Качаев Юрий. Таёжка

   - "Уронили Мишку на пол", - подходя, процитировал Сим Саныч. - Вот что, Терехин: собери-ка ребят минут за десять до звонка. Договорились?
   - Договорились. А зачем?
   - Поговорим о лете.
   - Ясно, - сказал Мишка. Он уже знал, о чем пойдет разговор.
   Перед началом урока в 6-й "В" вошли Сим Саныч и отец Таёжки. Грохоча крышками парт, класс поднялся.
   - Садитесь, - сказал Сим Саныч. - Василий Петрович Забелин хочет поговорить с вами о каникулах.
   - Я, собственно, с одним предложением, - начал Василий Петрович. - С начала каникул вы все пойдете на практику, так? Кто в колхоз, кто в РТС. Дело это стоящеё, по-моему. Вы уже взрослый народ. И пора подумать о том, что скоро вы станете хозяевами всего, что есть в стране. В том числе хозяевами наших лесов. А лес - это настоящеё богатство. И, чтобы по-умному распоряжаться им, его надо знать. Вот я и предлагаю вам отправиться на месяц в тайгу и помочь экспедиции таксаторов. Нынешним летом она будет работать в наших краях.
   - А чего они делают, эти таксаторы? - спросил Генка Зверев.
   - Дело у них нелегкое, брат. Сказать прямо, чертовски опасное дело. Таксаторы специальными столбиками разбивают лес на квадраты, потом покрывают карты значками. Значки эти говорят о запасах и составе леса.
   - Что здесь опасного? - удивился кто-то.
   - Опасно то, что маршрут проложен по компасу и таксатор не имеёт права ни на шаг уклониться в сторону. Трясина перед тобой - иди через трясину, скала лезь на скалу. По картам таксаторов составляют единую генеральную карту. Без неё в лесном хозяйстве как без рук. А почему, как вы думаете?
   - Я знаю почему, - заерзал на месте Курочка-Ряба.
   - Ну-ну?
   - Потому что каждый рубил бы лес, где ему вздумается.
   Василий Петрович кивнул:
   - В общем, правильно. А через десять лет наша страна осталась бы голой, как...
   - ...как лысина нашего ботаника, - подсказал Мишка.
   Класс захохотал.
   - Клоун Терехин, - сказал Сим Саныч, - ещё слово - и вам придется раскинуть свой балаган за дверью... Василий Петрович, продолжайте.
   - Да я, пожалуй, уже все сказал. Остается выяснить, кто согласен помочь таксаторам. Нам нужно человек пять-шесть. - Василий Петрович помолчал, потом добавил: - Должен только предупредить, ребята, что жизнь в тайге не сахар. Мамок и нянек у вас там не будет. Да ещё ко всему прочему - мошка и комарье. Бывает, дохнуть нечем.
   - Ну, комарье, - махнул рукой Мишка. - А "Митя в халате" на что?
   "Митей в халате" таежники в шутку прозвали средство против гнуса диметилфталат.
   - Все-таки подумайте до завтра, - сказал Василий Петрович. - Такие дела с маху не решают.
   На другой день вызвались пойти в тайгу Мишка Терехин, Генка Зверев, его дружок Курочка-Ряба и братья Щегловы.
   - Я бы тоже пошел, - шепнул Таёжке, Шурка Мамкин. - Знаешь, как хочется! Да только семью-то не бросишь: я ведь теперь за старшего.
   - Ты не огорчайся, Шур, - тоже шепотом ответила Таёжка. - Мы договоримся, тебя кто-нибудь подменит дома, а ты к нам на недельку приедешь. Ладно?
   Шурка кивнул.
   БУКЕТ ЧЕРЕМУХИ
   В конце мая на острове за речонкой Браженкой, как раз напротив интерната, закипел белым цветом черемушник.
   Мишка не находил себе места. Он бросал книги, подходил к распахнутому окну и стоял подолгу, без единой мысли в голове.
   Наконец однажды он не выдержал и выкрал у паромщика деда Игната юркую долбленую лодку. Подогнав лодку к интернату. Мишка свистнул. Таёжка, посвященная в его планы, выбежала на берег, и лодка отчалила.
   На острове было ещё много талой воды; повсюду в ложбинах сверкали синие крапины мочажин; на взгорьях пробивалась ершистая трава и голубели подснежники. Кое-где торчали сухие дудки медвежьей пучки. Когда их заденешь, они звенят протяжно и глухо.
   На сухом пригорке Мишка выкопал несколько луковиц саранки и, очистив, протянул Таёжке.
   У луковиц был привкус старого меда - терпкий и чуть горьковатый.
   - Вкусно? - спросил Мишка.
   - Угу!
   Мишка потоптался на месте и вдруг спросил:
   - Тай, тебе это... кто-нибудь записки в Москве писал?
   - Какие записки?
   - Ну, про то, что нравишься, и все такое... Писали?
   - Нет.
   - А хочешь, я буду писать? - Мишка густо покраснел.
   Таёжка посмотрела на него удивленно и засмеялась:
   - Чудной ты! Зачем же записки, когда мы в одном классе? Ты лучше так скажи.
   - Так неинтересно. Вон старшеклассники все пишут. Я однажды у Витьки Королева почту таскал. К Зинке Матвеёвой и обратно. Они друг другу стихами писали... Как это, сейчас вспомню...
   Мишка потер ладонью лоб, потом прочел заунывным голосом:
   Я знаю: век уж мой измерен;
   Но, чтоб продлилась жизнь моя,
   Я утром должен быть уверен,
   Что с вами днем увижусь я...
   - Здорово?
   - Да, - откликнулась Таёжка. - Это стихи Пушкина. Их очень папа любит.
   Мишка смутился. Ай да Витька, какого тумана напустил, черт хитрый! А Зинка, поди, думает, что это его стихи... Надо будет прочитать Пушкина от корки до корки.
   Покосившись на Таежку - не смеётся ли она, - Мишка прибавил шагу.
   Над полянами порхали ранние бабочки-пестрянки - ярко-бордовые, с черными пятнами на крыльях. Пролетая над лужами, они стремительно падали вниз: наверное, принимали собственное отражение за другую бабочку. С веток черемух на них равнодушно глядели дрозды.
   - Слушай, - сказала Таёжка, - почему они их не трогают?
   Мишка пожал плечами:
   - Потому что невкусные.
   - А ты их пробовал?
   - Нет. Но Риба говорил, что пестрянки ядовитые.
   - Миш, а почему Риба всегда такой... ну, невеселый, что ли?
   - С чего бы ему веселиться? - удивился Мишка. - У него в прошлом году жена утонула. Тебя-то здесь ещё не было.
   - И об этом знает весь наш класс?
   Мишка не ответил. Таёжка опустила голову и тихо сказала:
   - Я не знала, что ты злой. У человека такое несчастье, а мы над ним издеваемся.
   Мишка снова промолчал, но было видно, что слова Таежки задели его. Уже по пути домой он вдруг сказал:
   - Конечно, смеяться над ним нехорошо. Да мы и не со зла, а так, по глупости. Нам-то вроде потеха, а ему... Ну да ладно, не будет больше этого...
   Вечером они отправились проведать Шурку Мамкина. Таёжка прихватила с собой несколько веток черемухи. Почуяв её запах, Шуркин отец зашевелился на кровати и открыл глаза.
   - Черемуха... зацвела? - спросил он, и голос у него сорвался.
   Таёжка молча протянула ему букет. Шуркин отец прижал черемуху к лицу и затих. Только грудь у него ходила медленно и тяжко.
   О чем он думал в эту минуту? О своих ли ребятишках, которые при живом отце остались наполовину сиротами? Или о том времени, когда он, здоровый и сильный, без устали махал топором и из-под топора летела пахучая янтарная щепа?
   Таёжка с Мишкой неслышно вышли и во дворе столкнулись с Шуркой. Шурка нес на плече большую связку ивовых прутьев.
   - Вот, - сказал он, - отцу принес. Он когда-то здорово корзины плел. Может, за работой повеселеёт? А то лежит и все думает, что он лишний, в тягоств нам.
   Шурка положил связку на крыльцо и улыбнулся виноватой улыбкой. Он всегда так улыбался, как будто был в чем-то виноват.
   МАМА ПРИЕЗЖАЕТ
   Шестого июня закончился учебный год. Все классы выстроились во дворе на торжественную линейку. После короткой речи директора был дан последний звонок. Он звенел долго и переливчато.
   - Ну что, дикие команчи? - обратился к своему классу Сим Саныч. - Небось для ваших ушей это лучшая музыка? Признавайтесь!
   "Команчи" нестройно загудели, выражая фальшивый протест.
   - Ладно, верю, - сказал Сим Саныч. - Верю, что вы жаждете заниматься даже летом. Круглые сутки, до последнего вздоха. Особенный энтузиазм я читаю на лицах Гены Зверева и его соратника Вити Рогачева. Это и понятно. У них ведь на осень переэкзаменовка по русскому. Поэтому они решили взять в тайгу свой любимый учебник. Я правильно говорю?
   - Правильно, - кислыми голосами ответили "соратники".
   - Ну вот и прекрасно. А чтобы ваши слова не разошлись с делом, ваш воспитатель отправится с вами.
   - Урра-а! - завопила пятерка, собиравшаяся в тайгу.
   - Ну, вашего восторга я не разделяю, - сказал Сим Саныч. - Не знаю, как я вам, а уж вы-то мне надоели порядком.
   - А как же Крым? - спросил Мишка.
   - В Крым, Михаил Кузьмич, лучше всего ездить в августе. В так называемый бархатный сезон. Говорят, очень полезно для нервной системы. А ведь я её расшатывал с вами весь учебный год. Есть ещё вопросы? Ну, тогда по домам. Всего хорошего!
   В интернате Таёжка и Мишка собрали свои вещи и пошли в Озерский райпотребсоюз, откуда ходили попутные машины до Мариновки. Во дворе грузили на "газик" какие-то ящики.
   Один из грузчиков спросил Таежку:
   - Ты, кажется, дочка Забелина?
   - Да.
   - Отец в школу пошел, тебя разыскивать.
   - Слушай, Миш, - сказала Таёжка, - я добегу до школы, а ты побудь здесь.
   Отца она встретила на улице. Он бросился навстречу дочери и подхватил её на руки:
   - Тайка, милая! Мама приезжает!
   Таёжка задохнулась:
   - Когда?
   - Сегодня под вечер. Телеграмма пришла ещё позавчера, а её в леспромхозе под сукно засунули. Вот остолопы, правда? Да ты успокойся, кто же от радости ревет?
   Пообедав в леспромхозовской столовой, Таёжка, Василий Петрович и Мишка зашли в леспромхоз к директору. Семен Прокофьич присел рядом с Забелиным на диван и сказал:
   - Ну, выкладывай, Петрович. Вижу, что-то стряслось. Ты именинник, что ль?
   Василий Петрович засмеялся:
   - Бери выше. Жена приезжает.
   - Ух ты! Вот это молодчага. Теперь ты, можно сказать, коренной сибиряк. Всеми корнями врос.
   - Корням и почва нужна, а, Прокофьич?
   - Ты про жилье? - Директор пошевелил широкими седыми бровями и задумался. - Вот что. В Мариновке-то тебя легко устроить. Дадим целый дом. Только захочет ли жена в деревне жить? Работа есть, конечно, и в Озерске, но ты там нужней. Не знаю, как без тебя обойдемся...
   - Разве я сказал, что хочу переёхать? - удивился Василий Петрович.
   - Тогда дело другое. Бери сейчас мою легковушку и поезжай встречать Семен Прокофьич хлопнул Забелина по плечу и подмигнул. - Завидую тебе. Ну, бывай.
   На станцию они приехали за десять минут до прихода поезда. Василий Петрович бегал по платформе и все время поглядывал на часы. Таёжка стояла, прислонившись к дощатому забору станции, слушала, как радостно и гулко стучит сердце.
   Наконец показался поезд. Устало посапывая, прошел мимо паровоз, за ним катились вагоны, и в тамбуре одного из них стояла мама.
   - Мама! - вскрикнула Таёжка, бросаясь к вагону. Мать легко спрыгнула с подножки, поставила на землю чемодан и прижала к себе Таёжку. Василий Петрович обнял жену и дочь, и все трое с минуту стояли молча. Потом они стали целоваться. Мишка отвернулся. Он не любил телячьих нежностей. Василий Петрович опомнился первым. Он подвел Мишку и сказал:
   - Это Миша Терехин, товарищ Таисии. Миша, познакомься - Галина Николаевна.
   - Мне Тая писала о тебе, - сказала Галина Николаевна, улыбаясь Мишке. Улыбка у неё была ласковая и белозубая.
   Потом они уселись в машину: Мишка рядом с шофером, а остальные на заднем сиденье.
   - Вася, господи, - смеясь, говорила Галина Николаевна, - в Москве бы я тебя не узнала. Сапоги, картуз. И эта бородища. Немедленно сбрей её. Ты же не в партизанском отряде.
   "Что ли, по болотам в сандалетах ходить? - подумал Мишка. - И борода Василию Петровичу идет".
   В шоферском зеркальце он видел молодое, красивое лицо Галины Николаевны, и ему вдруг стало чудно, что эта чужая женщина - мать Таежки и жена Василия Петровича.
   НОВОСЕЛЬЕ
   Забелины устроились в доме напротив сельпо. Раньше здесь был детский сад, но в прошлом году колхоз построил новое помещение, и с тех пор дом пустовал.
   Галина Николаевна и Таёжка провозились целый день, наводя порядок: мыли полы, посуду, выставляли зимние рамы и сметали из углов паутину.
   Но комнаты по-прежнему выглядели нежилыми. Не хватало им вещей, которые все ещё шли малой скоростью где-то по Барабинским степям.
   - Будем жить, как на вокзале, - грустно сказала мать. - Но делать нечего.
   Она достала деньги и велела Таёжке сходить в магазин за продуктами. К вечеру ждали гостей.
   Таёжка ушла, а Галина Николаевна взяла у соседей ведра и отправилась на реку, хотя колодец находился рядом. Но колодец был с норовом: он успел уже проглотить два ведра, и теперь Галина Николаевна боялась его.
   - Возьмите коромысло, руки нарежет, - догнала её соседка.
   До сих пор Галина Николаевна видела только в кино, как носят воду на коромысле. А сейчас пришлось испытать самой. Проклятое коромысло невыносимо резало плечи, ведра раскачивались тяжелыми маятниками. И Галину Николаевну водило из стороны в сторону, будто пьяную.
   Проходя вдоль улицы, Галина Николаевна до боли закусила губу. Ей казалось, что из каждого окна за нею следят насмешливые, беспощадные глаза: "Что, голубушка? Это тебе не краники с горячей и холодной водичкой отвертывать!"
   Вода расплескивалась, обдавая брызгами новые босоножки.
   "Черт с ними, с босоножками! - зло думала Галина Николаевна. - Только бы до дому добраться".
   Домой она принесла наполовину пустые ведра. Она села на пороге, прислушиваясь к тупой боли в правой руке: занозила, когда мыла подоконники. Хорошо ещё, что полы оказались крашеными.
   Она не заметила, как вернулась дочь.
   - Ну что? - спросила Галина Николаевна.
   - Мяса нет, мама. Придется в чайной готовое брать.
   Галина Николаевна промолчала.
   - Я вижу, тебе у нас не нравится, - виновата сказала Таёжка.
   - Нет, нет, что ты! Чудесная река, воздух как на даче.
   Галину Николаевну больно кольнуло это слово: "у нас". Не "здесь", а именно "у нас". Как будто она чужая им обоим: мужу и дочери.
   Галина Николаевна ещё больше помрачнела.
   Таёжка обняла её за плечи, поцеловала в щеку и горячо зашептала:
   - Мамочка! Честное слово, все будет здорово. Знаешь, сколько здесь ягод, грибов! Бруснику и чернику прямо совками собирают. Не веришь? Делают совки с такими зубьями, - Таёжка растопырила пальцы, - и гребут. Нам с Мишкой тут очень глянется.
   - Глянется?!
   - Ну да. Так Мишка говорит вместо "нравится".
   Галина Николаевна громко рассмеялась. Таёжка непонимающе глядела на неё.
   - Не обращай внимания. Я просто вспомнила, как твой Мишка ел апельсин. Прямо с кожурой. И глаза у него были такие, будто он хину жевал.
   - Разве это смешно? - спросила Таёжка, не глядя на мать. - Смешно, что Мишка никогда не видел апельсина? Но ведь он не виноват, что родился в Сибири.
   - Прости, - сказала Галина Николаевна, - я не хотела никого обидеть. Давай-ка лучше готовить обед, а то скоро папа придет.
   Отец пришел под вечер вместе с Семеном Прокофьичем.
   - Вот это есть мое начальство, - сказал он. - Прошу любить и жаловать.
   Семен Прокофьич бережно подержал в своей корявой ладони руку Галины Николаевны и так же бережно отпустил, словно это была не рука, а стеклянная елочная игрушка. Потом директор вышел в сени и вернулся оттуда с большой картонной коробкой.
   - Это вам, стал быть, на новоселье, - смущаясь и покряхтывая, объяснил он.
   В коробке оказался прекрасный эстонский приемник. Галина Николаевна всплеснула руками:
   - Семен Прокофьич, ну как же можно делать такие подарки?! "Октава"! Это же безумно дорогая вещь!
   - Ну уж дорогая... - пробормотал директор и смутился ещё больше.
   Через полчаса, когда Галина Николаевна уже собрала на стол, стали подходить гости. Все они с одинаковым радушием поздравляли её с приездом и, чокаясь, желали счастья.
   Семен Прокофьич потянулся к ней через стол с рюмкой и спросил:
   - Простите, Галя, а вы кто будете по специальности?
   - Я? Я врач-педиатр.
   - Вы бы нам попроще, по-русски, - попросил кто-то.
   Галина Николаевна улыбнулась:
   - Ну, по-русски - детский врач.
   - Елки-моталки! - воскликнул Семен Прокофьич, обращаясь почему-то к Забелину. - Значит, наших ребятишек лечить будет? А, Петрович?
   За столом оживленно загудели. Таёжка смотрела рдевшеёся лицо матери, на отца, чисто выбритого и улыбчивого, и не было сейчас человека счастливеё, чем она.. Особенно девочка радовалась за мать: Галину Николаевну встретили так, будто она родилась здесь, в Мариновке, потом долго училась в городе и наконец-то вернулась домой.
   Таёжка подошла к отцу и шепнула на ухо:
   - Спой. Ну, ту песню... нашу.
   Василий Петрович кивнул и взял гитару. Первые аккорды прозвучали тревожно и грозно:
   Черный ворон, что ты вьешься
   Над моею головой?..
   И жесткие мужские голоса отозвались с угрюмой удалью:
   Ты добы-ычи не дождешься-а
   Я солдат ещё живой.
   Пели задумчиво, со сдвинутыми бровями. И Таёжка вдруг подумала, что её отец когда-то вот так же сидел с друзьями в партизанской землянке, а вокруг летала смерть. И партизаны пели, веря в победу:
   Ты добычи не дождешься,
   Черный ворон, - я не твой.
   Василий Петрович не любил вспоминать о войне, но иногда что-то наводило его на думы о тех нелегких днях, и он рассказывал дочери про своих боевых товарищей, рассказывал скупо и сдержанно, а потом целую ночь ворочался в постели и курил...
   С полуночи гости стали расходиться. Василий Петрович провожал всех до калитки и просил заглядывать почаще.
   ТАКСАТОРЫ
   Утром, чуть засветало, отец разбудил Таёжку и придожил палец к губам:
   - Тише. В лес с нами пойдешь?
   - С кем? - не поняла спросонья Таёжка.
   - Ну, со мной и с вашими ребятами.
   - А что, таксаторы уже приехали?
   - Да. Ещё вчера.
   Таёжка встала, на цыпочках прошла к умывальнику, потом оделась и заглянула в горницу. Мать ещё спала, разметав по подушке густые ореховые волосы. Во сне она чему-то улыбалась. И Таёжке очень захотелось крепко-крепко прижаться к матери и зажмуриться.
   - Не буди её, - шепотом сказал отец. - Пусть отдыхает с дороги.
   Василий Петрович взял карандаш и нацарапал на листке бумаги:
   "А засоням - позор. Жди нас к ужину. Очень голодных. Целуем. Василий. Тая".
   Василий Петрович прихватил с собой ковригу ржаного хлеба, большой кусок сала и несколько луковиц. Потом они вышли на улицу, осторожно прикрыв за собой дверь.
   Во всех концах деревни горланили петухи; во дворах слышался звон тугих молочных струй, хлеставших в подойник, и негромкие окрики хозяек: "Да стой же ты, окаянная!"
   От реки тянуло туманом. Где-то высоко в небе, в алеющих облаках, невидимый звенел жаворонок.
   Мишка уже проснулся.
   Он сидел на крыльце и выстругивал новое березовое топорище. У ног его лежал Буран, уставившись на хозяина влюбленными глазами.
   - Отправляемся? - Мишка стряхнул с колен стружки и поднялся. - Я сейчас мигом ребят соберу. И за Сим Санычем сбегаю. Он у тетки Дуни остановился.
   Через несколько минут Мишкина четверка уже стояла у ворот.
   Мишка критическим оком оглядел свое подразделение и отправил Курочку-Рябу домой:
   - Надень рубаху потолще. А то с тобой греха не оберешься.
   Потом, сладко зевая, пришел Сим Саныч, и весь отряд отправился к парому.
   Перевозчик дед Игнат пристально поглядел на Мишку и сказал:
   - Этого идола не повезу. Ша. Он у меня лодку спер.
   - Новости, - сказал Мишка. Я же её вернул.
   - Все одно не повезу. У-у, оболтус!
   - Дед - летом в шубу одет, - засмеялся Мишка. И, сняв штаны и рубашку, бросил их Генке Звереву.
   - Кузьмич, холодно, - предупредил Сим Саныч, но Мишка уже ступил в воду и, рыча, поплыл к другому берегу.
   Прежде чем паром успел отчалить, белая Мишкина голова уже мелькала посредине реки.
   От парома к зимовью Василия Петровича вела узкая мозолистая тропка. Впереди шел Забелин, замыкал шествие Генка Зверев. Он по привычке что-то жевал и с тихой грустью размышлял о том, что вот мать печет сейчас пироги с морковью, а его, Генки, дома нету. Если бы не Курочка-Ряба, Генка ни за что не потащился бы в тайгу. Но дружба есть дружба.
   В зимовье уже хозяйничали трое таксаторов. Все они были молодые и все бородатые: для солидности. Один из них, видимо начальник, кудрявый черноглазый парень, похожий на цыгана, спросил:
   - Это и есть пополнение?
   - А что? - Василий Петрович оглянулся на ребят, - Пополнение первый сорт. Гвардейцы!
   - Дяденька, а вы цыган? - поинтересовался Генка Зверев.
   - Нет, тетенька, - серьезно ответил черноглазый. - Я абиссинский негус. Честно. Чтоб мине вже украли!
   Все засмеялись, и черноглазый тоже. Потом он протянул руку Сим Санычу:
   - Виктор Крюков, таксатор. А это Иван и Женька, практиканты.
   - Максим, - сказал Сим Саныч. - Снегов. Духовный пастырь вот этих анархистов.
   - А меня тоже Виктором звать, - похвастался Курочка-Ряба.
   - Да ну? - усомнился Крюков. - Быть того не может.
   - Почему это не может?
   - А ты сам догадайся. Виктор по-латыни означает победитель. Понял?
   Курочка-Ряба, конечно, понял намек на свою мускулатуру и надулся. Но, когда Крюков достал из планшета большую карту, испещренную какими-то значками, Витька сразу же забыл про свою обиду.
   Все склонились над картой.
   - Отведем вам для начала два квадрата, - сказал Крюков и торцом карандаша очертил эти квадраты. - Первый между Кураем и Казачкой. На восток до точки двадцать три-а. Там уже стоит наша метка. Вы, Снегов, пойдете туда с группой из трех человек. Другой участок - от Курая и до Моховой пади. Восточная точка сорок восемь-б. Это будет ваш район, Василий Петрович.
   - У меня нет компаса, - сказал Сим Саныч.
   - Женька, дай ему свой, - распорядился Крюков. Через десять минут обе группы, прихватив топоры и пилы, отправились к намеченным квадратам. В группу Сим Саныча вошли Генка Зверев, Курочка-Ряба и один из братьев Щегловых. Остальные под началом Василия Петровича двинулись в сторону Моховой пади.
   Весь май стоял прохладный, и комарья по утрам было мало. Густой кедровый лес ещё спал в зеленоватом сумраке, но меж стволов уже пробивались ярко-желтые изломанные снопы солнечного света. Где-то в стороне слышался цокающий посвист бурундука. Резко и хрипло, будто простуженные, кричали кедровки; бойко тенькали синицы, да изредка крякал под ногами сучок.
   Скоро свернули на оленью тропу, усеянную черными орешками помета. Тропинка заметно спешила под уклон, на косогорах кое-где стали попадаться березы. Здесь, на теплых суглинках, буйно шли в рост царские кудри, кукушкин горицвет и лесные тюльпаны - саранки. Окрестные кусты то и дело стреляли тетерками.
   - Самые охотничьи места, - заметил Мишка. - Где березы - там и тетерев.
   Немного погодя перед глазами ребят открылся темный лесистый провал. На самом его дне ещё голубели сугробы, и в них шумела стремительная бить талой воды, по-местному - снежуры.
   - Ну вот и Моховая падь, - сказал Василий Петрович. - Отсюда и начнем.
   Задание группы было такое: выяснить состав леса, срубить в квадрате несколько хвойных деревьев разных пород. На каждом дереве, определив сначала его возраст, нужно было подсчитать количество уцелевших шишек. По ним можно судить, каков будет прирост леса на ближайшие годы.
   Для начала Василий Петрович вывел ребят на просеку и спросил:
   - Чем отличается подлесок от подроста, знаете?
   Объяснить толком никто не сумел.
   - Ладно, слушайте, - сказал Забелин. - Все деревья-малыши, которые со временем станут строевым лесом, - это подрост, то есть они подрастают. Что же это за породы, Михаил?
   - Ну, я думаю, в нашей тайге - сосна, ель, пихта, кедр, лиственница да ещё береза, - без запинки ответил Мишка.
   - Верно. А подлесок?
   - Подлесок - все остальное. Кусты там, всякая мелюзга.- Ответом Мишки Василий Петрович остался доволен.
   - Так вот, - сказал он. - Ты, Таисия, и ты, Щеглов, - тебя, кажется, Юрой дразнят? - подсчитаете на просеке количество подроста. Расстояние - километр. Вот вам рулетка. Справитесь?
   Таёжка кивнула.
   - Тогда за дело. А мы с Михаилом будем валить.
   Василий Петрович долго выбирал обреченные деревья. Наконец на каждом из них была поставлена метка. И Василий Петрович, вздохнув, подошел к первому прямоствольной сосне, похожей на золотистую колонну.
   - Красавица-то, а?! В таком лесу, как в древнем храме, собственное сердце слышишь. - Забелин ласково погладил дерево и взялся за топор. - Прости, голубушка. Надо.
   Сопки гулко повторили удары топора. Подрубив сосну, Василий Петрович и Мишка взялись за пилу. Дерево постояло ещё минуту, будто раздумывая, падать или нет, потом крякнуло и рухнуло навзничь. "Ух-хх ты!" - испуганно шарахнулось эхо.
   Подсчитав шишки, перешли к следующему дереву. Под вечер, когда стал донимать гнус, Василий Петрович выдал ребятам диметилфталат, достал сало и хлеб:
   - Ну, закусим да и по домам. Норму свою мы выполнили. А завтра переберемся сюда с ночевкой.
   На газету, расстеленную Василием Петровичем, выложили всю снедь, у кого что было: пироги, шаньги, вареные яйца, огурцы и конфеты-подушечки. Чтобы отогнать мошкару, развели дымокур.
   - Хотите, отгадаю, что сейчас делают наши? - с набитым ртом спросил вдруг Мишка.
   - Что же? - поинтересовалась Таёжка.
   - Называй кто.
   - Ну, Гена Зверев, например.
   Мишка закрыл глаза и, раскачиваясь, как шаман, произнес:
   - Вижу. Вижу: Генка сидит рядом с Курочкой-Рябой, смотрит ему в рот и канючит: "Ви-ить, кусочек оставь, а?"
   - Здорово! А Сим Саныч?
   Мишка покачал головой и голосом Сим Саныча сказал:
   - "Ай да голодающая губерния! Съел шесть пирогов с пирогом, да все с творогом. Слышу - лопнуло что-то. Думал - пузо. ан нет - ремень лопнул".
   - Тебе, Михаил, артистом быть, - смеясь, сказал Василий Петрович. Честное слово, в театральную студию иди. Талант пропадает.
   - Нет, я тут останусь, - сразу посерьезнев, ответил Мишка. - Вот восьмилетку закончу - ив лесной техникум... А ты, Тайка?
   - Я? - Таёжка задумалась. - Мне хочется стать киномехаником. Очень хочется. Представляете: привозишь картину в такую деревушку, вроде нашей, а за тобой бегут ребятишки, целая орава! Потом ты уедешь, а они ещё неделю рассказывают друг другу о фильме, играют в него. И снова ждут тебя...