Страница:
– Да уж прям, – неуверенно произнесла Ирма, – а на рубашку нельзя, что ли?
– Можно, если вам все равно, как это будет выглядеть.
– А мне все равно. Главное, чтобы работало.
– Дело ваше, – Артур пожал плечами, – но красивое должно быть красивым. Ух ты! – Под спутавшимися в одну тяжелую золотую массу цепочками он отыскал диадему из платиновых кружев и алмазной пыли. – А вот это, драгоценная моя госпожа, вы сможете надеть, только сделав соответствующую прическу. Волосы ваши, конечно, восхищают своей пышностью, но подобные драгоценности просто настаивают на некотором к себе почтении, вы согласны?
– Как это?
– Нельзя надевать такую диадему поверх косы или просто распущенных волос.
– А что делать?
– Укладывать волосы иначе.
– Да вот еще!
– Вы так красивы, – задумчиво и тихо произнес Артур, и Ирма затаила дыхание, то ли от голоса его, вдруг изменившегося, то ли от теплой… жаркой синевы ясного взгляда, – зачем вы уродуете себя, если можно… нет, нужно подчеркивать эту красоту? Каждым взглядом, каждым жестом, поворотом головы, осанкой, голосом. Эта диадема слишком прекрасна, она не потерпит пренебрежения. А почему вы терпите?
– От кого это?
– Да от себя же.
– Так ты что, серьезно, про платья?
– Да.
Какие у него глаза! Разве бывают такие у людей? Как небо, ясные-ясные, яркие, смотреть больно… И солнечный свет в золоте волос. Даже здесь, даже сейчас, когда солнца нет, свет все равно остается.
– Да куда мне, платья-то, – пробормотала Ирма, пытаясь стряхнуть наваждение, остаться в образе, – платья для баб. В нем же ни драться, ни верхом.
– Вот это, – словно не услышав ее, Артур поднял тонкие перчатки, свитые из золотых нитей, – нужно надевать на обнаженные руки.
Кончиками пальцев он провел по ее запястью, выше, выше, до середины плеча… какие сладкие мурашки пробежали по коже… да что же она, как девица…
– А к перчаткам, – продолжил рыцарь, не желая замечать ее смущения, – вот эта сетка на волосы. Черные, густые, блестящие… она для них и была сплетена. Вы можете оставить такую же гладкую прическу, – уверенным движением он стянул ленту с кончика ее косы и распустил волосы. – Ирма таяла от сладостного тепла, – и собрать их внизу, – как ни в чем не бывало продолжал Артур. Поднялся на колени, чтобы было удобнее, и свернул роскошное буйство Ирминых волос в свободную петлю. Скрепил ее низко-низко на затылке. – Вот так.
Легкие, случайные касания его рук обжигали сильнее, чем самые смелые ласки Варга. Ирма молчала. Боялась говорить, боялась, что голос выдаст ее. А чего тут бояться-то, ну?
Молчала.
– Вот это ожерелье, – ответил Артур на невысказанный вопрос, – видите, те же золотые нити и тоже сплетенные в сеть. Оно ляжет на плечи, как воротник из золотых кружев. Разумеется, здесь необходимо низкое декольте. – Совершенно спокойно, словно только так и было нужно, он расстегнул ворот ее рубашки. Слишком плотной рубашки, через нее совершенно невозможно почувствовать жаркие прикосновения чутких пальцев. И Ирма сама подалась вперед, шевельнула плечами, помогая Артуру стянуть с них тонкую замшу… сердце билось так, словно в груди стало пусто и легко-легко…
– Тебе, парень, лет-то сколько?! – насмешливо поинтересовались сверху.
Грубо. Резко. Как будто ледяной водой окатили.
Ахнув, Ирма подалась назад, запахивая воротник. Посмотрела вверх… на Безымянного? На Зако. На доблестного хайдука Зако. Почему он здесь? Почему не ушел во двор вместе с Карнаем и Варгом? Он что, все время торчал там?
– Семнадцать, – ровным голосом ответил храмовник и – не поднялся – перелился, сразу став на голову выше Зако. – Что тебе нужно, хайдук?
– Не рановато баб лапать?
А он и вправду смельчак, Золотой Витязь. Ирма знала мужчин, и знала, что далеко не у каждого достало бы наглости продолжать разговор, когда воздвигается рядом эдакая башня.
– Нет, – все так же спокойно ответил Артур, – уходи.
– Соплюх имей, пацан, – Зако смерил его взглядом, – а Ирму не замай, понял…
… Альберт успел.
Чудом успел взвиться из положения лежа и повиснуть у брата на руке. Всем телом повиснуть, всей своей невеликой тяжестью:
– Нельзя!
– Твою мать, – с сердцем высказался Артур, – тебя еще не хватало!
А от входа уже набежали Карнай с Варгом, и мечник тут же влез между Артуром и Зако, втолковывая доблестному хайдуку что-то про «вежливость» и «достоинство», а Варг взялся вместе с Ирмой собирать рассыпанные драгоценности. Ее замешательство прошло, сменившись раздражением. Низость какая, низость и бесстыдство. Ведь до драки могло дойти. До драки, а может, даже и до боя. До поединка.
Из-за нее. Как из-за простой селянки на осенних выбираньях!
– Ты совсем дурак? – сердито выговаривал брату Альберт. – Из-за какой-то, каких на дюжину двенадцать… А если б убил?
– Стоило бы.
– Не той головой думаешь, братец.
– Да не убил бы, – Артур поморщился с досадой, – а в зубы ему сунуть стоило.
– Зачем?
– Чтобы впредь не лез.
– Смирение, смирение и еще раз смирение, – с неподражаемыми интонациями произнес Альберт и потянул брата за руку. – Ну-ка садись, оглобля. Кто мне втолковывал, что христианину и рыцарю надлежит быть скромным, смиренным и милосердным?
– Ну, надлежит, – согласился Артур, – так для этого тоже условия нужны. Я ведь не святой пока что.
– Ага, – Альберт стал строгим. – Обещай мне, что больше его не тронешь.
– Я его еще и не трогал, – напомнил рыцарь.
– И не надо.
Артур молчал, разглядывая узоры прожилок в белом мраморе пола.
– Ну? – как можно более сурово произнес Альберт.
– Не могу, – сокрушенно, но честно признался Артур, – обещать не могу.
– Ну обещай хотя бы постараться.
– Ладно.
– Вот, – удовлетворенно сказал маг, – так лучше. Не пойму только, как ты это делаешь?
– Что?
– Ну с Ирмой вот. Два слова сказал, два раза глянул, а она уже раздевается.
– Ты что, не спал?
– Ну, так… дремал. Я выспался, вставать просто лень было. А у Зако меч волшебный.
– Он уже не похож на Безымянного, – хмуро заметил Артур, – тело то же, а человек другой. Ты есть хочешь?
– Да.
Артур кивнул и поднялся на ноги.
– Ты куда? – тут же насторожился Альберт.
– Поесть тебе принесу.
– Нет уж. – Юный маг почесал нос, принюхался… и в дверной проем медленно, чуть неуверенно, вполз закопченный котелок. Над гладким мраморным полом он приподнялся примерно на ширину ладони и дальше полетел, а не пополз. Все так же медленно, чуть покачиваясь.
– О! – Альберт поднял палец. – Я выспался.
– Да уж.
Артуру доводилось видеть, как младший на кухне у профессора развлекался, ленясь готовить по-человечески. Тогда сам загорался огонь в очаге, и наполняла кастрюли вода, и стучали по доскам ножи, на ровные-ровные кусочки рубя мясо, овощи, зелень, и летали через всю кухню ложки и половники, и… и все это одновременно. Впрочем, учитывая, что после безмагии, отнимающей у братишки все силы, прошло всего несколько часов, даже левитация одного-единственного котенка была неплохим результатом.
– А знаешь, почему с Тори не сразу получилось? – спросил Альберт, принимая из рук Артура ложку. – Я в Развалинах жертву принял. – Он недоверчиво попробовал варево. – Хм, вкусно. Опять Варг готовил. Мне жертвы еще ни разу не приносили. Я даже не понял сначала. Ну и принял. Если бы понял, все равно, конечно… Интересно же. Из-за этого все и пошло наперекосяк. Вроде как… – Альберт облизал ложку и поднял на Артура ясные, черные глазищи, – вроде как нас с тобой в разные стороны потянуло.
– Угу, – кивнул рыцарь, – я знаю. Ты ешь, не болтай.
– Откуда?
– Флейтист рассказал. Порадовался, что я не от тебя об этом узнал.
– А-а, – протянул младший. И какое-то время ел молча. Потом не выдержал: – Я и не хотел рассказывать. Если бы не Тори… Я не думал, что так получится. Мертвую силу не всякий маг взять может. Тем более не всякий маг может кровавую жертву принять. Говорят, от этого мозги сгорают. В труху. А я смог.
– Зря.
– Вот потому и не хотел рассказывать. Ты бы ругаться стал. – Альберт махнул ложкой. – Я и вправду лучше всех. – Он отодвинул котелок и уселся, скрестив ноги, глядя куда-то мимо Артура. Потом встретился с ним глазами, вздохнул: – Все равно не верится. Головой знаю, что я лучший, а здесь, – показал куда-то в область не то сердца, не то желудка, – здесь не верю. У Зако меч волшебный, видел?
– Да. Ты говорил уже.
– Говорил. Просто Зако этот… ему меч такой ни к чему. Чего он на тебя взъелся? Не из-за Ирмы ведь.
– Какая разница?
– Пойдем в библиотеку. – Альберт встал, потянулся. – Варга надо позвать, ему интересно будет. Да! Ты зачем жемчужину отдал?
– Вспомнил! – ухмыльнулся Артур.
– Я и не забывал. Она же моя была. Я заработал, а ты…
– А я отдал. – Артур тоже поднялся на ноги. – Пойдем в библиотеку. Флейтист сказал, что отложил для тебя какие-то книжки.
Зако
День Гнева
ПРОГНИЛО ЧТО-ТО…
– Про «карманы» я не очень понял, – признался Альберт, – это что-то из пространственной физики. Ольжех в «кармане» живет, и Теневая Лакуна – тоже «карман». Оттуда нам Тори не достать, но учиться она может только здесь. Значит, приходит в Единую Землю. Может, ненадолго, но нам ведь много и не надо.
Артур выслушал младшего, не особо вникая. Дел, если честно, хватало и без заблудших демонов.
Демонов?
Не важно. Мужское или женское – тело Тори было мертвым. А с мертвецами разговор короткий – топором по башке, и вся недолга. Пусть даже в этот раз коротко не получилось.
… Просверки стали, метельный свист клинков; она билась так, как будто вела танец, стремительный и страшный, очень красивый танец…
Мертвое должно быть мертво.
… Две недели отпуска истекли, но сэр Герман велел не торопиться в Сегед. Приказал оставаться в Шопроне.
«Чем больше бойцов вы подготовите в столице, брат Артур, тем меньше будет срок епитимьи за пренебрежение делами ордена».
Вот всегда он так! А какое, скажите, пренебрежение делами, если Артур по дороге из Цитадели заехал в штаб и сделал подробнейший отчет обо всем, что успел узнать. О деревьях-людоедах в Златой роще, об оборотнях, что на самом деле люди и могут быть крещены, о Городе и Пустошах, хозяине Развалин, о кладах в подвалах Флейтиста, о предполагаемом гнезде интуитов. Мало, что ли?
Мало.
Сэру Герману всегда мало.
Артур предпочитал работать в поле, но командор здраво рассудил, что его рыцарь для особых поручений принесет куда больше пользы, занявшись подготовкой орденских бойцов. Артур занимался. А еще смотрел, слушал, не понимал и пока даже не пытался понять, что же такое происходит вокруг.
Ощущение неправильности появилось еще в тот день, когда он вернулся в Шопрон из Сегеда. Тогда восприятие было обострено молитвой и постом, шестое чувство уловило некий диссонанс в звучании обычной городской жизни… Сейчас уже можно было не прислушиваться.
Артуру не нравилось в Шопроне.
Ему не нравились чернецы ордена Пастырей, тут и там попадавшиеся на улицах. Не нравилась собственная неприязнь к ним, смешанная с радостью, похожей на ту, что охватывала при входе в храм. Монахи сгибались в почтительных поклонах, а казалось, прячут лица под клобуками и сверлят недобрыми, пронзительными взглядами, и душа вздрагивала, не умея разобраться в себе.
Ему не нравились Недремлющие, и раньше-то не друзья, а теперь и вовсе почти враги. Митрополит издал постановление, запрещающее рыцарям духовного и светского орденов вступать в какие бы то ни было пререкания, но что прикажете делать, если не рыцарь даже – простой гвардеец из уличного патруля, проходя мимо, толкает плечом?
Сразу в морду?
Артур так и сделал.
Недремлющие как ждали… а почему, собственно, «как»? Они ждали. Три дня пришлось провести в казармах, носа не показывая в городе. Вроде наказание отбывал за учиненное безобразие. Всего безобразия – пять человек патрульных. И не покалечил ведь никого, за что их калечить? Так, поучил легонько.
Артуру не нравились люди. Нет, нельзя сказать, чтобы совсем уж не нравились – люди они люди и есть. Просто с тех еще, с давних времен привык к почтительности и страху. А нынче… боялись, да, что есть, то есть. А вот почтения как-то поубавилось. Объяснение этому было, и само по себе объяснение Артура вполне устраивало. Защищать людей взялись пастыри, которые делали это куда эффектнее, чем тамплиеры.
Не мечом, но словом.
Без оружия, без крови, одной только святой верой своей черный монах мог прогнать любую тварь, близко подошедшую к человеческим домам. Если верить слухам, пастыри умели даже заговаривать житников. А уж духов страшнее в Долине не водилось.
Артуру всего однажды довелось видеть деревню, посещенную житником. Но запомнил он это, кажется, на всю жизнь. Деревня, где не было ни одного взрослого человека. Только дети.
Вот и с куклой так же. Играли с такой всей деревней – совсем мелюзга и детвора постарше. Строили для игрушки домик где-нибудь в своем тайном месте, носили туда цветы и кусочки хлеба. По осени, когда резали скот, у порога домика появлялись потроха и кусочки мяса. А в один из дней кто-нибудь притаскивал украденного цыпленка или кролика, или еще какую живность.
Чем уж житник очаровывал детей – это только детям и ведомо. Но они как должное принимали то, что игрушечный домишко становится все больше, что растет и кукла, что исчезают приношения. Они играли, у игры были правила, а правила, как известно, нужно выполнять. Это взрослые могут себе позволить пренебрегать ими же установленными законами. Дети – нет.
А житник, раз попробовав живую кровь, обретал силу. И дальше все случалось очень быстро.
Убитых, кстати, дети хоронили. По-своему. Закапывали на поле.
А профессор в житников не верил. Странный человек! Не верить можно в то, что проверить не получится. А житники – они ж настоящие.
– Ну перебили взрослых, а потом что?
Это он спросил, когда выслушал, что Артур Альберту рассказывал. Вот ведь хмырь ученый! Простых вещей не знает. Духи, они же не люди, они по-другому думают и не загадывают далеко. Это во-первых. А во-вторых, не зря мертвых на поле прикапывали. Не к зимней, так к весенней жатве вырастало там совсем не то, что сеяли.
Нет, Артур, понятно, не стал бы всего этого Фортуне объяснять, если бы младший не полюбопытствовал. А что вырастало – это видеть надо, словами не рассказать. Альберт привязался – пришлось нарисовать…
– Страсти-то какие! – хмыкнул профессор, на картинку поглядев. – Дети кукурузы. И как же вы с этим, юноша, боролись? Топором рубили?
– Пожгли, – честно ответил Артур.
– А детишек, конечно же, развезли по другим деревням. К добрым людям пристроили, я правильно понимаю?
Ну не дурак ли? Нет, не дурак. Странный просто. И противный.
– Сказал же – пожгли, – напомнил Артур. Профессор глубоко задумался и после этого день и еще полдня общения избегал. Что Артура вполне устраивало. А пастыри, по слухам, житников прогоняли. Наверное, они и вправду это умели. Артур и сам способен был крестом и молитвой отваживать нечисть и тварей. Да и сэр Герман, если б захотел, вполне мог обходиться без оружия.
– Можно, если вам все равно, как это будет выглядеть.
– А мне все равно. Главное, чтобы работало.
– Дело ваше, – Артур пожал плечами, – но красивое должно быть красивым. Ух ты! – Под спутавшимися в одну тяжелую золотую массу цепочками он отыскал диадему из платиновых кружев и алмазной пыли. – А вот это, драгоценная моя госпожа, вы сможете надеть, только сделав соответствующую прическу. Волосы ваши, конечно, восхищают своей пышностью, но подобные драгоценности просто настаивают на некотором к себе почтении, вы согласны?
– Как это?
– Нельзя надевать такую диадему поверх косы или просто распущенных волос.
– А что делать?
– Укладывать волосы иначе.
– Да вот еще!
– Вы так красивы, – задумчиво и тихо произнес Артур, и Ирма затаила дыхание, то ли от голоса его, вдруг изменившегося, то ли от теплой… жаркой синевы ясного взгляда, – зачем вы уродуете себя, если можно… нет, нужно подчеркивать эту красоту? Каждым взглядом, каждым жестом, поворотом головы, осанкой, голосом. Эта диадема слишком прекрасна, она не потерпит пренебрежения. А почему вы терпите?
– От кого это?
– Да от себя же.
– Так ты что, серьезно, про платья?
– Да.
Какие у него глаза! Разве бывают такие у людей? Как небо, ясные-ясные, яркие, смотреть больно… И солнечный свет в золоте волос. Даже здесь, даже сейчас, когда солнца нет, свет все равно остается.
– Да куда мне, платья-то, – пробормотала Ирма, пытаясь стряхнуть наваждение, остаться в образе, – платья для баб. В нем же ни драться, ни верхом.
– Вот это, – словно не услышав ее, Артур поднял тонкие перчатки, свитые из золотых нитей, – нужно надевать на обнаженные руки.
Кончиками пальцев он провел по ее запястью, выше, выше, до середины плеча… какие сладкие мурашки пробежали по коже… да что же она, как девица…
– А к перчаткам, – продолжил рыцарь, не желая замечать ее смущения, – вот эта сетка на волосы. Черные, густые, блестящие… она для них и была сплетена. Вы можете оставить такую же гладкую прическу, – уверенным движением он стянул ленту с кончика ее косы и распустил волосы. – Ирма таяла от сладостного тепла, – и собрать их внизу, – как ни в чем не бывало продолжал Артур. Поднялся на колени, чтобы было удобнее, и свернул роскошное буйство Ирминых волос в свободную петлю. Скрепил ее низко-низко на затылке. – Вот так.
Легкие, случайные касания его рук обжигали сильнее, чем самые смелые ласки Варга. Ирма молчала. Боялась говорить, боялась, что голос выдаст ее. А чего тут бояться-то, ну?
Молчала.
– Вот это ожерелье, – ответил Артур на невысказанный вопрос, – видите, те же золотые нити и тоже сплетенные в сеть. Оно ляжет на плечи, как воротник из золотых кружев. Разумеется, здесь необходимо низкое декольте. – Совершенно спокойно, словно только так и было нужно, он расстегнул ворот ее рубашки. Слишком плотной рубашки, через нее совершенно невозможно почувствовать жаркие прикосновения чутких пальцев. И Ирма сама подалась вперед, шевельнула плечами, помогая Артуру стянуть с них тонкую замшу… сердце билось так, словно в груди стало пусто и легко-легко…
– Тебе, парень, лет-то сколько?! – насмешливо поинтересовались сверху.
Грубо. Резко. Как будто ледяной водой окатили.
Ахнув, Ирма подалась назад, запахивая воротник. Посмотрела вверх… на Безымянного? На Зако. На доблестного хайдука Зако. Почему он здесь? Почему не ушел во двор вместе с Карнаем и Варгом? Он что, все время торчал там?
– Семнадцать, – ровным голосом ответил храмовник и – не поднялся – перелился, сразу став на голову выше Зако. – Что тебе нужно, хайдук?
– Не рановато баб лапать?
А он и вправду смельчак, Золотой Витязь. Ирма знала мужчин, и знала, что далеко не у каждого достало бы наглости продолжать разговор, когда воздвигается рядом эдакая башня.
– Нет, – все так же спокойно ответил Артур, – уходи.
– Соплюх имей, пацан, – Зако смерил его взглядом, – а Ирму не замай, понял…
… Альберт успел.
Чудом успел взвиться из положения лежа и повиснуть у брата на руке. Всем телом повиснуть, всей своей невеликой тяжестью:
– Нельзя!
– Твою мать, – с сердцем высказался Артур, – тебя еще не хватало!
А от входа уже набежали Карнай с Варгом, и мечник тут же влез между Артуром и Зако, втолковывая доблестному хайдуку что-то про «вежливость» и «достоинство», а Варг взялся вместе с Ирмой собирать рассыпанные драгоценности. Ее замешательство прошло, сменившись раздражением. Низость какая, низость и бесстыдство. Ведь до драки могло дойти. До драки, а может, даже и до боя. До поединка.
Из-за нее. Как из-за простой селянки на осенних выбираньях!
– Ты совсем дурак? – сердито выговаривал брату Альберт. – Из-за какой-то, каких на дюжину двенадцать… А если б убил?
– Стоило бы.
– Не той головой думаешь, братец.
– Да не убил бы, – Артур поморщился с досадой, – а в зубы ему сунуть стоило.
– Зачем?
– Чтобы впредь не лез.
– Смирение, смирение и еще раз смирение, – с неподражаемыми интонациями произнес Альберт и потянул брата за руку. – Ну-ка садись, оглобля. Кто мне втолковывал, что христианину и рыцарю надлежит быть скромным, смиренным и милосердным?
– Ну, надлежит, – согласился Артур, – так для этого тоже условия нужны. Я ведь не святой пока что.
– Ага, – Альберт стал строгим. – Обещай мне, что больше его не тронешь.
– Я его еще и не трогал, – напомнил рыцарь.
– И не надо.
Артур молчал, разглядывая узоры прожилок в белом мраморе пола.
– Ну? – как можно более сурово произнес Альберт.
– Не могу, – сокрушенно, но честно признался Артур, – обещать не могу.
– Ну обещай хотя бы постараться.
– Ладно.
– Вот, – удовлетворенно сказал маг, – так лучше. Не пойму только, как ты это делаешь?
– Что?
– Ну с Ирмой вот. Два слова сказал, два раза глянул, а она уже раздевается.
– Ты что, не спал?
– Ну, так… дремал. Я выспался, вставать просто лень было. А у Зако меч волшебный.
– Он уже не похож на Безымянного, – хмуро заметил Артур, – тело то же, а человек другой. Ты есть хочешь?
– Да.
Артур кивнул и поднялся на ноги.
– Ты куда? – тут же насторожился Альберт.
– Поесть тебе принесу.
– Нет уж. – Юный маг почесал нос, принюхался… и в дверной проем медленно, чуть неуверенно, вполз закопченный котелок. Над гладким мраморным полом он приподнялся примерно на ширину ладони и дальше полетел, а не пополз. Все так же медленно, чуть покачиваясь.
– О! – Альберт поднял палец. – Я выспался.
– Да уж.
Артуру доводилось видеть, как младший на кухне у профессора развлекался, ленясь готовить по-человечески. Тогда сам загорался огонь в очаге, и наполняла кастрюли вода, и стучали по доскам ножи, на ровные-ровные кусочки рубя мясо, овощи, зелень, и летали через всю кухню ложки и половники, и… и все это одновременно. Впрочем, учитывая, что после безмагии, отнимающей у братишки все силы, прошло всего несколько часов, даже левитация одного-единственного котенка была неплохим результатом.
– А знаешь, почему с Тори не сразу получилось? – спросил Альберт, принимая из рук Артура ложку. – Я в Развалинах жертву принял. – Он недоверчиво попробовал варево. – Хм, вкусно. Опять Варг готовил. Мне жертвы еще ни разу не приносили. Я даже не понял сначала. Ну и принял. Если бы понял, все равно, конечно… Интересно же. Из-за этого все и пошло наперекосяк. Вроде как… – Альберт облизал ложку и поднял на Артура ясные, черные глазищи, – вроде как нас с тобой в разные стороны потянуло.
– Угу, – кивнул рыцарь, – я знаю. Ты ешь, не болтай.
– Откуда?
– Флейтист рассказал. Порадовался, что я не от тебя об этом узнал.
– А-а, – протянул младший. И какое-то время ел молча. Потом не выдержал: – Я и не хотел рассказывать. Если бы не Тори… Я не думал, что так получится. Мертвую силу не всякий маг взять может. Тем более не всякий маг может кровавую жертву принять. Говорят, от этого мозги сгорают. В труху. А я смог.
– Зря.
– Вот потому и не хотел рассказывать. Ты бы ругаться стал. – Альберт махнул ложкой. – Я и вправду лучше всех. – Он отодвинул котелок и уселся, скрестив ноги, глядя куда-то мимо Артура. Потом встретился с ним глазами, вздохнул: – Все равно не верится. Головой знаю, что я лучший, а здесь, – показал куда-то в область не то сердца, не то желудка, – здесь не верю. У Зако меч волшебный, видел?
– Да. Ты говорил уже.
– Говорил. Просто Зако этот… ему меч такой ни к чему. Чего он на тебя взъелся? Не из-за Ирмы ведь.
– Какая разница?
– Пойдем в библиотеку. – Альберт встал, потянулся. – Варга надо позвать, ему интересно будет. Да! Ты зачем жемчужину отдал?
– Вспомнил! – ухмыльнулся Артур.
– Я и не забывал. Она же моя была. Я заработал, а ты…
– А я отдал. – Артур тоже поднялся на ноги. – Пойдем в библиотеку. Флейтист сказал, что отложил для тебя какие-то книжки.
Зако
Кто же знал, что так выйдет? А я-то… Сколько песен, сказок сколько. Братья – то, Братья – это! Герои… В Цитадель Павших, как к себе домой. Капища в предгорьях… были капища, и не стало капищ. Мертвяков – с сотнями Друидов – подчистую. Козлодуйское Лихо вместе с Козлодуем изничтожили.
И где они, герои? Эти вот? Детишки? Сопляки! Молоко на губах не обсохло, а туда же – подвиги совершать.
Не успели бы. Как ни поверни, а не успели бы. Столько сотворить, сколько рассказывают, это не на один десяток лет. Они столько еще и не прожили.
Велика ли доблесть змея золотого убить, ежели на него впятером? А Тори, хоть и в одиночку, едва всех не порвала.
Герои! Посмотреть не на что.
Чего бы братцам в Цитадель запросто не заглядывать, если хозяин здешний с ними накоротке? Он и змея прибить пособил. И оружейная его – берите, пользуйтесь. И барахла волшебного полные сундуки. Можно при таких делах героями быть. Да еще когда собственный маг хвост заносит.
Черт с ним, с маленьким, колдун он колдун и есть. Здесь пошептал, там кукиш скрутил – вот вам чудеса, громы и молнии, и денег груды, и все, чего хочешь. Он с магией своей горя не знает, ну так и с него спроса никакого. Какой с колдуна спрос? Но Артур-то этот, щенок, что он о себе мнит? Миротворец! Много бы он нагеройствовал без братовых чудес? Маленький все делает, а старший знай головы рубит. И всех делов. А разговоров-то, разговоров!
Попробовал бы он в одиночку да хоть на красноволка пойти! Не попробует. Такие, они в одиночку только под юбки лазить горазды. А бабы, дурищи, и рады. Вешаются на него… Куда б они делись? Этот… один такой на все три княжества, синеглазый. Бабам, им только и надо, чтобы на других мужиков непохож был. А то, что сопляк, так они разве смотрят?
Миротворец!
А я еще мечтал таким же стать. По молодости, по глупости мечтал. А кто не мечтал? Кто из пацанов не хвастал, что Артур Северный ему не дедом, так прадедом приходится? Вспомнить стыдно. Молодой был, дурной совсем, но… стыдно. Жизнью обязан – вот что всего хуже. Я, Золотой Витязь, этим щенкам жизнью обязан! Спасли они меня. Одолжение сделали.
Гер-рои…
Да черт с ним, обязан или нет, но если б тело не чужое, если б свое, умелое… я бы этого Миротворца тут, в Цитадели, и оставил. Пацан там не пацан, а если назвался героем – оправдывай.
Ночью слегка похолодало. Горы рядом. Под толстыми каменными сводами башни стало совсем хорошо. Артур, проснувшийся по обыкновению рано, с легкой усмешкой поглазел на остальную компанию, разнежившуюся в прохладце и спящую так, что хоть режь их – не проснутся. Будить было жалко. Рыцарь взял топор и пошел во двор, разминаться.
Довольно скоро появился в дверях башни Карнай, постоял на пороге, щурясь на низкое еще солнышко, зевнул:
– Славно у тебя получается.
– А то, – согласился Артур, – присоединяйся.
– Разогреюсь только, – кивнул Карнай.
По холодку работалось славно, радостно так работалось. Карнай только успевал подхватывать вылетающие из рук клинки. Артур, чуть улыбаясь, намечал смертельные удары. Миротворец посвистывал весело.
– Я ни разу не смог достать тебя, – без зависти, скорее с уважением подытожил мечник, когда, закончив развлекаться, они отправились к колодцу. – Дивное дело! Кто учил тебя бою?
– Да все, – легко ответил Артур, – по молодости много с кем рубиться пришлось.
– По молодости?
– Ну.
Карнай покосился странно. Хмыкнул.
Пока разогревали вчерашнюю шурпу, во двор повылезли остальные. Сначала Варг, за ним Ирма с Зако. Только Альберт продолжал спать: ночью младший допоздна засиделся с Флейтистом. Но как ни жалко было, а будить его все-таки пришлось.
Увещевания не подействовали, на призыв просыпаться младший отреагировал вполне ожидаемо: залез в спальник с головой и свернулся в клубочек. Артур сгреб его в охапку вместе с одеялом, отнес к колодцу… по дороге Альберт заподозрил неладное, попытался сбежать, вырывался, укусил даже. Заодно и проснулся. И даже умылся добровольно. Без принуждения. Ну, почти. Ведро воды на голову, это разве принуждение? Это так, дисциплинарный момент.
– Кому шкуру отвезти, помнишь? – поинтересовался Флейтист, когда Артур седлал лошадей.
– Угу. – Змеиная чешуя оказалась тонкой и шелковистой, и заняла на удивление мало места.
Флейтист пригладил и без того аккуратно заплетенные в косу черные волосы, придирчиво оглядел сверкающий вьюк:
– Прикрыл бы чем-нибудь, а то люди всякие бывают. Решат, что золото…
– Много ты в людях смыслишь… – Но совету Артур, правда, внял: завернул свернутую шкуру в попону.
– Кое-что смыслю, – улыбнулся Флейтист. – Кстати, я вчера не сказал… у меня в подвалах опять беспорядок. Похоже, проявился очередной клад. – Сегодня глаза у него были светлые, прозрачные, почему-то оранжевые с горизонтальными щелями зрачков. – Ты командору своему передай, пусть людей пришлет. Только поскорее. Мне Змея выпускать надо, а то повадятся.
– Сколько того клада?
– Да, знаешь, накопилось за сотню лет. – Очень крупные зубы обнажились в дружелюбном оскале. – Лучше на паре подвод приезжать. Найдется у вас в хозяйстве?
– Поищем. – Артур сообразил наконец, что сегодня Флейтист прикидывался Козлоголовым. В общем, то же, что и вчера, только из других сказок.
– Не надоело?
– Машкерад! – В оранжевых глазах масляной пленкой разлилось удовлетворение. – Похож, да?
– Тебе зачем?
– А! Не знаю, – махнул рукой и преобразился в тонколицего, большеглазого, с прозрачными стрекозьими крыльями над худыми плечами. – Так лучше?
Артур только вздохнул.
– Скучно мне, – пожаловался Флейтист совсем другим голосом, чуть жеманным, медоточивым, с синеватым проблеском стали под толстым слоем патоки, – к людям уйду. Брошу все и уйду. Может, Бог твой и вправду меня примет?
– Крестить тебя никто не возьмется, – чуть жестче, чем хотелось бы, возразил Артур, – другую дорогу ищи.
– Ищу, – как-то на удивление серьезно кивнул Флейтист. – Я их уже три вижу. Одна – твоя. Вторая – Альберта. Третья – для всех. Ты только не промахнись, светлый рыцарь. Осталось-то немного совсем.
– О чем ты?
– Вот, – Флейтист протянул замшевый на легкой раме футляр с гитарой, – отдай Зако. – Радужные крылья затрепетали, пригоршнями разбрасывая солнечные блики, и хозяин Цитадели исчез в слепящей цветной россыпи.
Странный он был сегодня. Он вообще странный, но нынче как не в себе. Случилось что-то? Или случится? А клад – это хорошо. Надо командору сказать. Правда, он опять ругаться будет… Ох и сложная же штука – жизнь. Как ни поверни, все боком выходит.
И где они, герои? Эти вот? Детишки? Сопляки! Молоко на губах не обсохло, а туда же – подвиги совершать.
Не успели бы. Как ни поверни, а не успели бы. Столько сотворить, сколько рассказывают, это не на один десяток лет. Они столько еще и не прожили.
Велика ли доблесть змея золотого убить, ежели на него впятером? А Тори, хоть и в одиночку, едва всех не порвала.
Герои! Посмотреть не на что.
Чего бы братцам в Цитадель запросто не заглядывать, если хозяин здешний с ними накоротке? Он и змея прибить пособил. И оружейная его – берите, пользуйтесь. И барахла волшебного полные сундуки. Можно при таких делах героями быть. Да еще когда собственный маг хвост заносит.
Черт с ним, с маленьким, колдун он колдун и есть. Здесь пошептал, там кукиш скрутил – вот вам чудеса, громы и молнии, и денег груды, и все, чего хочешь. Он с магией своей горя не знает, ну так и с него спроса никакого. Какой с колдуна спрос? Но Артур-то этот, щенок, что он о себе мнит? Миротворец! Много бы он нагеройствовал без братовых чудес? Маленький все делает, а старший знай головы рубит. И всех делов. А разговоров-то, разговоров!
Попробовал бы он в одиночку да хоть на красноволка пойти! Не попробует. Такие, они в одиночку только под юбки лазить горазды. А бабы, дурищи, и рады. Вешаются на него… Куда б они делись? Этот… один такой на все три княжества, синеглазый. Бабам, им только и надо, чтобы на других мужиков непохож был. А то, что сопляк, так они разве смотрят?
Миротворец!
А я еще мечтал таким же стать. По молодости, по глупости мечтал. А кто не мечтал? Кто из пацанов не хвастал, что Артур Северный ему не дедом, так прадедом приходится? Вспомнить стыдно. Молодой был, дурной совсем, но… стыдно. Жизнью обязан – вот что всего хуже. Я, Золотой Витязь, этим щенкам жизнью обязан! Спасли они меня. Одолжение сделали.
Гер-рои…
Да черт с ним, обязан или нет, но если б тело не чужое, если б свое, умелое… я бы этого Миротворца тут, в Цитадели, и оставил. Пацан там не пацан, а если назвался героем – оправдывай.
Ночью слегка похолодало. Горы рядом. Под толстыми каменными сводами башни стало совсем хорошо. Артур, проснувшийся по обыкновению рано, с легкой усмешкой поглазел на остальную компанию, разнежившуюся в прохладце и спящую так, что хоть режь их – не проснутся. Будить было жалко. Рыцарь взял топор и пошел во двор, разминаться.
Довольно скоро появился в дверях башни Карнай, постоял на пороге, щурясь на низкое еще солнышко, зевнул:
– Славно у тебя получается.
– А то, – согласился Артур, – присоединяйся.
– Разогреюсь только, – кивнул Карнай.
По холодку работалось славно, радостно так работалось. Карнай только успевал подхватывать вылетающие из рук клинки. Артур, чуть улыбаясь, намечал смертельные удары. Миротворец посвистывал весело.
– Я ни разу не смог достать тебя, – без зависти, скорее с уважением подытожил мечник, когда, закончив развлекаться, они отправились к колодцу. – Дивное дело! Кто учил тебя бою?
– Да все, – легко ответил Артур, – по молодости много с кем рубиться пришлось.
– По молодости?
– Ну.
Карнай покосился странно. Хмыкнул.
Пока разогревали вчерашнюю шурпу, во двор повылезли остальные. Сначала Варг, за ним Ирма с Зако. Только Альберт продолжал спать: ночью младший допоздна засиделся с Флейтистом. Но как ни жалко было, а будить его все-таки пришлось.
Увещевания не подействовали, на призыв просыпаться младший отреагировал вполне ожидаемо: залез в спальник с головой и свернулся в клубочек. Артур сгреб его в охапку вместе с одеялом, отнес к колодцу… по дороге Альберт заподозрил неладное, попытался сбежать, вырывался, укусил даже. Заодно и проснулся. И даже умылся добровольно. Без принуждения. Ну, почти. Ведро воды на голову, это разве принуждение? Это так, дисциплинарный момент.
– Кому шкуру отвезти, помнишь? – поинтересовался Флейтист, когда Артур седлал лошадей.
– Угу. – Змеиная чешуя оказалась тонкой и шелковистой, и заняла на удивление мало места.
Флейтист пригладил и без того аккуратно заплетенные в косу черные волосы, придирчиво оглядел сверкающий вьюк:
– Прикрыл бы чем-нибудь, а то люди всякие бывают. Решат, что золото…
– Много ты в людях смыслишь… – Но совету Артур, правда, внял: завернул свернутую шкуру в попону.
– Кое-что смыслю, – улыбнулся Флейтист. – Кстати, я вчера не сказал… у меня в подвалах опять беспорядок. Похоже, проявился очередной клад. – Сегодня глаза у него были светлые, прозрачные, почему-то оранжевые с горизонтальными щелями зрачков. – Ты командору своему передай, пусть людей пришлет. Только поскорее. Мне Змея выпускать надо, а то повадятся.
– Сколько того клада?
– Да, знаешь, накопилось за сотню лет. – Очень крупные зубы обнажились в дружелюбном оскале. – Лучше на паре подвод приезжать. Найдется у вас в хозяйстве?
– Поищем. – Артур сообразил наконец, что сегодня Флейтист прикидывался Козлоголовым. В общем, то же, что и вчера, только из других сказок.
– Не надоело?
– Машкерад! – В оранжевых глазах масляной пленкой разлилось удовлетворение. – Похож, да?
– Тебе зачем?
– А! Не знаю, – махнул рукой и преобразился в тонколицего, большеглазого, с прозрачными стрекозьими крыльями над худыми плечами. – Так лучше?
Артур только вздохнул.
– Скучно мне, – пожаловался Флейтист совсем другим голосом, чуть жеманным, медоточивым, с синеватым проблеском стали под толстым слоем патоки, – к людям уйду. Брошу все и уйду. Может, Бог твой и вправду меня примет?
– Крестить тебя никто не возьмется, – чуть жестче, чем хотелось бы, возразил Артур, – другую дорогу ищи.
– Ищу, – как-то на удивление серьезно кивнул Флейтист. – Я их уже три вижу. Одна – твоя. Вторая – Альберта. Третья – для всех. Ты только не промахнись, светлый рыцарь. Осталось-то немного совсем.
– О чем ты?
– Вот, – Флейтист протянул замшевый на легкой раме футляр с гитарой, – отдай Зако. – Радужные крылья затрепетали, пригоршнями разбрасывая солнечные блики, и хозяин Цитадели исчез в слепящей цветной россыпи.
Странный он был сегодня. Он вообще странный, но нынче как не в себе. Случилось что-то? Или случится? А клад – это хорошо. Надо командору сказать. Правда, он опять ругаться будет… Ох и сложная же штука – жизнь. Как ни поверни, все боком выходит.
День Гнева
… Золотая жила? Первое, что почувствовал Мастиф, выбравшись на поверхность, – это необыкновенно чистый, какой-то очень вкусный воздух. Он дышал и не мог надышаться, и с каждым вздохом словно искры бежали по жилам. Улыбнувшись, Мастиф развел руки и даже не удивился вспыхнувшей между ладоней вольтовой дуге.
Вот это, наверное, и имел в виду отчим, когда говорил о «вхождении в силу».
И никак не подумал полковник, хотя должен был бы, зная своих людей, что зависть во взгляде Иляса Фортуны была кристально-черной, не замутненной доброжелательностью.
Потом, позже, проведя соответствующую разведку, удалось выяснить, что черпать силу можно далеко не везде. Ее потоки огибали все сохранившееся после «прыжка» строения, а мегаполис на юге оказался и вовсе мертвым. Примерно тогда же поняли, что двигатель вырвал из естественного пространства огромный кусок суши. Почти миллион квадратных километров, окаймленный с севера неведомо откуда взявшимся горным хребтом, а с востока, запада и юга – непроходимыми болотами. И за горами, и за болотами не было тогда ничего. Большой мир – первый из Больших миров, с которым довелось столкнуться, проявился не сразу. А первое, и самое неожиданное открытие было сделано, когда в развернутый Красным Крестом лагерь стали поступать пострадавшие. Одна из спасательных машин явилась в сопровождении эскорта всадников, выглядевших так, словно они копировали костюмы из исторического фильма. Спрыгнув с коней, неожиданные гости вошли в лагерь, внимательно разглядывая технику, солдат, палатки с алыми крестами. Комендант вышел им навстречу, про себя ругательски ругая сумасшедших, устроивших костюмированные игры в районе, подлежавшем эвакуации. И не случись рядом полковника Гюнхельда, он не понял бы даже языка, на котором говорили приезжие. Одно слово, впрочем, было ясно и без перевода.
– Тамплиеры? – спросил незнакомец, для верности указывая пальцем на одну из палаток. И, не дожидаясь ответа, добавил:
– Нам нужна ваша помощь, святые братья…
Вот это, наверное, и имел в виду отчим, когда говорил о «вхождении в силу».
И никак не подумал полковник, хотя должен был бы, зная своих людей, что зависть во взгляде Иляса Фортуны была кристально-черной, не замутненной доброжелательностью.
Потом, позже, проведя соответствующую разведку, удалось выяснить, что черпать силу можно далеко не везде. Ее потоки огибали все сохранившееся после «прыжка» строения, а мегаполис на юге оказался и вовсе мертвым. Примерно тогда же поняли, что двигатель вырвал из естественного пространства огромный кусок суши. Почти миллион квадратных километров, окаймленный с севера неведомо откуда взявшимся горным хребтом, а с востока, запада и юга – непроходимыми болотами. И за горами, и за болотами не было тогда ничего. Большой мир – первый из Больших миров, с которым довелось столкнуться, проявился не сразу. А первое, и самое неожиданное открытие было сделано, когда в развернутый Красным Крестом лагерь стали поступать пострадавшие. Одна из спасательных машин явилась в сопровождении эскорта всадников, выглядевших так, словно они копировали костюмы из исторического фильма. Спрыгнув с коней, неожиданные гости вошли в лагерь, внимательно разглядывая технику, солдат, палатки с алыми крестами. Комендант вышел им навстречу, про себя ругательски ругая сумасшедших, устроивших костюмированные игры в районе, подлежавшем эвакуации. И не случись рядом полковника Гюнхельда, он не понял бы даже языка, на котором говорили приезжие. Одно слово, впрочем, было ясно и без перевода.
– Тамплиеры? – спросил незнакомец, для верности указывая пальцем на одну из палаток. И, не дожидаясь ответа, добавил:
– Нам нужна ваша помощь, святые братья…
ПРОГНИЛО ЧТО-ТО…
Флейтист сказал, что Тори старается как можно меньше бывать в Долине. Входит в силу. Учится жить по здешним законам. В человеческом мире ее со всех сторон подстерегают опасности, так что Тори предпочитает прятаться в каком-то из многочисленных «карманов», окружающих Долину.
Неоконченные фразы из неначатых песен.
Неподвижные рассветы в тумане дождя.
Гибнет мир, но, погибая, он беспечен и весел,
Он смеется и ликует, в никуда уходя.
Бесконечные разборки виноватых и правых,
Изначальное деленье на «своих» и «чужих».
Нескончаемые войны ради правды и славы,
Как остаток алкоголя в стакане души…
– Про «карманы» я не очень понял, – признался Альберт, – это что-то из пространственной физики. Ольжех в «кармане» живет, и Теневая Лакуна – тоже «карман». Оттуда нам Тори не достать, но учиться она может только здесь. Значит, приходит в Единую Землю. Может, ненадолго, но нам ведь много и не надо.
Артур выслушал младшего, не особо вникая. Дел, если честно, хватало и без заблудших демонов.
Демонов?
Не важно. Мужское или женское – тело Тори было мертвым. А с мертвецами разговор короткий – топором по башке, и вся недолга. Пусть даже в этот раз коротко не получилось.
… Просверки стали, метельный свист клинков; она билась так, как будто вела танец, стремительный и страшный, очень красивый танец…
Мертвое должно быть мертво.
… Две недели отпуска истекли, но сэр Герман велел не торопиться в Сегед. Приказал оставаться в Шопроне.
«Чем больше бойцов вы подготовите в столице, брат Артур, тем меньше будет срок епитимьи за пренебрежение делами ордена».
Вот всегда он так! А какое, скажите, пренебрежение делами, если Артур по дороге из Цитадели заехал в штаб и сделал подробнейший отчет обо всем, что успел узнать. О деревьях-людоедах в Златой роще, об оборотнях, что на самом деле люди и могут быть крещены, о Городе и Пустошах, хозяине Развалин, о кладах в подвалах Флейтиста, о предполагаемом гнезде интуитов. Мало, что ли?
Мало.
Сэру Герману всегда мало.
Артур предпочитал работать в поле, но командор здраво рассудил, что его рыцарь для особых поручений принесет куда больше пользы, занявшись подготовкой орденских бойцов. Артур занимался. А еще смотрел, слушал, не понимал и пока даже не пытался понять, что же такое происходит вокруг.
Ощущение неправильности появилось еще в тот день, когда он вернулся в Шопрон из Сегеда. Тогда восприятие было обострено молитвой и постом, шестое чувство уловило некий диссонанс в звучании обычной городской жизни… Сейчас уже можно было не прислушиваться.
Артуру не нравилось в Шопроне.
Ему не нравились чернецы ордена Пастырей, тут и там попадавшиеся на улицах. Не нравилась собственная неприязнь к ним, смешанная с радостью, похожей на ту, что охватывала при входе в храм. Монахи сгибались в почтительных поклонах, а казалось, прячут лица под клобуками и сверлят недобрыми, пронзительными взглядами, и душа вздрагивала, не умея разобраться в себе.
Ему не нравились Недремлющие, и раньше-то не друзья, а теперь и вовсе почти враги. Митрополит издал постановление, запрещающее рыцарям духовного и светского орденов вступать в какие бы то ни было пререкания, но что прикажете делать, если не рыцарь даже – простой гвардеец из уличного патруля, проходя мимо, толкает плечом?
Сразу в морду?
Артур так и сделал.
Недремлющие как ждали… а почему, собственно, «как»? Они ждали. Три дня пришлось провести в казармах, носа не показывая в городе. Вроде наказание отбывал за учиненное безобразие. Всего безобразия – пять человек патрульных. И не покалечил ведь никого, за что их калечить? Так, поучил легонько.
Артуру не нравились люди. Нет, нельзя сказать, чтобы совсем уж не нравились – люди они люди и есть. Просто с тех еще, с давних времен привык к почтительности и страху. А нынче… боялись, да, что есть, то есть. А вот почтения как-то поубавилось. Объяснение этому было, и само по себе объяснение Артура вполне устраивало. Защищать людей взялись пастыри, которые делали это куда эффектнее, чем тамплиеры.
Не мечом, но словом.
Без оружия, без крови, одной только святой верой своей черный монах мог прогнать любую тварь, близко подошедшую к человеческим домам. Если верить слухам, пастыри умели даже заговаривать житников. А уж духов страшнее в Долине не водилось.
Артуру всего однажды довелось видеть деревню, посещенную житником. Но запомнил он это, кажется, на всю жизнь. Деревня, где не было ни одного взрослого человека. Только дети.
Житник приходил к людям просто: кто-нибудь из детей в разгар лета подбирал на улице куколку, сплетенную из соломы. Обычную куклу. Ровным счетом ничего особенного. Только для малышни такая куколка была почему-то милее всех других – деревянных, тряпочных или опять же соломенных. Кто их поймет, детей? Они же в обычном камушке с дороги, если блеснет он сколом на солнышке, драгоценность видят.
Детишки, убивавшие всех…
Мир изрезан, исковеркан и изорван на части.
В подсознании вереница пограничных столбов.
Превратилось в обязательство понятие «счастье».
Обязательными стали доброта и любовь.
Можно сесть и ждать Мессию, можно плюнуть в распятье.
Можно в бой пойти за веру, потрясая мечом.
Превратился мир в лохмотья обветшалого платья.
Все погибнет, кроме нас, и только мы ни при чем.
Вот и с куклой так же. Играли с такой всей деревней – совсем мелюзга и детвора постарше. Строили для игрушки домик где-нибудь в своем тайном месте, носили туда цветы и кусочки хлеба. По осени, когда резали скот, у порога домика появлялись потроха и кусочки мяса. А в один из дней кто-нибудь притаскивал украденного цыпленка или кролика, или еще какую живность.
Чем уж житник очаровывал детей – это только детям и ведомо. Но они как должное принимали то, что игрушечный домишко становится все больше, что растет и кукла, что исчезают приношения. Они играли, у игры были правила, а правила, как известно, нужно выполнять. Это взрослые могут себе позволить пренебрегать ими же установленными законами. Дети – нет.
А житник, раз попробовав живую кровь, обретал силу. И дальше все случалось очень быстро.
Убитых, кстати, дети хоронили. По-своему. Закапывали на поле.
А профессор в житников не верил. Странный человек! Не верить можно в то, что проверить не получится. А житники – они ж настоящие.
– Ну перебили взрослых, а потом что?
Это он спросил, когда выслушал, что Артур Альберту рассказывал. Вот ведь хмырь ученый! Простых вещей не знает. Духи, они же не люди, они по-другому думают и не загадывают далеко. Это во-первых. А во-вторых, не зря мертвых на поле прикапывали. Не к зимней, так к весенней жатве вырастало там совсем не то, что сеяли.
Нет, Артур, понятно, не стал бы всего этого Фортуне объяснять, если бы младший не полюбопытствовал. А что вырастало – это видеть надо, словами не рассказать. Альберт привязался – пришлось нарисовать…
– Страсти-то какие! – хмыкнул профессор, на картинку поглядев. – Дети кукурузы. И как же вы с этим, юноша, боролись? Топором рубили?
– Пожгли, – честно ответил Артур.
– А детишек, конечно же, развезли по другим деревням. К добрым людям пристроили, я правильно понимаю?
Ну не дурак ли? Нет, не дурак. Странный просто. И противный.
– Сказал же – пожгли, – напомнил Артур. Профессор глубоко задумался и после этого день и еще полдня общения избегал. Что Артура вполне устраивало. А пастыри, по слухам, житников прогоняли. Наверное, они и вправду это умели. Артур и сам способен был крестом и молитвой отваживать нечисть и тварей. Да и сэр Герман, если б захотел, вполне мог обходиться без оружия.