Гримстер сплел мушку, уложил «дипломат», пошел в диспетчерскую и попросил дежурного офицера, если что-нибудь придет на его, Гримстера, имя из Хай-Грейндж, послать к нему домой рассыльного, но не позже половины восьмого утра — в это время он уедет в Девон.
Дежурный кивнул и спросил:
— Вы ведь знали Гаррисона?
— Да.
— Только что получено сообщение. В человеке, которого вчера в Уоберне загрыз лев, опознали Гаррисона.
Гримстер притворился изумленным:
— Гаррисона? Как его туда, черт возьми, занесло?
— Не знаю, — рассмеялся дежурный, — верно, охотился за бабой.
Через полчаса Гримстер уже ехал на запад. По радио передавали легкую музыку. Пепельница все еще была до половины завалена испачканными губной помадой окурками Лили. Изредка до Гримстера доносился запах ее духов. Лили и Гарри, потом Лили и Джонни, а в будущем Лили и… мало ли еще мужчин? Диллинг, будь он жив, в конце концов оставил бы ее — ведь тело его так же искало перемен, как и душа. Диллинг был умен, хитер и практичен. Доверял лишь немногим, да и то с оговорками. И правильно делал, миссис Харроуэй права — мир прогнил насквозь. Прогнил и сам Гримстер. Его, холодного и прогнившего, по-настоящему лишь раз, в образе Вальды, коснулись теплота и человечность. С Вальдой сэр Джон допустил промах. Но ошибаются даже самые лучшие. На его месте Гримстер поступил бы точно так же. Он убьет сэра Джона. Это нужно сделать, потому что Гримстер должен освободиться от сэра Джона, как уже освободился от Лили, и продолжал жить, а страницы памяти пусть желтеют, пусть выцветают на них чернила.
Гримстер остановился пообедать в придорожном кафе, поэтому въехал в Тонтон около полуночи. Именно в этом городе, пересев в другой, взятый напрокат автомобиль, который он сейчас вел, Гримстер вдруг понял, что думает о Гаррисоне; вновь вспоминает, теперь уже бесстрастно, гигантский прыжок льва. Гаррисон любил женщин. Возможно, даже слишком любил. Гримстеру захотелось узнать, была ли в его жизни та «одна-единственная». Он мысленно перенесся в прошлое, к дням, прожитым в Веллингтоне, к каникулам, проведенным вместе… У Гаррисона были и отец, и мать, но он ненавидел их обоих. Гримстер не знал отца вообще и давно потерял к нему всякий интерес. Они с Гаррисоном, в сущности, не уживались друг с другом, но что-то их все-таки связывало. Что? Может, по сути, их необычная дружба была плодом открытого презрения к себе и к собственному занятию. Джон мрачно усмехнулся, вспомнив, как волновался, когда впервые, кандидатом в сотрудники Ведомства, предстал перед сэром Джоном… Боже, то был другой Гримстер, не тот, кто сидит сейчас за рулем и собирается убить шефа. Да, сэр Джон отлично его выдрессировал, сделал из него то, чем он стал — хладнокровным разумным животным…
Гримстер так глубоко задумался, что не заметил в зеркале полицейскую машину. Она вдруг вывернула вправо, поравнялась с ним, сверкая мигалкой, полисмены обогнали его, жестом приказали остановиться, и сами притормозили в нескольких ярдах впереди. В этот поздний час других машин на дороге не было.
Гримстер выключил мотор и стал ждать. Из машины вышли двое полисменов и не спеша направились к нему. Один, высокий, подошел к автомобилю спереди, остановился, нагнулся, проверил номер. Другой стал у двери водителя. Гримстер опустил окно и сказал:
— Добрый вечер.
Полисмен улыбнулся, кивнул и ответил:
— Добрый вечер, сэр. Обычная проверка. Будьте добры, назовите номер своей машины.
Такие проверки на самом деле случались. Гримстер заметил, что верхний левый карман у полисмена расстегнут. Джон назвал номер автомобиля.
— Благодарю, сэр. Это ваша машина?
— Нет, я взял ее напрокат.
Высокий полисмен подошел ближе и приложил руку к козырьку:
— Будьте любезны, скажите, куда вы направляетесь?
— В окрестности Барнстейпла. А еду из Лондона.
— Вы знаете, что у вашей машины не горит один задний габаритный фонарь?
— Нет, не знаю.
— Стоит выйти взглянуть, сэр. Может, лампочка перегорела или контакт отошел. Если сами не исправите, неподалеку есть гараж.
Он опустил руку и открыл Гримстеру дверь. Гримстер снял ноги с педалей, повернулся да так и замер. Полисмены расступились, чтобы оказаться по обе стороны от него. И тогда, уже слишком поздно, Гримстер почувствовал, что это не обычная проверка, что эти люди не просто хотят вежливо указать ему на неисправность, и понял, что если это так, его положение безнадежно. Сэр Джон не отставал от него ни на шаг, а теперь, судя по всему, обогнал.
Поставив ноги на землю и усевшись боком, Гримстер сказал:
— Это не просто проверка.
— Да, сэр. — Высокий полисмен шагнул вперед и заслонил дверь, чтобы ее нельзя было закрыть. Мимо прогрохотал громадный рефрижератор, и, когда шум затих, второй полисмен сказал:
— Вытяните руки, сэр. Надеюсь, вы понимаете, зачем.
Гримстер понял все прекрасно и сообразил: сопротивляться пока бесполезно. Ему ни за что не добраться до пистолета, ни за что не ускользнуть. У машины их двое, за рулем полицейского автомобиля еще один, и это наверняка не простые полисмены или, во всяком случае, прошедшие специальную подготовку. Он и сам не раз проводил подобные операции, а потому обо всем догадывался.
Гримстер протянул руки, высокий умело надел на них наручники. Это, видимо, сняло небольшое напряжение, еще остававшееся у полисменов. Наручники надеты, задание выполнено, а больше их ничто не интересует.
Тот, кто был пониже, вежливо попросил:
— Будьте добры, сэр, пересядьте на заднее сиденье. Мы надели наручники спереди, чтобы вы могли курить, если захотите.
Гримстер вышел, ему открыли заднюю дверь, он забрался на заднее сиденье. За руль сел высокий, другой обошел автомобиль и занял место рядом с Гримстером.
Машина тронулась. Сосед Гримстера снял фуражку и пригладил волосы. Он был пожилой, с изрезанным глубокими морщинами коричневым лицом, с седыми, словно запорошенными инеем бровями, с темными, в сетке мелких морщин, глазами.
— Сигарету? — предложил он.
— Нет, спасибо.
Полисмен закурил. Водитель снял фуражку и бросил на сиденье рядом с собой.
— Вы из Ведомства? — спросил Гримстер.
Его сосед кивнул:
— Вы, наверно, меня не помните. Я был на трех ваших лекциях. Четыре года назад. Извините, мистер Гримстер.
Гримстер улыбнулся, пытаясь скрыть свои мысли:
— Только на трех?
— Меня интересовало, трудно ли научиться заметать следы.
— А мне на это наплевать, — заявил водитель. Одной рукой он расстегнул полицейский мундир и пожаловался: — Ужасно неудобная штука.
— В ящике лежит фляжка с коньяком, — сказал Гримстер. — А я теперь не за рулем.
Его сосед перегнулся через сиденье, достал фляжку из ящичка. Отвернув пробку, он передал коньяк Гримстеру. Тот отхлебнул глоток и возвратил фляжку полицейскому, который сразу завинтил пробку.
— Если захотите еще, скажите, — предупредительно сказал он и улыбнулся, собрав морщинки возле глаз веером. — Мы повинуемся, а не распоряжаемся.
— Я это понял. А настоящая полиция вам помогала?
— Она следила за вами до Тонтона, — сообщил водитель. — Местные отделения, скрипя зубами, помогали нам. Вы же знаете, как они относятся к Ведомству. В Тонтоне за вас взялись мы. Ходят слухи, вы обставили Гаррисона.
— Возможно.
Эти люди были коллегами Гримстера. Они знали правила, уже испытали нагрузки, после которых наступает хладнокровное безразличие, а сверх того, умели убедительно притворяться сочувствующими и подкреплять свое притворство теплыми словами. К Гримстеру у них не было никаких чувств. И очень мало любопытства. Каждый был надежно защищен от любой слабости, способной привести к предательству. Эти люди высоко ценили Гримстера. Возможно, теперь его репутация пострадает, — он ошибся. А ошибки не прощают. Он настолько был поглощен замыслом убить сэра Джона, что не услышал свою интуицию.
Словно откликаясь на его мысли, водитель заметил:
— Систему не перехитрить. Даже если начать с головы.
Сосед Гримстера, не обратив на это внимания, сказал:
— Я просматривал досье на Гаррисона. Порядочная сволочь. Со своим весом он, при желании, мог ускользнуть, как тень. Тут одних способностей мало. Нужен талант. А он у него был.
— Да вот удача отвернулась, — вставил водитель.
Гримстер промолчал. Он слыхал и худшие надгробные речи. И ни в одной не было правды. А эта к истине все же немного приближалась.
Они пробирались сквозь ночь. Снова пошел дождь. Уже неделю не проходило дня без ливня. Вода в реке должна подняться. Без жалости, без всякой тревоги Гримстер подумал, что ему уже, возможно, не доведется порыбачить, не доведется испытать «Роял Соверен» ни в Англии, ни за границей, не доведется взять в руки удочку и ощутить, как разматывается леска, ведомая уходящей по течению рыбой, не доведется увидеть, как сделала стойку гончая, чтобы не спугнуть стаю куропаток… Что ж, чему быть, того не миновать. Но как бы там ни было, сначала он расправится с сэром Джоном. Каждый может ошибиться, ошибся и он. Это лишь доказывает, что непогрешимых нет, в чем Гримстер никогда не сомневался. Впрочем, на нем еще рано ставить крест.
Копплстоун и Кранстон неподвижно стояли на верхней ступеньке и смотрели на подъезжающий автомобиль.
Гримстер выбрался из машины в сопровождении охранников, один из которых нес его чемоданчик, встал между ними и взошел на крыльцо.
Копплстоун слегка заплетающимся языком приветствовал Гримстера: «Добрый вечер, Джонни», — и взял у охранников «дипломат».
— В доме для вас накрыт стол, — обратился к охранникам Кранстон. — Но сначала обыщите машину. Все, что найдете, несите ко мне в кабинет. — Он перевел взгляд на Гримстера, потрогал повязку на глазу и бросил: — Ты круглый идиот, Джонни. — В его словах неожиданно прозвучала грусть.
Охранники вернулись к машине, а Гримстера увели в дом. Дежурный за столом резко, словно птица, вскинул голову, взглянул на вошедшего и вновь склонился над журналом, который читал. Копплстоун обыскал Гримстера, отнял все, что было у него в карманах, даже перстень с корольком снял, и объяснил:
— Сэр Джон приказал. — Потом с улыбкой добавил: — Наверное, он считает, что ты нас всех загипнотизируешь.
Они прошли холл, спустились по пологой лестнице в подвал к тиру. Гримстер знал, куда они направляются. За тиром была маленькая клетушка по прозванию «губа»; ею пользовались редко, хотя она была вполне надежна. Башмаки гулко стучали по каменным плитам. Кранстон отпер железную дверь и вошел первым. В клетушке не было окон. По углам висели забранные решеткой лампы. Стены были сложены из огромных гранитных глыб. В пяти футах от двери поперек камеры от пола до потолка возвышалась железная решетка со столь мелкими ячейками, что сквозь них не пролезала рука. Копплстоун отпер обитую железом дверь посреди решетки, и Гримстер вошел в камеру. Там стояли стул, стол, койка, под которой был горшок, по задней стенке тянулась узкая деревянная полка с четырьмя или пятью книгами в мягкой обложке. Сколько помнил Гримстер, они валялись там всегда. Увидев на столе бутылку бренди, ящик с сигарами и зажигалку, Гримстер спросил:
— Это что, любезность шефа?
Копплстоун кивнул. Кранстон на мгновение смутился, но скрыл это — торопливо отвернулся, чтобы закрыть дверь. Вот почему майора не выпускали из усадьбы. Он так и не заматерел, слишком легко поддавался печали и стыду.
Копплстоун взял у Кранстона связку ключей, и тот молча ушел, оставив дверь в тир широко распахнутой. Копплстоун сел на низенькую табуретку у самой решетки. Гримстер подошел к столу и взялся за бутылку. Она уже была откупорена. Он налил себе, сел на койку, бережно держа стакан в скованных наручниками руках, согревая его.
— Когда приезжает сэр Джон?
— Завтра. Как обычно, — Копплстоун положил «дипломат» Гримстера себе на колени, открыл его, заглянул внутрь и тут же закрыл. — Чего тут только нет! Не многовато ли для обычного визита сюда? А что стряслось с Гаррисоном?
— Он объявился, когда я выкопал бумаги Диллинга.
— Где бумаги?
— Оригиналы у миссис Харроуэй. Я переснял их и оставил пленку в приемной сэра Джона.
— То есть мы будем вынуждены заплатить?
— Да.
— Великодушно, ничего не скажешь.
— Я бы назвал это по-другому.
— Что толкнуло тебя на измену? Факты или домыслы? Ты так много размышлял о Вальде и тебе было так горько, что ты задумал порвать с нами?
— Я просто пришел к определенному решению. — Гримстер улыбнулся и почти опорожнил стакан бренди.
Копплстоун встал с «дипломатом» в руках:
— Ты попал в беду, Джонни. Но все будет сделано честно — по нашим понятиям.
— Когда?
— Завтра. Или послезавтра. Точно не знаю. Лично я против тебя ничего не имею. Все дело в Ведомстве. Ты же понимаешь.
— Конечно.
У порога Копплстоун обернулся и добавил:
— Давно я не напивался так, как напьюсь сейчас. Ты крепко огорчил меня, Джонни.
Он вышел и запер за собой дверь.
Гримстер допил бренди и улегся на койку. Через полчаса он уснул.
На другое утро, в семь, к нему пришли те двое, что его арестовали, теперь они были в штатском. Один, с пистолетом в руке, остался у входной двери, другой принес Гримстеру воду и бритвенный прибор.
Через полчаса они вернулись и вынесли парашу. Тот, что был постарше, сказал: «Удивительно, как вам удалось побриться в наручниках», а младший не смог удержаться от восхищения: «Здорово».
Гримстер сел и развернул «Дейли Мейл», которую они ему оставили. В газете была фотография — длинная вереница машин у львиного загона и расплывчатые контуры ямы, вырытой Гримстером. Благородный герцог будет в восторге. Какой директор зоопарка не обрадовался бы такому случаю? Английская знать всегда была главным поставщиком зрелищ, впитывала эксцентричность с молоком матери. Трагическая смерть Гаррисона превратилась в сенсацию. Сэр Джон со своей стороны позаботится, чтобы Гримстер умер без шума. Его смерть будет картиной без цвета, мыслью без чувств. Джон отчетливо представил письмо, которое напишут матери. В досье погибших было полдюжины светокопий подобных похоронок… "Глубоко сожалеем… длительная служба… великая преданность… он был незаменимым… мы скорбим… " Длительная служба — только эти два слова не будут ложью. Мать сохранит письмо, станет оплакивать сына, превратит память о нем в еще одну тему для разговоров. Но сначала он убьет сэра Джона. Эта идея, холодная и твердая, как кремень, стала навязчивой. Ничто не остановит Гримстера.
Кранстон, сопровождаемый охранником, принес ему завтрак и остался стоять у внешней двери. Он более не смущался. Если бы он не смущался вообще, то далеко продвинулся бы по службе. Тоном доброй няни он проговорил:
— Бекон и сосиски, Джонни. Мы порезали их, чтобы тебе было легче есть. Мы бы сняли наручники, да сэр Джон не велел.
Гримстер завтракал один. Есть было трудно. Допив чай, он закурил сигарету и стал терпеливо дожидаться сэра Джона. Гримстер знал, когда он придет, с точностью до десяти минут: сэр Джон жил строго по распорядку. Теперь он в отпуске, поэтому приятное — то есть утренний рыболовный ритуал — в первую очередь, а все полезное — после завтрака. Гримстер представил, как сэр Джон рыбачит. Для мушки вода, пожалуй, слишком мутна. Сэр Джон был плохой рыболов, суетился, спешил, неумело подсекал, но, как это часто бывает, ловил больше, чем иные опытные.
Он появился за пять минут до срока, мысленно назначенного Гримстером. Вошел один, прикрыл за собой внешнюю дверь, не заперев ее, сел на табурет и сказал:
— Доброе утро, Джонни.
На нем был твидовый костюм темно-шоколадного цвета, к левому лацкану пиджака было приколото несколько мушек. На ухоженном строгом лице появилась и тут же исчезла улыбка. Сидя на низком табурете, скрестив ноги, сложив руки на коленях, он был похож на карлика-портного из сказки, который вот-вот примется латать платье.
Гримстер спросил:
— Как вы порыбачили, сэр Джон? Удачно?
— Поймал лосося на восемь фунтов. Река сильно поднялась. А рыба только что из моря. В этом году ловится лучше, чем в прошлом. Какой-то парень из «Лисы и гончих» поймал вчера в Нерзери Пуле рыбину на двадцать фунтов. Не рыба — красавица. Словно слиток серебра. Знаешь Нерзери Пул?
— Я рыбачил там пару раз. Но неудачно.
Сэр Джон сочувственно кивнул и сказал:
— И теперь тебе не везет, Джонни.
Гримстер не поддался ни любезному тону, ни тому, что сэр Джон, как бывало в конце их встреч, называл его по имени. Сэр Джон не ликовал, не торжествовал. Он лишь тактично и ненавязчиво разыгрывал доброту, потому что этикет требовал сцены прощания. Гримстер однажды уже видел, как сэр Джон прощался с обреченным агентом.
— Ты понимаешь, что провалил нам сделку с Диллингом, Джонни?
— Боюсь, это так. Ведомству хоть раз придется поступить честно.
— Да, ничего уж не поделаешь. Хорошая девушка, эта мисс Стивенс, как мне сказали. — Он выудил из кармана портсигар и замолчал. Закурив, пару раз затянулся и брезгливо вынул сигарету изо рта. Гримстер улыбнулся, сэр Джон заметил это. — Вредная привычка, но бросить не могу, — признался он и, поерзав, сказал: — Нам придется немного поговорить о деле, Джонни.
«Нет, — подумал Гримстер, — он не карлик-портной, а мудрый старый дрозд, чистящий перышки, перед тем, как усесться на насест».
— Как вам угодно, сэр.
— Хорошо. Настало время кое в чем признаться. Мне, разумеется. У тебя есть неопровержимые доказательства того, что мы убили мисс Тринберг?
— Для меня — достаточные.
— То есть лишь догадки. Но все равно я знал, что когда-нибудь ты начнешь действовать. Я совершил ошибку и до сих пор сожалею о ней. Поэтому я и солгал тебе, поклялся, что это был несчастный случай. Я хотел спасти тебя, Джонни. Одно время я прочил тебя в преемники.
— Кто станет им, когда меня не будет?
— Наверное, Копплстоун. На его пьянство я смотрю сквозь пальцы. При нашей работе человеку нужна хоть какая-то отдушина… Последние месяцы я каждый день по полчаса размышлял, как, где и когда ты начнешь. Позволь сказать вот что: я понимал, что Гаррисону не удастся завербовать тебя. Ты станешь действовать в одиночку. Жаль Гаррисона. Славный, способный малый. Однажды я предложил ему присоединиться к нам. Он предпочел жизнь бродяги.
— Кому он служил на сей раз?
— Моя откровенность имеет свои пределы. Во всяком случае, я рад, что не твой труп сейчас собирает толпы в Уоберне.
— Да, на мою долю придется лишь скромная фотография в «Вестерн Морнинг Ньюс».
— Боюсь, что так. Но ты мог бы этого избежать — встал бы на мое место и в конце концов заслужил некролог в четверть колонки в «Тайме».
— Моя мать гордилась бы мной.
— Все это очень печально. Но, к счастью, всегда можно найти компромисс и избежать щекотливого положения.
— Вы предлагаете сделку, сэр Джон?
Шеф мрачно усмехнулся.
— Если пожелаешь. Карьере твоей крышка. Но ты можешь найти себе другое занятие. Ты человек слова. Обещай выбросить из головы мысль о моем убийстве, перестань работать на кого бы то ни было и никогда не рассказывать ничего о Ведомстве. Это великодушное предложение — другому я бы его не сделал.
— К тому же оно спасет вам жизнь, когда я выйду отсюда.
— Если выйдешь, спасет. Но своей жизнью я не очень дорожу… Дай слово, и ты свободен.
— Чтобы тут же нарушить его и прийти по вашу душу?
— Если бы я считал тебя способным на подлость, я бы ничего тебе не предложил. Дай только честное слово. Ну?
Гримстер покачал головой:
— Все очень просто, сэр Джон. Вы убили мою возлюбленную, и я отомщу вам. Я задумал убить вас. И убью. Все очень просто и недвусмысленно.
— Ты так меня ненавидишь?
— Я хочу лишить вас жизни. И все. — Гримстер ясно представил выезжающий из-за поворота автомобиль, который обгоняет другая машина. Увидел аспидный блеск озера далеко внизу, голубое небо с валами гигантских облаков, вообразил, как падает автомобиль, катится, корежась, среди вереска и гранитных валунов.
Сэр Джон встал и направился к выходу:
— Жаль, что все так получилось.
Он ушел, заперев дверь. Гримстер взял бутылку обеими руками и налил себе бренди. Сэр Джон дал ему шанс, от которого он отказался. Никаких торгов между ними быть не могло. Сэр Джон уже ничем не откупится. Гримстер обязан выполнить свой долг перед памятью Вальды. Никто и ничто его теперь не сдерживает. Справедливость восторжествует только со смертью сэра Джона. А потом Гримстер устроит себе сносную жизнь.
Он глотнул бренди и закурил сигару.
Дежурный кивнул и спросил:
— Вы ведь знали Гаррисона?
— Да.
— Только что получено сообщение. В человеке, которого вчера в Уоберне загрыз лев, опознали Гаррисона.
Гримстер притворился изумленным:
— Гаррисона? Как его туда, черт возьми, занесло?
— Не знаю, — рассмеялся дежурный, — верно, охотился за бабой.
Через полчаса Гримстер уже ехал на запад. По радио передавали легкую музыку. Пепельница все еще была до половины завалена испачканными губной помадой окурками Лили. Изредка до Гримстера доносился запах ее духов. Лили и Гарри, потом Лили и Джонни, а в будущем Лили и… мало ли еще мужчин? Диллинг, будь он жив, в конце концов оставил бы ее — ведь тело его так же искало перемен, как и душа. Диллинг был умен, хитер и практичен. Доверял лишь немногим, да и то с оговорками. И правильно делал, миссис Харроуэй права — мир прогнил насквозь. Прогнил и сам Гримстер. Его, холодного и прогнившего, по-настоящему лишь раз, в образе Вальды, коснулись теплота и человечность. С Вальдой сэр Джон допустил промах. Но ошибаются даже самые лучшие. На его месте Гримстер поступил бы точно так же. Он убьет сэра Джона. Это нужно сделать, потому что Гримстер должен освободиться от сэра Джона, как уже освободился от Лили, и продолжал жить, а страницы памяти пусть желтеют, пусть выцветают на них чернила.
Гримстер остановился пообедать в придорожном кафе, поэтому въехал в Тонтон около полуночи. Именно в этом городе, пересев в другой, взятый напрокат автомобиль, который он сейчас вел, Гримстер вдруг понял, что думает о Гаррисоне; вновь вспоминает, теперь уже бесстрастно, гигантский прыжок льва. Гаррисон любил женщин. Возможно, даже слишком любил. Гримстеру захотелось узнать, была ли в его жизни та «одна-единственная». Он мысленно перенесся в прошлое, к дням, прожитым в Веллингтоне, к каникулам, проведенным вместе… У Гаррисона были и отец, и мать, но он ненавидел их обоих. Гримстер не знал отца вообще и давно потерял к нему всякий интерес. Они с Гаррисоном, в сущности, не уживались друг с другом, но что-то их все-таки связывало. Что? Может, по сути, их необычная дружба была плодом открытого презрения к себе и к собственному занятию. Джон мрачно усмехнулся, вспомнив, как волновался, когда впервые, кандидатом в сотрудники Ведомства, предстал перед сэром Джоном… Боже, то был другой Гримстер, не тот, кто сидит сейчас за рулем и собирается убить шефа. Да, сэр Джон отлично его выдрессировал, сделал из него то, чем он стал — хладнокровным разумным животным…
Гримстер так глубоко задумался, что не заметил в зеркале полицейскую машину. Она вдруг вывернула вправо, поравнялась с ним, сверкая мигалкой, полисмены обогнали его, жестом приказали остановиться, и сами притормозили в нескольких ярдах впереди. В этот поздний час других машин на дороге не было.
Гримстер выключил мотор и стал ждать. Из машины вышли двое полисменов и не спеша направились к нему. Один, высокий, подошел к автомобилю спереди, остановился, нагнулся, проверил номер. Другой стал у двери водителя. Гримстер опустил окно и сказал:
— Добрый вечер.
Полисмен улыбнулся, кивнул и ответил:
— Добрый вечер, сэр. Обычная проверка. Будьте добры, назовите номер своей машины.
Такие проверки на самом деле случались. Гримстер заметил, что верхний левый карман у полисмена расстегнут. Джон назвал номер автомобиля.
— Благодарю, сэр. Это ваша машина?
— Нет, я взял ее напрокат.
Высокий полисмен подошел ближе и приложил руку к козырьку:
— Будьте любезны, скажите, куда вы направляетесь?
— В окрестности Барнстейпла. А еду из Лондона.
— Вы знаете, что у вашей машины не горит один задний габаритный фонарь?
— Нет, не знаю.
— Стоит выйти взглянуть, сэр. Может, лампочка перегорела или контакт отошел. Если сами не исправите, неподалеку есть гараж.
Он опустил руку и открыл Гримстеру дверь. Гримстер снял ноги с педалей, повернулся да так и замер. Полисмены расступились, чтобы оказаться по обе стороны от него. И тогда, уже слишком поздно, Гримстер почувствовал, что это не обычная проверка, что эти люди не просто хотят вежливо указать ему на неисправность, и понял, что если это так, его положение безнадежно. Сэр Джон не отставал от него ни на шаг, а теперь, судя по всему, обогнал.
Поставив ноги на землю и усевшись боком, Гримстер сказал:
— Это не просто проверка.
— Да, сэр. — Высокий полисмен шагнул вперед и заслонил дверь, чтобы ее нельзя было закрыть. Мимо прогрохотал громадный рефрижератор, и, когда шум затих, второй полисмен сказал:
— Вытяните руки, сэр. Надеюсь, вы понимаете, зачем.
Гримстер понял все прекрасно и сообразил: сопротивляться пока бесполезно. Ему ни за что не добраться до пистолета, ни за что не ускользнуть. У машины их двое, за рулем полицейского автомобиля еще один, и это наверняка не простые полисмены или, во всяком случае, прошедшие специальную подготовку. Он и сам не раз проводил подобные операции, а потому обо всем догадывался.
Гримстер протянул руки, высокий умело надел на них наручники. Это, видимо, сняло небольшое напряжение, еще остававшееся у полисменов. Наручники надеты, задание выполнено, а больше их ничто не интересует.
Тот, кто был пониже, вежливо попросил:
— Будьте добры, сэр, пересядьте на заднее сиденье. Мы надели наручники спереди, чтобы вы могли курить, если захотите.
Гримстер вышел, ему открыли заднюю дверь, он забрался на заднее сиденье. За руль сел высокий, другой обошел автомобиль и занял место рядом с Гримстером.
Машина тронулась. Сосед Гримстера снял фуражку и пригладил волосы. Он был пожилой, с изрезанным глубокими морщинами коричневым лицом, с седыми, словно запорошенными инеем бровями, с темными, в сетке мелких морщин, глазами.
— Сигарету? — предложил он.
— Нет, спасибо.
Полисмен закурил. Водитель снял фуражку и бросил на сиденье рядом с собой.
— Вы из Ведомства? — спросил Гримстер.
Его сосед кивнул:
— Вы, наверно, меня не помните. Я был на трех ваших лекциях. Четыре года назад. Извините, мистер Гримстер.
Гримстер улыбнулся, пытаясь скрыть свои мысли:
— Только на трех?
— Меня интересовало, трудно ли научиться заметать следы.
— А мне на это наплевать, — заявил водитель. Одной рукой он расстегнул полицейский мундир и пожаловался: — Ужасно неудобная штука.
— В ящике лежит фляжка с коньяком, — сказал Гримстер. — А я теперь не за рулем.
Его сосед перегнулся через сиденье, достал фляжку из ящичка. Отвернув пробку, он передал коньяк Гримстеру. Тот отхлебнул глоток и возвратил фляжку полицейскому, который сразу завинтил пробку.
— Если захотите еще, скажите, — предупредительно сказал он и улыбнулся, собрав морщинки возле глаз веером. — Мы повинуемся, а не распоряжаемся.
— Я это понял. А настоящая полиция вам помогала?
— Она следила за вами до Тонтона, — сообщил водитель. — Местные отделения, скрипя зубами, помогали нам. Вы же знаете, как они относятся к Ведомству. В Тонтоне за вас взялись мы. Ходят слухи, вы обставили Гаррисона.
— Возможно.
Эти люди были коллегами Гримстера. Они знали правила, уже испытали нагрузки, после которых наступает хладнокровное безразличие, а сверх того, умели убедительно притворяться сочувствующими и подкреплять свое притворство теплыми словами. К Гримстеру у них не было никаких чувств. И очень мало любопытства. Каждый был надежно защищен от любой слабости, способной привести к предательству. Эти люди высоко ценили Гримстера. Возможно, теперь его репутация пострадает, — он ошибся. А ошибки не прощают. Он настолько был поглощен замыслом убить сэра Джона, что не услышал свою интуицию.
Словно откликаясь на его мысли, водитель заметил:
— Систему не перехитрить. Даже если начать с головы.
Сосед Гримстера, не обратив на это внимания, сказал:
— Я просматривал досье на Гаррисона. Порядочная сволочь. Со своим весом он, при желании, мог ускользнуть, как тень. Тут одних способностей мало. Нужен талант. А он у него был.
— Да вот удача отвернулась, — вставил водитель.
Гримстер промолчал. Он слыхал и худшие надгробные речи. И ни в одной не было правды. А эта к истине все же немного приближалась.
Они пробирались сквозь ночь. Снова пошел дождь. Уже неделю не проходило дня без ливня. Вода в реке должна подняться. Без жалости, без всякой тревоги Гримстер подумал, что ему уже, возможно, не доведется порыбачить, не доведется испытать «Роял Соверен» ни в Англии, ни за границей, не доведется взять в руки удочку и ощутить, как разматывается леска, ведомая уходящей по течению рыбой, не доведется увидеть, как сделала стойку гончая, чтобы не спугнуть стаю куропаток… Что ж, чему быть, того не миновать. Но как бы там ни было, сначала он расправится с сэром Джоном. Каждый может ошибиться, ошибся и он. Это лишь доказывает, что непогрешимых нет, в чем Гримстер никогда не сомневался. Впрочем, на нем еще рано ставить крест.
Копплстоун и Кранстон неподвижно стояли на верхней ступеньке и смотрели на подъезжающий автомобиль.
Гримстер выбрался из машины в сопровождении охранников, один из которых нес его чемоданчик, встал между ними и взошел на крыльцо.
Копплстоун слегка заплетающимся языком приветствовал Гримстера: «Добрый вечер, Джонни», — и взял у охранников «дипломат».
— В доме для вас накрыт стол, — обратился к охранникам Кранстон. — Но сначала обыщите машину. Все, что найдете, несите ко мне в кабинет. — Он перевел взгляд на Гримстера, потрогал повязку на глазу и бросил: — Ты круглый идиот, Джонни. — В его словах неожиданно прозвучала грусть.
Охранники вернулись к машине, а Гримстера увели в дом. Дежурный за столом резко, словно птица, вскинул голову, взглянул на вошедшего и вновь склонился над журналом, который читал. Копплстоун обыскал Гримстера, отнял все, что было у него в карманах, даже перстень с корольком снял, и объяснил:
— Сэр Джон приказал. — Потом с улыбкой добавил: — Наверное, он считает, что ты нас всех загипнотизируешь.
Они прошли холл, спустились по пологой лестнице в подвал к тиру. Гримстер знал, куда они направляются. За тиром была маленькая клетушка по прозванию «губа»; ею пользовались редко, хотя она была вполне надежна. Башмаки гулко стучали по каменным плитам. Кранстон отпер железную дверь и вошел первым. В клетушке не было окон. По углам висели забранные решеткой лампы. Стены были сложены из огромных гранитных глыб. В пяти футах от двери поперек камеры от пола до потолка возвышалась железная решетка со столь мелкими ячейками, что сквозь них не пролезала рука. Копплстоун отпер обитую железом дверь посреди решетки, и Гримстер вошел в камеру. Там стояли стул, стол, койка, под которой был горшок, по задней стенке тянулась узкая деревянная полка с четырьмя или пятью книгами в мягкой обложке. Сколько помнил Гримстер, они валялись там всегда. Увидев на столе бутылку бренди, ящик с сигарами и зажигалку, Гримстер спросил:
— Это что, любезность шефа?
Копплстоун кивнул. Кранстон на мгновение смутился, но скрыл это — торопливо отвернулся, чтобы закрыть дверь. Вот почему майора не выпускали из усадьбы. Он так и не заматерел, слишком легко поддавался печали и стыду.
Копплстоун взял у Кранстона связку ключей, и тот молча ушел, оставив дверь в тир широко распахнутой. Копплстоун сел на низенькую табуретку у самой решетки. Гримстер подошел к столу и взялся за бутылку. Она уже была откупорена. Он налил себе, сел на койку, бережно держа стакан в скованных наручниками руках, согревая его.
— Когда приезжает сэр Джон?
— Завтра. Как обычно, — Копплстоун положил «дипломат» Гримстера себе на колени, открыл его, заглянул внутрь и тут же закрыл. — Чего тут только нет! Не многовато ли для обычного визита сюда? А что стряслось с Гаррисоном?
— Он объявился, когда я выкопал бумаги Диллинга.
— Где бумаги?
— Оригиналы у миссис Харроуэй. Я переснял их и оставил пленку в приемной сэра Джона.
— То есть мы будем вынуждены заплатить?
— Да.
— Великодушно, ничего не скажешь.
— Я бы назвал это по-другому.
— Что толкнуло тебя на измену? Факты или домыслы? Ты так много размышлял о Вальде и тебе было так горько, что ты задумал порвать с нами?
— Я просто пришел к определенному решению. — Гримстер улыбнулся и почти опорожнил стакан бренди.
Копплстоун встал с «дипломатом» в руках:
— Ты попал в беду, Джонни. Но все будет сделано честно — по нашим понятиям.
— Когда?
— Завтра. Или послезавтра. Точно не знаю. Лично я против тебя ничего не имею. Все дело в Ведомстве. Ты же понимаешь.
— Конечно.
У порога Копплстоун обернулся и добавил:
— Давно я не напивался так, как напьюсь сейчас. Ты крепко огорчил меня, Джонни.
Он вышел и запер за собой дверь.
Гримстер допил бренди и улегся на койку. Через полчаса он уснул.
На другое утро, в семь, к нему пришли те двое, что его арестовали, теперь они были в штатском. Один, с пистолетом в руке, остался у входной двери, другой принес Гримстеру воду и бритвенный прибор.
Через полчаса они вернулись и вынесли парашу. Тот, что был постарше, сказал: «Удивительно, как вам удалось побриться в наручниках», а младший не смог удержаться от восхищения: «Здорово».
Гримстер сел и развернул «Дейли Мейл», которую они ему оставили. В газете была фотография — длинная вереница машин у львиного загона и расплывчатые контуры ямы, вырытой Гримстером. Благородный герцог будет в восторге. Какой директор зоопарка не обрадовался бы такому случаю? Английская знать всегда была главным поставщиком зрелищ, впитывала эксцентричность с молоком матери. Трагическая смерть Гаррисона превратилась в сенсацию. Сэр Джон со своей стороны позаботится, чтобы Гримстер умер без шума. Его смерть будет картиной без цвета, мыслью без чувств. Джон отчетливо представил письмо, которое напишут матери. В досье погибших было полдюжины светокопий подобных похоронок… "Глубоко сожалеем… длительная служба… великая преданность… он был незаменимым… мы скорбим… " Длительная служба — только эти два слова не будут ложью. Мать сохранит письмо, станет оплакивать сына, превратит память о нем в еще одну тему для разговоров. Но сначала он убьет сэра Джона. Эта идея, холодная и твердая, как кремень, стала навязчивой. Ничто не остановит Гримстера.
Кранстон, сопровождаемый охранником, принес ему завтрак и остался стоять у внешней двери. Он более не смущался. Если бы он не смущался вообще, то далеко продвинулся бы по службе. Тоном доброй няни он проговорил:
— Бекон и сосиски, Джонни. Мы порезали их, чтобы тебе было легче есть. Мы бы сняли наручники, да сэр Джон не велел.
Гримстер завтракал один. Есть было трудно. Допив чай, он закурил сигарету и стал терпеливо дожидаться сэра Джона. Гримстер знал, когда он придет, с точностью до десяти минут: сэр Джон жил строго по распорядку. Теперь он в отпуске, поэтому приятное — то есть утренний рыболовный ритуал — в первую очередь, а все полезное — после завтрака. Гримстер представил, как сэр Джон рыбачит. Для мушки вода, пожалуй, слишком мутна. Сэр Джон был плохой рыболов, суетился, спешил, неумело подсекал, но, как это часто бывает, ловил больше, чем иные опытные.
Он появился за пять минут до срока, мысленно назначенного Гримстером. Вошел один, прикрыл за собой внешнюю дверь, не заперев ее, сел на табурет и сказал:
— Доброе утро, Джонни.
На нем был твидовый костюм темно-шоколадного цвета, к левому лацкану пиджака было приколото несколько мушек. На ухоженном строгом лице появилась и тут же исчезла улыбка. Сидя на низком табурете, скрестив ноги, сложив руки на коленях, он был похож на карлика-портного из сказки, который вот-вот примется латать платье.
Гримстер спросил:
— Как вы порыбачили, сэр Джон? Удачно?
— Поймал лосося на восемь фунтов. Река сильно поднялась. А рыба только что из моря. В этом году ловится лучше, чем в прошлом. Какой-то парень из «Лисы и гончих» поймал вчера в Нерзери Пуле рыбину на двадцать фунтов. Не рыба — красавица. Словно слиток серебра. Знаешь Нерзери Пул?
— Я рыбачил там пару раз. Но неудачно.
Сэр Джон сочувственно кивнул и сказал:
— И теперь тебе не везет, Джонни.
Гримстер не поддался ни любезному тону, ни тому, что сэр Джон, как бывало в конце их встреч, называл его по имени. Сэр Джон не ликовал, не торжествовал. Он лишь тактично и ненавязчиво разыгрывал доброту, потому что этикет требовал сцены прощания. Гримстер однажды уже видел, как сэр Джон прощался с обреченным агентом.
— Ты понимаешь, что провалил нам сделку с Диллингом, Джонни?
— Боюсь, это так. Ведомству хоть раз придется поступить честно.
— Да, ничего уж не поделаешь. Хорошая девушка, эта мисс Стивенс, как мне сказали. — Он выудил из кармана портсигар и замолчал. Закурив, пару раз затянулся и брезгливо вынул сигарету изо рта. Гримстер улыбнулся, сэр Джон заметил это. — Вредная привычка, но бросить не могу, — признался он и, поерзав, сказал: — Нам придется немного поговорить о деле, Джонни.
«Нет, — подумал Гримстер, — он не карлик-портной, а мудрый старый дрозд, чистящий перышки, перед тем, как усесться на насест».
— Как вам угодно, сэр.
— Хорошо. Настало время кое в чем признаться. Мне, разумеется. У тебя есть неопровержимые доказательства того, что мы убили мисс Тринберг?
— Для меня — достаточные.
— То есть лишь догадки. Но все равно я знал, что когда-нибудь ты начнешь действовать. Я совершил ошибку и до сих пор сожалею о ней. Поэтому я и солгал тебе, поклялся, что это был несчастный случай. Я хотел спасти тебя, Джонни. Одно время я прочил тебя в преемники.
— Кто станет им, когда меня не будет?
— Наверное, Копплстоун. На его пьянство я смотрю сквозь пальцы. При нашей работе человеку нужна хоть какая-то отдушина… Последние месяцы я каждый день по полчаса размышлял, как, где и когда ты начнешь. Позволь сказать вот что: я понимал, что Гаррисону не удастся завербовать тебя. Ты станешь действовать в одиночку. Жаль Гаррисона. Славный, способный малый. Однажды я предложил ему присоединиться к нам. Он предпочел жизнь бродяги.
— Кому он служил на сей раз?
— Моя откровенность имеет свои пределы. Во всяком случае, я рад, что не твой труп сейчас собирает толпы в Уоберне.
— Да, на мою долю придется лишь скромная фотография в «Вестерн Морнинг Ньюс».
— Боюсь, что так. Но ты мог бы этого избежать — встал бы на мое место и в конце концов заслужил некролог в четверть колонки в «Тайме».
— Моя мать гордилась бы мной.
— Все это очень печально. Но, к счастью, всегда можно найти компромисс и избежать щекотливого положения.
— Вы предлагаете сделку, сэр Джон?
Шеф мрачно усмехнулся.
— Если пожелаешь. Карьере твоей крышка. Но ты можешь найти себе другое занятие. Ты человек слова. Обещай выбросить из головы мысль о моем убийстве, перестань работать на кого бы то ни было и никогда не рассказывать ничего о Ведомстве. Это великодушное предложение — другому я бы его не сделал.
— К тому же оно спасет вам жизнь, когда я выйду отсюда.
— Если выйдешь, спасет. Но своей жизнью я не очень дорожу… Дай слово, и ты свободен.
— Чтобы тут же нарушить его и прийти по вашу душу?
— Если бы я считал тебя способным на подлость, я бы ничего тебе не предложил. Дай только честное слово. Ну?
Гримстер покачал головой:
— Все очень просто, сэр Джон. Вы убили мою возлюбленную, и я отомщу вам. Я задумал убить вас. И убью. Все очень просто и недвусмысленно.
— Ты так меня ненавидишь?
— Я хочу лишить вас жизни. И все. — Гримстер ясно представил выезжающий из-за поворота автомобиль, который обгоняет другая машина. Увидел аспидный блеск озера далеко внизу, голубое небо с валами гигантских облаков, вообразил, как падает автомобиль, катится, корежась, среди вереска и гранитных валунов.
Сэр Джон встал и направился к выходу:
— Жаль, что все так получилось.
Он ушел, заперев дверь. Гримстер взял бутылку обеими руками и налил себе бренди. Сэр Джон дал ему шанс, от которого он отказался. Никаких торгов между ними быть не могло. Сэр Джон уже ничем не откупится. Гримстер обязан выполнить свой долг перед памятью Вальды. Никто и ничто его теперь не сдерживает. Справедливость восторжествует только со смертью сэра Джона. А потом Гримстер устроит себе сносную жизнь.
Он глотнул бренди и закурил сигару.
Глава пятнадцатая
В полдень Кранстон с Копплстоуном принесли Джону ленч и сняли наручники. Гримстера заперли за решеткой. Кранстон ушел, оставив Копплстоуна наедине с осужденным.
Перед Гримстером стояли холодное мясо, салат и бутылка белого вина. Не обращая внимания на еду, он потянулся к вину. Копплстоун сидел на табурете по другую сторону решетки и курил. Внешнюю дверь, уходя, запер Кранстон.
— Зачем ты остался? — спросил Гримстер.
— Сэр Джон приказал. При тебе до самого конца должен кто-нибудь быть.
— Когда он наступит, конец?
— Сегодня вечером.
— Как вы собираетесь это сделать?
— Несчастный случай во время рыбалки. Ты упадешь со скалы у пруда. Официальная версия будет такова: ты взглянул вниз и поскользнулся на мокрых листьях. Труп поздно вечером обнаружит поисковая партия.
— А потом вскрытие установит естественную смерть. Понятно.
Ему и впрямь все было понятно. Промашки не будет, ничто не вызовет подозрений ни у полиции, ни у патологоанатома. Гримстер — фигура в Ведомстве. Он погибнет, не бросив на Ведомство тень.
Гримстер отхлебнул вина и спросил:
— В камере есть «жучки» или телемониторы?
— Нет. Раз человек попал сюда, значит, мы о нем все уже знаем. Тебе об этом должно быть известно.
— Сэр Джон там будет?
— Нет. Повезем тебя мы с Кранстоном. А он получит отчет утром.
— И будет разочарован.
Копплстоун покачал головой, тронул корочку от бритвенного пореза на подбородке:
— Нет, Джонни. Не будет. Хотел бы я так думать. Но этого не случится. Жаль, что я не увижу на твоем месте сэра Джона.
— И тогда бы ты стал главой Ведомства.
— Возможно. Я ненавижу Ведомство, но ничего другого у меня нет. Моя жизнь в этой работе, она убила во мне все чувства, кроме одного. Честолюбия. На нем только я и держусь. Даже по нашим меркам сэр Джон зашел слишком далеко. Потому Ведомство таким и стало. Власть развращает. Будь я у руля, я сделал бы Ведомство более гуманным.
— А может быть, разрушил бы изнутри или, по меньшей мере, навлек на него позор?
Копплстоун и бровью не повел:
— Ты переоцениваешь меня.
— Тем не менее ты думаешь именно об этом.
— Время от времени.
Вместе мы, возможно, что-нибудь и сообразили бы.
— Надежда — последнее, что тешит заурядных людей, Джонни. Но для такого, как ты, она, наверное, станет главным орудием. Однако я не могу заключать сделки, руководствуясь дружбой или честолюбием.
— Я не говорю о надежде. Речь идет о фактах.
Копплстоун бросил окурок на пол и придавил его каблуком:
— Как вино, Джонни?
— В порядке. Но давай потолкуем о фактах. О непреложной истине. Насчет надежды ты прав. Давно я ими не кормился, и вообще они никогда ни к чему не приводили. Последние исчезли, когда разбилась Вальда.
— Несчастный случай, который ты посчитал убийством. И не так давно. Ты выдал себя, и сэр Джон заметил это. Еще бы, ведь он этого ждал. Ты, Джонни, хотел видеть здесь убийство, превратил его в убийство, чтобы найти повод убить сэра Джона, не идя наперекор совести. Ты хочешь умертвить его потому, что он являет собою все, за что боролся ты, все, чем ты в конце концов стал бы. Я понимаю тебя, потому что чувствую то же самое. Но я не столь целеустремлен, как ты. Я хочу стать главой Ведомства, но не нахожу в себе сил поднять руку на сэра Джона.
Гримстер вылил в стакан остатки вина:
— Ничего я о смерти Вальды не надумывал. Я знаю, что ее приказал убить сэр Джон. Совсем недавно он сам подтвердил это. К тому же я обнаружил, что тебе об этом было известно с самого начала. Без доказательств, с одними домыслами я бы еще долго сидел сложа руки. И, может статься, не выступил бы вообще. Но я получил доказательства.
Перед Гримстером стояли холодное мясо, салат и бутылка белого вина. Не обращая внимания на еду, он потянулся к вину. Копплстоун сидел на табурете по другую сторону решетки и курил. Внешнюю дверь, уходя, запер Кранстон.
— Зачем ты остался? — спросил Гримстер.
— Сэр Джон приказал. При тебе до самого конца должен кто-нибудь быть.
— Когда он наступит, конец?
— Сегодня вечером.
— Как вы собираетесь это сделать?
— Несчастный случай во время рыбалки. Ты упадешь со скалы у пруда. Официальная версия будет такова: ты взглянул вниз и поскользнулся на мокрых листьях. Труп поздно вечером обнаружит поисковая партия.
— А потом вскрытие установит естественную смерть. Понятно.
Ему и впрямь все было понятно. Промашки не будет, ничто не вызовет подозрений ни у полиции, ни у патологоанатома. Гримстер — фигура в Ведомстве. Он погибнет, не бросив на Ведомство тень.
Гримстер отхлебнул вина и спросил:
— В камере есть «жучки» или телемониторы?
— Нет. Раз человек попал сюда, значит, мы о нем все уже знаем. Тебе об этом должно быть известно.
— Сэр Джон там будет?
— Нет. Повезем тебя мы с Кранстоном. А он получит отчет утром.
— И будет разочарован.
Копплстоун покачал головой, тронул корочку от бритвенного пореза на подбородке:
— Нет, Джонни. Не будет. Хотел бы я так думать. Но этого не случится. Жаль, что я не увижу на твоем месте сэра Джона.
— И тогда бы ты стал главой Ведомства.
— Возможно. Я ненавижу Ведомство, но ничего другого у меня нет. Моя жизнь в этой работе, она убила во мне все чувства, кроме одного. Честолюбия. На нем только я и держусь. Даже по нашим меркам сэр Джон зашел слишком далеко. Потому Ведомство таким и стало. Власть развращает. Будь я у руля, я сделал бы Ведомство более гуманным.
— А может быть, разрушил бы изнутри или, по меньшей мере, навлек на него позор?
Копплстоун и бровью не повел:
— Ты переоцениваешь меня.
— Тем не менее ты думаешь именно об этом.
— Время от времени.
Вместе мы, возможно, что-нибудь и сообразили бы.
— Надежда — последнее, что тешит заурядных людей, Джонни. Но для такого, как ты, она, наверное, станет главным орудием. Однако я не могу заключать сделки, руководствуясь дружбой или честолюбием.
— Я не говорю о надежде. Речь идет о фактах.
Копплстоун бросил окурок на пол и придавил его каблуком:
— Как вино, Джонни?
— В порядке. Но давай потолкуем о фактах. О непреложной истине. Насчет надежды ты прав. Давно я ими не кормился, и вообще они никогда ни к чему не приводили. Последние исчезли, когда разбилась Вальда.
— Несчастный случай, который ты посчитал убийством. И не так давно. Ты выдал себя, и сэр Джон заметил это. Еще бы, ведь он этого ждал. Ты, Джонни, хотел видеть здесь убийство, превратил его в убийство, чтобы найти повод убить сэра Джона, не идя наперекор совести. Ты хочешь умертвить его потому, что он являет собою все, за что боролся ты, все, чем ты в конце концов стал бы. Я понимаю тебя, потому что чувствую то же самое. Но я не столь целеустремлен, как ты. Я хочу стать главой Ведомства, но не нахожу в себе сил поднять руку на сэра Джона.
Гримстер вылил в стакан остатки вина:
— Ничего я о смерти Вальды не надумывал. Я знаю, что ее приказал убить сэр Джон. Совсем недавно он сам подтвердил это. К тому же я обнаружил, что тебе об этом было известно с самого начала. Без доказательств, с одними домыслами я бы еще долго сидел сложа руки. И, может статься, не выступил бы вообще. Но я получил доказательства.