Страница:
См. выше, стр. 27-29.
разделяются на два рукава и опять сливаются в одном русле, миновав разделившую их преграду. Взаимодействие между отдельными народами, поставленными в удобные для того условия, совершает выработку некоторой более универсальной цивилизации, а народы, позднее выступающие на историческое поприще, попадают под влияние более старых наций и часто, приходя к ним на смену, по-своему продолжают начатое ими дело, в чем и заключается так называемая историческая преемственность. Обособление, совершающееся в силу тех или других причин, - как это, например, произошло с Западной Европой в средние века или со старою Русью,- конечно, способствует выработке известного типа, имеющего чисто местный характер, но свойства действительной исконности и полной самобытности такому типу можно приписывать только под тем условием, чтобы перед эпохой замкнутости, как в Китае, не существовало эпохи более широкого общения. В нашей Европе периоду обособления двух типов предшествовал долгий период греко-римского объединения всего цивилизованного мира, бывшего своего рода синтезом всех древних культурно-исторических типов, и обе половины Европы получили из этого мира общее наследие, которое особенно и сделало возможным новое объединение, когда исторические условия позволили и Западу, и Востоку выйти из своей замкнутости и обособленности. Во всемирной истории совершается постоянно соединение элементов, первоначально один другому чуждых, и разъединение элементов, уже живших одною общею жизнью: первый процесс ведет к прогрессивному объединению человечества, второй, наоборот, является процессом прямо регрессивным. Создавая, далее, из романо-германского и греко-славянского миров две резко различающиеся исторические противоположности, автор "России и Европы" стремится представить второй из них, как такой, которому не только невозможно, но и не следует делать никаких заимствований у другого, ибо греко-славянский мир представляет из себя высший культурный тип, сравнительно с другим, романо-германским. Как бы мы ни гадали относительно будущего, но по отношению к прошлому и
настоящему мы должны признать, что из двух рукавов, на которые в начале средних веков разделилось европейское историческое течение, значение главного русла принадлежит рукаву западному, и что романо-германский мир с большим правом, чем греко-славянский, может называться наследником древней цивилизации, наиболее универсальной, какая когда-либо существовала до возникновения цивилизации современной.
Правда, в начале средних веков европейский Запад не избег общей участи, обособился и замкнулся; образованность и у него пришла в упадок, и даже одно время арабская наука стояла далеко впереди западноевропейской. Но тот же Запад первый и начал выход из этого состояния, сделавшись продолжателем объединительной и цивилизаторской деятельности греко-римского мира. Средневековая католико-феодальная культура, проникнутая местными и временными влияниями романо-германского мира, подверглась критике с более универсальных и непреходящих точек зрения, с которых стали открываться и более широкие умственные горизонты. Историческое развитие личности подняло Запад на ту культурную высоту, на какой дотоле никто еще не стоял. Возрождение и реформация были как бы возвращением к самим источникам европейской цивилизации, к античной древности и первоначальному христианству, иссякшим и исказившимся в средние века, и к тому, что было наиболее универсального и непреходящего в этих источниках. Классическая литература в руках гуманистов и Библия в руках протестантов сделались двумя главными орудиями в борьбе с отжившими свой век социально-культурными формами, но и та, и другая могли получить такое значение лишь благодаря тому, что народилась личность, сознательно противопоставившая свое я внешнему миру и потребовавшая возрождения и преобразования жизни на новых началах. Это-то и было залогом дальнейшего прогресса, к которому стали приобщаться и другие народы. Между тем теория, принижающая романо-германский тип перед греко-славянским, хотя и признает превосходство западной науки, ставит, однако, "Европе" в вину как раз то, в чем вся ее сила и без чего не могло бы в ней быть и науки, - и вместе с тем
щедро наделяет греко-славянский тип качествами, имеющими для адептов школы идеальное значение и будто бы уже характеризующими в этом идеальном значении весь греко-славянский культурный тип. Признаками западноевропейского типа считаются именно чрезмерное развитие личности, неуважение к преданию и приверженность к форме, под которыми разумеются стремление к самостоятельному проявлению личного я, дух исследования и искание наилучших основ общежития и которым противополагаются, как признаки типа восточного, соборное начало, верность искони воспринятой вселенской истине и предпочтение, оказываемое внутреннему содержанию и духу перед внешней формой и буквой. Индивидуализм, пытливая мысль и преобразовательные стремления составляют действительно существующие, реальные явления, характеризующие новое западноевропейское развитие и вообще культурную и социальную жизнь всякой страны, идущей по дороге прогресса. Без того, что теория считает основными грехами "европейской" цивилизации, не могла бы существовать сама наука, прежде всего требующая высокого личного развития, критического отношения ко всему, существующему в силу одной традиции, и таких форм жизни, которые обеспечивали свободное развитие ума,- наука, сама содействующая личному развитию, воспитывающая умственную пытливость и ставящяя себе задачею, между прочим, и выработку наиболее в нравственном смысле справедливых, а в общественном смысле полезных форм народной жизни. В свою очередь, выставляемые теорией признаки, греко-славянского типа суть простые понятия, под которыми или не мыслится ничего реального, или разумеются явления, обобщаемые совершенно произвольно, или же имеются в виду вещи, вовсе не соответствующие той роли, какую им приходится играть. В конце концов, вдобавок славянофильская теория и не в состоянии указать, каким образом восточные начала могли бы создать что-либо равносильное западной науке.
Славянофилы совершенно верно характеризуют современную Западную Европу, как мир развитой личности, критической мысли, сознательной выработки общественных форм,
но совершенно напрасно представляют дело таким образом, будто бы всеми этими признаками определяется сам романо-германский тип на протяжении всего своего культурного и социального развития, а не известный исторический момент в этом развитии. Столь же напрасно утверждают они и то, будто мир греко-славянский изначала и до конца веков был и должен оставаться на той ступени культурного и социального развития, на которой личность мало выступает, как самобытное я, затериваясь в однородной массе, индивидуальная мысль не обнаруживает оригинальности, вращаясь в кругу традиционных идей, а общественные формы не подвергаются изменениям во имя обеспечения за личностью правильного развития, представляясь неразвитому уму как совершенно безразличный и в то же время неприкосновенный порядок вещей. Если даже указанное противоположение между европейским Западом и Востоком и было верно, - а безусловная верность его сомнительна, - то оно имело бы совсем не такое значение, какое ему приписывается рассматриваемой теорией. Личное начало в истории с его необходимыми следствиями, т. е. с самостоятельною работою ума над вопросами мысли и жизни и стремлением к осуществлению в действительности новых общественных идеалов, как и все другое в истории, способно к большему или меньшему развитию и притом в зависимости, конечно, от разных культурных и социальных условий: чем ниже культурный уровень и несовершеннее социальная организация, тем менее средств дается обществом отдельным его членам для их личного развития, тем менее личность способна проявить себя, как самостоятельное и самобытное я и наоборот, чем выше стоит общество в культурном и социальном отношениях, тем более оно помогает проявлению в индивидуальной жизни и деятельности того, что вырабатывает в человеке личность, как развитое я, со своей оригинальной физиономией, со своими мыслью, чувством и волей. По основному закону развития цивилизации культурно-социальный прогресс влечет за собою то, что можно назвать ростом личности, и сам вместе с тем обусловливается этим ростом. Личное начало присуще истории на всех ступенях ее
развития, потому что сам исторический процесс в последнем анализе сводится весь к взаимодействию между личностью и культурно-социальною средою, и вопрос может быть лишь о степени развития, о количестве и о силе этого начала в тот или другой момент исторического бытия отдельной нации или целого культурного мира вроде, например, западноевропейского. Если в этом последнем индивидуализм достигает большого развития в наибольшем количестве случаев и с наибольшею силою противопоставляет себя косности или бессознательному саморазвитию культурно-социальной среды, то это служит лишь одним из признаков, свидетельствующих об особенно значительном прогрессе, совершенном Западною Европою в духовном и общественном отношениях. Сами по себе культурные и социальные формы, зависящие от данных условий места и времени, лишь тогда получают более универсальное и непреходящее значение, когда в них вложено много такого, что является результатом чисто личной, отрешенной от влияний местных и временных форм, так сказать, общечеловеческой мысли, говорящей уму и сердцу человека, как такового, а не как представителя той или другой культурной группы. Заключается ли в таком развитии преимущество или, как кажется другим, недостаток, во всяком случае, и преимущество это, и этот недостаток, - если только права, конечно, теория культурно-исторических типов, - не могут считаться признаками одного романо-германского мира, так как личное начало присуще истории вообще, хотя и не всегда в одинаковой степени, а из всех цивилизаций наиболее благоприятною для его развития является та, родоначальниками которой в Европе были древние греки, а наследниками сделались все христианские народы как западной, так и восточной половины Европы.
Расширение границ России в XVII-XIX вв.
Указав на то место, которое Россия заняла в всемирной истории, как один из младших по времени членов мира европейских народов и государств, мы закончим этот очерк общим обзором внешних отношений, которые создали
России ее теперешнее международное положение. Приблизившись и географически, вследствие расширения границ в XVIII и XIX вв., к Западной Европе, Россия в то же время заняла важное положение на Востоке, где, несомненно, ей принадлежит цивилизаторская миссия.
Главными политическими силами, которые не хотели, так сказать, пускать Россию в Европу, были, как известно, Швеция и Польша, а вместе с ними эту антирусскую политику вела и Турция. За счет этих государств и создала Россия себе положение на Западе. Отстояв в начале XVII в. свою национальную независимость от агрессивной политики Польши, Московское государство отняло у Польши в том же столетии восточные ее владения по Днепру, а в начале XVIII в. решила пробиться к Балтийскому морю и в союзе с Данией и Польшей вела для этого войну с Швецией, отобрав от нее Лифляндию, Эстляндию, Ингерманландию, Карелию и небольшую часть Финляндии. Победы над Швецией, собственно говоря, и превратили прежнее Московское государство, которое считалось в Европе чуть не азиатским, в Российскую империю, от которой три названные государства и получили самые тяжелые удары. Швеция в начале XIX в. потеряла и всю Финляндию, Польша во второй половине XVIII в. перестала вовсе существовать, усилив Россию своей восточной, литовско-русской половиной, и Россия же играла первенствующую роль в разложении Турции в XVIII и XIX вв. Исчезновение Польши с политической карты Европы принадлежит к числу особенно важных событий ХVIII в. Это государство, достигшее наибольшего могущества в XV-XVI вв. при Ягеллонах и простиравшееся "от моря до моря", в XVII в. стало клониться к упадку и вместе с тем утрачивать целые области. Польша в это время лишилась находившейся в вассальной от нее зависимости Пруссии, лишилась Лифляндии, лишилась части Западной Руси со Смоленском и Киевом. Но и в урезанных пределах Польша все еще оставалась большим государством. Его ослабили внутренние смуты, которые позволили России, в самом начале XVIII в., взять ее под свою опеку. Внешняя независимость Польши поддерживалась
соперничеством ее соседок, но во второй половине XVIII в. по инициативе Пруссии они пришли к соглашению относительно дележа польских владений, и в три приема Польша была разделена между Россией, Пруссией и Австрией. Литовско-русские части Польши достались России, чисто польские - двум великим германским державам - Австрии и Пруссии. Через двадцать лет после окончательного раздела Польши из некоторых ее прусских и австрийских частей возникло новое царство Польское, которое было присоединено к России. Расширилась в Европе Россия в XVIII и начале XIX в. и за счет Турции. В эти два столетия совершался постепенный процесс разложения Европейской Турции, причем Россия присоединила к своим владениям земли между устьями Днепра и Днестра и Крым (во второй половине XVIII в.) и Бессарабию (в начале XIX в.), утвердившись таким образом на Черном море. С присоединением к России, в начале XIX в., Финляндии, Бессарабии и царства Польского установилась та западная ее граница, которая оставалась потом почти неизменной до наших дней.
Роль России в Азии
Таково было движение России в сторону европейского Запада, но совершалось движение ее и в сторону азиатского Востока. Оно началось с завоевания в середине XVI в. царств Казанского и Астраханского, за которыми уже начиналась настоящая Азия. В те же самые века, когда западные народы приобретали новые земли за морями, Россия постепенно расширяла свои сухопутные границы и присоединяла громадные пространства в Азии. Распространение русской территории совершалось здесь именно в трех направлениях. В конце XVI в. началось завоевание Сибири, а в середине XVII в. русские дошли уже до Охотского и Берингова моря, в середине же XIX в. Россия утвердилась и на нижнем течении Амура. Далее, в первой половине XIX в. Россия овладела Кавказом, где столкнулась с Турцией и Персией. Наконец, во второй половине XIX в. ею были приобретены большие владения в Средней Азии и поставлены в
зависимость Хивинское и Бухарское ханства. Последние приобретения России приблизили ее границы к границам Британской индии.
Такое расширение границ России и в Европе, в сторону наиболее культурных ее наций, и в Азии, в сторону народов, отсталых в культурном отношении, сделало Россию одною из величайших по размерам своим мировых держав, какие только существовали в истории, превратив ее в главную посредницу в передаче европейской цивилизации обширным территориям азиатского Востока. Прилагая к истории России схему перехода от речного периода через морской к океаническому, мы видим, что и здесь совершился тот же процесс, так как на Дальнем Востоке Россия дошла до Великого океана, которому в будущем предстоит, по-видимому, громадная роль всемирного значения. С другой стороны, европейские нации, с которыми Россия сталкивалась прежде лишь по отношениям чисто европейским, встретились с Россией и в Азии, где у главных европейских государств есть, как известно, свои интересы.
Из этого движения России на Восток некоторые наши публицисты делают тот вывод, что ей нужно быть и признавать себя державой по преимуществу азиатской не только в географическом смысле, но и по духовному якобы родству нашему с миром восточных народов. Если славянофилы в качестве преемников теории третьего Рима, прежде всего, хотят видеть в России преемницу Византии, то новейшие публицисты, о которых только что сказано, должны были бы видеть в России прямую наследницу средневековой державы монголов, многие части которой, действительно, входят в состав азиатских областей империи. Это то же предложение отказаться от более тесного общения с европейским Западом, где главным образом и развивается передовая цивилизация человечества. Весь, однако, ход всемирной истории и внутреннее развитие самой России приводят к тому, что Россия не должна быть ни Византией, ни Азией, а должна быть Европой.
разделяются на два рукава и опять сливаются в одном русле, миновав разделившую их преграду. Взаимодействие между отдельными народами, поставленными в удобные для того условия, совершает выработку некоторой более универсальной цивилизации, а народы, позднее выступающие на историческое поприще, попадают под влияние более старых наций и часто, приходя к ним на смену, по-своему продолжают начатое ими дело, в чем и заключается так называемая историческая преемственность. Обособление, совершающееся в силу тех или других причин, - как это, например, произошло с Западной Европой в средние века или со старою Русью,- конечно, способствует выработке известного типа, имеющего чисто местный характер, но свойства действительной исконности и полной самобытности такому типу можно приписывать только под тем условием, чтобы перед эпохой замкнутости, как в Китае, не существовало эпохи более широкого общения. В нашей Европе периоду обособления двух типов предшествовал долгий период греко-римского объединения всего цивилизованного мира, бывшего своего рода синтезом всех древних культурно-исторических типов, и обе половины Европы получили из этого мира общее наследие, которое особенно и сделало возможным новое объединение, когда исторические условия позволили и Западу, и Востоку выйти из своей замкнутости и обособленности. Во всемирной истории совершается постоянно соединение элементов, первоначально один другому чуждых, и разъединение элементов, уже живших одною общею жизнью: первый процесс ведет к прогрессивному объединению человечества, второй, наоборот, является процессом прямо регрессивным. Создавая, далее, из романо-германского и греко-славянского миров две резко различающиеся исторические противоположности, автор "России и Европы" стремится представить второй из них, как такой, которому не только невозможно, но и не следует делать никаких заимствований у другого, ибо греко-славянский мир представляет из себя высший культурный тип, сравнительно с другим, романо-германским. Как бы мы ни гадали относительно будущего, но по отношению к прошлому и
настоящему мы должны признать, что из двух рукавов, на которые в начале средних веков разделилось европейское историческое течение, значение главного русла принадлежит рукаву западному, и что романо-германский мир с большим правом, чем греко-славянский, может называться наследником древней цивилизации, наиболее универсальной, какая когда-либо существовала до возникновения цивилизации современной.
Правда, в начале средних веков европейский Запад не избег общей участи, обособился и замкнулся; образованность и у него пришла в упадок, и даже одно время арабская наука стояла далеко впереди западноевропейской. Но тот же Запад первый и начал выход из этого состояния, сделавшись продолжателем объединительной и цивилизаторской деятельности греко-римского мира. Средневековая католико-феодальная культура, проникнутая местными и временными влияниями романо-германского мира, подверглась критике с более универсальных и непреходящих точек зрения, с которых стали открываться и более широкие умственные горизонты. Историческое развитие личности подняло Запад на ту культурную высоту, на какой дотоле никто еще не стоял. Возрождение и реформация были как бы возвращением к самим источникам европейской цивилизации, к античной древности и первоначальному христианству, иссякшим и исказившимся в средние века, и к тому, что было наиболее универсального и непреходящего в этих источниках. Классическая литература в руках гуманистов и Библия в руках протестантов сделались двумя главными орудиями в борьбе с отжившими свой век социально-культурными формами, но и та, и другая могли получить такое значение лишь благодаря тому, что народилась личность, сознательно противопоставившая свое я внешнему миру и потребовавшая возрождения и преобразования жизни на новых началах. Это-то и было залогом дальнейшего прогресса, к которому стали приобщаться и другие народы. Между тем теория, принижающая романо-германский тип перед греко-славянским, хотя и признает превосходство западной науки, ставит, однако, "Европе" в вину как раз то, в чем вся ее сила и без чего не могло бы в ней быть и науки, - и вместе с тем
щедро наделяет греко-славянский тип качествами, имеющими для адептов школы идеальное значение и будто бы уже характеризующими в этом идеальном значении весь греко-славянский культурный тип. Признаками западноевропейского типа считаются именно чрезмерное развитие личности, неуважение к преданию и приверженность к форме, под которыми разумеются стремление к самостоятельному проявлению личного я, дух исследования и искание наилучших основ общежития и которым противополагаются, как признаки типа восточного, соборное начало, верность искони воспринятой вселенской истине и предпочтение, оказываемое внутреннему содержанию и духу перед внешней формой и буквой. Индивидуализм, пытливая мысль и преобразовательные стремления составляют действительно существующие, реальные явления, характеризующие новое западноевропейское развитие и вообще культурную и социальную жизнь всякой страны, идущей по дороге прогресса. Без того, что теория считает основными грехами "европейской" цивилизации, не могла бы существовать сама наука, прежде всего требующая высокого личного развития, критического отношения ко всему, существующему в силу одной традиции, и таких форм жизни, которые обеспечивали свободное развитие ума,- наука, сама содействующая личному развитию, воспитывающая умственную пытливость и ставящяя себе задачею, между прочим, и выработку наиболее в нравственном смысле справедливых, а в общественном смысле полезных форм народной жизни. В свою очередь, выставляемые теорией признаки, греко-славянского типа суть простые понятия, под которыми или не мыслится ничего реального, или разумеются явления, обобщаемые совершенно произвольно, или же имеются в виду вещи, вовсе не соответствующие той роли, какую им приходится играть. В конце концов, вдобавок славянофильская теория и не в состоянии указать, каким образом восточные начала могли бы создать что-либо равносильное западной науке.
Славянофилы совершенно верно характеризуют современную Западную Европу, как мир развитой личности, критической мысли, сознательной выработки общественных форм,
но совершенно напрасно представляют дело таким образом, будто бы всеми этими признаками определяется сам романо-германский тип на протяжении всего своего культурного и социального развития, а не известный исторический момент в этом развитии. Столь же напрасно утверждают они и то, будто мир греко-славянский изначала и до конца веков был и должен оставаться на той ступени культурного и социального развития, на которой личность мало выступает, как самобытное я, затериваясь в однородной массе, индивидуальная мысль не обнаруживает оригинальности, вращаясь в кругу традиционных идей, а общественные формы не подвергаются изменениям во имя обеспечения за личностью правильного развития, представляясь неразвитому уму как совершенно безразличный и в то же время неприкосновенный порядок вещей. Если даже указанное противоположение между европейским Западом и Востоком и было верно, - а безусловная верность его сомнительна, - то оно имело бы совсем не такое значение, какое ему приписывается рассматриваемой теорией. Личное начало в истории с его необходимыми следствиями, т. е. с самостоятельною работою ума над вопросами мысли и жизни и стремлением к осуществлению в действительности новых общественных идеалов, как и все другое в истории, способно к большему или меньшему развитию и притом в зависимости, конечно, от разных культурных и социальных условий: чем ниже культурный уровень и несовершеннее социальная организация, тем менее средств дается обществом отдельным его членам для их личного развития, тем менее личность способна проявить себя, как самостоятельное и самобытное я и наоборот, чем выше стоит общество в культурном и социальном отношениях, тем более оно помогает проявлению в индивидуальной жизни и деятельности того, что вырабатывает в человеке личность, как развитое я, со своей оригинальной физиономией, со своими мыслью, чувством и волей. По основному закону развития цивилизации культурно-социальный прогресс влечет за собою то, что можно назвать ростом личности, и сам вместе с тем обусловливается этим ростом. Личное начало присуще истории на всех ступенях ее
развития, потому что сам исторический процесс в последнем анализе сводится весь к взаимодействию между личностью и культурно-социальною средою, и вопрос может быть лишь о степени развития, о количестве и о силе этого начала в тот или другой момент исторического бытия отдельной нации или целого культурного мира вроде, например, западноевропейского. Если в этом последнем индивидуализм достигает большого развития в наибольшем количестве случаев и с наибольшею силою противопоставляет себя косности или бессознательному саморазвитию культурно-социальной среды, то это служит лишь одним из признаков, свидетельствующих об особенно значительном прогрессе, совершенном Западною Европою в духовном и общественном отношениях. Сами по себе культурные и социальные формы, зависящие от данных условий места и времени, лишь тогда получают более универсальное и непреходящее значение, когда в них вложено много такого, что является результатом чисто личной, отрешенной от влияний местных и временных форм, так сказать, общечеловеческой мысли, говорящей уму и сердцу человека, как такового, а не как представителя той или другой культурной группы. Заключается ли в таком развитии преимущество или, как кажется другим, недостаток, во всяком случае, и преимущество это, и этот недостаток, - если только права, конечно, теория культурно-исторических типов, - не могут считаться признаками одного романо-германского мира, так как личное начало присуще истории вообще, хотя и не всегда в одинаковой степени, а из всех цивилизаций наиболее благоприятною для его развития является та, родоначальниками которой в Европе были древние греки, а наследниками сделались все христианские народы как западной, так и восточной половины Европы.
Расширение границ России в XVII-XIX вв.
Указав на то место, которое Россия заняла в всемирной истории, как один из младших по времени членов мира европейских народов и государств, мы закончим этот очерк общим обзором внешних отношений, которые создали
России ее теперешнее международное положение. Приблизившись и географически, вследствие расширения границ в XVIII и XIX вв., к Западной Европе, Россия в то же время заняла важное положение на Востоке, где, несомненно, ей принадлежит цивилизаторская миссия.
Главными политическими силами, которые не хотели, так сказать, пускать Россию в Европу, были, как известно, Швеция и Польша, а вместе с ними эту антирусскую политику вела и Турция. За счет этих государств и создала Россия себе положение на Западе. Отстояв в начале XVII в. свою национальную независимость от агрессивной политики Польши, Московское государство отняло у Польши в том же столетии восточные ее владения по Днепру, а в начале XVIII в. решила пробиться к Балтийскому морю и в союзе с Данией и Польшей вела для этого войну с Швецией, отобрав от нее Лифляндию, Эстляндию, Ингерманландию, Карелию и небольшую часть Финляндии. Победы над Швецией, собственно говоря, и превратили прежнее Московское государство, которое считалось в Европе чуть не азиатским, в Российскую империю, от которой три названные государства и получили самые тяжелые удары. Швеция в начале XIX в. потеряла и всю Финляндию, Польша во второй половине XVIII в. перестала вовсе существовать, усилив Россию своей восточной, литовско-русской половиной, и Россия же играла первенствующую роль в разложении Турции в XVIII и XIX вв. Исчезновение Польши с политической карты Европы принадлежит к числу особенно важных событий ХVIII в. Это государство, достигшее наибольшего могущества в XV-XVI вв. при Ягеллонах и простиравшееся "от моря до моря", в XVII в. стало клониться к упадку и вместе с тем утрачивать целые области. Польша в это время лишилась находившейся в вассальной от нее зависимости Пруссии, лишилась Лифляндии, лишилась части Западной Руси со Смоленском и Киевом. Но и в урезанных пределах Польша все еще оставалась большим государством. Его ослабили внутренние смуты, которые позволили России, в самом начале XVIII в., взять ее под свою опеку. Внешняя независимость Польши поддерживалась
соперничеством ее соседок, но во второй половине XVIII в. по инициативе Пруссии они пришли к соглашению относительно дележа польских владений, и в три приема Польша была разделена между Россией, Пруссией и Австрией. Литовско-русские части Польши достались России, чисто польские - двум великим германским державам - Австрии и Пруссии. Через двадцать лет после окончательного раздела Польши из некоторых ее прусских и австрийских частей возникло новое царство Польское, которое было присоединено к России. Расширилась в Европе Россия в XVIII и начале XIX в. и за счет Турции. В эти два столетия совершался постепенный процесс разложения Европейской Турции, причем Россия присоединила к своим владениям земли между устьями Днепра и Днестра и Крым (во второй половине XVIII в.) и Бессарабию (в начале XIX в.), утвердившись таким образом на Черном море. С присоединением к России, в начале XIX в., Финляндии, Бессарабии и царства Польского установилась та западная ее граница, которая оставалась потом почти неизменной до наших дней.
Роль России в Азии
Таково было движение России в сторону европейского Запада, но совершалось движение ее и в сторону азиатского Востока. Оно началось с завоевания в середине XVI в. царств Казанского и Астраханского, за которыми уже начиналась настоящая Азия. В те же самые века, когда западные народы приобретали новые земли за морями, Россия постепенно расширяла свои сухопутные границы и присоединяла громадные пространства в Азии. Распространение русской территории совершалось здесь именно в трех направлениях. В конце XVI в. началось завоевание Сибири, а в середине XVII в. русские дошли уже до Охотского и Берингова моря, в середине же XIX в. Россия утвердилась и на нижнем течении Амура. Далее, в первой половине XIX в. Россия овладела Кавказом, где столкнулась с Турцией и Персией. Наконец, во второй половине XIX в. ею были приобретены большие владения в Средней Азии и поставлены в
зависимость Хивинское и Бухарское ханства. Последние приобретения России приблизили ее границы к границам Британской индии.
Такое расширение границ России и в Европе, в сторону наиболее культурных ее наций, и в Азии, в сторону народов, отсталых в культурном отношении, сделало Россию одною из величайших по размерам своим мировых держав, какие только существовали в истории, превратив ее в главную посредницу в передаче европейской цивилизации обширным территориям азиатского Востока. Прилагая к истории России схему перехода от речного периода через морской к океаническому, мы видим, что и здесь совершился тот же процесс, так как на Дальнем Востоке Россия дошла до Великого океана, которому в будущем предстоит, по-видимому, громадная роль всемирного значения. С другой стороны, европейские нации, с которыми Россия сталкивалась прежде лишь по отношениям чисто европейским, встретились с Россией и в Азии, где у главных европейских государств есть, как известно, свои интересы.
Из этого движения России на Восток некоторые наши публицисты делают тот вывод, что ей нужно быть и признавать себя державой по преимуществу азиатской не только в географическом смысле, но и по духовному якобы родству нашему с миром восточных народов. Если славянофилы в качестве преемников теории третьего Рима, прежде всего, хотят видеть в России преемницу Византии, то новейшие публицисты, о которых только что сказано, должны были бы видеть в России прямую наследницу средневековой державы монголов, многие части которой, действительно, входят в состав азиатских областей империи. Это то же предложение отказаться от более тесного общения с европейским Западом, где главным образом и развивается передовая цивилизация человечества. Весь, однако, ход всемирной истории и внутреннее развитие самой России приводят к тому, что Россия не должна быть ни Византией, ни Азией, а должна быть Европой.