Страница:
Но вернемся в 1956 г. До встречи с Сергеем Павловичем Хрущев даже не помышлял о том, чтобы опередить американцев в области освоения космоса. Такая мысль просто не приходила ему в голову. Заинтересовался же подобной идеей Первый секретарь ЦК КПСС и председатель Совета Министров СССР именно благодаря Королеву. Вот как рассказывает об этом сын Н. С. Хрущева Сергей: «Королев убеждал, что мы можем опередить американцев, запустить свой аппарат (первый искусственный спутник. —
Ю. К.) не только раньше их, но и весом во много раз больше. При этом, говорил он, затраты потребуются мизерные, основные расходы уходят на создание носителя, а у нас ракета уже есть.
– Будет, — поправился он.
Возможность утереть нос американцам понравилась отцу. Оживившись, он стал расспрашивать Королева, насколько серьезным переделкам придется подвергнуть ракету? Не повлияет ли погоня за престижем на решение основной задачи создания столь необходимого для страны оружия (баллистических ракет — Ю. К.)…
Примерно так вспоминал отец о своей реакции на рассказ Королева. Тогда же он только сказал: „Если главная задача не пострадает, действуйте"»…
Вскоре после посещения конструкторского бюро, 30 января 1956 г., вышло специальное постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР, посвященное исследованию космоса. Запуск искусственного спутника Земли стал одним из разделов государственного плана [46].
А по мнению Чертока, «главный вождь партии — Хрущев оказался, может быть, большим романтиком космических исследований, чем Королев и Келдыш. Поэтому поддержка самых смелых и еще сырых космических программ с самого верха была обеспечена» [47].
С учетом влияния, которое имел Королев на Хрущева, не будет преувеличением сказать, что главный конструктор вместе со своим бюро во многом определили космическую политику СССР в начале «космической эры» и наметили стратегические ориентиры для дальнейшего развития деятельности Советского Союза в космосе. Так, в 1960 г. Сергей Павлович разрабатывает и утверждает в высших правительственных инстанциях развернутую программу широкомасштабного космического наступления. Этот документ, датированный 23 июня того же года, назывался Постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О создании мощных ракет-носителей, спутников, космических кораблей и освоении космического пространства в период 1960-1967 годов». Наиболее далеко идущими пунктами программы были пилотируемые полеты на Луну и Марс, а также исследование «дальнего» космоса при помощи автоматических аппаратов. Обратим внимание на тот факт, что все это должно было быть реализовано до 1967 г. [48]Вполне возможно, что, зная силы, как собственные, так и коллег по работе, а также присущую ему способность убеждать тех, кто держал руку на «бюджетном кране», Королев считал подобный план вполне осуществимым в эти временные параметры.
Огромная степень личного влияния Королева на правительственные круги подтверждается современниками Сергея Павловича, хорошо его знавшими или имевшими какое-либо отношение к космонавтике.
Академик Сагдеев сравнивает главного конструктора с «могущественным феодалом», способным «ногой открывать дверь кабинета Хрущева» [49]. Почему? Ответ на этот вопрос дает Голованов: «Начиная с первого спутника и далее, через лунники к гагаринскому кораблю и потом вплоть до полета первого «Восхода», во время приземления которого и произошел первый в советской истории государственный переворот, космонавтика оставалась для Хрущева сильнейшим козырем в его политической борьбе, и это определяло его отношение, а следовательно, отношение государственного и партийного аппарата, к Королеву и его трудам.
Лунниками назывались советские автоматические межпланетные аппараты, запущенные к Луне в 1959 г., включая «Луну-1» — первый рукотворный объект, покинувший околоземное пространство. Прошел рядом с Луной на расстоянии около 6000 км. Безусловное достижение, хотя и не совсем то, которое планировалось, ибо «Луна-1» должна была попасть на естественный спутник Земли. «Луна-2» — первый земной объект, достигший лунной поверхности. «Луна-3» — первая фотография обратной стороны Луны.
Все же исследование естественного спутника Земли Советским Союзом выглядит с точки зрения статистики так: с 1958 по 1966 г. СССР произвел 21 пуск по Луне. Из них только в трех был достигнут полный, а в одном — частичный успех.
Став лидером столь важного научно-технического направления, определяющего в какой-то мере политику всей страны, Сергей Павлович уже помимо своей воли превращался в деятеля политического [50].
Отступление третье: как формировался экипаж «Восхода»
Отступление четвертое: так была ли «гонка за датами»?
– Будет, — поправился он.
Возможность утереть нос американцам понравилась отцу. Оживившись, он стал расспрашивать Королева, насколько серьезным переделкам придется подвергнуть ракету? Не повлияет ли погоня за престижем на решение основной задачи создания столь необходимого для страны оружия (баллистических ракет — Ю. К.)…
Примерно так вспоминал отец о своей реакции на рассказ Королева. Тогда же он только сказал: „Если главная задача не пострадает, действуйте"»…
Вскоре после посещения конструкторского бюро, 30 января 1956 г., вышло специальное постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР, посвященное исследованию космоса. Запуск искусственного спутника Земли стал одним из разделов государственного плана [46].
А по мнению Чертока, «главный вождь партии — Хрущев оказался, может быть, большим романтиком космических исследований, чем Королев и Келдыш. Поэтому поддержка самых смелых и еще сырых космических программ с самого верха была обеспечена» [47].
С учетом влияния, которое имел Королев на Хрущева, не будет преувеличением сказать, что главный конструктор вместе со своим бюро во многом определили космическую политику СССР в начале «космической эры» и наметили стратегические ориентиры для дальнейшего развития деятельности Советского Союза в космосе. Так, в 1960 г. Сергей Павлович разрабатывает и утверждает в высших правительственных инстанциях развернутую программу широкомасштабного космического наступления. Этот документ, датированный 23 июня того же года, назывался Постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О создании мощных ракет-носителей, спутников, космических кораблей и освоении космического пространства в период 1960-1967 годов». Наиболее далеко идущими пунктами программы были пилотируемые полеты на Луну и Марс, а также исследование «дальнего» космоса при помощи автоматических аппаратов. Обратим внимание на тот факт, что все это должно было быть реализовано до 1967 г. [48]Вполне возможно, что, зная силы, как собственные, так и коллег по работе, а также присущую ему способность убеждать тех, кто держал руку на «бюджетном кране», Королев считал подобный план вполне осуществимым в эти временные параметры.
Огромная степень личного влияния Королева на правительственные круги подтверждается современниками Сергея Павловича, хорошо его знавшими или имевшими какое-либо отношение к космонавтике.
Академик Сагдеев сравнивает главного конструктора с «могущественным феодалом», способным «ногой открывать дверь кабинета Хрущева» [49]. Почему? Ответ на этот вопрос дает Голованов: «Начиная с первого спутника и далее, через лунники к гагаринскому кораблю и потом вплоть до полета первого «Восхода», во время приземления которого и произошел первый в советской истории государственный переворот, космонавтика оставалась для Хрущева сильнейшим козырем в его политической борьбе, и это определяло его отношение, а следовательно, отношение государственного и партийного аппарата, к Королеву и его трудам.
Лунниками назывались советские автоматические межпланетные аппараты, запущенные к Луне в 1959 г., включая «Луну-1» — первый рукотворный объект, покинувший околоземное пространство. Прошел рядом с Луной на расстоянии около 6000 км. Безусловное достижение, хотя и не совсем то, которое планировалось, ибо «Луна-1» должна была попасть на естественный спутник Земли. «Луна-2» — первый земной объект, достигший лунной поверхности. «Луна-3» — первая фотография обратной стороны Луны.
Все же исследование естественного спутника Земли Советским Союзом выглядит с точки зрения статистики так: с 1958 по 1966 г. СССР произвел 21 пуск по Луне. Из них только в трех был достигнут полный, а в одном — частичный успех.
Став лидером столь важного научно-технического направления, определяющего в какой-то мере политику всей страны, Сергей Павлович уже помимо своей воли превращался в деятеля политического [50].
Отступление третье: как формировался экипаж «Восхода»
Полет первого в мире многоместного корабля «Восход-1» проходил 12-14 октября 1964 г. Экипаж — Владимир Комаров (военный летчик, командир), Константин Феоктистов (бортинженер), Борис Егоров (врач). Во время полета состоялся Пленум ЦК, который и освободил Хрущева от всех занимаемых должностей, отправив в политическое небытие. 19 октября новый хозяин Кремля Леонид Ильич Брежнев решил продолжить добрые традиции своего предшественника и устроить на Красной площади праздник в честь новых героев космоса. Во время полета экипажа в Москву кто-то в шутку предложил Комарову доложить новоиспеченному главе страны так: «Готовы выполнить любое новое задание любого нового правительства».
Формирование экипажа этого «Восхода» шло достаточно трудно. Дело в том, что уже тогда установилось негласное соперничество между ВВС и создателями космической техники за право отправлять в полет своих представителей. Командование военно-воздушных сил, сознавая, насколько усиливает его авторитет и влияние участие в освоении космоса, хотело, чтобы все космонавты были военными летчиками. Конструкторы понимали — пилотирование космического корабля настолько отличается от пилотирования самолета, что обладание пилотными навыками дает летчику (если вообще дает) минимальный карт-бланш перед инженерами с космических предприятий, в то время как последние, в силу более глубокой технической и научной подготовки, смогут значительно больше рассказать о поведении корабля в полете, чем летчики. Так и произошло в случае с «Восходом-1». По словам Голованова, бортинженер с королевской «фирмы» Феоктистов (первый «гражданский» на орбите) поведал Королеву «о корабле в космосе больше, чем все другие летавшие до него космонавты вместе взятые».
Но еще до миссии «Восхода» командование Центра подготовки космонавтов настаивало на том, чтобы вместо гражданского врача Бориса Егорова летел военный врач и летчик Василий Лазарев. Генералы еще могли смириться с нахождением на борту одного гражданского — Феоктистова, но двух — было выше их сил [51]. Склонил чашу весов в пользу Егорова его меньший рост — он лучше вписался в корабль, чем Лазарев. Дело в том, что в спускаемом аппарате «Восхода» было очень тесно. От скафандров отказались не только потому, что главный конструктор систем жизнеобеспечения Гай Ильич Северин был уверен в надежности своей продукции, и не оттого, что, по утверждению американского журнала «Лайф», русские хотели сделать «просто показной жест». Космонавтов лишили «космических доспехов» по той причине, что троих «покорителей Вселенной» в их традиционном обмундировании разместить в корабле было чрезвычайно трудно. Поэтому требования к росту, а точнее — к относительным размерам туловища и ног космонавтов были весьма жесткие. Так вот, фигура Егорова оказалась оптимальной — он отлично вписывался в «шарик» [52].
Попутно замечу, что похожая ситуация наблюдалась в начале 1960-х годов и в США, где ВВС также хотели монополизировать всю космическую деятельность в стране, фактически взяв на себя функции НАСА. Далее вы узнаете о том, как был достигнут компромисс между этими ведомствами.
Как свидетельствуют современники Сергея Павловича Королева, для него существовала только одна форма взаимоотношений в космосе между Советским Союзом и США — «космическая гонка». В некотором смысле он, движимый профессиональными амбициями, без которых не может состояться настоящий конструктор, был озабочен «побитием» американцев в космосе даже больше, чем Хрущев. Не зря же радовался Королев в Германии тому, что советским войскам не удалось взять в плен фон Брауна и заставить работать на СССР [53]. И правда — зачем ему немец? Дал кое-какую пищу для размышлений своими «Фау-2», и довольно. Далее — своим путем, постоянно доказывая всем, в том числе и фон Брауну, очередными космическими победами над Америкой, что свой путь — эффективнее, надежнее, выгоднее, а попросту говоря — лучше. Как подчеркивал Голованов, Королева «…просто ужас охватывал, когда он представлял, что „американы" (словечко, изобретенное Сергеем Павловичем) его обгонят. Он и думать об этом не хотел!» [54]По воспоминаниям кандидата медицинских наук А. Д. Серяпина, участвовавшего в подготовке полетов собак в космос, приблизительно в середине 1950-х годов «Сергей Павлович высказал предложение послать на ракете в суборбитальный полет уже не собаку, а человека. Четверо медиков — и я в том числе — подали рапорт о готовности совершить такой полет. Мы уже готовились приступить к тренировкам, но этому плану не суждено было осуществиться: создание новой межконтинентальной ракеты и последовавший вскоре запуск первого искусственного спутника поставили перед исследователями совсем иную неотложную задачу…» [55]
Впрочем, дело здесь, конечно, не только в профессиональных амбициях. Анализ последующего развития отечественной космической программы, густо замешанной на политике, говорит о том, что стремление Королева быть первым было точно рассчитанным политическим ходом. Он не дал себе расслабиться даже после специального правительственного решения, снимавшего с него всякую ответственность за опоздание с пуском первого ИСЗ. Причина подобного шага руководства страны состояла в том, что в создании спутника большую роль играла формально неподконтрольная Королеву организация — комиссия по космосу в рамках АН СССР, возглавляемая Келдышем. В задачу этой комиссии входила разработка научных приборов для ИСЗ.
Более того, по воспоминаниям космонавта Георгия Гречко, подтвержденным многими испытателями, работавшими на космодроме Байконур, срок пуска ПС («простейший спутник» — так иногда назывался первый ИСЗ) Королев сдвинул на два дня раньше.
Причиной тому был листок экспресс-информации, в котором говорилось, что на совещании по координации запусков ракет и спутников, которое проходило в Вашингтоне по линии МГГ, на 6 октября [1957 г.] намечен американский доклад «Спутник над планетой». Что это значит? Королев встревожился. Может быть, просто доклад — один из многих на эту тему. А может быть, констатация факта! Он звонил в КГБ. Ему сказали, что никаких сведений о том, что американцы запустят на днях спутник, нет. Королев знал, что запуск американского спутника планируется примерно на март 1958 г. Но вдруг! Ведь в одном из своих выступлений — Королев читал их внимательнейшим образом — Джон Хаген, руководитель проекта «Авангард», заявил как-то неопределенно: «Быть может, мы предпримем испытания до исхода этого года…»
Сейчас, когда счет шел на дни, даже на часы, сама мысль о том, что его могут опередить, была для Королева невыносима. И несмотря на то, что работы шли по очень напряженному графику, Главный принимает решение: сдвинуть его на два дня, провести пуск не 6 октября, как намечалось, а 4 октября [56].
Приказ о летных испытаниях С. П. Королев подписал 2 октября — за два дня до старта. Обратите внимание на один характерный момент: приказ шел не из Москвы в Байконур, а из Байконура в Москву [57].
Фактически Королев отдавал приказ Кремлю, требуя от последнего только завизировать его, что и было сделано 4 октября — в день запуска первого ИСЗ [58]. Но уже не дожидаясь никаких вышестоящих разрешений, ранним утром 3 октября ракету со спутником вывезли на стартовую позицию [59].
Такое же отношение Сергей Павлович проявлял и к первому пилотируемому полету в космос. «Освободившись от «Луны», — вспоминает Черток, — он весь ушел в азартную гонку за вывод в космос человека. Кто будет в космосе первым: русский или американец? Мы отлично понимали, что уступить приоритет американцам через три года после запуска первого спутника недопустимо» [60].
Проявляя инициативу, торопя смежников и фактически указывая руководству страны, что нужно делать, Королев и его соратники, безусловно, приблизили момент старта первого спутника, а после — и первого человека в космос. А теперь представим, что было бы, если б американцы опередили СССР в космосе? Ведь в запуске первого ИСЗ Советский Союз обогнал Соединенные Штаты чуть меньше, чем на четыре месяца, а Гагарин «обошел» Алана Шепарда и того меньше — лишь на три недели. И пусть Шепард совершил 5 мая 1961 г. только суборбитальный полет, все равно — лавры нации, первой отправившей своего представителя за пределы атмосферы, достались бы американцам.
Случись все это, не было бы того политического эффекта первенства, не было бы фанфар Кремлю как внутри страны, так и за ее пределами, не было бы такой заинтересованности руководителей государства в ускоренном развитии отечественной космической программы. Заинтересованности, которую Королев стремился всячески обострить, еще больше усиливая ее политическую подоплеку. Вот как вспоминал об этом Сергей Хрущев: «Второй спутник Сергей Павлович предложил запустить к празднику, в этом году исполнялась круглая дата — 40-летие революции. Отец засомневался, не принесла бы спешка вреда, вместо подарка получим сплошное расстройство. Королев уговорил его. Он не сомневался в успехе, ну а ежели что, то просто промолчим. Дома отец поделился со мной новостью: к празднику на орбиту выйдет новый спутник с собакой на борту.
Хочу прояснить одно недоразумение. Не раз в воспоминаниях свидетелей и участников событий тех лет мне приходилось читать, как Королев передавал своим коллегам то пожелания, а то и требования отца запустить спутник или космический корабль к очередной знаменательной дате. В самой такой постановке с точки зрения принятых у нас стереотипов нет ничего предосудительного. В те годы мы сдавали дома, заводы, мосты к дате. Не было бы ничего удивительного и в подобных просьбах отца, если б они попросту были. Скорее всего, авторы искренне заблуждаются, память подводит. А возможно, Сергей Павлович, желая прибавить обороты, использовал не только свой авторитет, но и отца.
От отца я не раз слышал о предложениях Королева запустить что-нибудь новенькое, невиданное к «красному» дню. Желание понятное, а подогнать сроки, особенно если впереди несколько месяцев, несложно. Отец же шутил: «Поспешишь — людей насмешишь». Пока спутники запускались в беспилотных вариантах, его еще удавалось уговорить. Неудача не заставила себя ждать. Третий тяжелый спутник Сергей Павлович подгадывал запустить к Первомаю. Старт назначили на 27 апреля пятьдесят восьмого года. Закончился он аварийно, спутник потеряли. Имевшийся в запасе второй экземпляр вывели на орбиту только 15 мая.
Отец сделал для себя выводы и, когда начались пилотируемые полеты, стал непреклонен. Любые предложения приурочить запуск космонавта к дате отвергал с порога, запрещал. Перелистайте календарь: до конца 1964 г. пилотируемых запусков к праздникам не делали, об автоматических не могу сказать, здесь запреты действовали не так строго» [61].
Формирование экипажа этого «Восхода» шло достаточно трудно. Дело в том, что уже тогда установилось негласное соперничество между ВВС и создателями космической техники за право отправлять в полет своих представителей. Командование военно-воздушных сил, сознавая, насколько усиливает его авторитет и влияние участие в освоении космоса, хотело, чтобы все космонавты были военными летчиками. Конструкторы понимали — пилотирование космического корабля настолько отличается от пилотирования самолета, что обладание пилотными навыками дает летчику (если вообще дает) минимальный карт-бланш перед инженерами с космических предприятий, в то время как последние, в силу более глубокой технической и научной подготовки, смогут значительно больше рассказать о поведении корабля в полете, чем летчики. Так и произошло в случае с «Восходом-1». По словам Голованова, бортинженер с королевской «фирмы» Феоктистов (первый «гражданский» на орбите) поведал Королеву «о корабле в космосе больше, чем все другие летавшие до него космонавты вместе взятые».
Но еще до миссии «Восхода» командование Центра подготовки космонавтов настаивало на том, чтобы вместо гражданского врача Бориса Егорова летел военный врач и летчик Василий Лазарев. Генералы еще могли смириться с нахождением на борту одного гражданского — Феоктистова, но двух — было выше их сил [51]. Склонил чашу весов в пользу Егорова его меньший рост — он лучше вписался в корабль, чем Лазарев. Дело в том, что в спускаемом аппарате «Восхода» было очень тесно. От скафандров отказались не только потому, что главный конструктор систем жизнеобеспечения Гай Ильич Северин был уверен в надежности своей продукции, и не оттого, что, по утверждению американского журнала «Лайф», русские хотели сделать «просто показной жест». Космонавтов лишили «космических доспехов» по той причине, что троих «покорителей Вселенной» в их традиционном обмундировании разместить в корабле было чрезвычайно трудно. Поэтому требования к росту, а точнее — к относительным размерам туловища и ног космонавтов были весьма жесткие. Так вот, фигура Егорова оказалась оптимальной — он отлично вписывался в «шарик» [52].
Попутно замечу, что похожая ситуация наблюдалась в начале 1960-х годов и в США, где ВВС также хотели монополизировать всю космическую деятельность в стране, фактически взяв на себя функции НАСА. Далее вы узнаете о том, как был достигнут компромисс между этими ведомствами.
Как свидетельствуют современники Сергея Павловича Королева, для него существовала только одна форма взаимоотношений в космосе между Советским Союзом и США — «космическая гонка». В некотором смысле он, движимый профессиональными амбициями, без которых не может состояться настоящий конструктор, был озабочен «побитием» американцев в космосе даже больше, чем Хрущев. Не зря же радовался Королев в Германии тому, что советским войскам не удалось взять в плен фон Брауна и заставить работать на СССР [53]. И правда — зачем ему немец? Дал кое-какую пищу для размышлений своими «Фау-2», и довольно. Далее — своим путем, постоянно доказывая всем, в том числе и фон Брауну, очередными космическими победами над Америкой, что свой путь — эффективнее, надежнее, выгоднее, а попросту говоря — лучше. Как подчеркивал Голованов, Королева «…просто ужас охватывал, когда он представлял, что „американы" (словечко, изобретенное Сергеем Павловичем) его обгонят. Он и думать об этом не хотел!» [54]По воспоминаниям кандидата медицинских наук А. Д. Серяпина, участвовавшего в подготовке полетов собак в космос, приблизительно в середине 1950-х годов «Сергей Павлович высказал предложение послать на ракете в суборбитальный полет уже не собаку, а человека. Четверо медиков — и я в том числе — подали рапорт о готовности совершить такой полет. Мы уже готовились приступить к тренировкам, но этому плану не суждено было осуществиться: создание новой межконтинентальной ракеты и последовавший вскоре запуск первого искусственного спутника поставили перед исследователями совсем иную неотложную задачу…» [55]
Впрочем, дело здесь, конечно, не только в профессиональных амбициях. Анализ последующего развития отечественной космической программы, густо замешанной на политике, говорит о том, что стремление Королева быть первым было точно рассчитанным политическим ходом. Он не дал себе расслабиться даже после специального правительственного решения, снимавшего с него всякую ответственность за опоздание с пуском первого ИСЗ. Причина подобного шага руководства страны состояла в том, что в создании спутника большую роль играла формально неподконтрольная Королеву организация — комиссия по космосу в рамках АН СССР, возглавляемая Келдышем. В задачу этой комиссии входила разработка научных приборов для ИСЗ.
Более того, по воспоминаниям космонавта Георгия Гречко, подтвержденным многими испытателями, работавшими на космодроме Байконур, срок пуска ПС («простейший спутник» — так иногда назывался первый ИСЗ) Королев сдвинул на два дня раньше.
Причиной тому был листок экспресс-информации, в котором говорилось, что на совещании по координации запусков ракет и спутников, которое проходило в Вашингтоне по линии МГГ, на 6 октября [1957 г.] намечен американский доклад «Спутник над планетой». Что это значит? Королев встревожился. Может быть, просто доклад — один из многих на эту тему. А может быть, констатация факта! Он звонил в КГБ. Ему сказали, что никаких сведений о том, что американцы запустят на днях спутник, нет. Королев знал, что запуск американского спутника планируется примерно на март 1958 г. Но вдруг! Ведь в одном из своих выступлений — Королев читал их внимательнейшим образом — Джон Хаген, руководитель проекта «Авангард», заявил как-то неопределенно: «Быть может, мы предпримем испытания до исхода этого года…»
Сейчас, когда счет шел на дни, даже на часы, сама мысль о том, что его могут опередить, была для Королева невыносима. И несмотря на то, что работы шли по очень напряженному графику, Главный принимает решение: сдвинуть его на два дня, провести пуск не 6 октября, как намечалось, а 4 октября [56].
Приказ о летных испытаниях С. П. Королев подписал 2 октября — за два дня до старта. Обратите внимание на один характерный момент: приказ шел не из Москвы в Байконур, а из Байконура в Москву [57].
Фактически Королев отдавал приказ Кремлю, требуя от последнего только завизировать его, что и было сделано 4 октября — в день запуска первого ИСЗ [58]. Но уже не дожидаясь никаких вышестоящих разрешений, ранним утром 3 октября ракету со спутником вывезли на стартовую позицию [59].
Такое же отношение Сергей Павлович проявлял и к первому пилотируемому полету в космос. «Освободившись от «Луны», — вспоминает Черток, — он весь ушел в азартную гонку за вывод в космос человека. Кто будет в космосе первым: русский или американец? Мы отлично понимали, что уступить приоритет американцам через три года после запуска первого спутника недопустимо» [60].
Проявляя инициативу, торопя смежников и фактически указывая руководству страны, что нужно делать, Королев и его соратники, безусловно, приблизили момент старта первого спутника, а после — и первого человека в космос. А теперь представим, что было бы, если б американцы опередили СССР в космосе? Ведь в запуске первого ИСЗ Советский Союз обогнал Соединенные Штаты чуть меньше, чем на четыре месяца, а Гагарин «обошел» Алана Шепарда и того меньше — лишь на три недели. И пусть Шепард совершил 5 мая 1961 г. только суборбитальный полет, все равно — лавры нации, первой отправившей своего представителя за пределы атмосферы, достались бы американцам.
Случись все это, не было бы того политического эффекта первенства, не было бы фанфар Кремлю как внутри страны, так и за ее пределами, не было бы такой заинтересованности руководителей государства в ускоренном развитии отечественной космической программы. Заинтересованности, которую Королев стремился всячески обострить, еще больше усиливая ее политическую подоплеку. Вот как вспоминал об этом Сергей Хрущев: «Второй спутник Сергей Павлович предложил запустить к празднику, в этом году исполнялась круглая дата — 40-летие революции. Отец засомневался, не принесла бы спешка вреда, вместо подарка получим сплошное расстройство. Королев уговорил его. Он не сомневался в успехе, ну а ежели что, то просто промолчим. Дома отец поделился со мной новостью: к празднику на орбиту выйдет новый спутник с собакой на борту.
Хочу прояснить одно недоразумение. Не раз в воспоминаниях свидетелей и участников событий тех лет мне приходилось читать, как Королев передавал своим коллегам то пожелания, а то и требования отца запустить спутник или космический корабль к очередной знаменательной дате. В самой такой постановке с точки зрения принятых у нас стереотипов нет ничего предосудительного. В те годы мы сдавали дома, заводы, мосты к дате. Не было бы ничего удивительного и в подобных просьбах отца, если б они попросту были. Скорее всего, авторы искренне заблуждаются, память подводит. А возможно, Сергей Павлович, желая прибавить обороты, использовал не только свой авторитет, но и отца.
От отца я не раз слышал о предложениях Королева запустить что-нибудь новенькое, невиданное к «красному» дню. Желание понятное, а подогнать сроки, особенно если впереди несколько месяцев, несложно. Отец же шутил: «Поспешишь — людей насмешишь». Пока спутники запускались в беспилотных вариантах, его еще удавалось уговорить. Неудача не заставила себя ждать. Третий тяжелый спутник Сергей Павлович подгадывал запустить к Первомаю. Старт назначили на 27 апреля пятьдесят восьмого года. Закончился он аварийно, спутник потеряли. Имевшийся в запасе второй экземпляр вывели на орбиту только 15 мая.
Отец сделал для себя выводы и, когда начались пилотируемые полеты, стал непреклонен. Любые предложения приурочить запуск космонавта к дате отвергал с порога, запрещал. Перелистайте календарь: до конца 1964 г. пилотируемых запусков к праздникам не делали, об автоматических не могу сказать, здесь запреты действовали не так строго» [61].
Отступление четвертое: так была ли «гонка за датами»?
Свидетельством того, что на автоматические пуски действительно не распространялись строгие запреты «не гнаться за датами», стала запись, которую 5 января 1961 г. оставил в своем дневнике генерал-лейтенант авиации Николай Петрович Каманин. Правда, как следует из нее, гонка со временем даже при запуске беспилотных носителей могла привести к человеческим жертвам: «…попытка пуска новой ракеты Р-16 (24 октября 1960 г. —
Ю. К.) закончилась ее взрывом на старте и гибелью 74 человек, в том числе маршала Неделина. Причины этих неудач точно не установлены, и их никто не рискнет установить. Дело в том, что пуски приурочивались к выступлению Хрущева в ООН в Нью-Йорке, и поэтому были допущены преступная спешка и неорганизованность. Начальство «давило на всех и вся» и «выдавило грандиозные провалы». А 25 января в дневнике Каманина появилась следующая запись: «Дважды был у Главкома ВВС Вершинина, подробно доложил ему о ходе подготовки пуска ракеты на Венеру. Он также считает, что только требования престижа толкают нас на поспешный и недостаточно подготовленный эксперимент»
[62].
А вот как описывает Голованов встречу Королева и Хрущева после запуска первого ИСЗ:
Аналогичного мнения об истинных причинах интереса Кремля к освоению космоса придерживался и посол США в СССР в 1962-1967 гг. Фой Колер. По его словам, «буквально за одну ночь достижение в области науки и техники уже само по себе придало новый мировой статус Советскому Союзу и нанесло серьезный удар по престижу и влиянию США не только в глазах других наций, но, прежде всего — американцев. И в течение многих лет после этого советское руководство с большим умением и эффективностью использовало это новое научно-техническое достижение в области освоения космоса для преследования еще более глобальных политических целей. Причем делало это в такой степени, что советская внешняя политика в конце пятидесятых и начале шестидесятых годов часто называлась „дипломатия спутника"» [67].
Хорошо это или плохо, что освоение космоса Советским Союзом было во многом подчинено решению отнюдь не космических задач, но ясно одно: не было бы «дипломатии спутника», не было бы сегодня на «визитной карточке» России слов «космическая держава». А это — единственный «титул», который, в основном, и поддерживает ее имидж как современного, высокотехнологичного индустриального государства.
Впрочем, объяснять внимание, уделявшееся космосу Кремлем лишь стремлением поразить воображение соотечественников и всех людей планеты, было бы неверно. Как отмечал Колер, «русские использовали свои космические успехи в качестве главного орудия в непрекращающихся попытках достичь мирового превосходства в области науки и техники, то есть в том, что расценивалось советским руководством как „самый важный трамплин в борьбе между двумя системами на мировой арене"» [68]. Другими словами, космические технологии рассматривались правительством СССР как важнейшая движущая сила прогресса в других отраслях промышленности, играющих ключевую роль в экономике современного государства. К числу таких относятся, в частности, приборостроение и электроника, исключительно сильным стимулом для развития которых стала ракетная техника [69].
Столь значительная роль космонавтики в жизни советского государства и общества не могла не способствовать еще большему увеличению влияния АН СССР на политику государства, а внутри самой академии — так называемого ракетно-космического лобби. В июне 1958 г. прошла сессия общего собрания Академии наук. Несмотря на полную секретность работ по созданию межконтинентальных ракет и спутников, ученое академическое общество понимало, что творцы данной техники достойны самых высоких ученых степеней и званий. Глушко и Королев были на этом собрании избраны академиками. Бармин [70], Кузнецов [71], Пилюгин [72], Рязанский и Мишин [73]— членами-корреспондентами.
Как вспоминает Черток, итоги выборов в Академию способствовали существенному повышению авторитета Совета главных конструкторов не только в «верхах», но и среди рядовых инженеров. У руководителей многих смежных предприятий появился весьма ощутимый стимул для активизации работы в сфере ракетно-космической техники. «Дальнейшие события подтвердили, что перспектива быть избранным в Академию за заслуги в области решения научных проблем ракетной техники и исследования космического пространства привлекла к нашим работам многих талантливых ученых, которым отнюдь не чуждо было честолюбие» [74].
Однако избранные в Академию представители космической отрасли не считали членство в ней ценностью самой по себе. Высший научный орган страны должен был стать инструментом осуществления их планов. Перспективы подобной трансформации АН СССР были более чем реальны. Ведь в начале 1960-х годов, ракетчики составляли самое многочисленное (102 академика и члена-корреспондента), а главное — самое могущественное и наиболее щедро (если не считать атомщиков) финансируемое отделение Академии — мозг военно-промышленного комплекса Советского Союза. От президента АН СССР Александра Николаевича Несмеянова (он занимал эту должность в 1951-1961 гг.), кстати, очень положительно относящегося к работам Королева и его коллег, ракетчики требовали поставить «космонавтику в положение исключительное, ломать в угоду ей научные планы множества институтов и отдавать ей лучшие людские и материальные ресурсы Академии» [75]. Несмеянов же не собирался жертвовать во имя освоения заатмосферного пространства интересами фундаментальных наук.
У этого драматического противостояния была вполне ожидаемая развязка. Представители «космического лобби» добились смещения Несмеянова и назначения на его место «своего человека» Келдыша. Интересно отметить, что даже руководитель тоталитарного государства Хрущев не мог своим приказом отправить в отставку президента Академии. Для этого потребовались формальные перевыборы. Другим примером значительной независимости ученых от партийных функционеров стала ситуация с назначением Р.3.Сагдеева на пост директора ИКИ. Партбюро института, поддержанное руководством партийной организации Москвы, противилось этому. Причина — Сагдеев не был членом КПСС. Однако Келдыш проигнорировал партийные протесты, и Сагдеев возглавил ИКИ [76].
Наиболее ярко автономность гильдии ракетчиков была продемонстрирована в конце 1950-х — начале 1960-х годов, когда между Королевым и Глушко разгорелся конфликт сначала из-за разногласий в оценках причин катастроф первых ракет, а после — из-за разных взглядов на грядущие типы ракетных двигателей [77]. Впрочем, главная подоплека коллизии заключалась в споре за лидерство в космической программе, который вели эти две ярчайшие как в личном, так и в профессиональном плане личности. Несмотря на то, что конфликт этот, безусловно, наносил ущерб всей отрасли, даже Хрущев не мог заставить Королева и Глушко оставить в сторону личную неприязнь и, как прежде, объединить усилия ради создания новой техники
А вот как описывает Голованов встречу Королева и Хрущева после запуска первого ИСЗ:
«Беседа была совершенно непринужденной. В благодушном настроении Никита Сергеевич был очень милым, веселым человеком, общение с которым доставляло истинное удовольствие, но в гневе зверел, становился неуправляем и дик. Сейчас, начитавшись правительственных вестников ТАСС и радиоперехватов с восторгами по поводу спутника, Хрущев был очень оживлен, разглядывая Королева своими умными лукавыми глазками, говорил откровенно:Однако независимо от того, подстраивались ли космические старты под «великие даты» или нет, «высшие политические руководители Советского Союза, — отмечал Черток, — никогда не упускали случая воспользоваться ракетно-космическим козырем во внешнеполитической игре и для напоминания народу, что только под руководством Коммунистической партии и ее Центрального Комитета могут быть обеспечены свершения, доказывающие явное превосходство социалистической системы» [66].
– Когда вы нам писали о спутнике, мы вам не верили. Думали, это так, фантазирует Королев, хвастается, да… Но теперь другое дело… Близится годовщина Октября, Сергей Павлович, 40 лет Советской власти как-никак, да… Хотелось бы что-нибудь к празднику, а?
– Например, спутник, который бы вместо сигналов передавал «Интернационал», — подсказал сидевший рядом Анастас Иванович Микоян [63].
– Ну что ты со своим «Интернационалом», — одернул его Хрущев, — что это тебе — шарманка [64], что ли?
Идея Микояна о «шарманке» на орбите получила свое неожиданное воплощение в первом китайском спутнике «Донгфангхонг-1», запущенном в космос 24 апреля 1970 года. Он транслировал на Землю любимую мелодию Мао Цзэдуна «Алеет восток».
– А что, если запустить спутник с живым существом, с собакой? — предложил Королев с таким выражением лица, будто идея эта его только что осенила.
– С собакой? — встрепенулся Хрущев. — А что? Здорово! Представляешь, Анастас, собака в космосе, а? Это годится! Давайте собаку! Но к празднику! Договорились, Сергей Павлович, а? Можете просить все, что хотите, но к празднику, договорились? — Хрущев расхохотался.
– Будем стараться, Никита Сергеевич, — улыбнулся Королев.
Королев, как хороший инженер, знал, что сделать и запустить спутник с собакой за месяц — невозможно, даже если люди будут весь месяц работать круглосуточно. Но он знал, что сделать его придется, и он его сделает» [65].
Аналогичного мнения об истинных причинах интереса Кремля к освоению космоса придерживался и посол США в СССР в 1962-1967 гг. Фой Колер. По его словам, «буквально за одну ночь достижение в области науки и техники уже само по себе придало новый мировой статус Советскому Союзу и нанесло серьезный удар по престижу и влиянию США не только в глазах других наций, но, прежде всего — американцев. И в течение многих лет после этого советское руководство с большим умением и эффективностью использовало это новое научно-техническое достижение в области освоения космоса для преследования еще более глобальных политических целей. Причем делало это в такой степени, что советская внешняя политика в конце пятидесятых и начале шестидесятых годов часто называлась „дипломатия спутника"» [67].
Хорошо это или плохо, что освоение космоса Советским Союзом было во многом подчинено решению отнюдь не космических задач, но ясно одно: не было бы «дипломатии спутника», не было бы сегодня на «визитной карточке» России слов «космическая держава». А это — единственный «титул», который, в основном, и поддерживает ее имидж как современного, высокотехнологичного индустриального государства.
Впрочем, объяснять внимание, уделявшееся космосу Кремлем лишь стремлением поразить воображение соотечественников и всех людей планеты, было бы неверно. Как отмечал Колер, «русские использовали свои космические успехи в качестве главного орудия в непрекращающихся попытках достичь мирового превосходства в области науки и техники, то есть в том, что расценивалось советским руководством как „самый важный трамплин в борьбе между двумя системами на мировой арене"» [68]. Другими словами, космические технологии рассматривались правительством СССР как важнейшая движущая сила прогресса в других отраслях промышленности, играющих ключевую роль в экономике современного государства. К числу таких относятся, в частности, приборостроение и электроника, исключительно сильным стимулом для развития которых стала ракетная техника [69].
Столь значительная роль космонавтики в жизни советского государства и общества не могла не способствовать еще большему увеличению влияния АН СССР на политику государства, а внутри самой академии — так называемого ракетно-космического лобби. В июне 1958 г. прошла сессия общего собрания Академии наук. Несмотря на полную секретность работ по созданию межконтинентальных ракет и спутников, ученое академическое общество понимало, что творцы данной техники достойны самых высоких ученых степеней и званий. Глушко и Королев были на этом собрании избраны академиками. Бармин [70], Кузнецов [71], Пилюгин [72], Рязанский и Мишин [73]— членами-корреспондентами.
Как вспоминает Черток, итоги выборов в Академию способствовали существенному повышению авторитета Совета главных конструкторов не только в «верхах», но и среди рядовых инженеров. У руководителей многих смежных предприятий появился весьма ощутимый стимул для активизации работы в сфере ракетно-космической техники. «Дальнейшие события подтвердили, что перспектива быть избранным в Академию за заслуги в области решения научных проблем ракетной техники и исследования космического пространства привлекла к нашим работам многих талантливых ученых, которым отнюдь не чуждо было честолюбие» [74].
Однако избранные в Академию представители космической отрасли не считали членство в ней ценностью самой по себе. Высший научный орган страны должен был стать инструментом осуществления их планов. Перспективы подобной трансформации АН СССР были более чем реальны. Ведь в начале 1960-х годов, ракетчики составляли самое многочисленное (102 академика и члена-корреспондента), а главное — самое могущественное и наиболее щедро (если не считать атомщиков) финансируемое отделение Академии — мозг военно-промышленного комплекса Советского Союза. От президента АН СССР Александра Николаевича Несмеянова (он занимал эту должность в 1951-1961 гг.), кстати, очень положительно относящегося к работам Королева и его коллег, ракетчики требовали поставить «космонавтику в положение исключительное, ломать в угоду ей научные планы множества институтов и отдавать ей лучшие людские и материальные ресурсы Академии» [75]. Несмеянов же не собирался жертвовать во имя освоения заатмосферного пространства интересами фундаментальных наук.
У этого драматического противостояния была вполне ожидаемая развязка. Представители «космического лобби» добились смещения Несмеянова и назначения на его место «своего человека» Келдыша. Интересно отметить, что даже руководитель тоталитарного государства Хрущев не мог своим приказом отправить в отставку президента Академии. Для этого потребовались формальные перевыборы. Другим примером значительной независимости ученых от партийных функционеров стала ситуация с назначением Р.3.Сагдеева на пост директора ИКИ. Партбюро института, поддержанное руководством партийной организации Москвы, противилось этому. Причина — Сагдеев не был членом КПСС. Однако Келдыш проигнорировал партийные протесты, и Сагдеев возглавил ИКИ [76].
Наиболее ярко автономность гильдии ракетчиков была продемонстрирована в конце 1950-х — начале 1960-х годов, когда между Королевым и Глушко разгорелся конфликт сначала из-за разногласий в оценках причин катастроф первых ракет, а после — из-за разных взглядов на грядущие типы ракетных двигателей [77]. Впрочем, главная подоплека коллизии заключалась в споре за лидерство в космической программе, который вели эти две ярчайшие как в личном, так и в профессиональном плане личности. Несмотря на то, что конфликт этот, безусловно, наносил ущерб всей отрасли, даже Хрущев не мог заставить Королева и Глушко оставить в сторону личную неприязнь и, как прежде, объединить усилия ради создания новой техники