Страница:
Так пировали и веселились на площади. Во дворце у хана развлекалась более утонченно. Здесь гостям подавали несколько искусно приготовленных блюд из дичи, а из баранины, дорогие вина, фрукты в меду и в сливках, бекмес и обильный достархан из всевозможных сладостей.
*Бекмес – прохладительный напиток из воды и арбузной патоки, со специями.
Затем обычно появлялись танцовщицы-рабыни, почти, а иногда и вовсе обнаженные,– смуглые и бронзовые, кофейно-черные и белые как алебастр, стройные и гибкие, как змеи. Под звуки зурен и бубнов они кружились и извивались в восточных танцах, дурманящих, как вино,– то томяще-длительных, то огненно-страстных,– пока хану это не надоедало. Тогда, одарив более искусных какими-либо драгоценными безделушками, он приказывал им уйти, и снова все принимались пить и есть, обсуждая достоинства и недостатки танцовщиц, поднимая глаза к небу и восторженно цокая языками.
Василий и Никита всегда получали приглашения на такие празднества. Быстро познакомившись со всем окружением хана, они стали водить приятельство со многими из ак-ордынских вельмож. В этой среде к Василию все относились благожелательно, отчасти потому, что Мубарек к нему так относился, а главное – потому, что причин для недоброжелательства никто не видел: Василий никому не был опасен и на дороге ни у кого не стоял, ибо явно не искал никаких должностей и милостей у хана. Он хорошо говорил по-татарски, со всеми был приветлив, с ним было весело, скакал он превосходно, на охоте был умел и отважен,– этого было более чем достаточно, чтобы заслужить уважение татар и привлечь к себе их симпатии.
Высшую знать Орды составляли темники, на должность которых обычно назначались члены ханского рода или же князья не чингисиды. Впрочем, среди них бывали люди и незнатного происхождения, выдвинувшиеся своими способностями и боевыми заслугами. Большинство темников находилось обычно при своих туменах, кочевавших в степи, но некоторые почти постоянно жили при ставке хана, в качестве его ближайших советников. За ними, по положению, следовали везир и тысячники. Кроме того, при ставке проживали без определенных занятий два или три дальних родственника хана и его младший, ныне единственный сын, Булак-оглан. Это был вялый и болезненный юноша, ни во что не вмешивающийся и явно не пользовавшийся расположением отца. Старший сын Мубарека, Саур-оглан, несколько Лет тому назад был убит необъезженным конем.
*Везир – в Орде нечто вроде дворцового министра.
**Оглан – царевич, сын Хана.
Один из темников, эмир Суфи-ходжа, красивый и стройный хорезмиец, выделявшийся из всех приближенных Мубарека подчеркнутой опрятностью я даже некоторым щегольством, питал к Василию особую симпатию, которая вскоре перешла в настоящую дружбу. Они часто проводили время вместе, а Василий с интересом слушал восторженные рассказы молодого эмира о его солнечной родине – Хорезме, так же как и Русь, покоренной монгольскими ордами. Но в то время как Русь под татарским ярмом продолжала жать своей собственной жизнью, накапливая силу для свержения ненавистного ига, Хорезм пошел по иному пути: покорившись завоевателям и смешавшись с ними, он постепенно растворял их в своей среде, мирным путем изживая и перемалывая монгольский элемент. И потому неудивительно, что эмир Суфи, принадлежавший к роду Чингиса, чувствовал себя подлинным хорезмийцем.
В ханской ставке он был человеком влиятельным, и дружба с ним еще более упрочила положение Василия. Однако, несмотря на общее расположение, вскоре у него при дворе Мубарека появился неожиданный враг.
Случилось это уже зимой. Суровые холода и вьюги часто заставляли теперь обреченных на полное безделие людей подолгу отсиживаться в своих юртах, и Василий начал ощущать острые приступы тоски по родине. Однажды, именно в такой момент, к Никите пришел Кинбай и сообщил, что воины его десятка нашли в нескольких верстах от лагеря медвежью берлогу. Василий с радостью ухватился за предстоящее развлечение, и было решено взять зверя в первый же погожий день.
Ждать пришлось недолго. Дня через два Василий, Никита, Лаврушка и Кинбай, вооружившись рогатинами, выехали после обеда из лагеря, миновали Чингиз-Туру и по дороге, идущей берегом реки, направились к лесу, где была обнаружена берлога.
Не проехали они и двух верст, как навстречу им из-за поворота показался отряд из полусотни всадников. Шагов за десять впереди всех, в крытой малиновым сукном шубе и в остроконечной рысьей шапке, ехал дородный мужчина лет сорока, в котором сразу можно было узнать монгола. Его одутловатое, надменное лицо Василию было совершенно незнакомо, но ехавший впереди Кинбай, видимо, прекрасно его знал ибо тотчас соскочил с коня и склонился в низком поклоне. Василий и остальные вежливо поклонились встречному всад-ннку и придержали своих коней, давая ему дорогу. Но это его не удовлетворило. Не отвечая на их приветствие, он остановил коня прямо перед ними и крикнул:
– А вы чего ждете? Чтобы вас с седел плетьми согнали?
– Тебя я не знаю, батырь,– ответил Василий, которому вся кровь ударила в голову, – но знаю, что не родился еще тот человек, который бы меня плетью ударил и жив остался!
– А вот сейчас узнаешь такого! – крикнул монгол, поднимая плеть.
– Полегче, батырь,– спокойно сказал Никита, опуская острие своей рогатины на уровень его живота. – Да и людям своим скажи, чтобы стояли на месте, коли не хочешь, чтобы я тебе брюхо проткнул.
Побледневший татарин опустил плеть и гневным движением руки остановил передних всадников, двинувшихся было к нему. Видя, что они остановились, Никита тоже убрал свое оружие.
– Кто вы такие? – задыхаясь от злости, спросил монгол.
– Вот с этого ты бы и начал,– усмехнувшись, сказал Василий.– Я русский князь и гость хана Мубарека. А ты, видать, такая важная птица, что тебе до воли великого хана и нужды нет?
– Скоро ты узнаешь, какая я птица! Да и я узнаю, правду ли ты говоришь. Айда, поворачивай за мной в ханскую ставку!
– Что же, поедем,– промолвил Никита.– Только ты, батырь, будь ласков, поезжай вперед, а мы трое будем следом держаться, промеж тебя и твоих людей. Эдак и мы не сбежим, да а ты будешь спокоен и не станешь зря назад оборачиваться, чтобы ненароком не порвать шубу о мою рогатину.
Метнув на Никиту злобный взгляд, монгол тронул своего коня, и отряд шагом двинулся по направлению к лагерю. Татарские всадники,– которым присоединившийся к ним Кинбай успел сообщить, что это и есть знаменитый Никита-батырь, всем уже известный по слухам,– спокойно ехали в десяти шагах сзади, переговариваясь вполголоса и тихонько посмеиваясь. Незавидное положение их начальника всем было ясно, но он не отдавал никаких приказаний, его никто не трогал,– значит, им беспокоиться было не о чем.
Едва приехав в становище, монгол спрыгнул с коня и бросился в шатер Мубарека. Через четверть часа вышел битакчи и позвал к хану Василия, ожидавшего снаружи. Мубарек-ходжа встретил его хмурым взглядом.
– Хисар-мурза говорит,– сказал он, движением головы указывая на стоявшего в стороне монгола,– что ты и твои люди, встретившись с ним на дороге, грубо оскорбили его ханское достоинство, грозили убить, а потом, под угрозой оружия, привели сюда. Верно ли это?
– Не верно, великий хан! Мы мирно ехали на охоту, когда он на нас наскочил и хотел согнать с коней плетьми, не спросивши даже, кто мы такие. Да и мы до сей норы не знали, кто он. А как мы его сюда привели под угрозой оружия, когда со мною было два человека, а с ним пятьдесят, суди сам.– И Василии в точности рассказал все, что произошло на дороге.
– Ты что же, думал меня обмануть, Хисар? – гневно спросил Мубарек, когда Василий кончил.– Выходит, что это ты, как разбойник, напал на моего гостя и осмелился ему угрожать! И ты сам виноват, что впереди целого отряда твоих воинов эти трое русских вели тебя в лагерь как барана, чуть не подкалывая сзади рогатиной!
– Я их привел, а не они меня! – прохрипел Хисар.
– Вот как! А только что ты говорил иное. Запомни крепко: князь Василий мой гость и мой друг. И коли будет нужно, я кого угодно сумею заставить относиться к нему с почтением. – С этими словами Мубарек поднялся с дивана, давая понять, что разговор окончен.
Выйдя от хана, Василий направился прямо к эмиру Суфи, Рассказав ему все, что произошло, он спросил, что собою представляет этот Хисар-мурза?
– Дрянной человек,– ответил эмир.– Это не здешний чингисид,– он из династии Чагатая и к нам приблудился недавно, после того как устроил в Мавераннахре неудачный заговор против своего дяди, хана Касана. Боясь, что Узбек его выдаст, он бежал не в Золотую Орду, а к хулагидам, но вскоре и там что-то натворил и тогда явился к нам. Наш хан его принял потому, что собирается воевать с Золотой Ордой и этот Хисар ему может пригодиться, если Мавераннахр станет на сторону Узбека. Но Мубарек его не любит и ему не доверяет. Он не дал Хисару ни улуса, ни тумена, а держит егопри себе и иной раз посылает по всяким, не очень важным делам. Вот и сейчас, по поручению хана, он объезжал степные тумены, проверяя поголовье лошадей. Это злой человек, подлый человек! И угораздило же тебя с ним связаться! – закончил Суфи-ходжа.
*Титул «мурза», стоящий перед именем, означал принадлежность к дворянству, а стоящий после имени – принадлежность к ханскому или княжескому роду.
**Чагатай – второй сын Чингисхана. Его потомки владела улусом в который входили Манераинахр, большая часть Афганистана, часть Индии и Восточный Туркестан.
– Да что же мне оставалось делать, коли он на меня наскочил?
– Я понимаю, князь. Но он тебе этого никогда не забудет.
– Что он сделает, ежели хан на моей стороне?
– Ядовитая змея ждет случая и жалит исподтишка. А Хисар – это змея в человечьей коже. И ты его опасайся, князь!
Василия не очень обеспокоили слова эмира. Но случаю было угодно в этот же день укрепить ненависть Хисара-мурзы новым, досадным для него обстоятельством.
Выйдя от хана в состоянии крайнего раздражения, он приказал своим людям ставить себе шатер. Его происхождение давало ему право расположиться в непосредственной близости от ханского двора, но возле него свободных мест не оказалось. Справа стоял шатер царевича, сзади, полукругом, юрты жен и приближенных Мубарека, а слева, как раз там, Где, по мнению Хисара-мурзы, надлежало стоять его шатру, место тоже было занято.
В гневе Хисар направился было к этому новому шатру, чтобы выяснить, кто осмелился посягнуть на его права, но, увидев выходящего оттуда Никиту, внезапно понял все. Взбешенный, он бросился к везиру, но последний сказал, что шатер русскому великому князю поставлен здесь по личному повелению хана Мубарека.
– Значит, в то время как эти русские собаки, да поразит их Аллах стрелами своего гнева, будут жить рядом с ханом,– я, потомок великого Чингиса, должен ставить свой шатер на задворках? – запальчиво спросил Хисар-мурза.
Он так долго возмущался и выходил из себя, что везир в конце концов отправился к Мубареку. Но ответ последнего был мало утешительным: Хисару-мурзе поставить свой шатер там, где найдется свободное место. И волей-неволей незадачливому отпрыску Чингисхана пришлось поместиться в ряду тысячников.
Глава 45
*Бекмес – прохладительный напиток из воды и арбузной патоки, со специями.
Затем обычно появлялись танцовщицы-рабыни, почти, а иногда и вовсе обнаженные,– смуглые и бронзовые, кофейно-черные и белые как алебастр, стройные и гибкие, как змеи. Под звуки зурен и бубнов они кружились и извивались в восточных танцах, дурманящих, как вино,– то томяще-длительных, то огненно-страстных,– пока хану это не надоедало. Тогда, одарив более искусных какими-либо драгоценными безделушками, он приказывал им уйти, и снова все принимались пить и есть, обсуждая достоинства и недостатки танцовщиц, поднимая глаза к небу и восторженно цокая языками.
Василий и Никита всегда получали приглашения на такие празднества. Быстро познакомившись со всем окружением хана, они стали водить приятельство со многими из ак-ордынских вельмож. В этой среде к Василию все относились благожелательно, отчасти потому, что Мубарек к нему так относился, а главное – потому, что причин для недоброжелательства никто не видел: Василий никому не был опасен и на дороге ни у кого не стоял, ибо явно не искал никаких должностей и милостей у хана. Он хорошо говорил по-татарски, со всеми был приветлив, с ним было весело, скакал он превосходно, на охоте был умел и отважен,– этого было более чем достаточно, чтобы заслужить уважение татар и привлечь к себе их симпатии.
Высшую знать Орды составляли темники, на должность которых обычно назначались члены ханского рода или же князья не чингисиды. Впрочем, среди них бывали люди и незнатного происхождения, выдвинувшиеся своими способностями и боевыми заслугами. Большинство темников находилось обычно при своих туменах, кочевавших в степи, но некоторые почти постоянно жили при ставке хана, в качестве его ближайших советников. За ними, по положению, следовали везир и тысячники. Кроме того, при ставке проживали без определенных занятий два или три дальних родственника хана и его младший, ныне единственный сын, Булак-оглан. Это был вялый и болезненный юноша, ни во что не вмешивающийся и явно не пользовавшийся расположением отца. Старший сын Мубарека, Саур-оглан, несколько Лет тому назад был убит необъезженным конем.
*Везир – в Орде нечто вроде дворцового министра.
**Оглан – царевич, сын Хана.
Один из темников, эмир Суфи-ходжа, красивый и стройный хорезмиец, выделявшийся из всех приближенных Мубарека подчеркнутой опрятностью я даже некоторым щегольством, питал к Василию особую симпатию, которая вскоре перешла в настоящую дружбу. Они часто проводили время вместе, а Василий с интересом слушал восторженные рассказы молодого эмира о его солнечной родине – Хорезме, так же как и Русь, покоренной монгольскими ордами. Но в то время как Русь под татарским ярмом продолжала жать своей собственной жизнью, накапливая силу для свержения ненавистного ига, Хорезм пошел по иному пути: покорившись завоевателям и смешавшись с ними, он постепенно растворял их в своей среде, мирным путем изживая и перемалывая монгольский элемент. И потому неудивительно, что эмир Суфи, принадлежавший к роду Чингиса, чувствовал себя подлинным хорезмийцем.
В ханской ставке он был человеком влиятельным, и дружба с ним еще более упрочила положение Василия. Однако, несмотря на общее расположение, вскоре у него при дворе Мубарека появился неожиданный враг.
Случилось это уже зимой. Суровые холода и вьюги часто заставляли теперь обреченных на полное безделие людей подолгу отсиживаться в своих юртах, и Василий начал ощущать острые приступы тоски по родине. Однажды, именно в такой момент, к Никите пришел Кинбай и сообщил, что воины его десятка нашли в нескольких верстах от лагеря медвежью берлогу. Василий с радостью ухватился за предстоящее развлечение, и было решено взять зверя в первый же погожий день.
Ждать пришлось недолго. Дня через два Василий, Никита, Лаврушка и Кинбай, вооружившись рогатинами, выехали после обеда из лагеря, миновали Чингиз-Туру и по дороге, идущей берегом реки, направились к лесу, где была обнаружена берлога.
Не проехали они и двух верст, как навстречу им из-за поворота показался отряд из полусотни всадников. Шагов за десять впереди всех, в крытой малиновым сукном шубе и в остроконечной рысьей шапке, ехал дородный мужчина лет сорока, в котором сразу можно было узнать монгола. Его одутловатое, надменное лицо Василию было совершенно незнакомо, но ехавший впереди Кинбай, видимо, прекрасно его знал ибо тотчас соскочил с коня и склонился в низком поклоне. Василий и остальные вежливо поклонились встречному всад-ннку и придержали своих коней, давая ему дорогу. Но это его не удовлетворило. Не отвечая на их приветствие, он остановил коня прямо перед ними и крикнул:
– А вы чего ждете? Чтобы вас с седел плетьми согнали?
– Тебя я не знаю, батырь,– ответил Василий, которому вся кровь ударила в голову, – но знаю, что не родился еще тот человек, который бы меня плетью ударил и жив остался!
– А вот сейчас узнаешь такого! – крикнул монгол, поднимая плеть.
– Полегче, батырь,– спокойно сказал Никита, опуская острие своей рогатины на уровень его живота. – Да и людям своим скажи, чтобы стояли на месте, коли не хочешь, чтобы я тебе брюхо проткнул.
Побледневший татарин опустил плеть и гневным движением руки остановил передних всадников, двинувшихся было к нему. Видя, что они остановились, Никита тоже убрал свое оружие.
– Кто вы такие? – задыхаясь от злости, спросил монгол.
– Вот с этого ты бы и начал,– усмехнувшись, сказал Василий.– Я русский князь и гость хана Мубарека. А ты, видать, такая важная птица, что тебе до воли великого хана и нужды нет?
– Скоро ты узнаешь, какая я птица! Да и я узнаю, правду ли ты говоришь. Айда, поворачивай за мной в ханскую ставку!
– Что же, поедем,– промолвил Никита.– Только ты, батырь, будь ласков, поезжай вперед, а мы трое будем следом держаться, промеж тебя и твоих людей. Эдак и мы не сбежим, да а ты будешь спокоен и не станешь зря назад оборачиваться, чтобы ненароком не порвать шубу о мою рогатину.
Метнув на Никиту злобный взгляд, монгол тронул своего коня, и отряд шагом двинулся по направлению к лагерю. Татарские всадники,– которым присоединившийся к ним Кинбай успел сообщить, что это и есть знаменитый Никита-батырь, всем уже известный по слухам,– спокойно ехали в десяти шагах сзади, переговариваясь вполголоса и тихонько посмеиваясь. Незавидное положение их начальника всем было ясно, но он не отдавал никаких приказаний, его никто не трогал,– значит, им беспокоиться было не о чем.
Едва приехав в становище, монгол спрыгнул с коня и бросился в шатер Мубарека. Через четверть часа вышел битакчи и позвал к хану Василия, ожидавшего снаружи. Мубарек-ходжа встретил его хмурым взглядом.
– Хисар-мурза говорит,– сказал он, движением головы указывая на стоявшего в стороне монгола,– что ты и твои люди, встретившись с ним на дороге, грубо оскорбили его ханское достоинство, грозили убить, а потом, под угрозой оружия, привели сюда. Верно ли это?
– Не верно, великий хан! Мы мирно ехали на охоту, когда он на нас наскочил и хотел согнать с коней плетьми, не спросивши даже, кто мы такие. Да и мы до сей норы не знали, кто он. А как мы его сюда привели под угрозой оружия, когда со мною было два человека, а с ним пятьдесят, суди сам.– И Василии в точности рассказал все, что произошло на дороге.
– Ты что же, думал меня обмануть, Хисар? – гневно спросил Мубарек, когда Василий кончил.– Выходит, что это ты, как разбойник, напал на моего гостя и осмелился ему угрожать! И ты сам виноват, что впереди целого отряда твоих воинов эти трое русских вели тебя в лагерь как барана, чуть не подкалывая сзади рогатиной!
– Я их привел, а не они меня! – прохрипел Хисар.
– Вот как! А только что ты говорил иное. Запомни крепко: князь Василий мой гость и мой друг. И коли будет нужно, я кого угодно сумею заставить относиться к нему с почтением. – С этими словами Мубарек поднялся с дивана, давая понять, что разговор окончен.
Выйдя от хана, Василий направился прямо к эмиру Суфи, Рассказав ему все, что произошло, он спросил, что собою представляет этот Хисар-мурза?
– Дрянной человек,– ответил эмир.– Это не здешний чингисид,– он из династии Чагатая и к нам приблудился недавно, после того как устроил в Мавераннахре неудачный заговор против своего дяди, хана Касана. Боясь, что Узбек его выдаст, он бежал не в Золотую Орду, а к хулагидам, но вскоре и там что-то натворил и тогда явился к нам. Наш хан его принял потому, что собирается воевать с Золотой Ордой и этот Хисар ему может пригодиться, если Мавераннахр станет на сторону Узбека. Но Мубарек его не любит и ему не доверяет. Он не дал Хисару ни улуса, ни тумена, а держит егопри себе и иной раз посылает по всяким, не очень важным делам. Вот и сейчас, по поручению хана, он объезжал степные тумены, проверяя поголовье лошадей. Это злой человек, подлый человек! И угораздило же тебя с ним связаться! – закончил Суфи-ходжа.
*Титул «мурза», стоящий перед именем, означал принадлежность к дворянству, а стоящий после имени – принадлежность к ханскому или княжескому роду.
**Чагатай – второй сын Чингисхана. Его потомки владела улусом в который входили Манераинахр, большая часть Афганистана, часть Индии и Восточный Туркестан.
– Да что же мне оставалось делать, коли он на меня наскочил?
– Я понимаю, князь. Но он тебе этого никогда не забудет.
– Что он сделает, ежели хан на моей стороне?
– Ядовитая змея ждет случая и жалит исподтишка. А Хисар – это змея в человечьей коже. И ты его опасайся, князь!
Василия не очень обеспокоили слова эмира. Но случаю было угодно в этот же день укрепить ненависть Хисара-мурзы новым, досадным для него обстоятельством.
Выйдя от хана в состоянии крайнего раздражения, он приказал своим людям ставить себе шатер. Его происхождение давало ему право расположиться в непосредственной близости от ханского двора, но возле него свободных мест не оказалось. Справа стоял шатер царевича, сзади, полукругом, юрты жен и приближенных Мубарека, а слева, как раз там, Где, по мнению Хисара-мурзы, надлежало стоять его шатру, место тоже было занято.
В гневе Хисар направился было к этому новому шатру, чтобы выяснить, кто осмелился посягнуть на его права, но, увидев выходящего оттуда Никиту, внезапно понял все. Взбешенный, он бросился к везиру, но последний сказал, что шатер русскому великому князю поставлен здесь по личному повелению хана Мубарека.
– Значит, в то время как эти русские собаки, да поразит их Аллах стрелами своего гнева, будут жить рядом с ханом,– я, потомок великого Чингиса, должен ставить свой шатер на задворках? – запальчиво спросил Хисар-мурза.
Он так долго возмущался и выходил из себя, что везир в конце концов отправился к Мубареку. Но ответ последнего был мало утешительным: Хисару-мурзе поставить свой шатер там, где найдется свободное место. И волей-неволей незадачливому отпрыску Чингисхана пришлось поместиться в ряду тысячников.
Глава 45
Зимою татары живут в теплых местах, где есть трава для скота, а летом кочуют по равнинам, в местах прохладных, где есть вода, рощи и пастбища. Повозки у них покрыты черным войлоком, да так хорошо, что никакой дождь не промочит. В них впрягают волов и верблюдов и перевозят жен и детей. Жены у них славные, мужьям верны и хорошо хозяйничают. Они продают и покупают все, что нужно мужу, и делают все по хозяйству. Мужья ни о чем не заботятся, только воюют и охотятся на зверей в птиц. С чужою женой ни за что не лягут и считают это делом нехороший и подлым.
Марко Поло, венецианский путешественник
XIII
в.
Нестерпимо медленно тянулась долгая сибирская зима. Василий изнывал от тоски, сидя в своем засыпанном снегом шатре и прислушиваясь к завываниям вьюги. Единственный его развлечением оставались бесконечные разговоры с Никитой и с Лаврушкой, которые так же томились в этой чужой и непривычной обстановке. Эти разговоры, понятно, были насыщены воспоминаниями о прошлом, от которых потом, когда мысли снова возвращались к суровой действительности, становились еще тяжелее на сердце.
Временами тяга на родину охватывала Василия с такой силой, что все причины, побудившие его к отъезду, начинали казаться ему не столь уж важными. «В самом деле,– думал он,– разве нельзя было просто поехать к хану Узбеку и растолковать ему, как и почему все это приключилось? Или, подняв народ, биться с козельскими ворами и их пособниками?» Почему он, наконец, не согласился остаться на княжении в Брянске? Небось все бы как-нибудь обошлось, и не сидел бы он теперь за тридевять земель, в этом проклятом татарском шатре! И, настроившись на такой лад, Василий клялся в душе, что едва лишь сойдут снега и проезжими станут дороги, он тотчас же пустится в обратный путь, а там будь что будет!
Но кончилась наконец угнетавшая душу зима, растаяли снега, реки и озера сбросили ледяные оковы, все вокруг зазеленело, и вместе с весенним теплом возвратилось к Василию благоразумие. Оживилась после зимнего прозябания и орда Мубарека. Снова началась почти ежедневные воинские упражнения, скачки, охоты и пирушки. Истомленный долгой бездеятельностью, Василий целиком отдался всем этим развлечениям, и тоска его постепенно утратила свою остроту.
Едва лишь закончилось весеннее половодье и подсохли дороги, отправился на родину Лаврушка. Хотя он и упирался, твердя, что не может покинуть на чужбине своего князя и благодетеля, было заметно, что ему не терпится попасть домой. Он тоже часто думал о своей Насте, которую оставил беременной, и беспокоился о ее судьбе, хотя вслух этого и не высказывал, чтобы князь не упрекал себя за то, что оторвал его от семьи.
Василий вручил ему длинное письмо, для передачи Елене, а дал все необходимые наставления. Обо всем, что с ними произошло, он велел без утайки рассказать, с глазу на глаз, воеводе Алтухову и боярскому сыну Шабанову. Всем же прочим надлежало говорить, что они зимовали в Вятской земле, а куда теперь князь поедет, ему, мол. Лаврушке, не ведомо.
– Ну, а Муром ты объедешь стороной,– после некоторого раздумья добавил Василий,– чтобы тебя из муромцев ни одна живая душа не увидела.
Этою зимою он много и подолгу думал об Ольге, сначала со смесью тоски и досады, а потом с неприязнью, даже почти с ненавистью. Постепенно ему стало казаться, что в его несчастной судьбе она столь же повинна, как и его коварные родичи; что послушайся она голоса сердца – вся его дальнейшая жизнь сложилась бы по-иному…
Лаврушку снабдили в дорогу всем необходимым и дали ему двух хороших коней, чтобы он мог двигаться быстрее, пересаживаясь в пути с одного на другого. Двое татар, которым князь Василий обещал хорошо заплатить, согласились проводить его через Югорскую землю и вывести за Каменный Пояс.
В начале мая ставка хана Мубарека снялась со своего зимнего стойбища и медленно, по-нескольку дней задерживаясь на промежуточных остановках, передвинулась верст на четыреста к югу, в зеленые, покрытые сочной травой степи между Тоболом и Ишимом. Здесь уже находились два тумена белоордынскон конницы. Остальные кочевали значительно южнее, с тем чтобы потом, когда солнце выжжет южные степи, постепенно передвигаться к северу. В Орде все это было отлично налажено: каждому тумену были отведены строго определенные места для кочевья а темник точно знал, когда ему надлежит переходить с одного на другое. Таким образом, скот всегда был обеспечен хорошим пастбищем, исключалась возможность каких-либо пререканий между темниками, а в ставке хана всегда было известно, где в данноевремя находится тот или иной тумен.
Для летнего стойбища выбрали место на берегу одного из бесчисленных озер, рассыпанных по этому привольному краю, и расположились примерно в прежнем порядке. Только лишь Хисар-мурза, пользуясь тем, что князь Василий не торопился занять свое место, поспешил поставить свой шатер как можно ближе к ханскому. Увидав это, Василий усмехнулся, но спорить не стал и устроился чуть в стороне от всех, возле самого озера, под сенью нескольких больших деревьев.
До сего времени Хисар-мурза ничем не проявил своей враждебности к Василию. Вначале последний не раз ловил на себе его злобные взгляды, но потом монгол, казалось, просто перестал его замечать, и Василий платил ему тем же. Возможно, что это состояние холодного мира перешло бы постепенно в отношения внешне нормальные, если бы никем не предвиденный случай не разжег приутихшую ненависть Хисара с новой и гораздо большей силой. Но об этом дальше.
Жизнь на новом месте потекла по прежнему укладу, изменилась лишь внешняя обстановка да больше времени стали уделять воинским упражнениям, скачкам и выездке молодых лошадей.
Изредка мимо проходили караваны, принося с собою всевозможные слухи и отголоски больших и малых событии, случившихся в дальних землях. Василий жадно прислушивался к этим известиям, но ничего интересного для себя не узнавал. По-видимому, на Руси все было спокойно и никаких серьезных сдвигов ни там, ни в Золотой Орде не произошло.
Для хана Мубарека обстановка складывалась удачней. Гонцы, прибывшие с южных окраин его земли, привезли хорошие вести: в Сыгнаке положение Тинибска было непрочно, улусные ханы и князья роптали и оказывали ему открытое неповиновение. В Золотой Орде, несмотря на внешние спокойствие, тоже было неблагополучно: хан Узбек болел,– в ожидании его близкого конца многочисленные сыновья и родичи подкапывались один под другого, вербовали себе приверженцев среди влиятельной знати и, вовлекая в свои распри темников, тем самым подрывали единство и мощь Орды.
В Мавераннахре было еще хуже: там шла напряженная борьба местных эмиров против чагатайского хана, который бессилен привести их к повиновению. Сейид Худавенд-Заде правил в Термезе как независимый государь,– купцы показывали Мубареку монету его чеканки. Эмир Казаган, объединив многие племена кочевых тюрков, создал из них сильное войско и открыто призывал других эмиров помочь ему раз и навсегда сбросить власть чингисидов. Все это ясно указывало, что в случае столкновения между Золотой и Белой Ордой Мавераннахр Узбека оддержать не сможет.
Взвесив все полученные известия, Мубарек-ходжа пришел к заключению, что настал удобный момент для попытки возвратить свои южные владения и выгнать из Сыгнака золотоордынского ставленника. Успех этой попытки теперь зависел главным образом от того, сумеет ли он сговориться со родичами и удельными ханами, которые прежде были недовольны и не поддержали его при первом столкновении Узбеком. Сейчас, судя по слухам, настроения их изменились, ибо от Золотой Орды они терпят гораздо большие утеснения и обиды.
Мубарек по опыту знал, что сноситься с каждым из них отдельности и долго, и бессмысленно: все они будут давать уклончивые ответы, хитрить и выжидать – что скажут другие. Надо было созвать курултай, то есть собрать их вместе, выслушать их мнения, а главное – определить слабые места и чаянья каждого, чтобы знать наверняка, чью поддержку в чем можно купить.
Придя к такому решению, Мубарек-ходжа принялся действовать: в улусы полетели гонцы, призывая всех его родичей, имевших какой-либо вес, «во имя великого Аллаха и для общего блага», этим же летом съехаться на курултай, в его ставку.
Собрать курултай было нелегким и нескорым делом. Большинству приглашенных надо было ехать издалека, причем Мубарек знал, что, прежде чем выехать, почти все будут еще сноситься со своими ближайшими родственниками и соседями. Затем, не спеша, начнут сниматься со своих стойбищ и вместе с семьями, рабами и частью воинов двигаться кочевым порядком через степь. Учитывая все это, хан считал, что едва ли все соберутся ранее середины августа. Он был приятно удивлен, когда уже в начале июля приехал его внучатый племянник Урус-хан. Его улус находился в верховьях реки Эмбы, ехать ему надо было около тысячи верст, но Урус, прихватив с собою лишь два десятка нукеров, двигался налегке и первым прибыл на место сбора. Это был единственный из всех удельных ханов, в чьей поддержке Мубарек не сомневался: Урус ненавидел Узбека и был горячим сторонником войны с Золотой Ордой. Все знали, что со своим отцом, ханом Чимтаем, он имел по этому вопросу вечные разногласия, однажды едва не перешедшие в усобицу.
*Сейид – титул, который носили потомки Магомета.
**Урус– хан -впоследствии великий хан Белой Орды, успешно воевавший с Золотой Ордой и даже захвативший в 1376 г. Сарай.
Ласково встретив гостя и похвалив его за быстрый приезд, Мубарек-ходжа осторожно спросил:
– А почтенный отец твой, да будет к нему милостив Аллах, когда думает быть здесь?
– Не знаю. Я ни с кем не совещался и ни у кого не спрашивал советов,– гордо ответил двадцатипятилетний хан,– Выслушав твоего гонца, сел на коня, и вот я здесь. Когда настанет час выступить против Узбека,– да покарает его нашими руками справедливый Аллах,– на месте сбора я, с моим туменом, тоже буду раньше других.
Этот ответ искренне порадовал Мубарека. «Урус настоящий воин,– подумал он,– не то что его отец, чабаний хан!»
Через несколько дней прибыли почти одновременно младший брат Мубарека, тургайский хан Кидырь, со своим сыном Темир-ходжой, и имевший улус в верховьях Ишима племянник его Шейх-Орда, с юношами-сыновьями Хаджи-Черкесом н Амуратом. Они пришли с большими таборами и разбили свои становища, каждый отдельно, в нескольких верстах от стойбища Мубарека.
В первый же день Мубарек-ходжа, устроивший в честь новых гостей богатое пиршество, постарался выведать их настроения. Но оба хана держались осторожно. Чувствовалось, что они уже совещались между собой и, прежде чем высказаться определенно, решили послушать, что скажут другие.
Дольше всех пришлось ожидать старшего племянница Мубарека, хана Чимтая. Он владел Мангышлакским полуостровом и смежными прикаспийскими землями,– ему до места сбора надо было покрыть около полутора тысяч верст. Прежде он был известен как сторонник подчинения Золотой Орде и потому Мубарек боялся, что он вообще не приедет на курултай, явно направленный против хана Узбека.
*Ч и м т а й – старший сын хана Эрзена, вступивший на белордынский престол после Мубарека, в 1345 г.
**Хан Кидирь в 1360 г. захватил золотоордынскнй престол, но черезгод был свергнут и убит своим сыном, Темир-коджон. Шейх-Орда был убит в 1359 г. при попытке захватить золотоордынский престол. Его сыновья Хаджи-Черкес я Амурат – оба царствовали позже в Золотой Орде.
Для Мубарека это было бы серьезным ударом, ибо из всех удельных ханов Белой Орды Чимтай был старшим и наиболее влиятельным. Наконец, в последних числах июля, из тумена, кочевавшего на два перехода южнее ставки великого хана, прискакал гонец с известием, что туда прибыл мангышлакский хан, со всем табором. А еще через несколько дней появился и сам Чимтай, в сопровождении своего второго сына, Туй-ходжи-оглана. Чтобы понапрасну не задерживаться в пути, людей и кибиток они взяли с собой немного, и это позволило им расположиться у того же озера, где стоял Мубарек, почти рядом с его становищем.
Хан Чимтай, невысокий круглый человек, с добродушным бабьим лицом, был не намного моложе Мубарека. Они не любили друг друга, но встретились внешне сердечно и, обнявшись, долго терлись щеками и похлопывали один другого по спине и плечам.
Чимтай, добросовестно осведомившись о здоровье своего досточтимого дяди и всех членов его семьи, об успехах его непобедимых воинов, о состоянии его коней и о качестве здешних пастбищ,– в свою очередь ответил на те же вопросы Мубарека и только после этого сообщил, что его двоюродный Брат Кутлук-ходжа, становище которого он посетил по дороге, призывает щедрые милости Аллаха на голову своего достославного дяди, великого и мудрого хана, но на курултай приехать не может, ибо только что похоронил любимую жену и еще не пришел в себя от горя.
Выслушав это известие, Мубарек-ходжа улыбнулся, и Чамтай понимающе закивал головой: улус Кутлука лежал между рекою Эмбой и Хорезмийским морем, то есть ближе всех к Золотой Орде, и, в случае чего, на него первого обрушилась бы месть Узбека. Это принуждало его к сугубой осторожности, но отнюдь не значило, что он останется в стороне если все остальные договорятся о совместных действиях. Теперь из всех приглашенных оставалось ждать только хана Орда-Мелика, довольно отдаленного родича Мубарека-ходжи, который имел свои кочевья у берегов Иртыша. Улус его находился далеко в стороне от всех беспокойных границ и очагов борьбы между ханами. Там его никто не трогал, хороших пастбищ у него было хоть отбавляй, поэтому ему совсем не хотелось ввязываться в дела, которые еще, кто знает, как могут обернуться? Посланнику Мубарека он дал уклончивый, неопределенный ответ, и потому, прождав его еще с неделю после прибытия хана Чимтая, было решено открыть курултай без него.
*Туй– ходжа-оглан, отец хана Тохтамыша, в начале царствованья своего брата, Урус-хана, был казнен за приверженность к Золотой Орде.
Нестерпимо медленно тянулась долгая сибирская зима. Василий изнывал от тоски, сидя в своем засыпанном снегом шатре и прислушиваясь к завываниям вьюги. Единственный его развлечением оставались бесконечные разговоры с Никитой и с Лаврушкой, которые так же томились в этой чужой и непривычной обстановке. Эти разговоры, понятно, были насыщены воспоминаниями о прошлом, от которых потом, когда мысли снова возвращались к суровой действительности, становились еще тяжелее на сердце.
Временами тяга на родину охватывала Василия с такой силой, что все причины, побудившие его к отъезду, начинали казаться ему не столь уж важными. «В самом деле,– думал он,– разве нельзя было просто поехать к хану Узбеку и растолковать ему, как и почему все это приключилось? Или, подняв народ, биться с козельскими ворами и их пособниками?» Почему он, наконец, не согласился остаться на княжении в Брянске? Небось все бы как-нибудь обошлось, и не сидел бы он теперь за тридевять земель, в этом проклятом татарском шатре! И, настроившись на такой лад, Василий клялся в душе, что едва лишь сойдут снега и проезжими станут дороги, он тотчас же пустится в обратный путь, а там будь что будет!
Но кончилась наконец угнетавшая душу зима, растаяли снега, реки и озера сбросили ледяные оковы, все вокруг зазеленело, и вместе с весенним теплом возвратилось к Василию благоразумие. Оживилась после зимнего прозябания и орда Мубарека. Снова началась почти ежедневные воинские упражнения, скачки, охоты и пирушки. Истомленный долгой бездеятельностью, Василий целиком отдался всем этим развлечениям, и тоска его постепенно утратила свою остроту.
Едва лишь закончилось весеннее половодье и подсохли дороги, отправился на родину Лаврушка. Хотя он и упирался, твердя, что не может покинуть на чужбине своего князя и благодетеля, было заметно, что ему не терпится попасть домой. Он тоже часто думал о своей Насте, которую оставил беременной, и беспокоился о ее судьбе, хотя вслух этого и не высказывал, чтобы князь не упрекал себя за то, что оторвал его от семьи.
Василий вручил ему длинное письмо, для передачи Елене, а дал все необходимые наставления. Обо всем, что с ними произошло, он велел без утайки рассказать, с глазу на глаз, воеводе Алтухову и боярскому сыну Шабанову. Всем же прочим надлежало говорить, что они зимовали в Вятской земле, а куда теперь князь поедет, ему, мол. Лаврушке, не ведомо.
– Ну, а Муром ты объедешь стороной,– после некоторого раздумья добавил Василий,– чтобы тебя из муромцев ни одна живая душа не увидела.
Этою зимою он много и подолгу думал об Ольге, сначала со смесью тоски и досады, а потом с неприязнью, даже почти с ненавистью. Постепенно ему стало казаться, что в его несчастной судьбе она столь же повинна, как и его коварные родичи; что послушайся она голоса сердца – вся его дальнейшая жизнь сложилась бы по-иному…
Лаврушку снабдили в дорогу всем необходимым и дали ему двух хороших коней, чтобы он мог двигаться быстрее, пересаживаясь в пути с одного на другого. Двое татар, которым князь Василий обещал хорошо заплатить, согласились проводить его через Югорскую землю и вывести за Каменный Пояс.
В начале мая ставка хана Мубарека снялась со своего зимнего стойбища и медленно, по-нескольку дней задерживаясь на промежуточных остановках, передвинулась верст на четыреста к югу, в зеленые, покрытые сочной травой степи между Тоболом и Ишимом. Здесь уже находились два тумена белоордынскон конницы. Остальные кочевали значительно южнее, с тем чтобы потом, когда солнце выжжет южные степи, постепенно передвигаться к северу. В Орде все это было отлично налажено: каждому тумену были отведены строго определенные места для кочевья а темник точно знал, когда ему надлежит переходить с одного на другое. Таким образом, скот всегда был обеспечен хорошим пастбищем, исключалась возможность каких-либо пререканий между темниками, а в ставке хана всегда было известно, где в данноевремя находится тот или иной тумен.
Для летнего стойбища выбрали место на берегу одного из бесчисленных озер, рассыпанных по этому привольному краю, и расположились примерно в прежнем порядке. Только лишь Хисар-мурза, пользуясь тем, что князь Василий не торопился занять свое место, поспешил поставить свой шатер как можно ближе к ханскому. Увидав это, Василий усмехнулся, но спорить не стал и устроился чуть в стороне от всех, возле самого озера, под сенью нескольких больших деревьев.
До сего времени Хисар-мурза ничем не проявил своей враждебности к Василию. Вначале последний не раз ловил на себе его злобные взгляды, но потом монгол, казалось, просто перестал его замечать, и Василий платил ему тем же. Возможно, что это состояние холодного мира перешло бы постепенно в отношения внешне нормальные, если бы никем не предвиденный случай не разжег приутихшую ненависть Хисара с новой и гораздо большей силой. Но об этом дальше.
Жизнь на новом месте потекла по прежнему укладу, изменилась лишь внешняя обстановка да больше времени стали уделять воинским упражнениям, скачкам и выездке молодых лошадей.
Изредка мимо проходили караваны, принося с собою всевозможные слухи и отголоски больших и малых событии, случившихся в дальних землях. Василий жадно прислушивался к этим известиям, но ничего интересного для себя не узнавал. По-видимому, на Руси все было спокойно и никаких серьезных сдвигов ни там, ни в Золотой Орде не произошло.
Для хана Мубарека обстановка складывалась удачней. Гонцы, прибывшие с южных окраин его земли, привезли хорошие вести: в Сыгнаке положение Тинибска было непрочно, улусные ханы и князья роптали и оказывали ему открытое неповиновение. В Золотой Орде, несмотря на внешние спокойствие, тоже было неблагополучно: хан Узбек болел,– в ожидании его близкого конца многочисленные сыновья и родичи подкапывались один под другого, вербовали себе приверженцев среди влиятельной знати и, вовлекая в свои распри темников, тем самым подрывали единство и мощь Орды.
В Мавераннахре было еще хуже: там шла напряженная борьба местных эмиров против чагатайского хана, который бессилен привести их к повиновению. Сейид Худавенд-Заде правил в Термезе как независимый государь,– купцы показывали Мубареку монету его чеканки. Эмир Казаган, объединив многие племена кочевых тюрков, создал из них сильное войско и открыто призывал других эмиров помочь ему раз и навсегда сбросить власть чингисидов. Все это ясно указывало, что в случае столкновения между Золотой и Белой Ордой Мавераннахр Узбека оддержать не сможет.
Взвесив все полученные известия, Мубарек-ходжа пришел к заключению, что настал удобный момент для попытки возвратить свои южные владения и выгнать из Сыгнака золотоордынского ставленника. Успех этой попытки теперь зависел главным образом от того, сумеет ли он сговориться со родичами и удельными ханами, которые прежде были недовольны и не поддержали его при первом столкновении Узбеком. Сейчас, судя по слухам, настроения их изменились, ибо от Золотой Орды они терпят гораздо большие утеснения и обиды.
Мубарек по опыту знал, что сноситься с каждым из них отдельности и долго, и бессмысленно: все они будут давать уклончивые ответы, хитрить и выжидать – что скажут другие. Надо было созвать курултай, то есть собрать их вместе, выслушать их мнения, а главное – определить слабые места и чаянья каждого, чтобы знать наверняка, чью поддержку в чем можно купить.
Придя к такому решению, Мубарек-ходжа принялся действовать: в улусы полетели гонцы, призывая всех его родичей, имевших какой-либо вес, «во имя великого Аллаха и для общего блага», этим же летом съехаться на курултай, в его ставку.
Собрать курултай было нелегким и нескорым делом. Большинству приглашенных надо было ехать издалека, причем Мубарек знал, что, прежде чем выехать, почти все будут еще сноситься со своими ближайшими родственниками и соседями. Затем, не спеша, начнут сниматься со своих стойбищ и вместе с семьями, рабами и частью воинов двигаться кочевым порядком через степь. Учитывая все это, хан считал, что едва ли все соберутся ранее середины августа. Он был приятно удивлен, когда уже в начале июля приехал его внучатый племянник Урус-хан. Его улус находился в верховьях реки Эмбы, ехать ему надо было около тысячи верст, но Урус, прихватив с собою лишь два десятка нукеров, двигался налегке и первым прибыл на место сбора. Это был единственный из всех удельных ханов, в чьей поддержке Мубарек не сомневался: Урус ненавидел Узбека и был горячим сторонником войны с Золотой Ордой. Все знали, что со своим отцом, ханом Чимтаем, он имел по этому вопросу вечные разногласия, однажды едва не перешедшие в усобицу.
*Сейид – титул, который носили потомки Магомета.
**Урус– хан -впоследствии великий хан Белой Орды, успешно воевавший с Золотой Ордой и даже захвативший в 1376 г. Сарай.
Ласково встретив гостя и похвалив его за быстрый приезд, Мубарек-ходжа осторожно спросил:
– А почтенный отец твой, да будет к нему милостив Аллах, когда думает быть здесь?
– Не знаю. Я ни с кем не совещался и ни у кого не спрашивал советов,– гордо ответил двадцатипятилетний хан,– Выслушав твоего гонца, сел на коня, и вот я здесь. Когда настанет час выступить против Узбека,– да покарает его нашими руками справедливый Аллах,– на месте сбора я, с моим туменом, тоже буду раньше других.
Этот ответ искренне порадовал Мубарека. «Урус настоящий воин,– подумал он,– не то что его отец, чабаний хан!»
Через несколько дней прибыли почти одновременно младший брат Мубарека, тургайский хан Кидырь, со своим сыном Темир-ходжой, и имевший улус в верховьях Ишима племянник его Шейх-Орда, с юношами-сыновьями Хаджи-Черкесом н Амуратом. Они пришли с большими таборами и разбили свои становища, каждый отдельно, в нескольких верстах от стойбища Мубарека.
В первый же день Мубарек-ходжа, устроивший в честь новых гостей богатое пиршество, постарался выведать их настроения. Но оба хана держались осторожно. Чувствовалось, что они уже совещались между собой и, прежде чем высказаться определенно, решили послушать, что скажут другие.
Дольше всех пришлось ожидать старшего племянница Мубарека, хана Чимтая. Он владел Мангышлакским полуостровом и смежными прикаспийскими землями,– ему до места сбора надо было покрыть около полутора тысяч верст. Прежде он был известен как сторонник подчинения Золотой Орде и потому Мубарек боялся, что он вообще не приедет на курултай, явно направленный против хана Узбека.
*Ч и м т а й – старший сын хана Эрзена, вступивший на белордынский престол после Мубарека, в 1345 г.
**Хан Кидирь в 1360 г. захватил золотоордынскнй престол, но черезгод был свергнут и убит своим сыном, Темир-коджон. Шейх-Орда был убит в 1359 г. при попытке захватить золотоордынский престол. Его сыновья Хаджи-Черкес я Амурат – оба царствовали позже в Золотой Орде.
Для Мубарека это было бы серьезным ударом, ибо из всех удельных ханов Белой Орды Чимтай был старшим и наиболее влиятельным. Наконец, в последних числах июля, из тумена, кочевавшего на два перехода южнее ставки великого хана, прискакал гонец с известием, что туда прибыл мангышлакский хан, со всем табором. А еще через несколько дней появился и сам Чимтай, в сопровождении своего второго сына, Туй-ходжи-оглана. Чтобы понапрасну не задерживаться в пути, людей и кибиток они взяли с собой немного, и это позволило им расположиться у того же озера, где стоял Мубарек, почти рядом с его становищем.
Хан Чимтай, невысокий круглый человек, с добродушным бабьим лицом, был не намного моложе Мубарека. Они не любили друг друга, но встретились внешне сердечно и, обнявшись, долго терлись щеками и похлопывали один другого по спине и плечам.
Чимтай, добросовестно осведомившись о здоровье своего досточтимого дяди и всех членов его семьи, об успехах его непобедимых воинов, о состоянии его коней и о качестве здешних пастбищ,– в свою очередь ответил на те же вопросы Мубарека и только после этого сообщил, что его двоюродный Брат Кутлук-ходжа, становище которого он посетил по дороге, призывает щедрые милости Аллаха на голову своего достославного дяди, великого и мудрого хана, но на курултай приехать не может, ибо только что похоронил любимую жену и еще не пришел в себя от горя.
Выслушав это известие, Мубарек-ходжа улыбнулся, и Чамтай понимающе закивал головой: улус Кутлука лежал между рекою Эмбой и Хорезмийским морем, то есть ближе всех к Золотой Орде, и, в случае чего, на него первого обрушилась бы месть Узбека. Это принуждало его к сугубой осторожности, но отнюдь не значило, что он останется в стороне если все остальные договорятся о совместных действиях. Теперь из всех приглашенных оставалось ждать только хана Орда-Мелика, довольно отдаленного родича Мубарека-ходжи, который имел свои кочевья у берегов Иртыша. Улус его находился далеко в стороне от всех беспокойных границ и очагов борьбы между ханами. Там его никто не трогал, хороших пастбищ у него было хоть отбавляй, поэтому ему совсем не хотелось ввязываться в дела, которые еще, кто знает, как могут обернуться? Посланнику Мубарека он дал уклончивый, неопределенный ответ, и потому, прождав его еще с неделю после прибытия хана Чимтая, было решено открыть курултай без него.
*Туй– ходжа-оглан, отец хана Тохтамыша, в начале царствованья своего брата, Урус-хана, был казнен за приверженность к Золотой Орде.