Но я резко вывернул ее руку, и она, вскрикнув от боли, ослабила хватку зубов. Пистолет отлетел в сторону и не мог пригодиться никому из нас, и тут она ударила меня кулаком. Мы поднялись на ноги одновременно. Впервые в своей жизни, глядя на женщину, я не собирался быть с ней милым, учтивым и вежливым. Мне не хотелось бороться с дикой кошкой с Урала, весившей сто девяносто фунтов. Я с размаху ударил ее в челюсть. Ее голова откинулась назад, и фрау Шпигель, дернув головой, рухнула на пол.
Она лежала на полу, хрипло дыша и явно без сознания. Я поднял ее пистолет и подошел к двери. Снаружи никого не было.
Затем вернулся. Я уже ничем не мог помочь Северусу. Я чувствовал тошноту и дрожь.
Мне не было жаль фрау Шпигель. Она лежала без сознания, и сейчас ее вряд ли могло что-либо смутить. Я тщательно обыскал ее. Обыскал я и Бэлди. Но в отношении него я испытывал искреннюю горечь. Я не нашел у него ничего. Да и у фрау Шпигель немного. В кармане — маленький кошелек. Кроме нескольких бумажных лир, в нем лежала плоская круглая коробочка размером с монетку в полкроны. Легко отвинтив крышку, я обнаружил внутри штук десять белых таблеток. Я взял коробочку, так как догадывался, какие таблетки это могли быть, и не такие уж они были безопасные. Их нужно отдать на экспертизу.
Задрав левую штанину, я обмотал рану, кровоточащую, но не опасную, полотенцем, умылся в кухне над раковиной. Куда хуже обстояло дело со следами зубов на моем плече — придется сделать инъекцию против столбняка и понадеяться, что Веритэ не станет ревновать.
Из холла я позвонил в отель. Я не сообщил Веритэ подробностей. Велел уложить вещи, отправиться на Римскую площадь и взять там машину, чтобы мы могли уехать из Венеции. Только сказал, что хочу как можно скорее повидаться с герром Малакодом.
Спускаясь вниз к лодке, я почувствовал, что хромаю, и только тут заметил отсутствие правого каблука.
Ее лодка была привязана возле нашей. Фрау Шпигель действовала профессионально. Она выследила Бэлди и, увидев нашу лодку, приготовилась к встрече. Я вынул из днища ее лодки затычку, посмотрел, как вода бежит внутрь, а затем отчалил от берега. Я двинулся по каналу Трепорти, и примерно через полчаса меня стошнило. Пройдет немало времени, прежде чем я смогу забыть крик несчастного Северуса.
Глава 15
Она лежала на полу, хрипло дыша и явно без сознания. Я поднял ее пистолет и подошел к двери. Снаружи никого не было.
Затем вернулся. Я уже ничем не мог помочь Северусу. Я чувствовал тошноту и дрожь.
Мне не было жаль фрау Шпигель. Она лежала без сознания, и сейчас ее вряд ли могло что-либо смутить. Я тщательно обыскал ее. Обыскал я и Бэлди. Но в отношении него я испытывал искреннюю горечь. Я не нашел у него ничего. Да и у фрау Шпигель немного. В кармане — маленький кошелек. Кроме нескольких бумажных лир, в нем лежала плоская круглая коробочка размером с монетку в полкроны. Легко отвинтив крышку, я обнаружил внутри штук десять белых таблеток. Я взял коробочку, так как догадывался, какие таблетки это могли быть, и не такие уж они были безопасные. Их нужно отдать на экспертизу.
Задрав левую штанину, я обмотал рану, кровоточащую, но не опасную, полотенцем, умылся в кухне над раковиной. Куда хуже обстояло дело со следами зубов на моем плече — придется сделать инъекцию против столбняка и понадеяться, что Веритэ не станет ревновать.
Из холла я позвонил в отель. Я не сообщил Веритэ подробностей. Велел уложить вещи, отправиться на Римскую площадь и взять там машину, чтобы мы могли уехать из Венеции. Только сказал, что хочу как можно скорее повидаться с герром Малакодом.
Спускаясь вниз к лодке, я почувствовал, что хромаю, и только тут заметил отсутствие правого каблука.
Ее лодка была привязана возле нашей. Фрау Шпигель действовала профессионально. Она выследила Бэлди и, увидев нашу лодку, приготовилась к встрече. Я вынул из днища ее лодки затычку, посмотрел, как вода бежит внутрь, а затем отчалил от берега. Я двинулся по каналу Трепорти, и примерно через полчаса меня стошнило. Пройдет немало времени, прежде чем я смогу забыть крик несчастного Северуса.
Глава 15
Дважды уволенный
Вернувшись в Венецию, я оставил лодку возле улицы Гарибальди, а затем направился прямо к «Роял Даниэли».
В фойе нашел телефон и заказал Лондон. Я не застал ни Сатклиффа, ни кого-то знакомого и поэтому сообщил открытым текстом:
— "Инспектор". Северус мертв. Я уезжаю. Для получения новых инструкций я позвоню сегодня вечером.
На другом конце провода ответили:
— Спасибо, — и затем положили трубку.
Последующие события развивались стремительно. Я встретил Веритэ на Римской площади, которая находилась возле вокзала, а затем мы выехали к венецианской автостраде.
Веритэ обо всем заранее договорилась с водителем такси и, как я узнал позже, сделала уйму звонков. Она была такой же трудолюбивой, как и Уилкинс, и имела такой же дар не приставать с вопросами в самый неподходящий момент. Мне же совсем не хотелось разговаривать. У меня было о чем подумать.
Мы отправились на север в Тревизо, затем пересекли Тренто и поднялись к Больцано. Там, расплатившись с водителем, час просидели в привокзальном буфете. Потом пересели в сине-белый «роллс-ройс», у которого на заднем сиденье находился бар.
Я выпил большой стакан виски с содовой "и тут же заснул. Проснулся, когда на перевале Бреннена нас остановили таможенники.
Судя по тому, что нам больше не попались таможенники, мы не выезжали за пределы Австрии, и в десять вечера машина, свернув, оказалась на частной дороге, петляющей между соснами.
Было слишком темно, и я слишком устал, чтобы интересоваться местностью, впрочем, догадывался, что этот охотничий домик в горах, или шале, у которого мы остановились, принадлежал Малакоду.
Толстая старушка с приветливым лицом принесла мне в спальню тарелку сандвичей с копченой рыбой и полбутылки «Шабли», а когда я покончил с едой, пришла Веритэ.
— Я должна взглянуть на твою ногу.
— Она заживет до утра. Где это мы?
— Ближайший город, или деревня, называется Шватц. Это недалеко от Инсбрука.
— А дом?
— Он называется шале «Папагей» и принадлежит...
— Герру Малакоду. — Сунув руку в карман, я передал Веритэ записку, которую Бэлди успел написать перед смертью. — Переведи, пожалуйста.
Она прочла записку. Я представил себе, как он, собрав последние силы, заставляет себя писать.
«Заферси опять услышал их в холле... Заферси, в десяти минутах... В. Сказала... хорошее место сбросить ЛБ или КС, не важно кого...»
Прочитав записку, Веритэ посмотрела на меня. Я по-прежнему был не в настроении объяснять что-либо.
— Когда приедет герр Малакод?
— Завтра.
— Завтра я обрисую тебе картину в целом, как я ее понимаю.
— Меня это не волнует. Ты, должно быть, потерял много крови. Дай я посмотрю.
— Не суетись. Все в порядке.
— Нет, не все в порядке. Ты обмотал ногу куском грязной тряпки. Может начаться заражение.
Я сдался Нога была перевязана, мне, как малышу, помыли руки и лицо. И наконец, меня уложили в постель и одарили поцелуем на ночь.
Когда она целовала меня, я спросил:
— Заферси — это не то, что я думаю, это озеро?
— Да.
Веритэ посмотрела на меня. Но промолчала, хотя, наверное, знала, о чем я думал. Она, как и я, поняла, что означали «ЛБ» и «КС».
Когда она ушла, я взял телефон и позвонил в Лондон.
— "Инспектор", Нахожусь в шале «Папагей», в деревне Шватц, возле Инсбрука.
На другом конце провода мне ответили:
— "Напагей" означает «попугай».
— Спасибо.
Я лег в постель и попытался заснуть, но мне удалось это далеко не сразу. Я мог бы дописать записку за Бэлди. Какую бы девушки ни выбрали — «ЛБ» или «КС», ей придет конец в озере в десяти минутах от... ну, это уже было нетрудно рассчитать. И в любом случае большой свинцовый ящик прошлой ночью исчез.
— Прости, что вчера я был резок.
— Я понимаю тебя.
— Да?
— Когда ты попросил меня перевести записку, ты ведь уже понял, что там?
— Да, это так.
— И если бы это было нужно тебе лично, ты бы не стал давать ее мне.
— Возможно. Я бы рискнул и воспользовался услугами какого-нибудь служащего в отеле, чтобы он перевел ее мне.
— Потому что ты увидел инициалы «ЛБ» и «КС»? О, ну конечно. Я знаю, что ты к ней испытываешь. И вчера весь день ты думал о ней. Я для тебя уже не существую.
Я попытался протестовать, но Веритэ покачала головой и улыбнулась:
— Даже если бы в записке не было «КС», ты бы сделал то же самое. Вот это один из твоих недостатков. Если ты что-то захочешь, что-то, чего у тебя нет, ты всегда начинаешь рисковать по-глупому в надежде получить желаемое. Так ведь?
— Так. Но разве мы все не желаем нечто большее, чем то, что имеем?
— Да, думаю, да. Но большинство людей когда-то приучаются довольствоваться привычным ходом вещей. Почему ты не стараешься действовать так же?
— Я стараюсь. Все время стараюсь, но у меня ничего не получается. Или, по крайней мере, достаточно редко. Я сожалею об этом.
Веритэ встала и подошла к окну. Высокая, красивая. Волосы ее были собраны на затылке. Я понимал, чего ей хочется, и также понимал, что никогда не смогу дать ей этого. Обманывать самого себя было бесполезно. Да я и не смог бы. И скрывать это тоже было бессмысленно. В отношении Веритэ я повел себя как ветреный человек, но был честен с ней.
— Принеси мне сигареты, — сказал я, — хочу тебе рассказать, что произошло.
Веритэ подошла к моей кровати, вытащив из кармана халата сигареты и зажигалку. Она села вплотную и вдруг прижала голову к моей шее, а я крепко обнял ее.
Так мы посидели какое-то время, а потом я начал рассказывать о том, что произошло, а она зажгла для меня сигарету, и между нами все стало как прежде. Мы оба поняли, что, если начнем копаться друг у друга в душе, ничего хорошего от этого не будет. Единственный человек, которого она когда-то любила, умер, а единственную женщину, которая действительно волновала меня, могли утопить в озере. Веритэ знала, что все в ее жизни проблемы были из-за мужа, но я и не скрывал от себя того, что и Кэтрин, наверное, доставит мне массу хлопот. Веритэ, несмотря на это, упорно шла вперед и остановилась только тогда, когда реальность дала ей пощечину. Я тоже шел вперед и надеялся, что мне повезет больше.
Вскоре после ленча в шале приехали герр Малакод, герр Стебелсон и еще один человек. От Инсбрука они ехали на «роллс-ройсе».
Мы встретились в залитой солнцем комнате, окна которой выходили в сад. Все пятеро — Малакод, Стебелсон, тот, третий, Веритэ и я. Малакод был в старомодном твидовом пиджаке и бриджах. Под его глазами лежали глубокие тени, придавая его мертвенно-бледному лицу трогательно-шутовской вид. Стебелсон, как обычно, безразлично взирал на все своими коричневыми глазами-пуговицами, а Веритэ с блокнотом и ручкой отошла в сторону. Человек, который приехал с ними и которого мне не представили, за все время встречи не проронил ни слова. Он вел себя беспокойно. Ходил у окна то туда, то сюда, тяжело опираясь на толстую трость. Ему было за шестьдесят, волосы седые, а лицо относилось к разряду тех вечно грустных лиц, которые не помнят, что такое улыбка. Мне показалось, что на его правой ноге ниже колена протез.
Я рассказал все, не забыв упомянуть и про Северуса, сказав, правда, что знал его прежде, а сейчас просто попросил помочь мне.
Малакод молча выслушал меня, время от времени кивая (и попыхивая толстой сигарой), а когда я закончил, спросил:
— И какой вывод, по-вашему, можно сделать, мистер Карвер?
Я подошел к окну и выглянул в сад. Мое плечо зудело от укуса фрау Шпигель, и я потер его. Хромоногий старик отошел от меня, покачивая головой, как будто все, что он услышал, сильно расстроило его.
— Кажется, мне не собираются говорить правду насчет того, что стоит за всем этим. Ладно. Меня ведь всего лишь наняли.
Я наемный сотрудник. И тем не менее, работая в темноте, я представляю все следующим образом. Со дна Адриатического моря был поднят свинцовый ящик. Его привезли на виллу Саббиони и оставили там, в Мюнхен он не прибыл, его перевезли куда-то. Это место, по-видимому, находится в десяти минутах от местечка Заферси, в котором в определенный момент должны утопить Лотти Беманс или Кэтрин Саксманн. — Я повернулся и посмотрел на Стебелсона. Он ответил мне спокойным, совершенно неподвижным взглядом. Я продолжил:
— Вам-то известно, что именно за всем этим стоит, хотя нетрудно догадаться, что все связано с политикой, если этим делом заинтересовались Лондон, Москва, возможно, Бонн и Вашингтон. Но политическая подоплека меня не интересует. Мне лишь не нравится идея топить кого-то в озере. Что же нам делать? Можем узнать, где находится это Заферси, а затем, если повезет, я найду то место, где прячется Зигфрид со свинцовым ящиком и двумя блондинками-немками, на одной из которых, как я понял, он собирается жениться, а другую, очевидно, чтобы сохранить репутацию, убить. Я прав? — Я посмотрел на Малакода, и тот из-за легкого облачка сигаретного дыма ответил мне прямым взглядом.
— Правильно, — сказал он. — Лишь одно ваше предположение не вполне верно.
— Какое же?
— Вы больше не являетесь, как вы сами выразились, наемным сотрудником.
Если бы он произнес это со своей чарующей улыбкой, я бы счел, что меня ждет повышение. Но он не улыбался.
— Что вы хотите этим сказать?
— По правде говоря, — сказал Малакод, — я на какое-то время был готов принять некоторые условия, которые вы сами вписали в контракт, мистер Карвер, не важно, знали вы, что мне тоже о них известно, или нет. Но больше я не могу идти на это по своим личным соображениям. Я знаю, вы работаете на некоего мистера Сатклиффа. О, мне многое о нем известно.
Кроме этого, вы скрывали от меня информацию. Информацию, которую вы получили, работая на меня. Я имею в виду цветной слайд. Но я не рассердился на вас. Я все понял. Но сейчас настало время, когда от тех, кто на меня работает, я требую полной честности. И абсолютной преданности. Вы можете обещать мне это?
Я замялся, искоса поглядывая на Веритэ. Я знал, что она отличалась именно абсолютной преданностью. Только она могла сообщить Малакоду о слайде. — Ну, мистер Карвер?
— Меня интересует лишь одно. Я не хочу, чтобы девушку, не важно кого, утопили в озере. Я ставлю это выше абсолютной преданности.
Малакод покачал головой:
— Благодарю вас за помощь. Пусть ваш секретарь вышлет мне чек, я его оплачу.
— Как вам будет угодно.
— Да, — сказал Малакод, — я хочу, чтобы все было именно так. И могу сказать, что, сколько бы вы ни потребовали, я добавлю вам премиальные.
— Прекрасно. — И я направился к двери. — Можно попросить вашего шофера отвезти меня в Инсбрук. Я буду готов через полчаса.
Поднявшись к себе в комнату, я в раздражении пнул ковер, лежащий на полу. Мне просто необходимо было пнуть что-нибудь. Значит, они решили все переиграть и действовать собственными силами. Ну что ж, у них есть на это право. Меня наняли, а теперь я уволен. Но меня нельзя было уволить от дела, связанного с судьбой Кэтрин.
В этот момент раздался стук в дверь. В комнату вошла Веритэ.
— Если ты пришла помочь мне уложить вещи, то справлюсь сам. Я бы только хотел получить фунтов пятьдесят австрийскими шиллингами. Можешь вычеркнуть эту сумму из моего счета.
Веритэ прошла в комнату, взяла мой чемодан, положила его на кровать и начала укладывать вещи.
— Понимаю, что ты чувствуешь.
— Понимаешь?
Она кивнула:
— Конечно. Если бы я могла тебе помочь, то помогла бы.
Я желаю тебе только хорошего. И даже ей, если ты о ней думаешь.
Я подошел к Веритэ и, положив ей на плечи руки, заглянул в ее большие карие глаза, а затем наклонился и мягко поцеловал в губы.
— Сейчас ничего нельзя поделать. Колесо начало крутиться давно. Мне остается только ждать и смотреть, на какой цифре оно остановится.
— Понимаю. И когда придет это время, если захочешь, ты всегда можешь найти меня.
— Если я смогу передвигаться самостоятельно после того, как все взорвется ко всем чертям, я, возможно, обращусь к тебе.
Если бы я знал тогда, какой скрытый смысл таился в моих словах!
— Что это за старик с деревянной ногой?
— Партнер герра Малакода.
— Еврей?
— Да.
— А что у него с ногой?
— Ампутировали в концентрационном лагере.
В этот момент зазвонил телефон. Я взял трубку и услышал:
— "Инспектор"?
— Да?
— Железнодорожный вокзал в Инсбруке, — продолжал мягкий, довольный голос — как будто человек доедал плитку шоколада. — Сегодня, в двадцать один час.
— О'кей.
Веритэ посмотрела на меня, и я сказал:
— Это мой букмекер. Он наконец-то выследил меня. Ты не забудешь о деньгах?
Я видел, что Веритэ хотела что-то сказать, но промолчала.
Она повернулась и вышла из комнаты.
Уложив вещи, я спустился в холл. Там меня ждал Стебелсон, он прошел со мной по парадной лестнице, мы вместе вышли, подождали, когда подъедет «роллс-ройс».
У меня было какое-то странное предчувствие, и поэтому я сказал:
— Не хотите ли послушать теорию, которая у меня появилась?
— Нет, — ответил Стебелсон.
— Отлично. В таком случае мне будет еще приятнее изложить ее вам. Вы втянули Кэтрин в это дело. Но не потому, что вы хотите сделать что-то для Малакода. А потому, что каким-то образом вы сможете сделать что-то и для себя. Может быть, вам, как и мне, не нравится быть наемным работником. Но суть не в этом.
Вы выбрали не ту девушку и понимаете, что совершили ошибку.
Как и вы, я поначалу думал, что где-то там найдется пожива, но теперь знаю, что к нам это не относится. Последуйте моему совету, быстренько получайте небольшую прибыль и, если сможете, выходите из игры.
Стебелсон, к моему удивлению, улыбнулся и вежливо сказал:
— Возможно, я последую вашему совету. Кэтрин и в самом деле очень ненадежный человек. Думаю, она просто не способна на подобные дела. Но я получил от нее письмо, которое многое проясняет.
— Вы получили письмо?
— Из Венеции. Это первая весточка от нее с тех пор, как она уехала из Парижа.
— Но я могу пойти и все рассказать Малакоду.
— Пожалуйста, а я скажу, что вы просто пошли на хитрость, чтобы не потерять работу. Впрочем, я не думаю, что вы хотите остаться. У вас другие планы. Если вы помните, однажды я вам сказал, что не советую влюбляться в Кэтрин. А вот и машина.
Неслышно подкатил «роллс-ройс», и шофер вышел, чтобы открыть мне дверцу. Я сел в машину, провожаемый взглядом герра Стебелсона. На прощанье он поднял свою крупную руку.
Я увидел стоящую в дверном проеме Веритэ. Она чуть приподняла руку и отвернулась.
Я люблю компанию и поэтому пересел на кресло рядом с шоферским. Мы доехали до Инсбрука меньше чем за час.
Было всего лишь шесть вечера, поэтому я отправился выпить и закусить. За ужином прочел записку, которую шофер передал мне после того, как мы приехали.
— Мадам Латур-Мезмин просила передать вам это.
«Дорогой, я вижу, что ты совершаешь безрассудный поступок. Но ничего не могу сделать, не могу остановить тебя. Мне твое состояние знакомо намного лучше, чем большинству людей. Пожалуйста, постарайся позаботиться о себе. В любой момент, когда захочешь, я отдам тебе всю мою любовь. Чтобы избавить тебя от лишних хлопот, сообщаю, что озеро Заферси находится недалеко от перевала Эйкен, на немецкой стороне границы. Люблю. В.».
Она была совершенно права. И мне не пришлось испытывать трудности в поисках этого озера.
Парень оказался англичанином и всю дорогу непринужденно болтал на самые разные темы. Я не перебивал его.
В Шарнитце мы пересекли австро-германскую границу и двинулись на север, в сторону Мюнхена. Миль через пять свернули с главного шоссе вправо. Время от времени сквозь деревья мелькала водная гладь озера.
Проехав еще мили четыре, машина резко свернула влево, выехала на узкую дорогу, и фары высветили фасад низкого здания, выложенного из серого камня, с окнами, прикрытыми ставнями.
Мы объехали здание и вошли в него сбоку. Мой провожатый провел меня по длинному коридору, в конце которого оказалась старомодно обставленная кухня.
Там я увидел Сатклиффа. Он сидел за кухонным столом; перед ним стояла тарелка с холодной говядиной и салатом.
Он поднял глаза и посмотрел на парня, который стоял сзади.
— Отлично, Ник. Я позвоню, если ты понадобишься.
Я услышал, как позади захлопнулась дверь. Сатклифф жестом пригласил меня сесть на стул, стоящий у другого конца стола, напротив него. На столе стояла бутылка виски, сифон и стакан. Я сел на стул и приготовил себе выпивку. Сатклифф отправил в рот салат и пожевал его, изучающе глядя на меня.
Мне не понравился его взгляд. Впрочем, мне он никогда не нравился.
Проглотил салат и сказал:
— Начни с начала — и рассказывай все, ничего не пропуская. Ничего.
Я закурил, сделал глоток виски и стал рассказывать, начав с того дня, как я приехал в Венецию, и кончив тем, как меня встретили в Инсбруке, при этом, разумеется, сообщая только то, что представляло интерес с профессиональной точки зрения. Я не вдавался в подробности моих личных отношений с Веритэ, не говорил о чувствах к Кэтрин, но упомянул об остальных вещах. Сатклифф слушал меня внимательно, медленно пожевывая говядину и салат, изредка запивал еду вином.
Я знал, что после того, как я закончу, последуют вопросы, и поэтому старался ничего не говорить о своих догадках. Сатклифф терпеть не мог догадок. И с каждой минутой я ощущал все большее и большее неудобство, потому что внезапно понял, что, хотя Сатклифф и использовал меня сейчас, использовал в прошлом и, наверное, не раз обратится ко мне в будущем, я никогда в действительности не нравился ему. И пока в моих документах не будет стоять штамп, свидетельствующий о том, что я официально работаю у них, я никогда не буду ему нравиться. Если бы я полностью принадлежал ему, он, вероятно, справился бы со своей неприязнью ко мне.
— Тот седой старик в шале «Папагей» — ты уверен, что у него протез?
— Веритэ Латур-Мезмин это подтвердила.
— В кого же из них ты влюбился — в нее или в Кэтрин?
Я не ответил. Сердито посмотрел на Сатклиффа и сделал глоток виски.
— Так в кого же?
Я знал этот тон. Это был тон, каким Сатклифф разговаривал на работе. Этот тон нисколько не напоминал непринужденный разговор двух людей после обеда. Он убил в себе все эмоции, лишь бы только получить то, что ему нужно, и да поможет Господь тому, кто окажется на его пути.
— В Кэтрин. И я не хочу, чтобы ее жизнь окончилась в озере.
— Естественно. Но если расклад будет иным, с ней может произойти именно это.
— Дело на первом месте?
Мой вопрос не рассердил его.
— К несчастью, да. Так что давай перейдем к самой сути. С профессиональной точки зрения ты допустил промах. И это накладывает определенные границы на степень твоей пригодности. Ты имеешь к этому делу личный интерес. А это означает, что, испытывая определенные чувства, ты можешь перестать слушаться поводьев. И если момент, когда мы должны будем приступить к активным действиям, настанет позже убийства одной из девиц, ты ведь не сможешь принять этого.
— Хотите сказать, что под моей мятой рубашкой бьется маленькое теплое сердце? И меня не должно волновать, что, пока вы будете неторопливо распутывать этот грязный политический клубок, какую-то девушку утопят в озере и гольяны будут выедать ей глаза?
— Совершенно верно.
Он произнес это с таким же зловещим присвистом, с каким старик Шпигель извлекал из трости толедскую рапиру.
Я встал:
— Вы чертовски правы. Но я думаю иначе.
Сатклифф взглянул на меня и вынул из кармана коробку с сигарами. Его глаза напоминали высохшую гальку. Он вытащил сигару, посмотрел на ее. Скорее всего, это была «Гавана», а может, и «Реймон Аллоунс». Сунул сигару себе под нос и вдохнул аромат.
— Да, — сказал он, — и именно поэтому ты уволен.
— Ну-ну. Отзывчивый старик мне не доверяет. Именно поэтому я не стал брать с собой чемодан. — Я взял сифон, и содовая с шипением полилась в стакан. — Ну так, может, вы попросите дружище Ника отвезти меня в ближайший отель?
Он чиркнул спичкой и зажег сигару, проделав это очень заботливо.
Когда сигара зажглась, Сатклифф сказал:
— Все не так просто. Ты сослужил нам службу. И я тебе благодарен. Но ты многое знаешь. Ты представляешь для нас опасность, не важно, нравится тебе это или нет. Поэтому мы с Ником отвезем тебя в Мюнхен. Там нас ждет Казалис. Они с Ником доставят тебя в Лондон. А когда ты приедешь в Лондон, у тебя на месяц заберут паспорт, к тому времени это дело должно завершиться. Уверен, ты не будешь против. Потом ты поймешь, что в этом был смысл. И не забудь отдать ту коробочку с таблетками, которую ты взял у фрау Шпигель. А сейчас сиди и пей свое виски.
Сатклифф сунул руку под стол и нажал на кнопку звонка, вызывая Ника. Он по-отечески улыбался, потому что ситуация сейчас была полностью под его контролем. Карвер проделал неплохую работу, конечно, в пределах его возможностей. Карвера изолируют, и он будет молчать. А где-то всего в пятидесяти милях, среди холмов, запряталось озеро, в котором ради какой-то выгоды можно позволить утопить Лотти или Кэтрин.
Перед моим мысленным взором возникла Кэтрин — такой, какой я впервые увидел ее на брайтонской пристани: дымчатые синие глаза и ветер, играющий золотыми волосами. Я увидел ее лицо в тот момент, когда склонился над ней на заднем сиденье автомобиля, стоящего на холме. Увидел полоски песка на ее ногах в «Мелите» и ощутил внезапную, острую боль и страх за нее. Не важно, кто она, — у нас не было возможности узнать друг друга ближе, но я хотел, чтобы такая возможность появилась. Господи, человеку должны даваться возможности, или он сам должен находить их, но неужели для этого ему нужно становиться рыцарем в сверкающих доспехах? Он может быть и учеником средней школы в Гонитоне, и мелким агентом из Лондона, вечно сующим всюду свой нос куда не следует, и постоянно превышающим свой кредит в банке. Он может быть кем угодно, пока в его груди бьется сердце и пока у него есть смелость плюнуть в глаза стоящей над ним власти.
Я услышал шаги Ника, идущего по коридору.
Сатклифф выпустил облачко дыма. Когда оно рассеялось, я увидел, что он сунул руку в карман и в следующий миг наставил на меня пистолет.
— Без глупостей, Карвер, — сказал он мягко. — Поверь, мне весьма симпатичны твои чувства. Но лишь до определенных пределов.
Позади меня Ник открыл дверь. Я повернулся и взглянул на него. Когда Ник пошел по коридору, я схватил со стола сифон и направил струю на Сатклиффа. Жидкость с шипением брызнула во все стороны, я опередил Ника, чтобы Сатклифф не вздумал стрелять, и, поливая все вокруг, ударил его в лицо. Затем толкнул дверь и помчался по коридору.
В фойе нашел телефон и заказал Лондон. Я не застал ни Сатклиффа, ни кого-то знакомого и поэтому сообщил открытым текстом:
— "Инспектор". Северус мертв. Я уезжаю. Для получения новых инструкций я позвоню сегодня вечером.
На другом конце провода ответили:
— Спасибо, — и затем положили трубку.
Последующие события развивались стремительно. Я встретил Веритэ на Римской площади, которая находилась возле вокзала, а затем мы выехали к венецианской автостраде.
Веритэ обо всем заранее договорилась с водителем такси и, как я узнал позже, сделала уйму звонков. Она была такой же трудолюбивой, как и Уилкинс, и имела такой же дар не приставать с вопросами в самый неподходящий момент. Мне же совсем не хотелось разговаривать. У меня было о чем подумать.
Мы отправились на север в Тревизо, затем пересекли Тренто и поднялись к Больцано. Там, расплатившись с водителем, час просидели в привокзальном буфете. Потом пересели в сине-белый «роллс-ройс», у которого на заднем сиденье находился бар.
Я выпил большой стакан виски с содовой "и тут же заснул. Проснулся, когда на перевале Бреннена нас остановили таможенники.
Судя по тому, что нам больше не попались таможенники, мы не выезжали за пределы Австрии, и в десять вечера машина, свернув, оказалась на частной дороге, петляющей между соснами.
Было слишком темно, и я слишком устал, чтобы интересоваться местностью, впрочем, догадывался, что этот охотничий домик в горах, или шале, у которого мы остановились, принадлежал Малакоду.
Толстая старушка с приветливым лицом принесла мне в спальню тарелку сандвичей с копченой рыбой и полбутылки «Шабли», а когда я покончил с едой, пришла Веритэ.
— Я должна взглянуть на твою ногу.
— Она заживет до утра. Где это мы?
— Ближайший город, или деревня, называется Шватц. Это недалеко от Инсбрука.
— А дом?
— Он называется шале «Папагей» и принадлежит...
— Герру Малакоду. — Сунув руку в карман, я передал Веритэ записку, которую Бэлди успел написать перед смертью. — Переведи, пожалуйста.
Она прочла записку. Я представил себе, как он, собрав последние силы, заставляет себя писать.
«Заферси опять услышал их в холле... Заферси, в десяти минутах... В. Сказала... хорошее место сбросить ЛБ или КС, не важно кого...»
Прочитав записку, Веритэ посмотрела на меня. Я по-прежнему был не в настроении объяснять что-либо.
— Когда приедет герр Малакод?
— Завтра.
— Завтра я обрисую тебе картину в целом, как я ее понимаю.
— Меня это не волнует. Ты, должно быть, потерял много крови. Дай я посмотрю.
— Не суетись. Все в порядке.
— Нет, не все в порядке. Ты обмотал ногу куском грязной тряпки. Может начаться заражение.
Я сдался Нога была перевязана, мне, как малышу, помыли руки и лицо. И наконец, меня уложили в постель и одарили поцелуем на ночь.
Когда она целовала меня, я спросил:
— Заферси — это не то, что я думаю, это озеро?
— Да.
Веритэ посмотрела на меня. Но промолчала, хотя, наверное, знала, о чем я думал. Она, как и я, поняла, что означали «ЛБ» и «КС».
Когда она ушла, я взял телефон и позвонил в Лондон.
— "Инспектор", Нахожусь в шале «Папагей», в деревне Шватц, возле Инсбрука.
На другом конце провода мне ответили:
— "Напагей" означает «попугай».
— Спасибо.
Я лег в постель и попытался заснуть, но мне удалось это далеко не сразу. Я мог бы дописать записку за Бэлди. Какую бы девушки ни выбрали — «ЛБ» или «КС», ей придет конец в озере в десяти минутах от... ну, это уже было нетрудно рассчитать. И в любом случае большой свинцовый ящик прошлой ночью исчез.
* * *
Утром Веритэ принесла мне кофе и булочки. Присела на кровать, чтобы позавтракать вместе со мной.— Прости, что вчера я был резок.
— Я понимаю тебя.
— Да?
— Когда ты попросил меня перевести записку, ты ведь уже понял, что там?
— Да, это так.
— И если бы это было нужно тебе лично, ты бы не стал давать ее мне.
— Возможно. Я бы рискнул и воспользовался услугами какого-нибудь служащего в отеле, чтобы он перевел ее мне.
— Потому что ты увидел инициалы «ЛБ» и «КС»? О, ну конечно. Я знаю, что ты к ней испытываешь. И вчера весь день ты думал о ней. Я для тебя уже не существую.
Я попытался протестовать, но Веритэ покачала головой и улыбнулась:
— Даже если бы в записке не было «КС», ты бы сделал то же самое. Вот это один из твоих недостатков. Если ты что-то захочешь, что-то, чего у тебя нет, ты всегда начинаешь рисковать по-глупому в надежде получить желаемое. Так ведь?
— Так. Но разве мы все не желаем нечто большее, чем то, что имеем?
— Да, думаю, да. Но большинство людей когда-то приучаются довольствоваться привычным ходом вещей. Почему ты не стараешься действовать так же?
— Я стараюсь. Все время стараюсь, но у меня ничего не получается. Или, по крайней мере, достаточно редко. Я сожалею об этом.
Веритэ встала и подошла к окну. Высокая, красивая. Волосы ее были собраны на затылке. Я понимал, чего ей хочется, и также понимал, что никогда не смогу дать ей этого. Обманывать самого себя было бесполезно. Да я и не смог бы. И скрывать это тоже было бессмысленно. В отношении Веритэ я повел себя как ветреный человек, но был честен с ней.
— Принеси мне сигареты, — сказал я, — хочу тебе рассказать, что произошло.
Веритэ подошла к моей кровати, вытащив из кармана халата сигареты и зажигалку. Она села вплотную и вдруг прижала голову к моей шее, а я крепко обнял ее.
Так мы посидели какое-то время, а потом я начал рассказывать о том, что произошло, а она зажгла для меня сигарету, и между нами все стало как прежде. Мы оба поняли, что, если начнем копаться друг у друга в душе, ничего хорошего от этого не будет. Единственный человек, которого она когда-то любила, умер, а единственную женщину, которая действительно волновала меня, могли утопить в озере. Веритэ знала, что все в ее жизни проблемы были из-за мужа, но я и не скрывал от себя того, что и Кэтрин, наверное, доставит мне массу хлопот. Веритэ, несмотря на это, упорно шла вперед и остановилась только тогда, когда реальность дала ей пощечину. Я тоже шел вперед и надеялся, что мне повезет больше.
Вскоре после ленча в шале приехали герр Малакод, герр Стебелсон и еще один человек. От Инсбрука они ехали на «роллс-ройсе».
Мы встретились в залитой солнцем комнате, окна которой выходили в сад. Все пятеро — Малакод, Стебелсон, тот, третий, Веритэ и я. Малакод был в старомодном твидовом пиджаке и бриджах. Под его глазами лежали глубокие тени, придавая его мертвенно-бледному лицу трогательно-шутовской вид. Стебелсон, как обычно, безразлично взирал на все своими коричневыми глазами-пуговицами, а Веритэ с блокнотом и ручкой отошла в сторону. Человек, который приехал с ними и которого мне не представили, за все время встречи не проронил ни слова. Он вел себя беспокойно. Ходил у окна то туда, то сюда, тяжело опираясь на толстую трость. Ему было за шестьдесят, волосы седые, а лицо относилось к разряду тех вечно грустных лиц, которые не помнят, что такое улыбка. Мне показалось, что на его правой ноге ниже колена протез.
Я рассказал все, не забыв упомянуть и про Северуса, сказав, правда, что знал его прежде, а сейчас просто попросил помочь мне.
Малакод молча выслушал меня, время от времени кивая (и попыхивая толстой сигарой), а когда я закончил, спросил:
— И какой вывод, по-вашему, можно сделать, мистер Карвер?
Я подошел к окну и выглянул в сад. Мое плечо зудело от укуса фрау Шпигель, и я потер его. Хромоногий старик отошел от меня, покачивая головой, как будто все, что он услышал, сильно расстроило его.
— Кажется, мне не собираются говорить правду насчет того, что стоит за всем этим. Ладно. Меня ведь всего лишь наняли.
Я наемный сотрудник. И тем не менее, работая в темноте, я представляю все следующим образом. Со дна Адриатического моря был поднят свинцовый ящик. Его привезли на виллу Саббиони и оставили там, в Мюнхен он не прибыл, его перевезли куда-то. Это место, по-видимому, находится в десяти минутах от местечка Заферси, в котором в определенный момент должны утопить Лотти Беманс или Кэтрин Саксманн. — Я повернулся и посмотрел на Стебелсона. Он ответил мне спокойным, совершенно неподвижным взглядом. Я продолжил:
— Вам-то известно, что именно за всем этим стоит, хотя нетрудно догадаться, что все связано с политикой, если этим делом заинтересовались Лондон, Москва, возможно, Бонн и Вашингтон. Но политическая подоплека меня не интересует. Мне лишь не нравится идея топить кого-то в озере. Что же нам делать? Можем узнать, где находится это Заферси, а затем, если повезет, я найду то место, где прячется Зигфрид со свинцовым ящиком и двумя блондинками-немками, на одной из которых, как я понял, он собирается жениться, а другую, очевидно, чтобы сохранить репутацию, убить. Я прав? — Я посмотрел на Малакода, и тот из-за легкого облачка сигаретного дыма ответил мне прямым взглядом.
— Правильно, — сказал он. — Лишь одно ваше предположение не вполне верно.
— Какое же?
— Вы больше не являетесь, как вы сами выразились, наемным сотрудником.
Если бы он произнес это со своей чарующей улыбкой, я бы счел, что меня ждет повышение. Но он не улыбался.
— Что вы хотите этим сказать?
— По правде говоря, — сказал Малакод, — я на какое-то время был готов принять некоторые условия, которые вы сами вписали в контракт, мистер Карвер, не важно, знали вы, что мне тоже о них известно, или нет. Но больше я не могу идти на это по своим личным соображениям. Я знаю, вы работаете на некоего мистера Сатклиффа. О, мне многое о нем известно.
Кроме этого, вы скрывали от меня информацию. Информацию, которую вы получили, работая на меня. Я имею в виду цветной слайд. Но я не рассердился на вас. Я все понял. Но сейчас настало время, когда от тех, кто на меня работает, я требую полной честности. И абсолютной преданности. Вы можете обещать мне это?
Я замялся, искоса поглядывая на Веритэ. Я знал, что она отличалась именно абсолютной преданностью. Только она могла сообщить Малакоду о слайде. — Ну, мистер Карвер?
— Меня интересует лишь одно. Я не хочу, чтобы девушку, не важно кого, утопили в озере. Я ставлю это выше абсолютной преданности.
Малакод покачал головой:
— Благодарю вас за помощь. Пусть ваш секретарь вышлет мне чек, я его оплачу.
— Как вам будет угодно.
— Да, — сказал Малакод, — я хочу, чтобы все было именно так. И могу сказать, что, сколько бы вы ни потребовали, я добавлю вам премиальные.
— Прекрасно. — И я направился к двери. — Можно попросить вашего шофера отвезти меня в Инсбрук. Я буду готов через полчаса.
Поднявшись к себе в комнату, я в раздражении пнул ковер, лежащий на полу. Мне просто необходимо было пнуть что-нибудь. Значит, они решили все переиграть и действовать собственными силами. Ну что ж, у них есть на это право. Меня наняли, а теперь я уволен. Но меня нельзя было уволить от дела, связанного с судьбой Кэтрин.
В этот момент раздался стук в дверь. В комнату вошла Веритэ.
— Если ты пришла помочь мне уложить вещи, то справлюсь сам. Я бы только хотел получить фунтов пятьдесят австрийскими шиллингами. Можешь вычеркнуть эту сумму из моего счета.
Веритэ прошла в комнату, взяла мой чемодан, положила его на кровать и начала укладывать вещи.
— Понимаю, что ты чувствуешь.
— Понимаешь?
Она кивнула:
— Конечно. Если бы я могла тебе помочь, то помогла бы.
Я желаю тебе только хорошего. И даже ей, если ты о ней думаешь.
Я подошел к Веритэ и, положив ей на плечи руки, заглянул в ее большие карие глаза, а затем наклонился и мягко поцеловал в губы.
— Сейчас ничего нельзя поделать. Колесо начало крутиться давно. Мне остается только ждать и смотреть, на какой цифре оно остановится.
— Понимаю. И когда придет это время, если захочешь, ты всегда можешь найти меня.
— Если я смогу передвигаться самостоятельно после того, как все взорвется ко всем чертям, я, возможно, обращусь к тебе.
Если бы я знал тогда, какой скрытый смысл таился в моих словах!
— Что это за старик с деревянной ногой?
— Партнер герра Малакода.
— Еврей?
— Да.
— А что у него с ногой?
— Ампутировали в концентрационном лагере.
В этот момент зазвонил телефон. Я взял трубку и услышал:
— "Инспектор"?
— Да?
— Железнодорожный вокзал в Инсбруке, — продолжал мягкий, довольный голос — как будто человек доедал плитку шоколада. — Сегодня, в двадцать один час.
— О'кей.
Веритэ посмотрела на меня, и я сказал:
— Это мой букмекер. Он наконец-то выследил меня. Ты не забудешь о деньгах?
Я видел, что Веритэ хотела что-то сказать, но промолчала.
Она повернулась и вышла из комнаты.
Уложив вещи, я спустился в холл. Там меня ждал Стебелсон, он прошел со мной по парадной лестнице, мы вместе вышли, подождали, когда подъедет «роллс-ройс».
У меня было какое-то странное предчувствие, и поэтому я сказал:
— Не хотите ли послушать теорию, которая у меня появилась?
— Нет, — ответил Стебелсон.
— Отлично. В таком случае мне будет еще приятнее изложить ее вам. Вы втянули Кэтрин в это дело. Но не потому, что вы хотите сделать что-то для Малакода. А потому, что каким-то образом вы сможете сделать что-то и для себя. Может быть, вам, как и мне, не нравится быть наемным работником. Но суть не в этом.
Вы выбрали не ту девушку и понимаете, что совершили ошибку.
Как и вы, я поначалу думал, что где-то там найдется пожива, но теперь знаю, что к нам это не относится. Последуйте моему совету, быстренько получайте небольшую прибыль и, если сможете, выходите из игры.
Стебелсон, к моему удивлению, улыбнулся и вежливо сказал:
— Возможно, я последую вашему совету. Кэтрин и в самом деле очень ненадежный человек. Думаю, она просто не способна на подобные дела. Но я получил от нее письмо, которое многое проясняет.
— Вы получили письмо?
— Из Венеции. Это первая весточка от нее с тех пор, как она уехала из Парижа.
— Но я могу пойти и все рассказать Малакоду.
— Пожалуйста, а я скажу, что вы просто пошли на хитрость, чтобы не потерять работу. Впрочем, я не думаю, что вы хотите остаться. У вас другие планы. Если вы помните, однажды я вам сказал, что не советую влюбляться в Кэтрин. А вот и машина.
Неслышно подкатил «роллс-ройс», и шофер вышел, чтобы открыть мне дверцу. Я сел в машину, провожаемый взглядом герра Стебелсона. На прощанье он поднял свою крупную руку.
Я увидел стоящую в дверном проеме Веритэ. Она чуть приподняла руку и отвернулась.
Я люблю компанию и поэтому пересел на кресло рядом с шоферским. Мы доехали до Инсбрука меньше чем за час.
Было всего лишь шесть вечера, поэтому я отправился выпить и закусить. За ужином прочел записку, которую шофер передал мне после того, как мы приехали.
— Мадам Латур-Мезмин просила передать вам это.
«Дорогой, я вижу, что ты совершаешь безрассудный поступок. Но ничего не могу сделать, не могу остановить тебя. Мне твое состояние знакомо намного лучше, чем большинству людей. Пожалуйста, постарайся позаботиться о себе. В любой момент, когда захочешь, я отдам тебе всю мою любовь. Чтобы избавить тебя от лишних хлопот, сообщаю, что озеро Заферси находится недалеко от перевала Эйкен, на немецкой стороне границы. Люблю. В.».
Она была совершенно права. И мне не пришлось испытывать трудности в поисках этого озера.
* * *
В девять вечера я встретился с молодым человеком в спортивной куртке и плотно обтягивающих брюках из саржи. У него были песочного цвета усы и тирольская шляпа с пером. Когда его старый «мерседес» тронулся с места, стало совершенно ясно, что независимо от степени изношенности самой машины ее двигателям всегда был обеспечен заботливый и любящий уход.Парень оказался англичанином и всю дорогу непринужденно болтал на самые разные темы. Я не перебивал его.
В Шарнитце мы пересекли австро-германскую границу и двинулись на север, в сторону Мюнхена. Миль через пять свернули с главного шоссе вправо. Время от времени сквозь деревья мелькала водная гладь озера.
Проехав еще мили четыре, машина резко свернула влево, выехала на узкую дорогу, и фары высветили фасад низкого здания, выложенного из серого камня, с окнами, прикрытыми ставнями.
Мы объехали здание и вошли в него сбоку. Мой провожатый провел меня по длинному коридору, в конце которого оказалась старомодно обставленная кухня.
Там я увидел Сатклиффа. Он сидел за кухонным столом; перед ним стояла тарелка с холодной говядиной и салатом.
Он поднял глаза и посмотрел на парня, который стоял сзади.
— Отлично, Ник. Я позвоню, если ты понадобишься.
Я услышал, как позади захлопнулась дверь. Сатклифф жестом пригласил меня сесть на стул, стоящий у другого конца стола, напротив него. На столе стояла бутылка виски, сифон и стакан. Я сел на стул и приготовил себе выпивку. Сатклифф отправил в рот салат и пожевал его, изучающе глядя на меня.
Мне не понравился его взгляд. Впрочем, мне он никогда не нравился.
Проглотил салат и сказал:
— Начни с начала — и рассказывай все, ничего не пропуская. Ничего.
Я закурил, сделал глоток виски и стал рассказывать, начав с того дня, как я приехал в Венецию, и кончив тем, как меня встретили в Инсбруке, при этом, разумеется, сообщая только то, что представляло интерес с профессиональной точки зрения. Я не вдавался в подробности моих личных отношений с Веритэ, не говорил о чувствах к Кэтрин, но упомянул об остальных вещах. Сатклифф слушал меня внимательно, медленно пожевывая говядину и салат, изредка запивал еду вином.
Я знал, что после того, как я закончу, последуют вопросы, и поэтому старался ничего не говорить о своих догадках. Сатклифф терпеть не мог догадок. И с каждой минутой я ощущал все большее и большее неудобство, потому что внезапно понял, что, хотя Сатклифф и использовал меня сейчас, использовал в прошлом и, наверное, не раз обратится ко мне в будущем, я никогда в действительности не нравился ему. И пока в моих документах не будет стоять штамп, свидетельствующий о том, что я официально работаю у них, я никогда не буду ему нравиться. Если бы я полностью принадлежал ему, он, вероятно, справился бы со своей неприязнью ко мне.
— Тот седой старик в шале «Папагей» — ты уверен, что у него протез?
— Веритэ Латур-Мезмин это подтвердила.
— В кого же из них ты влюбился — в нее или в Кэтрин?
Я не ответил. Сердито посмотрел на Сатклиффа и сделал глоток виски.
— Так в кого же?
Я знал этот тон. Это был тон, каким Сатклифф разговаривал на работе. Этот тон нисколько не напоминал непринужденный разговор двух людей после обеда. Он убил в себе все эмоции, лишь бы только получить то, что ему нужно, и да поможет Господь тому, кто окажется на его пути.
— В Кэтрин. И я не хочу, чтобы ее жизнь окончилась в озере.
— Естественно. Но если расклад будет иным, с ней может произойти именно это.
— Дело на первом месте?
Мой вопрос не рассердил его.
— К несчастью, да. Так что давай перейдем к самой сути. С профессиональной точки зрения ты допустил промах. И это накладывает определенные границы на степень твоей пригодности. Ты имеешь к этому делу личный интерес. А это означает, что, испытывая определенные чувства, ты можешь перестать слушаться поводьев. И если момент, когда мы должны будем приступить к активным действиям, настанет позже убийства одной из девиц, ты ведь не сможешь принять этого.
— Хотите сказать, что под моей мятой рубашкой бьется маленькое теплое сердце? И меня не должно волновать, что, пока вы будете неторопливо распутывать этот грязный политический клубок, какую-то девушку утопят в озере и гольяны будут выедать ей глаза?
— Совершенно верно.
Он произнес это с таким же зловещим присвистом, с каким старик Шпигель извлекал из трости толедскую рапиру.
Я встал:
— Вы чертовски правы. Но я думаю иначе.
Сатклифф взглянул на меня и вынул из кармана коробку с сигарами. Его глаза напоминали высохшую гальку. Он вытащил сигару, посмотрел на ее. Скорее всего, это была «Гавана», а может, и «Реймон Аллоунс». Сунул сигару себе под нос и вдохнул аромат.
— Да, — сказал он, — и именно поэтому ты уволен.
— Ну-ну. Отзывчивый старик мне не доверяет. Именно поэтому я не стал брать с собой чемодан. — Я взял сифон, и содовая с шипением полилась в стакан. — Ну так, может, вы попросите дружище Ника отвезти меня в ближайший отель?
Он чиркнул спичкой и зажег сигару, проделав это очень заботливо.
Когда сигара зажглась, Сатклифф сказал:
— Все не так просто. Ты сослужил нам службу. И я тебе благодарен. Но ты многое знаешь. Ты представляешь для нас опасность, не важно, нравится тебе это или нет. Поэтому мы с Ником отвезем тебя в Мюнхен. Там нас ждет Казалис. Они с Ником доставят тебя в Лондон. А когда ты приедешь в Лондон, у тебя на месяц заберут паспорт, к тому времени это дело должно завершиться. Уверен, ты не будешь против. Потом ты поймешь, что в этом был смысл. И не забудь отдать ту коробочку с таблетками, которую ты взял у фрау Шпигель. А сейчас сиди и пей свое виски.
Сатклифф сунул руку под стол и нажал на кнопку звонка, вызывая Ника. Он по-отечески улыбался, потому что ситуация сейчас была полностью под его контролем. Карвер проделал неплохую работу, конечно, в пределах его возможностей. Карвера изолируют, и он будет молчать. А где-то всего в пятидесяти милях, среди холмов, запряталось озеро, в котором ради какой-то выгоды можно позволить утопить Лотти или Кэтрин.
Перед моим мысленным взором возникла Кэтрин — такой, какой я впервые увидел ее на брайтонской пристани: дымчатые синие глаза и ветер, играющий золотыми волосами. Я увидел ее лицо в тот момент, когда склонился над ней на заднем сиденье автомобиля, стоящего на холме. Увидел полоски песка на ее ногах в «Мелите» и ощутил внезапную, острую боль и страх за нее. Не важно, кто она, — у нас не было возможности узнать друг друга ближе, но я хотел, чтобы такая возможность появилась. Господи, человеку должны даваться возможности, или он сам должен находить их, но неужели для этого ему нужно становиться рыцарем в сверкающих доспехах? Он может быть и учеником средней школы в Гонитоне, и мелким агентом из Лондона, вечно сующим всюду свой нос куда не следует, и постоянно превышающим свой кредит в банке. Он может быть кем угодно, пока в его груди бьется сердце и пока у него есть смелость плюнуть в глаза стоящей над ним власти.
Я услышал шаги Ника, идущего по коридору.
Сатклифф выпустил облачко дыма. Когда оно рассеялось, я увидел, что он сунул руку в карман и в следующий миг наставил на меня пистолет.
— Без глупостей, Карвер, — сказал он мягко. — Поверь, мне весьма симпатичны твои чувства. Но лишь до определенных пределов.
Позади меня Ник открыл дверь. Я повернулся и взглянул на него. Когда Ник пошел по коридору, я схватил со стола сифон и направил струю на Сатклиффа. Жидкость с шипением брызнула во все стороны, я опередил Ника, чтобы Сатклифф не вздумал стрелять, и, поливая все вокруг, ударил его в лицо. Затем толкнул дверь и помчался по коридору.