Ивашкевич Ярослав. Красные щиты

   В ту пору Юдка начала интересоваться христианским богослужением, костелами. Она расспрашивала Виппо о христианских праздниках, а в праздничные утра, одевшись понарядней, ходила в город и чинно прогуливалась, глядя на людей, шествовавших в костелы. Но больше всего нравилось ей подниматься вечером на пригорок, где стоял костел пресвятой девы Марии, такой высокий и красивый, окруженный деревьями, на которых гнездились птицы. Отсюда она смотрела на реку и на луга, где любила гулять, на стада, пасшиеся в долине, на темные крыши домов. Костел по вечерам был открыт, и Юдка знала, что там внутри никого нет, но войти боялась. Евреям, переступившим порог христианского храма, грозила жестокая кара. Юдка только бродила вокруг величественного костела и возвращалась домой в темноте, крадучись, прижимаясь к стенам, словно совершила преступление.
   Наступил один из летних праздников. В Сандомир съехалось со всей округи монастырское духовенство, орденские рыцари, местная знать, ибо князь Генрих созвал всех на вече, объявив, что будет раздавать пожалования и какие-то грамоты. В канун праздника господа бодрствовали, как по обычаю положено, и совещались о своих делах, а утром, уже с самого рассвета, в костеле было полным-полно. Юдка впервые в жизни взбунтовалась: она заявила отцу, что не будет выступать в балагане, который по случаю праздника Гедали поставил на большой рыночной площади. Отец решил, что дочь зазналась, и хорошенько ее отругал. К вечеру Юдка сбежала, а куда - никто не знал. Пришлось удовольствоваться плясками Пуры и фокусами Гули. Старик, стоя у входа в балаган, просил народ не скупиться. Но подавали ему мало: сандомирцы успели предупредить приезжих, что старый еврей притесняет здешний люд, последние гроши отбирает и несет их Виппо, у которого в подвалах замка уже и так горы серебра.
   Юдка же тем временем, забившись в лесную чащу, притаилась в зарослях папоротника. После знойного дня настал тихий, ясный вечер. В прозрачном небе мерцали зеленоватые звезды. Ночной ветерок разносил поднимавшуюся от земли прохладу и запах гнили. Юдка лежала под папоротниками, будто под сенью роскошного шатра, и слушала приглушенные шумы, которые доносились до нее из города, как музыка из костела. На пролегавших поблизости дорогах скрипели повозки, медленно двигавшиеся к Сандомиру, а в лесу была такая тишина, что Юдке чудилось - все вокруг и она сама погружается в безмолвие сна. Но Юдка не спала. Она неотступно думала о князе и о его боге. Гедали не слишком подробно посвящал дочь в тайны еврейской религии, по сути Юдка жила без веры. Но христианский бог казался ей бесконечно прекрасным. Она думала о нем и пыталась представить себе, как молится ему князь Генрих.
   Утром Юдка вместе с толпой отправилась смотреть, как князь будет проезжать из замка в костел. В своих привычках Генрих был скромен, однако великолепие дворов, которые ему довелось посетить, оставило в его душе неизгладимое впечатление. Соблюдая старосветский этикет польского княжеского двора с его полукрестьянским благочинием, Генрих стремился, быть может, не вполне отдавая себе в этом отчет, придать своему двору некий блеск - хотя бы потому, что надеялся когда-нибудь стать королем. Впрочем, он уже при жизни был окружен легендами и ореолом таинственности, который сообщал ему в глазах народа особое величие.
   Князь появился в белом плаще, верхом на белом коне, покрытом длинной бело-голубой сеткой; следом ехали паны, воеводы, кастеляны - всех не перечесть, не запомнить имен и титулов! Герхо в атласном костюме и Лестко в шитом серебром кафтане вели коня под уздцы, а впереди шел слуга, который бросал в толпу монеты. Сандомирцы были настолько увлечены зрелищем, что никто даже не нагибался - горожане жили богато. И лишь когда процессия проехала, голытьба кинулась выгребать монеты из пыли. Перед костелом выстроились двенадцать крестоносных всадников - шесть тамплиеров и шесть иоаннитов; на их длинных копьях развевались прапорцы. Юдка видела все это будто сквозь туман - так сказочно неправдоподобны были рыцари в сверкающих доспехах. Потом началась праздничная служба: толпа теснилась у входа в костел, внутри которого звучало торжественное пение. Наконец из костела вышла процессия. Престарелый Гумбальд нес дароносицу; его поддерживали под руки Вальтер фон Ширах и старший из иоаннитов; а за ним, под роскошным балдахином, который несли самые знатные паны, шествовал князь. Поверх тамплиерского плаща на нем была теперь еще мантия из золотой константинопольской парчи с пурпурной подкладкой - хоть самому королю впору. Длинный подол этой не то княжеской, не то епископской мантии волочился по земле. После того как процессия трижды обошла вокруг костела, князя Генриха повели на высокий деревянный помост под вековыми липами, которые в эту пору цвели. Князь преклонил колени, обернувшись лицом к толпе, и молитвенно сложил руки; позади него стали на колени двенадцать рыцарей - каждый опирался правой рукой на меч, а левой поддерживал край мантии. И тогда аббат Гереон, которому прислуживали другие священники, поднес князю Генриху святые дары. Толпа, упав на колени, громко молилась за своего князя, всенародно соединившегося с богом.
   В следующий раз Юдка увидела князя Генриха несколько дней спустя и совсем по-другому. Она отправилась на луга, где были вербовые заросли, и, пробравшись между кустами, очутилась на самом берегу Вислы. Вода спала, на середине реки белели песчаные отмели. У берега купались. Двое мужчин стояли на песке и весело кричали что-то, двое других плыли взапуски против течения. Все они смеялись, окликали друг друга, потом те, что плыли, выскочили на берег и принялись бегать по траве, - видно, озябли в воде и хотели согреться. Это были Говорек, Миколай, Герхо и князь Генрих. Юдка никогда еще не видала князя таким веселым: казалось, что вместе с княжеским облачением он сбросил с себя всю свою важность и неприступность; волосы у него намокли, вода с них капала на нос, а он фыркал, хохотал и хлопал себя руками по бедрам, как возчик на морозе.
   Потом Юдка наткнулась на него в лесу. Это был тяжелый день. Тэли с самого утра дулся; он ночевал у Виппо и ночью пытался войти в спальню к Юдке. Гуля притворился, будто спит и не слышит - не прогонишь же из дому княжеского оруженосца! Юдка хорошенько отчитала Тэли, но тот словно взбесился - ничего слушать не хочет, глаза горят как у безумного. Она убежала от него в лес и тут, на поляне, внезапно увидела князя. Юдка так и застыла на месте, потупила глаза, а он пошел к ней напрямик через поляну. Она смотрела, как он приближается, весь озаренный солнцем, как протягивает к ней руку и улыбается. Уголки его рта подрагивали, верхняя губа чуть приподнялась, обнажая белые зубы. Он молча взял ее за руку, и Юдку проняла дрожь, подкосились ноги - она едва не упала.
   Они пошли по лесу. Князь привел ее к ручейку, протекавшему среди зарослей папоротника. Оба погрузили руки в воду, а потом по очереди пили из ручейка, как из чаши с любовным напитком. Наклонясь над водой, Юдка видела в ее зеленом зеркале свои синие, глубокие, как бездонная пропасть, глаза и над ними округлые брови. Вдруг она почувствовала, что руки князя она помнила, какие они белые, эти руки! - обвивают ее стан и сжимают его в крепком объятии. Юдка подняла голову, прижалась лицом, покрытым холодными каплями, к лицу князя, мягкому, нежному, как замша, и пахнущему лесом, к этому лицу, в котором было что-то чужое, пугающее и величественное, как в божьем лике.
   С тех пор они встречались очень часто, хоть никогда не условливались о встрече. Просто бродили, поджидая один другого, по тем местам, где могли свидеться, могли вдоволь наглядеться друг на друга и насытиться любовью. Они почти не разговаривали - не находили слов. В то лето они еще несколько раз сходились у ручья, потом - в вербняке над Вислой. В ночной тьме раздавалось кваканье лягушек, окрики рыбаков, над головою был шатер из папоротника или звездное небо. Встречались они и в полях, и в винограднике Виппо. Как-то они довольно долго не виделись. Тэли стал приставать к Юдке, что она-де от него убегает, что исхудала, что ходит грустная. Она грустная! Но Юдка все же решила побольше сидеть дома. Своими нежными точеными пальчиками она раздирала льняную кудель, готовила еду. И вот однажды, когда она как раз нажарила целый горшок гренков с подливой из меда и лесной малины, прибежал слуга с вестью, что к Виппо приехал князь. В доме поднялась суматоха: князь прежде никогда не посещал Виппо. Тэли с изумлением смотрел, как заволновалась Юдка - при виде князя она даже побледнела. Но Генрих, не обращая на нее внимания, сел за стол и очень спокойно повел с Виппо беседу: как бы, мол, сделать так, чтобы русскую соль не провозили мимо Сандомира. Князь сетовал на то, что казна его опять оскудела, что доходы уменьшаются, что Казимир лучше него разбирался в этих делах. Виппо слушал с озабоченным лицом, - видно, дело и впрямь важное, если сам князь изволил к нему пожаловать! Верно князь говорит, при Казимире вроде получше было! Но тут Юдка с поклоном поставила перед князем миску гренков и жбан с пивом. Генрих улыбнулся, приказал Юдке и Тэли сесть за стол и отведал угощения. Он с удовольствием смотрел на пригожую молодую пару, но во взгляде его холодных глаз было что-то мрачное.
   - А не думаешь ли ты, Виппо, - сказал он, - окрестить свою воспитанницу?
   - Упаси меня бог! - возмутился Виппо, а Тэли покраснел как рак.
   Генрих нахмурился; отхлебнув темного пива и не заводя больше речи о государственных делах, он большими шагами вышел из горницы и поехал обратно, захватив с собой Тэли.
   Теперь на чело князя все чаще набегали тучи. Юдка замечала это при каждом расставании. Нет, то не была истинная любовь! Юдка знала, о чем думает князь, сжимая ее в объятьях. Каждый час, проведенный с нею наедине, был для него нравственным падением, грехом. Юдка знала это, ощущала всем своим естеством, но что она могла сделать? Она тоже чувствовала себя грешницей и, возвращаясь ночью домой, боялась подниматься на крыльцо и проходить через залу, где ее встречали усталые глаза Виппо и спокойные черные глаза мужа, на миг отрывавшегося от своих счетов. Одной только Пуре было известно об их любви, и она в тревоге предсказывала Юдке, что все это плохо кончится - как можно быть такой безрассудной!
   Генрих держался спокойно, ровно, был чуть суров и молчалив. Он казался Юдке совсем особым существом. непохожим на других людей, чужим, но безмерно прекрасным, и, глядя на него, она забывала обо всем на свете. Как музыку, слушала она его низкий, мужественный голос, и в скупых, отрывистых речах Генриха ей чудилась бездна нежности.
   Лежа ночью в своей горнице, она с тоской смотрела в потолок. Душа ее в страстной молитве устремлялась к христианскому богу. Она не обманывала себя, она знала, что князь, спрашивая о крещении, заботился вовсе не о ней. Он заботился о Тэли, он хотел, чтобы она оставила Гулю и стала женой Тэли. Для чего? Чтобы приблизить ее к себе или, напротив, чтобы отдалить?
   Она не верила, что князь ее любит. Просто он нашел в ней женщину, которая ему уже давно была нужна. И горько было ей сознавать, что она пятно на его белом плаще, что он ее стыдится перед самим собой. Он так старательно все скрывал, никто вокруг ни о чем не догадывался. Однако когда она перестала приходить к нему, он пренебрег осторожностью, явился в дом Виппо. Может, это все же была любовь? О нет! Смешно даже подумать такое.
   Юдка молилась христианскому богу и жаждала познать его. Тэли часами толковал ей о том, что слышал в церковных проповедях и что осталось у него в памяти из бесед в монастырях. Он рассказывал ей о богослужениях, о причастии, описывал Святую землю, где повидал места, прославленные муками спасителя, и где когда-то жили ее предки. Уже то было ему отрадно, что он может сидеть с ней рядом и говорить, что она его слушает, широко раскрыв глаза, и, только он умолкнет, нетерпеливо спрашивает:
   - Ну, а дальше, дальше что?
   Все чаще бродила она вокруг костелов - то пойдет к святому Михаилу, то к Магдалине, то к пресвятой Деве. Тайны, заключенные в алтарях, влекли ее неодолимо, словно они могли открыть для нее сердце Генриха и развеять ту холодную тучу, которая отделяла ее от него. Когда она была одна, стоило ей взглянуть на небо, и невыразимая тоска по богу наполняла ее сердце. Жгучая боль заставляла отвести взор, Юдка приникала лицом к земле, на которой шуршали засохшие, безжизненные листья, целые поколения листьев, ставшие добычей смерти. И слезы струились у нее из глаз, непонятная скорбь томила душу. О, как тосковала Юдка по истинному богу!
   Королевич Генрих, как она его называла, раз от разу становился все мрачней; небо, на которое она, лежа в лесу, смотрела сквозь переплетение ветвей, уходило все дальше; оно, как балдахин, поднималось выше и выше, бог скрывал от нее свой лик за непроницаемой завесой, он не желал подать ей хоть какой-нибудь знак, что она будет жить вечно. Смерть подстерегала ее повсюду, и жизнь была горше смерти.
   Однажды, уже в конце лета, она бродила у костела словно безумная. Той ночью бог явился ей в образе рыцаря в белом плаще и сказал:
   - Приди ко мне!
   Смеркалось. Юдка приблизилась к порогу храма и, не колеблясь, толкнула дверь. Внутри было темно. Она сделала шаг, другой - дальше было еще темней. Вдруг она заметила, что над алтарем теплится лампада. Поспешно подойдя к алтарю, она пала ниц пред лампадой и горько заплакала. Она видела, как архангел с мечом в руках стал у врат рая, чтобы не пустить ее на небо. Ах, как она рыдала, как горевала, что князь не любит ее по-настоящему и что она бессильна это изменить! Неприязнь черной тучей стояла меж ним и ею. Юдка всем телом ощущала сырой леденящий холод этой тучи. Ну что ж, она найдет бога здесь, в его собственном доме!
   Она встала, подошла к алтарю, решительным движением открыла дарохранительницу и вынула ларчик. Опустившись на колени, она взяла из ларчика облатку, проглотила. Но тут отчаянный крик молившегося поблизости монаха вернул Юдку к действительности. Прежде чем ее схватили, она лишилась чувств.
   25
   Поздно вечером Герхо прискакал в дом на винограднике. Тэли ночевал у Виппо. Герхо был бледен как покойник и выкрикивал что-то бессвязное, невразумительное. Юдку, мол, поймали и потащили к ратуше, в подвал; в городе переполох, народ рвется на виноградник громить дом Виппо, но кастелян удвоил стражу у ворот и никого не выпускает из города, - может, к утру народ угомонится. Сам он, Герхо, выехал из Сандомира через Вислянские ворота, пришлось дать круг, но страж у этих ворот обещал впустить его обратно в город.
   Тэли сидел на соломенном тюфяке у камина и, почесывая икры, смотрел на Герхо ошалелыми глазами.
   - Где поймали Юдку? - стуча зубами, спрашивал старый Гедали.
   - Не знаю, не знаю, - твердил Герхо, искоса поглядывая на сонного Тэли. - Не знаю, - повторил он еще раз. - Говорят, вроде бы в костеле.
   - В костеле? - ахнула Пура.
   - Ну-ка, Тэли, собирайся! - крикнул Герхо. - Ты ведь поедешь со мной в город?
   - Не надо ему ехать, не надо! - простонал Гедали.
   - Собирайся и поезжай! - приказал Виппо, сразу оценив положение. Гедали, Борух, Пура! Мигом на коней, и в лес, в сторону Завихостья. Мельник, что живет возле Струги, приютит вас и спрячет. Может, еще обойдется. Князь...
   Виппо запнулся и вопросительно посмотрел на Герхо. Тот опустил глаза. Все робко повторили вслед за Виппо: "Князь..." Но слово это замерло на устах и сникло. Герхо стиснул зубы - на князя тут рассчитывать нечего. Тэли будто лишь теперь понял, что произошло. Он вскочил с места и принялся натягивать высокие сапоги. Слабо мерцавшая лучина освещала всю эту сцену.
   - Только потише, не разбудите слуг! - предупредил Виппо.
   Он сам пошел на конюшню и вывел для Тэли карего фламандского коня. Тэли вспрыгнул на спину фламандца и, пригнувшись к холке, положил руку на плечо Виппо.
   - Ты как думаешь, дело серьезное? - шепотом спросил он.
   Виппо поднял обе руки и мягко отстранил Тэли.
   - Возможно, - ответил он неуверенным тоном и прибавил: - Вероятно, серьезное.
   Герхо торопил - пора ехать. Гуля и Гедали выводили из конюшни лошадей для себя и для Пуры. Когда оба друга были уже на дороге в Сандомир, они услыхали позади топот трех лошадей, удалявшихся в противоположном направлении.
   Стояла теплая, безветренная ночь, кони мчались галопом. С Вислы доносились протяжные окрики сплавщиков леса. Все было объято тишиной и покоем - в конце лета такие ночи нередки; прозрачная дымка застилала звездное небо. Герхо и Тэли ехали молча, только раз Тэли спросил:
   - Что бы это могло быть?
   - Понятия не имею, - пробурчал Герхо, воюя со своей норовистой кобылой.
   Им долго не открывали Вислянские ворота, и до замка они добрались уже далеко за полночь. Оба полагали, что застанут в замке большое смятение, однако там не заметно было и тени тревоги. В сенях стояли у камина два стражника; они очень удивились, когда Герхо спросил, есть ли кто у князя. Князь спит, никого у него нет; был, правда, кастелян Грот, приходит и Готлоб, как обычно, за распоряжениями, но они давно ушли. Герхо повел Тэли к себе, они сели на лавку, не зная, что думать. Наступило краткое, счастливое мгновение, когда человеку кажется, что все его беды - только сон, что они уже отошли в прошлое, канули в вечность. Если ты можешь сидеть на той же постели, на которой сидишь всегда, если под тобою та же овчина, что всегда, значит, и все прочее должно быть, как всегда. И оба приятеля, успокоившись, принялись толковать о том, что вот Смил из Бжезя может всадить за двадцать шагов стрелу в мишень, а князь Генрих, тот, пожалуй, стреляет еще лучше, нежели Смил. В замке царила тишина, слышалось, как стражи у ворот и на городской стене перекликаются своим монотонным "Слушай!". И все же стоило друзьям на минуту умолкнуть, как сердце начинало бешено колотиться, - страшное бремя вновь угнетало душу. Юдку, если верить слухам, заперли в подвале ратуши; из костела ее повели к алебардникам, охраняющим княжеский замок, - духовные власти передали преступницу властям светским.
   - А судить ее будет князь? - с надеждой в голосе спросил Тэли.
   - Кто знает! Может, суда и вовсе не будет, - ответил Герхо, и трудно было понять, хорошо это или плохо.
   - Послушай, Герхо, - с жаром сказал вдруг Тэли. - Сходи утром пораньше к князю и скажи ему - пусть судит ее как хочет, только чтобы судил он, он...
   - А ее здесь судить больше некому. К епископу ее не повезут.
   - Ну да, ну да! - подхватил Тэли. - К епископу ее везти нельзя. Пусть судят здесь.
   - Разве это лучше?
   - Да как же! Князь ведь ее знает... князь ее знает... Он недавно был у Виппо и видел ее... Еще спрашивал, когда она примет крещение...
   Герхо нетерпеливо заворочался.
   - Много ты понимаешь"
   - Нет, понимаю, - сказал Тэли и повторил уже, менее уверенно: Понимаю... А может, ты и прав, ничего я не понимаю, одно мне ясно - надо с утра пораньше пойти к князю.
   Но это им не удалось. Оба так крепко уснули на лавке, что, когда проснулись, было уже поздно. В этот день в Сандомире собиралось вече. На рынке и вокруг замка глашатаи стучали в доски, созывая народ. Герхо и Тэли вскочили как полоумные, кинулись к княжеским покоям. По дороге им попался Лестко; он был очень бледен и утирал платком пот со лба. На заре, сказал Лестко, он одел князя, и князь сразу пошел в костел, где все утро идет богослужение, молят господа о прощении грешников. Лишь теперь они узнали от Лестко об истории со святыми дарами, о том, что Юдка совершила неслыханное святотатство. Герхо побелел как полотно и в бешенстве схватился за кинжал, висевший у него на поясе. Тэли слушал, ровно ничего не понимая; он продолжал твердить, что Герхо должен идти к князю, просить о помиловании для Юдки, и подталкивал его вперед. Все трое будто обезумели. Наконец, слыша, что стук досок не смолкает, Тэли покинул друзей и помчался на рынок. Народ толпой шел за глашатаем, - должно быть, от ратуши. У входа в ратушу стояла стража, но возле деревянной пристройки на задах никого не было. Тэли крадучись стал пробираться вдоль стены, с отчаянием вглядываясь в решетчатые оконца подвалов. В третьем подвале он увидел женщину, сидевшую на охапке соломы.
   - Юдка! - крикнул Тэли в окно. - Юдка!
   Она повернула к нему измученное лицо. Тэли отпрянул - таким мертвенно-бледным было это лицо. Под широко раскрытыми глазами темнели круги, глаза казались черными и горели лихорадочным огнем.
   - Юдка... - повторил Тэли, просунув через решетку свои беспомощные руки, слишком белые, какие-то чужие в студеной тьме подвала. Юдка замерла, замер и Тэли. Пальцы у него окоченели, будто мотыльки, залетевшие в холодное помещение. Юдка прикрыла лицо руками и горько зарыдала.
   - Тэли! - повторяла она, всхлипывая. - О, Тэли!
   В бессилии своем они только и могли, что называть друг друга по имени. О чем тут было разговаривать! Но вот Юдка подползла к окну - подвал был низкий, не выпрямиться - и полулежа прикоснулась ледяными пальцами к рукам Тэли.
   - Что ты натворила. Юдка? - с ужасом спросил Тэли.
   Она неожиданно скривила рот и сказала:
   - Уходи, уходи поскорей!
   - Что случилось, Юдка? - снова спросил он.
   Но она молча отвернулась, и лицо ее скрыла тень. Медленно опустились красивые руки, на которых Тэли заметил следы побоев и ссадины. Видно, ее били, пытали. Юдка сидела неподвижно, будто окаменев.
   - Уходи, уходи! - вдруг крикнула она. - Сам видишь, нечего тебе со мной возиться. Ступай прочь! Теперь меня убьют.
   - Юдка, что ты? Это же я, Тэли, я всегда тебя любил.
   Она обратила к нему свои огромные глаза.
   - А я тебя не любила. Я была нехорошая.
   Тэли обеими руками уцепился за прутья решетки.
   - Юдка, Юдка, не говори так!
   - Я всегда любила князя, - усмехнувшись, сказала Юдка. - Ради князя я приехала, князя ждала, князю была любовницей. Никто об этом не знал, одна Пура. Спроси у Пуры. Еще, может, Герхо знал...
   - Герхо?
   Тэли сжимал решетку и чувствовал только обжигавший руки холод прутьев, больше ничего. В ушах шумело, стучало, словно там колотили в тысячи досок. Он слышал, Юдка что-то говорит об отце, о муже, о Виппо и о Пуре, но не понимал, чего она хочет, и бессмысленно повторял: "Да, да!", ощущая только холод решетки. Потом она опять коснулась его рук, он их отдернул, отшатнулся от окна, но сразу же пожалел об этом - ему захотелось опять почувствовать прикосновение ее пальцев, он протянул к ней руки, но было уже поздно. Как раненое животное, Юдка отползла в глубь подвала, упираясь руками в пол и подтягивая ноги. Она упала на солому в углу и больше не оборачивалась; Тэли видел лишь ее спину, прикрытую синим кафтаном.
   Тут ему дал пинка стражник да еще выругал. Тэли, отскочив в сторону, хотел ударить грубияна. Стражник узнал Князева любимца, испугался, упал к его ногам. Тэли замахнулся, но потом опустил руку - не до того, надо поскорей в замок. Герхо был в своей боковушке, князь еще не вернулся из костела. Преподобный Гумбальд правил там службу, призывал к покаянию, ах, как страшно было Тэли! Он схватил Герхо за руки, засыпал его вопросами, но Герхо упорно молчал.
   - Что с нею сделают? Разве она когда спала с князем в замке? Где же князь с нею встречался? Но если она любовница князя, он должен избавить ее от кары! Может, ничего ей не будет?
   - Ничего не будет! - повторил Герхо, качая головой и усмехаясь. Камнями ее побьют, вот что! - вдруг произнес он со злобой.
   Тэли сперва не понял. Но прошла минута, другая, и он понял все. А на следующий день увидел собственными глазами.
   Преступницу должны были на заре вывести из подвала. Накануне Тэли весь день не мог пробиться к князю, а к вечеру уже не хотел его видеть. Ночь Тэли провел, прислонясь к бревенчатой стене ратуши и прислушиваясь к тому, что там делалось внутри. Но ему почти ничего не было слышно. На заре Юдку со связанными веревкой руками повели за городскую стену. Там, по дороге в горы, есть поле, а посреди поля выложен круг из камней. Совсем небольшой круг - здоровый мужик мог бы перекинуть через него молот. А дальше по всему полю разбросаны камни поменьше, привезенные сюда в прадедовские времена; гладкие кругляши, такие, чтобы удобно было взрослому человеку в руку взять. К этому кругу и повели Юдку. Кастеляновы холуи подталкивали ее, пинали, когда она, теряя силы, начинала волочить ноги, будто раненая. Волосы падали ей на лоб, на щеки, она шла понурясь, но шла, и зря ее подгоняли - она еще тащила за собой этих болванов, уцепившихся за веревки, которыми у нее были скручены руки за спиной, тащила их, как вепрь тащит на себе гончих. Она шла, раскачиваясь из стороны в сторону, словно врезаясь в толщу воздуха. Толпа следовала за ней, глухо, настороженно гудя, готовая, как свора собак, по первому знаку накинуться на жертву. Духовенство проводило Юдку лишь до городской стены, у ворот все священники остановились, махая кропилами ей вслед. В толпе то и дело вспыхивали смешки и тут же гасли, как скрип окованных железом колес по песку. Тэли оборачивался, смотрел - кто там смеется, но не мог различить ни одного лица. В глазах у него туманилось. Дорога шла под уклон, и он все время видел Юдку, которая тащила за собой челядинцев и копейщиков, видел, как ее подгоняют древками копий, как все идут по дороге меж двумя рядами верб к страшному кругу, выложенному из камней. Оттуда видна река, а если обернуться - город, над которым сейчас подымаются розоватые облачка дыма. И вот дошли. Юдку развязали и грубо толкнули на середину круга. Она приподняла руки, машинально посмотрела на красные следы от веревки, потом сильным движением обеих рук откинула со лба каштановые кудри, глянула вперед. И словно сейчас только увидала она толпу, которая неотступно следовала за ней из города, толпу, сплошной стеной стоявшую у границы круга, обозначенной камнями. Глянула и изумилась: взор ее переходил с одного лица на другое, она видела всех этих людей - женщин, мужчин, подростков; у всех нижняя губа поджата, хищно поблескивают белые зубы, все не спускают с нее глаз, сжимая в руках камни. Звериный страх наполнил ее сапфировые очи, расширил темные зрачки. В изнеможении обернулась она назад - там, далеко внизу, струились зеленые холодные воды Вислы. Когда Юдка отвела взор от реки, в нем уже не было страха; скользнув поверх многоголовой толпы, он остановился на Сандомире. Тэли невольно посмотрел туда же и увидел объятый покоем город на высокой горе. Вставал погожий летний день, легкая дымка была пронизана светом, и белые стены замка, высившегося против костела, купались в лучах солнца. Тэли опять взглянул на Юдку - теперь на ее лице светилась улыбка, как в прежние времена. Она плавно подняла вверх обе руки, будто начиная торжественную пляску. И тут метко брошенный камень с силой ударил ее в грудь. Она еще выше вскинула руки и издала один лишь звук, резкое, пронзительное "И-и!", которое, как стрела, вонзилось в утренний воздух. Глаза ее подернулись томной поволокой, высоко поднятые брови поползли вниз, потом опустились веки, в страдальческом изломе поникли уголки рта, словно крылья птицы, и улыбка исчезла с лица. Медленно согнувшись, Юдка упала ничком на землю, и град камней обрушился на нее, превращая ее тело в кровавое месиво. Ужасающий рев прокатился по толпе, и вскоре над Юдкой вырос холмик из камней.