Страница:
Шамсолла поднялся с топчана, на ощупь добрался до шкафчика, набулькал в сосуд. Принял разом, как учил Еропкин. Только тот хлестал водку, а ему, Шамсолле, как человеку пожилому, следует выпить что-нибудь помягче. Благо вином Франция всегда была богата.
...В тот первый мой приезд в Париж - случилось, это дай Аллах памяти в июле сорок четвертого года - я уже сидел на к(злах. Неуютно мне было в почтовой карете рядом с важными господами, которые то и дело обращались ко мне со словами "милостивый государь". Ну, какой я "мсье" или "херр"!.. Трудно было привыкать к парику, к шелковым чулкам, к кафтану, жилету. С языками тоже не все ладно... Буквы "d" и "v" до сих пор не дается, вот и проскальзывает иной раз, как у немца: "матам", "матмуазель", "люпофь". Все смеются... Хозяин одевал меня, не скупился, только все эти причиндалы мне было легче осваивать на козлах, один на один с лошадками. Завернешься в плащ, надвинешь поглубже треуголку, взмахнешь кнутом - и на сердце вольно делается. Едешь, посматриваешь по сторонам, с лошадками разговариваешь. Спрашиваешь, как вам, ребята, италианский пейзаж? Или сырой воздух острова, называемого хозяином "туманным Альбионом"? Альпы хороши, но пониже нашего Кавказа или Эльбурса. Зелени в Европе много - это да, климат благоприятствует произрастанию растений. Воды вдоволь!.. Пей, поливай не хочу... И ветры благодатные, особенно когда веют с океана.
Я полюбил море, всегда радуюсь, когда хозяин начинает морщиться и отправляет меня в порт договориться с капитаном о морском путешествии. Никакая качка меня не берет, а воспоминаний уйма. Как мы из Алеппо добирались до города на водах, называемого чудно и звонко - Венецией. Как меня продали капитану галеры, ходившей по Каспию вдоль южных берегов. Вот когда мне пришлось натерпеться. Это случилось как раз, когда турки взяли Эривань и меня, двадцатилетнего, здоровенного, принявшего у новых родителей веру в Христа византийского толка, загнали в угол между башней и стеной и заставили сдаться. Так и сказали - сдавайся, христианская собака!
Я сдался. Меня сразу вязать, потом на галеру. Спасся единственно тем, что грамотный и считаю в уме любые числа в любом порядке. Как-то подсказал ответ купцу из армян, из Новой Джульфы, принявшему мусульманство, тот и перекупил у меня у капитана. Вот попался неугомонный - ему просто не терпелось обратить мой взгляд к Аллаху. Так и сказал - или сгниешь в тюрьме, или увидишь свет невечерний. Дочкой своей смущал. У толстого Вартана почему-то одни дочки нарождались. Купцом мне быть не хотелось, уже был учен: то налоги, то гонения какие-нибудь на вновь обращенных, то, не дай Аллах, христиане явятся, да и считать все время приходилось одно и то же. Скучно! Есть сколько других областей, в которых счет можно вести с помощью отвлеченных букв, и посредством самых малых, неуловимых разумом долей. Вот, например, как они складываются? Ага, не знаете - то-то... Попросту сливаются, но тут есть свой закон, предписывающий порядок разложения какой-нибудь величины на бесконечно малые доли и объясняющий, как их потом опять соединить. Купцу все это было невдомек, ему было неинтересно, но все равно он крепко держался за меня, пока не подарил Мехди-хану. Попробовал бы не подарить, тот его в порошок бы стер. Однако я пришелся не по нраву великому мирзо. Почерк у меня отвратительный, а мои рассуждения о числах ему были вовсе ни к чему.
Тогда меня приставили к господину Сен-Жермену. На время, а если заплатит, то и навсегда. Граф заплатил, теперь я лежу в славном городе Париже, вспоминаю былое, прикидываю, где удобнее совершить обряд жертвоприношения - в Булонском или Венсенском лесу. В Венсенском поближе и местный егерь мой старый знакомый. И людей там поменьше. Поеду загодя, где купить козу, знаю - хорошая, чистенькая, взрослая козочка. Совершу омовение до восхода, переоденусь, сам себе прочитаю: "Хвала Аллаху, владыке всех миров..." Все сделаю, как положено. Повалю животное на землю головой в сторону Мекки, положу в рот леденец - на нем скопится благословение Божье. Бисмиллах, Аллах акбар! Собранную кровь и печень козы заверну в черную тряпку, чтобы скрыть их от дневного света, помолюсь, вспомню легенду, расскажу её мадам Бартини - она меня уважает - приготовлю из освященного мяса кебаб. Мы с ней вкусим чистую пищу, потом я ещё помолюсь. Господи, прости раба своего, Иакова.
Бисми Ллахи р-рахмани р-рахим!..
Во имя Аллаха, милостивого, милосердного...
На душе станет тепло, просветлеет мир, обнажится правда.
Что есть истина? А вот вся она здесь. Как-то спросил меня один из друзей хозяина - большой вали*, маркграф немецкой земли! - как же у меня хватает смелости кощунствовать над установлениями божьими и сваливать в одну кучу обряды грязного еврейского племени, варварский культ обидчиков христианства мусульман и собственно таинства и праздники святой веры христовой? Спросил без злобы, скорее с изумлением. Если бы был злобен, то и спрашивать не стал - вмиг засадил бы в темницу, как гнусного изворотня. Я таких за версту чую и стараюсь держаться от них подальше, так что вряд ли кто догадывается, что живу я на свете своей верой. Есть у меня свои святые... Кто они? Все, в кого вы тоже верите и кому поклоняетесь. Если человек свой век прожил честно, за правду пострадал, зачем отказывать ему в святости? Только у меня просто все, без словесных ухищрений. Я так господину Карлу и объяснил - словами пророка Илии, стоя, как говорится "на одной ноге"*.
- Бог етин, милостиф и милосертен. Прощай чужие грехи, как прощал Иисус Христос. Что неприятно тебе, не телай своему ближнему. Фсе остальное разъяснения...
Маркграф отправился размышлять, а я занялся починкой сбруи. Потом решил подремонтировать сапоги - натер воском дратву, наточил шило. Все-таки мой отец был сапожником, чувствую я в себе природную склонность к обуви. Не люблю, когда сапоги грязные или прохудились. Еще по сердцу мне твари, порученные Господом человеку на воспитание - лошади, собаки, кошки. Вот что непонятно, меня драли кнутом, лупили по пяткам, огнем пытали за то, что я человек, но их по какой причине мучают?
В первый мой приезд Париж произвел на меня благоприятное впечатление. Вокруг много людей, здания высоки, дворцы нарядны, но люди - парижане эти самые - далеки от доброжелательности. Хозяйка мадам Бартини, в ту пору два года как овдовевшая, бездетная, косо глянула на меня и постаралась вытурить из дома. Мне-то что, мне плевать - я могу и на конюшне, рядом с лошадками, в экипаже. Хозяин однако выторговал мне место в небольшом чуланчике. Долго объяснял, пусть её не смущает мой чернявый вид и гортанный выговор. Он скоро освоится... Наконец господин сказал, что на руку я чист. Я в ту пору уже неплохо говорил по-ихнему, так что разобрал, что она ответила господину Сен-Жермену.
- A la bonne heure. Vous autres (trangers, vous ne dites le mot propre qu'( la fin. [1]
Так я познакомился с доброй Клотильдой.
1 - В добрый час! Вы, иностранцы, говорите то, что нужно, лишь в самом конце.
Два дня прошли в ожидании полковника Макферсона. Никаких известий! Господин извелся, на улицу не выходил - объяснил, что не к лицу ему появляться в местах, где собирается простонародье, а ко дворцу его никто не приглашал. Зашел к нему как-то человек зверского вида и разговаривали они на каком-то тарабарском языке. Я таких звуков нигде не слышал - ни в Европе, ни в Азии. Оказалось, толковали они на "мадьярском". Потом граф поделился со мной, что отец его, владетельный князь Ференц Ракоци, получил от французского короля Людовика XIY в кормление Отель де Вилль, где устроил игорный дом. С сыном повидаться не может, однако денежные дела Сен-Жермена устроены, вклады сделаны в такие-то банки.
Я все это время бродил по улицам. Чем больше гулял, тем больше удивлялся тому, что налоги в этой стране собирают без помощи армии. Сразу было видно, что сардары давненько не перетряхивали сундуки горожан, им не резали ушей, носов, не ослепляли на один глаз, не рубили голов. Знатных здесь встречали так же, как в Исфахане - воплями, улюлюканьем и радостными возгласами. Местные муллы из высокопоставленных не гнушались цветных нарядных тканей. Толпа была на редкость пестрой, какого только рода-племени здесь не встретишь. Удивляли индийские факиры, часами глотающие на улицах огонь и мечущие друг в друга ножи. Чернокожие и люди, как мне объяснили, добравшиеся сюда из какой-то Америки и отличавшиеся красноватой кожей и гордым видом, часами просиживали в кофейнях. Хватало здесь и нашего брата, перса, то и дело натыкался на арабов. Все бродяги! Смущали оголенные женские лица и то бесстыдство, с каким уличные девки, задирая юбки, при всем честном народе поправляли подвязки на чулках. В Исфахане не миновать бы им шариатского суда. Я не против, когда молоденькая, нарядная девица прибегает к помощи румян, но когда встречаешь напудренную, наставившую на дряблые щеки полдюжины мушек старуху, жалеешь, что мухаммедов запрет не распространяется на Париж.
Познакомился я и с местным дервишем. Удивительным именем наградили его местные жители - Пятнадцать луковиц, и все потому, что на день пропитанием ему служат исключительно полтора десятка головок. Он разумен, отказывает себе во всем, что не нужно для жизни. Промышляет переноской грузов разгуливает по Парижу с огромной корзиной за плечами: днем разносит в ней на заказ всякую всячину, а ночью спит в ней, устроившись возле городской колоннады. Поговорив с ним, я узнал, что живет он так вовсе не по необходимости - в день пару другую ливров он всегда зарабатывает. Из этих денег подает милостыню, бедные просят у него взаймы и никогда не знают отказа. Пятнадцать луковиц никогда не требует возврата денег. Когда его спросишь, почему он так милосерден к должникам, отвечает - значит, они им нужнее. Вот что удивительно - в отличие от других парижан говорит коротко...
Интересовали меня мастеровые, особенно шорники. Хозяин приказал срочно обзавестись подходящим дорожным экипажем и парой коней. Надо было подыскать сбрую, заняться бельем, костюмами, обувью, потребными в путешествии. Не дождавшись полковника Макферсона, хозяин собирался отправиться в Англию. Полковник приглашал его сделать сообщение о нынешнем состоянии персидских дел его товарищам по Великой ложе.
В Лондон мы прибыли, если память не изменяет, в апреле сорок пятого года и остановились в пансионе миссис Пенелопы Томпсон. Это была добрая женщина, правда, очень недоверчивая и с норовом. Первое время я откровенно робел в её присутствии, особенно когда хозяйка, поджав губы, рассматривала меня. Ростом она была на голову выше графа - мне вровень, - однако заботы о гостях пансиона иссушили её плоть до невесомости. В последствии я боялся обнять её, прикрытую ночной, до пят рубашкой. Как бы не сломать у неё внутри что-нибудь, когда войду в раж. Ничего, обошлось... Но это случилось потом, когда меня и моего господина выпустили из тюрьмы
Она учила меня жить, напоминала, что в Лондоне нельзя шататься по ночам в одиночку, нельзя участвовать ни в каких уличных лотереях, тем более глазеть на большой корабль, выставленный на Тауэрском холме. Как раз эта диковинка более всего привлекала меня в Лондоне, но когда я увидел, как несчастные крестьянские парни и простоватые иностранцы, приглашенные добродушным увальнем-зазывалой на палубу, чтобы познакомиться, "чем потчует флот его величества Георга II врагов Англии и короны", спускаются оттуда в кандалах, мой интерес сразу угас. На корабле вербовали в матросы. Особые команды во главе с боцманами и вооруженными моряками так и шныряли в окрестностях Лондона, хватая зазевавшихся путешественников, пьяных крестьян и парнишек лет шестнадцати, а также бродяг, которых в Англии видимо-невидимо. В ту пору Англия вела очередную войну за какое-то наследство, флоту требовались сильные руки и храбрые сердца, чтобы вытряхнуть французов из Канады и с каких-то далеких островов.
Вообще, англичане, в частности лондонцы, чрезвычайно патриотичны. Последний нищий не поленится всадить вам нож в спину, если вы нелестно отзоветесь о Юнион Джеке - ихнем национальном флаге. Джентльмены ведут себя более сдержано и покладисто, чем в Париже, и стараются уступить друг другу дорогу. Дуэли здесь по большей части являются средством достижения каких-то целей, чем пылким поступком. Даже священники охотно пускают в ход шпаги и пистолеты, когда дело идет о защите чести, ибо честь здесь очень выгодный товар, который местное благородное сословие отмеряет каждому на столько гиней или пенсов, на сколько он заслуживает. Здесь до сих пор вспоминают о некоем капитане Фитцджеральде, которого прокатили на выборах в совет его клуба. Так он дал слово вызвать на дуэль каждого выборщика, если он и в следующий раз получит черные шары. Говорят, его быстро утихомирил какой-то капеллан, у которого Фитцджеральд оказался третьим. Сам капеллан скоро стал баронетом и настоятелем собора, что, безусловно, свидетельствует о веротерпимости англичан.
Должен признаться, что мой хозяин, ступив на землю "благословенного Альбиона" был радостно возбужден, стремился поскорее попасть в Лондон - "в эту цитадель свободы"... Он был так пылок, что я засомневался, точно ли мой господин разумный, обладающий приличным состоянием господин, за которого себя выдает? Может, меня угораздило попасть в услужение придурку, испытывающему головокружение от собственных бредней?.. Всю дорогу он потчевал меня рассказами о благах просвещения, которыми буквально на каждом шагу напичкан Лондон. О том, на что способны свободные люди, когда их права защищены законом и общим, вошедшим привычку уважением к правам другого человека. Пыл его несколько угас, когда при подъезде к Темплю мы увидели на его воротах отрубленные головы, выставленные на пиках на всеобщее обозрение. Глянув на эти приметы решительности местных властей в расправе с мятежниками-якобитами*, я даже успокоился. Сказать по правде, пугало меня это "царство свободы". Среди людей я пожил, знал, что к чему, но как вести себя с ангелами, с существами, у которых есть какие-то "права", понятия не имел. Я не знал никакого другого права, кроме заботы ежедневно, изо всех сил, сцепив зубы, защищать свою жизнь, достоинство и кошелек. Увидев, однако, лондонскую толпу, я повеселел. С этими ублюдками надо держать ухо востро - вот о чем с удовольствием подумал я, когда приметил пьяных женщин, как дрова, валявшихся на улицах. Когда заметил трибуны на углу Гайд-парка... Местный воришка, попытавшийся изучить содержимое моих карманов и вовремя пойманный за руку объяснил, что "здесь, на Марбл Арч, вешают на крючок бравых ребят, а трибуны возведены для благородных. Простой люд толпится поближе к виселице".
- И часто этих молодцов потвешифают за шею? - спросил я.
- Два раза в неделю, милорд.
- Что же это они так ленятся... - укорил я местные власти.
В Исфахане, должен заметить, шахский палач без дела ни дня не сидит.
Воришку я отпустил. Я никому не желаю зла, у меня своих забот полон рот. Я служу господину, мечтаю завербоваться в матросы, стараюсь не высовываться, присматриваю за лошадками, чиню экипаж, слежу, чтобы у хозяина все было в порядке с туалетными принадлежностями, любуюсь дорогами, по ночам в пути беседую со звездами-божьими очами... Мне было хорошо у миссис Пенелопы, требовавшей, чтобы я старался верно выговаривать "сэр". Не брякал раскатистым "р-р-р", что смахивало на откровенное пренебрежение своим долгом и обязанностями, а напевал с понижением в голосе "сё-ё-ё". Английский мы с ней учили по местным газетам, которые покупал хозяин. Разбирали статьи о высокой политике, рекламные объявления. Помню, одно из них очень понравилось мне изысканным слогом.
П Р О Д А Е Т С Я
Прекрасный негритянский мальчик
Рост около 4 футов 5 дюймов
Из трезвых, послушен, имеет склонность к человеческому образу жизни
Лет от рождения 11 или 12
Хорошо говорит по-английски
Способен приемлемо носить человеческую одежду
Умеет завивать парики
Пенелопа держала тощего, под стать себе, горластого кота. Я помогал домовладелице по хозяйству, посещал вместе с нею рынки. Скоро, поверив графу Сен-Жермену на слово, миссис Пенелопа рискнула отправлять меня одного в лавку к зеленщику и мяснику. Я всегда любил и умел выбирать мясо, так что мистер Обермот вечно высказывал недовольство, когда я выискивал самые лучшие куски и настаивал, чтобы тот продал их мне по самой низкой цене. Мясник всякий раз приветствовал меня одними и теми же словами - опять явился, образина!
Глава 2
Сон не берет! Видно, старость подступает... Все-таки скоро мне стукнет сто лет. Или двести?..
Граф рассмеялся...
Все равно мои силы не беспредельны. Целый день в дороге, спешка, волнения, груда воспоминаний. Казалось, измаялся напрочь. Только бы до простынки добраться - и на тебе, ни в одном глазу. Надо, надо отдохнуть, забыться, завтра тяжелый день: с утра следует навестить графиню д'Адемар, упросить её помочь назначить аудиенцию у королевы. Дольше тянуть нельзя либо господа сверху проведут необходимые реформы, либо толпа сметет их и примется делить доставшееся наследство. Резать по живому. Как удивительно трудно оказалось втолковать просвещенным людям, что прогресс - дело их собственных рук.
Граф Сен-Жермен поднялся с кровати, откинул полог. Потом встал, накинул халат, подошел к окну.
Дождь усилился. Капли звонче тараторили по цветному стеклу, по булыжникам на мощеной мостовой. Пытались достучаться, что-то высказать, о чем-то напомнить?
О сухопарой, твердой в добре, миссис Томпсон, для которой, по её собственному выражению, "Бог един во всех законах"? О несчастной Дженни? О шикарном ловеласе, сыне маркиза Б., который к тому времени, как я вернулся из Персии, повзрослел, взялся за ум и решил устроить политическую карьеру.
Трудно описать радость, которую я испытал, встретившись со старыми друзьями в особняке полковника Макферсона, расположенном неподалеку от Гринвичской морской школы. Круг вольных каменщиков за то время, что я отсутствовал, заметно расширился. В нашем братском союзе стало больше молодых людей, увлеченных идеями нравственного совершенствования, взаимопомощи и поиска общей для всех истины, через которую можно было влиять на духовное здоровье общества. Хочу оговориться, никто из нас, тогдашних членов Великой ложи не считал себя и своих друзей избранным кругом, имеющим право вещать некие запредельные истины и откровения, как поступали расплодившиеся в те годы пророки и проповедники, от которых ныне пошли анабаптисты, квакеры, методисты, пресвитериане и прочие дисинтеры*. Прежде всего, не отрываться от земли - вот наш главный девиз. Сначала то или иное нравственное правило или та или иная социальная идея должны были быть усвоенной всеми членами нашего братства. Если она приживалась, если в ней обнаруживалось полезное зерно, которое повсеместно следовало сеять в умах и душах сограждан, тогда намечался способ воздействия на общественное мнение. Общество вольных каменщиков ставило себе в заслугу принятый в 1735 году парламентом закон о наказании ведьм и колдунов. Теперь этих несчастных нельзя было ни сжигать живьем на костре, ни топить, ни вешать. Новый закон давал право местным властям заключать их в тюрьму - не более того! Мы решительно осудили папскую буллу против масонов, опубликованную в 1738 году и почтили память нескольких тысяч наших братьев, попавших в руки испанской инквизиции. Некий иезуитский монах Террубиа проник в мадридские ложи и выведал имена всех руководителей, а также полный список членов лож. Все они были казнены. Следовало позаботиться о семьях погибших. Я с радостью внес большую сумму.
Как раз в пору моего прибытия в Англию в кружке полковника Макферсона дискутировался очень важный вопрос - может ли праведный турок обрести спасение души? Вопрос очень важный, особенно в Англии, где веротерпимость оставляла желать лучшего. О каком нравственном прогрессе общества, о каких высоких, сравнимых с божественными откровениями идеалах можно было говорить, пока католики на острове были лишены гражданских прав и поминутно оскорблялись как в частной жизни, так и в правах владения собственностью. После недолгого обсуждения все мы, основываясь на (1 нашего Устава*, единодушно пришли к выводу, что "добрый и праведный мусульманин или язычник угоднее взору Создателя, чем злой и порочный христианин, пусть даже его вера было безупречна, как у самого святого Павла и сам он соблюдал все церковные обряды и установления". Вскоре епископ Винчестерский Бенджамин Ходли выпустил книгу на эту тему "Просто отчет о Природе и цели Причастия", в которой отстаивал приведенный выше тезис. Шум вышел большой...
Середина нашего века как раз та пора, когда Англия, в 1707 году объединившись с Шотландией, начинала расправлять плечи. Правительство его величества Георга II, возглавляемое Робертом Уолполом, вместе с парламентом делало все, чтобы полностью монополизировать торговлю с колониями, захватить рынки в обширных испанских владениях в Америке, которые Испания, вконец ослабевшая уже не могла защитить; навязать французским конкурентам самые невыгодные маршруты и таможенные сборы. Мы много спорили с Макферсоном - достойно ли строить благоденствие нации на несчастьях и ограблении других народов? Жадность английских купцов не знала предела. К сожалению, как указывал полковник, есть необходимый этап к переходу на новую ступень нравственного совершенства. Мораль нищих пенса не стоит, утверждал он. Всякий благородный поступок, всякий, добивающийся справедливости закон требует для своего осуществления изрядных средств. Конечно, соглашался наставник богатство само по себе грех и открывает дорогу дурным наклонностям.
- Как же совместить одно с другим? - воскликнул я
- Проще простого, - объяснил полковник. - Накопление капитала есть необходимый этап оздоровления мира. Мы здесь, в Англии, уже насмотрелись на уравнителей, желавших поделить одни штаны на десятерых. Нет, штанов должно быть много и таких фасонов, какие только гражданину заблагорассудится иметь. Только в этом случае есть шанс убедить их владельца, что количество штанов ничто по сравнению с внутренним покоем и миром в душе. Что убийство, грабеж, обман не самые лучшие способы общения с себе подобными. Да, наше купечество и лендлорды хищны, жадны. Помани их стопроцентной прибылью, они тут же забудут все заповеди Христа. Нет такого преступления, на которое они не пойдут, если почуют возможность получить двести процентов! Восток и Запад, Юг и Север ещё возопят, почувствовав на себе их хватку. Одним словом, мы не вправе обманывать людей, твердя им - не убий, не укради, не прелюбодействуй и так далее, если сами уверены в том, что на пустоши только сорняки родятся. Можно окультурить лес, изобильный плодами и зеленью. Нельзя, не обладая значительными средствами, превратить пустыню в рай. Как они добываются, это другой вопрос. Вот на этом этапе твоей жизни и следует попытаться убедить людей, что введение в русло закона предпринимательской деятельности на пользу самим же добытчикам капиталов.
Наша задача сохранить прослойку людей, верующих в конечную цель, знающих к ней дорогу. Одним словом, жаждущих истин и своими руками - как плотник скамью - созидающими их.
Я был в восхищении от его слов. Попытка провидения в лице Надир-шаха внести хотя бы какой-нибудь окорот в ежедневную, поднадоевшую резню, какой занимались люди на земле, теперь казалась смешной. Но в любом случае вне зависимости от личных качеств, присущих этому незаурядному человеку - это была героическая попытка. Я верил, теперь, в Европе, дела пойдут по-другому. У меня есть единомышленники, мы сможем доказать, что нравственное состояние общества есть дело наших, человечьих, рук.
Вернувшись в пансион миссис Томпсон, я был приглашен вечером на чай. Вдове тоже хотелось послушать о невероятных приключениях, которые мне довелось испытать в Персии.
- Прошло пять лет, дорогая Пенелопа, - вздохнул я, - но мне кажется, что я только вчера покинул ваш гостеприимный дом. Такое впечатление, что я только вчера убеждал Дженни не обманываться надеждой разбогатеть в Лондоне... Кстати, где теперь это милое создание, где маркиза Д.?
Миссис Томпсон поджала губы, строго посмотрела на меня.
- В том, что случилось с бедной девушкой есть доля и вашей вины. С вашим даром убеждения вы могли бы быть более настойчивы в утверждении добродетели. Мне жаль её.
- Что же случилось?
- Обычная история, какие всегда происходят с крестьянскими девушками, решающими добиться успеха в городе с помощью добродетели.
- В чем же повинна добродетель? - поинтересовался я.
- Она её сгубила, - вздохнула миссис Томпсон.
- Добродетель? - переспросил я.
- Да, граф. Добрые наклонности тоже бывают жестоки к человеку. Я не осуждаю её, о, нет! У нас слишком много развелось ханжей из пуритан, которые только и ждут, чтобы ткнуть пальцем в своего ближнего и обвинить в грехе.
- Так что же с ней случилось? - нетерпеливо спросил я.
- Она покончила с собой. Повесилась в Ньюгейте...
Я только развел руками.
- Что и говорить, печальная история. Эта так называемая французская маркиза - здесь её называли малютка Жази - и не думала открывать салон мод. Она занялась куда более прибыльным делом... Представляете, она додумалась открыть бильярдную для состоятельных джентльменов. Девицы, гонявшие там шары, были совершенно... обнажены. Представляете, совершенно!..
- То есть она устроила, что-то вроде веселого заведения для мужчин?..
- Ну да, самый препохабный бордель, какой только могла выдумать это дитя развратных лягушатников.
...В тот первый мой приезд в Париж - случилось, это дай Аллах памяти в июле сорок четвертого года - я уже сидел на к(злах. Неуютно мне было в почтовой карете рядом с важными господами, которые то и дело обращались ко мне со словами "милостивый государь". Ну, какой я "мсье" или "херр"!.. Трудно было привыкать к парику, к шелковым чулкам, к кафтану, жилету. С языками тоже не все ладно... Буквы "d" и "v" до сих пор не дается, вот и проскальзывает иной раз, как у немца: "матам", "матмуазель", "люпофь". Все смеются... Хозяин одевал меня, не скупился, только все эти причиндалы мне было легче осваивать на козлах, один на один с лошадками. Завернешься в плащ, надвинешь поглубже треуголку, взмахнешь кнутом - и на сердце вольно делается. Едешь, посматриваешь по сторонам, с лошадками разговариваешь. Спрашиваешь, как вам, ребята, италианский пейзаж? Или сырой воздух острова, называемого хозяином "туманным Альбионом"? Альпы хороши, но пониже нашего Кавказа или Эльбурса. Зелени в Европе много - это да, климат благоприятствует произрастанию растений. Воды вдоволь!.. Пей, поливай не хочу... И ветры благодатные, особенно когда веют с океана.
Я полюбил море, всегда радуюсь, когда хозяин начинает морщиться и отправляет меня в порт договориться с капитаном о морском путешествии. Никакая качка меня не берет, а воспоминаний уйма. Как мы из Алеппо добирались до города на водах, называемого чудно и звонко - Венецией. Как меня продали капитану галеры, ходившей по Каспию вдоль южных берегов. Вот когда мне пришлось натерпеться. Это случилось как раз, когда турки взяли Эривань и меня, двадцатилетнего, здоровенного, принявшего у новых родителей веру в Христа византийского толка, загнали в угол между башней и стеной и заставили сдаться. Так и сказали - сдавайся, христианская собака!
Я сдался. Меня сразу вязать, потом на галеру. Спасся единственно тем, что грамотный и считаю в уме любые числа в любом порядке. Как-то подсказал ответ купцу из армян, из Новой Джульфы, принявшему мусульманство, тот и перекупил у меня у капитана. Вот попался неугомонный - ему просто не терпелось обратить мой взгляд к Аллаху. Так и сказал - или сгниешь в тюрьме, или увидишь свет невечерний. Дочкой своей смущал. У толстого Вартана почему-то одни дочки нарождались. Купцом мне быть не хотелось, уже был учен: то налоги, то гонения какие-нибудь на вновь обращенных, то, не дай Аллах, христиане явятся, да и считать все время приходилось одно и то же. Скучно! Есть сколько других областей, в которых счет можно вести с помощью отвлеченных букв, и посредством самых малых, неуловимых разумом долей. Вот, например, как они складываются? Ага, не знаете - то-то... Попросту сливаются, но тут есть свой закон, предписывающий порядок разложения какой-нибудь величины на бесконечно малые доли и объясняющий, как их потом опять соединить. Купцу все это было невдомек, ему было неинтересно, но все равно он крепко держался за меня, пока не подарил Мехди-хану. Попробовал бы не подарить, тот его в порошок бы стер. Однако я пришелся не по нраву великому мирзо. Почерк у меня отвратительный, а мои рассуждения о числах ему были вовсе ни к чему.
Тогда меня приставили к господину Сен-Жермену. На время, а если заплатит, то и навсегда. Граф заплатил, теперь я лежу в славном городе Париже, вспоминаю былое, прикидываю, где удобнее совершить обряд жертвоприношения - в Булонском или Венсенском лесу. В Венсенском поближе и местный егерь мой старый знакомый. И людей там поменьше. Поеду загодя, где купить козу, знаю - хорошая, чистенькая, взрослая козочка. Совершу омовение до восхода, переоденусь, сам себе прочитаю: "Хвала Аллаху, владыке всех миров..." Все сделаю, как положено. Повалю животное на землю головой в сторону Мекки, положу в рот леденец - на нем скопится благословение Божье. Бисмиллах, Аллах акбар! Собранную кровь и печень козы заверну в черную тряпку, чтобы скрыть их от дневного света, помолюсь, вспомню легенду, расскажу её мадам Бартини - она меня уважает - приготовлю из освященного мяса кебаб. Мы с ней вкусим чистую пищу, потом я ещё помолюсь. Господи, прости раба своего, Иакова.
Бисми Ллахи р-рахмани р-рахим!..
Во имя Аллаха, милостивого, милосердного...
На душе станет тепло, просветлеет мир, обнажится правда.
Что есть истина? А вот вся она здесь. Как-то спросил меня один из друзей хозяина - большой вали*, маркграф немецкой земли! - как же у меня хватает смелости кощунствовать над установлениями божьими и сваливать в одну кучу обряды грязного еврейского племени, варварский культ обидчиков христианства мусульман и собственно таинства и праздники святой веры христовой? Спросил без злобы, скорее с изумлением. Если бы был злобен, то и спрашивать не стал - вмиг засадил бы в темницу, как гнусного изворотня. Я таких за версту чую и стараюсь держаться от них подальше, так что вряд ли кто догадывается, что живу я на свете своей верой. Есть у меня свои святые... Кто они? Все, в кого вы тоже верите и кому поклоняетесь. Если человек свой век прожил честно, за правду пострадал, зачем отказывать ему в святости? Только у меня просто все, без словесных ухищрений. Я так господину Карлу и объяснил - словами пророка Илии, стоя, как говорится "на одной ноге"*.
- Бог етин, милостиф и милосертен. Прощай чужие грехи, как прощал Иисус Христос. Что неприятно тебе, не телай своему ближнему. Фсе остальное разъяснения...
Маркграф отправился размышлять, а я занялся починкой сбруи. Потом решил подремонтировать сапоги - натер воском дратву, наточил шило. Все-таки мой отец был сапожником, чувствую я в себе природную склонность к обуви. Не люблю, когда сапоги грязные или прохудились. Еще по сердцу мне твари, порученные Господом человеку на воспитание - лошади, собаки, кошки. Вот что непонятно, меня драли кнутом, лупили по пяткам, огнем пытали за то, что я человек, но их по какой причине мучают?
В первый мой приезд Париж произвел на меня благоприятное впечатление. Вокруг много людей, здания высоки, дворцы нарядны, но люди - парижане эти самые - далеки от доброжелательности. Хозяйка мадам Бартини, в ту пору два года как овдовевшая, бездетная, косо глянула на меня и постаралась вытурить из дома. Мне-то что, мне плевать - я могу и на конюшне, рядом с лошадками, в экипаже. Хозяин однако выторговал мне место в небольшом чуланчике. Долго объяснял, пусть её не смущает мой чернявый вид и гортанный выговор. Он скоро освоится... Наконец господин сказал, что на руку я чист. Я в ту пору уже неплохо говорил по-ихнему, так что разобрал, что она ответила господину Сен-Жермену.
- A la bonne heure. Vous autres (trangers, vous ne dites le mot propre qu'( la fin. [1]
Так я познакомился с доброй Клотильдой.
1 - В добрый час! Вы, иностранцы, говорите то, что нужно, лишь в самом конце.
Два дня прошли в ожидании полковника Макферсона. Никаких известий! Господин извелся, на улицу не выходил - объяснил, что не к лицу ему появляться в местах, где собирается простонародье, а ко дворцу его никто не приглашал. Зашел к нему как-то человек зверского вида и разговаривали они на каком-то тарабарском языке. Я таких звуков нигде не слышал - ни в Европе, ни в Азии. Оказалось, толковали они на "мадьярском". Потом граф поделился со мной, что отец его, владетельный князь Ференц Ракоци, получил от французского короля Людовика XIY в кормление Отель де Вилль, где устроил игорный дом. С сыном повидаться не может, однако денежные дела Сен-Жермена устроены, вклады сделаны в такие-то банки.
Я все это время бродил по улицам. Чем больше гулял, тем больше удивлялся тому, что налоги в этой стране собирают без помощи армии. Сразу было видно, что сардары давненько не перетряхивали сундуки горожан, им не резали ушей, носов, не ослепляли на один глаз, не рубили голов. Знатных здесь встречали так же, как в Исфахане - воплями, улюлюканьем и радостными возгласами. Местные муллы из высокопоставленных не гнушались цветных нарядных тканей. Толпа была на редкость пестрой, какого только рода-племени здесь не встретишь. Удивляли индийские факиры, часами глотающие на улицах огонь и мечущие друг в друга ножи. Чернокожие и люди, как мне объяснили, добравшиеся сюда из какой-то Америки и отличавшиеся красноватой кожей и гордым видом, часами просиживали в кофейнях. Хватало здесь и нашего брата, перса, то и дело натыкался на арабов. Все бродяги! Смущали оголенные женские лица и то бесстыдство, с каким уличные девки, задирая юбки, при всем честном народе поправляли подвязки на чулках. В Исфахане не миновать бы им шариатского суда. Я не против, когда молоденькая, нарядная девица прибегает к помощи румян, но когда встречаешь напудренную, наставившую на дряблые щеки полдюжины мушек старуху, жалеешь, что мухаммедов запрет не распространяется на Париж.
Познакомился я и с местным дервишем. Удивительным именем наградили его местные жители - Пятнадцать луковиц, и все потому, что на день пропитанием ему служат исключительно полтора десятка головок. Он разумен, отказывает себе во всем, что не нужно для жизни. Промышляет переноской грузов разгуливает по Парижу с огромной корзиной за плечами: днем разносит в ней на заказ всякую всячину, а ночью спит в ней, устроившись возле городской колоннады. Поговорив с ним, я узнал, что живет он так вовсе не по необходимости - в день пару другую ливров он всегда зарабатывает. Из этих денег подает милостыню, бедные просят у него взаймы и никогда не знают отказа. Пятнадцать луковиц никогда не требует возврата денег. Когда его спросишь, почему он так милосерден к должникам, отвечает - значит, они им нужнее. Вот что удивительно - в отличие от других парижан говорит коротко...
Интересовали меня мастеровые, особенно шорники. Хозяин приказал срочно обзавестись подходящим дорожным экипажем и парой коней. Надо было подыскать сбрую, заняться бельем, костюмами, обувью, потребными в путешествии. Не дождавшись полковника Макферсона, хозяин собирался отправиться в Англию. Полковник приглашал его сделать сообщение о нынешнем состоянии персидских дел его товарищам по Великой ложе.
В Лондон мы прибыли, если память не изменяет, в апреле сорок пятого года и остановились в пансионе миссис Пенелопы Томпсон. Это была добрая женщина, правда, очень недоверчивая и с норовом. Первое время я откровенно робел в её присутствии, особенно когда хозяйка, поджав губы, рассматривала меня. Ростом она была на голову выше графа - мне вровень, - однако заботы о гостях пансиона иссушили её плоть до невесомости. В последствии я боялся обнять её, прикрытую ночной, до пят рубашкой. Как бы не сломать у неё внутри что-нибудь, когда войду в раж. Ничего, обошлось... Но это случилось потом, когда меня и моего господина выпустили из тюрьмы
Она учила меня жить, напоминала, что в Лондоне нельзя шататься по ночам в одиночку, нельзя участвовать ни в каких уличных лотереях, тем более глазеть на большой корабль, выставленный на Тауэрском холме. Как раз эта диковинка более всего привлекала меня в Лондоне, но когда я увидел, как несчастные крестьянские парни и простоватые иностранцы, приглашенные добродушным увальнем-зазывалой на палубу, чтобы познакомиться, "чем потчует флот его величества Георга II врагов Англии и короны", спускаются оттуда в кандалах, мой интерес сразу угас. На корабле вербовали в матросы. Особые команды во главе с боцманами и вооруженными моряками так и шныряли в окрестностях Лондона, хватая зазевавшихся путешественников, пьяных крестьян и парнишек лет шестнадцати, а также бродяг, которых в Англии видимо-невидимо. В ту пору Англия вела очередную войну за какое-то наследство, флоту требовались сильные руки и храбрые сердца, чтобы вытряхнуть французов из Канады и с каких-то далеких островов.
Вообще, англичане, в частности лондонцы, чрезвычайно патриотичны. Последний нищий не поленится всадить вам нож в спину, если вы нелестно отзоветесь о Юнион Джеке - ихнем национальном флаге. Джентльмены ведут себя более сдержано и покладисто, чем в Париже, и стараются уступить друг другу дорогу. Дуэли здесь по большей части являются средством достижения каких-то целей, чем пылким поступком. Даже священники охотно пускают в ход шпаги и пистолеты, когда дело идет о защите чести, ибо честь здесь очень выгодный товар, который местное благородное сословие отмеряет каждому на столько гиней или пенсов, на сколько он заслуживает. Здесь до сих пор вспоминают о некоем капитане Фитцджеральде, которого прокатили на выборах в совет его клуба. Так он дал слово вызвать на дуэль каждого выборщика, если он и в следующий раз получит черные шары. Говорят, его быстро утихомирил какой-то капеллан, у которого Фитцджеральд оказался третьим. Сам капеллан скоро стал баронетом и настоятелем собора, что, безусловно, свидетельствует о веротерпимости англичан.
Должен признаться, что мой хозяин, ступив на землю "благословенного Альбиона" был радостно возбужден, стремился поскорее попасть в Лондон - "в эту цитадель свободы"... Он был так пылок, что я засомневался, точно ли мой господин разумный, обладающий приличным состоянием господин, за которого себя выдает? Может, меня угораздило попасть в услужение придурку, испытывающему головокружение от собственных бредней?.. Всю дорогу он потчевал меня рассказами о благах просвещения, которыми буквально на каждом шагу напичкан Лондон. О том, на что способны свободные люди, когда их права защищены законом и общим, вошедшим привычку уважением к правам другого человека. Пыл его несколько угас, когда при подъезде к Темплю мы увидели на его воротах отрубленные головы, выставленные на пиках на всеобщее обозрение. Глянув на эти приметы решительности местных властей в расправе с мятежниками-якобитами*, я даже успокоился. Сказать по правде, пугало меня это "царство свободы". Среди людей я пожил, знал, что к чему, но как вести себя с ангелами, с существами, у которых есть какие-то "права", понятия не имел. Я не знал никакого другого права, кроме заботы ежедневно, изо всех сил, сцепив зубы, защищать свою жизнь, достоинство и кошелек. Увидев, однако, лондонскую толпу, я повеселел. С этими ублюдками надо держать ухо востро - вот о чем с удовольствием подумал я, когда приметил пьяных женщин, как дрова, валявшихся на улицах. Когда заметил трибуны на углу Гайд-парка... Местный воришка, попытавшийся изучить содержимое моих карманов и вовремя пойманный за руку объяснил, что "здесь, на Марбл Арч, вешают на крючок бравых ребят, а трибуны возведены для благородных. Простой люд толпится поближе к виселице".
- И часто этих молодцов потвешифают за шею? - спросил я.
- Два раза в неделю, милорд.
- Что же это они так ленятся... - укорил я местные власти.
В Исфахане, должен заметить, шахский палач без дела ни дня не сидит.
Воришку я отпустил. Я никому не желаю зла, у меня своих забот полон рот. Я служу господину, мечтаю завербоваться в матросы, стараюсь не высовываться, присматриваю за лошадками, чиню экипаж, слежу, чтобы у хозяина все было в порядке с туалетными принадлежностями, любуюсь дорогами, по ночам в пути беседую со звездами-божьими очами... Мне было хорошо у миссис Пенелопы, требовавшей, чтобы я старался верно выговаривать "сэр". Не брякал раскатистым "р-р-р", что смахивало на откровенное пренебрежение своим долгом и обязанностями, а напевал с понижением в голосе "сё-ё-ё". Английский мы с ней учили по местным газетам, которые покупал хозяин. Разбирали статьи о высокой политике, рекламные объявления. Помню, одно из них очень понравилось мне изысканным слогом.
П Р О Д А Е Т С Я
Прекрасный негритянский мальчик
Рост около 4 футов 5 дюймов
Из трезвых, послушен, имеет склонность к человеческому образу жизни
Лет от рождения 11 или 12
Хорошо говорит по-английски
Способен приемлемо носить человеческую одежду
Умеет завивать парики
Пенелопа держала тощего, под стать себе, горластого кота. Я помогал домовладелице по хозяйству, посещал вместе с нею рынки. Скоро, поверив графу Сен-Жермену на слово, миссис Пенелопа рискнула отправлять меня одного в лавку к зеленщику и мяснику. Я всегда любил и умел выбирать мясо, так что мистер Обермот вечно высказывал недовольство, когда я выискивал самые лучшие куски и настаивал, чтобы тот продал их мне по самой низкой цене. Мясник всякий раз приветствовал меня одними и теми же словами - опять явился, образина!
Глава 2
Сон не берет! Видно, старость подступает... Все-таки скоро мне стукнет сто лет. Или двести?..
Граф рассмеялся...
Все равно мои силы не беспредельны. Целый день в дороге, спешка, волнения, груда воспоминаний. Казалось, измаялся напрочь. Только бы до простынки добраться - и на тебе, ни в одном глазу. Надо, надо отдохнуть, забыться, завтра тяжелый день: с утра следует навестить графиню д'Адемар, упросить её помочь назначить аудиенцию у королевы. Дольше тянуть нельзя либо господа сверху проведут необходимые реформы, либо толпа сметет их и примется делить доставшееся наследство. Резать по живому. Как удивительно трудно оказалось втолковать просвещенным людям, что прогресс - дело их собственных рук.
Граф Сен-Жермен поднялся с кровати, откинул полог. Потом встал, накинул халат, подошел к окну.
Дождь усилился. Капли звонче тараторили по цветному стеклу, по булыжникам на мощеной мостовой. Пытались достучаться, что-то высказать, о чем-то напомнить?
О сухопарой, твердой в добре, миссис Томпсон, для которой, по её собственному выражению, "Бог един во всех законах"? О несчастной Дженни? О шикарном ловеласе, сыне маркиза Б., который к тому времени, как я вернулся из Персии, повзрослел, взялся за ум и решил устроить политическую карьеру.
Трудно описать радость, которую я испытал, встретившись со старыми друзьями в особняке полковника Макферсона, расположенном неподалеку от Гринвичской морской школы. Круг вольных каменщиков за то время, что я отсутствовал, заметно расширился. В нашем братском союзе стало больше молодых людей, увлеченных идеями нравственного совершенствования, взаимопомощи и поиска общей для всех истины, через которую можно было влиять на духовное здоровье общества. Хочу оговориться, никто из нас, тогдашних членов Великой ложи не считал себя и своих друзей избранным кругом, имеющим право вещать некие запредельные истины и откровения, как поступали расплодившиеся в те годы пророки и проповедники, от которых ныне пошли анабаптисты, квакеры, методисты, пресвитериане и прочие дисинтеры*. Прежде всего, не отрываться от земли - вот наш главный девиз. Сначала то или иное нравственное правило или та или иная социальная идея должны были быть усвоенной всеми членами нашего братства. Если она приживалась, если в ней обнаруживалось полезное зерно, которое повсеместно следовало сеять в умах и душах сограждан, тогда намечался способ воздействия на общественное мнение. Общество вольных каменщиков ставило себе в заслугу принятый в 1735 году парламентом закон о наказании ведьм и колдунов. Теперь этих несчастных нельзя было ни сжигать живьем на костре, ни топить, ни вешать. Новый закон давал право местным властям заключать их в тюрьму - не более того! Мы решительно осудили папскую буллу против масонов, опубликованную в 1738 году и почтили память нескольких тысяч наших братьев, попавших в руки испанской инквизиции. Некий иезуитский монах Террубиа проник в мадридские ложи и выведал имена всех руководителей, а также полный список членов лож. Все они были казнены. Следовало позаботиться о семьях погибших. Я с радостью внес большую сумму.
Как раз в пору моего прибытия в Англию в кружке полковника Макферсона дискутировался очень важный вопрос - может ли праведный турок обрести спасение души? Вопрос очень важный, особенно в Англии, где веротерпимость оставляла желать лучшего. О каком нравственном прогрессе общества, о каких высоких, сравнимых с божественными откровениями идеалах можно было говорить, пока католики на острове были лишены гражданских прав и поминутно оскорблялись как в частной жизни, так и в правах владения собственностью. После недолгого обсуждения все мы, основываясь на (1 нашего Устава*, единодушно пришли к выводу, что "добрый и праведный мусульманин или язычник угоднее взору Создателя, чем злой и порочный христианин, пусть даже его вера было безупречна, как у самого святого Павла и сам он соблюдал все церковные обряды и установления". Вскоре епископ Винчестерский Бенджамин Ходли выпустил книгу на эту тему "Просто отчет о Природе и цели Причастия", в которой отстаивал приведенный выше тезис. Шум вышел большой...
Середина нашего века как раз та пора, когда Англия, в 1707 году объединившись с Шотландией, начинала расправлять плечи. Правительство его величества Георга II, возглавляемое Робертом Уолполом, вместе с парламентом делало все, чтобы полностью монополизировать торговлю с колониями, захватить рынки в обширных испанских владениях в Америке, которые Испания, вконец ослабевшая уже не могла защитить; навязать французским конкурентам самые невыгодные маршруты и таможенные сборы. Мы много спорили с Макферсоном - достойно ли строить благоденствие нации на несчастьях и ограблении других народов? Жадность английских купцов не знала предела. К сожалению, как указывал полковник, есть необходимый этап к переходу на новую ступень нравственного совершенства. Мораль нищих пенса не стоит, утверждал он. Всякий благородный поступок, всякий, добивающийся справедливости закон требует для своего осуществления изрядных средств. Конечно, соглашался наставник богатство само по себе грех и открывает дорогу дурным наклонностям.
- Как же совместить одно с другим? - воскликнул я
- Проще простого, - объяснил полковник. - Накопление капитала есть необходимый этап оздоровления мира. Мы здесь, в Англии, уже насмотрелись на уравнителей, желавших поделить одни штаны на десятерых. Нет, штанов должно быть много и таких фасонов, какие только гражданину заблагорассудится иметь. Только в этом случае есть шанс убедить их владельца, что количество штанов ничто по сравнению с внутренним покоем и миром в душе. Что убийство, грабеж, обман не самые лучшие способы общения с себе подобными. Да, наше купечество и лендлорды хищны, жадны. Помани их стопроцентной прибылью, они тут же забудут все заповеди Христа. Нет такого преступления, на которое они не пойдут, если почуют возможность получить двести процентов! Восток и Запад, Юг и Север ещё возопят, почувствовав на себе их хватку. Одним словом, мы не вправе обманывать людей, твердя им - не убий, не укради, не прелюбодействуй и так далее, если сами уверены в том, что на пустоши только сорняки родятся. Можно окультурить лес, изобильный плодами и зеленью. Нельзя, не обладая значительными средствами, превратить пустыню в рай. Как они добываются, это другой вопрос. Вот на этом этапе твоей жизни и следует попытаться убедить людей, что введение в русло закона предпринимательской деятельности на пользу самим же добытчикам капиталов.
Наша задача сохранить прослойку людей, верующих в конечную цель, знающих к ней дорогу. Одним словом, жаждущих истин и своими руками - как плотник скамью - созидающими их.
Я был в восхищении от его слов. Попытка провидения в лице Надир-шаха внести хотя бы какой-нибудь окорот в ежедневную, поднадоевшую резню, какой занимались люди на земле, теперь казалась смешной. Но в любом случае вне зависимости от личных качеств, присущих этому незаурядному человеку - это была героическая попытка. Я верил, теперь, в Европе, дела пойдут по-другому. У меня есть единомышленники, мы сможем доказать, что нравственное состояние общества есть дело наших, человечьих, рук.
Вернувшись в пансион миссис Томпсон, я был приглашен вечером на чай. Вдове тоже хотелось послушать о невероятных приключениях, которые мне довелось испытать в Персии.
- Прошло пять лет, дорогая Пенелопа, - вздохнул я, - но мне кажется, что я только вчера покинул ваш гостеприимный дом. Такое впечатление, что я только вчера убеждал Дженни не обманываться надеждой разбогатеть в Лондоне... Кстати, где теперь это милое создание, где маркиза Д.?
Миссис Томпсон поджала губы, строго посмотрела на меня.
- В том, что случилось с бедной девушкой есть доля и вашей вины. С вашим даром убеждения вы могли бы быть более настойчивы в утверждении добродетели. Мне жаль её.
- Что же случилось?
- Обычная история, какие всегда происходят с крестьянскими девушками, решающими добиться успеха в городе с помощью добродетели.
- В чем же повинна добродетель? - поинтересовался я.
- Она её сгубила, - вздохнула миссис Томпсон.
- Добродетель? - переспросил я.
- Да, граф. Добрые наклонности тоже бывают жестоки к человеку. Я не осуждаю её, о, нет! У нас слишком много развелось ханжей из пуритан, которые только и ждут, чтобы ткнуть пальцем в своего ближнего и обвинить в грехе.
- Так что же с ней случилось? - нетерпеливо спросил я.
- Она покончила с собой. Повесилась в Ньюгейте...
Я только развел руками.
- Что и говорить, печальная история. Эта так называемая французская маркиза - здесь её называли малютка Жази - и не думала открывать салон мод. Она занялась куда более прибыльным делом... Представляете, она додумалась открыть бильярдную для состоятельных джентльменов. Девицы, гонявшие там шары, были совершенно... обнажены. Представляете, совершенно!..
- То есть она устроила, что-то вроде веселого заведения для мужчин?..
- Ну да, самый препохабный бордель, какой только могла выдумать это дитя развратных лягушатников.