Страница:
Сменившись со службы и сняв настройку, я начинаю раздумывать над тем, не является ли Канон такой же абстракцией по отношению к реальной жизни, как Пузырь или как откровения квантовой онтологии. Может быть, на практике истинный и фальшивый Ансамбли так и будут неразделимы, а принципиальная разница между ними, столь очевидная для членов Канона, никак себя не проявит на практике? Ни Лу, ни кто-либо другой пока не говорили мне, что конкретно сделает Канон, если ему удастся установить контроль над фальшивым Ансамблем: У меня же пока слишком смутные представления об этих вещах, чтобы составить собственное мнение. В одном я уверен – По Квай следует знать о Лауре и о том, каким путем был создан ее мод. Меня удерживает только то, что я не могу предвидеть последствия такого шага.
Возможно, единственная задача Канона в том, чтобы сделать наше бесплодное диссидентство более ощутимым для нас самих. Возможно, мы будем строить заговоры лишь для того, чтобы убедиться, что мы на это способны, но на деле все сведется к одному – заговору послушания.
– Сегодня мы получили, в сущности, решающие результаты. Можно было бы их смело публиковать. Видите, как я научилась держать язык за зубами – ничего не сказала вам в ресторане.
– Поздравляю.
– С чем? Что я научилась молчать?
– С результатом.
Она мрачнеет:
– Не будьте таким сдержанным, мне это противно. Я же знаю, вы не хотите, чтобы наши предположения подтвердились. Разумеется, я не думаю, что вы будете резать себе вены, но хоть немного огорчиться вы можете?
– На службе – нет.
Прислонившись к дверному косяку, она вздыхает:
– Иногда я задумываюсь о том, в ком из нас остается меньше человеческого – в вас на службе или во мне, когда я размазана.
– Размазаны?
– Ну, когда волновая функция не стянута. Когда я нахожусь во множестве различных состояний одновременно. Это наш жаргон. – Она смеется. – Я войду в историю как первый человек, размазанный по собственной воле.
Я мог бы возразить ей, рассказав о Лауре. Молча я борюсь с искушением, и через мгновение оно проходит – слишком велик риск. Но можно попробовать осторожно закинуть удочку:
– По собственной воле – да. Но не могло ли подобное произойти с кем-нибудь из-за повреждения мозга?
Она кивает:
– Очень здравая мысль. Конечно, могло. Но дело в том, что человек не может вспомнить, что с ним произошло такое странное событие. При первом же контакте с кем-то, кто стягивает волну, остается единственный набор воспоминаний. Единственное прошлое.
– Но пока этот человек в одиночестве?..
Она пожимает плечами:
– Не знаю, как придать этому вопросу точный смысл. Я вам говорила, что сама всегда выхожу из этого состояния, имея единственное прошлое, а то, что я была размазана, подтверждается результатами наблюдений. Впрочем, человек с повреждением мозга не обладает модом, который подправляет вероятности. Поэтому не имеет значения, сам он схлопывает свое состояние или это делает кто-то другой – распределение вероятностей останется прежним. – Она смеется. – Думаю, что Нильс Бор сказал бы, что такой человек на самом деле ничем не отличается от других: если никто, включая и самого этого человека, не может знать, что он испытал, пока был вне наблюдения, можно ли считать, что с ним вообще что-то происходило? И я бы, пожалуй, согласилась с ним: ведь сколько бы времени ни прошло с момента размазывания до контакта с другими людьми, в момент контакта все «параллельные» мысли и действия, как бы невероятно они ни выглядели, охлопываются во вполне обыденную, линейную последовательность.
– А если человек с таким дефектом мозга почти все время один? Если за ним, как правило, никто не наблюдает? Смог бы он научиться пользоваться своей особенностью, как вы пользуетесь своим модом?
Она уже открывает рот, чтобы с ходу отвергнуть мое предположение, но задумывается, потом вдруг улыбается:
– Я вот о чем подумала. Насколько мала вероятность случайно получить конфигурацию нейронов, образующую такой мод, как у меня? Если кто-то находится в размазанном состоянии достаточно долго, у его многочисленных версий возникнут не только высоковероятные, но и самые причудливые нейронные конфигурации. При схлопывании будут выбираться, конечно, конфигурации, имеющие наибольшую вероятность, а все прочие исчезнут бесследно. Однако, если одна из причудливых конфигураций окажется в состоянии подправлять вероятности, не исключено, что она поможет себе «выбиться в люди».
– И если такая конфигурация однажды реализуется, то...
– ...то человек, о котором мы, говорим, получит двойное преимущество. Когда он снова перейдет в размазанное состояние, он не только будет изначально обладать способностью подправлять вероятности, но состояния с еще большими возможностями станут куда легче реализуемыми. Возникнет лавинообразный процесс! – Она качает головой, завороженная этой идеей. – Вот уж поистине эмерджентная эволюция – эволюция в течение одного поколения! Послушайте, это просто великолепно!
– Значит, такое могло произойти?
– Очень сомневаюсь.
– Как? Вы же сами сказали...
Она сочувственно похлопывает меня по плечу:
– Это очень красивая идея. Настолько красивая, что опровергает сама себя. Если что-нибудь произошло, то где результаты? Где истории болезни умственно неполноценных людей, умевших жонглировать чистыми состояниями? Увы, начальной стадии невозможно достичь в разумные сроки. Я уверена, что кто-нибудь подсчитает, сколько именно времени понадобится версии, имеющей зачатки мода, чтобы реализоваться в первый раз, – и очень может быть, что это время будет составлять месяцы, годы, десятки лет?.. Можно ли быть в полном одиночестве так долго?
– По-видимому, вы правы.
– Что поделаешь, приходится бороться за место в истории! Какое-никакое, а свое.
– Она мне нравится. Умна, цинична, разве что чуть-чуть наивна. Лучшая из всех, с кем ты подружился за эти годы. Мне кажется, она может тебе помочь.
Хлопая глазами, я гляжу на нее, и у меня вырывается тихий стон. Странное дело, я не ощущаю, что внезапно потерял контроль над собой. Просто три последних часа, которые я провел в сторожевом режиме, растаяли в памяти, как наваждение.
Я говорю:
– Что ты от меня хочешь?
Она смеется:
– А ты сам чего хочешь?
– Я хочу, чтобы все шло нормально.
– Нормально! Сначала ты был рабом у шайки похитителей, а теперь ты, похоже, обожествляешь то, что поработило тебя. Ансамбль в голове! Что за чушь!
Я пожимаю плечами:
– У меня нет выбора. Мод верности никуда не денется. Что я, по-твоему, должен делать? Бороться с модом, пока не сойду с ума? Да не хочу я с ним бороться! Я прекрасно знаю, что со мной произошло. Не отрицаю, что без мода я хотел бы вырваться на свободу. То есть если бы я был свободен, то хотел бы быть свободным. А если бы я был совсем другим человеком, то хотел бы совсем других вещей. Ну и что дальше? Это тупик.
– Не обязательно.
– На что ты намекаешь?
Она не отвечает. Она оборачивается к окну и глядит «наружу», на город, потом поднимает руку и – невероятно! – дает окну сигнал увеличить контрастность голограммы, отсекая легкий ореол, окружающий рекламные огни, доводя темноту неба до глубокой черноты.
«Карен» отдает команды «Красной Сети»? Или галлюцинаторный процесс, создающий изображение ее тела, захватил все мое зрительное поле? Обе гипотезы одинаково невероятны, я обдумываю их с тупой покорностью судьбе. Итак, неисправность никуда не делась, и нейротехникам придется разобрать меня на запчасти.
Я смотрю, не в силах отвести взгляд, на абсолютную тьму Пузыря, зачарованный этим зрелищем настолько, что мне не важно, что я в действительности «вижу» – контрастную голограмму «ли просто галлюцинацию.
На черном фоне появляется еле заметная светлая точка. Я трясу головой, моргаю, но она не исчезает. Спутник на высокой орбите, который только что вышел из тени Земли? Точка становится ярче, рядом с ней появляется еще одна.
Я оборачиваюсь к «Карен»:
– Что ты делаешь?
– Ш-ш-ш! – Она берет меня за руку. – Просто смотри.
Звезды продолжают появляться, словно размножающиеся делением фосфоресцирующие небесные бактерии, и вскоре небо становится таким, каким я видел его в самые темные ночи своего детства. Я ищу знакомые созвездия, и через краткий миг уже вижу знакомую кастрюлю Ориона, но она быстро пропадает, утонув в бесчисленных звездах, возникающих вокруг.
Мои глаза выискивают новые, необычные узоры, но они тут же исчезают, словно текучие ритмы в речитативах По Квай. Таких звезд не было ни в спутниковых съемках в День Пузыря, ни в самых пышных космических операх сороковых...
Дрожащая светлая полоса, похожая на Млечный Путь, но куда роскошнее, постепенно становится сплошной и начинает делаться все ярче и ярче.
Я шепчу:
– Ты хочешь сказать, что можно... восстановить то, что мы разрушили? Объясни.
Сияющая полоса взрывается, растекается по всему небу, и абсолютная тьма превращается в слепящую белизну. Я отворачиваюсь. Раздается крик По Квай. «Карен» исчезает. Обернувшись к окну, я вижу пустое серое небо над небоскребами Нью-Гонконга.
У двери в квартиру я некоторое время стою, молча прислушиваясь. Не хочется опять пугать ее, но излишняя любезность тоже ни к чему. Никто не мог войти к ней, минуя меня, но ведь я созерцал космические видения, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Очень странный эпизод; если бы не образ сияющего неба, который по-прежнему стоит у меня перед глазами, я бы мог поклясться, что ни на секунду не выходил из сторожевого режима с того момента, как пожелал По Квай спокойной ночи, и вплоть до ее ночного крика.
Открыв дверь, я вижу, что она входит в гостиную, обхватив себя руками. Она сухо говорит:
– Ну, толку от тебя не много. За это время меня десять раз могли убить прямо в постели.
Несмотря на то, что она пытается шутить, видно, что она потрясена куда сильнее, чем в прошлый раз.
– Снова что-то приснилось?
Она кивает:
– На этот раз я помню... хотя бы что-то.
Я не отвечаю.
Она рявкает на меня:
– Да ты что, и правда робот?! Ну спроси ты меня, что мне такое приснилось?
– Что тебе приснилось?
– А приснилось мне, что я потеряла управление модом. Мне приснилось, что я перешла в размазанное состояние. Мне приснилось» что я... заполнила собой... всю комнату, всю квартиру. А во сне я, видишь ли, не хожу...
Ее вдруг начинает бить крупная дрожь.
– Что?..
Она хватает меня за руку и ведет по коридору к двери в спальню. Дверь закрыта. Она стремительно подтаскивает меня к двери, секунду переводит дыхание, потом говорит:
– Открой.
Я пытаюсь повернуть ручку, но мне это не удается.
– Дверь заперта. Я так боюсь, что теперь запираю ее каждую ночь.
– Значит, ты проснулась?..
– Снаружи. В середине коридора. – Она встает на то самое место. – Но сначала я должна была набрать комбинацию из восьми цифр, чтобы открыть замок, и еще одну комбинацию, чтобы закрыть.
– Ты видела во сне, как открываешь замок?
– Нет, нет. Во сне я не прикасалась к замку. Во сне я уже была снаружи. Внутри и снаружи одновременно. Для этого не надо было двигаться, надо было только усилить нужное состояние.
Я нерешительно говорю:
– И ты думаешь, что...
Ее голос тверд:
– Я думаю, что мое подсознание имеет на меня зуб, вот и все, что я могу сказать. Как ни трудно в это поверить, но я должна была набрать эти коды во сне. А если ты думаешь, что это мод перенес меня сюда сквозь запертую дверь, то ты ошибаешься. Я, видишь ли, не электрон. Даже если бы это было теоретически возможно, этот мод не предназначен для таких задач. Он был сконструирован специально для работы с микроскопическими системами, для демонстрации простейших эффектов, не более.
Я почти наяву слышу свой ответ, который застревает у меня в горле:
– Да этот мод вообще никто не конструировал!
Но механизмы в моей голове не дают выговорить эти слова. Вместо этого я киваю:
– Я тебе верю, ты специалист. И сон видела ты, а не я.
Глава 9
Возможно, единственная задача Канона в том, чтобы сделать наше бесплодное диссидентство более ощутимым для нас самих. Возможно, мы будем строить заговоры лишь для того, чтобы убедиться, что мы на это способны, но на деле все сведется к одному – заговору послушания.
* * *
После ритуального ежевечернего осмотра квартиры я выхожу из спальни. По Квай говорит мне:– Сегодня мы получили, в сущности, решающие результаты. Можно было бы их смело публиковать. Видите, как я научилась держать язык за зубами – ничего не сказала вам в ресторане.
– Поздравляю.
– С чем? Что я научилась молчать?
– С результатом.
Она мрачнеет:
– Не будьте таким сдержанным, мне это противно. Я же знаю, вы не хотите, чтобы наши предположения подтвердились. Разумеется, я не думаю, что вы будете резать себе вены, но хоть немного огорчиться вы можете?
– На службе – нет.
Прислонившись к дверному косяку, она вздыхает:
– Иногда я задумываюсь о том, в ком из нас остается меньше человеческого – в вас на службе или во мне, когда я размазана.
– Размазаны?
– Ну, когда волновая функция не стянута. Когда я нахожусь во множестве различных состояний одновременно. Это наш жаргон. – Она смеется. – Я войду в историю как первый человек, размазанный по собственной воле.
Я мог бы возразить ей, рассказав о Лауре. Молча я борюсь с искушением, и через мгновение оно проходит – слишком велик риск. Но можно попробовать осторожно закинуть удочку:
– По собственной воле – да. Но не могло ли подобное произойти с кем-нибудь из-за повреждения мозга?
Она кивает:
– Очень здравая мысль. Конечно, могло. Но дело в том, что человек не может вспомнить, что с ним произошло такое странное событие. При первом же контакте с кем-то, кто стягивает волну, остается единственный набор воспоминаний. Единственное прошлое.
– Но пока этот человек в одиночестве?..
Она пожимает плечами:
– Не знаю, как придать этому вопросу точный смысл. Я вам говорила, что сама всегда выхожу из этого состояния, имея единственное прошлое, а то, что я была размазана, подтверждается результатами наблюдений. Впрочем, человек с повреждением мозга не обладает модом, который подправляет вероятности. Поэтому не имеет значения, сам он схлопывает свое состояние или это делает кто-то другой – распределение вероятностей останется прежним. – Она смеется. – Думаю, что Нильс Бор сказал бы, что такой человек на самом деле ничем не отличается от других: если никто, включая и самого этого человека, не может знать, что он испытал, пока был вне наблюдения, можно ли считать, что с ним вообще что-то происходило? И я бы, пожалуй, согласилась с ним: ведь сколько бы времени ни прошло с момента размазывания до контакта с другими людьми, в момент контакта все «параллельные» мысли и действия, как бы невероятно они ни выглядели, охлопываются во вполне обыденную, линейную последовательность.
– А если человек с таким дефектом мозга почти все время один? Если за ним, как правило, никто не наблюдает? Смог бы он научиться пользоваться своей особенностью, как вы пользуетесь своим модом?
Она уже открывает рот, чтобы с ходу отвергнуть мое предположение, но задумывается, потом вдруг улыбается:
– Я вот о чем подумала. Насколько мала вероятность случайно получить конфигурацию нейронов, образующую такой мод, как у меня? Если кто-то находится в размазанном состоянии достаточно долго, у его многочисленных версий возникнут не только высоковероятные, но и самые причудливые нейронные конфигурации. При схлопывании будут выбираться, конечно, конфигурации, имеющие наибольшую вероятность, а все прочие исчезнут бесследно. Однако, если одна из причудливых конфигураций окажется в состоянии подправлять вероятности, не исключено, что она поможет себе «выбиться в люди».
– И если такая конфигурация однажды реализуется, то...
– ...то человек, о котором мы, говорим, получит двойное преимущество. Когда он снова перейдет в размазанное состояние, он не только будет изначально обладать способностью подправлять вероятности, но состояния с еще большими возможностями станут куда легче реализуемыми. Возникнет лавинообразный процесс! – Она качает головой, завороженная этой идеей. – Вот уж поистине эмерджентная эволюция – эволюция в течение одного поколения! Послушайте, это просто великолепно!
– Значит, такое могло произойти?
– Очень сомневаюсь.
– Как? Вы же сами сказали...
Она сочувственно похлопывает меня по плечу:
– Это очень красивая идея. Настолько красивая, что опровергает сама себя. Если что-нибудь произошло, то где результаты? Где истории болезни умственно неполноценных людей, умевших жонглировать чистыми состояниями? Увы, начальной стадии невозможно достичь в разумные сроки. Я уверена, что кто-нибудь подсчитает, сколько именно времени понадобится версии, имеющей зачатки мода, чтобы реализоваться в первый раз, – и очень может быть, что это время будет составлять месяцы, годы, десятки лет?.. Можно ли быть в полном одиночестве так долго?
– По-видимому, вы правы.
– Что поделаешь, приходится бороться за место в истории! Какое-никакое, а свое.
* * *
«Карен» говорит:– Она мне нравится. Умна, цинична, разве что чуть-чуть наивна. Лучшая из всех, с кем ты подружился за эти годы. Мне кажется, она может тебе помочь.
Хлопая глазами, я гляжу на нее, и у меня вырывается тихий стон. Странное дело, я не ощущаю, что внезапно потерял контроль над собой. Просто три последних часа, которые я провел в сторожевом режиме, растаяли в памяти, как наваждение.
Я говорю:
– Что ты от меня хочешь?
Она смеется:
– А ты сам чего хочешь?
– Я хочу, чтобы все шло нормально.
– Нормально! Сначала ты был рабом у шайки похитителей, а теперь ты, похоже, обожествляешь то, что поработило тебя. Ансамбль в голове! Что за чушь!
Я пожимаю плечами:
– У меня нет выбора. Мод верности никуда не денется. Что я, по-твоему, должен делать? Бороться с модом, пока не сойду с ума? Да не хочу я с ним бороться! Я прекрасно знаю, что со мной произошло. Не отрицаю, что без мода я хотел бы вырваться на свободу. То есть если бы я был свободен, то хотел бы быть свободным. А если бы я был совсем другим человеком, то хотел бы совсем других вещей. Ну и что дальше? Это тупик.
– Не обязательно.
– На что ты намекаешь?
Она не отвечает. Она оборачивается к окну и глядит «наружу», на город, потом поднимает руку и – невероятно! – дает окну сигнал увеличить контрастность голограммы, отсекая легкий ореол, окружающий рекламные огни, доводя темноту неба до глубокой черноты.
«Карен» отдает команды «Красной Сети»? Или галлюцинаторный процесс, создающий изображение ее тела, захватил все мое зрительное поле? Обе гипотезы одинаково невероятны, я обдумываю их с тупой покорностью судьбе. Итак, неисправность никуда не делась, и нейротехникам придется разобрать меня на запчасти.
Я смотрю, не в силах отвести взгляд, на абсолютную тьму Пузыря, зачарованный этим зрелищем настолько, что мне не важно, что я в действительности «вижу» – контрастную голограмму «ли просто галлюцинацию.
На черном фоне появляется еле заметная светлая точка. Я трясу головой, моргаю, но она не исчезает. Спутник на высокой орбите, который только что вышел из тени Земли? Точка становится ярче, рядом с ней появляется еще одна.
Я оборачиваюсь к «Карен»:
– Что ты делаешь?
– Ш-ш-ш! – Она берет меня за руку. – Просто смотри.
Звезды продолжают появляться, словно размножающиеся делением фосфоресцирующие небесные бактерии, и вскоре небо становится таким, каким я видел его в самые темные ночи своего детства. Я ищу знакомые созвездия, и через краткий миг уже вижу знакомую кастрюлю Ориона, но она быстро пропадает, утонув в бесчисленных звездах, возникающих вокруг.
Мои глаза выискивают новые, необычные узоры, но они тут же исчезают, словно текучие ритмы в речитативах По Квай. Таких звезд не было ни в спутниковых съемках в День Пузыря, ни в самых пышных космических операх сороковых...
Дрожащая светлая полоса, похожая на Млечный Путь, но куда роскошнее, постепенно становится сплошной и начинает делаться все ярче и ярче.
Я шепчу:
– Ты хочешь сказать, что можно... восстановить то, что мы разрушили? Объясни.
Сияющая полоса взрывается, растекается по всему небу, и абсолютная тьма превращается в слепящую белизну. Я отворачиваюсь. Раздается крик По Квай. «Карен» исчезает. Обернувшись к окну, я вижу пустое серое небо над небоскребами Нью-Гонконга.
У двери в квартиру я некоторое время стою, молча прислушиваясь. Не хочется опять пугать ее, но излишняя любезность тоже ни к чему. Никто не мог войти к ней, минуя меня, но ведь я созерцал космические видения, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Очень странный эпизод; если бы не образ сияющего неба, который по-прежнему стоит у меня перед глазами, я бы мог поклясться, что ни на секунду не выходил из сторожевого режима с того момента, как пожелал По Квай спокойной ночи, и вплоть до ее ночного крика.
Открыв дверь, я вижу, что она входит в гостиную, обхватив себя руками. Она сухо говорит:
– Ну, толку от тебя не много. За это время меня десять раз могли убить прямо в постели.
Несмотря на то, что она пытается шутить, видно, что она потрясена куда сильнее, чем в прошлый раз.
– Снова что-то приснилось?
Она кивает:
– На этот раз я помню... хотя бы что-то.
Я не отвечаю.
Она рявкает на меня:
– Да ты что, и правда робот?! Ну спроси ты меня, что мне такое приснилось?
– Что тебе приснилось?
– А приснилось мне, что я потеряла управление модом. Мне приснилось, что я перешла в размазанное состояние. Мне приснилось» что я... заполнила собой... всю комнату, всю квартиру. А во сне я, видишь ли, не хожу...
Ее вдруг начинает бить крупная дрожь.
– Что?..
Она хватает меня за руку и ведет по коридору к двери в спальню. Дверь закрыта. Она стремительно подтаскивает меня к двери, секунду переводит дыхание, потом говорит:
– Открой.
Я пытаюсь повернуть ручку, но мне это не удается.
– Дверь заперта. Я так боюсь, что теперь запираю ее каждую ночь.
– Значит, ты проснулась?..
– Снаружи. В середине коридора. – Она встает на то самое место. – Но сначала я должна была набрать комбинацию из восьми цифр, чтобы открыть замок, и еще одну комбинацию, чтобы закрыть.
– Ты видела во сне, как открываешь замок?
– Нет, нет. Во сне я не прикасалась к замку. Во сне я уже была снаружи. Внутри и снаружи одновременно. Для этого не надо было двигаться, надо было только усилить нужное состояние.
Я нерешительно говорю:
– И ты думаешь, что...
Ее голос тверд:
– Я думаю, что мое подсознание имеет на меня зуб, вот и все, что я могу сказать. Как ни трудно в это поверить, но я должна была набрать эти коды во сне. А если ты думаешь, что это мод перенес меня сюда сквозь запертую дверь, то ты ошибаешься. Я, видишь ли, не электрон. Даже если бы это было теоретически возможно, этот мод не предназначен для таких задач. Он был сконструирован специально для работы с микроскопическими системами, для демонстрации простейших эффектов, не более.
Я почти наяву слышу свой ответ, который застревает у меня в горле:
– Да этот мод вообще никто не конструировал!
Но механизмы в моей голове не дают выговорить эти слова. Вместо этого я киваю:
– Я тебе верю, ты специалист. И сон видела ты, а не я.
Глава 9
Лу говорит:
– Мы можем извлечь из этого пользу.
– Пользу? Я не собираюсь извлекать из этого пользу, я хочу положить этому конец. Я прошу согласия Канона на то, чтобы рассказать По Квай, что происходит. Я хочу, чтобы все встало на свои места.
Он хмурится:
– Это прекрасно, но ты не можешь рассказывать По Квай о Лауре. Представь, что об этом узнает Чен – что тогда будет с нами? В настоящее время, как мне кажется, никто не подозревает о существовании Канона. Они слишком полагаются на мод верности – или сильно недооценивают его. Они, по-видимому, не понимают, какой мощной может быть комбинация интеллекта и его противоположности. Знаешь, в формальной логике с помощью несовместной системы аксиом можно обосновать все что угодно. Имея единственное противоречие типа «А не есть А», ты можешь вывести из него любые следствия, какие пожелаешь. Мне кажется, это хорошая метафора нашей своеобразной свободы. Забудь о гегелевском синтезе, вместо него мы имеем оруэлловское двоемыслие в чистом виде.
Я раздраженно смотрю по сторонам, на запруженные людьми газоны парка Коулун, на сверкающие под солнцем цветочные клумбы. Он меня явно не понимает, а больше апеллировать мне не к кому.
Я говорю:
– По Квай заслуживает того, чтобы знать правду.
– Что значит заслуживает? Речь не об этом, а о том, каковы могут быть последствия. Поверь мне, я ее очень уважаю, я восхищаюсь ею. Но неужели ты хочешь пожертвовать Каноном только ради того, чтобы По Квай узнала, что ее обманули? Если это случится, фальшивый Ансамбль не будет ставить нам более жесткие моды – нас просто спишут в расход. Убьют. А как ты думаешь, что сделают с ней, если она захочет выйти из игры?
– Значит, мы должны защитить ее и себя. Мы должны разрушить фальшивый Ансамбль.
Говоря это, я осознаю всю смехотворность такого предложения, но Лу серьезно отвечает:
– В конечном счете – да. Но по щучьему велению это не произойдет. Нам необходимо действовать с позиции силы. Нам следует использовать все имеющиеся возможности. – Он делает паузу, ровно настолько, чтобы мое нерешительное молчание можно было считать знаком согласия, и добавляет:
– Такие, как эта.
– Какая же тут «возможность», если По Квай теряет управление модом, а я схожу с ума?
Он качает головой:
– Ты отнюдь не «сходишь с ума». Отказывают некоторые из твоих модов, вот и все. Тебя интересует, почему это происходит? «Н3» представляет собой барьер, рассчитанный на то, чтобы удерживать тебя в определенных, целесообразных состояниях сознания. Тем не менее ты каким-то образом проникаешь сквозь этот барьер, попадаешь в практически недостижимые состояния вроде скуки, рассеянности, эмоционального возбуждения. Это событие имеет крайне малую вероятность, но тем не менее происходит именно оно. Диагностика сообщает, что мод физически невредим. Однако изменилось распределение вероятностей в системе. Это тебе что-нибудь напоминает?
У меня мороз подирает по коже:
– Ты хочешь сказать, что По Квай манипулирует мной, как ионами? Но разве это возможно? Допустим, она умеет менять распределение вероятностей в размазанной системе, такой как ион серебра, когда его спин еще представляет собой смесь из «вверх» и «вниз». Но я-то ведь не нахожусь в размазанном состоянии, я же, наоборот, схлопываю волну!
– Конечно, охлопываешь. Но как часто?
– Все время.
– Что значит «все время»? Думаешь, ты постоянно находишься в схлопнутом состоянии? Ведь схлопывание – это процесс – процесс, который происходит с размазанной системой. По-твоему, размазывание – это нечто необычное, что бывает только в лаборатории?
– Разве нет?
– Конечно, нет. Ведь твое тело состоит из атомов. Атомы – это квантово-механические системы. Предположим, что типичный атом твоего тела, не схлопнутый в течение миллисекунды, может сделать одну из десяти разных вещей (это очень заниженная оценка). Значит, в течение миллисекунды он размажется в смесь десяти чистых состояний. Некоторые из них более вероятны, чем другие, но пока система не схлопнута, они все сосуществуют.
Через две миллисекунды будет уже сто возможных вариантов того, что мог бы сделать этот атом, что означает размазывание в смесь ста состояний, через три миллисекунды – в смесь тысячи состояний, и так далее.
Возьми другой атом. Каждое состояние первого атома может комбинироваться с одним из возможных состояний второго. Значит, надо перемножить два числа. Если один атом размазывается на тысячу состояний, то два – на миллион. Система из трех атомов – на миллиард. Если так считать, пока не дойдешь до размеров, скажем, песчинки, числа станут астрономическими. И будут возрастать со временем.
Я тупо мотаю головой:
– И как же это остановить?
– Я к этому перехожу. Когда одна размазанная система взаимодействует с другой, они превращаются в единое целое. Квантовая механика говорит, что ты не можешь дотронуться до одной части такой системы, не повлияв на все вместе. Когда По Квай наблюдает размазанный ион серебра, образуется новая система – По Квай плюс ион серебра, у которой вдвое больше состояний, чем у самой По Квай. Когда ты наблюдаешь травинку, возникает система, у которой столько состоянии, сколько было у тебя, да еще умножить на число состоянии травинки.
Но система, которая содержит тебя в качестве своей части, содержит и охлопывающий аппарат в твоем мозгу. И этот аппарат тоже размазан по бесчисленным состояниям, отвечающим остальной части твоего мозга, остальной части твоего тела, травинке и всему остальному, что ты наблюдаешь. Когда этот аппарат схлопывает себя самого, при этом делая реальной только одну из своих версий, он автоматически схлопывает и всю систему в целом – остальную часть твоего мозга, остальную часть твоего тела, травинку и так далее. И все это охлопывается в единственное состояние, которое выбрано из несчетных миллиардов возможностей. После этого, разумеется, опять начинается размазывание...
Я говорю:
– Ладно, я понял: чтобы схлопнуться, люди должны сначала размазаться. Чтобы можно было выбрать одну возможность, надо в каком-то смысле иметь их все. Схлопывание напоминает подстригание дерева, которому сначала дают немного подрасти во всех направлениях, а потом срезают все ветки, кроме одной. Но мы должны схлопываться очень часто, чтобы не сознавать того, что в промежутках мы находимся в размазанном состоянии. Не меньше, чем раз сто в секунду, я думаю.
Лу хмурится:
– Что ты такое говоришь? Как мы можем «сознавать, что мы размазаны»? Сознание кажется плавным потоком, но это лишь результат того, как мозг организует наше восприятие, а действительность развивается толчками, спазмами. Опыт неизбежно создается лишь в ретроспективе. Настоящего как такового не существует, настоящее – это то прошлое, которое мы смогли сделать единственным. Единственный вопрос – на каком масштабе времени все это происходит. Ты говоришь, что, если бы размазанное состояние продолжалось дольше нескольких миллисекунд, мы бы не могли не замечать его – но это просто неверно. Речь идет о нашем субъективном времени, о том, как будущее превращается в прошлое с нашей точки зрения. Мы не в состоянии заметить, как или когда это происходит.
Вне всякого сомнения, в экспериментах с По Квай было установлено, что без использования той части мода, которая блокирует схлопывание, она не может влиять на вероятности состояний – но это не доказывает решительно ничего. Даже если она не могла этого делать потому, что схлопывала систему «По Квай Ион» прежде, чем успевала изменить вероятности – а это далеко не единственно возможное объяснение, – нельзя переносить этот вывод с отдельного человека в лабораторных условиях на все человечество в целом. В зависимости от того, находятся люди в группе или в одиночестве, в зависимости от состояния их сознания промежуток между схлопываниями может достигать секунд и даже минут. Выяснить, происходит ли это в действительности, невозможно.
Мне хочется схватить его за шиворот и вытрясти всю эту метафизическую труху. Вместо этого я говорю ровным голосом:
– Я обращаюсь к тебе за помощью. Меня не интересует, как создается опыт. Мне безразлично, является время иллюзией или нет. Пусть ничто не реально, если оно существует меньше пяти минут. Все это совершенно нормально – по крайней мере так было всегда и так должно быть всегда. А что касается того, что каждый размазывается по сто раз на дню, так ведь не каждый же страдает от галлюцинаций, от неполадок модов...
– Возможно, каждый. Возможно, эти «страдания» – и многое другое – есть часть того опыта, который не остается в памяти. А он и не может оставаться – мозги людей, их тела, окружающий их мир не несут и намека на то, что подобное когда-либо происходило. Эти события так и не становятся реальностью для человека, ибо каждый раз, когда этот человек охлопывается, его уникальное прошлое хранит нечто куда более вероятное.
– Но если никто не помнит, почему же помню я?
– Ты сам знаешь почему. Здесь дело в По Квай и ее способности воздействовать на вероятности.
– Но зачем ей снимать с меня настройку? Зачем она стала бы вызывать «Карен»? Она даже не знает о существовании «Карен»!
Лу пожимает плечами:
– Я сказал «дело в По Квай», а точнее было бы сказать – «дело в нейронном моде, который есть у По Квай».
Я издевательски смеюсь:
– Значит, наш мод уже стал самостоятельным? У него свои интересы в жизни, он зачем-то решил снять с меня настройку...
– Нет, конечно, нет. – Он терпеливо ждет, пока молодая влюбленная парочка, то смеясь, то целуясь, проходит мимо нас. Забавная предосторожность – если бы Ансамбль хотел выяснить, о чем мы говорим, он бы не стал подсылать мнимых любовников слоняться рядом с нами. Меня охватывает смятение – я считал, что меня не посвящают в меры конспирации, к которым прибегает Канон, но теперь я начинаю думать, что никакой конспирации просто нет.
Лу продолжает:
– Если кто и совершает осознанный выбор, так это ты. Строго говоря, не ты, а система, состоящая из По Квай и тебя, но так как По Квай в это время преимущественно спит, мотивы надо искать у тебя.
– Преимущественно спит?
– Да.
Я останавливаюсь и ошеломленно говорю:
– Мод у нее, но использую его я?
– Грубо говоря, да. Когда ты и По Квай размазываетесь, вы размазываетесь по всем возможным состояниям, в которых любой из вас мог бы находиться, сколь бы невероятными они ни были. Почему бы среди них не оказаться таким, где модом чистых состояний управляешь ты?
У меня просто нет сил спорить с этим абсурдным утверждением. Опереться не на что – простой здравый смысл объявлен наивным, не относящимся к делу и ничем не обоснованным. Меня хватает только на то, чтобы умоляюще воскликнуть:
– Но ведь я же не хочу, чтобы все эти вещи происходили!
Лу хмурится немного озадаченно и вдруг улыбается, что бывает с ним редко:
– Конечно, не хочешь. Но вполне мог бы хотеть. Твои версии, которые этого хотят, могли быть изначально крайне маловероятными, но когда они получили доступ к моду чистых состояний, понятие о вероятности приобрело совсем другой смысл.
Я хочу сказать ему: «Вот именно с этим я и хочу покончить», но тут он добавляет:
– Если ты считаешь, что с тобой происходят поразительные вещи, имей в виду – ты легко мог бы сделать нечто куда более значительное. Во имя истинного Ансамбля.
Ясно, что абсурдна сама идея голосования по поводу истинных интересов Ансамбля. В то же время перспектива определять эти интересы в одиночку приводит меня в ужас. Как ни странно, с этим противоречием я примиряюсь без особого труда и, кажется, начинаю понимать, что имел в виду Лу, говоря о нашей своеобразной свободе. Тот узел, который мод верности завязал в моем сознании, невозможно развязать, но его можно растягивать до бесконечности.
Целую неделю в свое свободное время я встречаюсь с теми членами Канона, которые в это время не на службе, причем у каждого нового делегата график работы все ближе к моему собственному. По Квай отдыхает после своих очередных успехов, и поэтому ее мод пока что дает передышку и мне.
В девять утра трудно почувствовать себя заговорщиком. Квартиру для встречи предоставил нам некто, не имеющий, по словам Лу, ни малейшего отношения ни к Ансамблю, ни к Канону. Все настолько обыденно и невинно, что нас можно принять за собрание жильцов-активистов или участников какого-нибудь общественно-политического движения низкооплачиваемых служащих. Сидя вшестером в крошечной гостиной, забитой всевозможным китчем с претензией на буддистский стиль, мы мирно пьем чай и обсуждаем, как взять под свой контроль международный альянс, который считает нас своими рабами, Ли Сю Вай – техник по обработке медицинских снимков. Она часто встречала меня, когда работала в ночную смену, мы много раз обменивались с ней любезностями, не догадываясь, разумеется, о том, что нас объединяет.
– Мы можем извлечь из этого пользу.
– Пользу? Я не собираюсь извлекать из этого пользу, я хочу положить этому конец. Я прошу согласия Канона на то, чтобы рассказать По Квай, что происходит. Я хочу, чтобы все встало на свои места.
Он хмурится:
– Это прекрасно, но ты не можешь рассказывать По Квай о Лауре. Представь, что об этом узнает Чен – что тогда будет с нами? В настоящее время, как мне кажется, никто не подозревает о существовании Канона. Они слишком полагаются на мод верности – или сильно недооценивают его. Они, по-видимому, не понимают, какой мощной может быть комбинация интеллекта и его противоположности. Знаешь, в формальной логике с помощью несовместной системы аксиом можно обосновать все что угодно. Имея единственное противоречие типа «А не есть А», ты можешь вывести из него любые следствия, какие пожелаешь. Мне кажется, это хорошая метафора нашей своеобразной свободы. Забудь о гегелевском синтезе, вместо него мы имеем оруэлловское двоемыслие в чистом виде.
Я раздраженно смотрю по сторонам, на запруженные людьми газоны парка Коулун, на сверкающие под солнцем цветочные клумбы. Он меня явно не понимает, а больше апеллировать мне не к кому.
Я говорю:
– По Квай заслуживает того, чтобы знать правду.
– Что значит заслуживает? Речь не об этом, а о том, каковы могут быть последствия. Поверь мне, я ее очень уважаю, я восхищаюсь ею. Но неужели ты хочешь пожертвовать Каноном только ради того, чтобы По Квай узнала, что ее обманули? Если это случится, фальшивый Ансамбль не будет ставить нам более жесткие моды – нас просто спишут в расход. Убьют. А как ты думаешь, что сделают с ней, если она захочет выйти из игры?
– Значит, мы должны защитить ее и себя. Мы должны разрушить фальшивый Ансамбль.
Говоря это, я осознаю всю смехотворность такого предложения, но Лу серьезно отвечает:
– В конечном счете – да. Но по щучьему велению это не произойдет. Нам необходимо действовать с позиции силы. Нам следует использовать все имеющиеся возможности. – Он делает паузу, ровно настолько, чтобы мое нерешительное молчание можно было считать знаком согласия, и добавляет:
– Такие, как эта.
– Какая же тут «возможность», если По Квай теряет управление модом, а я схожу с ума?
Он качает головой:
– Ты отнюдь не «сходишь с ума». Отказывают некоторые из твоих модов, вот и все. Тебя интересует, почему это происходит? «Н3» представляет собой барьер, рассчитанный на то, чтобы удерживать тебя в определенных, целесообразных состояниях сознания. Тем не менее ты каким-то образом проникаешь сквозь этот барьер, попадаешь в практически недостижимые состояния вроде скуки, рассеянности, эмоционального возбуждения. Это событие имеет крайне малую вероятность, но тем не менее происходит именно оно. Диагностика сообщает, что мод физически невредим. Однако изменилось распределение вероятностей в системе. Это тебе что-нибудь напоминает?
У меня мороз подирает по коже:
– Ты хочешь сказать, что По Квай манипулирует мной, как ионами? Но разве это возможно? Допустим, она умеет менять распределение вероятностей в размазанной системе, такой как ион серебра, когда его спин еще представляет собой смесь из «вверх» и «вниз». Но я-то ведь не нахожусь в размазанном состоянии, я же, наоборот, схлопываю волну!
– Конечно, охлопываешь. Но как часто?
– Все время.
– Что значит «все время»? Думаешь, ты постоянно находишься в схлопнутом состоянии? Ведь схлопывание – это процесс – процесс, который происходит с размазанной системой. По-твоему, размазывание – это нечто необычное, что бывает только в лаборатории?
– Разве нет?
– Конечно, нет. Ведь твое тело состоит из атомов. Атомы – это квантово-механические системы. Предположим, что типичный атом твоего тела, не схлопнутый в течение миллисекунды, может сделать одну из десяти разных вещей (это очень заниженная оценка). Значит, в течение миллисекунды он размажется в смесь десяти чистых состояний. Некоторые из них более вероятны, чем другие, но пока система не схлопнута, они все сосуществуют.
Через две миллисекунды будет уже сто возможных вариантов того, что мог бы сделать этот атом, что означает размазывание в смесь ста состояний, через три миллисекунды – в смесь тысячи состояний, и так далее.
Возьми другой атом. Каждое состояние первого атома может комбинироваться с одним из возможных состояний второго. Значит, надо перемножить два числа. Если один атом размазывается на тысячу состояний, то два – на миллион. Система из трех атомов – на миллиард. Если так считать, пока не дойдешь до размеров, скажем, песчинки, числа станут астрономическими. И будут возрастать со временем.
Я тупо мотаю головой:
– И как же это остановить?
– Я к этому перехожу. Когда одна размазанная система взаимодействует с другой, они превращаются в единое целое. Квантовая механика говорит, что ты не можешь дотронуться до одной части такой системы, не повлияв на все вместе. Когда По Квай наблюдает размазанный ион серебра, образуется новая система – По Квай плюс ион серебра, у которой вдвое больше состояний, чем у самой По Квай. Когда ты наблюдаешь травинку, возникает система, у которой столько состоянии, сколько было у тебя, да еще умножить на число состоянии травинки.
Но система, которая содержит тебя в качестве своей части, содержит и охлопывающий аппарат в твоем мозгу. И этот аппарат тоже размазан по бесчисленным состояниям, отвечающим остальной части твоего мозга, остальной части твоего тела, травинке и всему остальному, что ты наблюдаешь. Когда этот аппарат схлопывает себя самого, при этом делая реальной только одну из своих версий, он автоматически схлопывает и всю систему в целом – остальную часть твоего мозга, остальную часть твоего тела, травинку и так далее. И все это охлопывается в единственное состояние, которое выбрано из несчетных миллиардов возможностей. После этого, разумеется, опять начинается размазывание...
Я говорю:
– Ладно, я понял: чтобы схлопнуться, люди должны сначала размазаться. Чтобы можно было выбрать одну возможность, надо в каком-то смысле иметь их все. Схлопывание напоминает подстригание дерева, которому сначала дают немного подрасти во всех направлениях, а потом срезают все ветки, кроме одной. Но мы должны схлопываться очень часто, чтобы не сознавать того, что в промежутках мы находимся в размазанном состоянии. Не меньше, чем раз сто в секунду, я думаю.
Лу хмурится:
– Что ты такое говоришь? Как мы можем «сознавать, что мы размазаны»? Сознание кажется плавным потоком, но это лишь результат того, как мозг организует наше восприятие, а действительность развивается толчками, спазмами. Опыт неизбежно создается лишь в ретроспективе. Настоящего как такового не существует, настоящее – это то прошлое, которое мы смогли сделать единственным. Единственный вопрос – на каком масштабе времени все это происходит. Ты говоришь, что, если бы размазанное состояние продолжалось дольше нескольких миллисекунд, мы бы не могли не замечать его – но это просто неверно. Речь идет о нашем субъективном времени, о том, как будущее превращается в прошлое с нашей точки зрения. Мы не в состоянии заметить, как или когда это происходит.
Вне всякого сомнения, в экспериментах с По Квай было установлено, что без использования той части мода, которая блокирует схлопывание, она не может влиять на вероятности состояний – но это не доказывает решительно ничего. Даже если она не могла этого делать потому, что схлопывала систему «По Квай Ион» прежде, чем успевала изменить вероятности – а это далеко не единственно возможное объяснение, – нельзя переносить этот вывод с отдельного человека в лабораторных условиях на все человечество в целом. В зависимости от того, находятся люди в группе или в одиночестве, в зависимости от состояния их сознания промежуток между схлопываниями может достигать секунд и даже минут. Выяснить, происходит ли это в действительности, невозможно.
Мне хочется схватить его за шиворот и вытрясти всю эту метафизическую труху. Вместо этого я говорю ровным голосом:
– Я обращаюсь к тебе за помощью. Меня не интересует, как создается опыт. Мне безразлично, является время иллюзией или нет. Пусть ничто не реально, если оно существует меньше пяти минут. Все это совершенно нормально – по крайней мере так было всегда и так должно быть всегда. А что касается того, что каждый размазывается по сто раз на дню, так ведь не каждый же страдает от галлюцинаций, от неполадок модов...
– Возможно, каждый. Возможно, эти «страдания» – и многое другое – есть часть того опыта, который не остается в памяти. А он и не может оставаться – мозги людей, их тела, окружающий их мир не несут и намека на то, что подобное когда-либо происходило. Эти события так и не становятся реальностью для человека, ибо каждый раз, когда этот человек охлопывается, его уникальное прошлое хранит нечто куда более вероятное.
– Но если никто не помнит, почему же помню я?
– Ты сам знаешь почему. Здесь дело в По Квай и ее способности воздействовать на вероятности.
– Но зачем ей снимать с меня настройку? Зачем она стала бы вызывать «Карен»? Она даже не знает о существовании «Карен»!
Лу пожимает плечами:
– Я сказал «дело в По Квай», а точнее было бы сказать – «дело в нейронном моде, который есть у По Квай».
Я издевательски смеюсь:
– Значит, наш мод уже стал самостоятельным? У него свои интересы в жизни, он зачем-то решил снять с меня настройку...
– Нет, конечно, нет. – Он терпеливо ждет, пока молодая влюбленная парочка, то смеясь, то целуясь, проходит мимо нас. Забавная предосторожность – если бы Ансамбль хотел выяснить, о чем мы говорим, он бы не стал подсылать мнимых любовников слоняться рядом с нами. Меня охватывает смятение – я считал, что меня не посвящают в меры конспирации, к которым прибегает Канон, но теперь я начинаю думать, что никакой конспирации просто нет.
Лу продолжает:
– Если кто и совершает осознанный выбор, так это ты. Строго говоря, не ты, а система, состоящая из По Квай и тебя, но так как По Квай в это время преимущественно спит, мотивы надо искать у тебя.
– Преимущественно спит?
– Да.
Я останавливаюсь и ошеломленно говорю:
– Мод у нее, но использую его я?
– Грубо говоря, да. Когда ты и По Квай размазываетесь, вы размазываетесь по всем возможным состояниям, в которых любой из вас мог бы находиться, сколь бы невероятными они ни были. Почему бы среди них не оказаться таким, где модом чистых состояний управляешь ты?
У меня просто нет сил спорить с этим абсурдным утверждением. Опереться не на что – простой здравый смысл объявлен наивным, не относящимся к делу и ничем не обоснованным. Меня хватает только на то, чтобы умоляюще воскликнуть:
– Но ведь я же не хочу, чтобы все эти вещи происходили!
Лу хмурится немного озадаченно и вдруг улыбается, что бывает с ним редко:
– Конечно, не хочешь. Но вполне мог бы хотеть. Твои версии, которые этого хотят, могли быть изначально крайне маловероятными, но когда они получили доступ к моду чистых состояний, понятие о вероятности приобрело совсем другой смысл.
Я хочу сказать ему: «Вот именно с этим я и хочу покончить», но тут он добавляет:
– Если ты считаешь, что с тобой происходят поразительные вещи, имей в виду – ты легко мог бы сделать нечто куда более значительное. Во имя истинного Ансамбля.
* * *
Канон не пытается давить на меня. То, что мне говорят, всего лишь рекомендация, окончательное решение остается за мной. Оно, как известно, не может быть неправильным. Но ведь и мнением других обладателей мода верности не следует пренебрегать, не так ли?Ясно, что абсурдна сама идея голосования по поводу истинных интересов Ансамбля. В то же время перспектива определять эти интересы в одиночку приводит меня в ужас. Как ни странно, с этим противоречием я примиряюсь без особого труда и, кажется, начинаю понимать, что имел в виду Лу, говоря о нашей своеобразной свободе. Тот узел, который мод верности завязал в моем сознании, невозможно развязать, но его можно растягивать до бесконечности.
Целую неделю в свое свободное время я встречаюсь с теми членами Канона, которые в это время не на службе, причем у каждого нового делегата график работы все ближе к моему собственному. По Квай отдыхает после своих очередных успехов, и поэтому ее мод пока что дает передышку и мне.
В девять утра трудно почувствовать себя заговорщиком. Квартиру для встречи предоставил нам некто, не имеющий, по словам Лу, ни малейшего отношения ни к Ансамблю, ни к Канону. Все настолько обыденно и невинно, что нас можно принять за собрание жильцов-активистов или участников какого-нибудь общественно-политического движения низкооплачиваемых служащих. Сидя вшестером в крошечной гостиной, забитой всевозможным китчем с претензией на буддистский стиль, мы мирно пьем чай и обсуждаем, как взять под свой контроль международный альянс, который считает нас своими рабами, Ли Сю Вай – техник по обработке медицинских снимков. Она часто встречала меня, когда работала в ночную смену, мы много раз обменивались с ней любезностями, не догадываясь, разумеется, о том, что нас объединяет.