— Позвони попозже, — сказала Кэтрин, и я услышал, как она зевнула.
— Я хочу увидеть тебя сегодня.
— Позвони позже.
— В семь часов вечера, — сказал я. — На северной оконечности моста Сольферино.
— Нет.
— В таком случае я приду в отель.
— Ты все равно меня не увидишь.
— Тебе придется выйти. Я скажу, что я из министерства здравоохранения и хотел бы взглянуть на сертификат, позволяющий тебе заниматься массажем. Мост Сольферино. Семь часов.
— Ну ладно.
— Умница.
— А как я узнаю, что я на северной оконечности?
— Посмотришь на реку. Если она будет течь справа налево, значит, ты не там. Перейдешь на другую сторону.
— Боже мой, какие сложности. Я встану на середине. И буду ждать две минуты.
Кэтрин повесила трубку. Я представил себе, как она снова ложится в кровать, и не сразу смог отогнать от себя эту картинку.
Пришел Казалис — он открыл дверь своим ключом и радостно сказал:
— Доброе утро, «мамаша Джамбо». Хорошо спалось?
— Да, за исключением одного часа. У меня был гость. Ключ от этой квартиры достать нетрудно, несмотря на твои уверения.
— Не принимай близко к сердцу. Жизнь вся из этого состоит. — Он налил себе остатки кофе в чашку, на четверть наполненную сахаром, и, поглотив за один присест полчашки, крякнул от удовольствия:
— Восхитительно. Ты знаешь толк в кофе.
— Он назвался Говардом Джонсоном или как-то в этом роде.
Пытался склонить меня к работе на американскую разведку и гарантировал хороший заработок.
— Молодой пижон? Похож на полузащитника из университетской команды и ведет себя так искренне, будто его воспитывали на Урале?
— Да, точно.
— Старина Говард. Про него можно сказать — из молодых, да ранний. С детства стремился быть первым во всем, но когда у него начал ломаться голос и появились прочие признаки половой зрелости, он выдохся. Но они продолжают тратить на него уйму денег и надеются, что в один прекрасный день он снова окажется на высоте. Ну а что с Малакодом?
— Может быть, ты что-то о нем знаешь? Он нанял меня. Но не ответил ни на один мой вопрос.
— Доверяет тебе.
— Мне понравилась его улыбка. От нее светлее на душе становится.
— Тебе нужно носить темные очки.
— Он был так щедр, — сказал я, — что отдал свою секретаршу целиком в мое распоряжение — она будет моим компаньоном, гидом, советником и другом. Ее зовут Веритэ Латур-Мезмин.
— Какого года вино?
— Около тридцать пятого года, вкус довольно слабый. Но думаю, после фильтрования станет лучше. Так или иначе, она отправится за Вадарчи вместе со мной.
Казалис состроил гримасу и сказал:
— Не думаю, что нам это понравится.
Я понял, кого он имеет в виду, говоря «нам», но меня это не волновало.
— С этим вы ничего не можете поделать, — сказал я. — И я тоже. А как насчет этой квартиры? Я больше не хочу принимать гостей.
— Полагаю, ты сможешь с ними справиться. Но я бы на твоем месте остерегался. Будь в баре отеля «Георг V» каждый вечер между шестью и половиной седьмого. Начнем с сегодняшнего вечера. Если тебе понадобится что-то сообщить нам, свяжемся там. А здесь меня легко могут застукать.
— Ладно, последи, чтобы за тобой не было хвоста.
— Конечно.
Он помахал мне рукой и ушел.
В общей сложности Уилкинс надиктовала мне три сотни слов, а она, если бы понадобилось, смогла бы в три страницы уложить «Унесенных ветром». Речь шла о суде в пятьдесят седьмом году над Веритэ Латур-Мезмин по обвинению ее в убийстве мужа. Статья из «Ньюс оф зе уорлд». Коробка со старыми вырезками из газет появилась у меня потому, что, когда выпадала свободная минутка, я не упускал случая посидеть на кухне мистера Мелда за парой стаканов «Гинесса» и номером «Ньюс оф зе уорлд». Веритэ была оправдана французскими присяжными в Лиможе, и это действительно было весьма справедливо.
Что касается Малакода, то он занимался международными банками, судоходством, учредил два музейных фонда, благотворительные фонды и научные стипендии, словом, подобные сведения можно найти и относительно таких людей, как Ротшильд, Гулбенкиан, Форд, Наффилд и прочие. Малакод еврей, родился в Гамбурге, не женат. В лондонской «Тайме» от шестнадцатого февраля сорок седьмого года было напечатано краткое сообщение, в котором объявлялось о новом научном фонде Малакода, а на второй странице газеты за то же число была небольшая статья, имевшая отношение, как мне показалось, не только к Малакоду.
Перечитав все это, я приготовил себе еще одну большую порцию коктейля, чтобы основательно выпить за Уилкинс и ее трудолюбие. Когда же я решил выпить за здоровье Веритэ Латур-Мезмин, в стакане почти ничего не осталось. Ледяными девицами не рождаются.
Выглядел он шикарно, но я быстро понял, что он не будет разговаривать здесь со мной. Он вошел в бар, сел в трех ярдах от меня и заказал себе виски с содовой. На нем был фрак, к которому были приколоты орденские планки. В глазу монокль, а волосы окрашены в приятный светлый тон. Мэнстон выглядел настолько безупречно, что я буквально ощутил, что мой воротничок уже не очень свежий. Он посмотрел на меня, на американца, сидящего рядом, и на стену позади нас, а в это время бармен, обслуживающий его, произнес:
— Рад вас видеть, сэр Альфред.
Я повернулся к нему спиной и сделал вид, что очень занят беседой с американцем.
Минут через пять Мэнстон ушел. Когда он проходил мимо, я ждал, что он прикоснется ко мне, но было это или нет, точно сказать так и не смог. Он вышел из бара, а я опустил руку в карман куртки. Я еще не встречал человека, который делал бы подобные трюки лучше, если не считать одного, но он давно сидел в Пакхосте и его талант загнил.
Я терпел болтовню американца еще минут десять, а затем тоже ушел из бара. Оказавшись в главном вестибюле отеля, я поднял руки к лицу, прикуривая сигарету и наблюдая в зеркале за всем, что происходит сзади. По направлению к главному выходу шли миссис Вадарчи и Кэтрин, одетая по высшему разряду, в сопровождении сэра Альфреда. Я смотрел на них, и, конечно, мне даже и в голову не пришло брать такси и ехать к мосту Сольферино. Девушка не собиралась останавливаться на мосту даже на две минуты; она была в платье из голубого шифона и лисьих мехах, украшенных чересчур большими, немного вульгарными бриллиантами, а ее глаза застилала фиолетовая дымка, которая, как я предположил, предназначалась сэру Альфреду. Но я не испытал чувства ревности, потому что знал, что она проведет время с Мэнстоном.
Я зашел в мужской туалет и развернул конвертик, который Мэнстон опустил в карман моей куртки. В нем оказался ключ от номера в этом отеле, сигарета и письмо, в котором говорилось:
"С возвращением, старик. Осмотри комнату 101. Можешь не церемониться. Закури сигарету и оставь окурок. Мы можем встретиться снова, но ты меня не знаешь — не важно почему.
Ничего не бери. Это не кража. Повторяю — это не кража.
Счастливого пути. Ради.".
Сигарета была короткой, и прямо над фильтром я прочел:
«Белград-фильтр». Я знал, что это ужасные сигареты. Я разорвал письмо и спустил его в туалет. Прочти и тут же порви. Несколько минут спустя я уже поднимался в лифте, размышляя над тем, чем мне придется заняться. А еще над словами: где бы я ни встретил Мэнстона, я его не знаю. А также — не брать ничего. Я усмехнулся. И снова — не поддавайся искушению. Но я, перестал улыбаться, когда осознал, что Мэнстон — многие другие — да, но только не он, — никогда не говорил мне ничего подобного. А это значило, что я увяз глубоко, очень глубоко. Внезапно я испытал ностальгическое чувство по «Гинессу» и селедке с кухни миссис Мелд.
Номер сто первый выглядел столь же скромно и просто, как и любая квартира за пятьдесят гиней в день: маленькая прихожая, гостиная, и по обеим сторонам от нее — спальни, каждая со своей ванной. Я начал со спальни миссис Вадарчи. Очевидно, она была одной из самых неопрятных женщин в мире. Ее вещи валялись где попало. Я осмотрел все. В наряды из ее гардероба можно было бы одеть половину исполнительниц женских ролей в «Моей прекрасной леди», а драгоценностей хватило бы на то, чтобы устроить отличную выставку в витрине роскошного ювелирного магазина. У меня возникло искушение прихватить побольше этих дорогих побрякушек и немедленно уйти в отставку. Впоследствии я несколько раз жалел о том, что не сделал этого. Единственное, что привлекло мое внимание (никаких бумаг, которые могли бы вызвать интерес, я не нашел), — это длинный футляр из мягкой кожи. Он лежал на дне чемодана, наполовину заполненного потрепанным старым бельем, которое, должно быть, носилось еще с начала века. В футляре лежал хлыст. У него была золотая рукоятка, с обоих концов отделанная тремя обручами из слоновой кости. Сама же ручка, судя по всему, была сделана из закаленной стали; ее покрывала красноватая сафьяновая кожа, увитая по спирали золотым прямоугольным орнаментом. Ремень был четырех футов в длину.
Хлыст отнюдь не выглядел игрушечным, и, когда я пару раз взмахнул им, он с оглушительным свистом рассек воздух.
Осмотр гостиной не дал ничего. Несколько газет и журналов. На столике стояли бутылки, огромная коробка шоколадных конфет с ликером, настоящим, как я выяснил. Я угостился виски с содовой, выкурил половину сигареты, а окурок бросил в пепельницу. Сигарета оказалась не такой противной, как я ожидал.
Спальня Кэтрин выглядела опрятной, все вещи лежали на своих местах. Они не отличались особым разнообразием, но обращалась она с ними очень аккуратно, одежда выглажена и сложена, а туфли стоят на подставке. На кровати лежала короткая ночная рубашка светло-зеленого цвета, легкая и воздушная, как меренга. В дорожном несессере, который я заметил на столе, хранился ее паспорт Федеративной Республики Германии. Имя оказалось настоящим — Кэтрин Хельга Саксманн. Пролистав странички, где обычно ставится виза, я обнаружил большой штамп югославской визы. Кэтрин получила ее накануне в парижском посольстве. «Vazi tri meseca od dana izdavanja» — действительна в течение трех месяцев со дня получения. В несессере также лежали два билета на самолет до Дубровника через Загреб, на завтра, бланк югославского агентства туризма и путешествий «Атлант», с бронью на двоих в отеле «Аргентина» в Дубровнике. Я скинул несессер и его содержимое на пол, но поднимать не стал.
Через пять минут я уже сворачивал с проспекта Георга Пятого на Елисейские Поля, зашел там в кафе, купил газету, увидел, что одна из моих лошадей заняла в Лонкампе неплохое месте, а затем позвонил Веритэ Латур-Мезмен и спросил, не пообедает ли она со мной. Она ответила, что только что вымыла голову, собирается поужинать у себя дома и будет очень рада, если я составлю ей компанию.
Я вышел из кафе и начал искать такси, и тут ко мне подошел Казалис и попросил огоньку. На нем был голубой комбинезон и накладные усы.
— О Господи, — сказал я, — к чему эта экипировка? Даже Говард Джонсон узнал бы тебя.
— Мне предстоит другая работа. Неужели тебе не нравится?
— По-моему, единственное, чего тебе не хватает, — это пары деревянных башмаков.
Я дал ему прикурить. Выдохнув облако дыма, он сказал:
— Спасибо, «мамаша Джамбо». У меня для тебя сообщение, взял в отеле «Флорида». А у тебя, возможно, есть что-то для меня.
Он стоял сбоку от меня, и со стороны нельзя было точно сказать, разговаривает он со мной или нет. Быстрым движением руки я передал ему листок, на котором записал результаты своего визита в сто первый номер, не забыв упомянуть и о хлысте, а он сунул мне в руку конверт и тотчас испарился, словно джинн.
Я вскрыл конверт, сидя в такси. Там была записка от Кэтрин, и, читая текст, я удивлялся, зачем так надрывался час назад.
«Прости, милый. Не могу прийти на Сольферино. Большой скучный обед в посольстве. Завтра лечу в Дубровник. Там есть мост? Люблю. К.».
Почему Кэтрин так уверена в том, что я отправлюсь за ней куда бы она ни поехала? Но она была в этом уверена, к тому же готова была предоставить мне ту информацию, за которую мне платили деньги. Любопытно.
Кажется, я впервые обедал с женщиной, которая застрелила своего мужа. Это обстоятельство позволило мне по-новому взглянуть на Веритэ. По-моему, она выглядела отлично. Ее лицо казалось прекрасным произведением скульптора: независимо от того, под каким углом падал свет, возникала привлекающая глаз игра света и тени. Большие темно-карие глаза обрамлены длинными ресницами, темные брови казались столь совершенными, что возникало желание вытянуть руку и провести по ним, проверяя, не нарисованы ли они. С момента нашего знакомства Веритэ еще ни разу не улыбнулась, но мне подумалось, что ее улыбка стоит ожиданий.
Квартира казалась опрятной, но безликой, а кухня и вовсе походила на аптеку. Веритэ прекрасно готовила. Мы отведали тонкие ломтики телятины, запеченные в швейцарском сыре и прикрытые сверху анчоусами, и распили бутылку «Мерсолта», причем Веритэ пила очень мало.
— Миссис Вадарчи и Кэтрин, — сказал я, — завтра летят в Дубровник, где остановятся в отеле «Аргентина». Нам нужно тоже лететь, но другим рейсом. Если необходимо, даже на день позже. Вы сможете взять билеты?
— Конечно.
Она аккуратно, мастерски очистила грушу, ни разу не капнув.
— Скажите герру Малакоду, что я обыскал номер Вадарчи в отеле «Георг V». И не нашел ничего интересного, если, конечно, его не интересует одежда времен короля Эдуарда, за исключением хлыста.
— Хлыста? — переспросила Веритэ без всякого удивления и разрезала грушу пополам. — Пожалуйста, возьмите кусочек. Я не хочу есть одна. — Она положила половинку груши на мою тарелку. — Разве была необходимость вламываться в номер?
— Иначе я бы не узнал, что они уезжают. К тому же «вламываться» — неподходящее слово. Я позаимствовал ключ.
— Вы очень опытны.
По ее тону я не понял, был ли это вопрос или же комплимент. Я взял грушу, и ее сок, как и следовало ожидать, потек у меня по подбородку. Веритэ подняла мою салфетку, которая упала на пол. Внезапно я понял, почему мы оказались в разных лагерях. Она относилась ко мне как к маленькому мальчику: очищала фрукты, следила за тем, чтобы я не испачкался, подливала вино. Что-то подсказало мне, что благодаря этому она чувствовала себя со мной в безопасности. И это была женщина, которая выстрелила в своего мужа три раза, не промахнувшись, а затем спокойно позвонила в полицию!
— Да уж... приходится.
Она направилась на кухню, чтобы принести кофе.
— Что приходится? — бросила она через плечо.
— Использовать свой метод добывания информации.
— Ах это.
Она прошла на кухню и вернулась с подносом, на котором стояли две чашки, лежали ситечки, с их помощью после пятнадцати минут взбалтывания вы получали слабенькую коричневатую жижу. И как будто в нашей беседе не было перерыва, я сказал:
— И приходится быть осмотрительным.
— Осмотрительным?
— Да.
Она протянула мне открытую пачку сигарет, и когда я взял одну, в ее руке появилась зажигалка.
— Я полагаю, вы навели справки о герре Малакоде?
— Да, узнал, что мог. Его кредиты весьма высоки.
Она не улыбнулась.
— Он очень хороший человек. Ну а обо мне?
— Что?
— Обо мне вы наводили справки? Это было бы логично с вашей стороны.
— Нет, конечно, — соврал я.
Она зажгла сигарету и без всяких эмоций произнесла:
— Очень мило, что вы лжете. В этом нет необходимости, но я ценю.
Я не знал, что на это ответить, и принялся постукивать по своему ситечку, а она сказала:
— Не стоит так делать.
Опять маленький мальчик, доставляющий беспокойство.
— Во время туристического сезона, — произнес я, продолжая постукивать, — вы можете услышать, как англичане делают это в любом уголке Франции.
Но она не улыбнулась моей шутке. Кажется, в тот момент я дал себе слово, что если в последующие пять дней не увижу ее улыбки, то пожертвую десять фунтов какой-нибудь благотворительной организации.
— Хотите ликеру? — спросила Веритэ.
— Нет, спасибо.
— А виски с содовой?
— Ну, пожалуй.
Она встала и направилась к буфету. Стоя спиной ко мне, Веритэ спросила:
— У вас есть оружие?
Было нелегко следовать за ходом ее мысли.
— Да.
— Будет лучше, если вы отдадите мне пистолет до того, как мы сядем на самолет. Мне пронести его через таможню намного легче, чем вам.
— Если вы настаиваете.
А сам подумал о том, что женщине ее комплекции довольно трудно спрятать пистолет в поясе так, чтобы его не заметили.
Я чуть было не сказал это вслух, но вспомнил, что улыбки ее все равно не увижу. Я начинал чувствовать себя как-то неуверенно. И эта неуверенность окрепла, когда я прощался с ней.
Я протянул руку и вежливо поблагодарил Веритэ за ужин и удовольствие, которое получил от пребывания в ее компании.
И снова почувствовал себя примерным мальчиком в вельветовых панталонах и воротничке на тесемках. Она взяла мою руку, у нее оказались длинные холодные пальцы, и сказала:
— Очень рада, мистер Карвер, но мне кажется, я должна кое-что прояснить.
— Было бы очень любезно с вашей стороны прояснить хоть что-то впервые за столько дней, — ответил я.
— Мне кажется, — сказала она бесстрастно, — что вы — хороший человек. Естественно, мы много будем видеться друг с другом, но мне хотелось бы, чтобы вы знали, — я не позволю вам затащить меня в постель.
Это меня разозлило:
— А в подобном разъяснении есть необходимость?
— Во всяком случае, раньше была.
Я спустился по лестнице, чувствуя себя как пес, которому дали под зад еще до того, как он попросился в дом.
Когда я сходил с тротуара, чтобы перейти улицу, машина, мчавшаяся по другой стороне, вдруг изменила направление и, сверкнув фарами, пошла прямо на меня. Я отпрыгнул обратно на тротуар, и машина промчалась всего лишь в шести дюймах от меня. Проехав ярдов десять, она остановилась, из нее вылез человек и пошел мне навстречу. Я поспешил уйти, но тут услышал его громкий и неестественно веселый голос:
— Прости, малыш, но эта старая развалина временами ведет себя по-идиотски — как бекас, которому подстрелили крыло.
Надеюсь, я тебя не задел? Господи, да ведь я мог убить тебя!
Старина Говард Джонсон выбросил вперед обе руки, намереваясь врезать мне. Я с благодарностью ухватился за его запястье и предплечье, перебросил Говарда через плечо и вмазал его прямо в стену. Он всхрапнул, словно пьяный, а я обшарил его карманы, но не нашел ничего интересного, если не считать пачку сигарет «Белград-фильтр». Затем подошел к машине. В ней никого не было, поэтому я сел. Таким образом мне удалось сберечь значительную сумму, которую я потратил бы, если бы от Порте-де-ла-Вилетте, где жила Веритэ, поехал на такси. Я припарковался в сотне ярдов от своего дома, выбросил ключи в канаву и проколол все четыре колеса. Пухленькая проститутка, дежурившая на улице, с интересом наблюдала за моими действиями.
— Vous vous amusez, no?[7] — спросила она.
— Да, — ответил я.
Когда я повернулся, чтобы уйти, она сказала:
— Bien. Maintenant, nous allons nous amuser beaucoup plus?[8]
— Нет.
Я отправился к себе, прихватив с собой единственную вещь, которая вызвала у меня интерес. Это была книжка в мягкой обложке, на английском, опубликованная в Лондоне «Юнити букс лимитед», издательством, о котором мне не доводилось слышать. Это был перевод с немецкого, так было написано на форзаце, и называлась она «Пятно позора: исследование европейских национальных неврозов». Судя по названию, эту книжку приятно было почитать на ночь, но я взял ее не поэтому и не думаю, что именно этим она привлекла Говарда Джонсона. Мой взгляд приковало имя автора: профессор Карл Вадарчи. Не профессор ли Вадарчи написал статью на ту же тему, которая была напечатана в «Тайме» от шестнадцатого февраля сорок седьмого года?
Глава 7
— Я хочу увидеть тебя сегодня.
— Позвони позже.
— В семь часов вечера, — сказал я. — На северной оконечности моста Сольферино.
— Нет.
— В таком случае я приду в отель.
— Ты все равно меня не увидишь.
— Тебе придется выйти. Я скажу, что я из министерства здравоохранения и хотел бы взглянуть на сертификат, позволяющий тебе заниматься массажем. Мост Сольферино. Семь часов.
— Ну ладно.
— Умница.
— А как я узнаю, что я на северной оконечности?
— Посмотришь на реку. Если она будет течь справа налево, значит, ты не там. Перейдешь на другую сторону.
— Боже мой, какие сложности. Я встану на середине. И буду ждать две минуты.
Кэтрин повесила трубку. Я представил себе, как она снова ложится в кровать, и не сразу смог отогнать от себя эту картинку.
Пришел Казалис — он открыл дверь своим ключом и радостно сказал:
— Доброе утро, «мамаша Джамбо». Хорошо спалось?
— Да, за исключением одного часа. У меня был гость. Ключ от этой квартиры достать нетрудно, несмотря на твои уверения.
— Не принимай близко к сердцу. Жизнь вся из этого состоит. — Он налил себе остатки кофе в чашку, на четверть наполненную сахаром, и, поглотив за один присест полчашки, крякнул от удовольствия:
— Восхитительно. Ты знаешь толк в кофе.
— Он назвался Говардом Джонсоном или как-то в этом роде.
Пытался склонить меня к работе на американскую разведку и гарантировал хороший заработок.
— Молодой пижон? Похож на полузащитника из университетской команды и ведет себя так искренне, будто его воспитывали на Урале?
— Да, точно.
— Старина Говард. Про него можно сказать — из молодых, да ранний. С детства стремился быть первым во всем, но когда у него начал ломаться голос и появились прочие признаки половой зрелости, он выдохся. Но они продолжают тратить на него уйму денег и надеются, что в один прекрасный день он снова окажется на высоте. Ну а что с Малакодом?
— Может быть, ты что-то о нем знаешь? Он нанял меня. Но не ответил ни на один мой вопрос.
— Доверяет тебе.
— Мне понравилась его улыбка. От нее светлее на душе становится.
— Тебе нужно носить темные очки.
— Он был так щедр, — сказал я, — что отдал свою секретаршу целиком в мое распоряжение — она будет моим компаньоном, гидом, советником и другом. Ее зовут Веритэ Латур-Мезмин.
— Какого года вино?
— Около тридцать пятого года, вкус довольно слабый. Но думаю, после фильтрования станет лучше. Так или иначе, она отправится за Вадарчи вместе со мной.
Казалис состроил гримасу и сказал:
— Не думаю, что нам это понравится.
Я понял, кого он имеет в виду, говоря «нам», но меня это не волновало.
— С этим вы ничего не можете поделать, — сказал я. — И я тоже. А как насчет этой квартиры? Я больше не хочу принимать гостей.
— Полагаю, ты сможешь с ними справиться. Но я бы на твоем месте остерегался. Будь в баре отеля «Георг V» каждый вечер между шестью и половиной седьмого. Начнем с сегодняшнего вечера. Если тебе понадобится что-то сообщить нам, свяжемся там. А здесь меня легко могут застукать.
— Ладно, последи, чтобы за тобой не было хвоста.
— Конечно.
Он помахал мне рукой и ушел.
* * *
Уилкинс позвонила в двенадцать. Я сидел у окна за столом, на котором лежало несколько листков, и в правой руке держал большой стакан с коктейлем из виски и кампари.В общей сложности Уилкинс надиктовала мне три сотни слов, а она, если бы понадобилось, смогла бы в три страницы уложить «Унесенных ветром». Речь шла о суде в пятьдесят седьмом году над Веритэ Латур-Мезмин по обвинению ее в убийстве мужа. Статья из «Ньюс оф зе уорлд». Коробка со старыми вырезками из газет появилась у меня потому, что, когда выпадала свободная минутка, я не упускал случая посидеть на кухне мистера Мелда за парой стаканов «Гинесса» и номером «Ньюс оф зе уорлд». Веритэ была оправдана французскими присяжными в Лиможе, и это действительно было весьма справедливо.
Что касается Малакода, то он занимался международными банками, судоходством, учредил два музейных фонда, благотворительные фонды и научные стипендии, словом, подобные сведения можно найти и относительно таких людей, как Ротшильд, Гулбенкиан, Форд, Наффилд и прочие. Малакод еврей, родился в Гамбурге, не женат. В лондонской «Тайме» от шестнадцатого февраля сорок седьмого года было напечатано краткое сообщение, в котором объявлялось о новом научном фонде Малакода, а на второй странице газеты за то же число была небольшая статья, имевшая отношение, как мне показалось, не только к Малакоду.
Перечитав все это, я приготовил себе еще одну большую порцию коктейля, чтобы основательно выпить за Уилкинс и ее трудолюбие. Когда же я решил выпить за здоровье Веритэ Латур-Мезмин, в стакане почти ничего не осталось. Ледяными девицами не рождаются.
* * *
Я появился в «Георге V» сразу после шести. В баре мне составил компанию крупный и очень общительный американец, который рассказывал длинную историю о своем друге. Я все ждал, когда же он доберется до сути, но этого так и не случилось. Выпив вторую порцию мартини, я потерял к нему интерес. И когда это произошло, я увидел, что в бар входит Ричард Мэнстон.Выглядел он шикарно, но я быстро понял, что он не будет разговаривать здесь со мной. Он вошел в бар, сел в трех ярдах от меня и заказал себе виски с содовой. На нем был фрак, к которому были приколоты орденские планки. В глазу монокль, а волосы окрашены в приятный светлый тон. Мэнстон выглядел настолько безупречно, что я буквально ощутил, что мой воротничок уже не очень свежий. Он посмотрел на меня, на американца, сидящего рядом, и на стену позади нас, а в это время бармен, обслуживающий его, произнес:
— Рад вас видеть, сэр Альфред.
Я повернулся к нему спиной и сделал вид, что очень занят беседой с американцем.
Минут через пять Мэнстон ушел. Когда он проходил мимо, я ждал, что он прикоснется ко мне, но было это или нет, точно сказать так и не смог. Он вышел из бара, а я опустил руку в карман куртки. Я еще не встречал человека, который делал бы подобные трюки лучше, если не считать одного, но он давно сидел в Пакхосте и его талант загнил.
Я терпел болтовню американца еще минут десять, а затем тоже ушел из бара. Оказавшись в главном вестибюле отеля, я поднял руки к лицу, прикуривая сигарету и наблюдая в зеркале за всем, что происходит сзади. По направлению к главному выходу шли миссис Вадарчи и Кэтрин, одетая по высшему разряду, в сопровождении сэра Альфреда. Я смотрел на них, и, конечно, мне даже и в голову не пришло брать такси и ехать к мосту Сольферино. Девушка не собиралась останавливаться на мосту даже на две минуты; она была в платье из голубого шифона и лисьих мехах, украшенных чересчур большими, немного вульгарными бриллиантами, а ее глаза застилала фиолетовая дымка, которая, как я предположил, предназначалась сэру Альфреду. Но я не испытал чувства ревности, потому что знал, что она проведет время с Мэнстоном.
Я зашел в мужской туалет и развернул конвертик, который Мэнстон опустил в карман моей куртки. В нем оказался ключ от номера в этом отеле, сигарета и письмо, в котором говорилось:
"С возвращением, старик. Осмотри комнату 101. Можешь не церемониться. Закури сигарету и оставь окурок. Мы можем встретиться снова, но ты меня не знаешь — не важно почему.
Ничего не бери. Это не кража. Повторяю — это не кража.
Счастливого пути. Ради.".
Сигарета была короткой, и прямо над фильтром я прочел:
«Белград-фильтр». Я знал, что это ужасные сигареты. Я разорвал письмо и спустил его в туалет. Прочти и тут же порви. Несколько минут спустя я уже поднимался в лифте, размышляя над тем, чем мне придется заняться. А еще над словами: где бы я ни встретил Мэнстона, я его не знаю. А также — не брать ничего. Я усмехнулся. И снова — не поддавайся искушению. Но я, перестал улыбаться, когда осознал, что Мэнстон — многие другие — да, но только не он, — никогда не говорил мне ничего подобного. А это значило, что я увяз глубоко, очень глубоко. Внезапно я испытал ностальгическое чувство по «Гинессу» и селедке с кухни миссис Мелд.
Номер сто первый выглядел столь же скромно и просто, как и любая квартира за пятьдесят гиней в день: маленькая прихожая, гостиная, и по обеим сторонам от нее — спальни, каждая со своей ванной. Я начал со спальни миссис Вадарчи. Очевидно, она была одной из самых неопрятных женщин в мире. Ее вещи валялись где попало. Я осмотрел все. В наряды из ее гардероба можно было бы одеть половину исполнительниц женских ролей в «Моей прекрасной леди», а драгоценностей хватило бы на то, чтобы устроить отличную выставку в витрине роскошного ювелирного магазина. У меня возникло искушение прихватить побольше этих дорогих побрякушек и немедленно уйти в отставку. Впоследствии я несколько раз жалел о том, что не сделал этого. Единственное, что привлекло мое внимание (никаких бумаг, которые могли бы вызвать интерес, я не нашел), — это длинный футляр из мягкой кожи. Он лежал на дне чемодана, наполовину заполненного потрепанным старым бельем, которое, должно быть, носилось еще с начала века. В футляре лежал хлыст. У него была золотая рукоятка, с обоих концов отделанная тремя обручами из слоновой кости. Сама же ручка, судя по всему, была сделана из закаленной стали; ее покрывала красноватая сафьяновая кожа, увитая по спирали золотым прямоугольным орнаментом. Ремень был четырех футов в длину.
Хлыст отнюдь не выглядел игрушечным, и, когда я пару раз взмахнул им, он с оглушительным свистом рассек воздух.
Осмотр гостиной не дал ничего. Несколько газет и журналов. На столике стояли бутылки, огромная коробка шоколадных конфет с ликером, настоящим, как я выяснил. Я угостился виски с содовой, выкурил половину сигареты, а окурок бросил в пепельницу. Сигарета оказалась не такой противной, как я ожидал.
Спальня Кэтрин выглядела опрятной, все вещи лежали на своих местах. Они не отличались особым разнообразием, но обращалась она с ними очень аккуратно, одежда выглажена и сложена, а туфли стоят на подставке. На кровати лежала короткая ночная рубашка светло-зеленого цвета, легкая и воздушная, как меренга. В дорожном несессере, который я заметил на столе, хранился ее паспорт Федеративной Республики Германии. Имя оказалось настоящим — Кэтрин Хельга Саксманн. Пролистав странички, где обычно ставится виза, я обнаружил большой штамп югославской визы. Кэтрин получила ее накануне в парижском посольстве. «Vazi tri meseca od dana izdavanja» — действительна в течение трех месяцев со дня получения. В несессере также лежали два билета на самолет до Дубровника через Загреб, на завтра, бланк югославского агентства туризма и путешествий «Атлант», с бронью на двоих в отеле «Аргентина» в Дубровнике. Я скинул несессер и его содержимое на пол, но поднимать не стал.
Через пять минут я уже сворачивал с проспекта Георга Пятого на Елисейские Поля, зашел там в кафе, купил газету, увидел, что одна из моих лошадей заняла в Лонкампе неплохое месте, а затем позвонил Веритэ Латур-Мезмен и спросил, не пообедает ли она со мной. Она ответила, что только что вымыла голову, собирается поужинать у себя дома и будет очень рада, если я составлю ей компанию.
Я вышел из кафе и начал искать такси, и тут ко мне подошел Казалис и попросил огоньку. На нем был голубой комбинезон и накладные усы.
— О Господи, — сказал я, — к чему эта экипировка? Даже Говард Джонсон узнал бы тебя.
— Мне предстоит другая работа. Неужели тебе не нравится?
— По-моему, единственное, чего тебе не хватает, — это пары деревянных башмаков.
Я дал ему прикурить. Выдохнув облако дыма, он сказал:
— Спасибо, «мамаша Джамбо». У меня для тебя сообщение, взял в отеле «Флорида». А у тебя, возможно, есть что-то для меня.
Он стоял сбоку от меня, и со стороны нельзя было точно сказать, разговаривает он со мной или нет. Быстрым движением руки я передал ему листок, на котором записал результаты своего визита в сто первый номер, не забыв упомянуть и о хлысте, а он сунул мне в руку конверт и тотчас испарился, словно джинн.
Я вскрыл конверт, сидя в такси. Там была записка от Кэтрин, и, читая текст, я удивлялся, зачем так надрывался час назад.
«Прости, милый. Не могу прийти на Сольферино. Большой скучный обед в посольстве. Завтра лечу в Дубровник. Там есть мост? Люблю. К.».
Почему Кэтрин так уверена в том, что я отправлюсь за ней куда бы она ни поехала? Но она была в этом уверена, к тому же готова была предоставить мне ту информацию, за которую мне платили деньги. Любопытно.
Кажется, я впервые обедал с женщиной, которая застрелила своего мужа. Это обстоятельство позволило мне по-новому взглянуть на Веритэ. По-моему, она выглядела отлично. Ее лицо казалось прекрасным произведением скульптора: независимо от того, под каким углом падал свет, возникала привлекающая глаз игра света и тени. Большие темно-карие глаза обрамлены длинными ресницами, темные брови казались столь совершенными, что возникало желание вытянуть руку и провести по ним, проверяя, не нарисованы ли они. С момента нашего знакомства Веритэ еще ни разу не улыбнулась, но мне подумалось, что ее улыбка стоит ожиданий.
Квартира казалась опрятной, но безликой, а кухня и вовсе походила на аптеку. Веритэ прекрасно готовила. Мы отведали тонкие ломтики телятины, запеченные в швейцарском сыре и прикрытые сверху анчоусами, и распили бутылку «Мерсолта», причем Веритэ пила очень мало.
— Миссис Вадарчи и Кэтрин, — сказал я, — завтра летят в Дубровник, где остановятся в отеле «Аргентина». Нам нужно тоже лететь, но другим рейсом. Если необходимо, даже на день позже. Вы сможете взять билеты?
— Конечно.
Она аккуратно, мастерски очистила грушу, ни разу не капнув.
— Скажите герру Малакоду, что я обыскал номер Вадарчи в отеле «Георг V». И не нашел ничего интересного, если, конечно, его не интересует одежда времен короля Эдуарда, за исключением хлыста.
— Хлыста? — переспросила Веритэ без всякого удивления и разрезала грушу пополам. — Пожалуйста, возьмите кусочек. Я не хочу есть одна. — Она положила половинку груши на мою тарелку. — Разве была необходимость вламываться в номер?
— Иначе я бы не узнал, что они уезжают. К тому же «вламываться» — неподходящее слово. Я позаимствовал ключ.
— Вы очень опытны.
По ее тону я не понял, был ли это вопрос или же комплимент. Я взял грушу, и ее сок, как и следовало ожидать, потек у меня по подбородку. Веритэ подняла мою салфетку, которая упала на пол. Внезапно я понял, почему мы оказались в разных лагерях. Она относилась ко мне как к маленькому мальчику: очищала фрукты, следила за тем, чтобы я не испачкался, подливала вино. Что-то подсказало мне, что благодаря этому она чувствовала себя со мной в безопасности. И это была женщина, которая выстрелила в своего мужа три раза, не промахнувшись, а затем спокойно позвонила в полицию!
— Да уж... приходится.
Она направилась на кухню, чтобы принести кофе.
— Что приходится? — бросила она через плечо.
— Использовать свой метод добывания информации.
— Ах это.
Она прошла на кухню и вернулась с подносом, на котором стояли две чашки, лежали ситечки, с их помощью после пятнадцати минут взбалтывания вы получали слабенькую коричневатую жижу. И как будто в нашей беседе не было перерыва, я сказал:
— И приходится быть осмотрительным.
— Осмотрительным?
— Да.
Она протянула мне открытую пачку сигарет, и когда я взял одну, в ее руке появилась зажигалка.
— Я полагаю, вы навели справки о герре Малакоде?
— Да, узнал, что мог. Его кредиты весьма высоки.
Она не улыбнулась.
— Он очень хороший человек. Ну а обо мне?
— Что?
— Обо мне вы наводили справки? Это было бы логично с вашей стороны.
— Нет, конечно, — соврал я.
Она зажгла сигарету и без всяких эмоций произнесла:
— Очень мило, что вы лжете. В этом нет необходимости, но я ценю.
Я не знал, что на это ответить, и принялся постукивать по своему ситечку, а она сказала:
— Не стоит так делать.
Опять маленький мальчик, доставляющий беспокойство.
— Во время туристического сезона, — произнес я, продолжая постукивать, — вы можете услышать, как англичане делают это в любом уголке Франции.
Но она не улыбнулась моей шутке. Кажется, в тот момент я дал себе слово, что если в последующие пять дней не увижу ее улыбки, то пожертвую десять фунтов какой-нибудь благотворительной организации.
— Хотите ликеру? — спросила Веритэ.
— Нет, спасибо.
— А виски с содовой?
— Ну, пожалуй.
Она встала и направилась к буфету. Стоя спиной ко мне, Веритэ спросила:
— У вас есть оружие?
Было нелегко следовать за ходом ее мысли.
— Да.
— Будет лучше, если вы отдадите мне пистолет до того, как мы сядем на самолет. Мне пронести его через таможню намного легче, чем вам.
— Если вы настаиваете.
А сам подумал о том, что женщине ее комплекции довольно трудно спрятать пистолет в поясе так, чтобы его не заметили.
Я чуть было не сказал это вслух, но вспомнил, что улыбки ее все равно не увижу. Я начинал чувствовать себя как-то неуверенно. И эта неуверенность окрепла, когда я прощался с ней.
Я протянул руку и вежливо поблагодарил Веритэ за ужин и удовольствие, которое получил от пребывания в ее компании.
И снова почувствовал себя примерным мальчиком в вельветовых панталонах и воротничке на тесемках. Она взяла мою руку, у нее оказались длинные холодные пальцы, и сказала:
— Очень рада, мистер Карвер, но мне кажется, я должна кое-что прояснить.
— Было бы очень любезно с вашей стороны прояснить хоть что-то впервые за столько дней, — ответил я.
— Мне кажется, — сказала она бесстрастно, — что вы — хороший человек. Естественно, мы много будем видеться друг с другом, но мне хотелось бы, чтобы вы знали, — я не позволю вам затащить меня в постель.
Это меня разозлило:
— А в подобном разъяснении есть необходимость?
— Во всяком случае, раньше была.
Я спустился по лестнице, чувствуя себя как пес, которому дали под зад еще до того, как он попросился в дом.
Когда я сходил с тротуара, чтобы перейти улицу, машина, мчавшаяся по другой стороне, вдруг изменила направление и, сверкнув фарами, пошла прямо на меня. Я отпрыгнул обратно на тротуар, и машина промчалась всего лишь в шести дюймах от меня. Проехав ярдов десять, она остановилась, из нее вылез человек и пошел мне навстречу. Я поспешил уйти, но тут услышал его громкий и неестественно веселый голос:
— Прости, малыш, но эта старая развалина временами ведет себя по-идиотски — как бекас, которому подстрелили крыло.
Надеюсь, я тебя не задел? Господи, да ведь я мог убить тебя!
Старина Говард Джонсон выбросил вперед обе руки, намереваясь врезать мне. Я с благодарностью ухватился за его запястье и предплечье, перебросил Говарда через плечо и вмазал его прямо в стену. Он всхрапнул, словно пьяный, а я обшарил его карманы, но не нашел ничего интересного, если не считать пачку сигарет «Белград-фильтр». Затем подошел к машине. В ней никого не было, поэтому я сел. Таким образом мне удалось сберечь значительную сумму, которую я потратил бы, если бы от Порте-де-ла-Вилетте, где жила Веритэ, поехал на такси. Я припарковался в сотне ярдов от своего дома, выбросил ключи в канаву и проколол все четыре колеса. Пухленькая проститутка, дежурившая на улице, с интересом наблюдала за моими действиями.
— Vous vous amusez, no?[7] — спросила она.
— Да, — ответил я.
Когда я повернулся, чтобы уйти, она сказала:
— Bien. Maintenant, nous allons nous amuser beaucoup plus?[8]
— Нет.
Я отправился к себе, прихватив с собой единственную вещь, которая вызвала у меня интерес. Это была книжка в мягкой обложке, на английском, опубликованная в Лондоне «Юнити букс лимитед», издательством, о котором мне не доводилось слышать. Это был перевод с немецкого, так было написано на форзаце, и называлась она «Пятно позора: исследование европейских национальных неврозов». Судя по названию, эту книжку приятно было почитать на ночь, но я взял ее не поэтому и не думаю, что именно этим она привлекла Говарда Джонсона. Мой взгляд приковало имя автора: профессор Карл Вадарчи. Не профессор ли Вадарчи написал статью на ту же тему, которая была напечатана в «Тайме» от шестнадцатого февраля сорок седьмого года?
Глава 7
Устрицы с Оглу
Веритэ не смогла взять билеты на завтрашний рейс. Мы отправились через день, утром, на самолете «каравелла». На Веритэ был классический дорожный костюм синего цвета, в руках — чемодан. В деловитости мадам Латур-Мезмин нисколько не уступала Уилкинс. Сдала багаж и присматривала за мной спокойно, но твердо. Мне начало казаться, что ее единственное отношение ко мне — это нереализовавшийся материнский инстинкт.
Мы сели на соседние кресла, и, когда самолет взлетел, она передала мне свежие газеты и английское издание «Современного руководства Федора — Югославия» с иллюстрациями и картами, чтобы я не скучал во время перелета. Я понял, что не стоит и пытаться немножко пофлиртовать со стюардессами «Эрфранс». Веритэ скажет мне, что я еще слишком мал для таких вещей.
Я читал газеты, оставив руководство на потом, надеясь, что его читать будет полегче, чем «Пятно позора» профессора Вадарчи.
Полдня накануне я потратил на сборку мозаичной картинки-головоломки. Я начал с периферийных фрагментов, чтобы потом уже заняться центральной частью. Многих фрагментов не нашел. «Белград-фильтр» — этому фрагменту картины было легко подыскать соответствующее место. Они хотели, чтобы это выглядело так, как будто в номере Вадарчи побывал Говард Джонсон. Сэр Альфред и обед Кэтрин в посольстве — еще легче, хотя это и стоило мне оплаты телефонного разговора с Уилкинс. Одного из советников британского посольства в Париже звали сэр Альфред Коддон. Я предположил, что его тихо куда-то отослали, а, когда понадобилось его участие, вместо него выступил Мэнстон. Зачем? Ответа на этот вопрос у меня не было, но я все же рискнул и расположил этот фрагмент картинки в самом центре. С профессором Вадарчи оказалось намного сложнее. Уилкинс не сумела найти о нем никаких сведений. Поэтому мне не оставалось ничего другого, кроме как продолжать идти по следу. Заработок мой был хорош и всегда существовала возможность увеличить его еще больше.
Я посмотрел на Веритэ. Она сидела с закрытыми глазами и, судя по всему, дремала. Я погрузился в Фодора и начал с длинной главы под названием «Словарь туриста», расположенной в конце, которая целиком была посвящена любопытным парням, которые интересуются отелями, магазинами, ресторанами, гаражами и везде задают вопросы. Мне понравился диалог в ресторане: "Официант! Я бы хотел заказать закуску, обед. Меню, пожалуйста. Благодарю. Суп. Хлеб. Закуску. Ветчину. Омлет с ветчиной. (Господи, ну и аппетит, а еще — фрукты, сыр, рыба, яйца.) Накройте мне на террасе. Где я могу помыть руки? Пиво.
Газированная вода. Кофе по-турецки". Бедный, бедный официант.
Веритэ открыла глаза.
— Где мы остановимся? — поинтересовался я.
— В «Империале». Этот отель ближе других к «Аргентине».
— Хорошо. Надеюсь, у меня soba prema mom?
— Что-что?
— Если я произнес правильно, то это означает «комната с видом на море».
Но увы, она не улыбнулась. Я принялся за раздел, посвященный национальным кушаньям, и вскоре заметил, что начинаю увязать в огромном количестве блюд из тушеной баранины, представленных под разными названиями.
В загребском аэропорту мы пересели на «DC-3», принадлежащий югославским авиалиниям; всю дорогу до Сплита пытался заставить себя заснуть и поэтому не видел известняковые горы, проносившиеся внизу.
У меня действительно оказалась комната с видом на море, хотя, когда мы прибыли в отель, было уже слишком темно.
Чтобы прийти в себя после двадцатимильного путешествия по тряским дорогам, я плюхнулся на кровать и протянул руку к телефону. Мне ответили по-английски, и я велел принести большую порцию виски. Потом позвонил в «Аргентину» и спросил Кэтрин Саксманн. Там сказали, что утром она выехала из отеля.
Я взял выпивку и направился к соседней двери, ведущей в комнату Веритэ, постучал и был впущен. Она сидела в халате и с голыми ногами, обутыми в красивые туфли. Впрочем, я старательно отводил глаза.
Я поднял стакан:
— Хотите, закажу и для вас?
— Нет, спасибо.
— Они выехали из отеля сегодня утром.
Она кивнула и склонилась над чемоданом, чтобы достать несессер.
— Знаю. Я позвонила в «Аргентину» как только вошла в номер.
— В таком случае я мог бы сэкономить несколько динаров.
И что теперь?
Да, я действительно спрашивал: что теперь делать. Мне не хотелось корчить из себя главного.
— В этой стране большинство туристов путешествуют с помощью агентств: «Атлант» или, например, «Путник». И все они открыты допоздна. Я отправлюсь в город, попробую что-нибудь узнать. Вот только переоденусь.
— Как только вы переоденетесь, вы поужинаете со мной — причем на террасе. Вадарчи подождет до утра.
— Но не будет ли это...
— Это приказ, — сказал я. — Потом улыбнулся и выпил за ее здоровье. Я снова принялся верховодить.
Мы сели на соседние кресла, и, когда самолет взлетел, она передала мне свежие газеты и английское издание «Современного руководства Федора — Югославия» с иллюстрациями и картами, чтобы я не скучал во время перелета. Я понял, что не стоит и пытаться немножко пофлиртовать со стюардессами «Эрфранс». Веритэ скажет мне, что я еще слишком мал для таких вещей.
Я читал газеты, оставив руководство на потом, надеясь, что его читать будет полегче, чем «Пятно позора» профессора Вадарчи.
Полдня накануне я потратил на сборку мозаичной картинки-головоломки. Я начал с периферийных фрагментов, чтобы потом уже заняться центральной частью. Многих фрагментов не нашел. «Белград-фильтр» — этому фрагменту картины было легко подыскать соответствующее место. Они хотели, чтобы это выглядело так, как будто в номере Вадарчи побывал Говард Джонсон. Сэр Альфред и обед Кэтрин в посольстве — еще легче, хотя это и стоило мне оплаты телефонного разговора с Уилкинс. Одного из советников британского посольства в Париже звали сэр Альфред Коддон. Я предположил, что его тихо куда-то отослали, а, когда понадобилось его участие, вместо него выступил Мэнстон. Зачем? Ответа на этот вопрос у меня не было, но я все же рискнул и расположил этот фрагмент картинки в самом центре. С профессором Вадарчи оказалось намного сложнее. Уилкинс не сумела найти о нем никаких сведений. Поэтому мне не оставалось ничего другого, кроме как продолжать идти по следу. Заработок мой был хорош и всегда существовала возможность увеличить его еще больше.
Я посмотрел на Веритэ. Она сидела с закрытыми глазами и, судя по всему, дремала. Я погрузился в Фодора и начал с длинной главы под названием «Словарь туриста», расположенной в конце, которая целиком была посвящена любопытным парням, которые интересуются отелями, магазинами, ресторанами, гаражами и везде задают вопросы. Мне понравился диалог в ресторане: "Официант! Я бы хотел заказать закуску, обед. Меню, пожалуйста. Благодарю. Суп. Хлеб. Закуску. Ветчину. Омлет с ветчиной. (Господи, ну и аппетит, а еще — фрукты, сыр, рыба, яйца.) Накройте мне на террасе. Где я могу помыть руки? Пиво.
Газированная вода. Кофе по-турецки". Бедный, бедный официант.
Веритэ открыла глаза.
— Где мы остановимся? — поинтересовался я.
— В «Империале». Этот отель ближе других к «Аргентине».
— Хорошо. Надеюсь, у меня soba prema mom?
— Что-что?
— Если я произнес правильно, то это означает «комната с видом на море».
Но увы, она не улыбнулась. Я принялся за раздел, посвященный национальным кушаньям, и вскоре заметил, что начинаю увязать в огромном количестве блюд из тушеной баранины, представленных под разными названиями.
В загребском аэропорту мы пересели на «DC-3», принадлежащий югославским авиалиниям; всю дорогу до Сплита пытался заставить себя заснуть и поэтому не видел известняковые горы, проносившиеся внизу.
У меня действительно оказалась комната с видом на море, хотя, когда мы прибыли в отель, было уже слишком темно.
Чтобы прийти в себя после двадцатимильного путешествия по тряским дорогам, я плюхнулся на кровать и протянул руку к телефону. Мне ответили по-английски, и я велел принести большую порцию виски. Потом позвонил в «Аргентину» и спросил Кэтрин Саксманн. Там сказали, что утром она выехала из отеля.
Я взял выпивку и направился к соседней двери, ведущей в комнату Веритэ, постучал и был впущен. Она сидела в халате и с голыми ногами, обутыми в красивые туфли. Впрочем, я старательно отводил глаза.
Я поднял стакан:
— Хотите, закажу и для вас?
— Нет, спасибо.
— Они выехали из отеля сегодня утром.
Она кивнула и склонилась над чемоданом, чтобы достать несессер.
— Знаю. Я позвонила в «Аргентину» как только вошла в номер.
— В таком случае я мог бы сэкономить несколько динаров.
И что теперь?
Да, я действительно спрашивал: что теперь делать. Мне не хотелось корчить из себя главного.
— В этой стране большинство туристов путешествуют с помощью агентств: «Атлант» или, например, «Путник». И все они открыты допоздна. Я отправлюсь в город, попробую что-нибудь узнать. Вот только переоденусь.
— Как только вы переоденетесь, вы поужинаете со мной — причем на террасе. Вадарчи подождет до утра.
— Но не будет ли это...
— Это приказ, — сказал я. — Потом улыбнулся и выпил за ее здоровье. Я снова принялся верховодить.