан. Я не вижу возможности служить сразу двум хозяевам. Не может ли Ваше Святейшество в беспредельной своей доброте определить каким-то образом мое положение, чтобы я мог служить вам, но одновременно не превращаться во врага своей собственной семьи?
Александр расхохотался:
– Вы слишком увлеклись политикой, Джованни Сфорца. На мой взгляд, служить следует тому, кто платит за службу больше.
Джованни сник под спокойным, но твердым взглядом Папы и в очередной раз пожалел, что вообще породнился с семейством Борджа.
– Я ответил на ваши вопросы, сын мой, – Александр явно спешил от него избавиться. – Оставьте меня теперь и, умоляю: не слишком увлекайтесь политическими вопросами. Они не имеют никакого касательства к вашим обязанностям.
Джованни сразу же отписал дяде, Лудовико Миланскому, поведал о разговоре с Папой и заявил, что лучше бы ел солому, на которой спал, чем вступил в этот брак. И пусть дядя решит его судьбу.
Однако Лудовико не был готов предоставить ему убежище. Он также внимательно следил за ростом дружбы между Неаполем и Ватиканом, но отнюдь не был убежден, что связь эта настолько крепка, как хотелось бы Неаполю, – Папа хитер и переменчив. И поэтому Лудовико предпочитал сохранять нейтралитет.
А Джованни не знал, куда ему податься.
Чума в Риме уносила все больше и больше жизней, и Джованни воспользовался ею, чтобы уехать – его положение в Ватикане позволяло уезжать, когда ему заблагорассудится.
И в один прекрасный день в сопровождении нескольких преданных ему людей он отправился в Пезаро.
Лукреция вовсе даже по нему не скучала. Она и раньше виделась с ним лишь на официальных церемониях, на которых обязана была присутствовать с супругом.
Джулия с улыбкой наблюдала, как Лукреция играет с ее дочкой Лаурой, которой уже почти исполнилось два года.
– Ты радуешься так, как будто обрела возлюбленного, а не потеряла!
– Возлюбленного! Да он никогда им и не был, – возразила Лукреция. Она тоже стала старше – теперь ей было четырнадцать. Между прочим, Джулия стала любовницей Александра как раз в четырнадцать лет.
– Все прекрасно, только я бы на твоем месте не стала так открыто демонстрировать радость по поводу его отъезда, – посоветовала Джулия.
– А мой святой отец придет меня повидать? – спросила Лаура, цепляясь за юбку матери.
Джулия взяла девочку на руки и расцеловала ее.
– Очень скоро, не сомневайся. Он не может долго оставаться вдали от своей маленькой Лауры.
Лукреция задумчиво наблюдала за ними – она вспомнила прежние дни, когда тот же самый отец с той же радостью посещал другую детскую. Александр казался таким же молодым, как в те времена, и так же нежно, как ее, Джованни, Чезаре и Гоффредо, любил малышку Лауру. Теперь все они выросли, и со всеми ними, за исключением ее, Лукреции, происходят всякие важные и волнующие перемены. Она тоже вышла замуж, но это не настоящий брак, и теперь она могла только радоваться, что муж сбежал. От нее, или от чумы – не важно. Что бы ни было причиной его бегства, ясно одно: он – трус. Да, трус.
Она мечтала о возлюбленном, столь же блистательном, как ее отец, столь же красивом, как ее брат Джованни, и столь же непредсказуемом и волнующем, как Чезаре, – а ей всучили какое-то ничтожество, вдовца с рыбьей кровью, который даже не протестовал против того, что брак так и не был осуществлен; ее выдали замуж за труса, сбежавшего от чумы и даже не попытавшегося увезти ее, Лукрецию, с собой.
Не то, чтобы она хотела уехать. Но, говорила она себе, если бы Джованни Сфорца оказался мужчиной, сумевшим заставить ее отправиться с ним, она бы не стала противиться.
– Джулия, а как ты думаешь, если Джованни Сфорца оставил меня, станет ли отец организовывать развод?
– Это зависит от того, – ответила Джулия, любовно убирая волосики со лба дочки, – насколько полезным считает святой отец твой брак.
– Но какая от него польза… сейчас?
Джулия спустила дочку на пол, подошла к Лукреции и обняла ее за плечи.
– Никакой. Значит, брак будет расторгнут, и ты получишь прекрасного мужа… Мужа, который не станет терпеть такое положение. Ты уже взрослая, Лукреция, ты созрела для супружества. Настоящего супружества. И тебе дадут красавца-мужа.
Лукреция улыбнулась.
– Давай вымоем волосы, – предложила она, Джулия согласилась. Это было их любимое времяпрепровождение: они мыли волосы каждые три дня, потому что иначе их золотые кудри теряли свой природный блеск.
За этим занятием они продолжали болтать о том, какой же замечательный муж появится у Лукреции, когда Папа освободит ее от Джованни Сфорца. Лукреция уже видела себя в пурпурном бархатном платье, расшитом жемчугом, вот она преклоняет колени перед отцом и говорит: «Я согласна», а мужчина, который стоит на коленях рядом с нею, – что ж, это какая-то туманная фигура, соединившая в себе черты и качества, восхищавшие ее в отце и братьях.
Определенно, она видела рядом с собою кого-то из Борджа.
Мечтам Лукреции, похоже, не суждено было сбыться: как только ее отец узнал о поступке Джованни Сфорца, он ужасно разозлился и выслал беглому зятю приказ вернуться.
Но в мире и покое Пезаро, среди своих подданных и вдали от политических конфликтов и чумы, Джованни осмелел. Он никак не прореагировал на приказы.
За приказами последовали угрозы и обещания, ибо Александр боялся того, что может натворить вышедший из-под контроля зять.
В конце концов Папа объявил, что, если Джованни Сфорца вернется в Рим, он сможет осуществить свой брак и получить приданое.
Все с нетерпением ждали, как ответит на это предложение Сфорца. Лукреция тоже ждала… С ужасом.
ПЕЗАРО
Но даже такая наживка не могла заманить Джованни Сфорца в Рим.
В Италии было неспокойно, и Сфорца прекрасно это видел. На этот раз причиной волнений была не постоянная вражда соседствующих государств – нет, на полуостров пала тень врага куда более могущественного.
Король Франции возобновил свои требования на неаполитанский трон и сообщил Александру, что для обсуждения данного вопроса высылает в Ватикан послов.
Хитрый Александр принял послов со всеми подобающими почестями, чем заслужил среди итальянцев такую нелюбовь, что стали поговаривать даже о том, будто Папу вскорости сместят. Делла Ровере был начеку: он точно пообещал себе, что уж в следующий раз не упустит своего шанса.
Александра же эти разговоры отнюдь не смущали. Его вера в себя была бесконечной, он был твердо убежден, что сможет найти выход из самой, казалось бы, тупиковой ситуации. Ферранте Арагонский к этому времени уже скончался, на престол вступил его сын Альфонсо. Альфонсо изо всех сил старался сохранить дружеские отношения с Ватиканом, и, чтобы скрепить их, предложил Александру изрядную мзду. Не в привычках Александра было отказываться от взяток, так что он подтвердил свой союз с Альфонсо, французы остались ни с чем и пригрозили вторжением на полуостров.
Из своего мирного Пезаро Джованни Сфорца наблюдал за развитием событий и никак не мог решить, к какой стороне примкнуть. Лудовико Миланский достаточно ясно продемонстрировал, что в случае нужды он ничем своему родичу не поможет. Позиции же Папы, судя по всему, серьезно укрепились, поскольку Альфонсо Неаполитанский слишком уж домогался его дружбы. Поэтому Джованни Сфорца решил возвращаться в Рим.
Лукреция ждала. Волосы ее были вымыты, тело умащено благовониями. Наконец-то она невеста по-настоящему!
Папа приветствовал зятя так, будто его отсутствие было совершенно естественным делом. Он обнял его и объявил, что брачное ложе уже готово.
По случаю чего состоялись пирушки, на которых приглашенные изощрялись в обычных сальных шуточках. Но на этот раз Лукреции вовсе не было так весело, как на первой свадьбе. Теперь это был не маскарад – все должно было состояться по-настоящему.
Она чувствовала, что и отношение мужа к ней тоже изменилось. Он взял ее за руку, она чувствовала на своей щеке его дыхание. Наконец-то и он увидел, как она красива!
Они танцевали друг с другом, но итальянские, а не страстные испанские танцы, которые она танцевала с Джованни в обстоятельствах, столь похожих на эти, но столь же и отличных.
А потом наступила ночь.
Он был тих, говорил мало. Лукреция была готова к тому, что должно произойти, – об этом позаботилась Джулия, но она также и понимала, что то, что произойдет, весьма отличается от того, что испытывала Джулия.
Ей было немного страшновато, но она сохраняла привычную невозмутимость: она знала, что, если и не испытает восторга, которого так давно ждала, ничего особенно страшного все же не произойдет.
И когда они наконец улеглись в просторную кровать, она сказала:
– Пожалуйста, Джованни, ответь мне только на один вопрос. Почему ты так долго выжидал и не возвращался?
– Это было бы глупо… – пробормотал он. – Здесь была чума… Да и ситуация непонятная.
Он повернулся к ней – теперь он уже испытывал настоящее нетерпение, но она отстранилась. В глазах ее мелькнуло нечто, похожее на страх.
– А вернулся ты, чтобы наконец-то осуществить брак… или из-за приданого?
– И из-за того, и из-за другого, – честно ответил он. Все было странно, непонятно, как и говорила Джулия, и все же отличалось от того, что говорила Джулия. Она с волнением поняла, что перед нею открывается совершенно новый мир, и радость, которую даровал ей этот мир, она и представить себе ранее не могла. Она знала, что с другим мужчиной все должно быть по-другому, но даже и с этим ей понравилось.
Однако с другим…
Она лежала на спине и улыбалась.
За одну ночь она стала совершенно взрослой. Александр и Джулия заметили это.
– Мне ее жалко, – сказала Джулия. – Бедняжка Лукреция, попала в руки к холодному и слишком уж боязливому типу! Ваше Святейшество, вам все-таки надо было объявить брак недействительным и найти ей другого мужа!
Александр весело поцокал языком:
– Как можно так говорить о таинстве брака! Да она еще такая молоденькая, у нее вся жизнь впереди! Я вовсе не отставил идею о разводе, но этого не так-то легко добиться. Церковь против разводов.
– Но если Ваше Святейшество только пожелает, вся церковь падет на колени, – напомнила ему Джулия.
– Ах ты, продувная бестия! Да тебя следует сильно наказать!
– Хорошо, я десять раз скажу «Я вас люблю», потом брошусь к вашим ногам и взмолюсь: «Святой отец, делайте с моим телом и душою все, что пожелаете, потому что я душой и телом принадлежу вам!»
– Моя Джулия… Любимая моя! Что бы я без тебя делал! Ты присмотришь за Лукрецией, да? Ты ведь такая искушенная женщина!
– Особенно искушенная по части обмана мужей, не так ли?
– Это был не обман. Бедный Орсино, он сам этого хотел – очень хотел.
Они расхохотались, и Джулия заверила Александра, что будет присматривать за Лукрецией как за родной сестрой, потому что любит ее как сестру.
После чего Джулия перешла к другой теме. Она очень хотела, чтобы Папа подобрал хорошего жениха и для малышки Лауры – пусть вся Италия узнает, что Папа признает девочку своей дочерью!
– Несомненно! – ответил Александр. – У моей драгоценной Лауры будет самый лучший на свете супруг.
Он не отпускал от себя Джулию ни на шаг. В это время над Римом сгущались тучи, и ему необходимо было веселье и отдохновение, которые даровала ему Джулия. К тому же его любовная активность с годами вовсе не убывала, и это служило им постоянным поводом для интимных шуток.
Джулия оказалась замечательным лекарством от всех неурядиц.
Лукреция и Джулия сидели вдвоем в апартаментах Лукреции. Волосы они распустили, так как недавно их вымыли.
– На балконе сейчас солнце, – сказала Джулия, – пойдем туда. Солнечный свет высветляет волосы.
– А можно нам выходить на балкон?
– А почему нет?
– Но ведь тогда до нас доберется чума…
– Ах, Лукреция, неужели тебе не надоело сидеть взаперти? «Не смейте выходить, ни на минуту»! Как мне это надоело!
– Ну, знаешь, если мы заразимся чумой, мы затоскуем еще больше.
– Вероятно. Скорей бы жара спала. Тогда, наверное, и воздух станет чище, и заразы поубавится.
Джулия встала и тряхнула мокрыми волосами.
– Я иду на балкон!
– Но разве ты не обещала святому отцу не выходить из дома?
– О балконе же речи не шло! Я обещала не выходить за пределы дворца.
– Но он мог иметь в виду и балкон!
– Тогда давай сделаем вид, что этого он в виду не имел. Короче, я собираюсь выйти и высушить волосы на солнце.
– Не надо, Джулия, не надо!
Но Джулия уже не слышала – она выпорхнула на балкон.
Лукреция сидела в глубокой задумчивости. Потом взглянула на фигуру Мадонны и на теплившуюся перед ней лампаду.
– О, Святая Мать, – взмолилась она. – Сделай так, чтобы все стало хорошо!
Она знала, что слишком многое нехорошо. И не только из-за чумы – к ней, в общем-то, уже привыкли. Дело в том, что об отце ходили гадкие сплетни. Она слышала, о чем перешептываются слуги, – об этом она не рассказывала никому, так как понимала, что тогда слугам несдобровать, их накажут, и ужасно. Слуги шептали, что положение Папы нестабильно, что слишком многим хотелось бы его сместить и выбрать нового Папу. Стране угрожало французское вторжение, и слуги шептались о том, что Папу считают тайным сторонником врагов.
От этого Лукреция страдала. Она ничего не знала о политических пристрастиях мужа. Да, теперь они спали в одной постели, она стала настоящей женщиной, правда, несколько разочарованной. Джулия считала ее мужа холодным, Лукреция же обнаружила, что ее саму холодной никак не назовешь. Она не понимала, что с ней происходит. В ней росло желание – чего-то, что она и сама не могла выразить словами, но одно ей было ясно: желание это Джованни удовлетворить не мог. Она ночи напролет слушала его храп и мечтала о том, как обнимают ее мужские руки. Но не руки Джованни. И все же порою она думала, что и такой любовник все лучше, чем никакого.
Все это очень отличалось от того, что ей рассказывала Джулия, но ведь Джулия была возлюбленной несравненного Александра!
Конечно, где-то есть мужчина, которого она пожелала бы себе в любовники, но этот мужчина должен обладать всеми качествами настоящего Борджа.
Однако это ее проблемы, а Лукреция вовсе не была эгоисткой, и потому проблемы других казались ей куда более значимыми, чем ее собственные.
Она находила время подумать о бедном Чезаре – он был в еще большей ярости, чем прежде, потому что над страной нависла опасность, а он ничего не мог поделать. Он мечтал о свой собственной condotta в армии, он мог наконец-то снискать воинскую славу, но в этом ему было отказано. Адриана вновь впала в набожность и целые дни проводила в молитвах – из этого было ясно, что она тоже очень обеспокоена.
В этот момент она услышала крики на площади и выбежала на балкон взглянуть, что случилось. И едва успела подхватить Джулию – та на мгновение потеряла сознание.
На лбу Джулии была кровь.
– Что там происходит?
– Не выходи туда, – произнесла Джулия. – У меня кровь? Меня увидели, под балконом собралась толпа, и ты слышала, что они обо мне говорили?
– Я слышала крики. Сядь, прошу тебя. Я промою рану. Она хлопнула в ладоши, сбежались рабы.
– Принесите чашу с водой и мягкую ткань, – приказала она, – но никому ничего не рассказывайте.
Джулия пристально смотрела на Лукрецию.
– Они называли меня всякими гадкими словами, – пожаловалась она, – и упоминали Его Святейшество.
– Они?.. Да как они посмели!
– Посмели, Лукреция. Значит, в городе происходит нечто, что мы не знаем, не понимаем.
– Ты считаешь, они хотят лишить его престола?
– Он этого никогда не допустит. Рабыня принесла воду. Джулия сказала:
– Я вышла на балкон, споткнулась и ударилась. Рабыня молча поклонилась и вышла – по всему было видно, что она не поверила этому объяснению.
Они знают, в чем дело, подумала Лукреция. Они знают больше, чем дозволено знать нам.
Удержать втайне новость – что любовницу Папы закидали камнями на балконе дворца его дочери – не удалось. Когда весть об этом дошла до Александра, он поспешил к ним.
Несмотря на грозившую ему самому опасность, Александр больше всего беспокоился о благополучии своей возлюбленной и своей дочери.
Он нежно обнял их, и на лицо его легла тень.
– Дорогая, покажи мне рану! Мы должны удостовериться в том, что нет нагноения. Святая Матерь Божья, да ведь они могли выбить тебе глаз! Но святые берегут тебя, моя драгоценная, и рана, кажется, не очень серьезная. Ах, Лукреция, доченька моя, а ты не пострадала? Дева Мария, благодарю тебя!
Он крепко прижал их к себе, будто боялся хоть на миг их отпустить. Лукреция взглянула ему в лицо и поняла, что положение серьезное.
– Вы не должны волноваться, отец, – сказала Лукреция. – Мы будем более осторожны, и пока все не успокоится, не выйдем на балкон.
Папа отпустил их и повернулся к скульптуре Мадонны. Губы его беззвучно шевелились – он молился, и девушки поняли, что он старается найти решение.
Наконец он повернулся к ним. Перед ними стоял прежний Александр, твердый и уверенный в себе.
– Дорогие мои, – объявил он. – Я должен совершить нечто, что несказанно печалит мое сердце, – я должен отослать вас из Рима.
– Пожалуйста, не делайте этого, отец, – взмолилась Лукреция. – Позвольте нам остаться с вами. Мы клянемся, что впредь никогда не выйдем на улицу, но уехать от вас – нет, ничто не может сравниться с этим горем!
Александр улыбнулся и погладил ее по голове.
– А моя Джулия, что она ответит на это предложение? Джулия бросилась к его ногам и схватила его за руку. Она лихорадочно соображала. Что-то обрушилось на Рим, что-то более страшное, чем чума. В город может войти французская армия, она выберет нового Папу, и, кто знает, что тогда произойдет с Александром?
Джулия считала Александра прекрасным любовником, опытным и знающим – она понимала, что лучшего наставника в науке любви ей не сыскать во всем Риме. Но отчасти привлекала в нем и его власть – Джулии льстил статус любовницы самого богатого в Риме кардинала, который затем стал Папой Римским. С этим Джулия ничего поделать не могла: она была тщеславна. И только представить, что его могут лишить сана, и даже увезти пленником во Францию! Нет, без славы, без могущества, без богатства это уже будет совсем не тот человек, которого она любила…
Потому Джулии не так уж и претила мысль переждать где-то в тиши тяжкие времена, пока все успокоится и Александр вновь обретет прежнюю власть – или же окончательно ее утратит.
Однако она ничем не выдала эти свои мысли, а Александр, который легко угадывал двуличие в любом, не мог разглядеть его в своей даме сердца. Скорее всего потому, что всегда видел лишь то, что хотел видеть.
Он был все так же предан Джулии, и разница в годах сделала его менее зорким: хотя у Джулии уже был от него ребенок, она по-прежнему казалась ему юной и наивной девушкой. Ее страсть всегда казалась ему безыскусной, ее радость при виде его казалась ему отражением его собственной радости. И он считал, что разлука будет для нее таким же тяжким испытанием, как и для него.
– Мы вас не покинем, святой отец, – твердо заявила Джулия, – мы перенесем все, лишь бы оставаться подле вас. Я лучше умру от чумы или погибну от меча чужеземца, чем…
– Замолчи, умоляю! – не выдержал Александр. – Ты сама не понимаешь, что говоришь!
Джулия выпрямилась, лицо у нее теперь было таким же решительным, как и лицо Лукреции.
– Это правда! – воскликнула она. – Мы выдержим все… все… – и она на мгновение умолкла, как бы дав Александру явственно представить, что «все» она имела в виду, – но не покинем вас!
– Это правда, правда, отец! – Лукреция обвила его руками – она-то говорила совершенно искренне.
– Дорогие мои девочки! – голос Александра дрожал от переполнявших его чувств. – Именно потому, что я так вас люблю, я буду непреклонен. Я не могу позволить вам остаться. Жизнь моя без вас померкнет, но я и представить не могу, как черна она станет, если я в своем эгоизме позволю вам остаться и с вами что-нибудь случится! Французы собираются с силами. Это боевой народ, и он полон решимости овладеть Неаполем. Но на Неаполе французы не успокоятся, кто знает, может, сапог завоевателя ступит и в Рим. Моя любимая, моя дражайшая Джулия, ты не боишься смерти от руки неприятеля, но ведь может случиться нечто более страшное, чем смерть… Вы так молоды и так красивы… В мире нет женщин прекрасней. И можете ли вы представить, что ждет вас, попади вы в лапы грубой солдатни? Я и помыслить об этом не могу. Я не смею об этом думать. Так что лучше уж я на время лишусь счастья лицезреть вас, чем буду думать о таком…
– Тогда нам все-таки придется ненадолго уехать – только чтобы успокоить вас, – предложила Джулия.
– Но я надеюсь, что вы отошлете нас не слишком далеко от Рима, – добавила Лукреция.
– Дорогие мои, уверяю, что, как только опасность минует, я поспешу снова заключить вас в мои объятия.
Он обнял их и прижал к своей груди.
– Вот вам мой план, милые мои девочки. Лукреции пора нанести визит во владения своего супруга, в Пезаро. В Пезаро вы поедете обе.
Лишь одного человека перспектива покинуть Рим приводила в восторг, и этим человеком был Джованни Сфорца. Он заверил Папу, что наиглавнейшей заботой его будут столь дорогие сердцу Его Святейшества дамы, да, он полностью согласен с Его Святейшеством: в мае 1494 года Рим вряд ли самое безопасное для них место.
Так что в один прекрасный солнечный день на площади Святого Петра собралась толпа возбужденно болтавших слуг и рабов: они должны были сопровождать кортеж. Джулия объявила, что не может путешествовать без своих парикмахеров, портних и прочих столь необходимых прислужниц, Лукреция, сознавая, как ее люди будут без нее тосковать, также настояла на том, чтобы взять их с собой. Тщетно Джованни Сфорца пытался их убедить, что в тихом Пезаро вряд ли нужна подобная пышность, – женщины его не слушали, и Джованни, мечтавший поскорее убраться из Рима, сдался.
В процессию входила и Адриана со своими священниками и слугами, а Папа стоял на балконе, пока две золотоволосые головки, столь для него дорогие, окончательно не скрылись из виду.
А затем он закрылся в своих апартаментах, чтобы всласть нагореваться. Но горевал он недолго: он перешел к действиям, то есть тщательно рассмотрел сложившуюся политическую ситуацию и пообещал себе, что сделает все возможное, чтобы ее разрядить, дабы возлюбленные его девушки поскорее вернулись.
Чем дальше они отъезжали от Рима, тем, к удивлению Лукреции, улучшалось настроение Джулии.
– Можно подумать, – в конце концов сказала Лукреция, – что ты рада избавиться от святого отца.
– Какой смысл лелеять свою тоску? От этого тоскуешь еще больше. Давай постараемся забыть, что мы теперь изгнанницы, мы изгнаны из нашего любимого города, от нашего святого отца. И постараемся извлечь из нашего нынешнего положения максимум удовольствия.
– Это будет непросто, – ответила Лукреция. – Ты заметила, как он загрустил?
– Он – самый мудрый человек в Риме, – заверила ее Джулия, – и скоро найдет способ избавиться от печали. Именно он научил меня так относиться к жизни. Скоро он снова будет весел, поэтому постараемся развеселиться и сами.
В Италии было неспокойно, и Сфорца прекрасно это видел. На этот раз причиной волнений была не постоянная вражда соседствующих государств – нет, на полуостров пала тень врага куда более могущественного.
Король Франции возобновил свои требования на неаполитанский трон и сообщил Александру, что для обсуждения данного вопроса высылает в Ватикан послов.
Хитрый Александр принял послов со всеми подобающими почестями, чем заслужил среди итальянцев такую нелюбовь, что стали поговаривать даже о том, будто Папу вскорости сместят. Делла Ровере был начеку: он точно пообещал себе, что уж в следующий раз не упустит своего шанса.
Александра же эти разговоры отнюдь не смущали. Его вера в себя была бесконечной, он был твердо убежден, что сможет найти выход из самой, казалось бы, тупиковой ситуации. Ферранте Арагонский к этому времени уже скончался, на престол вступил его сын Альфонсо. Альфонсо изо всех сил старался сохранить дружеские отношения с Ватиканом, и, чтобы скрепить их, предложил Александру изрядную мзду. Не в привычках Александра было отказываться от взяток, так что он подтвердил свой союз с Альфонсо, французы остались ни с чем и пригрозили вторжением на полуостров.
Из своего мирного Пезаро Джованни Сфорца наблюдал за развитием событий и никак не мог решить, к какой стороне примкнуть. Лудовико Миланский достаточно ясно продемонстрировал, что в случае нужды он ничем своему родичу не поможет. Позиции же Папы, судя по всему, серьезно укрепились, поскольку Альфонсо Неаполитанский слишком уж домогался его дружбы. Поэтому Джованни Сфорца решил возвращаться в Рим.
Лукреция ждала. Волосы ее были вымыты, тело умащено благовониями. Наконец-то она невеста по-настоящему!
Папа приветствовал зятя так, будто его отсутствие было совершенно естественным делом. Он обнял его и объявил, что брачное ложе уже готово.
По случаю чего состоялись пирушки, на которых приглашенные изощрялись в обычных сальных шуточках. Но на этот раз Лукреции вовсе не было так весело, как на первой свадьбе. Теперь это был не маскарад – все должно было состояться по-настоящему.
Она чувствовала, что и отношение мужа к ней тоже изменилось. Он взял ее за руку, она чувствовала на своей щеке его дыхание. Наконец-то и он увидел, как она красива!
Они танцевали друг с другом, но итальянские, а не страстные испанские танцы, которые она танцевала с Джованни в обстоятельствах, столь похожих на эти, но столь же и отличных.
А потом наступила ночь.
Он был тих, говорил мало. Лукреция была готова к тому, что должно произойти, – об этом позаботилась Джулия, но она также и понимала, что то, что произойдет, весьма отличается от того, что испытывала Джулия.
Ей было немного страшновато, но она сохраняла привычную невозмутимость: она знала, что, если и не испытает восторга, которого так давно ждала, ничего особенно страшного все же не произойдет.
И когда они наконец улеглись в просторную кровать, она сказала:
– Пожалуйста, Джованни, ответь мне только на один вопрос. Почему ты так долго выжидал и не возвращался?
– Это было бы глупо… – пробормотал он. – Здесь была чума… Да и ситуация непонятная.
Он повернулся к ней – теперь он уже испытывал настоящее нетерпение, но она отстранилась. В глазах ее мелькнуло нечто, похожее на страх.
– А вернулся ты, чтобы наконец-то осуществить брак… или из-за приданого?
– И из-за того, и из-за другого, – честно ответил он. Все было странно, непонятно, как и говорила Джулия, и все же отличалось от того, что говорила Джулия. Она с волнением поняла, что перед нею открывается совершенно новый мир, и радость, которую даровал ей этот мир, она и представить себе ранее не могла. Она знала, что с другим мужчиной все должно быть по-другому, но даже и с этим ей понравилось.
Однако с другим…
Она лежала на спине и улыбалась.
За одну ночь она стала совершенно взрослой. Александр и Джулия заметили это.
– Мне ее жалко, – сказала Джулия. – Бедняжка Лукреция, попала в руки к холодному и слишком уж боязливому типу! Ваше Святейшество, вам все-таки надо было объявить брак недействительным и найти ей другого мужа!
Александр весело поцокал языком:
– Как можно так говорить о таинстве брака! Да она еще такая молоденькая, у нее вся жизнь впереди! Я вовсе не отставил идею о разводе, но этого не так-то легко добиться. Церковь против разводов.
– Но если Ваше Святейшество только пожелает, вся церковь падет на колени, – напомнила ему Джулия.
– Ах ты, продувная бестия! Да тебя следует сильно наказать!
– Хорошо, я десять раз скажу «Я вас люблю», потом брошусь к вашим ногам и взмолюсь: «Святой отец, делайте с моим телом и душою все, что пожелаете, потому что я душой и телом принадлежу вам!»
– Моя Джулия… Любимая моя! Что бы я без тебя делал! Ты присмотришь за Лукрецией, да? Ты ведь такая искушенная женщина!
– Особенно искушенная по части обмана мужей, не так ли?
– Это был не обман. Бедный Орсино, он сам этого хотел – очень хотел.
Они расхохотались, и Джулия заверила Александра, что будет присматривать за Лукрецией как за родной сестрой, потому что любит ее как сестру.
После чего Джулия перешла к другой теме. Она очень хотела, чтобы Папа подобрал хорошего жениха и для малышки Лауры – пусть вся Италия узнает, что Папа признает девочку своей дочерью!
– Несомненно! – ответил Александр. – У моей драгоценной Лауры будет самый лучший на свете супруг.
Он не отпускал от себя Джулию ни на шаг. В это время над Римом сгущались тучи, и ему необходимо было веселье и отдохновение, которые даровала ему Джулия. К тому же его любовная активность с годами вовсе не убывала, и это служило им постоянным поводом для интимных шуток.
Джулия оказалась замечательным лекарством от всех неурядиц.
Лукреция и Джулия сидели вдвоем в апартаментах Лукреции. Волосы они распустили, так как недавно их вымыли.
– На балконе сейчас солнце, – сказала Джулия, – пойдем туда. Солнечный свет высветляет волосы.
– А можно нам выходить на балкон?
– А почему нет?
– Но ведь тогда до нас доберется чума…
– Ах, Лукреция, неужели тебе не надоело сидеть взаперти? «Не смейте выходить, ни на минуту»! Как мне это надоело!
– Ну, знаешь, если мы заразимся чумой, мы затоскуем еще больше.
– Вероятно. Скорей бы жара спала. Тогда, наверное, и воздух станет чище, и заразы поубавится.
Джулия встала и тряхнула мокрыми волосами.
– Я иду на балкон!
– Но разве ты не обещала святому отцу не выходить из дома?
– О балконе же речи не шло! Я обещала не выходить за пределы дворца.
– Но он мог иметь в виду и балкон!
– Тогда давай сделаем вид, что этого он в виду не имел. Короче, я собираюсь выйти и высушить волосы на солнце.
– Не надо, Джулия, не надо!
Но Джулия уже не слышала – она выпорхнула на балкон.
Лукреция сидела в глубокой задумчивости. Потом взглянула на фигуру Мадонны и на теплившуюся перед ней лампаду.
– О, Святая Мать, – взмолилась она. – Сделай так, чтобы все стало хорошо!
Она знала, что слишком многое нехорошо. И не только из-за чумы – к ней, в общем-то, уже привыкли. Дело в том, что об отце ходили гадкие сплетни. Она слышала, о чем перешептываются слуги, – об этом она не рассказывала никому, так как понимала, что тогда слугам несдобровать, их накажут, и ужасно. Слуги шептали, что положение Папы нестабильно, что слишком многим хотелось бы его сместить и выбрать нового Папу. Стране угрожало французское вторжение, и слуги шептались о том, что Папу считают тайным сторонником врагов.
От этого Лукреция страдала. Она ничего не знала о политических пристрастиях мужа. Да, теперь они спали в одной постели, она стала настоящей женщиной, правда, несколько разочарованной. Джулия считала ее мужа холодным, Лукреция же обнаружила, что ее саму холодной никак не назовешь. Она не понимала, что с ней происходит. В ней росло желание – чего-то, что она и сама не могла выразить словами, но одно ей было ясно: желание это Джованни удовлетворить не мог. Она ночи напролет слушала его храп и мечтала о том, как обнимают ее мужские руки. Но не руки Джованни. И все же порою она думала, что и такой любовник все лучше, чем никакого.
Все это очень отличалось от того, что ей рассказывала Джулия, но ведь Джулия была возлюбленной несравненного Александра!
Конечно, где-то есть мужчина, которого она пожелала бы себе в любовники, но этот мужчина должен обладать всеми качествами настоящего Борджа.
Однако это ее проблемы, а Лукреция вовсе не была эгоисткой, и потому проблемы других казались ей куда более значимыми, чем ее собственные.
Она находила время подумать о бедном Чезаре – он был в еще большей ярости, чем прежде, потому что над страной нависла опасность, а он ничего не мог поделать. Он мечтал о свой собственной condotta в армии, он мог наконец-то снискать воинскую славу, но в этом ему было отказано. Адриана вновь впала в набожность и целые дни проводила в молитвах – из этого было ясно, что она тоже очень обеспокоена.
В этот момент она услышала крики на площади и выбежала на балкон взглянуть, что случилось. И едва успела подхватить Джулию – та на мгновение потеряла сознание.
На лбу Джулии была кровь.
– Что там происходит?
– Не выходи туда, – произнесла Джулия. – У меня кровь? Меня увидели, под балконом собралась толпа, и ты слышала, что они обо мне говорили?
– Я слышала крики. Сядь, прошу тебя. Я промою рану. Она хлопнула в ладоши, сбежались рабы.
– Принесите чашу с водой и мягкую ткань, – приказала она, – но никому ничего не рассказывайте.
Джулия пристально смотрела на Лукрецию.
– Они называли меня всякими гадкими словами, – пожаловалась она, – и упоминали Его Святейшество.
– Они?.. Да как они посмели!
– Посмели, Лукреция. Значит, в городе происходит нечто, что мы не знаем, не понимаем.
– Ты считаешь, они хотят лишить его престола?
– Он этого никогда не допустит. Рабыня принесла воду. Джулия сказала:
– Я вышла на балкон, споткнулась и ударилась. Рабыня молча поклонилась и вышла – по всему было видно, что она не поверила этому объяснению.
Они знают, в чем дело, подумала Лукреция. Они знают больше, чем дозволено знать нам.
Удержать втайне новость – что любовницу Папы закидали камнями на балконе дворца его дочери – не удалось. Когда весть об этом дошла до Александра, он поспешил к ним.
Несмотря на грозившую ему самому опасность, Александр больше всего беспокоился о благополучии своей возлюбленной и своей дочери.
Он нежно обнял их, и на лицо его легла тень.
– Дорогая, покажи мне рану! Мы должны удостовериться в том, что нет нагноения. Святая Матерь Божья, да ведь они могли выбить тебе глаз! Но святые берегут тебя, моя драгоценная, и рана, кажется, не очень серьезная. Ах, Лукреция, доченька моя, а ты не пострадала? Дева Мария, благодарю тебя!
Он крепко прижал их к себе, будто боялся хоть на миг их отпустить. Лукреция взглянула ему в лицо и поняла, что положение серьезное.
– Вы не должны волноваться, отец, – сказала Лукреция. – Мы будем более осторожны, и пока все не успокоится, не выйдем на балкон.
Папа отпустил их и повернулся к скульптуре Мадонны. Губы его беззвучно шевелились – он молился, и девушки поняли, что он старается найти решение.
Наконец он повернулся к ним. Перед ними стоял прежний Александр, твердый и уверенный в себе.
– Дорогие мои, – объявил он. – Я должен совершить нечто, что несказанно печалит мое сердце, – я должен отослать вас из Рима.
– Пожалуйста, не делайте этого, отец, – взмолилась Лукреция. – Позвольте нам остаться с вами. Мы клянемся, что впредь никогда не выйдем на улицу, но уехать от вас – нет, ничто не может сравниться с этим горем!
Александр улыбнулся и погладил ее по голове.
– А моя Джулия, что она ответит на это предложение? Джулия бросилась к его ногам и схватила его за руку. Она лихорадочно соображала. Что-то обрушилось на Рим, что-то более страшное, чем чума. В город может войти французская армия, она выберет нового Папу, и, кто знает, что тогда произойдет с Александром?
Джулия считала Александра прекрасным любовником, опытным и знающим – она понимала, что лучшего наставника в науке любви ей не сыскать во всем Риме. Но отчасти привлекала в нем и его власть – Джулии льстил статус любовницы самого богатого в Риме кардинала, который затем стал Папой Римским. С этим Джулия ничего поделать не могла: она была тщеславна. И только представить, что его могут лишить сана, и даже увезти пленником во Францию! Нет, без славы, без могущества, без богатства это уже будет совсем не тот человек, которого она любила…
Потому Джулии не так уж и претила мысль переждать где-то в тиши тяжкие времена, пока все успокоится и Александр вновь обретет прежнюю власть – или же окончательно ее утратит.
Однако она ничем не выдала эти свои мысли, а Александр, который легко угадывал двуличие в любом, не мог разглядеть его в своей даме сердца. Скорее всего потому, что всегда видел лишь то, что хотел видеть.
Он был все так же предан Джулии, и разница в годах сделала его менее зорким: хотя у Джулии уже был от него ребенок, она по-прежнему казалась ему юной и наивной девушкой. Ее страсть всегда казалась ему безыскусной, ее радость при виде его казалась ему отражением его собственной радости. И он считал, что разлука будет для нее таким же тяжким испытанием, как и для него.
– Мы вас не покинем, святой отец, – твердо заявила Джулия, – мы перенесем все, лишь бы оставаться подле вас. Я лучше умру от чумы или погибну от меча чужеземца, чем…
– Замолчи, умоляю! – не выдержал Александр. – Ты сама не понимаешь, что говоришь!
Джулия выпрямилась, лицо у нее теперь было таким же решительным, как и лицо Лукреции.
– Это правда! – воскликнула она. – Мы выдержим все… все… – и она на мгновение умолкла, как бы дав Александру явственно представить, что «все» она имела в виду, – но не покинем вас!
– Это правда, правда, отец! – Лукреция обвила его руками – она-то говорила совершенно искренне.
– Дорогие мои девочки! – голос Александра дрожал от переполнявших его чувств. – Именно потому, что я так вас люблю, я буду непреклонен. Я не могу позволить вам остаться. Жизнь моя без вас померкнет, но я и представить не могу, как черна она станет, если я в своем эгоизме позволю вам остаться и с вами что-нибудь случится! Французы собираются с силами. Это боевой народ, и он полон решимости овладеть Неаполем. Но на Неаполе французы не успокоятся, кто знает, может, сапог завоевателя ступит и в Рим. Моя любимая, моя дражайшая Джулия, ты не боишься смерти от руки неприятеля, но ведь может случиться нечто более страшное, чем смерть… Вы так молоды и так красивы… В мире нет женщин прекрасней. И можете ли вы представить, что ждет вас, попади вы в лапы грубой солдатни? Я и помыслить об этом не могу. Я не смею об этом думать. Так что лучше уж я на время лишусь счастья лицезреть вас, чем буду думать о таком…
– Тогда нам все-таки придется ненадолго уехать – только чтобы успокоить вас, – предложила Джулия.
– Но я надеюсь, что вы отошлете нас не слишком далеко от Рима, – добавила Лукреция.
– Дорогие мои, уверяю, что, как только опасность минует, я поспешу снова заключить вас в мои объятия.
Он обнял их и прижал к своей груди.
– Вот вам мой план, милые мои девочки. Лукреции пора нанести визит во владения своего супруга, в Пезаро. В Пезаро вы поедете обе.
Лишь одного человека перспектива покинуть Рим приводила в восторг, и этим человеком был Джованни Сфорца. Он заверил Папу, что наиглавнейшей заботой его будут столь дорогие сердцу Его Святейшества дамы, да, он полностью согласен с Его Святейшеством: в мае 1494 года Рим вряд ли самое безопасное для них место.
Так что в один прекрасный солнечный день на площади Святого Петра собралась толпа возбужденно болтавших слуг и рабов: они должны были сопровождать кортеж. Джулия объявила, что не может путешествовать без своих парикмахеров, портних и прочих столь необходимых прислужниц, Лукреция, сознавая, как ее люди будут без нее тосковать, также настояла на том, чтобы взять их с собой. Тщетно Джованни Сфорца пытался их убедить, что в тихом Пезаро вряд ли нужна подобная пышность, – женщины его не слушали, и Джованни, мечтавший поскорее убраться из Рима, сдался.
В процессию входила и Адриана со своими священниками и слугами, а Папа стоял на балконе, пока две золотоволосые головки, столь для него дорогие, окончательно не скрылись из виду.
А затем он закрылся в своих апартаментах, чтобы всласть нагореваться. Но горевал он недолго: он перешел к действиям, то есть тщательно рассмотрел сложившуюся политическую ситуацию и пообещал себе, что сделает все возможное, чтобы ее разрядить, дабы возлюбленные его девушки поскорее вернулись.
Чем дальше они отъезжали от Рима, тем, к удивлению Лукреции, улучшалось настроение Джулии.
– Можно подумать, – в конце концов сказала Лукреция, – что ты рада избавиться от святого отца.
– Какой смысл лелеять свою тоску? От этого тоскуешь еще больше. Давай постараемся забыть, что мы теперь изгнанницы, мы изгнаны из нашего любимого города, от нашего святого отца. И постараемся извлечь из нашего нынешнего положения максимум удовольствия.
– Это будет непросто, – ответила Лукреция. – Ты заметила, как он загрустил?
– Он – самый мудрый человек в Риме, – заверила ее Джулия, – и скоро найдет способ избавиться от печали. Именно он научил меня так относиться к жизни. Скоро он снова будет весел, поэтому постараемся развеселиться и сами.