– Я предлагаю перестать заботиться об остальных людях и подумать немного о себе, – сказал граф.
   – А что вы сделали с Пиратом?
   – Я его отнес ветеринару, которого зовут Хендерсон. Нэнни вам расскажет. Он живет в замке уже много лет, и его жена станет заботиться о Пирате, как о собственном ребенке. – Он улыбнулся и добавил: – У нее их восемь, и она говорит, что всегда хватит места еще для одного.
   Офелия улыбнулась, чего он и добивался, и затем сказала:
   – Кто бы еще мог быть таким добрым, как вы. Однако я совсем не хочу, чтобы у вас начались какие-то неприятности по моей вине.
   Граф понял, что именно это ее заботит.
   – Неприятности? – спросил он.
   – Я знаю, что скажут люди, если станет известно, что вы меня сюда привезли.
   – Люди ничего не скажут, – твердо ответил граф, – потому что никто не будет иметь ни малейшего представления о том, где вы. Это очень тихая деревня, и я думаю, что вы можете положиться на Нэнни, что сплетен в этих домиках, принадлежащих мне, не будет.
   В глазах Офелии еще оставалось выражение тревоги.
   Граф наклонился вперед и положил свою руку на ее руку, лежащую на белой простыне.
   – Я хочу, чтобы вы сейчас думали единственно о том, чтобы поправиться, – сказал он. – А потом мы обсудим ваше будущее и найдем какое-нибудь решение для всех ваших проблем.
   – Вы... такой добрый, – сказала Офелия тихим голосом, и опять слезы навернулись на ее глаза.
   Граф встал со стула.
   – Я собираюсь назад в Лондон, – сказал он, – и не смогу вернуться еще несколько, дней, чтобы повидать вас. Если вы захотите меня увидеть или у вас случится что-нибудь неожиданное, Нэнни будет знать, как меня найти.
   – Могу только сказать вам спасибо, но этого слова недостаточно... чтобы все выразить, – прошептала Офелия. – Вы же знаете, как Пират и я, как мы вам благодарны.
   – Как только Пирату станет лучше, он появится здесь и расскажет вам о том, что он чувствует, – сказал граф с улыбкой и, пригнувшись, чтобы не удариться о притолоку, вышел из комнаты.
   Офелия откинулась на подушки, прислушиваясь к звуку его шагов вниз по лестнице и голосам – низкому голосу графа и высокому – Нэнни. Она не слышала, о чем они говорят, но у нее появилось чувство комфорта, надежности и безопасности.
   Она не могла и подумать сегодня утром, когда с трудом выбралась из постели, что граф возьмет на себя заботу о ее жизни и что страх, нависший над ней, как чудовищная туча, рассеется. Сейчас она уже больше не боялась.
   Внизу граф дал Нэнни множество поручений, затем взял платье Офелии, упакованное в аккуратный пакет из коричневой бумаги, и сел в экипаж.
   Лошади проехали немного по дороге и остановились рядом с домом Джема Буллита. Когда он увидел маленького человека, работавшего в саду, то знал, что есть кто-то еще, кого он сделал счастливым.
 
   Появившись в Лондоне и убедившись, что никто не заметил его однодневного отсутствия, граф вернулся к обычной жизни, прерванной вопросом Офелии о Джеме Буллите.
   Он сопровождал принца Уэльского на скачки в Эпсом, ездил на мельницу в Хэмпстед-Хит и хотя и сомневался, стоит ли так поступать, но тем не менее провел несколько вечеров с леди Харриет.
   К своему удивлению, он обнаружил, что, когда они не заняты собственно любовью, ее разговоры ему докучают. Он думал раньше, что от большинства других женщин, с которыми ему доводилось иметь дело, Харриет отличается готовностью слушать его рассуждения не только о ней. Теперь, однако, он увидел, что чаще всего ее слова звучат банально и лишены фантазии; только когда она с большим удовольствием завела речь о Цирцее Лангстоун, он понял, что эта тема его интересует.
   – Мой брат совершенно потерял голову, а его жена жалуется на его неприятное поведение дома и говорит, что с трудом узнает мужчину, за которого вышла замуж.
   – А что сейчас делает эта Змея Сатаны? – спросил граф.
   Леди Харриет засмеялась:
   – Змея Сатаны! Какое подходящее для нее имя! Как мне это не пришло в голову.
   – Оно не особенно оригинально, – сказал граф, – но выглядит она именно так.
   – Теперь, когда вы это сказали, я, конечно, вижу сходство, – сказала леди Харриет. – О Рейк, мне не терпится оповестить всех друзей о новом прозвище, какое вы для нее придумали. – Она помолчала и сказала: – Сколько народу ее ненавидит. Мне бы очень хотелось, чтобы кто-нибудь из ехидных карикатуристов изобразил ее в виде змеи, жалящей безобидных людей, таких, как мой дорогой брат.
   Графу показалась занятной эта мысль, и после этого несколько человек, один за другим, подходили к нему в клубе Уайта и спрашивали, слышал ли он новое прозвище Цирцеи Лангстоун.
   Он знал, что смех и сарказм часто бывают весьма эффективным оружием; им, конечно, в совершенстве владел его предшественник. Он вспомнил несколько строчек, написанных Джоном Рочестером о герцогине Кливлендской, и подумал, что они вполне бы могли относиться и к Цирцее Лангстоун:
 
   Она едва ли утолит
   Свой беспредельный аппетит...
   Но будет и тогда грешить,
   Чтоб не терять былую прыть.
 
   Это было написано, конечно, когда безнравственная герцогиня начала стареть, а его внезапно напугала мысль, что Цирцея – сравнительно молодая женщина, точно никто не знал, но ей не больше 28—30 лет. Еще долгое время она сможет сеять вокруг себя зло, заставляя страдать верных мужей, добропорядочных людей, как брат Харриет, или беззащитных девушек, как Офелия.
   Даже теперь графу с трудом верилось, что в обществе, считающимся цивилизованным, такая женщина, как Цирцея Лангстоун, могла почти до смерти избивать такое хрупкое создание, как ее падчерица. Он был уверен, что, если бы ей удалось продолжать свои истязания, Офелия вряд ли смогла бы выжить.
   Он вспомнил, что когда передал Пирата Хендерсону, то ветеринар сказал:
   – Тот, кто обращается таким образом с молодой собакой, милорд, заслуживает того, чтобы его уничтожили.
   Именно это следовало бы сделать с Цирцеей Лангстоун, подумал граф.
   Сам он совершенно не был готов к роли мстителя свыше и не взялся бы за такое дело, как убийство. Вместе с тем он ненавидел ее беспощадной ненавистью, как и всех, проявляющих жестокость, и мысль о том, как бы заставить ее страдать за преступления, не выходила у него из головы.
   Он не удивился, найдя ответное письмо от нее Оно было коротким, но полным тайного смысла. Не оставалось сомнений, Цирцея ждет его приглашения взамен отмененного совместного ужина.
   Граф испытал что-то вроде искушения заставить ее страстно влюбиться в него, как многих других женщин, и потом безжалостно оттолкнуть, заставив плакать.
   Однако он понимал, что Цирцея – крепкий орешек. Более того, все его существо содрогалось при мысли о любом соприкосновении с этой ненавистной женщиной.
   Он знал, что лорд Лангстоун уже вернулся в Лондон, и спрашивал себя, какое же объяснение придумала его жена, чтобы оправдать отсутствие его дочери. Как бы то ни было, когда граф встретил его в клубе Уайта, тот выглядел совершенно беззаботным, и казалось, что, кроме игры и выпивки, его ничто не интересует.
   Прошла неделя, и граф решил, что если станет известно о его намерении проведать свое поместье, то это не вызовет ничьих подозрений. Выбрав пятницу, когда даже во время светского сезона многие уезжали в деревенские поместья, находившиеся неподалеку от Лондона, он отправился ту да в высоком фаэтоне, взяв с собой только Джейсона.
   Подъезжая к домику, крытому соломой, он поймал себя на совершенно новом ощущении, похожем на волнение. Он уверил себя, что ему просто-напросто не терпится увидеть плоды своих трудов, но хотя и не сознавал того полностью, действительно волновался, когда вышел из фаэтона и направился по тропинке к дверям.
   Он постучал, и дверь открыла Эмили.
   – О, милорд! – воскликнула она, приседая, и граф улыбнулся ей, входя в дом.
   Он собирался спросить, наверху ли мисс Офелия, когда Нэнни вышла из гостиной.
   – Вы не могли выбрать дня лучше, чтобы приехать, мастер Джералд, – воскликнула она, и, когда улыбнулась, все ее лицо покрылось морщинками. – Мы в первый раз позволили мисс Офелии встать с постели и спуститься вниз. Вы можете выпить с ней чашечку чая.
   – С удовольствием это сделаю, – ответил граф и зашел в гостиную.
   Офелия сидела в кресле – у стола, заставленного множеством вкусных вещей, доставлявших ему массу наслаждений в детстве.
   Увидев, кто пришел, она слегка вскрикнула от неподдельной радости.
   – Как я рада вас видеть! Я так счастлива, что уже спустилась вниз и перестала быть инвалидом.
   Граф сел рядом с ней, оценив, что Нэнни тактично оставила их одних.
   – Вы выглядите лучше.
   Он подумал, что это, конечно, слишком мягко сказано. Она совершенно не походила на умиравшее, исхудавшее, бледное создание, которое неделю назад он отнес на руках наверх по лестнице.
   На ее щеках теперь появился румянец, и она, несомненно, прибавила в весе. Однако главное отличие, подумал граф, в том, что впервые за то время, что он ее знал, она выглядела счастливой.
   – Я так рада, что вы пришли, – сказала она. – Я хотела поблагодарить вас, но Нэнни не позволяла вам писать.
   – Я совсем не хочу, чтобы меня благодарили.
   – Но я должна! – настаивала Офелия. – За эти прекрасные платья, которые вы мне послали, и... за все остальное тоже.
   Было видно, что она смущена. Граф догадывался, что она имеет в виду ночные рубашки и кружевное белье, которое он заказал в лавке на Бонд-стрит, которой долгое время покровительствовал.
   Он платил за предметы туалета, которыми восхищался у своих официальных любовниц, но даже дамы высшего света, как леди Харриет, с восторгом принимали платья и другие подарки, которые, как они говорили, слишком дороги для их собственных кошельков. Не без цинизма он полагал, что они вытягивают плату за свои услуги точно таким же образом, как и проститутки, с той разницей, что расчеты были не чисто денежными Их требования и претензии его раздражали.
   На последней неделе Харриет появилась в Ковент-Гарден в очень дорогом бархатном плаще, отделанном горностаем.
   – Вам нравится? – спросила она, поворачиваясь так, чтобы он мог разглядеть ее со всех сторон.
   – Что нравится?
   – Моя накидка.
   – Очень мило.
   – Я так и думала, дорогой Рейк. Я ее взяла напрокат. К сожалению, она мне не по карману, поэтому я должна буду вернуть ее завтра.
   Было гораздо легче сказать: пусть мне пришлют счет, чем видеть, как она дуется весь вечер.
   Граф оторвал взгляд от лица Офелии и увидел, что на ней очень хорошенькое платьице из белого муслина в цветочек. Она выглядела в нем очень юной и казалась воплощением весны. Он подумал, что она очень хорошо смотрится рядом с большой вазой нарциссов, стоявшей на столе.
   – Я никогда не думала, что у меня будут такие красивые платья, – сказала она. – Но как я могу с вами расплатиться?
   – Это подарок, – сказал граф.
   Она посмотрела на него смущенно и сказала:
   – Но вы же знаете, что не годится, чтобы джентльмен дарил леди одежду.
   Такое правило, подумал граф, мало кого беспокоило из женщин его окружения. Он ответил:
   – Думаю, то, что может быть правилом для большинства людей, Офелия, вряд ли применимо к нам. У нас все не по правилам с самого момента нашей встречи.
   – Это правда, – согласилась Офелия. – Но меня смущает, что я стою вам таких денег.
   – Я могу себе это позволить, – беззаботно ответил граф. – А вот вы вряд ли бы могли жить здесь у Нэнни и носить только ее ночные рубашки. Уверен, что они толстые, мягкие и абсолютно пуританские.
   Офелия слегка засмеялась:
   – Они в точности, как рубашки моей собственной няни, – сказала она. – Очень-очень уютные и мягкие.
   Они оба засмеялись, и граф подумал, что, хотя сам в этом не признавался, ему всегда хотелось услышать смех Офелии.
   – А теперь вы впервые спустились вниз, – сказал он и посмотрел на стол, заставленный вкусными вещами. Там была различная сдоба и печенья, ромовые бабы, которые он помнил со времен детства, взбитые белки и кизиловый джем, бывший предметом особой радости.
   Офелия проследила за его взглядом и сказала шепотом:
   – Надеюсь, вы останетесь и поможете мне все это съесть. Нэнни обидится, если что-то останется, но ведь немыслимо съедать даже половину того, что она для меня готовит.
   – Вам придется делать все, что она говорит, – сказал граф. – Мне всегда приходилось...
   – Думаю, что это не совсем так, – ответила Офелия. – Нэнни рассказала, что вы были очень непослушным и своевольным ребенком.
   – Чепуха, – твердо сказал граф. – Я был во всех отношениях образцовым ребенком.
   Глаза его при этом посмеивались, и Офелия сказала:
   – Нэнни считает, что весь мир вертится вокруг вас, только для вас встают солнце и луна. Но в то же время она не одобряет многие вещи, какие вы делаете.
   – Мне остается надеяться, – сказал граф, – что она не рассказывает вам, что это за вещи.
   – Мне очень нравится слушать рассказы о вас, – ответила Офелия. – В сравнении с вами жизнь любого человека, особенно моя, кажется тусклой и скучной.
   – Ну, уж вашу жизнь я бы так не назвал, – сказал граф сухо. – Вместо скучная, я выбрал бы другое слово, пожалуй, – драматичная.
   Офелия быстро взглянула на него и, поняв, что он имеет в виду обращение с ней мачехи, покраснела.
   Его слова вызвали воспоминания, которые она пыталась прогнать, и она тихо спросила:
   – Вы что-нибудь слышали?
   – Ничего, – ответил граф. – Я видел вашего отца в клубе Уайта, но не говорил с ним, и, к счастью, ваша мачеха не попадалась мне на глаза с тех пор, как я в последний раз вас видел.
   – Но это, наверное, ее очень рассердило?
   Он снова услышал страх в голосе Офелии и быстро сказал:
   – Даже если и так, вас это не должно больше заботить. Вам нужно забыть ее и понять, что вы начали новую жизнь.
   – Совсем другую жизнь, – сказала Офелия. – Все здесь такие добрые... Почти, как дома, когда была жива мама.
   По тому, как она это сказала, граф понял, насколько ей недостает матери.
   – Вам следует делать то, что я сказал, когда привез вас сюда. Поправляйтесь и больше ни о чем не тревожьтесь.
   – Нам нужно будет поговорить... когда-нибудь...
   – Конечно, – сказал граф, – но не сейчас. Сейчас произошло очень важное событие – вы впервые встали на ноги.
   Граф опять посмотрел на стол и сказал:
   – Хотя мне весьма улыбается мысль о том, чтобы съесть все эти аппетитные пирожные, думаю, что лучше позвать Нэнни и все-таки попросить ее убрать хотя бы часть этого.
   Офелия рассмеялась, но тут же изменившимся голосом обратилась к нему:
   – Пока ее нет, я хочу вам... еще кое-что сказать. – Что-то в ее голосе заставило графа насторожиться. Она говорила очень серьезно. Офелия помолчала: – Вы думаете, что эта магия... черная магия... может помочь найти кого-нибудь, кто прячется... даже, если он надежно спрятан?
   Граф молчал. Он понял, что это ее тревожит.
   – Скажите мне, что именно вас обеспокоило?
   – Эмили сказала... что мачеха практикует черную магию, – сказала Офелия. – Мне с трудом в это верится, но некоторые вещи приводят меня в ужас.
   – Какие же вещи?
   – Иногда ночью, – ответила Офелия, – я очень отчетливо вижу ее лицо... Не просто представляю себе, но, когда открываю глаза, я вижу его в темноте.
   Ее голос задрожал, и это встревожило графа. Он сказал:
   – Я уверен, что это плоды вашего воображения.
   – Я сама пытаюсь себя в этом уверить, – сказала Офелия – И в то же время... ее глаза смотрят на меня. Преследуют меня... вынуждают на что-то. – Она сделала беспомощный жест рукой. – Это трудно объяснить, но, когда оно передо мной, ее лицо кажется совсем реальным.
   Теперь граф вспомнил, что в Индии факиры и другие люди, с которыми он разговаривал, были убеждены в возможности передачи мыслей. Местные жители всегда знали о том, что должно случиться задолго до события. Сотни раз его ставило в тупик и интриговало то, что он считал ясновидением или просто передачей мыслей от одного человека к другому. И если Цирцея занималась черной магией, то, может быть, она могла вступать в контакт со своей падчерицей, где бы та ни пряталась.
   Он не хотел, чтобы Офелия догадывалась об этих мыслях, которые могли бы обеспокоить ее еще больше, и вместо этого спросил:
   – И что вы делаете, когда видите лицо вашей мачехи?
   – Я молюсь, – просто ответила Офелия. – Я молюсь очень усердно. Но иногда этого недостаточно. Я чувствую.
   Она замолчала, и граф сказал:
   – Продолжайте, я хочу знать, что вы чувствуете.
   – Вы подумаете, что я совсем глупая, – сказала она, – но я чувствую, как она преследует меня... как какое-то ужасное и неотвратимое зло. – С этими словами она, не сознавая того, что делает, взяла графа за руку. – Пожалуйста, помогите мне, – прошептала она, – я боюсь.
   Граф подумал, что у нее есть для этого все основания, и, сжав своей сильной рукой ее дрожащие пальцы, сказал:
   – Вот что я сделаю: я принесу из замка одну вещь, которую дал мне некто, кто хотел таким образом выразить свою благодарность.
   – Так же... как и я...
   – В точности так, – согласился граф. – Как и вы, она решила, что я спас ей жизнь.
   – Это кто-то из тех людей, кого вы спасли во время французской революции? – спросила Офелия.
   – Кто вам про это рассказал?
   – Нэнни рассказала, как невероятно храбро вы себя вели. И как вы не только помогали эмигрантам спастись, но и помогали им, когда они оказывались в Лондоне без гроша в кармане.
   Граф прочел восхищение в ее взгляде.
   – Мне очень повезло, – сказал он. – Удалось привезти сюда целыми и невредимыми не только нескольких французов и француженок, но и себя самого.
   – А если бы вас... убили, – спросила Офелия, – то вы бы не смогли теперь помочь мне.
   – Пожалуй, – согласился граф. – Но видите, я здесь и намереваюсь помочь вам, Офелия. Вы должны верить, когда я говорю вам, что образ, который я вам принесу, защитит вас от вашей мачехи, потому что власть добра гораздо сильнее, чем зло.
   – О, пожалуйста, – сказала Офелия. – Я могу получить его поскорее, может быть, сегодня?
   – Я съезжу за ним, как только допью чай, – пообещал граф. – Но вы понимаете, конечно, что мы не должны волновать Нэнни.
   – Конечно... нет, – согласилась она.
   Граф встал и пошел за Нэнни. Пока они шутили и смеялись за чаем, мысли его были обращены к Цирцее Лангстоун.
   Впервые он с полной серьезностью отнесся к ее интересу к черной магии.
   До этого она представлялась ему жестокой, крайне неприятной женщиной с постоянным стремлением причинять кому-то страдания. Теперь, после слов Офелии, он начал верить в то, что на самом деле все гораздо серьезнее. Благодаря тому, что он узнал и испытал, будучи в Индии, он не смеялся над разговорами о магии, как многие из его современников.
   Он видел, как факиры производят сверхъестественные действия, необъяснимые гипнозом или доверчивостью зрителей. В отличие от многих других англичан, его всегда очень интересовали индусы, и этот интерес открывал для него многие двери, закрытые для других белых людей. Он был даже удостоен привилегии встретиться с садху, которые, похоже, действительно были святыми, как верили их последователи.
   Вернувшись в Англию, граф утратил интерес к оккультным наукам, но теперь все прочитанное или открытое для себя когда-то раньше снова возникло в его сознании, и он понял, что если Цирцея действительно практикует черную магию, то ее возможности гораздо более опасны, чем в то мог бы поверить незнакомый с этими делами человек.
   Проще всего было бы посмеяться над фантазиями больной девочки и решить, что мачеха терроризировала ее до такой степени, что при одной мысли о ней начинает мерещиться ее лицо в темноте.
   Неприятное ощущение подсказывало графу, что за этим кроется что-то большое. Что-то такое, чего он не мог объяснить, но и не мог отбросить, как невозможное.
   Добравшись до замка, он прежде всего направился к ветеринару взглянуть, как чувствует себя Пират. Как и Офелия, спаниель выглядел совершенно иначе, чем раньше, и лапа – к счастью, это был всего-навсего простой перелом – была почти вылечена, как сказала ему миссис Хендерсон. Пират сильно потолстел и был гораздо спокойнее, но, когда граф предположил, что его уже можно отвезти к Офелии, миссис Хендерсон попросила оставить собаку еще на недельку.
   Граф согласился и отправился в замок, чтобы найти образ, обещанный Офелии.
   Его подарила ему маркиза де Вальмон после того, как он привез из Франции ее, ее мужа и их детей, переодев их так искусно, что хотя они пережили приключения, при рассказах о которых у слушателей волосы вставали дыбом, но все равно никто по дороге и не заподозрил, что их имена включены в списки лиц, которых должны отправить на гильотину.
   Граф вспомнил ужасное путешествие на маленькой рыбацкой лодке. Разыгрался такой шторм, что до самого последнего момента они не были уверены, что доберутся до берега живыми. Но в конце концов они достигли Англии, и когда два дня спустя он посетил мадам де Вальмон в Лондоне, она подарила ему этот образ, растрогав подарком.
   – Этот образ, – сказала она, – хранился в нашем роду сотни лет. Считается, что в него вделан маленький кусочек покрывала святой Вероники, которая, как вы помните, вытерла лоб Христу, когда он шел на Голгофу. – Она улыбнулась ему очаровательной улыбкой и добавила: – Может быть, это и не так, но вместе с тем вера всех тех, кто молился этому маленькому образу, несколько веков стоявшему в капелле замка моего отца, эта вера действительно могла творить чудеса, и ему приписываются многие чудеса.
   – Но я не могу взять у вас такую реликвию, – сказал граф.
   – Это самая драгоценная вещь из всего, что у меня есть, – ответила маркиза, – если не считать моего мужа и детей. И поскольку вы подарили мне их, то я могу только просить вас принять этот подарок. Он – от чистого сердца.
   Граф почувствовал, что не может отказаться, но поскольку он остался в близкой дружбе с Вальмонами, то всегда считал, что когда-нибудь вернет этот маленький образок, размером не больше миниатюры, их детям.
   Теперь, когда он взял в руки золотую рамку с тонкой резьбой и всмотрелся в лицо святой Вероники, написанное каким-то большим мастером, и на маленький кусочек настоящей ткани, которую она держала в своих руках, то подумал: это поможет Офелии.
   И его самого удивила уверенность, что это возможно. Он подумал, слегка усмехнувшись над собой, что Офелия не только вторглась в его жизнь, но и каким-то странным образом изменила его взгляды на многое.
   Месяц назад его смутила бы сама мысль о том, что он со священным трепетом станет сражаться с силами зла. Однако именно это он делал сейчас с убежденностью, доходящей до веры, какую в себе и не подозревал.
   Ему стало слегка неловко от собственных мыслей, и, завернув образ в тонкий льняной платок, он положил его в карман. Затем он посетил нового управляющего и узнал, что изменилось в поместье с уходом Аслетта.
   – Боюсь, милорд, – сказал мистер Воган, – что в хозяйственных отчетах многое не сходится. Каждый день я обнаруживаю новые пути, которыми деньги незаконным образом уходили из поместья.
   – Прежде всего позаботьтесь о людях, которые пострадали от этого, – приказал граф. – Все арендаторы сейчас довольны?
   – Благодаря вашей щедрости они счастливы, милорд, – ответил мистер Воган. – Но есть некоторые изменения по части строений, которые я хотел бы предпринять, и я хотел бы обсудить их с вашей светлостью.
   – Я постараюсь еще раз приехать на той неделе, – пообещал граф, – и мы с вами обсудим все детали.
   – Я вам очень благодарен, милорд.
   Мистер Воган говорил со своим хозяином, словно тот собирался сделать ему подарок. Графу очень нравился энтузиазм этого человека, которого взял на службу. Он был моложе и менее опытен, чем того можно было бы ожидать от управляющего таким огромным хозяйством, но Вогана ему рекомендовал майор Мазгров. Он был еще одним солдатом, отправленным в отставку неблагодарным правительством, демонстрировавшим глухоту к грохоту военных приготовлений на другой стороне Ла-Манша.
   Граф отправился назад в деревню, но, когда зашел в домик, Нэнни сказала:
   – Я отправила мисс Офелию в постель, милорд. Для первого раза с нее достаточно, хотя она и сопротивлялась и непременно хотела дождаться вашего возвращения.
   – Надеюсь, вы все-таки позволите мне ее повидать, Нэнни, – сказал граф, и улыбка мелькнула в его глазах.
   – Вы не хуже меня знаете, милорд, что миледи, ваша мать, не одобрила бы, что вы собираетесь подняться наверх.
   – Миледи, моя мать, к счастью, здесь отсутствует и не сможет нас в чем-то упрекнуть, – ответил граф. – Поэтому вы должны закрыть глаза на мое поведение, нарушающее некоторые условности.
   – Мне и так часто приходится это делать, – сухо сказала Нэнни.
   – И вам придется продолжать это делать, – с улыбкой сказал граф. – Кстати, вы действительно хорошо поработали над мисс Офелией. Невозможно поверить, что это та же самая девушка.
   – Конечно, ей гораздо лучше, она поправляется телом и душой, – ответила Нэнни. – В жизни не встречала более милой, симпатичной и доброй молодой девушки. Не знаю, кто обращался с ней таким образом, но для этого нужно быть самим дьяволом, не могу найти другого слова.
   – Вы попали в точку! – воскликнул граф. – Ее светлость – это именно дьявол.
   Поднимаясь по лестнице, он подумал, что Эмили наверняка рассказала Нэнни про Цирцею во всех подробностях, поэтому было бы бессмысленно скрывать от нее, что это мачеха Офелии обращалась с ней так зверски.