Класса до четвертого я сам шел по скользкой дорожке, только в другом смысле. Как я уже говорил, учителя были измученными, работы у них было много, на свои дела времени не хватало. И нередко учительница отлучалась из класса, а меня оставляла вести урок. Я учился неплохо, со всеми был дружен и считался упорным. Я не отказывался, но принимал дело слишком всерьез. Если кто не слушался, не выполнял задания или мешал другим, я его наказывал — как настоящий учитель. Ребенок, возомнивший себя властью — страшное зрелище.
   Тогда в нашей школе учителя частично перекладывали обязанность наказывать на родителей, практически, на мать. Чтобы подать родителям сигнал о том, что учеником недовольны, учителя иногда отбирали у него шапку (мы почему-то тогда ходили даже в теплое время в кепках или тюбетейках). А если уж дело совсем плохо, то отбирали портфель или сумку. Тут уж мать не могла не заметить — если пришел сын домой без портфеля. По примеру учителей стал наказывать моих товарищей и я. Иногда шел домой и тащил три-четыре портфеля. Товарищи шли за мной и ныли: «Мурза, отдай портфель».
   После нескольких таких моих воспитательных действий ребята решили положить этому конец. Как-то я шел из школы, вдруг выбегает, как стадо, целая куча старшеклассников, а за ними один из моих одноклассников, Изотов. Старшие его спрашивают, показывая на меня: «Этот?». Надавали мне затрещин. Когда говорят «искры из глаз сыпались», это небольшое преувеличение. Я назавтра спрашиваю: «Что же ты, Изотик, на меня наябедничал?». А он резонно отвечает: «Но ведь ты, Мурза, нас совсем замучил». Я признал его правоту (про себя, конечно), и это послужило мне уроком на всю жизнь, за него я был благодарен моим товарищам. Причем почувствовал благодарность именно сразу — понял, что вовремя меня проучили и остановили. Моя жизнь в классе сразу резко упростилась, я вернулся в естество. Никакой размолвки у нас не возникло. Если Изотов жив и это прочтет, пусть знает. Вообще, мне в жизни с этим везло. Всегда находился кто-то, кто или удерживал меня от больших гадостей, или предупреждал их тяжелые последствия. Человек катится вниз, когда сделает что-то такое, чего поправить нельзя.
   Все мы в школе были пионерами. Во время перестройки наговорили много ерунды об этой организации, раздули миф. Никакой идеологией нас не давили, а пользы было много. Прежде всего, это был способ соединить нас со старшеклассниками. Были у нас вожатые и что-то вроде шефов из старших классов. Это было большое дело. Зря только, думаю, разводили псевдодемократию — выборы всяких председателей отрядов и т.д. Не нужно это детям, лучше бы учительница назначала с общего согласия. Все равно она решала. Но и особого вреда в наше время от этого не было.
   Самое полезное дело, что делалось через пионерскую организацию, на мой взгляд, была помощь «отстающим». Об этом тоже много всяких глупостей наговорено. А это было, я думаю, великое дело нашей школы. У нас в классе я бы затруднился назвать кого-нибудь глупым или неспособным. Но тип мышления был у всех очень разным. А школьная методика, как ни крути, была нацелена на некоторый средний тип. И многие ребята не ухватывали ее суть, не успевали освоить способ обучения. Отставали и начинали бояться, все сильнее и сильнее. Начинали считать себя глупыми. У учителя не только времени не было всем им помочь, его такие ученики начинали стесняться, и он им уже ничего не мог объяснить. Тогда пионерам поручали им помочь. Пионер — общественный человек, ему можно поручить.
   Это считалось справедливым и никак «отстающего» не обижало и не угнетало. Ребята, которые благодаря этому преодолели свое отставание и «вскочили на поезд», составляли, думаю, очень большую часть учеников. Это нашу школу вывело вперед.
   Помню, мне поручили помочь одному новенькому, татарину. Он, видно, только что приехал с матерью из глубинки, неважно знал русский язык и находился в состоянии паники. Он ничего не понимал и думал, что он дурак. К тому же был невероятно сильный, как-то ненормально. И это его угнетало, он, наверное, в этом видел признак своей глупости. А на самом деле был нормальный мальчик, как все. Когда мы вместе занимались, он просто успокаивался. После затраты больших усилий на самые первые темы, которых он не понял и «отключился», он начал догонять. Ухватил какую-то суть. Он жил в подвале с матерью и она, видимо, мечтала, чтобы он учился, от чего его паника лишь усиливалась.
   Вообще, мне кажется, наша классическая школьная программа, по которой мы учились, была очень хорошей. Она так была построена, что неявно давала как раз способ познания, нить для собственных рассуждений. Я думаю, она стала бы еще лучше, если бы эту ее часть сделать более явной. Если бы учителя объясняли ученикам, что думать — это тоже труд, и навыки его надо специально осваивать и отрабатывать. Этой простой вещи почему-то не говорят, а сама она в голову мало кому приходит. Но к 80-м годам и саму основу программы, по-моему, сильно подпортили. Я смотрел, как мои дети учились, и расстраивался. Не все новое лучше старого.
   Но если вернуться к помощи «отстающим», то главную пользу, конечно, получали как раз те, кто, как недавно говорили, «тратил свое время» на эту помощь. Какая глупость! Я уж не говорю о морали. Глупость потому, что нет лучшего способа самому хорошо понять какой-то вопрос, чем доступно объяснить его другому. Это была огромная роскошь — товарищи доверчиво выслушивали объяснения «помогающего», задавали ему вопросы, заставляли прилагать усилия. Я думаю, что практически все лучшие ученики советской школы, ставшие потом лучшими студентами и специалистами, достигли своего уровня именно потому, что «помогали отстающим». Сошлюсь на свой личный опыт и ощущения, начиная с восьми лет.
   Я учился хорошо, хотя и не блистал. По типу был скорее тугодум, на лету не схватывал, но материал осваивал. И мне стали поручать позаниматься то с одним, то с другим «отстающим». Насколько я помню, я сам быстро оценил, какое это для меня благо, никто мне такой мысли не подавал. С первых же шагов выяснилось, что сам я не очень-то глубоко понимаю многие вопросы. Одно дело отбарабанить что-то близкое к тексту у доски, решить по данной схеме задачку. Другое дело — объяснить человеку, который не понимает. Причем учителю он стесняется сказать, что тот объясняет туманно, а тут скажет прямо: мол, давай, Мурза, объясни толково, не понимаю.
   И приходилось думать, искать подходы, даже изобретать. Во многих случаях я со страхом убеждался, что сам ничего не понимал. Ненадежны были мои знания, в любой момент могли подвести. Никакой учитель никогда этого бы так наглядно мне не показал и устранить дефекты не заставил бы, как мои «непонятливые» товарищи. В этом смысле система оценок даже была вредна. Я, например, отвечаю у доски, говорю что-то, похожее на текст учебника, но учитель чувствует, что я «плаваю». И он ставит мне «четверку»: «Садись, сегодня ты недоучил». Как это недоучил? Зачем четверку? Ведь я же на самом деле ничего не понял из темы, а заучить-то как раз заучил. Мне двойку надо ставить, а не четверку. Мне лично повезло, что я такую четверку как раз и считал двойкой — сам видел, что не понял темы.
   И еще одна сторона этого дела, которая мне помогла прочнее встать на ноги. Я повидал жизнь очень многих семей моих одноклассников. Обычно я ходил заниматься к ним домой, видел разные стили жизни, семейных отношений, разговаривал с их родителями, братьями и сестрами, ел с ними, ругался. Большинство жили трудно, относились друг к другу бережно, самая большая беда «отстающего» была в том, что огорчается мать.
   Приходилось бывать и в домах наших хулиганов, которые, как я говорил, построили в школе свой особый мирок, центр которого был вне школы, в более или менее преступных шайках. Кто-то из них оттуда уходил в «общество», но по-моему, таких было немного. Жили они по-особому, и возникало впечатление, что они враждебны общему типу жизни. Это были как бы диссиденты «снизу». Например, поражало, что многие из них долго спали — придешь в полдень, дома три брата и все спят. Наши хулиганы по типу лица, осанке, стилю одежды были какими-то вненациональными, горбоносыми, как особый народ. Какие-то казаки в городе и враждебные городу. Тогда, в младших классах, они жили в бедных домах и бараках. Уже потом, когда появились «стиляги», между ними образовалась связь, какой-то социальный мостик. Часть стиляг, из «высших слоев общества», одновременно входила и в сообщество хулиганов. Но это позже.
   Начиная с четвертого-пятого класса к нам стало поступать довольно много новеньких из «генеральского» дома. Может, они до этого были где-то по заграницам? Из них потом и образовались стиляги. Это все были ребята способные, но пока что кое-кто из них плохо учился, так что я в качестве «помогающего» и в их квартирах побывал. Публика это была особенная, ранее не виданная. В общем, был я в младших классах бродячим полу-учителем, чему очень рад.
   Мы в те годы очень много времени проводили на улице. Сказать «его воспитала улица» — это не сказать ничего. Улица могла воспитать очень хорошо — каждый из нее брал, что хотел. Всегда нам не хватало времени, дела были срочные, мы часто бежали по улицам стаей, иногда довольно далеко — ареалы были большими. О скуке не было и речи, все неизбежные работы, типа подготовки уроков, приходилось делать четко, не теряя ни минуты. Сейчас приходится удивляться, как много нам давала советская система. Была масса кружков, секций и т.д., и ими пользовались очень многие из нашего поколения. И тоже очень сжато. Пошел я, скажем, в Дом пионеров — через улицу. Побыл год в столярном кружке, освоил главные инструменты, порадовался доскам и стружкам — и все. Столяр наш расстраивался, сердился. Нет! До свиданья, Василий Петрович, пойду в Клуб юных автомобилистов.
   Тогда довольно много ходили в кино, а уж по воскресеньям, на детский сеанс за 10 копеек — обязательно. Хорошие были советские фильмы. Во время перестройки их ругали. Ах, «Кубанские казаки» приукрашивали действительность. Какая тупость! Даже непонятно, всерьез ли эта ругань. Люди моего детства, по-моему, были намного умнее. Они различали идеальный и реальный миры и умели полноценно жить в обоих, их не смешивая. Даже говорить о глупости наших антисоветских гуманитариев стыдно.
   Было много и иностранных хороших фильмов. Сначала шли титры: «Этот фильм получен в качестве трофея…». Каждый раз приятно было читать. Кинотеатров в нашей доступной округе было немного, три или четыре. Но было много Домов культуры — местных заводов. Тогда мы к ним привыкли, а теперь люди отвыкают и скоро знать не будут, что это такое. На Западе такого явления нет, а оно для нас было очень важным. Прекрасные здания, и чего там только нет. И пение слышится, и скрипка, и художники натюрморт пишут. Да, многие жили в старых деревянных домах и бараках, но после работы могли пойти и писать маслом картину, а сынок их играл на скрипке или мандолине. Неоценимая отдушина, и давало силы. Эти Дома культуры были частью нашего быта, причем для всех без исключения. Туда и театры приезжали, и поэты. В бывшем ресторане «Яр» был прекрасный зал, роскошь изумительная. Там зимой была елка, на нее все мы в нашей округе ходили, редко-редко кто не был. В соседнем, театральном зале бывал в каникулы театр кукол, тоже все ходили. Живет мальчик в бараке, а сидит на бархатном кресле у мраморной стены, смотрит на сцену. Таков был его быт.
   Когда человек привыкал быть в такой обстановке, это его сильно поднимало. Я бы сказал, что у нас тогда было очень развито правовое сознание — вернее, сознание наших прав. Не в законах было дело, а в том, что люди себя уважали — согласно своим представлениям о достоинстве. Многие мальчики только не умели этого выразить, но если что, упрутся, смотрят исподлобья и твердят: «А чего? А чего?». Я был покладистее прочих, но и то упирался, если мои права нахально ущемляли. Помню, к «Яру» пристроили здание, точь-в-точь по стилю. Стала гостиница «Советская», для высших чинов. Аденауэр там жил, потом Неру с дочерью Индирой Ганди приехал. В окне там была маленькая вывеска — «Парикмахерская». Я говорю приятелям: пойдем, пострижемся. Мы стриглись наголо, в бане, за 10 копеек. Можно было и чуб отпускать, но лишние хлопоты.
   Пошли мы в гостиницу. Там мрамор, позолота, фарфор. Парикмахерская — чудо тогдашней техники и дизайна, накрахмаленные простыни. Парикмахер на нас: «Вы куда, шпана?». Стричься! «А ну вон отсюда, идите в баню!». Ребята меня тянут, мол, пошли отсюда, Мурза. Я уперся и говорю: «Пришел стричься. Отказать не имеете права, потому что вывеска на улице. Стригите». Он удивился, посадил и говорит, чтобы уязвить: «Ладно. Но учти, если хоть одну вошь найду, уйдешь наполовину остриженный». Я про себя усомнился, что он имеет право так строго наказывать. С другой стороны, может, завтра в этом кресле будет Джавахарлал Неру стричься, а тут вошь. В общем, для компромисса я принял условия парикмахера. Постриг он меня, а вывеску сняли.
   Но все же центром нашей детской жизни у всех была семья. Жизнь без отцов — особый тип жизни. Сейчас этого не понимают, и во многом поэтому судят о том времени превратно. От этого непонимания, чувствую, многие наши беды происходят. Но это — трудная тема, не буду ее касаться. А вот попроще — наши семьи тогда были расширены, раскрыты. Часто люди ходили друг к другу, могли и поесть, и запросто остаться ночевать. Всегда было что-то наготове, чтобы постелить на полу. Это было общее свойство, и это очень облегчало жизнь в тяжелую минуту.
   У нас дома часто подолгу жили родные и друзья родных. Когда получил комнату муж моей тети, они уехали, уже с двумя дочерьми. Мать работала преподавательницей и приводила жить у нас то одну, то другую девочку. Она видела, что какая-нибудь студентка-первокурсница из глубинки ошарашена Москвой, пригорюнилась, деньги с непривычки растратила. Она такую ведет домой, та месяц-другой в домашней обстановке отдохнет, петь начинает. Тогда можно и обратно в общежитие. Придешь домой — сидит другая в валенках, съежилась. Мать была человек довольно суровый, не в отца своего пошла, а в мать. Все эти студентки, что дома у нас бывали, хорошо закончили учебу, стали специалистами, разъехались. Пока мать не умерла в 1984 году, получала от них письма, как от родственников. И меня они вспоминали.
   В начале 50-х годов жизнь как-то резко успокоилась, и стал нарастать достаток. Этого тоже ждали и не удивились — люди очень много работали и мало потребляли. Поэтому хозяйство быстро восстановилось. Цены регулярно снижали, и очень ощутимо. На уровне нашего детского сознания мы были уверены, что Сталин нас любит. Мы это видели по множеству признаков ежедневно. Мы были уверены, и об этом совсем не думали. Но, не думая, и мы в массе своей Сталина любили. Что бы там ни говорили сегодня всякие краснобаи, а был у нас недолгий период взаимной скрытой любви между большинством народа и властью. Официальная любовь и преданность, знамена и барабаны к этому не касаются, я говорю о скрытой, редко выражаемой любви. Возможно, другого такого периода не было и не будет.
   В 50-е годы начиналась какая-то новая жизнь, и Сталин умер.

Глава 2. Реформы Н.С.Хрущева

   После смерти Сталина партийное руководство перешло к выходу из «мобилизационного социализма» с помощью слома сначала его идеологической базы, а затем и организационной. Первым шагом, укрепившим позиции нового руководства, была очень популярная акция: были арестованы, осуждены и расстреляны министр внутренних дел Л.П.Берия и его подручные, творившие произвол и проводившие массовые репрессии. Раздельные МВД и МГБ (Министерство госбезопасности) были слиты в марте 1953 г. Затем были сокращены на 12% штаты и проведена большая чистка МВД. 1342 бывших сотрудника были преданы суду и приговорены к разным мерам наказания. 2370 были наказаны в административном порядке. В 1954 г. из МВД был выделен Комитет госбезопасности при СМ СССР (КГБ). Было упразднено Особое совещание при министре внутренних дел СССР, которое использовалось для незаконных репрессий. За время существования ОСО с 1934 по 1953 г. им были приговорены к смертной казны 10 101 человек. Мемуарная литература о репрессиях представляет ОСО как орган, который вынес чуть ли не основную массу приговоров. Такое впечатление возникает потому, что мемуары отражают судьбу узкого круга элитарной номенклатуры, которой и занималось ОСО.
   В свете особого внимания к проблеме репрессий были внесены изменения в уголовное право. В 1958 г. ВС СССР принял «Основы уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик». В 1960 г. был принят разработанный на базе «Основ» новый Уголовный кодекс РСФСР, заменивший кодекс 1926 г. Велась большая и кропотливая работа по пересмотру дел жертв сталинских репрессий и реабилитации невиновных. Началось восстановление прав и государственных образований депортированных народов. В 1957 г. была восстановлена Чечено-Ингушская АССР, Черкесская АО преобразована в Карачаево-Черкесскую, Кабардинская АССР в Кабардино-Балкарскую АССР. В 1958 г. Калмыцкая АО преобразуется в Калмыцкую АССР. В 1956 г., после укрепления дружественных отношений с Финляндией, Карело-Финская ССР была преобразована в Карельскую АССР в составе РСФСР. Таким образом, в СССР с этого момента входило 15 союзных республик. Их права были существенно расширены. В 1965 г. Совминам союзных республик были переданы вопросы хозяйственного и культурного строительства.
   В сентябре 1953 г. было резко сокращено изъятие средств из села: вдвое повышены закупочные цены на молоко, в 5 раз на скот и птицу. Это был шаг к выходу из хозяйства мобилизационного типа. В 1954 г. началась ударная программа по освоению целины. Она многими критиковалась, но на деле позволила быстро увеличить производство зерна и гарантировать продовольственную безопасность СССР. С 1947 по 1955 г. было произведено 727 млн. т. зерновых. За такой же девятилетний период с 1956 (первый урожай целины) по 1964 г. произведено 1138 млн. т.
   Укрепилась и социальная база села: в 1964 г. был принят Закон СССР о пенсиях и пособиях членам колхозов, который завершил создание общей, единой системы государственного пенсионного обеспечения (в 30-50-е годы сами колхозы были обязаны создавать фонды помощи старикам, больным и инвалидам). В 1969 г. был принят новый Примерный устав колхозов, обобщивший опыт развития колхозов с 1935 г.
   Сразу после войны были ликвидированы чрезвычайные нормы трудового права военного времени. Уже с 1 июля 1945 г. были восстановлены очередные и дополнительные отпуска рабочим и служащим, отмененные на период военного времени. Вновь установлен 8-часовой рабочий день, прекращены трудовые мобилизации граждан. С февраля 1947 г. восстановлена система коллективных договоров на предприятиях между администрацией предприятия и профсоюзами. С 1 июня 1956 г. для рабочих и служащих в возрасте от 16 до 18 лет был установлен 6-часовой рабочий день и отпуск в один календарный месяц. В декабре 1956 г. был запрещен прием на работу лиц моложе 16 лет.
   В 1956 г. был принят закон «О государственных пенсиях», который значительно улучшал пенсионное обеспечение трудящихся. В 1960 г. был завершен перевод всех рабочих и служащих на 7— и 6-часовой рабочий день. В 1966-1967 гг. была введена пятидневная рабочая неделя с двумя выходными. В 1970 г. были приняты «Основы законодательства о труде».
 
«Десталинизация».
 
   В 1956 г. эволюционная «десталинизация» сменилась радикальным разрывом с прошлым: на закрытом заседании XX съезда КПСС Н.С.Хрущев сделал доклад с разоблачением культа личности Сталина. Так, как это было сделано, нанесло мощный удар по фундаменту советского государства. Это был первый принципиальный шаг к разрушению его легитимности. Был начат тот же процесс, что привел к краху Российской империи в феврале 1917 г. В результате ХХ съезда возник кризис, который положил начало ликвидации коммунистического движения в европейских странах Запада.
   Есть разные версии объяснения причин, по которым верхушка партийного аппарата решила нанести такой удар по основам государственности. Иногда говорят о якобы российской традиции укреплять новую власть, очерняя умерших, но это мелочь. Некоторые историки, исходя из перечня лиц, которые были погублены при Сталине и подняты на пьедестал Хрущевым, делают вывод, что речь шла о реванше номенклатуры и мести за репрессии против нее в 1937-38 гг. Положение самого Хрущева в кампании разоблачения было двусмысленным, т.к. в годы репрессий он, как секретарь Московского горкома ВКП(б), был председателем «тройки», выносившей внесудебные приговоры московским кадрам. Он был также и членом комиссии ЦК ВКП(б), которая рассматривала дело Бухарина и Рыкова. Возможно, поэтому разоблачения велись с излишней страстью и напором — и в то же время уничтожались многие архивные материалы.
   Мотивация политиков — предмет социального психоанализа. Важнее тот факт, что речь шла не об «исправлении ошибок и восстановлении истины», а о крупной акции политической борьбы. Так, например, Н.С.Хрущев заявил в докладе: «Когда Сталин умер, в лагерях находилось до 10 млн. человек». В действительности на 1 января 1953 г. в лагерях содержалось 1 727 970 заключенных, о чем Хрущеву было сообщено докладной запиской. В феврале 1954 г. ему была представлена справка, подписанная Генеральным прокурором СССР, министром внутренних дел СССР и министром юстиции СССР, содержащая точные данные о числе осужденных всеми видами судебных органов за период с 1921 г. по 1 февраля 1954 г. Таким образом, и в докладе ХХ съезду КПСС, и в множестве выступлений Н.С.Хрущев исказил истину сознательно.
   С того времени тема репрессий стала главной в психологической войне (концепция которой была развита как часть холодной войны). СССР лишился важной поддержки либеральной и левой интеллигенции Запада — начался ее поворот к переходу на сторону противника СССР в холодной войне. Этот процесс «импортировался» в среду отечественной интеллигенции.
   Но главное, что было достигнуто действиями Хрущева, — профанация (лишение святости) советского государства, разрушение его духовной связи с народом и одновременно создание комплекса вины в тех, кто это государство строил и защищал. В механистических воззрениях Н.С.Хрущева на государство отразился особый тип «мышления аппаратчика». Можно сказать, что он был лишен чувства России. При нем за несколько лет было разрушено больше храмов, чем за все предыдущие сорок лет советской власти, и после состоявшегося во время войны окончательного примирения государства с церковью это было совершенно лишено оснований.
   Разрушение идеократической основы государства велось и через «приземление идеалов» — замену далекого образа справедливой и братской жизни в изобильной общине прагматическими критериями потребления, к тому же необоснованными («Догнать Америку по мясу и молоку»). Всякое идеократическое обоснование государства включает две связанных вещи — утопию (идеал) и теорию (рациональное объяснение жизни и проекта будущего). Государственная идеология периода «оттепели» испортила оба эти компонента и разъединила их. Утопия была уничтожена ее недопустимым приближением («нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме») и опошлением (коммунизм означает «бесплатный проезд в городском транспорте»). Теория была испорчена непредсказуемостью проекта и отходом от здравого смысла при выполнении даже разумных программ (кампания по «внедрению кукурузы», «химизация народного хозяйства» и др.).
   В области государственного устройства попытка радикальной «десталинизации» свелась к резкой децентрализации и разделения всей системы управления. Из союзного в республиканское ведение в 1954-55 гг. было передано более 11 тыс. предприятий, затем был совершен радикальный шаг: Законом от 10 мая 1957 г. отраслевая система управления была заменена на территориальную. Верховные Советы республик создали 107 экономических районов (70 из них в РСФСР), в которых были учреждены коллегиальные органы управления — Совнархозы. Было ликвидировано 141 союзное и республиканское министерство. Возникло 107 маленьких правительств с отраслевыми и функциональными отделами. Над ними пришлось надстроить республиканские Совнархозы — параллельно сохранившимся Совминам.
   Разделение управления хозяйством влекло и разделение органов власти. В 1962 г. в большинстве краев и областей было создано по два Совета депутатов трудящихся — промышленный и сельский, что нарушало один из основных принципов Советов, единство их системы. Одновременно была разделена и «тень» Советов — партия (были созданы «городские» и «сельские» обкомы). Это было, видимо, не столько отрицанием самого типа партии и власти, сколько непониманием природы Советского государства, представлением о государстве как о «машине», которую можно произвольно перестраивать.
   В 1962 г. совнархозы были укрупнены (вместо 105 осталось 43), и был учрежден общесоюзный Совнархоз СССР, а в 1963 — Высший совет народного хозяйства СССР, которому был подчинен Госплан, Госстрой, другие хозяйственные госкомитеты. Некоторое оживление производства, вызванное децентрализацией и всплеском местной инициативы, имело оборотную сторону — снижение технического уровня производства. Ликвидация министерств лишила советскую систему важнейшего преимущества: способности государства концентрировать средства для развития науки и техники, проводить единую по всей стране технологическую политику и распространять по каналам министерства лучшие достижения на все производства.