Картленд Барбара. Змея Сатаны

   Он вошел в маленькую спальню, и Офелия слегка вскрикнула от радости:
   – Как я рада, что вы ко мне зашли, – воскликнула она. – Нэнни настояла на том, чтобы уложить меня в постель, но я боялась, что вы вернетесь в Лондон, не попрощавшись со мной.
   – Я обещал вам кое-что принести, – ответил граф, – и вы должны бы уже понимать, что я не нарушаю обещаний.
   Она улыбнулась ему глазами, глядя с волнением на образок, который он достал из кармана. Развернув платок, она рассматривала его минуту или две и потом сказала:
   – Мне кажется, что это святая Вероника.
   – Вы совершенно правильно догадались, – сказал граф. – А то, что она держит в руках – полагают, что это настоящий кусочек ее платка.
   Офелия глядела на образ, затем подняла глаза на графа:
   – Я чувствую, какая святость исходит от него, – сказала она. – Как я могу благодарить вас за то, что вы мне его принесли.
   – Это оградит вас от опасности, – сказал граф с уверенностью, удивившей его самого. – Поставьте его у постели и, когда вас будут преследовать какие-нибудь неприятные видения, возьмите в руки и прочтите молитву, как вы мне и рассказывали.
   – Обязательно, – сказала она. – И, может быть... – Она замолчала.
   – Может быть – что? – спросил граф.
   – Может быть... вы, такой сильный, такой добрый... может быть, вы тоже будете за меня молиться?
   Граф посмотрел на нее в изумлении.
   Много раз красивые женщины просили его сделать множество разных вещей, но никто из них ни разу не просил, чтобы он за них молился.
   – Сомневаюсь, что мои молитвы будут услышаны, – ответил он, помолчав немного.
   – Будут, – сказала Офелия, – потому что вы ненавидите жестокость и потому что вы очень-очень добрый.
   – Думаю, что у вас несколько искаженный образ, – сказал граф. – Вы не должны верить всему, что говорит Нэнни.
   – Она вас любит, – сказала Офелия. – И я не могу представить себе, чтобы кто-то еще имел такую же завораживающе интересную жизнь. Когда я ее слушаю, это походит на истории о героях, которые я читала, учась в школе.
   Граф поднял руки, изображая ужас.
   – Вы меня просто пугаете, – сказал он. – Я немедленно возвращаюсь в Лондон, потому что не хочу, чтобы из меня делали героя, или святого, или кого угодно, кроме того, кто я есть на самом деле.
   – А кто же вы на самом деле? – спросила Офелия с любопытством.
   – Вы же знаете мое прозвище, – ответил он. – Рейк! Распутник и циник. А те, кто слышал меня в палате лордов, скажут вам, что я, кроме того, еще и насмешник.
   – Это тоже звучит интригующе, – ответила Офелия, – но вы прекрасно знаете, что это только одна из сторон вашего характера.
   – Ну вот, вы опять причисляете меня к лику святых, – сказал граф. – Поэтому я покидаю вас, Офелия. Пожалуйста, продолжайте в точности делать все, что вам велит Нэнни, и тогда вы будете выглядеть даже еще лучше, чем сейчас.
   Она протянула ему руку.
   Когда он поднес ее к губам, то почувствовал, что ее пальцы сжали его руку, как будто она не хочет его отпускать.
   – Вы... скоро приедете опять? – спросила она.
   – Очень скоро, – ответил он.
   Она сидела в постели, откинувшись на подушки и держа в руках святую Веронику; он улыбнулся ей и вышел.
 
   По дороге в Лондон граф все время размышлял о Цирцее Лангстоун и пытался понять, что же можно сделать, чтобы пресечь ее экскурсы в мир черной магии.
   Он не верил до конца в рассказанную Эмили историю о ребенке, которого принесли в дом на Лимбрик-лейн и никогда больше не видели.
   Теперь он должен был признать, что это не исключено. Младенцы составляли важный элемент церемоний черной магии, и так называемые ведьмы самыми различными способами использовали мозги и кровь этих младенцев.
   Пожалуй, рассказы Джима, Эмили нельзя оставить без внимания. Священник-расстрига, петухи, козлы, которые исчезают бесследно, младенец, а теперь Офелия, которой является, как бы наяву, лицо Цирцеи и ее пристальный взгляд.
   Все это укладывается в известную схему, так что граф не мог уже смеяться, как над плодами воображения.
   Если любопытство соседей дома 13 по Лимбрик-лейн к происходящему там было совершенно естественным, то как можно объяснить, что дама с таким положением в обществе, как леди Лангстоун, посещает такое место – и не один раз, а регулярно.
   Было в порядке вещей, что гадалок и предсказательниц судьбы, модных в то время, привозили в дома светских дам, где затем они получали свое вознаграждение, их кормили и отсылали назад.
   То, что Цирцея сама отправлялась в такие сомнительные места, как Лимбрик-лейн, могло означать очень многое. Как догадывался граф, это значило прежде всего то, что рассказы о животных, приносимых в жертву, очевидно, соответствовали действительности.
   Вопрос заключался в том, что он может сделать. Конечно, черная магия была запрещена законом в акте о колдовстве. Если поднять шум, то скандал был бы чрезвычайно громким, но в него оказался бы втянутым лорд Лангстоун и, возможно, Офелия. Чем дольше он думал, тем казалось труднее найти способ остановить Цирцею Лангстоун не только в занятиях черной магией, но и мешать ей преследовать падчерицу. Он подумал, послужит ли на пользу делу, если он даст понять, что знает гораздо больше, чем она хотела бы. Затем он сказал себе, что это, несомненно, навело бы ее на мысль о том, где спрятана Офелия, что совершенно погубило бы репутацию девушки.
   Никто во всем светском обществе ни на секунду бы не поверил, что он ее похитил и увез исключительно из сострадания. Конечно, все были бы уверены, что она – его любовница, и в таком случае она была бы изгнана отовсюду и никогда не могла бы больше появиться в свете.
   – И все же, что я могу сделать? – опять, как и раньше, спрашивал себя граф, чувствуя, что упирается в каменную стену.
   В какой-то момент ему в голову пришла мысль, показавшаяся сначала столь экстравагантной, что он про себя рассмеялся. Тем не менее, эта мысль не уходила, и он вспомнил, как его предшественник переодевался носильщиком или нищим, смешивался с толпой пьяниц и воров и однажды сумел обмануть горожан Берфорда, принявших его за жестянщика.
   Он сидел на рыночной площади и кричал: «Паяю и починяю тазы и чайники!» – до тех пор, пока вокруг него не скопилась груда этих предметов, затем он начал вышибать днища или выковывать молотком всякие странные фигуры. Его так и не узнали, но в Берфорде сохранилось предание о том, что его светлость разослал новые горшки, тазы и чайники всем, кого затронула эта история.
   Даже в царствование Карла II в таких проделках не было ничего нового.
   Плутарх пишет, что Марк Антоний бродил по городу, переодетый рабом, а Клеопатра часто сопровождала его в одежде служанки.
   Граф вспомнил также, как часто он различным образом переодевался во Франции и скольких людей это помогло спасти.
   На Беркли-сквер была комната, где все еще хранилась одежда, которую он тогда использовал, и ключ от этой комнаты был только у него.
   Ну, что же, подумал он, можно пойти и посмотреть самому, что же происходит в номере 13 по Лимбрик-лейн, и тогда он узнает, преувеличены ли рассказы, или они основаны на фактах.
   Снова и снова он прокручивал эту идею, но когда добрался до Лондона, то все еще не пришел ни к какому определенному выводу. Поздно вечером, когда он снова думал о Цирцее, он сказал себе, что если прозвище, придуманное для нее – Змея Сатаны, – действительно ей подходит, то важно не забывать, что змеи – опасные существа.
   Он вспомнил случай из времен своей юности. Он охотился вместе с одним из людей его отца, когда они натолкнулись на логово крыс во дворе фермы. Одну крысу они убили, но другие спрятались в старой трубе, когда-то служившей для полива, а теперь лежавшей на земле.
   – Что теперь нам делать? – спросил граф.
   – Надо выкурить их оттуда, мастер Джералд, – сказал слуга.
   Он набрал соломы, затолкал ее с одного конца трубы и поджег. Одна за другой крысы выскакивали с противоположной стороны, и граф стрелял их.
   Невозможно застрелить Цирцею, думал он, лежа без сна в темноте, как бы ни хотелось поступить именно так. Его, однако, не покидало воспоминание о том, что они тогда делали с крысами.
   Осторожность подсказывала ему, что он должен вести себя, как обычно, и не дать никому заподозрить, что имеет какое-то отношение к исчезновению Офелии.
   Несмотря на то, что разум подсказывал ему, что нужно скептически смотреть на все сверхъестественное, ему было трудно поверить, что с Офелией на самом деле не происходит что-то совершенно необычное.
   Будь на ее месте другая женщина, он приписал бы все рассказанное в первую очередь разыгравшемуся воображению, а может, и желанию привлечь его внимание. Но он понимал, что это никак не могло относиться к Офелии. Ни одна другая женщина не могла бы вести себя в таких обстоятельствах спокойнее, чем она, не выказывая ни малейших признаков истерики.
   Граф вспомнил некую даму, пользовавшуюся его благосклонностью, которую когда-то задержали и ограбили разбойники. Ничего, кроме драгоценностей, они не взяли, но несколько недель после этого она плакала, чтобы вызвать его сочувствие, вскрикивала и падала в обморок, если экипаж, в котором они ехали, тормозил из-за уличной толчеи. Она настолько переусердствовала в драматизации случившегося с ней, что в конце концов графу это надоело, и он ее выгнал.
   До сих пор Офелия вела себя с незаурядным мужеством и самообладанием, какому могли бы позавидовать многие мужчины.
   – Она – совершенно исключительная личность, – сказал себе граф и преисполнился еще большей, чем раньше, решимости заставить мачеху оставить ее в покое.
   Но как это сделать?

Глава 6

   Граф верхом возвращался домой через парк, когда чей-то голос окликнул его:
   – Рейк!
   Повернув голову, он увидел рядом своего приятеля.
   – Привет, Генри! – воскликнул он. – Я давно тебя не видел.
   – Я был во Франции, – ответил Генри Карлтон.
   – Свидетельствовал свое почтение Первому консулу? – спросил граф.
   – Я встречался с ним. Это действительно гениальный человек, – ответил Генри Карлтон. – Но нет нужды тебе говорить, ты и сам знаешь, что судостроительные верфи и оружейные заводы работают круглосуточно.
   – Да, я слышал об этом, – мрачно сказал граф.
   – Ну и прекрасно, надеюсь, что ты будешь долго и громко кричать об этом в уши наших глухих министров, – сказал Генри Карлтон, – особенно, если я скажу тебе еще кое-что, Рейк. Наполеон собирается короноваться.
   Граф удивился:
   – Ты уверен в этом?
   – Он всего-навсего сделает так, что сбудутся предсказания его звездочетов, предсказателей и гадалок, к которым он прислушивается долгие годы.
   – Боже мой! – воскликнул граф. – Ты хочешь сказать, что Наполеон всерьез относится ко всей этой чуши?
   – Именно так, – ответил Генри Карлтон. – И его жена, Жозефина, тоже. И разумеется, для него все эти предсказания одно радужнее другого.
   – Еще бы, – цинично согласился граф. – Но не могу поверить, чтобы такой проницательный и, несомненно, во многих отношениях блестящий человек, как Бонапарт, дал провести себя этим мошенникам.
   – Это очень по-французски, – ответил его друг. – Мадам де Ментенон практиковала черную магию, чтобы добиться благосклонности Людовика XIV, и Екатерина Медичи тоже производила весь этот ритуал – жертвоприношения и, естественно, черная месса над телом девственницы.
   – Мне все это очень не нравится! – воскликнул граф.
   – Я тебя понимаю, – ответил Генри Карлтон, – но будь готов к тому, что скоро ты увидишь маленького корсиканского капрала среди коронованных особ Европы.
   Доехав до Станхоуп-гейт, они расстались, и граф поскакал домой, раздумывая над тем, что рассказал приятель.
 
   Он знал, что для большинства парламентариев станет шоком стремление Наполеона к монархии, но признал, что этого возможно ожидать от человека, который, как метеор, пронесся по карте Европы.
   Завтрак уже ждал графа, и как только он кончил завтракать, появился майор Мазгров с почтой и множеством вопросов касательно владений графа. Они освободились от дел только к одиннадцати часам. Наконец, подписав последнее письмо, граф встал и сказал:
   – Я должен переодеться. В полдень я обещал быть в Карлтон-Хаус.
   – Очень сожалею, что надолго задержал вас, милорд, – сказал майор Мазгров.
   – Не думаю, что мы потратили время на ненужные вещи, – ответил граф с улыбкой.
   Он уже собирался покинуть библиотеку, когда вошел дворецкий с запиской на серебряном подносе.
   – Грум только что прискакал с этим из замка, милорд.
   Граф открыл конверт и по почерку понял, что письмо от Нэнни.
   Очевидно, она нацарапала его в спешке, потому что почерк был не таким аккуратным и точным, каким он его помнил.
   Он прочел:
 
   «Милорд, я буду вам весьма признательна, если ваша светлость посетит нас как можно скорее. Происходят вещи, которых я не понимаю и которыемне не нравятся, и я думаю, что вашей светлости следует приехать.
   Остаюсь вашей покорной слугой
   Нэнни Грехем».
 
   Граф внимательно прочитал письмо и сказал дворецкому, ожидавшему распоряжений.
   – Скажите груму из замка, что ответа не будет и прикажите, чтобы немедленно подали фаэтон с четверкой лошадей в сопровождении Джейсона.
   – Хорошо, милорд.
   Граф посмотрел на своего управляющего:
   – Пошлите записку в Карлтон-Хаус, чтобы известить принца Уэльского, что меня неожиданно вызвали в деревню по семейным делам и что я прошу выразить мое глубокое сожаление, что не смогу явиться к его королевскому высочеству, как обещал это сделать.
   – Хорошо, милорд, – сказал майор Мазгров. – Кроме того, вы условились с леди Харриет, что посетите ее сегодня днем.
   – Передайте мои глубочайшие извинения ее светлости, – бросил граф через плечо, уже выходя из холла.
   Он переоделся, и когда спустился через несколько минут, фаэтон уже вывели из каретного сарая.
   Он сел в него и тронулся в путь; к половине двенадцатого экипаж уже выезжал за пределы Лондона.
   По дороге граф пытался угадать, что могло так встревожить Нэнни. Он знал, что она никогда не послала бы за ним, если бы не произошло нечто действительно чрезвычайное.
   Казалось абсолютно невозможным, чтобы Цирцея Лангстоун обнаружила местонахождение падчерицы. Но если и так, то самым естественным с ее стороны было бы потребовать, чтобы Офелию немедленно вернули домой. Случись именно это, Нэнни так бы и написала в письме. Значит, ее взволновало что-то другое.
   Граф обычно не отличался разговорчивостью в дороге, но сегодня он даже и не пытался заговорить с Джейсоном на протяжении всего двухчасового путешествия. У других эта дорога обычно занимала больше времени, но лошади были настолько хороши, а экипаж столь легок, что граф всегда гордился тем, что может добраться до Рочестерского замка за сто двадцать минут и что до сих пор никто еще не побил его рекорда.
   Он не знал, успеет ли грум доскакать туда раньше и сказать Нэнни, что он уже в пути, но подумал, что это маловероятно, даже если ехать верхом и напрямик. Кроме того, он был уверен, что человек, приехавший в Лондон, немного отдохнет в помещении для слуг и, конечно, его накормят и дадут стакан эля, прежде чем он тронется в обратный путь.
   Он надеялся, что тот не очень разговорчив, но даже если бы он и сказал, что какая-то девушка живет у Нэнни Грехем, которую помнили многие из старых слуг, нет никаких причин связывать ее с дочерью лорда и леди Лангстоун.
   Он просил Нэнни проследить за тем, чтобы никто в деревне не узнал имени Офелии. Только Эмили знала, кто она такая, но дочь Джема Буллита произвела на него впечатление девушки, которой можно доверять.
   Граф подумал, что спланировал все с достаточной продуманностью и вниманием к деталям. Он очень гордился этой своей способностью, и она была одной из причин его блестящей репутации, когда он командовал полком.
   Однако, хотя ему всегда казалось, что его трудно вывести из себя и серьезно обеспокоить, он испытал облегчение, увидев деревню и ряд домиков, крытых черной и белой соломой.
   Взметая клубы пыли, фаэтон подъехал к домику Нэнни. Не успел граф выйти, как дверь распахнулась, и показалась Нэнни.
   Уже издали, едва взглянув на ее лицо, граф понял, что случилось что-то серьезное.
   – О мастер Джералд! – воскликнула она, как обычно забывая о более формальном обращении. – Слава Богу, что вы приехали. Я молилась, чтобы вы не задержались.
   Было очевидно, что произошло что-то весьма неприятное, и граф подумал, что хорошо бы закрыть дверь, прежде чем начать разговор. Так и поступив, он спросил:
   – Что случилось?
   – Они забрали ее, милорд! Я этого и боялась, когда писала вам.
   – Они? – спросил граф. – Кто они? Что произошло?
   Нэнни перевела дыхание, и он увидел, что ее руки дрожат.
   – Садитесь, Нэнни, – сказал он ласково, – и скажите мне, что случилось.
   Нэнни села, словно не держалась на ногах. Чувствуя, что ее нужно успокоить, граф тоже сел.
   – Начнем с самого начала, – сказал он. – Почему вы мне написали?
   – Потому что какой-то человек шнырял тут по деревне, – ответила Нэнни, – и задавал вопросы. Я даже поймала его на том, что он заглядывал в мои окна.
   – Что за человек?
   – Очень неприятного вида, – сказала Нэнни. – Это не работающий человек, если вы понимаете, что я хочу сказать, милорд, но и, конечно, не джентльмен.
   – Продолжайте, – сказал граф.
   – Мне не понравилось, как он выглядит, и я подумала, что мисс Офелия испугается, если узнает, что здесь кто-то ходит.
   – Вы ей ничего не сказали? – спросил граф.
   – Нет, не сказала. Ей было много лучше, и она выглядела гораздо счастливей последние несколько дней. Она спала, как дитя, с вашим образком в руках.
   – Вы увидели этого человека и написали мне, – продолжал граф, – и, как видите, я тут же приехал.
   – Слишком поздно, милорд, слишком поздно, – простонала Нэнни, и слезы показались у нее на глазах.
   – Мисс Офелию увезли? – спросил граф.
   – Да, милорд, около часа назад. Я послала Эмили в замок за мистером Воганом, но она еще не вернулась.
   – Как это случилось? – спросил граф.
   – Я пекла в кухне пирожки, милорд, – объяснила Нэнни, – и мисс Офелия мне помогала. Она сказала, что хочет научиться готовить, как и я, и мы обе стояли у стола, смеялись над чем-то, что она сказала, как вдруг дверь распахнулась.
   – Вы не слышали, как подъехал экипаж? – спросил граф.
   – Мы бы услышали, если бы прислушивались, – ответила Нэнни. – Когда они ее схватили, там стоял экипаж, и дверь была открыта.
   – Кто ее схватил?
   – Человек, который заглядывал в окна, и еще один. Он странно выглядел.
   – Как именно?
   – На нем было что-то, похожее на облачение священника, но без завязок, какие бывают у священника, если вы понимаете, что я хочу сказать. Это могло быть и длинным черным пальто.
   Граф подумал, что она права в том, что это походит на рясу. Теперь он точно знал, что произошло.
   – Ни слова не сказав, они схватили Офелию, когда она здесь стояла, – сказала Нэнни.
   – А что она сделала? – спросил граф.
   – Она вскрикнула от удивления и спросила: «Что вы делаете? Кто вы?», но больше ничего не успела сказать. Они ее вытащили из дома, протащили по саду и втолкнули в экипаж.
   Она замолчала.
   – Я слышала ее крики, потом экипаж отъехал, и я больше ничего не слышала. О милорд, это было ужасно.
   Ее голос дрогнул, и слезы покатились по щекам.
   Граф взял ее за руку.
   – Конечно, это ужасно, Нэнни, – сказал он, – но вы можете не беспокоиться, я привезу ее назад.
   – Вы знаете, куда ее увезли? – спросила Нэнни.
   – Я догадываюсь, – ответил граф. – Скажите, сколько еще человек вы видели?
   Нэнни немного подумала:
   – Еще один, милорд, – сказала она сквозь слезы.
   – А лошадей?
   – Две, милорд.
   – Благодарю вас, Нэнни.
   Граф вышел из домика и вскочил в фаэтон. Ему пришлось проехать немного вперед, прежде чем он смог развернуться и погнать лошадей назад по той же дороге, по которой они приехали, с такой скоростью, что Джейсон уставился на него с изумлением.
   Они ехали долго, и граф поздравлял себя с тем, что, несмотря на двойную поездку, его лошади все еще были в прекрасной форме, выдерживая исключительное испытание, которому он их подверг.
   Наконец он тихо произнес спокойным голосом:
   – Молодая леди, которую вы отвезли к Нэнни Грехем, похищена.
   – Похищена, милорд?
   – Да, Джейсон. С ней трое мужчин, но думаю, что мы с ними справимся.
   – Справимся, милорд.
   – У нас есть пистолеты?
   – Да, милорд, под сиденьем.
   В экипажах графа всегда были приготовлены пистолеты на случай нападения разбойников. Хотя этого ни разу не случилось, граф предпочитал предпринимать меры предосторожности на случай возможных событий. Многие из его друзей в провинции или поздней ночью в Лондоне подвергались нападениям пеших или конных разбойников, против которых они никак не могли защититься.
   Джейсон нагнулся и вынул из тайника под сиденьем пистолет – заряженный и в полной боевой готовности.
   – Проверьте оружие как следует, – приказал граф, – им давно не пользовались.
   – Я проверял его с месяц назад, милорд, – ответил Джейсон.
   – Значит, если понадобится, то он не откажет.
   – Вы думаете, что люди, похитившие юную леди, вооружены?
   – Не имею представления, – ответил граф, – но думаю, что, если им будет необходимо, они не остановятся перед убийством.
   Он продолжал гнать лошадей, и выражение его лица было мрачным. Он хорошо знал, почему Офелию увезли люди из дома 13 по Лимбрик-лейн.
   Еще до того как Генри Карлтон рассказал ему про черную мессу над телом девственницы, ему пришло в голову, что, если поклонники сатаны не остановились перед жертвоприношением ребенка, они, конечно, не откажутся от самой главной из всех церемоний черной магии.
   Она заключается в мессе, которая служится таким образом, что молитвы произносятся наоборот, с конца, перед перевернутым распятием над обнаженным телом невинной девушки.
   Граф знал, что в конце такой церемонии жертва либо умирает от ран, либо сходит с ума от ужасов, в которых ее вынуждают участвовать.
   Мысль о том, что такой кошмар может произойти с Офелией, заставила его осознать, что он не остановится перед тем, чтобы убить любого, кто попытается помешать спасти ее.
   Теперь это был не просто крестовый поход против ненавистной ему жестокости; он чувствовал себя лично вовлеченным во все происходящее. Когда он гнал лошадей так, что это требовало полного напряжения всех его сил, и огромное облако пыли разлеталось по полям от экипажа, мчавшегося по сухим дорогам, он понял, что его чувство к Офелии – совсем не то, что он испытывал к ней раньше.
   Ее хрупкость, слабость, детская вера в него произвели на него неожиданное действие.
   В прошлом женщины, которые его волновали, всегда были с ним на равных. Между ними возникала чисто физическая страсть, легко вспыхивавшая и, во всяком случае с его стороны, так же легко гаснущая.
   Но теперь он думал, что невероятным образом за то короткое время, что он был знаком с Офелией, она проникла в его сердце.
   С того момента, когда он впервые увидел ее, она заинтриговала его, как ни одна женщина прежде, и он понял, что не может ее забыть.
   Он пытался уверить себя, что она просто задела его обвинением, что он оставил без средств к существованию Джема Буллита, но у него хватало честности признать, что на самом деле причина гораздо более серьезная. Ее личико с огромными испуганными глазами преследовало его, и он знал теперь, почему леди Харриет показалась ему банальной и довольно скучной.
   В Офелии было нечто, что подстегивало его разум, возбуждало новые мысли, раньше не приходившие в голову. Дело было не в том, что она говорила, а в том, кем она была. И это, как сказал он себе со слегка насмешливой улыбкой, было неотвратимо.
   Они мчались вперед, лошади скакали с полным напряжением своих сил, поглощая длинные мили, отделяющие их от Лондона. Наконец, когда граф в отчаянии начал уже сомневаться, по этой ли дороге направился экипаж, который они преследуют, он увидел его впереди. Тот как раз брал небольшой подъем, с двух сторон обсаженный деревьями.
   – Думаю, это тот самый экипаж, за которым мы гонимся, Джейсон, – воскликнул он.
   – Что ваша светлость хотела бы, чтобы я сделал?
   – Давайте поменяемся местами, – предложил граф. – Затем мы их обгоним и, как только представится возможность, развернем лошадей поперек дороги, заставив их остановиться.
   – Хорошо, милорд.
   Не останавливая лошадей, они поменялись местами.
   Джейсон положил пистолет на сиденье перед собой. Граф взял его, осмотрел и затем отложил обратно.
   – Я оставлю пистолет вам, Джейсон, – сказал он. – Держите на мушке кучера и не позволяйте ему присоединиться к остальным.
   – Я прослежу за ним, милорд.
   – Думаю, что смогу справиться с остальными двумя, – сказал граф. – Но если мне это не удастся, то увозите отсюда мисс Офелию.
   – Вам удастся, – спокойно сказал Джейсон.
   Умело управляя лошадьми, он обогнал экипаж на прямом участке дороги. В окошке ничего не было видно, но граф заметил, что пара лошадей утомлена и, конечно, не может сравниться с его лучшими лошадьми. Дорога перед ними была пуста, и спустя несколько секунд граф приказал:
   – Теперь поворачивайте.