Картленд Барбара. Вальс сердец

   И дело было даже не в ее изумительной красоте и прекрасной душе. Они были созданы друг для друга, и души их пели в унисон, их объединяла необъяснимая, но нерушимая связь.
   Это был союз двух душ, и Миклош с отчаянием думал о том, что больше в его жизни такого не встретится.
   Спускаясь к завтраку, он твердо решил сообщить тетушке, что уезжает немедленно.
   Она была на террасе, откуда открывался великолепный вид на парк, который Миклош так хотел показать Гизеле.
   В молодые годы великая герцогиня Эстергази считалась самой красивой в роду и до сих пор выглядела великолепно. Она сидела за столиком, держа в изящной ручке кофейную чашку; ее седые волосы были тщательно завиты и уложены, а одета она была в роскошное платье, в котором больше пристало бы появиться на дворцовом приеме.
   Увидев племянника, она улыбнулась и сразу стала лет на двадцать моложе. С грацией балерины она протянула ему свою белоснежную ручку и мелодичным голосом произнесла:
   — С добрым утром, мой дорогой Миклош! Надеюсь, тебе хорошо спалось после вчерашнего вечера?
   При этих словах в ее глазах блеснули насмешливые искорки: вчера, когда она спросила его, с кем он провел время за ужином, Миклош отказался удовлетворить ее любопытство.
   Сев за столик, Миклош отставил в сторону тарелки и придвинул к себе только кофейный прибор.
   Герцогиня заметила, что он подавлен, а под глазами у него темные круги, но не стала заострять на этом внимание.
   Она заговорила о другом:
   — Сегодня утром я получила письмо от твоего дяди. Он очень рад, что ты гостишь у нас, и немедленно выезжает из загородной резиденции, чтобы повидаться с тобой.
   Слова, которые Миклош приготовился произнести, застряли у него в горле.
   Он прекрасно понимал, как будет обижен герцог, если, покинув своих любимых лошадей и соколиную охоту, он прибудет в столицу и не застанет своего племянника.
   Но он так же хорошо представлял, как мучительно ему будет остаться в Вене и не иметь возможности увидеться с Гизелой.
   — Очень любезно со стороны дяди Людвига, но мне неловко доставлять ему столько хлопот.
   — Герцог, как и я, беспокоится по поводу твоей женитьбы. Это чрезвычайно важно, и мы готовы помочь тебе всем, чем можем.
   — Я не тороплюсь с этим, — быстро сказал Миклош.
   — А должен бы поторопиться, милый мальчик, — заметила герцогиня. — В твоем возрасте уже пора позаботиться о продолжении рода.
   Увидев гримасу на лице племянника, герцогиня рассмеялась:
   — Я знаю, что ты слышал это уже сотни раз, но таков твой долг перед семьей, нравится тебе это или нет.
   Она одарила его очаровательной улыбкой и добавила:
   — Я много думала о том, кто годится тебе в жены, и решила, что это ни в коем случае не должна быть австрийка.
   Миклош недоуменно поднял брови, и она пояснила:
   — Чопорность и косность австрийцев превосходит всякие границы. А как страдает от них бедная императрица!
   Герцогиня понизила голос:
   — Как тяжело видеть ужасное отношение к нашей императрице ее престарелой свекрови и двора, который пляшет под дудку эрцгерцогини!
   — Неужели все так плохо? — спросил Миклош просто потому, что надо было что-то сказать.
   — И даже хуже! Императрица сама говорила мне, что чувствует себя счастливой, только когда приезжает в Венгрию.
   Миклошу было это известно.
   Он встречался с императрицей Елизаветой, которая в Будапеште считалась необыкновенной красавицей, и слышал от нее те же признания.
   Согласно австро-венгерскому договору, девять месяцев в году она проводила в своей любимой стране.
   Она всегда старалась приблизить к себе венгров и заменила весь штат прислуги, который подобрала для нее свекровь.
   Миклошу совершенно не хотелось говорить о своей женитьбе, но он не знал, как этого избежать, и потому ответил:
   — Хорошо, никаких австриек.
   — Не сомневалась, что ты согласишься, — сказала герцогиня. — И конечно, никаких француженок: одному Богу известно, что стало с этой страной после последней войны. — Рассмеявшись, она добавила: — Само собой, я не хочу, чтобы ты женился на немке.
   — Разумеется, — согласился Миклош.
   Ему вспомнилась безнадежная скука, которую он испытывал на всех приемах, где были немецкие герцоги, графы или бароны, которые держали себя с важностью императоров.
   С вымученной улыбкой Миклош сказал:
   — Что ж, это значительно сужает область поиска. Похоже, тетя Катерина, мне придется вернуться домой и поискать себе невесту там.
   — Там ты уже всех видел. И, думаю, ты согласишься со мной, что было бы непростительной ошибкой позволить венгерским девушкам вступить в борьбу за титул княгини Эстергази — если, конечно, ты в кого-нибудь из них не влюбишься.
   Смятение, которое отразилось на лице Миклоша, не укрылось от герцогини, и, прежде чем он успел что-то сказать, она произнесла:
   — Прости, Миклош. Я не хотела совать нос не в свое дело.
   Она сразу поняла, что это значит. Мягко взяв Миклоша за локоть, герцогиня усадила его рядом с собой.
   — Я вижу, что ты несчастен, — доверительно начала она.
   Миклош не отвечал, и герцогиня продолжала:
   — Много лет назад я пережила то же самое. Такое не забывается, и только время способно залечить душевную рану.
   В ее голосе прозвучала неподдельная боль и такое искреннее участие, что Миклош невольно вздрогнул.
   Ему вспомнилось, что еще в детстве он слышал историю несчастной любви Катерины к придворному послу.
   Он совершенно забыл об этом, и только сейчас ему стало понятно, отчего эта уже немолодая женщина была так добра и отзывчива в отличие от других членов его семьи.
   — Вы говорите, такое нельзя забыть, — сказал Миклош.
   — Истинная любовь — это единственно возможный рай на земле. И даже если она была краткой, мы должны быть благодарны Богу. Ее голос дрогнул, и она умолкла.
   Мгновение спустя Миклош сказал:
   — Благодарю вас, тетя Катерина. Вы помогли мне удостовериться, что я не ошибся в своих чувствах.
   — Разумеется, нет, — ответила герцогиня. — Но жизнь должна продолжаться. — Она помолчала, а потом произнесла совершенно другим тоном: — Вернемся к вопросу о национальности твоей будущей жены. Королева Виктория привела Британию к большому могуществу, а юные бело-розовые англичанки весьма привлекательны.
   Она говорила, поигрывая павлиньим пером, и не смотрела на Миклоша, но, услышав его хриплый, изменившийся голос, повернула голову:
   — Нет! Только не англичанка! — воскликнул Миклош.
   Герцогиня поняла, что снова задела его, и сделала попытку сгладить свою невольную бестактность:
   — Есть еще датчанки. Кроме того, герцогиня Уэльская с успехом заменила своему супругу потерянную им Джульетту.
   Миклош попытался выдавить из себя улыбку, но не смог. Он поднялся и сказал:
   — Я не могу говорить об этом сейчас, тетя Катерина. Может быть, продолжим этот разговор завтра?
   Герцогиня протянула ему руку, и Миклош почтительно поцеловал ее.
   — Я знаю, вы хотите помочь, — сказал он, — но сейчас мне лучше побыть одному.
   Герцогиня поцеловала племянника в лоб и проводила его долгим, полным грусти взглядом.
   Она любила Миклоша больше, чем других племянников и племянниц, и никогда не видела его таким несчастным.
   Она догадывалась, что это его первая любовь, и знала, как она бывает мучительна, если все идет не так, как должно быть.
   «Интересно, кто она?» — с любопытством подумала герцогиня.
   Она не сомневалась, что только необыкновенная девушка способна покорить сердце ее племянника, которого с колыбели окружали красавицы.
   — Надеюсь, что я смогу ему помочь, — тихонько произнесла она.
   Но герцогиня по собственному опыту знала, что помочь ему может только время.
   Миклош понимал, что ему придется остаться в Вене. Он должен дождаться приезда герцога. Выходить в город он не решался, потому что не был уверен, что сможет удержаться от желания увидеть Гизелу. Поэтому он весь день посвятил верховой езде.
   Но образ любимой не выходил у него из головы. Каким-то таинственным образом он ощущал ее близость, а любовь придавала ему силы справляться с несчастьем.
   Герцог приехал вечером следующего дня вместе со своим младшим сыном, двадцатидвухлетним Антоном.
   Оставшись с кузеном наедине, Антон сказал:
   — Ты не представляешь, как я обрадовался, когда мама прислала письмо, в котором сообщала, что ты приехал! К тому же это был отличный повод вернуться в Вену.
   — Похоже, провинцию ты находишь скучной, — лукаво заметил Миклош.
   — Смертельно! — воскликнул Антон. — Папа пытается научить меня управлять имением. Он с утра до вечера может разговаривать о сортах винограда. А я размышляю о других, более привлекательных вещах.
   — Например? — спросил Миклош, заранее зная ответ.
   — Естественно, о женщинах! — сказал Антон. — А ты был в Национальном театре?
   — Был, но не в этот приезд.
   — Тебе надо обязательно туда сходить. Там ставится замечательная оперетта, а какие там танцы! Лучших нет во всем городе.
   — И конечно, Она, — поддел его Миклош.
   — Конечно! — усмехнулся Антон. — Сегодня ты ее увидишь.
   Миклош начал отказываться, но Антон взмолился:
   — Ты должен пойти! Если ты откажешься, то меня заставят остаться дома, и я помру со скуки.
   — Но я-то выжил, — улыбнулся Миклош.
   — Это потому, что ты был вдвоем с мамой. Когда она одна, она веселая и все понимает. Нос отцом она совсем другая и позволяет ему жужжать до тех пор, пока я не выдержу и не рассмеюсь.
   Миклоша не удивляло отношение кузена к своему отцу. Дядя Людвиг, как и все Габсбурги, считал женщин и детей беспомощными созданиями, которым надо непрерывно читать лекции, а беседовать с ними необязательно.
   Поскольку Миклошу было все равно, чем заняться, он согласился:
   — Хорошо, я составлю тебе компанию, но предупреждаю, что завтра я хотел бы уехать домой.
   — Тогда уйдем до утра! — воскликнул Антон. — Поужинаем с родителями, а когда папа начнет нудеть, что неизбежно, сбежим от них в театр.
   Глядя на сцену, Миклош пытался заставить себя получить удовольствие от спектакля, но у него ничего не выходило: он думал о том, что в другом театре Гизела сидит сейчас в своей ложе одна.
   Зрелища, предлагавшиеся вниманию публики в Национальном театре, сильно отличались от тех представлений, которые давались в других местах, а особенно в Придворном театре.
   Танцовщицы, прелестные юные создания, знали, как преподнести себя. Как и говорил Антон, они выходили на сцену только затем, чтобы после выступления познакомиться с каким-нибудь молодым человеком, который пригласил бы их на ужин.
   С величайшим трудом Миклошу удалось избежать необходимости знакомиться с кем-то, чтобы за ужином их было четверо, и он собирался при первой же возможности ускользнуть, оставив Антона наедине с его очаровательной подружкой.
   Он понимал, что ему не стоит возвращаться в дом своей тетки, чтобы не скомпрометировать кузена. И в то же время не представлял себе, как устоять перед непреодолимым желанием зайти в отель «Захер», чтобы встретиться с Гизелой.
   Когда Антон сказал, что они пойдут ужинать в клуб «Иоганн Штраус», у Миклоша мелькнула мысль, что там может быть и Гизела.
   По пути в клуб он забыл об этом, но войдя, увидел ее танцующую с отцом, и сердце его замерло.
   Это было потрясение. Миклошу показалось, что его ударили по голове, и он утратил способность рассуждать трезво.
   Вернувшись за столик, Гизела села спиной к Миклошу, и он подумал, что она вряд ли повернется и заметит его, тем более что гостей все прибывало.
   Видеть ее было так сладко и в то же время так горько, что Миклоша стали одолевать сомнения, не уйти ли ему.
   В конце концов он пришел к выводу, что если уйдет, не притронувшись к блюдам, которые только что так придирчиво выбирал, это повлечет за собой необходимость давать объяснения, а этого ему совсем не хотелось.
   Пока Антон любезничал со своей танцовщицей, Миклош как зачарованный любовался волосами Гизелы, освещенными светом больших хрустальных ламп. Тугие рыжеватые локоны блестели так ярко и были такими живыми! Прелестная головка Гизелы была похожа на нежный цветок на стройном стебельке.
   Когда началась ссора, Миклош не сразу понял, в чем дело. Но Гизела притягивала его, и он сам не заметил, как оказался рядом с ней.
   Что касается Гизелы, то она не сомневалась, что это ее молитвы привели к ней Миклоша в трудную минуту.
   Рана отца оказалась гораздо серьезнее, чем он сам предполагал.
   Миклош взял на себя заботу о нем. Он перенес Феррариса в карету герцога, отвез его в отель «Захер» и пригласил доктора, который прибыл как раз вовремя.
   Миклош давал указания слугам в отеле, и они повиновались ему беспрекословно.
   Доктор обработал рану и перевязал ее. Оставив раненого в спальне, он вышел в гостиную, где сидела Гизела, и сказал ей:
   — Прежде всего, фрейлейн Феррарис, вашему отцу необходимо хорошенько выспаться. Не беспокойте его до утра. Я приеду пораньше и привезу хирурга из госпиталя, который еще раз осмотрит рану.
   — Он ранен… опасно? — испуганно спросила Гизела.
   — Честно говоря, не могу вам сказать, — ответил доктор. — Но, учитывая, насколько важна для вашего отца работоспособность правой руки, нельзя допустить ни малейшего упущения.
   Доктор уже собрался откланяться, но Гизела остановила его, с тревогой спросив:
   — Что вы имеете в виду? Что может случиться с его рукой? Господин Эстергази сказал, что рана поверхностная.
   — Будем надеяться, моя дорогая, — ответил за него Миклош, — но доктор прав: мы не должны допустить ни малейшей небрежности.
   — Я… мне страшно!
   Она подняла на него свои огромные глаза. Миклош обнял ее за плечи:
   — Я обо всем позабочусь. Твоего отца осмотрит лучший хирург, и я уверен, что все будет хорошо.
   — А что же будет с нами, если… нет? — с трудом выговаривая слова, произнесла девушка.
   — Не нужно сейчас думать о таких вещах, радость моя, — сказал Миклош. — Для тебя лучше всего сейчас лечь в постель и постараться уснуть.
   Гизела отчаянно помотала головой, но Миклош настаивал:
   — Я буду здесь рано утром, еще до прихода врачей. Я обещаю, что они сделают все, чтобы твой отец поправился как можно скорее.
   Гизела склонила голову ему на плечо и глубоко вздохнула. Потом она спросила:
   — Как вы… оказались рядом… именно тогда… когда я так отчаянно… в вас нуждалась?
   — Это судьба привела меня в этот клуб, — ответил Миклош. — Все та же судьба, которая руководит нами с момента нашей встречи в лесу.
   — Если бы папа не стал… драться с этим ужасным человеком… мне пришлось бы… танцевать с ним!
   — Забудь о нем, — сказал ей Миклош. — Наказание, которому я его подверг, нанесло сильнейший удар его самолюбию, а немцы чувствительны к таким вещам. Негодяй запомнит этот урок на всю жизнь. — И добавил со злостью: — Как этот мерзавец посмел тебя обидеть!
   — Я не придала его словам никакого значения, — ответила Гизела, — а вот папу задело, когда он обозвал его фигляром.
   — Могу себе представить! — согласился Миклош.
   Им обоим пришла в голову одна и та же мысль: если бы речь зашла об их свадьбе, то Эстергази точно так же пренебрежительно отнеслись бы к Полу Феррарису, как и этот немецкий офицер.
   Миклош нежно обнял Гизелу и, поцеловав ее в лоб, сказал:
   — Ложись спать, любимая. Не тревожься об отце, теперь он на моем попечении. Уверяю тебя, утром все окажется не так уж и страшно.
   Гизела несмело улыбнулась.
   — Спасибо! Спасибо вам! — сказала она. — Вы такой… замечательный… и я вас… люблю!
   — Я тоже люблю тебя, — своим глубоким голосом ответил Миклош.
   Он поцеловал Гизеле руку и вышел из гостиной.
   На следующее утро Миклош, как и обещал, пришел очень рано. Гизела только-только закончила одеваться.
   Она почти не спала и всю ночь то и дело заглядывала в спальню отца, чтобы удостовериться, что с ним все в порядке.
   Доктор, видимо, дал ему снотворное, потому что проснулся он поздно и выглядел очень слабым. Гизела принесла ему воды и, выходя из спальни, молилась, чтобы Миклош не забыл своего обещания прийти пораньше.
   Но ей не стоило беспокоиться.
   Когда она вышла в гостиную, он уже был там, но не один — Гизела увидела там и леди Милфорд.
   Заметив Гизелу, англичанка воскликнула:
   — Милое дитя, вам надо было разбудить меня ночью! Я услышала о случившемся от горничной и сразу же помчалась сюда, чтобы чем-нибудь помочь!
   — Вы очень добры! — сказала Гизела.
   — Пустяки, — ответила леди Милфорд. — Ты же знаешь, что я хочу быть и твоим другом тоже. — Она посмотрела на Миклоша и добавила: — Молодой человек мне уже все рассказал. Эти ужасные немецкие солдафоны для всех представляют угрозу!
   — Это правда. После победы над Францией они готовы пойти войной на весь мир, — согласился Миклош.
   — Надеюсь, я не доживу до этого времени, — сказала леди Милфорд.
   Понимая, что Гизела и Миклош хотят остаться вдвоем, леди Милфорд попрощалась и удалилась в свой номер.
   Коридорный принес завтрак, предусмотрительно заказанный Миклошем для Гизелы. Есть Гизела не хотела, и Миклош стал уговаривать ее выпить хотя бы кофе.
   Когда приехали врачи, Гизела сидела с отцом.
   Врачей было трое: два хирурга и тот самый доктор, которого пригласил вчера Миклош.
   Как она поняла из их разговора, один из хирургов был личным врачом герцогини и даже оказывал услуги самой императрице.
   Врачи приступили к осмотру, и Гизела спросила, нельзя ли ей тоже присутствовать.
   — Я думаю, вам лучше подождать нас в гостиной, фрейлейн, — сказал доктор.
   На другой ответ она и не надеялась. В гостиной Миклош взял ее за руку, и это прикосновение немного успокоило Гизелу.
   — Так не похоже на папу, — тихо сказала она. — У него всегда был беспокойный сон, а сегодня он спал так, словно ему нет дела ни до чего в этом мире.
   — Я думаю, доктор дал ему снотворное, — сказал Миклош. — Сейчас ему нужно как можно меньше двигаться, чтобы не кровоточила рана.
   — Это все из-за меня! — расстроенно произнесла Гизела. — Из-за того, что он хотел меня защитить.
   — Я знаю, — ответил Миклош. — Этот пьяный юнец вел себя отвратительно, и я восхищаюсь вашим отцом, который дал ему отпор.
   — Отец когда-то хорошо фехтовал, — сказала Гизела. — Но ведь это было много лет назад!
   — И все же он не потерял форму, — с улыбкой заметил Миклош.
   — Когда вы бросили вызов этому немцу, я услышала, как кто-то сказал, что вы — лучший клинок Венгрии. Это правда?
   — Я завоевал этот титул в прошлом году.
   — Как я горжусь вами! Вы поставили этого человека на место и заставили его почувствовать себя дураком.
   — Он вызвал на дуэль вашего отца только потому, что был уверен, что тот никогда не держал в руках оружия и не способен защитить себя. Это поступок труса.
   Миклош вспомнил испуг на лице Гизелы, когда началась дуэль, и, обняв ее за плечи, сказал:
   — Все позади, моя милая. Я дождусь, пока врачи вынесут свой вердикт, а потом поеду в театр и сообщу управляющему, что ваш отец не сможет, к сожалению, выступать сегодня, а может быть, и завтра. Но я уверен, что его выздоровление — вопрос нескольких дней.
   — Да… надеюсь… что это так, — произнесла Гизела, но в ее голосе прозвучало сомнение.
   Они сидели, обмениваясь редкими фразами, но Гизелу не угнетала тишина, воцарявшаяся в паузах, потому что Миклош был рядом.
   Будь Гизела сейчас одна, она мерила бы шагами гостиную, терзаясь самыми худшими предположениями.
   Наконец дверь в спальню отца распахнулась, и на пороге появился доктор.
   — Ваше высочество, не могли бы вы зайти на минутку?
   — Да, конечно, — ответил Миклош и встал. Он вошел в спальню и закрыл за собой дверь, а Гизела успокаивала себя тем, что нет ничего удивительного в том, что ее не позвали — ведь она женщина.
   Она была уверена в квалификации докторов, которых пригласил сам Миклош. Без сомнения, он уже оплатил их услуги, и Гизела подумала, что нужно будет обязательно вернуть ему деньги.
   Но она подозревала, что услуги таких специалистов стоят немало, и боялась, что денег, которые успел отложить отец, не хватит, чтобы вернуть долг.
   «Ему надо поправиться как можно скорее, — подумала Гизела, — и согласиться на предложение Иоганна Штрауса. Если его заработки возрастут вдвое или втрое, то, что бы ни случилось, мы не пропадем и сможем жить на отложенные средства».
   Миклош все не возвращался, и Гизелу стали мучить дурные предчувствия. Она встала и стала шагать из угла в угол.
   Официант убрал нетронутый завтрак, мальчик-посыльный принес цветы, но Гизела их даже не заметила.
   Когда ожидание стало невыносимым, дверь в спальню открылась, и на пороге появился Миклош.
   Увидев выражение его лица, Гизела побледнела.
   — Что-то не так? — воскликнула она. — Что с папой? И где доктора?
   С минуту Миклош молча смотрел на нее, а потом подошел и осторожно взял ее за плечи.
   — Мужайся, дорогая моя.
   — Что случилось? — вскрикнула Гизела. — Папа… умирает?
   — Нет-нет, — быстро проговорил Миклош, — конечно же, нет. Но я боюсь, что с его рукой дело обстоит гораздо серьезней, чем я думал.
   — Что вы имеете в виду?
   Миклош замялся, подбирая слова, и Гизела воскликнула:
   — Скажите же, я должна знать правду!
   — Правду… — медленно произнес Миклош. — Кончик шпаги повредил сухожилие. Врачи сделают все возможное, но рука будет плохо сгибаться, а возможно, какое-то время даже не будет двигаться совсем. Гизела ужаснулась:
   — Вы хотите сказать, что он… не сможет играть на скрипке?
   — Для этого нужны специальные упражнения и массаж. Быть может, на полное восстановление уйдут годы.
   Гизела закрыла глаза, и Миклош крепче прижал ее к себе.
   — Я знаю, как вам тяжело, но всегда лучше знать правду, — тихо сказал он.
   — Бедный, бедный папа! — повторяла Гизела. — Он сойдет с ума, когда узнает, что не сможет больше играть!
   Она застонала от жалости и обиды.
   — Что же с нами теперь будет?
   Миклошу было невероятно больно слышать эти слова. Он обнял Гизелу еще сильнее и сказал:
   — Тебе не нужно об этом тревожиться. Я позабочусь о вас, а когда твой отец поправится, мы поженимся.
   Гизела подняла голову и недоверчиво посмотрела на него:
   — По… поженимся?
   — Этой ночью я понял, что ничего нет важнее любви. Отныне и навсегда я стану твоим защитником.
   Гизела не в силах была вымолвить ни слова. Прежде чем продолжить, Миклош прижался щекой к ее щеке.
   — Наверное, нам будет порой тяжело, моя милая, зато мы будем вместе, и никто не посмеет— обидеть тебя, как это случилось вчера в клубе, потому что я всегда буду рядом с тобой.
   Он говорил с такой нежностью, что у Гизелы на глаза навернулись слезы.
   — Я всегда буду… гордиться тем, что вы… сделали мне… предложение, — запинаясь сказала она. — Но поскольку я уважаю вас… и считаю вас… самым лучшим мужчиной в мире… я не хочу стать… обузой для вас.
   — Ты никогда не станешь для меня обузой, — возразил Миклош.
   — Нет, стану, — упрямо сказала Гизела. — Я много думала и понимаю, что вам нельзя жениться на женщине… моего происхождения.
   — Я настаиваю на свадьбе, — твердо сказал Миклош. — Я тоже немало думал. И решил, что оставлю замок на своих родных, а мы с тобой будем появляться там только в случае крайней необходимости — например, если императрица Елизавета решит нанести нам визит. — Он обнял ее и продолжил: — А в остальное время мы будем жить в симпатичном охотничьем домике, который я построил в самом дальнем конце наших владений. Мы не станем великими людьми, зато будем счастливы.
   — Но… как же… ваш долг?
   — Мой долг — делать то, что необходимо, — с улыбкой сказал Миклош. — А ты необходима мне больше всего на свете.
   Гизела хотела возразить, но не успела, потому что его губы закрыли ей рот.
   Это был нежный, не страстный, а скорее дружеский поцелуй.
   — Иди к отцу. Он тебя ждет. Мне надо кое-что сделать, но через час я вернусь.
   Гизела растерянно посмотрела на него. Миклош поднес к губам ее руку.
   — Положись на меня, дорогая, — сказал он. — Ты — моя. Судьба сильнее всех доводов, которые может привести разум.
   С этими словами он вышел в коридор, а Гизела послушно направилась в спальню к отцу.
   Сомнения не покидали ее, но сквозь них из самых глубин ее души поднималась радость, которую уже ничем нельзя было остановить.
   Ближе к вечеру Миклош и Гизела обедали вместе, в то время как леди Милфорд сидела с Полом Феррарисом.
   — Вы говорите, чтобы я не спорила с вами, но… я хочу, чтобы вы были предельно осторожны и еще раз хорошенько подумали… То, что вы собираетесь сделать, может подорвать ваш авторитет как главы семьи.
   — Я все обдумал достаточно хорошо, — ответил ей Миклош. — Ты для меня важнее всего на свете, важнее сотни придирчивых родственников, важнее условностей света.
   Гизела улыбнулась в ответ, и он продолжал:
   — Во все времена музыканты, поэты, художники и писатели утверждали, что главное в жизни — любовь. Кто мы такие, чтобы это отрицать?
   — Я люблю вас так, что просто теряю голову! — сказала Гизела. — Но именно потому, что я вас люблю, я не могу позволить себе… хотя бы косвенно причинить вам вред. — Помолчав, она добавила: — У меня есть… предложение…
   — Какое же? — спросил Миклош.
   — Я знаю… что с вашей… точки зрения… все-таки не совсем… правильно жениться на мне, — с трудом подбирая слова, сказала Гизела. — Поэтому мы с папой можем… жить очень скромно и тихо… где-нибудь в Вене или… недалеко от австро-венгерской границы… а вы… смогли бы иногда приезжать… навестить нас…