Страница:
Именно он бесстрашно и жестко сделал вывод о том, что у грядущей цивилизации главным является не содержание информации, а возможность и способ ее передачи. Определяющим является не контекст, а сигнал. Не код, а носитель.
В этой же работе Маршалл Макклюэн предрекал складывание глобального общества в момент, когда современные электронные средства массовой информации соединятся со всемирными вычислительными сетями и сформируют всепланетную коммуникационную сеть. Именно тогда мир сожмется до размеров деревни. И тот, кто будет господствовать над сферой коммуникаций, получит власть над миром.
Его предвидение сбылось. Сегодня совершенно очевидно: именно единое коммуникационное пространство, временная пространственная доступность любой точки мира и есть суть глобализации. Что же касается мировой финансовой системы и сети взаимодействующих транснациональных корпораций, то они суть хозяйственная плоть, наращенная на коммуникационном скелете.
Теперь, дорогой читатель, нам пора сделать второй вывод. А что же является глубинным социальным смыслом глобализации? Ее продуктом и результатом?
Сделать этот вывод может каждый, даже далекий от науки человек, просто опираясь на элементарный жизненный опыт. Глобализация несет стандартизацию жизненных установок, норм поведения и социальных ориентаций. Она предполагает американизацию всего мира, деградацию, а затем и полное исчезновение систем ценностей, культурных традиций, моделей поведения, свойственных различным цивилизациям земли. Она разрушает национальные уклады жизни, цивилизационные образы мира, народные традиции и обычаи, устойчивые этнокультурные программы поведения.
Глобализация унифицирует и стандартизует национальные и цивилизационные системы, делает мир убого-примитивным, упрощенным. Этот мир живет по законам экономической эффективности. При глобализации выживает лишь то, что дает прибыль, а все остальное должно умереть. Возникает мир, похожий на пчелиный улей. Все — в «экономические животные»!
Итак, вывод второй, читатель: глобализация состоялась. Человечество наконец-то стало единым. Оно живет в большой деревне, выстроенной из сложнейшей паутины телекоммуникационных связей. У него есть общая экономика, базирующая на транснациональных корпорациях. В самые отдаленные уголки мира проникла мировая финансовая система. Понемногу складывается единый для всего мира механизм принятия важнейших политических решений. Люди стали понятнее друг другу, поскольку все чаще придерживаются одной и той же системы ценностей. У них сложились сходные стереотипы поведения. Да и говорят они все чаще на одном — английском — языке.
Прогнозы сбылись, но цена единения оказалась слишком высокой Глобализация уничтожает, по выражению великого русского философа Константина Леонтьева, цветущее разнообразие человечества — залог развития цивилизации. Глобализация упрощает мир, разъедает самодостаточные цивилизации, превращает народы в манипулируемые массы, низводит личность до особи-потребителя. Складывание единой мировой системы, повышение ее сложности обернулось опрощением, огрублением и потерей качества ее составляющих. Причем практически на всех уровнях — от целых цивилизаций, через общества — и до каждой отдельной семьи, до конкретного человека. Эта цена, если хотите — трагедия глобализации, ее неумолимый закон.
Да, человечество становится единым. Но это все больше напоминает единство Бивиса и Баттхеда.
Виртуализация реальности
В плену технологий
Даешь гуманитаризацию!
Мир тысячи игроков
В этой же работе Маршалл Макклюэн предрекал складывание глобального общества в момент, когда современные электронные средства массовой информации соединятся со всемирными вычислительными сетями и сформируют всепланетную коммуникационную сеть. Именно тогда мир сожмется до размеров деревни. И тот, кто будет господствовать над сферой коммуникаций, получит власть над миром.
Его предвидение сбылось. Сегодня совершенно очевидно: именно единое коммуникационное пространство, временная пространственная доступность любой точки мира и есть суть глобализации. Что же касается мировой финансовой системы и сети взаимодействующих транснациональных корпораций, то они суть хозяйственная плоть, наращенная на коммуникационном скелете.
Теперь, дорогой читатель, нам пора сделать второй вывод. А что же является глубинным социальным смыслом глобализации? Ее продуктом и результатом?
Сделать этот вывод может каждый, даже далекий от науки человек, просто опираясь на элементарный жизненный опыт. Глобализация несет стандартизацию жизненных установок, норм поведения и социальных ориентаций. Она предполагает американизацию всего мира, деградацию, а затем и полное исчезновение систем ценностей, культурных традиций, моделей поведения, свойственных различным цивилизациям земли. Она разрушает национальные уклады жизни, цивилизационные образы мира, народные традиции и обычаи, устойчивые этнокультурные программы поведения.
Глобализация унифицирует и стандартизует национальные и цивилизационные системы, делает мир убого-примитивным, упрощенным. Этот мир живет по законам экономической эффективности. При глобализации выживает лишь то, что дает прибыль, а все остальное должно умереть. Возникает мир, похожий на пчелиный улей. Все — в «экономические животные»!
Итак, вывод второй, читатель: глобализация состоялась. Человечество наконец-то стало единым. Оно живет в большой деревне, выстроенной из сложнейшей паутины телекоммуникационных связей. У него есть общая экономика, базирующая на транснациональных корпорациях. В самые отдаленные уголки мира проникла мировая финансовая система. Понемногу складывается единый для всего мира механизм принятия важнейших политических решений. Люди стали понятнее друг другу, поскольку все чаще придерживаются одной и той же системы ценностей. У них сложились сходные стереотипы поведения. Да и говорят они все чаще на одном — английском — языке.
Прогнозы сбылись, но цена единения оказалась слишком высокой Глобализация уничтожает, по выражению великого русского философа Константина Леонтьева, цветущее разнообразие человечества — залог развития цивилизации. Глобализация упрощает мир, разъедает самодостаточные цивилизации, превращает народы в манипулируемые массы, низводит личность до особи-потребителя. Складывание единой мировой системы, повышение ее сложности обернулось опрощением, огрублением и потерей качества ее составляющих. Причем практически на всех уровнях — от целых цивилизаций, через общества — и до каждой отдельной семьи, до конкретного человека. Эта цена, если хотите — трагедия глобализации, ее неумолимый закон.
Да, человечество становится единым. Но это все больше напоминает единство Бивиса и Баттхеда.
Виртуализация реальности
Теперь настала очередь третьей важнейшей тенденции эпохи постиндустриализма. Настал черед рассмотрения виртуализации….
В мире глобализации разница между реальностью и иллюзией исчезает, и миллионы людей перестают понимать, где они находятся: в настоящем мире или в виртуальном. По ту, или по эту сторону экрана.
Ученые, эксперты и общественные технологи обратили внимание на это явление в 90-е годы. Но еще в 1964-м польский фантаст и социальный мыслитель Станислав Лем в работе «Сумма технологий» предвидел, что с развитием вычислительной техники и совершенствованием систем передачи информации будет все яснее проявляться тенденция наиболее полной трансляции всего богатства ощущений и представлений через технические средства. Ощущения и впечатления, передаваемые с помощью технических средств, будут все более и более походить на реальность. В один прекрасный день, как предсказывал Станислав Лем, они окажутся богаче, интенсивнее, интереснее реальности. И тогда наступит эпоха фантоматики. Каждый человек будет творить для себя собственный мир, где ему будет хорошо, легко и удобно. И тогда, по мысли Лема, цивилизации придет конец. Да что там цивилизации — человечество просто вымрет, исчезнет в эфемерных грезах и мечтаниях. Пока человечество делает лишь первые шаги по этому пути. Но, как говорится, дорогу осилит идущий. Тем более, как известно русским, лиха беда начало. А нынешний американский мыслитель Скотт Адамс, умело маскируясь под скомороха и шута, написал великолепную книгу «Будущее по Дильберту: процветание глупости в ХХI веке» (1997 г.), где с юмором высказал ту же гипотезу:
Виртуализация — это появление искусственных миров наряду с естественным миром. Причем миров, специально скомпонованных, организованных и внедренных в коллективное и индивидуальное сознание. Все чаще человек придуманный мир воспринимает как реальный, а реальный как придуманный. Можно долго говорить о виртуализации современного мира, но проще посмотреть кинотрилогию «Матрица». Мало-мальски внимательному зрителю очень быстро станет понятно, что такое виртуализация, с чем ее едят, и к чему она приводит. Конечно, в фильме речь идет о будущем. Но настоящее уже немногим отличается от показанного на экране.
Но действительность оказывается гораздо сложнее философии фильма. Что она предполагает? Что виртуализация есть специальная технология, используемая какими-то злыми силами против ничего не подозревающего человечества. Мы в этой книге тоже говорим о намеренном перекосе развития человечества, устроенном Античеловечеством. Однако дело обстоит куда драматичнее. Виртуализация порождается самим коммуникационным обществом. Огромные системы передачи и хранения информации сами по себе порождают условия для виртуализации. И эти условия правящая элита использует в своих целях. Ведь она, как мы уже знаем, стремится к абсолютному, тотальному господству. Причем господство это достигается не столько грубым насилием, сколько через программирование подвластной массы.
Но есть еще одна, самая глубинная причина преобладания иллюзий над реальностью. Она состоит в том, что мир вступил в состояние неустойчивости. Мы находимся недалеко от точки бифуркации, исторического перелома. Мы уже совсем близко от времени, когда человечеству предстоит сделать возможно самый серьезный и опасный выбор в своей истории. И как свидетельствует эзотерика современной науки, в точках перехода образуются области, где материальный мир столь же зыбок, как и призрачное его отражение, как несбывшиеся варианты истории. Причем, касаются они не только человечества в целом, но и отдельных цивилизаций, стран и народов, буквально каждого человека, каждой личности.
Вблизи зон бифуркации практически исчезает грань между сном и явью, сбывшимся и несбывшимся, реальным и возможным. Они сосуществуют, пересекаются, переплетаются, влияют друг на друга и, в конечном счете, определяют скачок, ту траекторию развития, которой разрешается точка бифуркации. Именно в этом феномене и заключена глубинная тайна виртуализации нашего мира, нашего восприятия и нашего сознания. Мы — на пороге бурной Эпохи Перемен. На грани крушения старого мира!
Итак, настала очередь третьего вывода.
Близость к зоне исторического перелома порождает виртуальность существования человечества, отдельных стран и народов, каждого человека. Она стирает грань между сбывшимся и несбывшимся, между существующим и вероятным. Эта ситуация, в свою очередь, находит свое технологическое воплощение в коммуникационном обществе, в информационных технологиях. Они создают возможность для одновременного существования многих реальностей, многих миров. Появляются технологические возможности для того, чтобы совершать быстрый переход из возможности в реальность, из идеального — в материальное, из задуманного — в сделанное.
В условиях современного мира эта технология служит интересам элиты, интересам господствующего слоя раннего постиндустриального общества. Она служит, в конечном счете, интересам «Голем сапиенс», Сообщества Тени…
В мире глобализации разница между реальностью и иллюзией исчезает, и миллионы людей перестают понимать, где они находятся: в настоящем мире или в виртуальном. По ту, или по эту сторону экрана.
Ученые, эксперты и общественные технологи обратили внимание на это явление в 90-е годы. Но еще в 1964-м польский фантаст и социальный мыслитель Станислав Лем в работе «Сумма технологий» предвидел, что с развитием вычислительной техники и совершенствованием систем передачи информации будет все яснее проявляться тенденция наиболее полной трансляции всего богатства ощущений и представлений через технические средства. Ощущения и впечатления, передаваемые с помощью технических средств, будут все более и более походить на реальность. В один прекрасный день, как предсказывал Станислав Лем, они окажутся богаче, интенсивнее, интереснее реальности. И тогда наступит эпоха фантоматики. Каждый человек будет творить для себя собственный мир, где ему будет хорошо, легко и удобно. И тогда, по мысли Лема, цивилизации придет конец. Да что там цивилизации — человечество просто вымрет, исчезнет в эфемерных грезах и мечтаниях. Пока человечество делает лишь первые шаги по этому пути. Но, как говорится, дорогу осилит идущий. Тем более, как известно русским, лиха беда начало. А нынешний американский мыслитель Скотт Адамс, умело маскируясь под скомороха и шута, написал великолепную книгу «Будущее по Дильберту: процветание глупости в ХХI веке» (1997 г.), где с юмором высказал ту же гипотезу:
«Тем, кто смотрел только старый сериал Star Trek, объясняю: голограф может создавать имитируемые миры, которые выглядят и ощущаются так же, как реальные. Персонажи сериала Star Trek используют голограф в перерывах для отдыха от работы. Этого не может быть. Если бы я имел голограф, то запер дверь и не выше бы из помещения вплоть до смерти от истощения. Было бы трудно убедить меня, что я должен заниматься чем-нибудь другим, кроме голографа, если массаж с растиранием маслом мне станет делать сама Синди Кроуфорд и ее виртуальная сестричка-близнец… Боюсь, что голограф окажется последним изобретением человечества»…В основе виртуализации цивилизации лежит подмена непосредственного восприятия мира через органы чувств трансляцией специально подобранных слуховых, зрительных и иных рядов через скомпонованные программы, передаваемые при помощи технических средств. Если раньше человек жил своим опытом, умом, инстинктами и интуицией, то сегодня на их место заступает программирование восприятия, манипулирование эмоциями и стандартизация мышления. (Вам объявят, когда смеяться шутке — когда хохот зазвучит за кадром телешоу).
Виртуализация — это появление искусственных миров наряду с естественным миром. Причем миров, специально скомпонованных, организованных и внедренных в коллективное и индивидуальное сознание. Все чаще человек придуманный мир воспринимает как реальный, а реальный как придуманный. Можно долго говорить о виртуализации современного мира, но проще посмотреть кинотрилогию «Матрица». Мало-мальски внимательному зрителю очень быстро станет понятно, что такое виртуализация, с чем ее едят, и к чему она приводит. Конечно, в фильме речь идет о будущем. Но настоящее уже немногим отличается от показанного на экране.
Но действительность оказывается гораздо сложнее философии фильма. Что она предполагает? Что виртуализация есть специальная технология, используемая какими-то злыми силами против ничего не подозревающего человечества. Мы в этой книге тоже говорим о намеренном перекосе развития человечества, устроенном Античеловечеством. Однако дело обстоит куда драматичнее. Виртуализация порождается самим коммуникационным обществом. Огромные системы передачи и хранения информации сами по себе порождают условия для виртуализации. И эти условия правящая элита использует в своих целях. Ведь она, как мы уже знаем, стремится к абсолютному, тотальному господству. Причем господство это достигается не столько грубым насилием, сколько через программирование подвластной массы.
Но есть еще одна, самая глубинная причина преобладания иллюзий над реальностью. Она состоит в том, что мир вступил в состояние неустойчивости. Мы находимся недалеко от точки бифуркации, исторического перелома. Мы уже совсем близко от времени, когда человечеству предстоит сделать возможно самый серьезный и опасный выбор в своей истории. И как свидетельствует эзотерика современной науки, в точках перехода образуются области, где материальный мир столь же зыбок, как и призрачное его отражение, как несбывшиеся варианты истории. Причем, касаются они не только человечества в целом, но и отдельных цивилизаций, стран и народов, буквально каждого человека, каждой личности.
Вблизи зон бифуркации практически исчезает грань между сном и явью, сбывшимся и несбывшимся, реальным и возможным. Они сосуществуют, пересекаются, переплетаются, влияют друг на друга и, в конечном счете, определяют скачок, ту траекторию развития, которой разрешается точка бифуркации. Именно в этом феномене и заключена глубинная тайна виртуализации нашего мира, нашего восприятия и нашего сознания. Мы — на пороге бурной Эпохи Перемен. На грани крушения старого мира!
Итак, настала очередь третьего вывода.
Близость к зоне исторического перелома порождает виртуальность существования человечества, отдельных стран и народов, каждого человека. Она стирает грань между сбывшимся и несбывшимся, между существующим и вероятным. Эта ситуация, в свою очередь, находит свое технологическое воплощение в коммуникационном обществе, в информационных технологиях. Они создают возможность для одновременного существования многих реальностей, многих миров. Появляются технологические возможности для того, чтобы совершать быстрый переход из возможности в реальность, из идеального — в материальное, из задуманного — в сделанное.
В условиях современного мира эта технология служит интересам элиты, интересам господствующего слоя раннего постиндустриального общества. Она служит, в конечном счете, интересам «Голем сапиенс», Сообщества Тени…
В плену технологий
Настал черед выделить четвертое направление изменений общества в его постиндустриальной фазе. Это — технологизация человеческой цивилизации.
«Техно» — по-гречески «искусство», но в соответствии с реалиями сегодняшнего дня более точным переводом слова будет не «искусство», а «навык», «умение». Навык и умение — всегда что-то определенное, повторяющееся. Это способ решения задач, процесс получения продукта. Его всегда можно разделить на составляющие. («Делай раз, делай два, делай три…») Эти составляющие можно описать так, чтобы другой человек мог их воспроизвести и сделать нужную вещь. Вот в этом и состоит глубинная суть технологий. Они всегда записываются, их приводят к стандарту и совершенствуют. Технологии обязательно можно перевести в информационную форму, отличную от материального воплощения технологий. Технологию получения стали можно изложить на бумаге или магнитной ленте, и для этого не нужна металлургическая печь.
Поэтому технология всегда противостояла искусству творения. Произведения искусства, культуры всегда уникальны, связаны с личностью поэта, художника, скульптора, композитора, неотделимы от них. Их нельзя воспроизвести в принципе! В мире всегда будет только одна «Мона Лиза», одна «Троица» Андрея Рублева. Художник-гений каждый раз творит заново, тогда как технология предполагает получение продукта каждый раз одним и тем же способом.
И вот многие исследователи, публицисты и аналитики в последние тридцать лет дружно отмечают процессы вторжения технологии в искусство, политику, культуру и даже в религию. То есть, в те традиционные сферы, где навык, набор тех или иных действий, всегда играли подчиненную второстепенную роль. Сегодня значительная часть культуры глобализованной цивилизации технологизировалась. Книги, песни и фильмы производятся именно как коммерческие продукты. Для их создания используются специальные технологии. Их продажу организуют на основе таких же маркетинговых приемов, как и продажу стирального порошка или средства от похмелья. Это не хорошо и не плохо. Просто процесс художественного творчества разделяется на отдельные компоненты — чтобы получить в итоге тот продукт, на который есть спрос. Поэтому можно говорить о победе Сальери над Моцартом в эпоху постиндустриализма («Музыку я разъял, как труп»).
При этом технологизация захватывает не только культуру. Все возрастающую роль играют технологии политической жизни. Главное действующее лицо политической жизни сегодня — отнюдь не вдохновенный политик, а политтехнолог. Он, родимый, организует процесс производства политиков и необходимых результатов выборов именно как технологический процесс. Решение политической задачи в данном случае абсолютно не отличается от, например, задачи увеличения продаж телевизоров новой модели, либо развертывания сети ресторанов «фаст фуд» в том или ином городе. Методы — сходные, результаты — похожие.
Аналогичные процессы происходят и в общественной жизни, где на первый план выступили так называемые социальные инженеры. Их прародителем можно считать великого американца Тейлора. Именно он изобрел научную организацию труда, очаровав не только американские корпорации, но и большевиков. Он создал все необходимые предпосылки для появления конвейерного производства, этой кульминации индустриализма.
Сегодня его наследники используют гораздо более тонкие и многогранные технологии. Они позволяют, исходя из целей, поставленных заказчиком, менять саму социальную ткань общества, сознательно порождать новые типы социальных общностей, трансформировать формы взаимодействия людей между собой. Аккуратно, осторожно, но оттого наиболее эффективно внедрять в коллективное сознание новые стереотипы поведения, шкалы ценностей и установки.
Что же сделало возможным технологизацию всех сторон жизни современной цивилизации?
Мы готовы ответить этот вопрос. Прежде всего, это вызвано развитием «экономики знания». Знания сложного общества всегда реализуются через технологии. Только в виде технологий знание может дойти до производства, до изменения природы, до совершенствования общества и самого человека. Повышение роли знания и увеличение его объемов, не могло не сказаться на развитии технологии, на её экспансии во все другие сферы — политику, культуру, общественную жизнь и даже в религию.
Но это только часть правды. А другая состоит в том, что в эпоху приближения к зоне нестабильности, в эпоху Большого перехода резко возрастает фактор неустойчивости. Многократно повышаются риски, они угрожают самой человеческой цивилизации. В этих условиях технологизация становится эффективным способом снижения рисков за счет предсказуемости, стандартизации, подконтрольности всех процессов безумно сложной системы — человеческого сообщества. Технологии как бы очеловечивают мир. Не только в том смысле, что позволяют во множестве процессов преследовать человеческие интересы, но и в том, что мир как бы уподобляется «второй природе», цивилизуется и становится подвластным человеку. «Лучше стать частью технологических схем, чем сорваться в катастрофу!» — думают нынешние интеллектуалы.
Наконец, добавим третью составляющую нашего вывода. Технологизация, снижая риски гибели человечества в опасную пору смены эпох, увеличивает и степень управляемости процессами. Стало быть, благодаря ей можно направлять развитие общества в ту или иную сторону.
Вот — важнейший результат и следствие технологизации современного человеческого общества. Можно использовать технологии для того, чтобы люди деградировали и торжествовали «голем сапиенс». А можно для того, чтобы построить новый мир. Эту вторую возможность уловил Сталин и его железные наркомы. Они попытались превратить изверившуюся, разрываемую противоречиями, выброшенную на обочину истории Россию в могучий, великий и счастливый Советский Союз.
То была удивительная, поразительная по своему замыслу и безумно трагичная по исполнению попытка.
«Техно» — по-гречески «искусство», но в соответствии с реалиями сегодняшнего дня более точным переводом слова будет не «искусство», а «навык», «умение». Навык и умение — всегда что-то определенное, повторяющееся. Это способ решения задач, процесс получения продукта. Его всегда можно разделить на составляющие. («Делай раз, делай два, делай три…») Эти составляющие можно описать так, чтобы другой человек мог их воспроизвести и сделать нужную вещь. Вот в этом и состоит глубинная суть технологий. Они всегда записываются, их приводят к стандарту и совершенствуют. Технологии обязательно можно перевести в информационную форму, отличную от материального воплощения технологий. Технологию получения стали можно изложить на бумаге или магнитной ленте, и для этого не нужна металлургическая печь.
Поэтому технология всегда противостояла искусству творения. Произведения искусства, культуры всегда уникальны, связаны с личностью поэта, художника, скульптора, композитора, неотделимы от них. Их нельзя воспроизвести в принципе! В мире всегда будет только одна «Мона Лиза», одна «Троица» Андрея Рублева. Художник-гений каждый раз творит заново, тогда как технология предполагает получение продукта каждый раз одним и тем же способом.
И вот многие исследователи, публицисты и аналитики в последние тридцать лет дружно отмечают процессы вторжения технологии в искусство, политику, культуру и даже в религию. То есть, в те традиционные сферы, где навык, набор тех или иных действий, всегда играли подчиненную второстепенную роль. Сегодня значительная часть культуры глобализованной цивилизации технологизировалась. Книги, песни и фильмы производятся именно как коммерческие продукты. Для их создания используются специальные технологии. Их продажу организуют на основе таких же маркетинговых приемов, как и продажу стирального порошка или средства от похмелья. Это не хорошо и не плохо. Просто процесс художественного творчества разделяется на отдельные компоненты — чтобы получить в итоге тот продукт, на который есть спрос. Поэтому можно говорить о победе Сальери над Моцартом в эпоху постиндустриализма («Музыку я разъял, как труп»).
При этом технологизация захватывает не только культуру. Все возрастающую роль играют технологии политической жизни. Главное действующее лицо политической жизни сегодня — отнюдь не вдохновенный политик, а политтехнолог. Он, родимый, организует процесс производства политиков и необходимых результатов выборов именно как технологический процесс. Решение политической задачи в данном случае абсолютно не отличается от, например, задачи увеличения продаж телевизоров новой модели, либо развертывания сети ресторанов «фаст фуд» в том или ином городе. Методы — сходные, результаты — похожие.
Аналогичные процессы происходят и в общественной жизни, где на первый план выступили так называемые социальные инженеры. Их прародителем можно считать великого американца Тейлора. Именно он изобрел научную организацию труда, очаровав не только американские корпорации, но и большевиков. Он создал все необходимые предпосылки для появления конвейерного производства, этой кульминации индустриализма.
Сегодня его наследники используют гораздо более тонкие и многогранные технологии. Они позволяют, исходя из целей, поставленных заказчиком, менять саму социальную ткань общества, сознательно порождать новые типы социальных общностей, трансформировать формы взаимодействия людей между собой. Аккуратно, осторожно, но оттого наиболее эффективно внедрять в коллективное сознание новые стереотипы поведения, шкалы ценностей и установки.
Что же сделало возможным технологизацию всех сторон жизни современной цивилизации?
Мы готовы ответить этот вопрос. Прежде всего, это вызвано развитием «экономики знания». Знания сложного общества всегда реализуются через технологии. Только в виде технологий знание может дойти до производства, до изменения природы, до совершенствования общества и самого человека. Повышение роли знания и увеличение его объемов, не могло не сказаться на развитии технологии, на её экспансии во все другие сферы — политику, культуру, общественную жизнь и даже в религию.
Но это только часть правды. А другая состоит в том, что в эпоху приближения к зоне нестабильности, в эпоху Большого перехода резко возрастает фактор неустойчивости. Многократно повышаются риски, они угрожают самой человеческой цивилизации. В этих условиях технологизация становится эффективным способом снижения рисков за счет предсказуемости, стандартизации, подконтрольности всех процессов безумно сложной системы — человеческого сообщества. Технологии как бы очеловечивают мир. Не только в том смысле, что позволяют во множестве процессов преследовать человеческие интересы, но и в том, что мир как бы уподобляется «второй природе», цивилизуется и становится подвластным человеку. «Лучше стать частью технологических схем, чем сорваться в катастрофу!» — думают нынешние интеллектуалы.
Наконец, добавим третью составляющую нашего вывода. Технологизация, снижая риски гибели человечества в опасную пору смены эпох, увеличивает и степень управляемости процессами. Стало быть, благодаря ей можно направлять развитие общества в ту или иную сторону.
Вот — важнейший результат и следствие технологизации современного человеческого общества. Можно использовать технологии для того, чтобы люди деградировали и торжествовали «голем сапиенс». А можно для того, чтобы построить новый мир. Эту вторую возможность уловил Сталин и его железные наркомы. Они попытались превратить изверившуюся, разрываемую противоречиями, выброшенную на обочину истории Россию в могучий, великий и счастливый Советский Союз.
То была удивительная, поразительная по своему замыслу и безумно трагичная по исполнению попытка.
Даешь гуманитаризацию!
Вот, уважаемый читатель, мы и подобрались к пятой черте постиндустриализма.
Мы долго думали, как бы ее назвать, и в итоге не нашли ничего лучшего, как использовать противное, шершавое, какое-то нерусское слово — «гуманитаризация». Но оно позволяет раскрыть содержание важнейшего процесса. Суть его в том, что в фазе постиндустриализма все большие и большие усилия направлены непосредственно на человека.
Как метко заметил в одной из своих лекций Владислав Иноземцев, «доиндустриальный мир базируется на использовании человеком сил природы, на взаимодействии человека и сил природы. Индустриальное общество опирается на взаимодействие человека с преобразованной им природой, с искусственной средой, в которую входят средства производства, дома, сооружения, земледелие, животноводство и т.п. И, наконец, постиндустриализм имеет в качестве своего стержня различного типа технологическое воздействие на взаимодействие людей между собой».
Приведем, чтобы пояснить приведенную мысль, несколько цифр. И возьмем для примера Англию. Не потому, что она хуже или лучше Франции, США или, например, России, а просто потому, что в Англии вот уже более ста лет на научном и практическом уровне ведутся статистические исследования, которые доступны для самого широкого круга исследователей. Так вот, в начале ХХ века в Англии в сфере материального производства (в промышленности, в сельском хозяйстве, на транспорте, связи, строительстве) было занято 85% населения, и лишь 15% в сфере услуг. Эти 15% в 1900-е годы работали в школах, в сфере государственного управления, в университетах, в больницах, ресторанах, пабах и других заведениях, как любили говорить в советские времена, «общественного питания». В 1960-е годы соотношение составило «55 к 45». Сегодня — уже «25 к 75».
Еще более поразительную статистику можно привести за последние тридцать лет, если взять за пример Соединенные Штаты Америки, где сегодня в сфере услуг, финансах и в масс-медиа занято четыре пятых активного населения! Четыре пятых от всех работающих, если исключить из числа трудящихся так называемых сезонных рабочих и эмигрантов. Уже сегодня в Соединенных Штатах более 70% внутреннего валового продукта создается не в сфере материального производства, а в сфере услуг, масс-медиа и информационных технологиях.
Примеры можно множить целыми страницами. Но главное, наш дорогой читатель, ты уловил: в постиндустриальном мире основная часть активного населения занята обслуживанием друг друга, обеспечением, в конечном счете, самого существования человеческого сообщества. Именно это и есть смысл и содержание слова «гуманитаризация».
Сегодня все больше сил общества тратится на то, чтобы удовлетворять самые разнообразные потребности людей и на то, чтобы удержать человеческие сообщества от распада. Если мы посмотрим, из чего состоит валовой внутренний продукт нынешних постиндустриальных стран, то увидим, самыми быстрыми темпами растет сфера услуг. Как на дрожжах распухают сектор рекламы и маркетинга, масс-медиа и шоу-бизнес, финансовые услуги и здравоохранение. И тут же мы замечаем разрастание сферы услуг, связанных с государственным управлением — включая полицию и тому подобное.
И все это, читатель, свидетельствует о нарастающем кризисе постиндустриального общества. Это — строй потребления, потребления и еще раз потребления. Посмотрите только на структуру цен. Еще тридцать лет назад расходы на рекламу в цене товара не превышали двух-трех процентов. Сейчас затраты по навязыванию товара покупателям составляют от 10 до 15 процентов! В этом мире производители давно перестали соревноваться, улучшая качество товаров и снижая цены на них — они переключились на дружное зомбирование потребителя. Они сформировали то, что пересмешник Скотт Адамс назвал «обманополиями». Попробуйте-ка разберитесь хотя бы в том, у какой компании мобильной телефонии цены ниже! Вы просто с ума сойдете в этом месиве разных тарифов, скидок, сезонных расценок и т.п. Реклама давно превратилась в оружие массового психического поражения.
Мы предполагаем, читатель, что современное человечество тратит все большую долю своих ресурсов на стандартизацию вкусов, интересов и ценностей в том числе и для того, чтобы избежать катаклизмов, чтобы сознательно управлять историей. Ибо неконтролируемый переход из индустриального строя в Нейромир чреват огромными потрясениями, большими жертвами и катастрофами. Элита западных стран это подспудно понимает.
Однако стоит ли видеть гуманитаризацию современного общества только в черном цвете?
Наверное, нет. Человечество вплотную подошло к опасной развилке исторических путей, к точке большой бифуркации, где придется выбирать судьбу на долгие столетия вперед. Мы подозреваем, что человек как личность, и человеческая цивилизация (крайне сложное структурное образование!) есть не что иное, как инструмент Бога, действующее в точках перехода. А главная миссия человечества — порождение новых миров с помощью причудливой технологии. Люди структурируют неопределенности, превращают их в вероятности — и в решающие моменты выбирают единственный путь, который и становится Новой Реальностью.
Если наше предположение верно, то перед каждой точкой бифуркации общество должно главное внимание обращать на самое себя и на механизмы своего существования. Оно должно замыкаться на себе, забывая об экспансии (в космос или океаны). Не это ли происходит в наши дни?
Этот процесс, пожалуй, можно считать светлой стороной гуманитаризации в постиндустриальном межвременье.
Мы долго думали, как бы ее назвать, и в итоге не нашли ничего лучшего, как использовать противное, шершавое, какое-то нерусское слово — «гуманитаризация». Но оно позволяет раскрыть содержание важнейшего процесса. Суть его в том, что в фазе постиндустриализма все большие и большие усилия направлены непосредственно на человека.
Как метко заметил в одной из своих лекций Владислав Иноземцев, «доиндустриальный мир базируется на использовании человеком сил природы, на взаимодействии человека и сил природы. Индустриальное общество опирается на взаимодействие человека с преобразованной им природой, с искусственной средой, в которую входят средства производства, дома, сооружения, земледелие, животноводство и т.п. И, наконец, постиндустриализм имеет в качестве своего стержня различного типа технологическое воздействие на взаимодействие людей между собой».
Приведем, чтобы пояснить приведенную мысль, несколько цифр. И возьмем для примера Англию. Не потому, что она хуже или лучше Франции, США или, например, России, а просто потому, что в Англии вот уже более ста лет на научном и практическом уровне ведутся статистические исследования, которые доступны для самого широкого круга исследователей. Так вот, в начале ХХ века в Англии в сфере материального производства (в промышленности, в сельском хозяйстве, на транспорте, связи, строительстве) было занято 85% населения, и лишь 15% в сфере услуг. Эти 15% в 1900-е годы работали в школах, в сфере государственного управления, в университетах, в больницах, ресторанах, пабах и других заведениях, как любили говорить в советские времена, «общественного питания». В 1960-е годы соотношение составило «55 к 45». Сегодня — уже «25 к 75».
Еще более поразительную статистику можно привести за последние тридцать лет, если взять за пример Соединенные Штаты Америки, где сегодня в сфере услуг, финансах и в масс-медиа занято четыре пятых активного населения! Четыре пятых от всех работающих, если исключить из числа трудящихся так называемых сезонных рабочих и эмигрантов. Уже сегодня в Соединенных Штатах более 70% внутреннего валового продукта создается не в сфере материального производства, а в сфере услуг, масс-медиа и информационных технологиях.
Примеры можно множить целыми страницами. Но главное, наш дорогой читатель, ты уловил: в постиндустриальном мире основная часть активного населения занята обслуживанием друг друга, обеспечением, в конечном счете, самого существования человеческого сообщества. Именно это и есть смысл и содержание слова «гуманитаризация».
Сегодня все больше сил общества тратится на то, чтобы удовлетворять самые разнообразные потребности людей и на то, чтобы удержать человеческие сообщества от распада. Если мы посмотрим, из чего состоит валовой внутренний продукт нынешних постиндустриальных стран, то увидим, самыми быстрыми темпами растет сфера услуг. Как на дрожжах распухают сектор рекламы и маркетинга, масс-медиа и шоу-бизнес, финансовые услуги и здравоохранение. И тут же мы замечаем разрастание сферы услуг, связанных с государственным управлением — включая полицию и тому подобное.
И все это, читатель, свидетельствует о нарастающем кризисе постиндустриального общества. Это — строй потребления, потребления и еще раз потребления. Посмотрите только на структуру цен. Еще тридцать лет назад расходы на рекламу в цене товара не превышали двух-трех процентов. Сейчас затраты по навязыванию товара покупателям составляют от 10 до 15 процентов! В этом мире производители давно перестали соревноваться, улучшая качество товаров и снижая цены на них — они переключились на дружное зомбирование потребителя. Они сформировали то, что пересмешник Скотт Адамс назвал «обманополиями». Попробуйте-ка разберитесь хотя бы в том, у какой компании мобильной телефонии цены ниже! Вы просто с ума сойдете в этом месиве разных тарифов, скидок, сезонных расценок и т.п. Реклама давно превратилась в оружие массового психического поражения.
Мы предполагаем, читатель, что современное человечество тратит все большую долю своих ресурсов на стандартизацию вкусов, интересов и ценностей в том числе и для того, чтобы избежать катаклизмов, чтобы сознательно управлять историей. Ибо неконтролируемый переход из индустриального строя в Нейромир чреват огромными потрясениями, большими жертвами и катастрофами. Элита западных стран это подспудно понимает.
Однако стоит ли видеть гуманитаризацию современного общества только в черном цвете?
Наверное, нет. Человечество вплотную подошло к опасной развилке исторических путей, к точке большой бифуркации, где придется выбирать судьбу на долгие столетия вперед. Мы подозреваем, что человек как личность, и человеческая цивилизация (крайне сложное структурное образование!) есть не что иное, как инструмент Бога, действующее в точках перехода. А главная миссия человечества — порождение новых миров с помощью причудливой технологии. Люди структурируют неопределенности, превращают их в вероятности — и в решающие моменты выбирают единственный путь, который и становится Новой Реальностью.
Если наше предположение верно, то перед каждой точкой бифуркации общество должно главное внимание обращать на самое себя и на механизмы своего существования. Оно должно замыкаться на себе, забывая об экспансии (в космос или океаны). Не это ли происходит в наши дни?
Этот процесс, пожалуй, можно считать светлой стороной гуманитаризации в постиндустриальном межвременье.
Мир тысячи игроков
А теперь попробуем описать шестую черту постиндустриального социума. Наверное, ее можно считать самой необычной и трудной для понимания.
Имя ей — полисубъектность.
Что же это такое? Если переводить слово на простой язык, то сначала нужно растолковать термин «субъект». Историки, философы и аналитики произносят его, когда хотят определить активного участника исторических событий. Субъект — это тот, кто действует. Объект же — тот, на кого действуют, кого используют в ходе исторической драмы.
В древних, архаических обществах все было просто. На Западе существовали свободные граждане и рабы. Иногда между ними были неполноправные — вольноотпущенники. Устройство мира отличалось четкостью. Есть государство во главе с императором. Вот — его институции, которые представляют свободных граждан. Каждый занимается строго определенным делом. Жрецы отправляют религиозные обряды. Бюрократия обеспечивает работу государства. Купцы занимаются торговлей. Крестьяне — пашут и скот разводят. На Востоке (скажем, в древней Индии) бытовала та же ясность. Общество делилось на касты, место в обществе каждого человека и его семьи было раз и навсегда определено. У каждого имелись навсегда определенные обязанности, права и возможности.
С переходом к индустриальному строю система субъектов исторического действия стала намного сложнее. Политическая, экономическая и культурная власти больше не совпадали. Почему? Быстрое развитие промышленности породило совершенно новые, могущественные в экономике, но весьма слабые в других областях силы. Развитие финансового капитализма оторвало формальную политическую власть от реальной: появились некоронованные финансовые владыки, неподконтрольные никому. Наконец, прогресс образования и информационная революция (дитя книгопечатания) сделали отдельных людей и небольшие группы мыслителей властителями дум, у них чаще всего не было ни политических рычагов, ни экономического могущества. Но сила умов и завоеванный авторитет позволяли мыслителям приводить в действие мощнейшие исторические процессы.
XVIII и XIX века прошли под знаком «приведения в соответствие» структур экономической, политической и культурной власти. Иногда соответствие достигали через революцию — как, например, во Франции. Иногда — через жесткие политические реформы, как в Германии Бисмарка. Несмотря на противоречия и перекосы, эти три вида власти существовали в органичном единстве.
А вот при переходе к постиндустриализму картина получается куда как драматичнее! Вблизи от точки исторического перелома рядом с человеческой цивилизацией возникает Античеловечество, а затем и его порождение — Сообщество Тени.
Одновременно в постиндустриальном мире идет стремительная интеграция всех основных видов деятельности: экономики, политики, культуры. Сегодня они сливаются в нечто единое, в универсальный поток человеческой деятельности. Если пользоваться английским языком, то наиболее точным определением этого потока станет слово «action». Если же прибегать к нашему великому и могучему русскому, то более благородным термином, охватывающим не черную, а белую сторону слияния разных видов деятельности станет старое доброе слово — «дело».
«Экшн»-делом вместе с государством сегодня занимаются и другие игроки-субъекты — негосударственные организации. А то и вовсе антигосударственные! Это не только «Гринпис», антиглобалисты или «Международная амнистия», не только «Врачи без границ» или «Ученые за социальную ответственность» — но и религиозные, культурно-политические организации. От Ассоциации синтоистов Японии до негритянских мусульманских организаций в США вроде движения «Расисты наоборот». Здесь же мы видим и самые разные преступные синдикаты: от американо-итальянской мафии до русских «бригад», организованных, от китайских «триад» до колумбийских наркореволюционных армий.
Имя ей — полисубъектность.
Что же это такое? Если переводить слово на простой язык, то сначала нужно растолковать термин «субъект». Историки, философы и аналитики произносят его, когда хотят определить активного участника исторических событий. Субъект — это тот, кто действует. Объект же — тот, на кого действуют, кого используют в ходе исторической драмы.
В древних, архаических обществах все было просто. На Западе существовали свободные граждане и рабы. Иногда между ними были неполноправные — вольноотпущенники. Устройство мира отличалось четкостью. Есть государство во главе с императором. Вот — его институции, которые представляют свободных граждан. Каждый занимается строго определенным делом. Жрецы отправляют религиозные обряды. Бюрократия обеспечивает работу государства. Купцы занимаются торговлей. Крестьяне — пашут и скот разводят. На Востоке (скажем, в древней Индии) бытовала та же ясность. Общество делилось на касты, место в обществе каждого человека и его семьи было раз и навсегда определено. У каждого имелись навсегда определенные обязанности, права и возможности.
С переходом к индустриальному строю система субъектов исторического действия стала намного сложнее. Политическая, экономическая и культурная власти больше не совпадали. Почему? Быстрое развитие промышленности породило совершенно новые, могущественные в экономике, но весьма слабые в других областях силы. Развитие финансового капитализма оторвало формальную политическую власть от реальной: появились некоронованные финансовые владыки, неподконтрольные никому. Наконец, прогресс образования и информационная революция (дитя книгопечатания) сделали отдельных людей и небольшие группы мыслителей властителями дум, у них чаще всего не было ни политических рычагов, ни экономического могущества. Но сила умов и завоеванный авторитет позволяли мыслителям приводить в действие мощнейшие исторические процессы.
XVIII и XIX века прошли под знаком «приведения в соответствие» структур экономической, политической и культурной власти. Иногда соответствие достигали через революцию — как, например, во Франции. Иногда — через жесткие политические реформы, как в Германии Бисмарка. Несмотря на противоречия и перекосы, эти три вида власти существовали в органичном единстве.
А вот при переходе к постиндустриализму картина получается куда как драматичнее! Вблизи от точки исторического перелома рядом с человеческой цивилизацией возникает Античеловечество, а затем и его порождение — Сообщество Тени.
Одновременно в постиндустриальном мире идет стремительная интеграция всех основных видов деятельности: экономики, политики, культуры. Сегодня они сливаются в нечто единое, в универсальный поток человеческой деятельности. Если пользоваться английским языком, то наиболее точным определением этого потока станет слово «action». Если же прибегать к нашему великому и могучему русскому, то более благородным термином, охватывающим не черную, а белую сторону слияния разных видов деятельности станет старое доброе слово — «дело».
«Экшн»-делом вместе с государством сегодня занимаются и другие игроки-субъекты — негосударственные организации. А то и вовсе антигосударственные! Это не только «Гринпис», антиглобалисты или «Международная амнистия», не только «Врачи без границ» или «Ученые за социальную ответственность» — но и религиозные, культурно-политические организации. От Ассоциации синтоистов Японии до негритянских мусульманских организаций в США вроде движения «Расисты наоборот». Здесь же мы видим и самые разные преступные синдикаты: от американо-итальянской мафии до русских «бригад», организованных, от китайских «триад» до колумбийских наркореволюционных армий.