Картленд Барбара. Вальс сердец

   Но сейчас, когда он пригласил ее на вечер, она хотела отказаться, не представляя себе, как будет танцевать с кем-нибудь, кроме Миклоша. Она боялась, что просто расплачется, когда ее пригласят на танец.
   Она провела бессонную ночь, но утром встала, полная решимости взять себя в руки и не показывать отцу своего состояния. Она нужна ему, жизнь продолжается и должна идти своим чередом.
   Теперь Гизела понимала, что чувствовал отец, когда потерял жену.
   Они были так близки, и, глядя на них, Гизела мечтала о такой любви.
   Она нашла такую любовь. Нашла и сразу же потеряла!
   Ее мать не смущал тот факт, что ее возлюбленный — музыкант. Это был брак по любви, а любовь — величайшая драгоценность на свете.
   Теперь Гизела осталась одна и понимала, что с годами ее одиночество станет еще острее и нестерпимее, ведь в мире нет человека, который сможет заменить ей Миклоша.
   «Миклош, Миклош!» — хотелось крикнуть Гизеле; она верила, что, где бы он ни был, он услышит крик ее сердца и поймет, как ей его не хватает.
   Но воображение рисовало ей, как он возвращается в замок к повседневным обязанностям и развлечениям. Поглощенный делами, он если и вспомнит о ней, то только ночью, ложась спать.
   Миклош — мужчина; он скоро забудет ее, встретив другую женщину, которая покорит его сердце. А прежняя возлюбленная станет для него лишь тенью, воспоминанием, которое придет к нему под звуки вальса.
   Такие мысли терзали Гизелу, и глаза ее вновь наполнились слезами, но она подавила рыдания, понимая, что надо быть гордой и сохранять достоинство.
   И все же, не желая расстраивать отца, Гизела не стала отказываться от приглашения.
   — Я надену свое лучшее платье! — воскликнула она. — Давайте не будем после концерта возвращаться в отель, а поедем прямо из театра. А куда вы собираетесь меня отвезти?
   — Это пока секрет, — улыбнулся Феррарис. — Но другой секрет я тебе открою: Иоганн Штраус предложил мне принять участие в одном из его начинаний.
   — Штраус? — воскликнула девушка. — Просто не верится!
   — Я так и думал, что ты удивишься. Но я действительно ему нужен.
   — Для чего же?
   — Дух его музыки, как он полагает, можно выразить на театральных подмостках, — ответил отец. — В прошлом году он написал музыку к оперетте «Летучая мышь» и хочет, чтобы я принял участие в постановке. Еще он намерен возродить традицию своего отца и включить туда концертную музыку.
   — Необычная карьера для вас, папа, — заметила Гизела.
   — Я еще все обдумаю. Не хочу принимать поспешных решений. Но Штраус будет платить мне вдвое, втрое больше моих сегодняшних гонораров, а деньги, Гизела, вещь необходимая.
   — Мы должны это тщательно обсудить, — сказала Гизела.
   — Я вот о чем думаю, — помолчав, сказал Феррарис. — Теперь я должен заботиться не только о нашем благосостоянии, но и о твоем будущем.
   Поймав недоуменный взгляд дочери, он пояснил:
   — Хоть ты и считаешь, что я ничего не смыслю в деньгах, но когда мы приехали в Вену, даже я понял, что мы остались без гроша. Чтобы избежать этого в будущем, я решил откладывать половину недельного заработка. Если со мной что-то случится, ты по крайней мере не останешься нищей.
   — Что вы такое говорите, папа! — воскликнула Гизела. — Вы еще молоды и полны сил, впереди у вас долгие годы жизни и творчества! Я… не могу… вас потерять.
   Последние слова она произнесла с ужасом.
   Она уже потеряла Миклоша, и если потеряет еще и отца, то не сможет жить.
   Она порывисто бросилась к отцу и обвила руками его шею:
   — Я буду делать все, что вы скажете, папа, только, прошу вас, берегите себя! Вы… единственное, что у меня осталось… и я вас… так сильно люблю!
   Феррарис поцеловал ее в лоб.
   — Я тоже тебя люблю, дорогая, — сказал он, — и поэтому должен позаботиться о твоем будущем. Ты у меня такая красавица и рано или поздно должна выйти замуж.
   Гизела отчаянно замотала головой.
   — Нет, папа, — торопливо проговорила она. — Я совсем не хочу выходить замуж. Я хочу остаться с вами и заботиться о вас, как это делала бы мама.
   В глазах отца появилась тоска.
   — Будь она с нами, как бы она порадовалась моему успеху! Впрочем, это никак не повлияло бы на наши отношения. Во все времена мы были неразлучны и беззаветно любили друг друга, а все остальное не имеет значения.
   — Да, папочка… остальное… не важно, — тихо проговорила Гизела.
   Сидя в ложе и слушая скрипку отца, Гизела вспоминала, как когда-то зашел сюда Миклош, как неслышно подсел к ней, спрятавшись в тени тяжелых портьер, и как уговаривал ее встретиться…
   Леди Милфорд со своими друзьями тоже пришла на концерт. Она была в великолепном платье оливкового цвета, а в волосах у нее сверкали бриллианты.
   Она была старше большинства других дам, но выглядела так по-английски величественно, что затмевала собой многочисленных красавиц, сидевших в зале.
   Гизела решила, что ей обязательно нужно поговорить с ней об Англии: она надеялась, что в один прекрасный день отец все же предстанет перед лондонской публикой.
   Выступление отца было, как всегда, встречено бурными овациями.
   Венская пресса называла его величайшим скрипачом современности, и жители города валом валили в театр, чтобы послушать его игру.
   Сцена была усыпана цветами, и Гизела знала, что сегодня отец получит бесчисленное количество приглашений на ужин.
   После концерта он зашел за ней в ложу, и, глядя на него, Гизела с восхищением подумала, что, не считая, конечно, Миклоша, в мире не найти более ослепительного кавалера.
   Пол Феррарис был одет в элегантный вечерний костюм, который сидел на нем безупречно. На голове у него был цилиндр, в руке — трость с золотым набалдашником, а на плечи был накинут дорогой шелковый шарф, окантованный красным. Гизела подумала, что понимает тех женщин, которые, встретив Пола в коридорах театра, провожают его долгими томными взглядами.
   Но Пол Феррарис видел только одну женщину — свою дочь.
   — Извини, дорогая, что задержался, — сказал он Гизеле. — Меня вызывали на бис четыре раза!
   — Я думала, вас вызовут еще и в пятый, — ответила она.
   — Да, так хотел режиссер, но я всегда считал, что лучше оставлять публику отчасти «голодной». Это правило относится не только к толпе, но и к отдельным людям.
   Гизела поняла, что отец находится в прекрасном расположении духа и все вокруг доставляет ему удовольствие, даже собственные шутки.
   Спустившись вниз по мраморной лестнице, они вышли из здания театра и сели в ожидавший их экипаж.
   Карету окружила толпа поклонников. Некоторые заранее вышли из театра и специально ждали Пола Феррариса, чтобы еще раз выразить восхищение своему кумиру. Другие, у которых не было денег, чтобы купить себе билет на концерт, надеялись хоть краем глаза взглянуть на того, кого так превозносили театральные критики и пресса.
   Пол Феррарис приветственно помахал им рукой, и экипаж тронулся.
   — Папа, но ведь король музыки — Иоганн Штраус, — с улыбкой сказала Гизела. — Он будет ревновать.
   — Сомневаюсь, — ответил отец. — Я ведь не собираюсь сочинять музыку, которая покорила бы мир и заставила его кружиться в танце.
   Они ехали недолго и скоро остановились у ярко освещенной двери с большой подсвеченной вывеской «Иоганн Штраус».
   Впервые за весь день Гизела весело улыбнулась. . Отец открыл перед ней дверь, и она вошла в танцевальный зал.
   Зал был великолепно декорирован. На балконе второго яруса располагался оркестр.
   Посередине зала, на блестящем зеркале паркета уже кружились пары, а вокруг стояли столики, за которыми сидели люди — ужинали, пили вино и смотрели на танцующих. Гизела подумала, что, наверное, здесь собралась вся элита венского общества.
   Женщины были одеты модно и очень изысканно, на многих были дорогие диадемы и драгоценные украшения.
   Гизела удивилась невероятному количеству грима на их лицах. Еще чуднее показались ей ресницы многих дам, сильно накрашенные и удлиненные чуть ли не в два раза.
   Они с отцом расположились за столиком, откуда были видны и танцующие, и музыканты. Пол Феррарис заказал бутылку дорогого вина и изысканный ужин, а потом встал и торжественно произнес:
   — А сейчас, моя дорогая, настало время тебе станцевать свой первый вальс в Городе Музыки, под звуки оркестра, управляемого самим королем вальса.
   Гизела проследила за его взглядом и увидела на балконе Иоганна Штрауса-сына собственной персоной.
   На первый взгляд он показался ей молодым и симпатичным. На голове у него была пышная копна черных как смоль волос, расчесанных на прямой пробор, а его знаменитые густые усы сходились на щеках с не менее густыми бакенбардами.
   Но, присмотревшись, она увидела, что он уже далеко не молод, хотя это нисколько не уменьшало его необыкновенного обаяния. Гизела подумала, что композитор недаром слывет похитителем женских сердец.
   Отец ждал ее среди танцующих, и Гизела почувствовала себя виноватой, что не может сказать ему, что этот вальс для нее уже не первый.
   Рука отца легла ей на талию, и тоска по Миклошу с новой силой обрушилась на Гизелу. Ноги не желали слушаться, ей показалось, что она вообще не сможет сдвинуться с места. Но мелодия вальса привела ее в чувство.
   Оркестр заиграл «Голубой Дунай», самый знаменитый и блестящий вальс Штрауса.
   История его создания была странной и романтической, как и все, что связано с именем этого композитора.
   Названием для него послужило заглавие одного стихотворения известного поэта. Вальс был впервые исполнен много лет назад, а после этого полностью забыт публикой и больше не исполнялся.
   Шестнадцать лет спустя в парижском Выставочном зале Иоганн Штраус решил исполнить его для императора Наполеона Третьего и императрицы Евгении.
   Успех вальса был столь же грандиозным, сколь неожиданным. Более миллиона экземпляров его нот было распродано по всему миру только с первого тиража. Гизела слышала, что этот вальс был самым популярным на приемах у королевы Виктории в «Ковент-Гардене».
   Самозабвенно кружась под звуки «Голубого Дуная», Гизела не чуяла под собой ног, ей казалось, что она парит над полом и что ее ведут в танце руки Миклоша.
   Они сделали с отцом целых три тура. Волна безграничной любви к Миклошу поднималась в сердце Гизелы все выше, и ей казалось, что где бы он ни был, он знает об этом и чувствует то же самое.
   Когда они шли обратно к столику, Гизела сказала, зная, что отцу будет приятно это услышать:
   — Спасибо, папа! Это было замечательно! Я никогда не забуду, как в первый раз танцевала под звуки «Голубого Дуная».
   — Ты должна сказать об этом самому Штраусу, — ответил Феррарис. — И если не сегодня, то, во всяком случае, при первой возможности.
   Гизела замялась.
   — Только… это будет… не в таком… заведении…
   — Нет-нет, — ответил отец, — конечно же, нет. — И я больше не собираюсь появляться где-либо еще, кроме театра.
   Его слова заглушил громкий хохот, донесшийся с другого конца зала. Гизела обернулась и увидела большую компанию офицеров в ярких мундирах.
   Проследив за ее взглядом, отец воскликнул:
   — Немцы! Я так и знал! Они всегда умудряются создать столько шума…
   Пока Гизела с отцом ужинали, зал наполнялся людьми. Скоро уже не осталось ни одного свободного столика, а у входа толпились те, кто рассчитывал проскользнуть, если кто-нибудь решит покинуть зал пораньше.
   Веселая музыка всех приводила в восторг и никого не оставляла равнодушным.
   Тем временем немецкие офицеры один за другим произносили тосты и пили вино. Они так шумели, что временами заглушали оркестр.
   Гизела подумала, что австрийцам, которым свойственно хорошее чувство юмора, не так уж трудно не обижаться на эту компанию. Напротив, их шумное застолье лишь вызывало ответный смех и оживление среди других посетителей.
   Пол Феррарис допивал кофе, когда оркестр заиграл еще один из самых знаменитых вальсов Иоганна Штрауса.
   — Ну вот, — сказал он Гизеле, — я достаточно подкрепился, чтобы пригласить тебя на следующий танец.
   — Конечно, папа, я ждала, что вы меня пригласите, — с улыбкой ответила она и уже собралась подняться, как вдруг к их столику подошел один из немецких офицеров.
   — Могу я иметь удовольствие танцевать с вами, фрейлейн? — развязно произнес он.
   — Благодарю вас, но я уже приглашена на танец моим отцом, — ответила Гизела на превосходном немецком.
   Офицер разразился отвратительным смехом.
   — Вашим отцом? — насмешливо переспросил он. — Танцевать с отцом значит растрачивать зря свою красоту и изящество.
   Это была дерзость. И Пол Феррарис не выдержал:
   — Довольно! Моя дочь уже сказала вам, что она танцует со мной.
   — А я хочу, чтобы она танцевала со мной! — сказал офицер. — Прошу!
   Он протянул Гизеле руку, но она отклонилась назад:
   — Благодарю, но у меня нет желания танцевать с вами.
   — Зато у меня есть! — настаивал офицер.
   Он явно выпил слишком много вина и был настроен агрессивно. Офицер потянул ее за руку, и Пол Феррарис вскочил.
   — Как вы смеете прикасаться к моей дочери! Будьте добры убраться отсюда, иначе я буду вынужден вышвырнуть вас вон!
   — Вы собираетесь вышвырнуть меня вон? — с издевкой переспросил офицер, не отпуская Гизелу.
   На лице Феррариса появилось такое угрожающее выражение, что девушка невольно вскрикнула.
   — Я повторяю вам, — прошипел Пол. — Убирайтесь в свою конюшню и оставьте в покое мою дочь.
   Офицер неожиданно отпустил Гизелу.
   — Я расцениваю это как оскорбление, — сказал он, — и требую удовлетворения!
   — Единственное «удовлетворение», на которое вы можете рассчитывать, — это взыскание, если вы не успокоитесь и не будете вести себя прилично. Завтра я доложу обо всем вашему командиру.
   — Вы просто уличный фигляр, — нагло произнес офицер. — Как вы смеете говорить со мной в таком тоне! Я требую удовлетворения, и, клянусь Богом, я его получу! Я преподам вам такой урок, что вы запомните на всю жизнь!
   Он говорил все громче и громче, и Гизела с ужасом обнаружила, что вокруг уже начали собираться люди, среди которых она увидела других немцев из той же компании. Они выглядели так же непривлекательно, как и их товарищ.
   Гизела покраснела и, встав из-за столика, подошла к отцу.
   — Папа, прошу вас, уйдемте, — взмолилась она.
   — Не так быстро, — сказал офицер. — Мы еще не потанцевали, а я уверен, что вы не откажетесь.
   Прежде чем Гизела успела что-то сказать, ее отец воскликнул:
   — Я не могу позволить тебе связываться с этим человеком. Мы уходим!
   — Только после нашего поединка, — перебил его офицер. — Я требую удовлетворения и надеюсь, вы не настолько трусливы, чтобы отказаться!
   Гизела молила Бога, чтобы отец не стал обращать внимания на нападки и они поскорее ушли бы отсюда, но Пол Феррарис уже отвечал:
   — Если это все, что вы от меня хотите, я готов принять вызов. Назовите время и место.
   Немец захохотал:
   — Оказывается, у этого уличного фигляра есть немного смелости. Так позвольте сообщить вам, что мне не нужно назначать вам встречу. Я поколочу вас прямо здесь и сейчас, а потом мы с вашей милой дочкой потанцуем, как я и хотел с самого начала.
   — Нет… папа, нет! Вы не должны… этого… делать! — взмолилась Гизела, но замолчала, увидев, что отец ее даже не слушает. Лицо его выражало крайнюю решительность.
   — Отлично, — спокойно ответил он. — Мы будем драться. Если я одержу победу, то вы принесете извинения мне и моей дочери!
   — Извиняться придется вам! — гневно воскликнул немец. — Разойдитесь, господа, дайте нам место. Я собираюсь поставить этого музыкантишку на колени.
   — Пожалуйста, господа, остановитесь! — взмолился управляющий. — Ваше превосходительство, не надо портить веселье!
   Но он напрасно взывал сначала к офицеру, потом к Полу Феррарису — они его не слушали.
   Гизела онемела от ужаса. Она уже плохо осознавала, что происходит, и будто сквозь туман видела двоих людей, стоящих посреди зала с рапирами в руках.
   Немец вернулся к своему столику, чтобы оставить там мешавший ему мундир.
   Пол Феррарис, проводив его взглядом, тоже принялся стаскивать с себя фрак. Гизела воскликнула:
   — Прошу вас, папа! Не надо! Нельзя драться с таким человеком. Уйдем отсюда! Какая разница… Пусть даже он назвал вас… трусом…
   — Разница есть, и очень большая. Я не могу позволить этому мерзавцу, который даже не умеет пить, оскорблять меня!
   — Он может вас ранить!
   — Возможно, но я все равно должен с ним драться!
   — Папа… Пожалуйста!
   Но все ее мольбы и уговоры были бесполезны. По выражению глаз отца она поняла, что он не отступит.
   Она вспомнила, как отец говорил, что в студенческие годы любил фехтовать.
   Но это было так давно, а немец силен и молод. Разве есть у отца надежда одержать победу?
   — Папа, нет! — в отчаянии воскликнула Гизела. — Я пойду танцевать с этим господином!
   — Неужели ты думаешь, что я позволю этому наглецу прикасаться к тебе? — сказал Пол Феррарис. — Не стоило везти тебя в такое место, но раз уж мы оказались здесь, то и уйти должны с достоинством.
   Гизела, несмотря на отчаяние, надеялась, что отца еще можно уговорить уйти, но у нее уже не было возможности поговорить с ним.
   Пол Феррарис, стройный и элегантный, в белой рубашке из тончайшего льна, не спеша прохаживался в центре зала.
   Владелец клуба пригласил ему в секунданты уже немолодого, солидного человека — без сомнения, значительное лицо.
   Гизела осталась за столиком и с тревогой смотрела, как отец разговаривает с секундантом, а с другой стороны зала к ним направляется офицер в сопровождении своих товарищей. Они громко смеялись и шутили.
   Без своего великолепного мундира немец выглядел еще непригляднее. Взгляд, который он бросил на Пола, ясно говорил, что он уверен в своей победе.
   Но если он победит, ей придется с ним танцевать!
   Гизела едва удержалась, чтобы не броситься к секундантам, умоляя их остановить дуэлянтов.
   Она понимала, что это ничем не поможет, а только послужит поводом для новых оскорблений.
   Гизела сознавала, что должна держаться с достоинством и вести себя так, чтобы не оскорбить гордость отца.
   Все посетители клуба глазели на дуэлянтов. Оркестр не переставал играть, и казалось, что перед зрителями разворачивается представление, специально задуманное для их развлечения.
   Гизела подумала, что здесь, наверное, такие вещи случаются часто.
   Ей хотелось спрятаться куда-нибудь, хотя бы закрыть глаза, чтобы ничего не видеть, но гордость заставила ее высоко поднять голову.
   Она видела, как переговариваются между собой люди, и с отвращением подумала, что они, вероятно, заключают пари о том, кто победит, а на нее смотрят как на своеобразный приз для победителя.
   От стыда ей хотелось провалиться сквозь землю.
   Вдруг она услышала голос секунданта:
   — Джентльмены, победителем признается тот, кто первым прольет кровь противника. После этого дуэль прекращается, а танцы продолжаются. Будьте любезны занять свои места. Начинайте по моему сигналу.
   Широко открытыми глазами Гизела смотрела на отца в надежде, что он тоже посмотрит на нее. Но Пол Феррарис не отрывал взгляда от своего противника.
   Гизела в отчаянии и испуге молилась за отца, но почему-то ее молитвы о помощи были адресованы не Богу, а Миклошу.
   Клинки со звоном скрестились, и этот звук проник Гизеле в самое сердце. Внезапно она почувствовала, что кто-то стоит у нее за спиной.
   Ей не нужно было поворачиваться, чтобы понять, кто это. По тому, как замерло ее сердце, она поняла, что это Миклош.
   Не оборачиваясь, она протянула ему руку и почувствовала, как его сильные пальцы сжали ее ладонь.
   Отец действовал осторожно, а немец, наоборот, был напорист.
   Казалось, он хочет запугать противника, прежде чем тот успеет перейти в наступление.
   Несмотря на то что Пол Феррарис уже много лет не фехтовал, он хорошо помнил основные приемы защиты.
   Ему удавалось отражать выпады офицера, который был излишне горяч и явно хотел похвалиться своей удалью перед зрителями и собутыльниками.
   Внезапно Пол Феррарис от обороны перешел к наступлению.
   Кончик его рапиры распорол немцу рукав и оцарапал кожу.
   Зрители вскрикнули, а секундант поднял руку.
   — Честь удовлетворена! — провозгласил он громко, так, чтобы услышали все.
   Пол Феррарис опустил рапиру.
   В ту же секунду немец сделал неожиданный резкий выпад и ранил его в руку.
   Это было нарушением правил. Раздались возмущенные возгласы.
   — Это бесчестно, mein Herr! — строго сказал секундант отца немецкому офицеру.
   Пол Феррарис выронил оружие и зажал рану ладонью.
   — Вы победили, господин Феррарис, — сообщил ему секундант офицера. — Мне очень жаль, что вам нанесли оскорбление…
   Офицер перебил его:
   — Чепуха! Он просто порвал мне рубашку, но не пролил ни капли крови. Победитель — я. И я это вам докажу!
   Гизела вдруг обнаружила, что ее рука по-прежнему в руке Миклоша. Она высвободилась и подбежала к отцу.
   — Вам больно, отец? Позвольте мне перевязать рану.
   — Пустяки, — ответил Феррарис. — Просто царапина. Пойдем отсюда.
   — Не раньше, чем я получу свой танец, — протестующе воскликнул немец.
   Он двинулся к Гизеле, и она инстинктивно спряталась за спину отца.
   Но прежде чем Пол Феррарис успел что-то произнести, перед немцем возник Миклош и уверенным, не терпящим возражений тоном сказал:
   — Если вы еще не удовлетворены, сударь, то будете иметь дело со мной.
   — С какой стати я должен драться с вами? — спросил немец. — Я сам выбираю себе противника и не собираюсь сражаться со всеми фиглярами в Вене.
   Публика притихла, ожидая, что ответит на это Миклош.
   — Вы будете драться со мной, потому что я так решил, — сказал он. — А если вам нужен повод, то его не трудно найти.
   Он сделал шаг вперед и бросил немцу в лицо ослепительно белую перчатку.
   — Как ты смеешь оскорблять меня, венский подонок! — разъяренно вскричал офицер. — Да будет тебе известно, что мое имя — барон Отто фон Хётцендорф! Ты ответишь за оскорбление аристократа!
   Вновь наступила тишина. Миклош спокойно ответил:
   — Позвольте в таком случае и мне представиться: князь Миклош Эстергази.
   В тишине Гизела услышала чей-то шепот: «Лучший клинок Венгрии!»
   Она посмотрела на отца: он был бледен, но держался спокойно.
   Кто-то накинул ему на плечи фрак и поставил перед ним бокал с красным вином.
   — Как вы себя чувствуете, папа? — спросила Гизела.
   — Отлично — и намерен досмотреть это представление до конца.
   Секундант подал сигнал. Теперь, зная, кто его противник, немец сосредоточился и перестал паясничать.
   Миклош был великолепным фехтовальщиком. Он снова и снова наносил немцу удары, но не касался кожи, а лишь разрывал ткань рубашки, чтобы секундант не смог остановить дуэль.
   Звенела сталь; противники двигались в ритме музыки, словно танцуя причудливый танец. Порой немец переходил в атаку, но каждый раз она разбивалась о защиту Миклоша. С каждым выпадом офицер выглядел все более и более нелепо.
   Наконец Миклош решил, что представление закончено. Изящным движением выбил рапиру из рук противника и, приставив клинок к его груди, приказал:
   — Просите прощения у господина Феррариса и его дочери за свое безобразное поведение!
   — Я… приношу извинения, — пробормотал немец.
   — Громче! Я хочу, чтобы вас слышали все!
   — Я прошу прощения!
   Миклош опустил рапиру и повернулся к секунданту, чтобы поблагодарить его, но тут до него донесся отчаянный крик Гизелы.
   Она была так увлечена поединком, что совсем забыла об отце, а когда посмотрела на него, то увидела, что он лежит без сознания. Из раны на руке хлестала кровь.

Глава 6

   Простившись с возлюбленной, Миклош провел бессонную ночь и к утру укрепился в решении немедленно покинуть Вену.
   Он знал, что на этот раз не вернется назад с полдороги. Любовь к Гизеле повелевала уехать и страдать вдали от любимой.
   Лишь таким образом он мог спасти ее от унижений, которые неизбежно постигли бы ее, если бы они поженились.
   Он очень любил своих близких, и большинство из них были приятными людьми и обладали чувством юмора, что вообще свойственно венграм.
   В то же время гордость была фамильной чертой Эстергази, и Миклош мог представить, с какой яростью они обрушатся на любого, кто посмеет посягнуть на их честь.
   Гизела была истинной леди, но это не имело никакого значения, потому что ее отец был профессиональным музыкантом, который игрой на скрипке зарабатывал на жизнь.
   Эстергази были тонкими ценителями музыки. Миклошу с самого детства прививали любовь к ней, и он не представлял себе жизни без нее.
   И все же иметь музыкальный талант и получать гонорары за публичные выступления — вещи разные. Миклош знал, что какие бы аргументы он ни привел, пытаясь переубедить старших членов семьи, это ни к чему бы не привело — отношение к Гизеле все равно будет пренебрежительным.
   Пол Феррарис был великим скрипачом, и Эстергази, без сомнения, могли пригласить его в гости.
   Но чтобы его дочь стала невестой главы рода и будущей княгиней! Нет, это невозможно.
   С той минуты, когда Миклош впервые поцеловал Гизелу, он знал, что только с ней будет счастлив. Она была той женщиной, которую он искал всю жизнь.