Страница:
Уоррен улыбнулся.
– У меня нет вопросов.
– Отличная работа, – сказал Рик, когда Уоррен вернулся к столу защиты, а судья объявил перерыв, чтобы Мари могла оторваться от стенографа и расслабить руки.
Джонни Фей отозвала своих адвокатов в уединенное местечко в коридоре. На щеках ее горели малиновые пятна.
– Мне не нравится, какой оборот все это принимает!
– Вам следовало раньше рассказать нам о таких вещах, – сказал Уоррен.
– Да это же все ложь! – воскликнула Джонни Фей.
– И у вас не было никакой ссоры в далласском отеле “Анатоль”?
– Да нет же, черт побери!
– Вы ничего не говорили о Клайде, когда Лорна смотрела телевизор?
– Вы думаете, я сумасшедшая? Слушайте: эта Лорна – параноидная шизофреничка. Вы понимаете, в чем тут дело? Она меня терпеть не может. Все это она попросту сочинила!
Ни Уоррен, ни Рик не произнесли ни слова. Джонни Фей убежала в туалетную комнату, расположенную в конце коридора.
– Похоже, наша клиентка по уши в дерьме, – сказал Рик.
– Вполне заслуженно. Это ложь от начала до конца. Нам следовало ожидать этого.
– Что же заставляло нас думать, будто ее дело простое?
– Да. Даже моя Уби могла бы его выиграть, как ты говорил.
– Твоя собака действительно могла бы выиграть это дело, если бы все, что говорила нам наша клиентка, оказалось правдой.
– Правда, – сказал Уоррен, – это то, что меньше всего ей свойственно.
– Не паникуй! Возможно, ты имеешь не нее зуб из-за Куинтаны, но ты обязан ей помочь.
– Я сделаю все, что могу, – сердито буркнул Уоррен.
После короткого перерыва свидетельские показания давал Кеннет Андерхилл. Это был беспутный сын Шарон, мужчина лет сорока, нигде не работавший и ни к какой работе не способный, в чем он сам охотно признался. Он был наркоманом и находился на излечении. Кеннет заявил, что дважды оказывался свидетелем ссор между Клайдом Оттом и миз Баудро. Первая ссора случилась в ресторане “Анатоль”, где присутствовала и Лорна Джерард. Кеннет подробно пересказал все обстоятельства того ужина, причем рассказ его в основном совпал с рассказом сестры. Другая ссора произошла на Ривер-Оукс, он не смог вспомнить точно, что именно там говорилось, но миз Баудро явно вела себя оскорбительно по отношению к Клайду.
Когда Альтшулер отпустил свидетеля, Уоррен сказал:
– У защиты нет вопросов.
Джонни Фей тут же пнула его под столом в лодыжку, да так, что Уоррен начал ловить ртом воздух. Достаточно громко для того, чтобы это могли услышать присяжные и судья, Джонни Фей прошипела:
– Он лжет! Какого черта вы сидите?
Стиснув зубы и нагнувшись, чтобы потереть свою ушибленную ногу, Уоррен спокойно сказал:
– Больше никогда этого не делайте. Теперь слушайте меня. Нам, по-видимому, придется смириться с этим, но всякая ссора – это палка о двух концах. Клайд провоцировал вас. Вы провоцировали его. Поняли?
– А ты провоцируешь меня. Понял?
Уоррен улыбнулся так, чтобы среди присяжных это заметили.
– Теперь заткнитесь, к чертовой матери, – сказал он. – Если вы еще раз меня пнете, я вообще уйду из зала.
На закате дня на место свидетеля обвинения поднялся доктор Гордон Баттерфилд. В намерения Альтшулера входило приглушить спорный вопрос об угрозе, высказанной Клайдом в хьюстонском “Рэкит-клаб”.
– Итак, после того, как миз Баудро выплеснула вино, доктор Отт заявил: “Ты – сука, я с удовольствием убил бы тебя за это!” – что, по вашему твердому убеждению, не было сказано в буквальном смысле?
– Абсолютно нет, и у моей жены создалось точно такое же впечатление. Клайд сразу же после этого успокоился.
– Доктор Баттерфилд, как бы вы охарактеризовали доктора Отта?
– Трудолюбивый, жизнелюбивый, общительный человек. Лояльный, благородный и забавный. Вспыльчивый, но вместе с тем и отходчивый.
Альтшулер отпустил свидетеля.
– Всего один-два вопроса, – непринужденно сказал Уоррен. – Доктор Баттерфилд, “жизнелюбивый” – помимо всего прочего означает и любящий выпить?
– В каком-то смысле да.
– Компанейский?
– Да, думаю, что так.
– Сексуально неразборчивый?
– Можно сказать и это.
– “Вспыльчивый” – означает, что он легко выходил из себя, правильно?
– Да, но…
Уоррен перебил его:
– Вы уже ответили. А выйти из себя – это означает чрезмерно разгневаться и раскричаться, не так ли?
– Полагаю, так.
– Скажите, по вашим сведениям, имел доктор Отт стойкую привычку к кокаину?
Баттерфилд свирепо посмотрел на адвоката, и щеки его залились краской.
– Вы знаете мой ответ на это. Я уже говорил вам, когда вы приходили ко мне домой. Он был врач!
– То есть, вы хотите сказать нам, доктор Баттерфилд, что абсолютно невозможно, чтобы врач был кокаинистом?
– Такое случается весьма редко.
– У меня больше нет вопросов, – сказал Уоррен.
Судья Бингем постучал своим молоточком и объявил перерыв до девяти часов утра следующего дня. Когда все поднялись и присяжные начали покидать зал, Рик повернулся к Уоррену:
– Ты держался отлично.
Джонни Фей с горделивым любопытством разглядывала каждого из проходивших мимо присяжных. Когда она обернулась к своим адвокатам, надменная маска на ее лице сменилась выражением ярости.
– Ну что, счастливая парочка навозных лепешек? Вы же знаете, что Клайд нюхал кокаин, и у вас попросту не хватило ума, чтобы заставить его крепкозадого приятеля признать это. Вы позволили Кену – этому проклятому наркоману – болтать, что ему вздумается, – она презрительно усмехнулась – “У меня больше нет вопросов к чертову свидетелю”. На такое большое дело я могла бы пригласить любого адвоката в городе, а вместо этого я связалась с двумя такими ходячими клизмами, как вы! Две невинности! Одна при первой же возможности смывается на свой ипподром, а другая пускает слюни в пиво из-за того, что от него ушла жена, которую я теперь хорошо понимаю. Вы даже не задали этому тупице-отпечаточнику ни одного вопроса! Уж не заключили ли вы сделку с обвинителем? Это не суд, а какой-то фарс – дурацкое, беззаконное судилище! Думаю, мне все-таки придется побеседовать с судьей.
– Я не уверен, что он изъявит желание вас выслушать, – сказал Рик. – Теперь постарайтесь успокоиться.
– Успокоиться? А я спокойна! Я чуть не наложила от страха.
– Ну, этого вам делать не следовало, – сказал Уоррен. – Мы еще не рассказали свою часть этой истории. У нас есть еще ваше выступление. Как же мы можем проиграть?
– Мне не хотелось, чтобы ты думал, будто я забыл о тебе, – сказал Уоррен Гектору.
Гектор, сидевший за стальной решеткой, выглядел вялым и уставшим. Он сообщил, что плохо спит по ночам. Кровать у него комковатая и провисла в середине. Все бока у него болят. Один из двух приятелей Гектора по тюрьме, парень из Матамороса, только что был приговорен к двадцати годам за контрабанду наркотиков и переведен в Хантсвилл отбывать свой срок. Другой приятель из Мехико, который ожидал приговора по делу о непредумышленном убийстве и который вместе с Гектором мыл на кухне посуду, постоянно носит ему подарки: то зубную пасту, то брусок мыла “Айвэри”, то сигареты. И он всегда расспрашивает Гектора о его деле.
– Ты думаешь, он доносчик? – спросил Уоррен.
– Я не знаю. Я считал его своим другом. Теперь не знаю.
Вид у Гектора был такой, словно он вот-вот расплачется.
– Не разговаривай с ним. Я понимаю, что это жестоко, но иначе нельзя. Есть у тебя какие-нибудь вести от жены?
– В последнее время нет. – Он не писал Франциске, что попал в беду. Не хотел, чтобы она волновалась.
– Могу я для тебя что-то сделать?
Гектор покачал головой.
– Я нашел твоих друзей, Педро и Армандо. Они не могут навестить тебя, потому что должны показать документы, и еще они боятся, что их схватит иммиграционная служба. Но они передают тебе привет, большое abrazo[38]. Они будут свидетельствовать в твою защиту. Скажут, что у тебя не было пистолета.
Уоррен промолчал о том, что Педро и Армандо также занимаются поисками человека по имени Джим. Если они действительно этим занимаются.
– Я все думаю, – сказал Гектор. – Я разговаривал со своим другом из Мехико и с некоторыми другими парнями. Они говорят, что это плохо – выйти на суд. Суд может вынести смертный приговор. Я думаю, что, скорее всего, так и случится. Они нехорошо смотрят на меня. Мой друг говорит, что исправительная колония так переполнена, что в ближайшие годы они сократят всем сроки на una tercera[39]. На треть. Так что, может быть, мне нужно было сделать то, о чем вы говорили раньше.
– Что сделать, Гектор?
– Сказать, что это я убил. Пойти на сорок лет в тюрьму. Выйти оттуда раньше на una tercera.
Уоррен знал: Гектор понял лишь немногое из того, что произошло в суде при допросе Шивы Сингх. Он смотрел на присяжных. И слушал тюремных адвокатов.
– Гектор, такой выбор есть у тебя всегда. Сделать это никогда не поздно, до тех пор, пока присяжные не удалятся из судебного зала для вынесения приговора. Но не бойся ты так! Мы можем выиграть процесс. Ты сможешь вернуться домой, в Эль-Пальмито.
– Я боюсь, – сказал Гектор.
Даже лучше, если он будет бояться, подумал Уоррен. Это его жизнь подвергается риску, его годы поставлены на карту. К тому же, оставалась проблема, связанная с тем, что все-таки именно в его руке находился тогда пистолет, оружие убийства. Ничто не сотрет этого из памяти присяжных. Уоррен почувствовал неожиданную слабость в сердце. Он призвал на помощь все свое мужество и сказал:
– Не волнуйся! Верь в меня!
Уоррен покинул тюрьму с противоречивым чувством. Для Гектора, сознавал он, я обязан сделать все, и я постоянно спрашиваю себя: достаточно ли я делаю? Но не для Джонни Фей. Покопавшись в собственной памяти, Уоррен увидел себя стоящим перед судьей Паркер после своего фиаско с Фриром. Предполагается, что мы должны делать все возможное, чтобы помочь нашим клиентам. Даже если они продавали кокаин детям.
“Я делаю все, что могу”, – сказал Уоррен Рику. Но так ли было в действительности? Он хотел исполнить свой долг, хотел триумфа, победы в судебном процессе. Поражение не разрушило бы его жизни, но оно отбросило бы его туда, откуда он начал. Однако какая-то, не поддающаяся контролю разума, часть Уоррена мечтала, чтобы Джонни Фей была признана виновной. Теперь он окончательно убедился, что ее утверждение о самообороне было ложью: либо она хладнокровно спланировала убийство Клайда Отта, либо застрелила его вгорячах, а затем со спокойным коварством рассчитала, как лучше всего принять на себя личину невиновности. По мнению Уоррена, Джонни Фей была виновна. И она обязана была заплатить за это. Сесть в тюрьму на всю жизнь. Да черт с тобой, проклятая барракуда! – думал он. Если ты выйдешь из суда свободной, а Гектор отправится на смерть, я сам с радостью прикончу тебя. Уоррен почувствовал себя моряком, выброшенным после кораблекрушения на остров Сомнения. Он сам хотел этого. Он сделал свой выбор. Безумие, снова подумал он, настоящее бузумие. Так потерпевший крушение моряк постепенно слепнет, глядя на медный диск солнца.
Если душа моя так раздвоена, если я до такой степени ненавижу Джонни Фей, то как же я могу ради нее делать все, на что только способен?
Но ведь это и значило быть адвокатом.
21
– У меня нет вопросов.
– Отличная работа, – сказал Рик, когда Уоррен вернулся к столу защиты, а судья объявил перерыв, чтобы Мари могла оторваться от стенографа и расслабить руки.
Джонни Фей отозвала своих адвокатов в уединенное местечко в коридоре. На щеках ее горели малиновые пятна.
– Мне не нравится, какой оборот все это принимает!
– Вам следовало раньше рассказать нам о таких вещах, – сказал Уоррен.
– Да это же все ложь! – воскликнула Джонни Фей.
– И у вас не было никакой ссоры в далласском отеле “Анатоль”?
– Да нет же, черт побери!
– Вы ничего не говорили о Клайде, когда Лорна смотрела телевизор?
– Вы думаете, я сумасшедшая? Слушайте: эта Лорна – параноидная шизофреничка. Вы понимаете, в чем тут дело? Она меня терпеть не может. Все это она попросту сочинила!
Ни Уоррен, ни Рик не произнесли ни слова. Джонни Фей убежала в туалетную комнату, расположенную в конце коридора.
– Похоже, наша клиентка по уши в дерьме, – сказал Рик.
– Вполне заслуженно. Это ложь от начала до конца. Нам следовало ожидать этого.
– Что же заставляло нас думать, будто ее дело простое?
– Да. Даже моя Уби могла бы его выиграть, как ты говорил.
– Твоя собака действительно могла бы выиграть это дело, если бы все, что говорила нам наша клиентка, оказалось правдой.
– Правда, – сказал Уоррен, – это то, что меньше всего ей свойственно.
– Не паникуй! Возможно, ты имеешь не нее зуб из-за Куинтаны, но ты обязан ей помочь.
– Я сделаю все, что могу, – сердито буркнул Уоррен.
После короткого перерыва свидетельские показания давал Кеннет Андерхилл. Это был беспутный сын Шарон, мужчина лет сорока, нигде не работавший и ни к какой работе не способный, в чем он сам охотно признался. Он был наркоманом и находился на излечении. Кеннет заявил, что дважды оказывался свидетелем ссор между Клайдом Оттом и миз Баудро. Первая ссора случилась в ресторане “Анатоль”, где присутствовала и Лорна Джерард. Кеннет подробно пересказал все обстоятельства того ужина, причем рассказ его в основном совпал с рассказом сестры. Другая ссора произошла на Ривер-Оукс, он не смог вспомнить точно, что именно там говорилось, но миз Баудро явно вела себя оскорбительно по отношению к Клайду.
Когда Альтшулер отпустил свидетеля, Уоррен сказал:
– У защиты нет вопросов.
Джонни Фей тут же пнула его под столом в лодыжку, да так, что Уоррен начал ловить ртом воздух. Достаточно громко для того, чтобы это могли услышать присяжные и судья, Джонни Фей прошипела:
– Он лжет! Какого черта вы сидите?
Стиснув зубы и нагнувшись, чтобы потереть свою ушибленную ногу, Уоррен спокойно сказал:
– Больше никогда этого не делайте. Теперь слушайте меня. Нам, по-видимому, придется смириться с этим, но всякая ссора – это палка о двух концах. Клайд провоцировал вас. Вы провоцировали его. Поняли?
– А ты провоцируешь меня. Понял?
Уоррен улыбнулся так, чтобы среди присяжных это заметили.
– Теперь заткнитесь, к чертовой матери, – сказал он. – Если вы еще раз меня пнете, я вообще уйду из зала.
На закате дня на место свидетеля обвинения поднялся доктор Гордон Баттерфилд. В намерения Альтшулера входило приглушить спорный вопрос об угрозе, высказанной Клайдом в хьюстонском “Рэкит-клаб”.
– Итак, после того, как миз Баудро выплеснула вино, доктор Отт заявил: “Ты – сука, я с удовольствием убил бы тебя за это!” – что, по вашему твердому убеждению, не было сказано в буквальном смысле?
– Абсолютно нет, и у моей жены создалось точно такое же впечатление. Клайд сразу же после этого успокоился.
– Доктор Баттерфилд, как бы вы охарактеризовали доктора Отта?
– Трудолюбивый, жизнелюбивый, общительный человек. Лояльный, благородный и забавный. Вспыльчивый, но вместе с тем и отходчивый.
Альтшулер отпустил свидетеля.
– Всего один-два вопроса, – непринужденно сказал Уоррен. – Доктор Баттерфилд, “жизнелюбивый” – помимо всего прочего означает и любящий выпить?
– В каком-то смысле да.
– Компанейский?
– Да, думаю, что так.
– Сексуально неразборчивый?
– Можно сказать и это.
– “Вспыльчивый” – означает, что он легко выходил из себя, правильно?
– Да, но…
Уоррен перебил его:
– Вы уже ответили. А выйти из себя – это означает чрезмерно разгневаться и раскричаться, не так ли?
– Полагаю, так.
– Скажите, по вашим сведениям, имел доктор Отт стойкую привычку к кокаину?
Баттерфилд свирепо посмотрел на адвоката, и щеки его залились краской.
– Вы знаете мой ответ на это. Я уже говорил вам, когда вы приходили ко мне домой. Он был врач!
– То есть, вы хотите сказать нам, доктор Баттерфилд, что абсолютно невозможно, чтобы врач был кокаинистом?
– Такое случается весьма редко.
– У меня больше нет вопросов, – сказал Уоррен.
Судья Бингем постучал своим молоточком и объявил перерыв до девяти часов утра следующего дня. Когда все поднялись и присяжные начали покидать зал, Рик повернулся к Уоррену:
– Ты держался отлично.
Джонни Фей с горделивым любопытством разглядывала каждого из проходивших мимо присяжных. Когда она обернулась к своим адвокатам, надменная маска на ее лице сменилась выражением ярости.
– Ну что, счастливая парочка навозных лепешек? Вы же знаете, что Клайд нюхал кокаин, и у вас попросту не хватило ума, чтобы заставить его крепкозадого приятеля признать это. Вы позволили Кену – этому проклятому наркоману – болтать, что ему вздумается, – она презрительно усмехнулась – “У меня больше нет вопросов к чертову свидетелю”. На такое большое дело я могла бы пригласить любого адвоката в городе, а вместо этого я связалась с двумя такими ходячими клизмами, как вы! Две невинности! Одна при первой же возможности смывается на свой ипподром, а другая пускает слюни в пиво из-за того, что от него ушла жена, которую я теперь хорошо понимаю. Вы даже не задали этому тупице-отпечаточнику ни одного вопроса! Уж не заключили ли вы сделку с обвинителем? Это не суд, а какой-то фарс – дурацкое, беззаконное судилище! Думаю, мне все-таки придется побеседовать с судьей.
– Я не уверен, что он изъявит желание вас выслушать, – сказал Рик. – Теперь постарайтесь успокоиться.
– Успокоиться? А я спокойна! Я чуть не наложила от страха.
– Ну, этого вам делать не следовало, – сказал Уоррен. – Мы еще не рассказали свою часть этой истории. У нас есть еще ваше выступление. Как же мы можем проиграть?
* * *
После того, как Джонни Фей и Рик ушли, Уоррен устало побрел по туннелю к зданию тюрьмы, чтобы навестить Гектора Куинтану. Он прихватил с собой испаноязычную газету и дешевую книжку с рассказами Гарсиа Маркеса.– Мне не хотелось, чтобы ты думал, будто я забыл о тебе, – сказал Уоррен Гектору.
Гектор, сидевший за стальной решеткой, выглядел вялым и уставшим. Он сообщил, что плохо спит по ночам. Кровать у него комковатая и провисла в середине. Все бока у него болят. Один из двух приятелей Гектора по тюрьме, парень из Матамороса, только что был приговорен к двадцати годам за контрабанду наркотиков и переведен в Хантсвилл отбывать свой срок. Другой приятель из Мехико, который ожидал приговора по делу о непредумышленном убийстве и который вместе с Гектором мыл на кухне посуду, постоянно носит ему подарки: то зубную пасту, то брусок мыла “Айвэри”, то сигареты. И он всегда расспрашивает Гектора о его деле.
– Ты думаешь, он доносчик? – спросил Уоррен.
– Я не знаю. Я считал его своим другом. Теперь не знаю.
Вид у Гектора был такой, словно он вот-вот расплачется.
– Не разговаривай с ним. Я понимаю, что это жестоко, но иначе нельзя. Есть у тебя какие-нибудь вести от жены?
– В последнее время нет. – Он не писал Франциске, что попал в беду. Не хотел, чтобы она волновалась.
– Могу я для тебя что-то сделать?
Гектор покачал головой.
– Я нашел твоих друзей, Педро и Армандо. Они не могут навестить тебя, потому что должны показать документы, и еще они боятся, что их схватит иммиграционная служба. Но они передают тебе привет, большое abrazo[38]. Они будут свидетельствовать в твою защиту. Скажут, что у тебя не было пистолета.
Уоррен промолчал о том, что Педро и Армандо также занимаются поисками человека по имени Джим. Если они действительно этим занимаются.
– Я все думаю, – сказал Гектор. – Я разговаривал со своим другом из Мехико и с некоторыми другими парнями. Они говорят, что это плохо – выйти на суд. Суд может вынести смертный приговор. Я думаю, что, скорее всего, так и случится. Они нехорошо смотрят на меня. Мой друг говорит, что исправительная колония так переполнена, что в ближайшие годы они сократят всем сроки на una tercera[39]. На треть. Так что, может быть, мне нужно было сделать то, о чем вы говорили раньше.
– Что сделать, Гектор?
– Сказать, что это я убил. Пойти на сорок лет в тюрьму. Выйти оттуда раньше на una tercera.
Уоррен знал: Гектор понял лишь немногое из того, что произошло в суде при допросе Шивы Сингх. Он смотрел на присяжных. И слушал тюремных адвокатов.
– Гектор, такой выбор есть у тебя всегда. Сделать это никогда не поздно, до тех пор, пока присяжные не удалятся из судебного зала для вынесения приговора. Но не бойся ты так! Мы можем выиграть процесс. Ты сможешь вернуться домой, в Эль-Пальмито.
– Я боюсь, – сказал Гектор.
Даже лучше, если он будет бояться, подумал Уоррен. Это его жизнь подвергается риску, его годы поставлены на карту. К тому же, оставалась проблема, связанная с тем, что все-таки именно в его руке находился тогда пистолет, оружие убийства. Ничто не сотрет этого из памяти присяжных. Уоррен почувствовал неожиданную слабость в сердце. Он призвал на помощь все свое мужество и сказал:
– Не волнуйся! Верь в меня!
Уоррен покинул тюрьму с противоречивым чувством. Для Гектора, сознавал он, я обязан сделать все, и я постоянно спрашиваю себя: достаточно ли я делаю? Но не для Джонни Фей. Покопавшись в собственной памяти, Уоррен увидел себя стоящим перед судьей Паркер после своего фиаско с Фриром. Предполагается, что мы должны делать все возможное, чтобы помочь нашим клиентам. Даже если они продавали кокаин детям.
“Я делаю все, что могу”, – сказал Уоррен Рику. Но так ли было в действительности? Он хотел исполнить свой долг, хотел триумфа, победы в судебном процессе. Поражение не разрушило бы его жизни, но оно отбросило бы его туда, откуда он начал. Однако какая-то, не поддающаяся контролю разума, часть Уоррена мечтала, чтобы Джонни Фей была признана виновной. Теперь он окончательно убедился, что ее утверждение о самообороне было ложью: либо она хладнокровно спланировала убийство Клайда Отта, либо застрелила его вгорячах, а затем со спокойным коварством рассчитала, как лучше всего принять на себя личину невиновности. По мнению Уоррена, Джонни Фей была виновна. И она обязана была заплатить за это. Сесть в тюрьму на всю жизнь. Да черт с тобой, проклятая барракуда! – думал он. Если ты выйдешь из суда свободной, а Гектор отправится на смерть, я сам с радостью прикончу тебя. Уоррен почувствовал себя моряком, выброшенным после кораблекрушения на остров Сомнения. Он сам хотел этого. Он сделал свой выбор. Безумие, снова подумал он, настоящее бузумие. Так потерпевший крушение моряк постепенно слепнет, глядя на медный диск солнца.
Если душа моя так раздвоена, если я до такой степени ненавижу Джонни Фей, то как же я могу ради нее делать все, на что только способен?
Но ведь это и значило быть адвокатом.
21
Утренние газеты пестрели заголовками по поводу событий минувшего судебного дня: “Свидетель по делу об убийстве доктора Отта подробно рассказывает о том, как обвиняемая угрожала своей будущей жертве”. Под репортажем была помещена фотография Джонни Фей, покидающей зал суда вместе со своими адвокатами. Изящная в своем сером чесучевом костюме, Джонни Фей улыбалась в камеру такой лучезарной улыбкой, словно суд только что вынес ей оправдательный приговор.
Прошлым вечером в своем номере в “Рейвендейле” Уоррен смотрел новости по каналу местного отделения Си-би-эс. Затем он переключил телевизор на 26-й канал, чтобы послушать мнение независимой телекомпании, и застал конец репортажа из зала суда. Джонни Фей снова улыбалась, немного склонив при этом голову, словно празднуя скромную победу. Выражение же лица самого Уоррена, пробиравшегося сквозь ряды микрофонов, говорило лишь о его равнодушном приятии всего происходящего. В лице Рика тоже не было обычной оживленности. Мы оба выглядим так, будто отдали все в руки culo, подумал Уоррен. Да мы, собственно говоря, так и сделали.
Голос Чарм за кадром бесстрастно произнес:
– Обвинение, представляемое помощником окружного прокурора Бобом Альтшулером, завтра продолжит свою работу, а затем придет день защиты или столько дней, сколько для этого потребуется. Главный адвокат Джонни Фей Баудро Уоррен Блакборн по-прежнему воздерживается от комментариев по вопросу о том, займет или нет подсудимая место свидетеля.
В хорошо знакомой Уоррену рамке-заставке появилось лицо Чарм. Выглядит отлично, подумал он.
– Однако в юридических кругах говорят, что Джонни Фей Баудро должна выступить с показаниями после заявления защиты, что убийство совершено в целях самообороны. Завтра в пять часов смотрите на нашем канале специальный выпуск “Независимых новостей”…
В одиннадцать часов в дверь ввалились Педро и Армандо (Уоррен отдал им запасной ключ от номера). Педро доложил, что они болтались вокруг миссии с раннего вечера. Человек, которого они знали под именем Джим, еще не появлялся.
– Что у нас есть покушать?
Уоррен сказал:
– Посмотрите в холодильнике, а нет – так закусочная за углом.
Он протянул Педро двадцатидолларовую бумажку.
– А завтра окажите мне любезность и отправляйтесь в миссию с утра. Оставайтесь там до полуночи. Даже позже, если это понадобится. Найдите того парня! Позвоните мне ближе к вечеру или оставьте информацию на автоответчике. Я хочу знать, как идут у вас дела.
– После полуночи автобусы уже не ходят, – объяснил Педро.
– Возьмите такси на обратный путь. Я заплачу.
В номере был страшный беспорядок. Пепельницы переполнены. В раковине громоздились грязные тарелки, на полу в ванной валялись скомканные полотенца, на кофейном столике были брошены две пустые упаковки от “Карта-Бланка”, и стопка видеокассет высилась на телевизоре.
– И поддерживайте чистоту в этом чертовом номере, – проворчал Уоррен.
Он уехал ночевать в дом Мари.
Уоррен сверился со своей копией списка свидетелей и с порядком очередности их выступлений, где напротив почтового адреса ресторана “Гасиенда” стояли три испанские фамилии. Хуртадо был метрдотелем, второй, Даниель Виллариэл, – официантом. Третий, Луис Санчес, без сомнения, – одним из музыкантов.
Хуртадо нарисовал суду общую картину: ужин при свечах, музыка мариачи, ссорящаяся парочка и “фроузн маргаритас”. Много “маргаритас”. Четыре “маргаритас” перед ужином, в баре. Еще шесть во время ужина. Свидетель предъявил счет из ресторана, и Альтшулер присоединил это к вещественным доказательствам.
– Это крепкий напиток, по вашему мнению? – спросил обвинитель.
– “Маргаритас” – очень крепкий. Никак не для детей.
– У меня нет больше вопросов.
– У меня тоже нет, – сказал Уоррен.
Луис Санчес принял присягу и устроился в деревянном кресле. Он не был одним из тех музыкантов, с которыми Уоррен беседовал во время своего визита в “Гасиенду”. Это был тощий, серьезный, рябой человек лет сорока.
А ведь я проворонил его, с досадой подумал Уоррен. Черт побери!
Санчес, как выяснилось, был барменом. Он вспомнил доктора Отта, который, по-видимому, был уже под хмельком, когда вошел в ресторан и выпил “три-по-четверти-маргаритас”, поданные ему Санчесом. Доктор и леди, которая была с ним, ссорились. Она ругалась на доктора.
– А вы не помните, какими именно словами она ругалась? – спросил Альтшулер.
– Я не могу повторить их здесь.
– Можете, мистер Санчес. Это разрешается. Все мы здесь взрослые. Это зал суда, и мы хотим знать правду.
– “Коксакер”, – сказал бармен. – И “глупый сукин сын”.
– Это все? – вежливо поинтересовался Альтшулер.
– Она еще постоянно повторяла: “Ты лгал мне”. Она была очень сердита.
– Лгал что именно? Она не сказала?
– Я не слышал.
“И вы тоже оскорбляли его?” – спросил когда-то Уоррен у Джонни Фей. – “Нет. Я сидела с закрытым ртом и слушала”.
Пришла очередь Уоррена. Он совершенно не был готов к опросу, но путь и без того был ясен.
– Мистер Санчес, – сказал Уоррен, – вы были единственным служащим в баре в тот вечер, когда там появились доктор Отт и миз Баудро?
– Да.
– Вы опытный бармен?
– Да.
Впервые за все это время Санчес улыбнулся.
– Вы знаете, как готовятся все эти напитки? Все эти фантастические “фроузн маргаритас”, “виски-саурз”, “пина-коладас” и тому подобное?
– Естественно, сэр. – Санчес немного задрал подбородок.
– Сколько посетителей было в вашем баре, скажем, между девятью и половиной десятого, когда там находились доктор Отт и миз Баудро?
– Много. Десять, двенадцать. Точнее я не могу сказать.
– Вы готовили разнообразные напитки и одновременно обслуживали всех этих десять или двенадцать посетителей?
– Конечно.
– Вы действительно способны делать это?
– Разумеется.
– И вам приходилось бегать взад-вперед между клиентами, чтобы принимать новые заказы, успевая при этом разносить старые, не так ли?
– Да.
– Словом, вы не все время смотрели на доктора Отта и миз Баудро, верно?
– Нет, конечно.
– Вы слушаете все частные разговоры, которые ведут между собой ваши клиенты?
– Конечно, нет.
– Вы очень заняты, не правда ли?
– Это правда.
– И, конечно, вы не могли слышать доктора Отта и миз Баудро все время, пока они разговаривали, так ведь?
– Да. Это так.
– И, тем не менее, вы слышали спор, происходивший между ними?
– Да.
– Но вы не станете утверждать, что слышали все до единого слова в этом споре, не так ли?
– Такого я не могу сказать. В баре всегда шумно.
– Следовательно, если доктор Отт обругал миз Баудро или как-то оскорбил ее, перед тем, как она его выругала, вы могли этого и не слышать, – разве это не факт?
– Это вполне возможно, – сказал Санчес.
– Скажите, много ли споров довелось вам услышать в баре за время вашей работы в качестве бармена?
– Много.
– А слышали вы когда-нибудь, чтобы какой-то человек ругался сам с собой?
– Я не понимаю.
– Снимаю вопрос. Сколько людей необходимо для того, чтобы спор состоялся?
– Два человека, – ответил Санчес.
– У меня больше нет вопросов.
Место свидетеля занял Даниель Виллариэл, официант. Он сказал Альтшулеру, что подал за тот стол шесть “маргаритас” – три для джентльмена и три для леди. Заказ делала леди. Но она, как заметил официант, выпила только один из своих бокалов. Другие она передала через стол джентльмену.
– И он выпил их?
– Я не видел, как он их пил, но все пустые бокалы стояли именно перед ним.
– А что же все это время пила леди?
– Много воды. Мне пришлось наполнять ее бокал дважды.
Уоррен взглянул на присяжных и только сейчас понял, как умно Альтшулер подобрал их. У всех женщин-присяжных был чопорный, официальный вид. Они, должно быть, заключили, что семь или восемь “маргаритас” отправили бы любого человека под стол или, по крайней мере, заставили бы его голову закружиться. Трудно, разумеется, было бы представить такого человека способным перегородить выход из восемнадцатифутового вестибюля женщине, которая была на десять лет моложе, на сотню фунтов легче и вполне контролировала себя.
Лицо Джонни Фей было таким же безжизненным, как и деревянная поверхность стола, на который она поставила свои локти. Рик прошептал на ухо Уоррену:
– Нас громят. Не делай никакого перекрестного допроса этому парню. Будет только хуже.
– Я обязан попытаться, – возразил Уоррен. Он попросил официанта:
– Пожалуйста, опишите нам доктора Отта.
– Крупный мужчина. Густые волосы, тронутые сединой. Красные щеки.
– Он давал хорошие чаевые?
– О да!
– Следовательно, вы обслуживали его и раньше?
– Да.
– Он всегда пил очень помногу, не так ли?
– Да.
– Скажите, а выпив, он никогда не падал, не спотыкался?
– Нет.
– Не становилась ли его речь бессвязной? Случалось ли ему говорить так, что вы не в состоянии были его понять?
– Нет.
– Не замечали ли вы, что крупные люди, регулярно потребляющие крепкие напитки, меньше подвержены опьянению, чем остальные?
– Заявляю протест, – перебил Альтшулер. – Призыв свидетеля к высказыванию предположения.
– Протест поддержан.
– У меня больше нет вопросов, – сказал Уоррен.
Альтшулер вызвал последнего свидетеля обвинения – Гарри Т. Морза. Средних лет мужчина с поредевшими волосами и крючковатым носом, Морз отрекомендовался как помощник управляющего учебного полигона “Американский Запад”, расположенного в семи милях к северу от города. Помимо обучения стрельбе, там торговали оружием и боеприпасами.
Морз принес с собою стопку бумаг, перетянутых резинкой, и Уоррен долго ломал голову, что бы там могло быть.
– Видите ли вы в этом зале кого-нибудь из тех, кто приезжал к вам в “Американский Запад”, мистер Морз? Кроме меня, разумеется, приезжавшего вас интервьюировать.
– Да, двоих людей. Ту женщину в сером костюме, которая сидит вон там. – Он указал на Джонни Фей Баудро. – И еще судью.
Судья Бингем похлопал себя ладонью по коричневому морщинистому лбу. Он носил на поясе “Сэтэди-Найт-Спешл” 38-го калибра. Несколько раз судье угрожали осужденные им уголовники, а однажды перед входом в церковь кто-то кинул в него нож.
– Ну, про судью мы говорить не будем, – улыбнулся Альтшулер. – Мы сосредоточим внимание на леди в сером костюме. Почему вы так уверены, что это именно та женщина, которую вы видели в “Американском Западе”?
– Протест в связи с тем, что данный вопрос не имеет отношения к слушаемому делу, – с отчаянием произнес Уоррен.
Он вспомнил, как спрашивал Джонни Фей, случалось ли ей практиковаться в стрельбе из пистолета. “Только однажды, пять лет назад, когда я купила его. Я даже не думаю, что мне удалось попасть в мишень больше двух-трех раз”. Уоррен как чувствовал, что это может быть опровергнуто.
– Протест отклоняется. Вы можете отвечать, сэр.
– Красивая леди, – сказал Морз. – Из тех, что надолго запоминаются.
Далее он сообщил, что, по меньшей мере, дважды видел ее практикующейся в стрельбе из пистолета.
– Вы не обратили внимания, пистолетами какой системы она пользовалась?
– У нее их было три. “Даймондбэк-кольт” 32-го калибра, еще кольт 45-го калибра с ручкой из слоновой кости и, похоже, полуавтоматический пистолет 22-го калибра.
Сердце в груди Уоррена забилось чуть быстрее. Он подался вперед, внимательно прислушиваясь и борясь с желанием взглянуть на Джонни Фей.
– Три?! – Альтшулер в притворном изумлении приоткрыл рот.
– Да, сэр.
– Как же вам удалось так хорошо запомнить эти три пистолета, мистер Морз?
– Она выкладывала их на стойку, когда регистрировалась для стрельбы. Вот я их и приметил. К нам ездят не так уж много леди, и раньше я не встречал ни одной с тремя пистолетами сразу.
– Когда все это происходило?
– В первый раз, может быть, год или около того назад. А в последний – совсем недавно.
– Не могли бы вы более точно указать время?
– К сожалению, нет. Мне кажется, в апреле или в мае.
– Без “кажется”. Подумайте. Когда вы видели ее в последний раз?
– В конце апреля. Может быть, в начале мая.
Джонни Фей сунула Уоррену записку: “Делайте же что-нибудь!”
Не отрывая глаз от присяжных, Уоррен подписал под ее словами: “Ничего сделать нельзя. Пока нельзя”. Альтшулер спросил:
– Мистер Морз, вы захватили с собою в суд ваши регистрационные листы за последние восемнадцать месяцев? Я имею в виду те имена и адреса, которые называют вам люди, приезжающие попрактиковаться в “Американский Запад”.
Морз передал ему толстый бумажный сверток, перетянутый резинкой, и это было приобщено к делу в качестве вещественного доказательства, представленного обвиняющей стороной.
– Скажите, мистер Морз, ведь мы с вами дважды просматривали эти регистрационные документы? И каждый раз отдельно друг от друга?
– Безусловно, это так, – ответил Морз.
– Фигурирует ли где-нибудь в этих списках имя Джонни Фей Баудро?
– Нет, сэр. И мы очень тщательно его искали.
– Можете вы дать какие-то объяснения этому, мистер Морз?
– Да. Я каждый раз видел, как она расписывалась. Так что она, по-видимому, использовала вымышленное имя.
Уоррен заявил протест по поводу неуместности задаваемых вопросов. Протест отклонили.
– Еще всего лишь несколько вопросов, мистер Морз, и затем вы можете возвращаться в “Американский Запад”.
Альтшулер подошел к ложе присяжных, положил одну руку на перила и немного выждал для большего драматического эффекта.
– Приходилось ли вам наблюдать за той леди в сером костюме, – за леди, которая сидит вот там и является нынче обвиняемой по делу об убийстве, – в момент ее тренировочной стрельбы из тех трех пистолетов на вашем полигоне?
Прошлым вечером в своем номере в “Рейвендейле” Уоррен смотрел новости по каналу местного отделения Си-би-эс. Затем он переключил телевизор на 26-й канал, чтобы послушать мнение независимой телекомпании, и застал конец репортажа из зала суда. Джонни Фей снова улыбалась, немного склонив при этом голову, словно празднуя скромную победу. Выражение же лица самого Уоррена, пробиравшегося сквозь ряды микрофонов, говорило лишь о его равнодушном приятии всего происходящего. В лице Рика тоже не было обычной оживленности. Мы оба выглядим так, будто отдали все в руки culo, подумал Уоррен. Да мы, собственно говоря, так и сделали.
Голос Чарм за кадром бесстрастно произнес:
– Обвинение, представляемое помощником окружного прокурора Бобом Альтшулером, завтра продолжит свою работу, а затем придет день защиты или столько дней, сколько для этого потребуется. Главный адвокат Джонни Фей Баудро Уоррен Блакборн по-прежнему воздерживается от комментариев по вопросу о том, займет или нет подсудимая место свидетеля.
В хорошо знакомой Уоррену рамке-заставке появилось лицо Чарм. Выглядит отлично, подумал он.
– Однако в юридических кругах говорят, что Джонни Фей Баудро должна выступить с показаниями после заявления защиты, что убийство совершено в целях самообороны. Завтра в пять часов смотрите на нашем канале специальный выпуск “Независимых новостей”…
В одиннадцать часов в дверь ввалились Педро и Армандо (Уоррен отдал им запасной ключ от номера). Педро доложил, что они болтались вокруг миссии с раннего вечера. Человек, которого они знали под именем Джим, еще не появлялся.
– Что у нас есть покушать?
Уоррен сказал:
– Посмотрите в холодильнике, а нет – так закусочная за углом.
Он протянул Педро двадцатидолларовую бумажку.
– А завтра окажите мне любезность и отправляйтесь в миссию с утра. Оставайтесь там до полуночи. Даже позже, если это понадобится. Найдите того парня! Позвоните мне ближе к вечеру или оставьте информацию на автоответчике. Я хочу знать, как идут у вас дела.
– После полуночи автобусы уже не ходят, – объяснил Педро.
– Возьмите такси на обратный путь. Я заплачу.
В номере был страшный беспорядок. Пепельницы переполнены. В раковине громоздились грязные тарелки, на полу в ванной валялись скомканные полотенца, на кофейном столике были брошены две пустые упаковки от “Карта-Бланка”, и стопка видеокассет высилась на телевизоре.
– И поддерживайте чистоту в этом чертовом номере, – проворчал Уоррен.
Он уехал ночевать в дом Мари.
* * *
– Обвинение вызывает Хосе Хуртадо.Уоррен сверился со своей копией списка свидетелей и с порядком очередности их выступлений, где напротив почтового адреса ресторана “Гасиенда” стояли три испанские фамилии. Хуртадо был метрдотелем, второй, Даниель Виллариэл, – официантом. Третий, Луис Санчес, без сомнения, – одним из музыкантов.
Хуртадо нарисовал суду общую картину: ужин при свечах, музыка мариачи, ссорящаяся парочка и “фроузн маргаритас”. Много “маргаритас”. Четыре “маргаритас” перед ужином, в баре. Еще шесть во время ужина. Свидетель предъявил счет из ресторана, и Альтшулер присоединил это к вещественным доказательствам.
– Это крепкий напиток, по вашему мнению? – спросил обвинитель.
– “Маргаритас” – очень крепкий. Никак не для детей.
– У меня нет больше вопросов.
– У меня тоже нет, – сказал Уоррен.
Луис Санчес принял присягу и устроился в деревянном кресле. Он не был одним из тех музыкантов, с которыми Уоррен беседовал во время своего визита в “Гасиенду”. Это был тощий, серьезный, рябой человек лет сорока.
А ведь я проворонил его, с досадой подумал Уоррен. Черт побери!
Санчес, как выяснилось, был барменом. Он вспомнил доктора Отта, который, по-видимому, был уже под хмельком, когда вошел в ресторан и выпил “три-по-четверти-маргаритас”, поданные ему Санчесом. Доктор и леди, которая была с ним, ссорились. Она ругалась на доктора.
– А вы не помните, какими именно словами она ругалась? – спросил Альтшулер.
– Я не могу повторить их здесь.
– Можете, мистер Санчес. Это разрешается. Все мы здесь взрослые. Это зал суда, и мы хотим знать правду.
– “Коксакер”, – сказал бармен. – И “глупый сукин сын”.
– Это все? – вежливо поинтересовался Альтшулер.
– Она еще постоянно повторяла: “Ты лгал мне”. Она была очень сердита.
– Лгал что именно? Она не сказала?
– Я не слышал.
“И вы тоже оскорбляли его?” – спросил когда-то Уоррен у Джонни Фей. – “Нет. Я сидела с закрытым ртом и слушала”.
Пришла очередь Уоррена. Он совершенно не был готов к опросу, но путь и без того был ясен.
– Мистер Санчес, – сказал Уоррен, – вы были единственным служащим в баре в тот вечер, когда там появились доктор Отт и миз Баудро?
– Да.
– Вы опытный бармен?
– Да.
Впервые за все это время Санчес улыбнулся.
– Вы знаете, как готовятся все эти напитки? Все эти фантастические “фроузн маргаритас”, “виски-саурз”, “пина-коладас” и тому подобное?
– Естественно, сэр. – Санчес немного задрал подбородок.
– Сколько посетителей было в вашем баре, скажем, между девятью и половиной десятого, когда там находились доктор Отт и миз Баудро?
– Много. Десять, двенадцать. Точнее я не могу сказать.
– Вы готовили разнообразные напитки и одновременно обслуживали всех этих десять или двенадцать посетителей?
– Конечно.
– Вы действительно способны делать это?
– Разумеется.
– И вам приходилось бегать взад-вперед между клиентами, чтобы принимать новые заказы, успевая при этом разносить старые, не так ли?
– Да.
– Словом, вы не все время смотрели на доктора Отта и миз Баудро, верно?
– Нет, конечно.
– Вы слушаете все частные разговоры, которые ведут между собой ваши клиенты?
– Конечно, нет.
– Вы очень заняты, не правда ли?
– Это правда.
– И, конечно, вы не могли слышать доктора Отта и миз Баудро все время, пока они разговаривали, так ведь?
– Да. Это так.
– И, тем не менее, вы слышали спор, происходивший между ними?
– Да.
– Но вы не станете утверждать, что слышали все до единого слова в этом споре, не так ли?
– Такого я не могу сказать. В баре всегда шумно.
– Следовательно, если доктор Отт обругал миз Баудро или как-то оскорбил ее, перед тем, как она его выругала, вы могли этого и не слышать, – разве это не факт?
– Это вполне возможно, – сказал Санчес.
– Скажите, много ли споров довелось вам услышать в баре за время вашей работы в качестве бармена?
– Много.
– А слышали вы когда-нибудь, чтобы какой-то человек ругался сам с собой?
– Я не понимаю.
– Снимаю вопрос. Сколько людей необходимо для того, чтобы спор состоялся?
– Два человека, – ответил Санчес.
– У меня больше нет вопросов.
Место свидетеля занял Даниель Виллариэл, официант. Он сказал Альтшулеру, что подал за тот стол шесть “маргаритас” – три для джентльмена и три для леди. Заказ делала леди. Но она, как заметил официант, выпила только один из своих бокалов. Другие она передала через стол джентльмену.
– И он выпил их?
– Я не видел, как он их пил, но все пустые бокалы стояли именно перед ним.
– А что же все это время пила леди?
– Много воды. Мне пришлось наполнять ее бокал дважды.
Уоррен взглянул на присяжных и только сейчас понял, как умно Альтшулер подобрал их. У всех женщин-присяжных был чопорный, официальный вид. Они, должно быть, заключили, что семь или восемь “маргаритас” отправили бы любого человека под стол или, по крайней мере, заставили бы его голову закружиться. Трудно, разумеется, было бы представить такого человека способным перегородить выход из восемнадцатифутового вестибюля женщине, которая была на десять лет моложе, на сотню фунтов легче и вполне контролировала себя.
Лицо Джонни Фей было таким же безжизненным, как и деревянная поверхность стола, на который она поставила свои локти. Рик прошептал на ухо Уоррену:
– Нас громят. Не делай никакого перекрестного допроса этому парню. Будет только хуже.
– Я обязан попытаться, – возразил Уоррен. Он попросил официанта:
– Пожалуйста, опишите нам доктора Отта.
– Крупный мужчина. Густые волосы, тронутые сединой. Красные щеки.
– Он давал хорошие чаевые?
– О да!
– Следовательно, вы обслуживали его и раньше?
– Да.
– Он всегда пил очень помногу, не так ли?
– Да.
– Скажите, а выпив, он никогда не падал, не спотыкался?
– Нет.
– Не становилась ли его речь бессвязной? Случалось ли ему говорить так, что вы не в состоянии были его понять?
– Нет.
– Не замечали ли вы, что крупные люди, регулярно потребляющие крепкие напитки, меньше подвержены опьянению, чем остальные?
– Заявляю протест, – перебил Альтшулер. – Призыв свидетеля к высказыванию предположения.
– Протест поддержан.
– У меня больше нет вопросов, – сказал Уоррен.
Альтшулер вызвал последнего свидетеля обвинения – Гарри Т. Морза. Средних лет мужчина с поредевшими волосами и крючковатым носом, Морз отрекомендовался как помощник управляющего учебного полигона “Американский Запад”, расположенного в семи милях к северу от города. Помимо обучения стрельбе, там торговали оружием и боеприпасами.
Морз принес с собою стопку бумаг, перетянутых резинкой, и Уоррен долго ломал голову, что бы там могло быть.
– Видите ли вы в этом зале кого-нибудь из тех, кто приезжал к вам в “Американский Запад”, мистер Морз? Кроме меня, разумеется, приезжавшего вас интервьюировать.
– Да, двоих людей. Ту женщину в сером костюме, которая сидит вон там. – Он указал на Джонни Фей Баудро. – И еще судью.
Судья Бингем похлопал себя ладонью по коричневому морщинистому лбу. Он носил на поясе “Сэтэди-Найт-Спешл” 38-го калибра. Несколько раз судье угрожали осужденные им уголовники, а однажды перед входом в церковь кто-то кинул в него нож.
– Ну, про судью мы говорить не будем, – улыбнулся Альтшулер. – Мы сосредоточим внимание на леди в сером костюме. Почему вы так уверены, что это именно та женщина, которую вы видели в “Американском Западе”?
– Протест в связи с тем, что данный вопрос не имеет отношения к слушаемому делу, – с отчаянием произнес Уоррен.
Он вспомнил, как спрашивал Джонни Фей, случалось ли ей практиковаться в стрельбе из пистолета. “Только однажды, пять лет назад, когда я купила его. Я даже не думаю, что мне удалось попасть в мишень больше двух-трех раз”. Уоррен как чувствовал, что это может быть опровергнуто.
– Протест отклоняется. Вы можете отвечать, сэр.
– Красивая леди, – сказал Морз. – Из тех, что надолго запоминаются.
Далее он сообщил, что, по меньшей мере, дважды видел ее практикующейся в стрельбе из пистолета.
– Вы не обратили внимания, пистолетами какой системы она пользовалась?
– У нее их было три. “Даймондбэк-кольт” 32-го калибра, еще кольт 45-го калибра с ручкой из слоновой кости и, похоже, полуавтоматический пистолет 22-го калибра.
Сердце в груди Уоррена забилось чуть быстрее. Он подался вперед, внимательно прислушиваясь и борясь с желанием взглянуть на Джонни Фей.
– Три?! – Альтшулер в притворном изумлении приоткрыл рот.
– Да, сэр.
– Как же вам удалось так хорошо запомнить эти три пистолета, мистер Морз?
– Она выкладывала их на стойку, когда регистрировалась для стрельбы. Вот я их и приметил. К нам ездят не так уж много леди, и раньше я не встречал ни одной с тремя пистолетами сразу.
– Когда все это происходило?
– В первый раз, может быть, год или около того назад. А в последний – совсем недавно.
– Не могли бы вы более точно указать время?
– К сожалению, нет. Мне кажется, в апреле или в мае.
– Без “кажется”. Подумайте. Когда вы видели ее в последний раз?
– В конце апреля. Может быть, в начале мая.
Джонни Фей сунула Уоррену записку: “Делайте же что-нибудь!”
Не отрывая глаз от присяжных, Уоррен подписал под ее словами: “Ничего сделать нельзя. Пока нельзя”. Альтшулер спросил:
– Мистер Морз, вы захватили с собою в суд ваши регистрационные листы за последние восемнадцать месяцев? Я имею в виду те имена и адреса, которые называют вам люди, приезжающие попрактиковаться в “Американский Запад”.
Морз передал ему толстый бумажный сверток, перетянутый резинкой, и это было приобщено к делу в качестве вещественного доказательства, представленного обвиняющей стороной.
– Скажите, мистер Морз, ведь мы с вами дважды просматривали эти регистрационные документы? И каждый раз отдельно друг от друга?
– Безусловно, это так, – ответил Морз.
– Фигурирует ли где-нибудь в этих списках имя Джонни Фей Баудро?
– Нет, сэр. И мы очень тщательно его искали.
– Можете вы дать какие-то объяснения этому, мистер Морз?
– Да. Я каждый раз видел, как она расписывалась. Так что она, по-видимому, использовала вымышленное имя.
Уоррен заявил протест по поводу неуместности задаваемых вопросов. Протест отклонили.
– Еще всего лишь несколько вопросов, мистер Морз, и затем вы можете возвращаться в “Американский Запад”.
Альтшулер подошел к ложе присяжных, положил одну руку на перила и немного выждал для большего драматического эффекта.
– Приходилось ли вам наблюдать за той леди в сером костюме, – за леди, которая сидит вот там и является нынче обвиняемой по делу об убийстве, – в момент ее тренировочной стрельбы из тех трех пистолетов на вашем полигоне?