Карасик Аркадий. NEXT-3: Венок для Лавра

   Однажды Окимовск посетил известный московский художник. Сейчас не упомнить — проездом или по делам? Григорий Матвеевич заказал ему свой портрет, размером полтора на два метра. Уплатил немалый аванс. По мнению Черницына босс выглядел на портрете, как живой. Вот только не матерится и не двигает густыми, как у Брежнева, бровями. Позже Мамыкин сам увлекся живописью, изобразил на громадном полотне самого себя этаким гетманом Скоропадским, в мантии и с булавой в руке. Вместе с другим имуществом оба портрета доставили на остров и повесили в столовой, она же — гостиная.
   — Разве не похож? — горделиво спросил Мамыкин глядя на портреты. — По моему один к одному…
   — Похож. На злого таракана, который всех пугает своими усищами…
   Странная у бабы фантазия! Григорий Матвеевич машинально ощупал верхнюю губу, начисто лишенную растительности.
   —… которых на самом деле нет, — грустно улыбнувшись, закончила женщина. — Одна фикция осталась. И — фанаберия беспредельная.
   — Уйди! Не зли меня!
   Женщина не испугалась, не отшатнулась, наоборот, склонилась к мужу. Горячо зашептала:
   — Уйдём вместе. Совсем уйдём, Гриша. И — с чистого листа. Вдруг еще не поздно, вдруг получится?
   Злость исчезла, вместо нее жалость и недоумение. Окончательно у бабы поехала крыша — бормочет, сама не знает что. Вся жизнь Григория Матвеевича — в его бизнесе, в зеленных стопках, которые хранятся в потайном сейфе, в любимых собачках, в немалой недвижимости, в привычке повелевать. Бросить все это, превратиться в обычного, задолбанного житейскими проблемами обывателя?
   — Что ты говоришь, Катя? Подумай…
   — Денег на две жизни хватит, если — вдвоем, — не обращая внимания на возражения супруга, продолжила шептать Екатерина. Будто разговаривала не с мужем — с Господом. — Нам отпущено по одной жизни каждому. И той осталось совсем немного. Зачем этот непосильный груз, планы великие, какие-то придуманные задачи? Ты пустоту внутри себя заполняешь обманом. Как этот твой портрет. Который сам с себя рисуешь.
   Все что сейчас говорит жена, Мамыкин и сам знает. Часто бессонными ночами кается, сам себе даёт слово изменить жизнь, но по утрам приходят совсем другие мысли, и он с насмешкой вспоминает ночные покаяния.
   — Что ты прицепилась к портрету, Для удовольствия пишу.
   — Нет, Гриша, опять для обмана. Иллюзию создаешь, будто ты есть. А настоящего Мамыкина уже давно нет…
   Опять она озвучивает ночные мучения, с досадой подумал Григорий Матвеевич. Ведь, на самом деле, он есть и его нет. Единство противоположностей. Фантасмагория какая-то, мистика!
   — Я есть, — неуверенно заявил Мамыкин. — И обет тоже есть. Отомстить за мальчика… Крест на мне…
   — Крест бывает и от лукавого. Одумайся, Гриша…
   — Нет!
   Ярость затопила сознание. Его пытаются лишить смысла жизни? Никогда всемогущий Мама не превратится в ничтожество, никогда он не станет унижаться, выпрашивать подачки!
   — Тогда я одна. Совсем одна. Ничего твоего мне не надо. Память о сыночке осталась — не запачканная идиотской местью, лютостью твоей… И этого мне хватит… Прощай, Гриша, ухожу…
   Мамыкин проводил жену взглядом, в которым смешалось горечь и уверенность в своей правоте. Снова единство противоположностей. Никуда она не денется — съездит в свой любимый монастырь, помолится и, успокоенная, возвратится к мужу. И не только к нему — вернётся к богатству, к возможности тратить деньги, не считая …
   Горько сладкие размышления прервало телефонное мурлыканье. Докладывал Чертило, такую кликуха приклеили юркому, ловкому гвардейцу. В городе появился рыжий бизнесмен. Новость — так себе, на тройку с двумя минусами. От кормушки так просто не отказываются, а консервное предприятие — самая настоящая кормушка. Лавриков-младший должен был появиться, вот он и приехал. Наступил последний раунд. И Мама обязательно его выиграет. Не по очкам — нокаутом.
   Только одно настораживает — встреча московского бизнесмена с Сизарем. Какая там настороженность — обычное любопытство. Поджарят костоломы пятки рыжему, повыдергают ноготки — сам расскажет всё, что было и что должно было быть.
   — Надоел мне рыжий пацан. Возьмите его — побазарю. Придется брать без Пашки, он у меня, не успеет подскочить…
 
   Пока на верху происходили эти события, в подвале Кирилл занимался своим делом — изготавливал взрывпакет, с помощью которого он уничтожит этот клоповник. Под рукой — ни подходящей литературы, ни записей в тетрадях, которые он по глупости сжёг в сарае. Приходится рассчитывать на память и на смекалку.
   Растирая порошки, смешивая реагенты, Кирилл думал о матери и сестре. Удалось ли им избежать пленения или они сидят в другом отсеке этого подвала? Если сидят, то он взорвет их вместе с Мамой и его гвардейцами… Нет, мать и Лерка успели сбежать, иначе их посадили бы рядом с ним. В качестве аргумента, который должен заставить «химика» запустить чёртову лабораторию.
   Когда заскрипела плохо смазанная дверь, он быстро убрал колбу и коробку с порошком, растянулся на скамье. Дескать, я отдыхаю, к тому же сегодня — не приёмный день. Увидев вошедшего Черницына, Кирилл поднялся со скамьи, окинул нежданного визитера вопросительным взглядом.
   — Ну?
   Пашка не сел рядом, остался стоять возле стола. Он был настроен на серьёзный разговор, который должен изменить его судьбу. Без помощи Кира не обойтись, сам он ничего не сделает. Вот и пришел…
   — Долго ты намерен копаться?
   — Ровно столько, сколько надо. А что, приспичило?
   Дальнейший разговор происходил шёпотом .
   — Давай-ка, ускорься. Рвануть весь этот корабль дураков смог бы? Капитально рвануть, чтобы все — на дно.
   — Чего это вдруг?
   — Сам же советовал линять. В школе мы с тобой, вроде, в друзьях ходили… Вот и рванём вдвоём. К тому же, есть на что сваливать…
   — Предаёшь, значит?
   — Мечется Мама на пустом месте, ошибается без всякой нужды. Это уже клиника, Кир. А на мне — семья…. Подумай, дружан, прикинь…
   Черницын вышел из подвала, запер дверь. Дружба дружбой, а про замочек не забыл, ехидно усмехнулся пленник. Прикидывать нет нужды, все уже продуманно и решено. Вот только почему не приехал рыжий дружок Лерки? Забыл о своём обещании или — в дороге?
 
   Федечка ни о чем не забыл. Он в это время медленно шел по улице и мысленно строил планы окончательного покорения консервного завода. Он не знал, даже заподозрить не мог, что его пасут. Когда до здания администрации остался всего один квартал, рядом с ним остановилась запылённая иномарка. «Вольво» или «рено» — молодой бизнесмен слабо разбирался во множестве марок зарубежных «тачек», заполонивших российские дороги.
   Он не успел позвать на помощь — марлевый тампон, пропитанный вонючей жидкостью прижат к лицу, руки связаны. Ковыляющая мимо бабуся только охнула и заспешила подальше от бандитской разборки.
   Очнулся Федечка только на острове. Лежит в полутёмной каморке на полу, над ним наклонился ухмыляющийся Мамыкин. Он доволен — опасная операция прошла без сучка и задоринки. Первая победа обязательно повлечёт за собой другие, более впечатляющие.
   В стороне опирается на палку Черницын. Босс окончательно сбрендил, похищение московского бизнесмена, сына бывшего авторитета и депутата так может отозваться, что волосы на башке зашевелятся.
   — Что, молодёжь золотая? Оклёмываешься? Как в сказке, да? Одно мгновение — и золото оборачивается куском дерьма? Ведь изрёк твой любимый поэт довольно примитивную рекомендацию. Помнишь? «Полезней мудрость, чем глупость …». А вы глупите, глупите…
   Говорит негромко, с торжеством и с наслаждением. Слова с трудом пробиваются в сознание пленника, все еще заторможенное содержимым марлевого тампона. Валяться на полу возле ног Мамы — до чего же унизительно. Федечка попытался подняться на ноги — не получилось.
   — Ну? Узнал? А то здесь освещение плохое.
   Узник, или заложник — не разобрать, ответил стихами любимого поэта и драматурга.
   — «И всё-то дни свои он ест во тьме, и много скорбей, и болезней у него, и злобы…»
   — Значит, оклемался…
   Григорий Матвеевич еще раз злорадно ухмыльнулся, вышел и запер дверь…
 
   Машина осторожно съехала с асфальта на просёлок, ведущий к кладбищу. Санчо напряжённо оглядывал придорожные кусты. За любым из них может прятаться автоматчик или «пистолетчик».
   — Куда мог деваться этот паразит?
   Лавр бросался из одной крайности в другую. Сына мог похитить вонючий окимовский главарь, мог захватить Сизарь…
   — На стрелке объявится с пацанами, — неуверенно промолвил Санчо, стараясь не смотреть Лавру в лицо. Он был уверен, что произошло самое страшное. Сейчас за меньшее прегрешение врывают либо расстреливают, а Федечка покусился на целый завод. — Найдем паршивца.
   — Почему не позвонил?
   — Потерял трубку. Забыл в пивнушке…
   — На него не похоже…
   Тревожные вопросы и успокоительные ответы на фоне потряхивания на выбоинах и ухабах выглядели этакой детской игрой в скороговорку. Карл у Клары украл кораллы…
   Пока Лавр и Санчо добирались до цели, там уже стояли парни Шаха. Решительные и угрюмые, они прятали под рубашками и блузами пистолеты и автоматы. Шах в стильном летнем костюме с белоснежным платочком в нагрудном кармашке и с неизменной шляпой-указателем на голове, равнодушно оглядывал надгробья.
   Переваливаясь с боку на бок, по стариковски хрипя, подкатил старый ПАЗик.
   — Кладбище! Конечная остановка.
   Кондуктор-философ, презрительно подумал сын адвоката. Такого еще не наблюдалось. Впрочем, рассуждения на эту тему придется оставить на будущее. Если, конечно, оно, это будущее, состоится.
   Наконец, появилась команда конкурента.
   Две группы — Шаха и Сизаря стояли друг против друга, обменивались угрожающими взглядами, слышалась многоступенчатая матерщина. Но оружие еще молчало. Оно «заговорит» на заключительном этапе стрелки, если не будет достигнуто согласия. Или хотя бы видимость согласия.
   — Ну? — с показным равнодушием, смешанным с пренебрежительностью, спросил Шах.
   — Баранки гну! — в тон ему ответил Сизарь. — Ты зачем, Коля, мой погреб взорвал? Мы на частные владения не договаривались! Там же не только тротил и пластит хранились, там стояли огурчики малосоленые. Двадцать четыре банки! Вернётся из деревни Любка — замочит и тебя и меня!
   — А вагон мой, штаб-квартиру на колёсах кто в воздух поднял, Или это не частное владение с дорогой мебельной обстановкой! — немедленно парировал Шах, нащупывая под пиджаком рукоятку пистолета.
   — Рельсы — народное достояние, усек? У тебя на вагон свидетельства о собственности не было ни хрена! А вот у меня оно есть — на огородный участок. Заверенное и юридически правильное…
   — В гробу я видел твое свидетельство вместе с тобой и огородом!
   — Чего, чего?
   — Чего слышал, голубок!
   Все, соглашение не достигнуто, пора переходить к более решительным действиям. Оружие уже не прячется под одеждой, нацелено на противников, вот-вот грянут выстрелы, прольётся кровь…
   — Ша, детишки! — закричал Санчо, выбравшись из тесного салона. — Базар продолжим на дружеской волне!
   Неожиданное появление толстого миротворца, будто отрезвило участников стрелки. Оружия они не спрятали, но держали его в опущенных руках.
   — А это что за поц? — презрительно осведомился Сизарь. — Или — будущий покойник?
   Упоминание еврейского имени широко известного органа мужской системы воспроизведения себе подобных разозлило Санчо, довело его до точки кипения.
   — Я те щас дам поца! Я те уши-то надеру! Нехорошие слова теперь по закону употреблять западло… Спрячь волыну, кому сказано!
   Огорошенный Сизарь послушался. Его братва, в свою очередь, убрала стволы. Кое-где послышался нервный смешок, раздались смачные выражения в адрес миротворца.
   — Пользуясь случаем, что все собрались вместе, господа-товарищи — более спокойно продолжил Санчо, — позвольте представить бывшего вора в законе, бывшего депутата нижней палаты представительного органа власти, а ныне президента московского акционерного общества закрытого типа «Красный выстрел» господина по кличке Лавр. Прошу выслушать его и не аплодировать.
   Противостоящая братва встретила перечисление постов и рангов будущего оратора с должным пониманием и с нескрываемым уважением.
   Лавр остановился между двумя группировками, укоризненно покачал головой. Кто-то беззлобно, кто-то всё еще настороженно ожидал продолжения.
   — Ай-яй-яй… Стыдно, ребята, видеть всю эту одноклеточную возню в первой декаде двадцать первого века. Даже как-то неловко… Из за чего базар? Ша, тихо, ответов не требуется. Мой вопрос не более, чем риторическое обращение, ясно?
   Сизарь недоуменно заморгал — риторика выше его понимания, ее ни на зуб не взять, ни в постели с телкой опробовать. Более развитый Шах, показывая одобрение, сдвинул шляпу на затылок.
   — Никакой особой риторики не нужно для понимания простой вещи — доколе? Доколе, я спрашиваю, западные инвесторы будут относиться к нам, как к дикой необузданной шпане, как к степным варварам, которые двух слов ни по русски, ни по английски связать не могут! Чуть что -хватаются за стволы имени товарища Мосина образца одна тыща восемьсот какого-то года… Стыдно и позорно! Врубитесь сами!
   Санчо незаметно для окружающих выразительно толкнул «оратора» в спину. Что ты несешь, мол, давай ближе к Маме. Лавр отмахнулся. Не тот момент, главное сейчас не допустить кровопролития.
   — Я это к чему? К тому, что назрел момент, когда центр не может более безучастно наблюдать за тенденцией всеобщего раздрая на местах. Когда здоровые, молодые, но ни фига ничему не обученные силы — хотят они этого или не хотят — стравливаются друг с другом отдельными личностями в сугубо корыстных целях!
   — Скажи еще про «разделяй и властвуй», — подсказал Санчо.
   — Во-во! Именно! — одобрил Лавр. — Вас сознательно разделяют, чтобы властвовать и стричь шерсть, собирать хлопок, рвать глотки, вывозить бахчевые культуры. И все это — чужими руками… Я понятно изъясняюсь?
   Сизарь потупился, Шах сдвинул шляпу на лоб. Первый ничего не понял, второй понял, но возразить или поддержать не решился —слишком уж колючая тема.
   Настало время пристегнуть к разговору Маму.
   — Сейчас станет понятно. Вам Мамыкин за доли в консервке сколько отстёгивает?
   — Когда как, — признался Сизарь. — В общем — гроши.
   — А вы ему со своих операций?
   — По двадцать процентов, — буркнул Шах, закрыв полями шляпы глаза.
   — И только попробуй зажилить! — подхватил Сизарь.
   — Вот видите! Эти средства идут в какой-то общественный или паевой фонд, решают какие-то ваши социальные программы? Или вкладываются куда-то, чтобы обеспечить вам достойную старость? Если, конечно, вы доживёте до старости… А больничные? А фронтовые? А за ранение?
   Общее молчание. Никто не матерился, не возражал, но и не соглашался.
   — Вот и все, пацаны. Политика Мамы — деспотичная политика удельного князя, когда что хочу, то и ворочу. Она больше абсолютно не канает в ногу со временем. Политика, противоречащая экономическим интересам, это не политика, а фуфло. Надо делать передел. И делать это быстро, потому как Ольга Сергеевна…
   —Заткни фонтан, Лавруша, — снова толкнул Санчо друга. На этот раз — более болезненно. — Это — из другой оперы.
   — Действительно… Виноват… Так вот, — снова обратился он к ожидающей продолжения братве, — для решения этой задачи мы и собрались…
   Как принято говорить в таком случае, переговоры произошли в дружественной обстановке и завершились полным согласием сторон. Аплодисментов, объятий и радостных восклицаний не было, но кровопролития — тоже…
 
   Теперь — к самолёту! Мама, небось, ждет не дождется появления отца похищенного рыжего бизнесмена. Лавр, с таким же горячим желанием, мечтает придушить местного авторитета.
   Возле пирса покачивается на воде небольшой гидросамолет. Рядом с ним храпит мужчина средних лет, Ему снится что-то не совсем приятное — вздрагивает, стонет, чешется. Санчо переступает с ноги на ногу. Будить храпуна как-то не солидно, ожидать, когда он проснется — терять дорогое время.
   Наконец, решился.
   — Алло! Танго-один! Я — Танго-два! Приём!
   Спящий открыл один глаз, помедлил и открыл второй.
   — Амиго, не подскажешь, где пилот? — максимально доброжелательно спросил Лавр.
   — Подскажу. Я и есть пилот.
   Удача! Самая настоящая удача! Не придется бегать по домам, искать лётчика.
   — Тогда — поехали.
   Летун обследовал состояние правой ноздри, потом — левой.
   — Не могу.
   — Что значить не могу? — взорвался Санчо. — Тебе Бабкин звонил?
   Мужик невозмутимо почесал живот, потом такую же операцию проделал с затылком.
   —Звонил. Хоть Дедкин, хоть Мышкин, хоть Внучкин — все равно не могу. Конец связи, — заявил он, снова принимая горизонтальное положение.
   — Погоди спать… Почему не можешь?
   — По медицинским показаниям.
   Мог бы и не уточнять — густой «аромат» водочного, вернее сказать, самопального перегара исходил не только изо рта «больного» — от одежды, настила пирса, даже от крыла гидросамолета, под которым он устроился.
   — Гончаровский… это самое… «Облом». Все плывут на лодочках, мы тоже поплывём, — жизнерадостно предложил толстяк. — Экзотика, блин…
   — Никаких экзотик! Мы — на самолёте! Фактор неожиданности!… Боишься? Интуиция подсказывает — гидросамолёт не намного сложней финского унитаза. Главное — понять, откуда что поступает, куда жать и как рулить.
   Санчо опасливо заглянул в кабину. Какие-то штурвалы, рычажки, кнопки… Это не родной «жигуль», где все понятно и ясно — сложная механика, без инструктора не обойтись.
   — Эй, «Танго-один»! Показывай быстро, как рулить! А то убью! Мы опаздываем на свадьбу!
   Пилот перевернулся на другой бок.
   — Сто долларов. За инструктаж и риск.
   — Ты-то чем рискуешь? — удивился Санчо.
   — Вы разобьётесь. Меня посадят. Непохмелённым.
   — Не бзди, сявка, отмажут. Скажешь — угнали. Держи, — Санчо протянул купюру. — Инструктируй, что нужно делать с этой этажеркой из серии «Юсси».
   Оживший алкаш бодро поднялся и полез в кабину.
   — В «этажерке» — три основных позиции. Вот — газ, вот — тормоз в смысле, закрылки. Эту на себя — выше, от себя — ниже, напрво — направо, налево — налево. Все!
   — На сто долларов как-то не тянет, — не без ехидства усомнился Лавр.
   — Тянет или не тянет, вы скажете после того, как вернётесь. Возьмите ключ, я тороплюсь в забегаловку, не дай Бог закроют…
   Действительно, управление речным лайнером оказалось на удивление простым. Со второй попытки Санчо удалось поднять его в воздух, совершить над зданием администрации круг почета и «погнать» над рекой.
   — Гляди-ка, получается! — радостно закричал он. — Как на тачке без глушителя!
   Лавр задумчиво любуется речным простором, Если бы не исчезновение сына, лететь бы так и лететь до самой Москвы — к Оленьке.
   — Ёлки-палки! — вспомнил он. — Совсем забыл, что давал подписку о невыезде!
   — Ничего страшного, Лавруша, — резонно возразил толстяк. — Ты ведь не давал подписки о не вылете!.. Погляди вниз!
   По реке мчатся моторные лодки, заполненные вооружёнными парнями Шаха и Сизаря. Гидросамолет снизился. В лодках торжествующе замахали руками, что-то кричали.
   — Санчо, мы же — не в Израиль. Мимо пролетел, пилот хреновый! Только шухер поднял.
   — Не вопрос. Сейчас развернусь и возьму пониже.
   — Только, пожалуйста, на воду целься, не на траву. Слышишь? На травке земляника хорошо смотрится, а не наши кишки и мозги…
 
   На острове, действительно, был «шухер». Мамыкин отчаянно кричал в телефонную трубку.
   — Куда он делся в разгар рабочего дня? Куда ушел? В загул? Пьянь! Заменю к чертям собачьим! Всех заменю!
   Над головой с ревом пронёсся гидросамолет. Развернулся и стал снижаться.
   — Бабкин, что ли? — осторожно спросил Черницын. В припадке ярости Мама способен на непредсказуемые поступки — может и угостить свинцом в живот, и отправить в нокаут.
   — Не Бабкин! Его повесить мало! Летун! Быстрей, Паша! Поднимай своих ребят! Готовность номер один!
   Когда Санчо, довольно ловко, причалил к берегу, их встретили настороженные стволы гвардейцев. Не обращая на них внимание, друзья выбрались из кабины и по щиколотку в воде направились к трапу, ведущему к дому-кораблю. На палубе их встречали Мамыкин, Пашка и Бугай.
   — Не хватает духового оркестра и хлеб-соли, — усмехнулся Пашка.
   Он демонстративно выщелкнул из пистолета магазин и снова вогнал его на место. Бугай перевесил на плече автомат. Гвардейцы внизу тоже приготовились. Всё ясно, ожидают сигнала, после которого прозвучат выстрелы.
   Мама почему-то медлил. Неужели, Лавр не понимает, что сейчас произойдёт? На что он надеется? На помощь кого рассчитывает? Добровольно подставиться под пули — это не похоже на всегда осторожного авторитета. Лучше выждать, не торопиться…
   — Если понадобится, обойдемся горохом. Свинцовым, — наконец, вымолвил он. — Пока держите на прицеле.
   Лавр и Санчо остановились возле трапа.
   — Здравствуй, Григорий Матвеевич, — сдерживая раздражение, вежливо поздоровался Лавр.
   — Здравствуй, Федор Павлович, — в тон ему ответил Мамыкин. — Я навещал тебя без приглашения. Ты тем же отвечаешь, да?
   Обычная беседа двух хорошо знакомых друг другу людей. Без угроз и оскорблений.
   — Пока я валялся в следственном изоляторе — совесть замучила. Выгнал, думаю, человека. Он обиделся. Надо попросить прощения. Покаяться.
   — Как говорится, лучше поздно. Считай, прощен.
   Минутное молчание. Гвардейцы замкнули кольцо окружения, еще немного и прогремят выстрелы. Из-за деревьев вышли «костоломы».
   — Где мой сын?
   Мама ухмыльнулся. Он еще спрашивает? Посадят в каморку — вволю наговорится с отпрыском. Если, конечно, живым останется.
   — Здесь. Отдыхает. Тоже ведёт диалог с собственной совестью.
   Всё! Карты открыты, разговор перешел в последнюю фазу. Но ни Лавр, ни Санчо не достали оружия, оно сейчас бесполезно — на два выстрела ответят десятки.
   — Вот и хорошо, что здесь! — «обрадовался» Лавр. — Нам надо решить сугубо экономический вопрос, и без него это было бы трудновато.
   — Да и с ним тоже будет нелегко.
   Лавр не отреагировал на плохо скрытую угрозу, сделал вид, что многозначительная фраза собеседника прошла мимо ушей. С показным любопытством оглядел гвардейцев.
   — Ого! Целая армия!
   Мама пренебрежительно отмахнулся.
   — Это еще пока не армия. Армия будет. А это так… Церберы-отморозки.
   Санчо оглядел строй «отморозков», вооружённых автоматами. Тихо прошептал.
   — Лавруша, ты не знаешь, почем гроб на мои габариты?
   Лавр, не спуская с Мамыкина тяжелого взгляда, так же тихо ответил:
   — Не приценивался пока. А что случилось-то? Мандраж?
   — Вдруг у Клавы денег не хватит…
   — Если из простой сосны, без лака, а в простом красном ситце — хватит и на бегемота.
   Григорий Матвеевич терпеливо ожидает продолжения переговоров. Противники в панике, они советуются, как поступить — сдаться на милость победителя или начать схватку?
   — Еще раз — здрасьте, — миролюбиво вторично поздоровался Лавр. — Можно войти?
   — Даже нужно! Неопределённость мешает работе… Вот только пистолетики, пожалуйста, отдайте моему телохранителю. На временное хранение.
   Поднявшись на палубу, Лавр охотно отдал свой «макаров», Санчо помедлил, но все же последовал его примеру. Он привык к оружию, без него чувствовал себя голым, беззащитным. «Церберы», не опуская стволов, остановились возле трапа.
   — Прокормить стольких бугаёв? У меня один-единственный и тот в чистую разорился. Ума не приложу, как его дальше содержать…
   — У меня тоже был один, — Григорий Матвеевич помассажировал левую половину груди. Он не играл, не притворялся — в последнее время упоминание о сыне вызывало сердечную боль. — Его забрали и… убили на войне. Я-то ум после этого приложил, отыскал свою истину и теперь готов за нее драться.
   — Твою боль понять могу. Но в делах людских истина часто бывает обратно пропорциональна уверенности, с которой она утверждается. Чем больше нахрапа, тем меньше истины…
   Мамыкин недовольно поморщился. Соболезнование бывшего авторитета чем-то напоминало причитания жены. Кажется, теперь уже бывшей жены.
   — Не выпендривайся!
   Они сели за стол — монументальное произведение столярного искусства. По одну сторону — хозяин, по другую — Лавр и Санчо. Несколько минут молчали, разглядывая друг друга. Будто дуэлянты, оценивающие силы и способности противников. Бугай положил рядом с Мамой пистолеты и остался стоять за его спиной, положив руки на автомат.
   Лавр молча придвинул к Мамыкину лист бумаги.
   — Это чего? — непритворно удивился тот. — Я еще пока указы не подписываю.
   Ответ прозвучал пощёчиной, ибо окимовский владыка не привык к такому обращению.
   — Отказ группы акционеров от твоих услуг не требует ни подписи, ни резолюции.
   — Вот оно как! — побагровел Григорий Матвеевич. — Надо понимать, Шахов и Сизарь? Иуды! Вот она, моя резолюция!
   Он сложил бумагу, разорвал ее, еще раз сложил, снова разорвал. С показной брезгливостью бросил под стол. Успокаиваясь, несколько раз глубоко вздохнул. Разговаривать с такими людьми, как Лавриков нужно только на свежую голову, гнев и раздражение — плохие помощники.