– Да, – ответил Фелл, вглядываясь в инспектора маленькими проницательными глазками.
Эллиот вскочил на ноги.
– Я влюбился в нее! – выкрикнул он.
Он сам понимал, что должен выглядеть смешным, выкрикивая в лицо доктору эту новость, и покраснел до корней волос.
Если бы в этот момент доктор Фелл засмеялся или счел нужным понизить голос до интимного шепота, шотландское щепетильное чувство достоинства Эллиота, вероятно, взяло бы верх и он ушел. Ничего не смог бы с собой поделать – такой уж у него характер. Однако доктор Фелл лишь утвердительно кивнул.
– Понять можно, – заметил он с оттенком чуть удивленного сочувствия в голосе. – И что же?
– Я ее всего два раза и видел, – снова выкрикнул Эллиот, глядя прямо перед собой и решившись выложить все до конца. – Однажды в Помпее и еще раз в... пока неважно где. Как я уже сказал, сам не знаю, какая муха меня укусила. Я ее не идеализирую. Когда я вчера приехал сюда, я же почти уже не помнил ни ее, ни тех двух встреч. И, вообще, есть доводы предполагать, что она отравительница и насквозь лживое существо. Но тогда я встретил ее в одном из уголков Помпеи (я очутился там в связи с одним делом), и она стояла с непокрытой головой, залитая солнцем, а я глядел на нее, а потом повернулся и убежал. Может быть, на меня так подействовало то, как она двигалась или говорила или поворачивала голову, – не знаю. У меня не хватило смелости подойти и познакомиться с ними – то, что наверняка сделал бы.этот самый Хардинг. Не знаю почему, но он мне не понравился. Клянусь вам, не потому, что я услышал, как они обсуждали вопрос о его женитьбе на Марджори. Об этом я если и думал, то только для того, чтобы сказать себе, что мне еще раз не повезло, и оставить все, как есть. Единственное, в чем я отдавал себе отчет, было то, что, во-первых, я влюблен в нее, а, во-вторых, что мне надо выбить из головы даже мысль об этом. Вы, наверное, не поймете меня.
В комнате на мгновенье наступило молчание. Слышен был только шум дождя да тяжелое, с одышкой, дыхание доктора Фелла.
– Неважного вы обо мне мнения, – строго проговорил доктор, – если считаете, что я не способен вас понять. Продолжайте.
– Что ж, доктор, это все. Я не могу выбросить из головы мысль о ней.
– Но это не все, правда ведь?
– Правда. Вы хотите знать, где я встретился с нею во второй раз. В этом было что-то фатальное. Я нутром чувствовал, что это не может не случиться. Вы однажды встречаете человека, стараетесь забыть о нем, бежите от него, а судьба вновь вас с ним сталкивает. Второй раз я ее увидел ровно пять дней назад в небольшой аптеке возле набережной принца Альберта. В Помпее я услыхал, как мистер Чесни упомянул название парохода, на котором они собирались возвращаться на родину, и дату отплытия. Сам я уехал из Италии на следующий день и вернулся в Англию на неделю раньше, чем они. В прошлый четверг я случайно оказался вблизи набережной принца Альберта, расследуя одно дело. – Эллиот на секунду умолк. – Я и правду-то говорить разучился, не так ли? – спросил он с горечью. – Правильно, именно этот день я выбрал, чтобы побывать в районе порта, сознательно, но все остальное было случайностью... можете судить сами. Книга регистрации продажи ядов в этой аптеке выглядела подозрительно. Судя по всему, владелец аптеки продавал их больше обычного, поэтому я и оказался там. Войдя в аптеку, я потребовал регистрационную книгу для проверки. Мне немедленно принесли ее, а, чтобы я мог спокойно заниматься предоставили небольшую каморку, отделенную от остальной аптеки заставленной рядами бутылок полкой. Пока я сидел, погрузившись в чтение, в аптеку вошла покупательница. Я не видел ее, так же как и она не могла видеть меня, однако, я сразу же узнал ее голос. Это была Марджори Вилс, и она просила продать ей цианистого калия для "занятий фотографией".
Эллиот снова умолк.
Сейчас он не видел номера в отеле "Бо Неш". Перед его глазами была полутемная в вечерних сумерках аптека, он ощущал удушливый запах лекарств. По другую сторону стойки висело засиженное мухами зеркало, и он видел в нем отражение Марджори Вилс, подходящей к прилавку, чтобы попросить цианистого калия "для занятий фотографией".
– Вероятно, учитывая мое присутствие, аптекарь начал настоятельно расспрашивать ее, для чего ей нужен цианистый калий и как она собирается его использовать. Судя по ответам, она разбиралась в фотографии примерно так, как я в санскрите. Совсем уже запутавшись, она случайно взглянула в зеркало. Вероятно, она увидела меня, хотя взгляд ее был беглым и уверенности в этом у меня нет и сейчас. Внезапно она сказала аптекарю, что он... впрочем, это уже неважно – и выбежала из аптеки. Хорошенькое дельце, а? – с яростью закончил Эллиот.
Доктор Фелл промолчал.
– Почти уверен, что у этого аптекаря руки не слишком чисты, – размеренно продолжал Эллиот, – хотя доказать ничего не удалось. И в довершение всего Хедли поручил мне, именно мне, дело об отравлении в Содбери Кросс, обо всех деталях которого я, слава богу, еще раньше читал в газетах.
– Вы не отказались вести дело?
– Нет, доктор. Как бы я мог это сделать? Как бы я мог отказаться, не рассказав, во всяком случае, Хедли всего, что мне было известно?
– Гм!
– Да, я понимаю. Вы думаете, что меня следовало бы выгнать из полиции, и вы совершенно правы.
– Господи помилуй, что вы! – широко раскрыв глаза, сказал Фелл. – Ваша щепетильность не доведет вас до добра. Перестаньте говорить ерунду и рассказывайте дальше.
– Этой ночью, по дороге в Содбери Кросс, я размышлял о том, как же мне выбраться из этой ситуации. Приходили в голову и такие мысли, о которых утром я не мог вспомнить без содрогания. Думал, например, о том, чтобы систематически скрывать все улики, которые будут против нее собраны. Думал даже о том, чтобы бежать вместе с нею куда-нибудь на тихоокеанские острова.
Эллиот сделал паузу, но Фелл только сочувственно кивнул, и Эллиот, испытывая огромное облегчение, заговорил снова.
– Я надеялся, что начальник полиции (это майор Кроу) ничего не заметит. Однако мое поведение с самого начала показалось ему странным, и он уже несколько раз вмешался в мои действия. Хуже всего было, когда она чуть не узнала меня. До конца ей это не удалось – я хочу сказать, что она не узнала во мне человека из зеркала в аптеке. Однако она знает, что где-то уже видела меня, и пытается вспомнить где. А в общем-то я намерен вести дело непредубежденно (скользкий я для этого выбрал путь, верно?), так, как вел бы его в любом другом случае. Не знаю, удастся ли мне это. Но, как видите, к вам я уже пришел.
Доктор Фелл задумчиво проговорил:
– Скажите, оставляя в стороне дело отравленных конфет, есть у вас какие-то основания подозревать ее в убийстве Марка Чесни?
– Нет! Как раз наоборот. У нее совершенно неопровержимое алиби.
– Тогда о чем, черт побери, речь? Что вам еще надо для счастья?
– Не знаю, доктор, честное слово, не знаю. Может быть, все из-за того, что в этом деле есть что-то странное, скользкое и дурно пахнущее, в нем не за что ухватиться. С самого начала это не следствие, а шкатулка с сюрпризами.
Доктор Фелл, откинувшись назад, несколько раз затянулся дымом сигары с выражением глубочайшей сосредоточенности на лице. Затем он опустил плечи, встряхнулся и, словно для того, чтобы придать больший вес своим словам, сделал еще одну глубокую затяжку.
– Давайте проанализируем вашу эмоциональную проблему, – сказал он. – Увиливать от нее я не собираюсь. Это может быть мимолетное чувство, а может быть и истинная любовь – в любом случае я хочу задать вам один вопрос. Предположим, что эта девушка – убийца. Спокойно! Я сказал только: предположим, что она – убийца. Что ж, это такое преступление, которое трудно простить – даже если всеми силами стараться это сделать. Такое преступление неестественно, оно предполагает отклонение от нормы, и иметь в доме совершившего его человека примерно так же безопасно, как держать в нем кобру. Хорошо. Предполагая, что девушка виновна... Вы предпочли бы знать об этом?
– Не знаю.
– И все же – согласны вы, что лучше знать правду?
– Мне кажется, что да.
– Хорошо, – кивнул Фелл, снова пуская клубы густого дыма. – Тогда взглянем на вопрос с другой стороны. Предположим, что эта девушка совершенно невиновна. Нет, не надо облегченных вздохов, даже романтики должны оставаться практичными. Предположим, что эта девушка совершенно невиновна. Как вы поступите?
– Не понимаю вас, доктор?
– Разве вы не сказали, что влюблены в нее? Теперь смысл вопроса дошел до Эллиота.
– О, тогда можете исключить меня из этой истории. Я не строю иллюзий насчет того, что у меня могли бы быть какие-то шансы. Если бы вы видели выражение ее лица, когда она смотрит на Хардинга! Я видел его. Признаюсь, доктор, что самым трудным для меня этой ночью было быть справедливым к Хардингу. Я против него, строго говоря, ничего не имею – похоже, что он неплохой парень. Знаю только, что в его манерах есть что-то, от чего у меня зубы начинают скрипеть каждый раз, когда я с ним разговариваю. – Эллиот снова почувствовал, как у него начинают гореть уши. – К слову сказать, какие только сцены ни разыгрывались этой ночью в моем воображении. Видел, например, как я драматически предъявляю Хардингу обвинение в преступлении (да-да, с наручниками и всем прочим), а она глядит на меня полными восторга и благодарности глазами. Только все это – чушь собачья. Хардинг – счастливчик, каких я в жизни не видывал. Невозможно обвинить человека в преступлении, если он сидел вместе с двумя другими людьми в одной комнате, а убийца действовал у них на виду в другой. Может быть, Хардинг и попытался втереться в дом богатой наследницы (мне лично кажется, что да), но так нередко делается на этом свете. До встречи с Чесни в Италии Хардинг и не слыхивал о Содбери Кросс, так что можете забыть о нем, а заодно отправить ко всем чертям и меня.
– Помимо щепетильности, – с критическим видом заметил доктор Фелл, – вам следовало бы еще избавиться от вашей проклятой скромности. Это великолепное свойство души, но ни одна женщина его не терпит. Ладно, не будем об этом. Ну, и как?
– Что – как?
– Как вы теперь чувствуете себя?
И тут Эллиот внезапно обнаружил, что чувствует себя лучше: настолько лучше, что ему хочется выпить чашку кофе и закурить. У него словно бы стало легче на душе. Непонятно почему, но даже номер гостиницы вдруг приобрел другие краски.
– Вот-вот! – воскликнул доктор, потирая переносицу. – Так что мы будем делать? Вы забываете, кажется, что очень бегло представили мне дело и что от волнения – впрочем, вполне понятного – большая часть ваших стрел пролетела мимо. Итак, что же вы собираетесь предпринять? Выставить себя на посмешище, вернуться в Лондон и попросить у Хедли разрешения отказаться от дела? Или хотите, чтобы мы разобрались в фактах и выяснили, что же произошло? Я к вашим услугам.
– Да! – выкрикнул Эллиот. – Да, бога ради!..
– Хорошо. В таком случае садитесь-ка, – серьезно проговорил доктор, – и будьте добры рассказать мне обо всем поподробнее.
Рассказ занял около получаса, и Эллиот, на сей раз полностью владея собой, сумел изложить все до малейших подробностей. Закончил он на флаконе с синильной кислотой, найденном в ванной.
– ...и это, в общих чертах, все, если не считать того, что мы проторчали там до трех часов утра. Все говорят, что к синильной кислоте не имеют никакого отношения, клянутся, что не знают, откуда она могла появиться в ванной, и уверяют, что еще перед обедом ее там не было. Кроме того, я зашел повидать Вилбура Эммета, но он, естественно, еще не в том состоянии, чтобы чем-то помочь нам.
Эллиот вновь ясно увидел комнату – такую же аккуратную, но лишенную привлекательности, как и сам Эммет. Вспомнил его вытянувшееся на постели длинное сухощавое тело, резкий электрический свет, бутылочки и галстуки, в идеальном порядке разложенные на туалетном столике. На письменном столе куча конвертов и счетов, а рядом с ними корзинка, в которой Эммет хранил целый набор каких-то шприцев, ножниц и прочих инструментов, напомнивших Эллиоту операционную. Зато оранжево-красный цвет обоев невольно наводил на мысль о персиках.
– Эммет говорил много, но я не мог разобрать ни единого слова, изредка только ясно выговаривал: "Марджори!", начинал метаться и тогда приходилось его успокаивать. Вот и все, доктор. Я до последней мелочи рассказал вам все, что знаю, и теперь задаю себе вопрос: сможете ли вы что-то отсюда извлечь? Сможете ли вы объяснить, что же творится во всем этом проклятом деле?
Доктор Фелл медленно и выразительно кивнул.
– Думаю, что да.
– Однако прежде всего, – продолжал доктор, угрожающе тыкая в сторону Эллиота своей сигарой, – мне хотелось бы выяснить одну деталь, которую либо я не понял, либо вы изложили ее намеренно неясно. Речь идет о финале спектакля, устроенного Чесни. Чесни открывает дверь, чтобы сообщить, что представление окончено. Помните эту сцену?
– Да, доктор.
– Профессор Инграм говорит: "Между прочим, кем был ваш коллега столь жуткого вида?" На это Чесни отвечает: "О, просто Вилбур, он помог мне все устроить". Правильно?
– Да, совершенно правильно.
– Помимо мисс Вилс, есть у вас свидетели того, что все было именно так? – настойчиво спросил доктор. – Другие подтверждают эту деталь?
– Да, доктор, – ответил заинтригованный Эллиот. – Беседуя с каждым, я расспрашивал и об этом.
Цвет лица доктора несколько изменился. Он сидел с сигарой в руке и приоткрытым ртом, беспокойно поглядывая на собеседника. Каким-то свистящим шепотом, похожим на звук ветра, проносящегося перед поездом в туннеле метро, он произнес:
– Черт возьми! Это очень плохо.
– Что, собственно, плохо?
– Возьмите список десяти вопросов Чесни и еще раз внимательно прочтите его, – взволнованно продолжал Фелл. – Неужели вы сами не видите, что именно здесь так неладно?
С чувством растущего беспокойства Эллиот снова и снова перечитывал список вопросов.
– Нет, доктор, я и впрямь ничего здесь не нахожу. Может быть, у меня сейчас мозги не работают...
– Не "может быть", а точно, – серьезно уверил его доктор. – Да посмотрите же! Сосредоточьтесь! Разве вы не видите, что Чесни задает один совершенно ненужный и абсурдный вопрос?
– Который?
Вопрос номер четыре: "Какого роста был человек, вошедший в кабинет из сада?" Подумайте! Он представляет часть короткого списка заранее приготовленных и обдуманных вопросов – вопросов хитрых, рассчитанных на то, чтобы обмануть отвечающих. Тем не менее, еще даже не попытавшись услышать ответ на него, Чесни сообщает, кто именно был тот человек. Вы уловили мою мысль? По словам мисс Вилс, если вы правильно мне их передали, рост Вилбура Эммета был известен вам. Да это и понятно: они жили рядом с ним, ежедневно видели его. Следовательно, с того момента, как зрителям стало известно, кто был таинственный незнакомец, они никак не могли ошибиться в ответе на вопрос номер четыре. Чего же ради Чесни портит всю игру, заранее подсказывая правильный ответ на поставленный им же самим вопрос?
Эллиот, чуть поразмыслив, заметил:
– Не будем все-таки слишком спешить. А что если и тут кроется какая-то ловушка? Предположим, что Чесни велел Эммету (профессор Инграм высказывал такое предположение) скорчиться под широким плащом так, чтобы выглядеть сантиметров на десять ниже своего роста. Зрители могли попасться в западню. Зная, что речь идет об Эммете, они на вопрос о его росте ответили бы недолго думая, – метр восемьдесят, в то время как, скорчившись под плащом, он имел бы всего метр семьдесят.
– Это возможно, – нахмурившись, ответил Фелл. – Положа руку на сердце, должен признать, что в этом дельце ловушек даже больше, чем вы это себе представляете. Однако в скорчившегося под плащом Эммета... я, инспектор, честно говоря, не верю. Единственный способ, которым человек может убавить себе десять сантиметров роста, это согнуть ноги в коленях и передвигаться коротенькими шажками. Я не верю, чтобы кому-то удалось это сделать так, чтобы зрители не обратили внимание на его необычный вид и странную походку. А ведь все, наоборот, говорят о том, что вид у незнакомца был подтянутый и надменный. Все, конечно, возможно, однако же...
– Вы хотите сказать, что, несмотря ни на что, рост того человека был действительно метр семьдесят?
– Существует и другая возможность, – суховато проговорил доктор, – его рост мог быть и впрямь метр восемьдесят. Не забывайте, что это подтверждают два свидетеля. Каждый раз, когда профессор Инграм не соглашается с ними, вы автоматически верите ему. Может быть, вы и правы, но не будем... гм!.. не будем впадать в ошибку, считая, что профессор Инграм – что-то вроде пифии, оракула или библейского пророка.
Эллиот снова задумался.
– Возможно, – заметил он, – что мистер Чесни был взволнован или растерян, и имя Эммета вырвалось у него непроизвольно.
– Вряд ли, учитывая, что тут же он позвал Эммета, крикнув, что уже можно войти, и явно растерялся, когда тот не появился. Гм, нет! Не верится мне в это, инспектор. Иллюзионист не раскрывает так легко своих карт, не теряется и не показывает публике потайную дверцу, через которую исчезал его ассистент. Чесни, на мой взгляд, не принадлежал к числу людей, от которых этого можно ожидать.
– На мой взгляд тоже, – согласился Эллиот. – Но что же тогда нам остается? Новая загадка вдобавок к тем, что уже были? Вы хоть что-нибудь можете разобрать в этом деле?
– Многое. Вы уже поняли, как, по мнению Чесни, были отправлены конфеты миссис Терри?
– Нет, доктор. Чтоб мне провалиться, нет! Как?
Доктор Фелл заворочался в кресле. Он с огорченным выражением лица махнул рукой, что-то пробормотал себе под нос и лишь потом начал протестующим тоном:
– Слушайте, я решительно не желаю играть роль напыщенного оракула, стремящегося любой ценой выказать свое превосходство. Терпеть не могу подобный род снобизма и всегда буду бороться с ним. Однако, должен сказать, что ваши переживания вредно влияют на умственные способности. Давайте-ка проанализируем проблему конфет, отравленных у миссис Терри. Какие данные у нас есть? Какие факты мы должны принять за установленные? Во-первых, конфеты были отравлены в какой-то момент 17 июня. Во-вторых, они были отравлены кем-то, заходившим в этот день в магазин, либо мисс Вилс, воспользовавшейся для этого Френки Дейлом. Установлено ведь, что вечером 16-го числа яда в конфетах еще не было, поскольку миссис Терри как раз в это время взяла пригоршню конфет для ребят. Верны эти утверждения?
– Да.
– Абсолютно ложны, – сказал доктор Фелл. – Чушь! Я отрицаю, – продолжал он с жаром, – что конфеты были отравлены обязательно 17 июня. Отрицаю также, что они были отравлены кем-то, заходившим в этот день в магазин. Если не ошибаюсь, майор Кроу набросал в общих чертах метод, с помощью которого убийца легко мог подбросить отравленные конфеты в стоявшую на прилавке открытую коробку. Согласно этой гипотезе, убийца вошел в магазин, спрятав несколько отравленных конфет в руке или в кармане, отвлек внимание миссис Терри и бросил их в коробку. Разумеется, это достаточно просто и так могло быть. Но, может быть, это уж слишком просто для такого ловкого убийцы, как наш? Ведь тут список подозреваемых сразу ограничивается теми, кто заходил в магазин в определенный день. Разрешите предложить в тысячу раз лучший способ. Приготовьте точный дубликат открытой коробки, стоящей на прилавке. Вместо того, чтобы, как болван, отравлять верхний слой, положите десяток отравленных конфет на дно коробки. Пойдите в магазинчик миссис Терри и замените одну раскрытую коробку другой. В этот день никто и не прикоснется к отравленным конфетам. Напротив! Дети, как правило, не очень покупают конфеты с начинкой. Они предпочитают карамель или жевательную резинку – ведь их за те же деньги дают гораздо больше. Следовательно, конфеты пролежат несколько дней, а то и целую неделю, прежде чем кто-то дойдет до отравленного слоя. Соответственно, отравителю вовсе нет нужды появляться в день, когда о преступлении станет известно. В какой бы день ни были отравлены конфеты, держу пари, что это случилось еще до рокового 17 июня.
Эллиот подошел к окну, поглядел на дождь и обернулся к собеседнику.
– Да, но... Прежде всего: нельзя же ходить по улицам с раскрытой коробкой конфет, верно? И заменить ее, как ни в чем не бывало, на другую...
– Это вполне возможно, – ответил Фелл, – если у вас есть чемоданчик иллюзиониста. Прошу прощения, друг мой, но мне кажется, что этот чемоданчик объясняет все. Они работают (поправьте меня, если я ошибусь) с помощью кнопки, встроенной в кожаную ручку. Если нажать на кнопку, чемодан захватывает все, что под ним находится. Но, разумеется, им можно воспользоваться и с обратной целью. Положите что-то внутрь чемодана, нажмите на кнопку, открывающую дно, и оставьте то, что было внутри, в нужном вам месте. Доктор Фелл сделал несколько пассов фокусника, с безутешным видом вздохнул и уже серьезно продолжал:
– Да, мальчик мой. Боюсь, что так оно и было, иначе этот чемоданчик не оказался бы замешанным в нашу историю. Убийца, как вы и сказали, не стал бы разгуливать с раскрытой коробкой конфет и рисковать попасться при ее подмене. Вот тут-то на сцене и появляется наш чемоданчик. Преступник входит в магазин миссис Терри с коробкой отравленных конфет на дне чемодана. Пока внимание миссис Терри чем-то отвлечено, он нажимает кнопку и эта коробка оказывается на прилавке. После этого он ставит чемодан на прежнюю, безобидную коробку, и она исчезает внутри чемодана. И все это происходит за время, которое нужно, чтобы снять блок "Плейерс" или "Голд Флейк" с полки. Похоже, что Марк Чесни разгадал этот трюк. Чтобы продемонстрировать, как были подменены коробки, он заказал в Лондоне аналогичный чемодан. А вчера ночью Чесни применил тот же прием... и никто ничего не заметил.
Наступило молчание, а потом Эллиот, глубоко вздохнув, сказал:
– Спасибо.
– Что?
– Я говорю: спасибо, – улыбнувшись, повторил Эллиот. – Вам удалось вправить мне мозги – пусть даже не без помощи, если можно так выразиться, подзатыльника.
– Благодарю, инспектор, – не без легкого удовлетворения ответил доктор.
– Но вы отдаете себе отчет, что, как бы там ни было, это объяснение оставляет нас в еще худшем положении, чем мы были. Согласен, что оно более разумно и лучше объясняет известные нам факты, но оно лишает нас единственных конкретных следов, которые у нас были. Мы теперь не имеем ни малейшего понятия о том, когда были отравлены конфеты – разве что можем сказать, что это, по всей вероятности, случилось когда угодно, кроме того единственного дня, которым в течение четырех месяцев интересовалась полиция.
– Сожалею, что испортил вам всю кухню, – встряхнув головой и словно извиняясь, сказал доктор. – Однако... какого черта! Будь у вас такой же зловредный склад ума, как у меня, вы бы чувствовали себя как кошка, почуявшая запах мыши. И я не согласен, что наше положение ухудшилось. Напротив, этот след должен привести нас прямо к правде.
– Каким образом?
– Скажите, инспектор, вы родились в деревне или, по крайней мере, небольшом городке?
– Нет, доктор. Строго говоря, как раз наоборот. В Глазго.
– Ну вот, а я как раз в таком городишке, как этот, – с явным удовлетворением сказал доктор. – Давайте-ка еще раз оценим ситуацию. Убийца, неся безобидный с виду чемоданчик, входит в магазин. Предположим, что это кто-то, кого миссис Терри знает – в нашем случае это практически гарантировано. Вам приходилось сталкиваться со здоровым, инстинктивным любопытством деревенских лавочников – особенно таких любителей поболтать, как миссис Терри? Представьте, что вы зашли к ней с чемоданом. Она немедленно осведомилась бы: "Уезжаете, мистер Эллиот?" или "Решили съездить в Лондон, мистер Эллиот?" А если бы и не спросила, то подумала бы, потому что ваше появление с чемоданом выходило бы за рамки привычного – ведь, как правило, вы с чемоданом не ходите. Она бы обратила на это внимание. Если бы кто-то в течение недели перед преступлением заходил к ней с чемоданчиком, она, по всей вероятности, запомнила бы его.
Эллиот кивнул. У него, однако, было ощущение, что доктор Фелл, сосредоточенно глядевший на него, ждет чего-то еще.
– Разве что... – подсказал доктор.
– Ясно, – пробормотал Эллиот, глядя в залитое дождем окно. – Разве что убийца – человек, который обычно ходит с таким чемоданчиком, так что это не могло привлечь внимания миссис Терри.
– Приемлемая гипотеза, – проговорил доктор.
– Вы имеете в виду Джозефа Чесни?
– Все может быть. А есть еще кто-нибудь, кто часто ходит с чем-то вроде этого чемодана?
– Насколько мне известно, только Вилбур Эммет. У него есть чемоданчик примерно таких же размеров и вида, я его сам видел у него в комнате.
Фелл покачал головой.
– Только Вилбур Эммет. Только Вилбур Эммет, говорит этот молодой человек. Клянусь всеми богами Олимпа! Да ведь ясно же, что как только Кроу и Боствик отделаются от своей навязчивой идеи, они немедленно ухватятся за Эммета. Подозреваю, судя по вашему рассказу, что профессору Инграму эта мысль уже пришла в голову, и он нас встретит ею, как только мы появимся в "Бельгард". Если основываться на тех уликах, которые у нас есть, единственный человек, который мог совершить преступление, это Вилбур Эммет. Хотите знать – почему?
Эллиот вскочил на ноги.
– Я влюбился в нее! – выкрикнул он.
Он сам понимал, что должен выглядеть смешным, выкрикивая в лицо доктору эту новость, и покраснел до корней волос.
Если бы в этот момент доктор Фелл засмеялся или счел нужным понизить голос до интимного шепота, шотландское щепетильное чувство достоинства Эллиота, вероятно, взяло бы верх и он ушел. Ничего не смог бы с собой поделать – такой уж у него характер. Однако доктор Фелл лишь утвердительно кивнул.
– Понять можно, – заметил он с оттенком чуть удивленного сочувствия в голосе. – И что же?
– Я ее всего два раза и видел, – снова выкрикнул Эллиот, глядя прямо перед собой и решившись выложить все до конца. – Однажды в Помпее и еще раз в... пока неважно где. Как я уже сказал, сам не знаю, какая муха меня укусила. Я ее не идеализирую. Когда я вчера приехал сюда, я же почти уже не помнил ни ее, ни тех двух встреч. И, вообще, есть доводы предполагать, что она отравительница и насквозь лживое существо. Но тогда я встретил ее в одном из уголков Помпеи (я очутился там в связи с одним делом), и она стояла с непокрытой головой, залитая солнцем, а я глядел на нее, а потом повернулся и убежал. Может быть, на меня так подействовало то, как она двигалась или говорила или поворачивала голову, – не знаю. У меня не хватило смелости подойти и познакомиться с ними – то, что наверняка сделал бы.этот самый Хардинг. Не знаю почему, но он мне не понравился. Клянусь вам, не потому, что я услышал, как они обсуждали вопрос о его женитьбе на Марджори. Об этом я если и думал, то только для того, чтобы сказать себе, что мне еще раз не повезло, и оставить все, как есть. Единственное, в чем я отдавал себе отчет, было то, что, во-первых, я влюблен в нее, а, во-вторых, что мне надо выбить из головы даже мысль об этом. Вы, наверное, не поймете меня.
В комнате на мгновенье наступило молчание. Слышен был только шум дождя да тяжелое, с одышкой, дыхание доктора Фелла.
– Неважного вы обо мне мнения, – строго проговорил доктор, – если считаете, что я не способен вас понять. Продолжайте.
– Что ж, доктор, это все. Я не могу выбросить из головы мысль о ней.
– Но это не все, правда ведь?
– Правда. Вы хотите знать, где я встретился с нею во второй раз. В этом было что-то фатальное. Я нутром чувствовал, что это не может не случиться. Вы однажды встречаете человека, стараетесь забыть о нем, бежите от него, а судьба вновь вас с ним сталкивает. Второй раз я ее увидел ровно пять дней назад в небольшой аптеке возле набережной принца Альберта. В Помпее я услыхал, как мистер Чесни упомянул название парохода, на котором они собирались возвращаться на родину, и дату отплытия. Сам я уехал из Италии на следующий день и вернулся в Англию на неделю раньше, чем они. В прошлый четверг я случайно оказался вблизи набережной принца Альберта, расследуя одно дело. – Эллиот на секунду умолк. – Я и правду-то говорить разучился, не так ли? – спросил он с горечью. – Правильно, именно этот день я выбрал, чтобы побывать в районе порта, сознательно, но все остальное было случайностью... можете судить сами. Книга регистрации продажи ядов в этой аптеке выглядела подозрительно. Судя по всему, владелец аптеки продавал их больше обычного, поэтому я и оказался там. Войдя в аптеку, я потребовал регистрационную книгу для проверки. Мне немедленно принесли ее, а, чтобы я мог спокойно заниматься предоставили небольшую каморку, отделенную от остальной аптеки заставленной рядами бутылок полкой. Пока я сидел, погрузившись в чтение, в аптеку вошла покупательница. Я не видел ее, так же как и она не могла видеть меня, однако, я сразу же узнал ее голос. Это была Марджори Вилс, и она просила продать ей цианистого калия для "занятий фотографией".
Эллиот снова умолк.
Сейчас он не видел номера в отеле "Бо Неш". Перед его глазами была полутемная в вечерних сумерках аптека, он ощущал удушливый запах лекарств. По другую сторону стойки висело засиженное мухами зеркало, и он видел в нем отражение Марджори Вилс, подходящей к прилавку, чтобы попросить цианистого калия "для занятий фотографией".
– Вероятно, учитывая мое присутствие, аптекарь начал настоятельно расспрашивать ее, для чего ей нужен цианистый калий и как она собирается его использовать. Судя по ответам, она разбиралась в фотографии примерно так, как я в санскрите. Совсем уже запутавшись, она случайно взглянула в зеркало. Вероятно, она увидела меня, хотя взгляд ее был беглым и уверенности в этом у меня нет и сейчас. Внезапно она сказала аптекарю, что он... впрочем, это уже неважно – и выбежала из аптеки. Хорошенькое дельце, а? – с яростью закончил Эллиот.
Доктор Фелл промолчал.
– Почти уверен, что у этого аптекаря руки не слишком чисты, – размеренно продолжал Эллиот, – хотя доказать ничего не удалось. И в довершение всего Хедли поручил мне, именно мне, дело об отравлении в Содбери Кросс, обо всех деталях которого я, слава богу, еще раньше читал в газетах.
– Вы не отказались вести дело?
– Нет, доктор. Как бы я мог это сделать? Как бы я мог отказаться, не рассказав, во всяком случае, Хедли всего, что мне было известно?
– Гм!
– Да, я понимаю. Вы думаете, что меня следовало бы выгнать из полиции, и вы совершенно правы.
– Господи помилуй, что вы! – широко раскрыв глаза, сказал Фелл. – Ваша щепетильность не доведет вас до добра. Перестаньте говорить ерунду и рассказывайте дальше.
– Этой ночью, по дороге в Содбери Кросс, я размышлял о том, как же мне выбраться из этой ситуации. Приходили в голову и такие мысли, о которых утром я не мог вспомнить без содрогания. Думал, например, о том, чтобы систематически скрывать все улики, которые будут против нее собраны. Думал даже о том, чтобы бежать вместе с нею куда-нибудь на тихоокеанские острова.
Эллиот сделал паузу, но Фелл только сочувственно кивнул, и Эллиот, испытывая огромное облегчение, заговорил снова.
– Я надеялся, что начальник полиции (это майор Кроу) ничего не заметит. Однако мое поведение с самого начала показалось ему странным, и он уже несколько раз вмешался в мои действия. Хуже всего было, когда она чуть не узнала меня. До конца ей это не удалось – я хочу сказать, что она не узнала во мне человека из зеркала в аптеке. Однако она знает, что где-то уже видела меня, и пытается вспомнить где. А в общем-то я намерен вести дело непредубежденно (скользкий я для этого выбрал путь, верно?), так, как вел бы его в любом другом случае. Не знаю, удастся ли мне это. Но, как видите, к вам я уже пришел.
Доктор Фелл задумчиво проговорил:
– Скажите, оставляя в стороне дело отравленных конфет, есть у вас какие-то основания подозревать ее в убийстве Марка Чесни?
– Нет! Как раз наоборот. У нее совершенно неопровержимое алиби.
– Тогда о чем, черт побери, речь? Что вам еще надо для счастья?
– Не знаю, доктор, честное слово, не знаю. Может быть, все из-за того, что в этом деле есть что-то странное, скользкое и дурно пахнущее, в нем не за что ухватиться. С самого начала это не следствие, а шкатулка с сюрпризами.
Доктор Фелл, откинувшись назад, несколько раз затянулся дымом сигары с выражением глубочайшей сосредоточенности на лице. Затем он опустил плечи, встряхнулся и, словно для того, чтобы придать больший вес своим словам, сделал еще одну глубокую затяжку.
– Давайте проанализируем вашу эмоциональную проблему, – сказал он. – Увиливать от нее я не собираюсь. Это может быть мимолетное чувство, а может быть и истинная любовь – в любом случае я хочу задать вам один вопрос. Предположим, что эта девушка – убийца. Спокойно! Я сказал только: предположим, что она – убийца. Что ж, это такое преступление, которое трудно простить – даже если всеми силами стараться это сделать. Такое преступление неестественно, оно предполагает отклонение от нормы, и иметь в доме совершившего его человека примерно так же безопасно, как держать в нем кобру. Хорошо. Предполагая, что девушка виновна... Вы предпочли бы знать об этом?
– Не знаю.
– И все же – согласны вы, что лучше знать правду?
– Мне кажется, что да.
– Хорошо, – кивнул Фелл, снова пуская клубы густого дыма. – Тогда взглянем на вопрос с другой стороны. Предположим, что эта девушка совершенно невиновна. Нет, не надо облегченных вздохов, даже романтики должны оставаться практичными. Предположим, что эта девушка совершенно невиновна. Как вы поступите?
– Не понимаю вас, доктор?
– Разве вы не сказали, что влюблены в нее? Теперь смысл вопроса дошел до Эллиота.
– О, тогда можете исключить меня из этой истории. Я не строю иллюзий насчет того, что у меня могли бы быть какие-то шансы. Если бы вы видели выражение ее лица, когда она смотрит на Хардинга! Я видел его. Признаюсь, доктор, что самым трудным для меня этой ночью было быть справедливым к Хардингу. Я против него, строго говоря, ничего не имею – похоже, что он неплохой парень. Знаю только, что в его манерах есть что-то, от чего у меня зубы начинают скрипеть каждый раз, когда я с ним разговариваю. – Эллиот снова почувствовал, как у него начинают гореть уши. – К слову сказать, какие только сцены ни разыгрывались этой ночью в моем воображении. Видел, например, как я драматически предъявляю Хардингу обвинение в преступлении (да-да, с наручниками и всем прочим), а она глядит на меня полными восторга и благодарности глазами. Только все это – чушь собачья. Хардинг – счастливчик, каких я в жизни не видывал. Невозможно обвинить человека в преступлении, если он сидел вместе с двумя другими людьми в одной комнате, а убийца действовал у них на виду в другой. Может быть, Хардинг и попытался втереться в дом богатой наследницы (мне лично кажется, что да), но так нередко делается на этом свете. До встречи с Чесни в Италии Хардинг и не слыхивал о Содбери Кросс, так что можете забыть о нем, а заодно отправить ко всем чертям и меня.
– Помимо щепетильности, – с критическим видом заметил доктор Фелл, – вам следовало бы еще избавиться от вашей проклятой скромности. Это великолепное свойство души, но ни одна женщина его не терпит. Ладно, не будем об этом. Ну, и как?
– Что – как?
– Как вы теперь чувствуете себя?
И тут Эллиот внезапно обнаружил, что чувствует себя лучше: настолько лучше, что ему хочется выпить чашку кофе и закурить. У него словно бы стало легче на душе. Непонятно почему, но даже номер гостиницы вдруг приобрел другие краски.
– Вот-вот! – воскликнул доктор, потирая переносицу. – Так что мы будем делать? Вы забываете, кажется, что очень бегло представили мне дело и что от волнения – впрочем, вполне понятного – большая часть ваших стрел пролетела мимо. Итак, что же вы собираетесь предпринять? Выставить себя на посмешище, вернуться в Лондон и попросить у Хедли разрешения отказаться от дела? Или хотите, чтобы мы разобрались в фактах и выяснили, что же произошло? Я к вашим услугам.
– Да! – выкрикнул Эллиот. – Да, бога ради!..
– Хорошо. В таком случае садитесь-ка, – серьезно проговорил доктор, – и будьте добры рассказать мне обо всем поподробнее.
Рассказ занял около получаса, и Эллиот, на сей раз полностью владея собой, сумел изложить все до малейших подробностей. Закончил он на флаконе с синильной кислотой, найденном в ванной.
– ...и это, в общих чертах, все, если не считать того, что мы проторчали там до трех часов утра. Все говорят, что к синильной кислоте не имеют никакого отношения, клянутся, что не знают, откуда она могла появиться в ванной, и уверяют, что еще перед обедом ее там не было. Кроме того, я зашел повидать Вилбура Эммета, но он, естественно, еще не в том состоянии, чтобы чем-то помочь нам.
Эллиот вновь ясно увидел комнату – такую же аккуратную, но лишенную привлекательности, как и сам Эммет. Вспомнил его вытянувшееся на постели длинное сухощавое тело, резкий электрический свет, бутылочки и галстуки, в идеальном порядке разложенные на туалетном столике. На письменном столе куча конвертов и счетов, а рядом с ними корзинка, в которой Эммет хранил целый набор каких-то шприцев, ножниц и прочих инструментов, напомнивших Эллиоту операционную. Зато оранжево-красный цвет обоев невольно наводил на мысль о персиках.
– Эммет говорил много, но я не мог разобрать ни единого слова, изредка только ясно выговаривал: "Марджори!", начинал метаться и тогда приходилось его успокаивать. Вот и все, доктор. Я до последней мелочи рассказал вам все, что знаю, и теперь задаю себе вопрос: сможете ли вы что-то отсюда извлечь? Сможете ли вы объяснить, что же творится во всем этом проклятом деле?
Доктор Фелл медленно и выразительно кивнул.
– Думаю, что да.
– Однако прежде всего, – продолжал доктор, угрожающе тыкая в сторону Эллиота своей сигарой, – мне хотелось бы выяснить одну деталь, которую либо я не понял, либо вы изложили ее намеренно неясно. Речь идет о финале спектакля, устроенного Чесни. Чесни открывает дверь, чтобы сообщить, что представление окончено. Помните эту сцену?
– Да, доктор.
– Профессор Инграм говорит: "Между прочим, кем был ваш коллега столь жуткого вида?" На это Чесни отвечает: "О, просто Вилбур, он помог мне все устроить". Правильно?
– Да, совершенно правильно.
– Помимо мисс Вилс, есть у вас свидетели того, что все было именно так? – настойчиво спросил доктор. – Другие подтверждают эту деталь?
– Да, доктор, – ответил заинтригованный Эллиот. – Беседуя с каждым, я расспрашивал и об этом.
Цвет лица доктора несколько изменился. Он сидел с сигарой в руке и приоткрытым ртом, беспокойно поглядывая на собеседника. Каким-то свистящим шепотом, похожим на звук ветра, проносящегося перед поездом в туннеле метро, он произнес:
– Черт возьми! Это очень плохо.
– Что, собственно, плохо?
– Возьмите список десяти вопросов Чесни и еще раз внимательно прочтите его, – взволнованно продолжал Фелл. – Неужели вы сами не видите, что именно здесь так неладно?
С чувством растущего беспокойства Эллиот снова и снова перечитывал список вопросов.
– Нет, доктор, я и впрямь ничего здесь не нахожу. Может быть, у меня сейчас мозги не работают...
– Не "может быть", а точно, – серьезно уверил его доктор. – Да посмотрите же! Сосредоточьтесь! Разве вы не видите, что Чесни задает один совершенно ненужный и абсурдный вопрос?
– Который?
Вопрос номер четыре: "Какого роста был человек, вошедший в кабинет из сада?" Подумайте! Он представляет часть короткого списка заранее приготовленных и обдуманных вопросов – вопросов хитрых, рассчитанных на то, чтобы обмануть отвечающих. Тем не менее, еще даже не попытавшись услышать ответ на него, Чесни сообщает, кто именно был тот человек. Вы уловили мою мысль? По словам мисс Вилс, если вы правильно мне их передали, рост Вилбура Эммета был известен вам. Да это и понятно: они жили рядом с ним, ежедневно видели его. Следовательно, с того момента, как зрителям стало известно, кто был таинственный незнакомец, они никак не могли ошибиться в ответе на вопрос номер четыре. Чего же ради Чесни портит всю игру, заранее подсказывая правильный ответ на поставленный им же самим вопрос?
Эллиот, чуть поразмыслив, заметил:
– Не будем все-таки слишком спешить. А что если и тут кроется какая-то ловушка? Предположим, что Чесни велел Эммету (профессор Инграм высказывал такое предположение) скорчиться под широким плащом так, чтобы выглядеть сантиметров на десять ниже своего роста. Зрители могли попасться в западню. Зная, что речь идет об Эммете, они на вопрос о его росте ответили бы недолго думая, – метр восемьдесят, в то время как, скорчившись под плащом, он имел бы всего метр семьдесят.
– Это возможно, – нахмурившись, ответил Фелл. – Положа руку на сердце, должен признать, что в этом дельце ловушек даже больше, чем вы это себе представляете. Однако в скорчившегося под плащом Эммета... я, инспектор, честно говоря, не верю. Единственный способ, которым человек может убавить себе десять сантиметров роста, это согнуть ноги в коленях и передвигаться коротенькими шажками. Я не верю, чтобы кому-то удалось это сделать так, чтобы зрители не обратили внимание на его необычный вид и странную походку. А ведь все, наоборот, говорят о том, что вид у незнакомца был подтянутый и надменный. Все, конечно, возможно, однако же...
– Вы хотите сказать, что, несмотря ни на что, рост того человека был действительно метр семьдесят?
– Существует и другая возможность, – суховато проговорил доктор, – его рост мог быть и впрямь метр восемьдесят. Не забывайте, что это подтверждают два свидетеля. Каждый раз, когда профессор Инграм не соглашается с ними, вы автоматически верите ему. Может быть, вы и правы, но не будем... гм!.. не будем впадать в ошибку, считая, что профессор Инграм – что-то вроде пифии, оракула или библейского пророка.
Эллиот снова задумался.
– Возможно, – заметил он, – что мистер Чесни был взволнован или растерян, и имя Эммета вырвалось у него непроизвольно.
– Вряд ли, учитывая, что тут же он позвал Эммета, крикнув, что уже можно войти, и явно растерялся, когда тот не появился. Гм, нет! Не верится мне в это, инспектор. Иллюзионист не раскрывает так легко своих карт, не теряется и не показывает публике потайную дверцу, через которую исчезал его ассистент. Чесни, на мой взгляд, не принадлежал к числу людей, от которых этого можно ожидать.
– На мой взгляд тоже, – согласился Эллиот. – Но что же тогда нам остается? Новая загадка вдобавок к тем, что уже были? Вы хоть что-нибудь можете разобрать в этом деле?
– Многое. Вы уже поняли, как, по мнению Чесни, были отправлены конфеты миссис Терри?
– Нет, доктор. Чтоб мне провалиться, нет! Как?
Доктор Фелл заворочался в кресле. Он с огорченным выражением лица махнул рукой, что-то пробормотал себе под нос и лишь потом начал протестующим тоном:
– Слушайте, я решительно не желаю играть роль напыщенного оракула, стремящегося любой ценой выказать свое превосходство. Терпеть не могу подобный род снобизма и всегда буду бороться с ним. Однако, должен сказать, что ваши переживания вредно влияют на умственные способности. Давайте-ка проанализируем проблему конфет, отравленных у миссис Терри. Какие данные у нас есть? Какие факты мы должны принять за установленные? Во-первых, конфеты были отравлены в какой-то момент 17 июня. Во-вторых, они были отравлены кем-то, заходившим в этот день в магазин, либо мисс Вилс, воспользовавшейся для этого Френки Дейлом. Установлено ведь, что вечером 16-го числа яда в конфетах еще не было, поскольку миссис Терри как раз в это время взяла пригоршню конфет для ребят. Верны эти утверждения?
– Да.
– Абсолютно ложны, – сказал доктор Фелл. – Чушь! Я отрицаю, – продолжал он с жаром, – что конфеты были отравлены обязательно 17 июня. Отрицаю также, что они были отравлены кем-то, заходившим в этот день в магазин. Если не ошибаюсь, майор Кроу набросал в общих чертах метод, с помощью которого убийца легко мог подбросить отравленные конфеты в стоявшую на прилавке открытую коробку. Согласно этой гипотезе, убийца вошел в магазин, спрятав несколько отравленных конфет в руке или в кармане, отвлек внимание миссис Терри и бросил их в коробку. Разумеется, это достаточно просто и так могло быть. Но, может быть, это уж слишком просто для такого ловкого убийцы, как наш? Ведь тут список подозреваемых сразу ограничивается теми, кто заходил в магазин в определенный день. Разрешите предложить в тысячу раз лучший способ. Приготовьте точный дубликат открытой коробки, стоящей на прилавке. Вместо того, чтобы, как болван, отравлять верхний слой, положите десяток отравленных конфет на дно коробки. Пойдите в магазинчик миссис Терри и замените одну раскрытую коробку другой. В этот день никто и не прикоснется к отравленным конфетам. Напротив! Дети, как правило, не очень покупают конфеты с начинкой. Они предпочитают карамель или жевательную резинку – ведь их за те же деньги дают гораздо больше. Следовательно, конфеты пролежат несколько дней, а то и целую неделю, прежде чем кто-то дойдет до отравленного слоя. Соответственно, отравителю вовсе нет нужды появляться в день, когда о преступлении станет известно. В какой бы день ни были отравлены конфеты, держу пари, что это случилось еще до рокового 17 июня.
Эллиот подошел к окну, поглядел на дождь и обернулся к собеседнику.
– Да, но... Прежде всего: нельзя же ходить по улицам с раскрытой коробкой конфет, верно? И заменить ее, как ни в чем не бывало, на другую...
– Это вполне возможно, – ответил Фелл, – если у вас есть чемоданчик иллюзиониста. Прошу прощения, друг мой, но мне кажется, что этот чемоданчик объясняет все. Они работают (поправьте меня, если я ошибусь) с помощью кнопки, встроенной в кожаную ручку. Если нажать на кнопку, чемодан захватывает все, что под ним находится. Но, разумеется, им можно воспользоваться и с обратной целью. Положите что-то внутрь чемодана, нажмите на кнопку, открывающую дно, и оставьте то, что было внутри, в нужном вам месте. Доктор Фелл сделал несколько пассов фокусника, с безутешным видом вздохнул и уже серьезно продолжал:
– Да, мальчик мой. Боюсь, что так оно и было, иначе этот чемоданчик не оказался бы замешанным в нашу историю. Убийца, как вы и сказали, не стал бы разгуливать с раскрытой коробкой конфет и рисковать попасться при ее подмене. Вот тут-то на сцене и появляется наш чемоданчик. Преступник входит в магазин миссис Терри с коробкой отравленных конфет на дне чемодана. Пока внимание миссис Терри чем-то отвлечено, он нажимает кнопку и эта коробка оказывается на прилавке. После этого он ставит чемодан на прежнюю, безобидную коробку, и она исчезает внутри чемодана. И все это происходит за время, которое нужно, чтобы снять блок "Плейерс" или "Голд Флейк" с полки. Похоже, что Марк Чесни разгадал этот трюк. Чтобы продемонстрировать, как были подменены коробки, он заказал в Лондоне аналогичный чемодан. А вчера ночью Чесни применил тот же прием... и никто ничего не заметил.
Наступило молчание, а потом Эллиот, глубоко вздохнув, сказал:
– Спасибо.
– Что?
– Я говорю: спасибо, – улыбнувшись, повторил Эллиот. – Вам удалось вправить мне мозги – пусть даже не без помощи, если можно так выразиться, подзатыльника.
– Благодарю, инспектор, – не без легкого удовлетворения ответил доктор.
– Но вы отдаете себе отчет, что, как бы там ни было, это объяснение оставляет нас в еще худшем положении, чем мы были. Согласен, что оно более разумно и лучше объясняет известные нам факты, но оно лишает нас единственных конкретных следов, которые у нас были. Мы теперь не имеем ни малейшего понятия о том, когда были отравлены конфеты – разве что можем сказать, что это, по всей вероятности, случилось когда угодно, кроме того единственного дня, которым в течение четырех месяцев интересовалась полиция.
– Сожалею, что испортил вам всю кухню, – встряхнув головой и словно извиняясь, сказал доктор. – Однако... какого черта! Будь у вас такой же зловредный склад ума, как у меня, вы бы чувствовали себя как кошка, почуявшая запах мыши. И я не согласен, что наше положение ухудшилось. Напротив, этот след должен привести нас прямо к правде.
– Каким образом?
– Скажите, инспектор, вы родились в деревне или, по крайней мере, небольшом городке?
– Нет, доктор. Строго говоря, как раз наоборот. В Глазго.
– Ну вот, а я как раз в таком городишке, как этот, – с явным удовлетворением сказал доктор. – Давайте-ка еще раз оценим ситуацию. Убийца, неся безобидный с виду чемоданчик, входит в магазин. Предположим, что это кто-то, кого миссис Терри знает – в нашем случае это практически гарантировано. Вам приходилось сталкиваться со здоровым, инстинктивным любопытством деревенских лавочников – особенно таких любителей поболтать, как миссис Терри? Представьте, что вы зашли к ней с чемоданом. Она немедленно осведомилась бы: "Уезжаете, мистер Эллиот?" или "Решили съездить в Лондон, мистер Эллиот?" А если бы и не спросила, то подумала бы, потому что ваше появление с чемоданом выходило бы за рамки привычного – ведь, как правило, вы с чемоданом не ходите. Она бы обратила на это внимание. Если бы кто-то в течение недели перед преступлением заходил к ней с чемоданчиком, она, по всей вероятности, запомнила бы его.
Эллиот кивнул. У него, однако, было ощущение, что доктор Фелл, сосредоточенно глядевший на него, ждет чего-то еще.
– Разве что... – подсказал доктор.
– Ясно, – пробормотал Эллиот, глядя в залитое дождем окно. – Разве что убийца – человек, который обычно ходит с таким чемоданчиком, так что это не могло привлечь внимания миссис Терри.
– Приемлемая гипотеза, – проговорил доктор.
– Вы имеете в виду Джозефа Чесни?
– Все может быть. А есть еще кто-нибудь, кто часто ходит с чем-то вроде этого чемодана?
– Насколько мне известно, только Вилбур Эммет. У него есть чемоданчик примерно таких же размеров и вида, я его сам видел у него в комнате.
Фелл покачал головой.
– Только Вилбур Эммет. Только Вилбур Эммет, говорит этот молодой человек. Клянусь всеми богами Олимпа! Да ведь ясно же, что как только Кроу и Боствик отделаются от своей навязчивой идеи, они немедленно ухватятся за Эммета. Подозреваю, судя по вашему рассказу, что профессору Инграму эта мысль уже пришла в голову, и он нас встретит ею, как только мы появимся в "Бельгард". Если основываться на тех уликах, которые у нас есть, единственный человек, который мог совершить преступление, это Вилбур Эммет. Хотите знать – почему?