Страница:
1 декабря. Осака. Едем в поезде "Луч", который несется со скоростью света. Еще в отеле договорились, что будем снимать ее в поезде. Вдруг подходит Лена:
- Людмила Георгиевна просит сказать, что сниматься не будет.
- Начинается! Почему?
- Я запаковала ее вещи, в том числе и бюстгальтер, который висел на стуле. Нечаянно. Она не хочет сниматься без бюстгальтера.
Откуда только не жди напасти!
- Да ты с ума сошла! Мы столько денег потратили на билеты, а ты запаковала... Лучше не родиться, чем услышать такое!
Смелость города берет - ворвались к ней в купе, чуть не силой накинули на нее розовую косынку (сопротивлялась ведь!), и через какой-то букет сняли все, что нужно - на экране сам черт не разберет, кто в бюстгальтере, а кто нет. Сама же и смеялась. Вообще, Людмила Георгиевна с чувством юмора и незлобивая.
3 декабря. Съемка в Киото, красивейший "Каменный сад". В храме помолилась перед Буддой. Она человек глубоко религиозный.
Снимали мы ее с самодеятельным хором "Березка". Японцы пели по-русски. Зыкина, не зная японского, тут же начала общаться с парнями и девками. Пела с ними, показывала, поправляла. Они ей спели старинную русскую песню "Веники", спросили, как ее петь - так или эдак? Она глаза выпучила от удивления никогда ее не слыхала. Зыкина? Не слыхала? Вот конфуз! - и смеется. Взяла ноты - и правда, народная песня. Посмотрела слова, попросила еще раз спеть, сориентировалась и сделала несколько точных замечаний. Что касается песен, то здесь у нее все точно и мастерски.
Возвращаясь, в самолете сказала: "Вот вы все сейчас летите домой с подарками, вас ждут и будут встречать. А я приду домой - одна. Никого нет. И все равно рада, что я - дома".
Это в подтверждение моего наблюдения, что Людмила Зыкина - это наша красная Мэрилин Монро. Столь же красивая, талантливая, знаменитая, окруженная почитателями и - одинокая.
15 декабря. Очень весело отметили вчера радостное событие - в издательстве "Искусство" вышла книга Инны "Тосиро Мифунэ"! Издана хорошо - много иллюстраций, красивая, хоть и мягкая обложка с фотографией Мифунэ из "Расёмона".
Инна сделала потрясающее сациви и пирожки с капустой, лучше ее их никто не печет, как, впрочем, никто лучше ее не пишет о Мифунэ...
20 декабря. Руководство решило картину заканчивать не в 75-м, а в 76-м году. Одна влиятельная дама-режиссер затеяла снимать фильм к юбилею Победы, а для этого нужна полнометражная единица именно в 75-м году, и, не долго думая, она предложила дирекции перенести меня на год. Всё, конечно, за моей спиной, и я узнал об этом из приказа на доске, когда мне оставалось только махать кулаками, даже не после драки - поскольку ее и не было - а вместо нее. Зыкина обрадовалась - ей нужно ехать в США, в Канаду, она занята романом, строит дачу и т.д. И этот перенос ее размагнитил, она решила, что сроки - вещь условная: хочешь - снимай, хочешь - переноси. И набрала гастролей аж и на 76-й год. Что-то будет с нами?
26 декабря. В рассуждении, чего бы покушать, делаю "Новости дня". Сдал "Перечитывая Стасова". А летом снял "Наш Пушкин". Ездил в замечательные места - Выру, где восстановлен домик станционного смотрителя; снимали в полувосстановленном лицее, где над одной комнаткой висит табличка "Пушкин" и рядом - "Пущин"; а как интересно в Михайловском, в Святогорском монастыре, где Козловский устроил такое незабываемое действо с ребятишками, наряженными в ангелов.
И спазматически снимаю Зыкину. Года три тому назад она написала в "Неделю" письмо с призывом беречь и собирать старинные песни и романсы. В ответ пришло множество писем, нот и пластинок. Вот мы и будем снимать на даче, как она слушает пластинки и наигрывает на рояле, листая ноты. Перейдем к ее любимым старинным романсам. Нужны горы писем, кипы нот, пластинки "Гомон". В этом эпизоде две линии - она как хранительница традиций, ищущая жемчужины, и она исполнительница, дающая жизнь забытой музыке.
- Люся, захвати ноты и пластинки из Москвы. Они есть у тебя?
- Целые кучи! Не забуду, не бойся. Все привезу.
Съемка трудоемкая: свет, лихтвагены, звук, двенадцать человек, автобус, едем за тридцать километров. Срыва из-за пустяка не должно быть. И я, уже достаточно зная Люсю, добываю старые пластинки в музее Бахрушина, старые ноты - в музее Глинки, а из дома беру собственную переписку - письма Инны и Тамары Ханум, которая пишет мне длинные поэмы каждые две секунды.
Приезжаем. Затевается разговор:
- Вась, ну скажи, зачем все эти письма, ноты?
Объясняю в тридцатый раз.
- Нет, не нужно этого в картине.
Объясняю в тридцать первый раз. И выясняется, что всю эту волынку она затеяла из-за того, что, конечно, ни нот, ни пластинок не привезла. Хороши бы мы были без Бахрушина и Глинки. Сняли!
Второй эпизод - ее рассказ о хоре Пятницкого, где она начала работать. Под это у меня все снято и отобрана фильмотека. Нужно только ее воспоминание перед аппаратом. Текст взят из ее книги, накануне его ей послали, чтобы "освежила" в памяти.
Перед съемкой очередной сюрприз:
- Вась, я решила не говорить про хор Пятницкого, а скажу лучше про Русланову.
- Но нам не нужно про Русланову, нужно про хор, про Захарова, он же твой учитель, это важно для фильма.
- Нет, нужно говорить про Русланову, она была мировая певица.
- Никто не спорит, но нам...
- Как никто не спорит? Нет, ты споришь! Про Русланову нужно сказать обязательно!!!
- Ну хорошо, давай про Русланову, но и про хор тоже.
В конце концов выброшу, только жаль пленки. Но положение у меня безвыходное. Вернее, выход есть - сказать ей следующее: "Вот что, матушка-барыня. Ты артистка, я режиссер. Я не учу тебя петь, ты не лезь в режиссуру. У меня есть твердый утвержденный сценарий, кстати и тобою одобренный. За картину головой отвечаю я, и выполняй мои указания в полную силу твоего могучего таланта. И Робсон, и Плисецкая, и Райкин, и Щедрин работали со мною на таких началах, и никто в накладе не оказался. Если ты будешь слушать то Лену, то Котелкина, менять драматургию, говорить "хочу-не хочу", картина не получится".
И она тут же схватится за конфликт, выйдет из комнаты, картина кончится, и голову отрубят мне, а не ей. И я улыбаюсь и увещеваю, когда хочу произнести вышеприведенную тираду; уговариваю вместо того, чтобы цыкнуть; прошу, когда следует потребовать.
Итак, все готово, можно снимать, но нет Котелкина. "Подожди, Вась, сейчас он приедет". Зачем он нам? И вот появляется, глаза бегают, в руках исписанный лист, сочинил в электричке. Кто его просил? Уходят в соседнюю комнату, шушукаются, разговор накаляется, и Люся выходит: "Вась, убери ты его, он меня нервирует". Я вышел в кухню и сказал ему, чтобы он не вмешивался в съемку, иначе Люся сниматься не будет, и чтобы он не срывал нам съемку.
- Но про Русланову нужно сказать обязательно!
- Скажем, скажем, - говорю я с улыбкой, вместо того, чтобы дать ему под зад коленом вместе с его советами и с ни в чем не повинной, любимой мною, но неуместной в этом эпизоде Руслановой.
Разволновавшись, Людмила Георгиевна остановила съемку, велела подать чай, всех накормила (это - всегда), и только к вечеру все сняли. Измучили ее и сами измучились.
1975
24 февраля. Премьера в Доме кино фильма-балета "Анна Каренина". Умирающую Маргариту Пилихину, оператора этого фильма, Марлен Хуциев с соратниками на руках внесли в ложу...
Фильм блестяще снят, но чувствуются некоторые постановочные промахи. Например, еще до титров появляется танцующая Плисецкая, чем смазывается эффектное появление героини, которое есть в балете. Или чрезмерное увлечение рапидом. Но это придирки, а в общем - интересно.
Потом сидели у Майи в обществе Веры Кальман - вдовы того самого Кальмана. Она очень смешно рассказывала всякие истории с нею в нашем "Интуристе". Но мне казалось странным сидеть в обществе вдовы Кальмана, это все равно, что сидеть за столом со вдовой... Моцарта. Я понимаю, что разные эпохи, и вообще, но все равно - из тьмы веков.
29 марта. Год уже, как сидит Сережа! За что? Чаще всего он переписывается с Л.Ю. и моим отцом, иногда приходят открытки ко мне на Часовую. Вчера Л.Ю. получила от него открытку:
"18.3.75
Удивительная Лиля Юрьевна и Василий Абгарович! Как выразить Вам благодарность и восторг за доброту Вашу и нежность. Ваши письма отсылаю в Киев на сохранение. Они похожи на сонеты! Смотрели ли Вы "Зеркало" Тарковского? Думаю, что это праздник!
7 марта, после четырех месяцев, Верховный совет УССР в помиловании отказал!
Смирнов Л.И. 20 февраля затребовал характеристику и состояние здоровья. Состояние - плохое. Начали срочно колоть АТФ и кокарбоксилазу.
Самое страшное в моем состоянии - что мне не верили в период следствия и на суде. Меня перебивали. Это метод моего обвинителя. Думаю, лучшее в моем положении, это дожить до конца срока - 3 года и 9 месяцев. Вероятно, стоило жить, чтобы ощутить в изоляции, во сне, присутствие друзей, их дыхание, их тепло и запахи, хотя бы ананаса!, которого Вы касались.
Сергей".
Я переписал ответ Л.Ю.:
"Бесценный наш Сергей Иосифович!
Беспокоимся, беспокоимся.
Что будет дальше?
Почему в Виннице?*
Когда увидимся?
На что надеяться?
Смотрели наконец "Зеркало". Все понятно и малоинтересно, и снято посредственно. Но все же не скучала, хотя плохо слышала и стихи Тарковского, и голос Смоктуновского за кадром. Ведь я глуховата. Вася отнесся к картине более терпимо. Ему даже, скорее, понравилось. А Ренато Гуттузо, который был с нами, доволен, что и сняли, и показали такое, и удивлялся на наших зрителей: сказал, что у них через 15 минут половина зала опустела бы.
При всем моем чудесном, доброжелательном отношении к режиссеру - никакого сравнения с "Ивановым детством" и "Рублевым", а уж с Вами - говорить нечего!!
Обнаружили у нас сказки Андерсена в прекрасном немецком издании*. Господи, что же делать!..
Как Ваше здоровье? Берегите себя, если можете. Обнимаем, целуем, ждем.
Лили, Вася.
P.S. Сереженька, крепко целую тебя.
Вася.
Это твоя фиалка. Она регулярно цветет. Л.Ю. ее поливает".**
20 апреля. Поехал с лекциями по Волге. "Артисты в документальном кино". Райкин, Утесов, Шульженко, потрясающая и непостижимая Русланова. Вернулся через две недели. Огромное впечатление произвел на меня мемориал в Ульяновске. Мраморный небоскреб над домиком вождя, и тут же, за углом - утлые избушки с наличниками, водоразборные колонки с ведрами, во дворах деревянные нужники! Вспоминается меткое замечание Коко Шанель: "Я думала, что сначала всем построят уборные, а уж только потом полетят в космос". Разве это не про Ульяновск?
12 мая. Снимаю (к 30-ю победы) "Вспоминая военную песню". Интересная беседа с Соловьевым-Седым. Очень волнующая история создания песни "Вставай, страна огромная!", сохранились ноты, документы, участники первого исполнения... Я так хорошо помню, как она зазвучала в первые дни войны!
Ездили снимать на фестиваль военной песни в Новороссийск.
26 июня. Хоть и консервация "Зыкиной", но надо было снять "Поэторию" Щедрина, которая исполняется крайне редко. Вот мое письмо домой из Ленинграда 24 июня 1975.
"...Здесь очень жарко и светло, что мучительно. Всю ночь напролет сплю в темных матерчатых очках, как в самолете. С самого начала все здесь не заладилось. Поместили в номер с незнакомым украинцем, который поднимается в 7 утра, начинает жужжать бритвой, напевая, но не под нос, а громко. Я решил переехать к знакомым, которые меня звали нарасхват. Но только я направился к одним, как в этот день к ним приехали гостить пять немцев (верно, в связи с годовщиной нападения на СССР). Только я хотел откликнуться на другое приглашение, как там заболела старая мама и они не могут уехать на дачу. Я переехал к Фишману, удобная квартира в центре, но сиамский кот всю ночь летает с люстры на шкаф и обратно, как воробей, а в 9 утра хозяин начинает заниматься на виолончели. Звала меня жить В.Козинцева, но я постеснялся и ограничился визитом. Вчера был у нее, долго разговаривали, сидя под Шагалом, Леже и Фальком. Валентина Георгиевна рассказала, что когда Козинцев снимал "Дон Кихота", то никак не мог заставить Черкасова в какой-то сцене расплакаться. А потом вдруг Н.К. заплакал совсем в другом месте, и Козинцев сказал тихо Валентине Георгиевне: "Наверно, вспомнил, что переплатил на даче за дрова". Но это так, к слову.
Со съемками "Поэтории" в Зале филармонии тоже все не слава Богу. Мы должны снимать соло Зыкиной - "Матерь Владимирская" - для фильма. Дирекция только что не взашей нас выталкивала, несмотря на договоренность из Москвы. Пыльным мешком по загривку. Еле-еле пустили снимать на репетицию и то после того, как я обещал Темирканову выключить свет по первому его требованию. Левитан, конечно, нагнал уйму света, зажег страшные и громоздкие пятисотки, с которыми еще снимали Веру Холодную с Полонским... Под окном шумел дизель, и вонь бензина доходила до белоснежного зала, но, к счастью, никто не догадывался, что это гадили мы. Мы хотели снять, но Зыкина пела вполголоса, как на именинах у тети Сони. Подмурлыкивала. Никуда это, конечно, не пойдет. А сам концерт, где Люся пела отлично и где Вознесенский читал блестяще, не разрешил снимать Темирканов, как его ни просили Люся, Андрей, Щедрин, Майя, которая приехала с Родионом. Темирканов репетировал мало и не был уверен, что все пройдет хорошо, и не хотел, чтобы это осталось на пленке. Вся наша экспедиция впустую (восемь человек). Едрена мать! (Темиркановская...)"
2 октября. Как будто специально - только объявят концерт Зыкиной в каком-нибудь шикарном зале Москвы, где, ломая сопротивление дирекции, мы со скандалом устанавливаем наши громоздкие людоедские софиты и аппараты, как Лена приносит бюллетень - и все аншлаги и наши планы летят в преисподнюю. Назвать? Зал Чайковского (дважды), "Россия", "Колонный", "Октябрь"... Людмила Георгиевна стала суеверной и не разрешала намечать съемку объявленного концерта, но что нам было делать? Вот в США или в ФРГ у нее не было никаких бюллетеней, а в СССР... (Вспоминаю одного балетного, который жаловался на больное колено - танцевать спектакль нужно было в Чикаго. Николай Фадеечев ему и посоветовал: "А ты приложи к больному месту пять долларов". Помогло.)
Теперь в ее ансамбле появился Виктор Гридин - руководитель оркестра и сам потрясающий баянист. Я могу его слушать, как первоклассного скрипача замерев. Он сменил некоторых музыкантов, и оркестр зазвучал по-другому. Он ушел от семьи к Людмиле Георгиевне, и она расцвела. Красивый человек и замечательный музыкант. Люся любит его дочку, и, когда та приезжает к ним на дачу, я видел, как она с нежностью заботится о ней.
P.S. 1997. Через несколько лет они расстались, он вернулся к семье, но отношения остались дружеские. Потом у него обнаружился рак, он умирал, и Зыкина заботилась о его лечении, помогала его семье. И очень горевала, когда его не стало. Умер он в 1997 году.
18 ноября. По возвращении из Венгрии через несколько дней полетел с группой туристов в США - Мексику. В поездке подружился с Микой Таривердиевым и Мариком Заком. Повидался со своими дядями и тетями в Калифорнии, которых никогда не видел, а уж кузенов там у меня - пруд пруди. Но интереснее были встречи с Зиной Воинофф - сестрой Перы Аташевой, которая хорошо помнит Эйзенштейна, мы с нею много говорили и смотрели фото и книги; встречался с Робертом Джоффри и даже был на его премьере... Словом, вся поездка с фотографиями описана в отдельном альбоме - тут места не хватит.
1976
10 января. Лежу в больнице с чудовищным радикулитом, загремел еще в декабре. Там и встретил Новый год. Рина Зеленая, навестив меня, заметила (имея в виду мои бесконечные перелеты): "Из Москвы - в Нагасаки, из Нью-Йорка - на подкладное судно". Тут уж не поспоришь.
Показали по ТВ "Иронию судьбы", которая имела у больных и умирающих бурный успех. Когда через несколько дней пришел ко мне Рязанов, то больные из всех палат приползли, приехали на колясках, кого-то принесли на носилках (мне это напомнило "Лурд"). Говорили мало, но все хотели взглянуть на него, здорового, и пожать ему руку.
6 марта. Снимаю фильм "Двести лет Большого театра". Толкусь за кулисами. Хожу там в медпункт и делаю уколы по поводу люмбаго. Медсестра спросила: "Вы из какого коллектива?" Я сказал: "Миманс". И она воткнула мне иглу.
Снимать интересно - репетиции, классы, спевки, массажные, музей, смотрю старую хронику. Ужасно смешная на экране Викторина Кригер - страстная, самозабвенная, крутит, вертит, прыгает, сверкает глазами, кольцами, летят в разные стороны улыбки, взгляды, зубы...
Пытался снять фрагмент "Пиковой дамы" - такая вампука! Как можно в наше время так ставить?
ОРФЕЙ СЕМЕНОВИЧ КОЗЛОВСКИЙ
Его помню, сколько помню себя. Еще в тридцатых годах мальчиком-меломаном я часто ходил в филиал Большого театра, когда Иван Семенович пел герцога, Альфреда или князя в "Русалке". Я был его "сыром" и ждал его в толпе поклонников у театрального подъезда. Именно с Козловским связана одна из легенд, почему поклонников называют "сырами".
Однажды артист возвращался после спектакля, и за ним на почтительном расстоянии шла толпа поклонников. Иван Семенович завернул в магазин "Гастроном", что был в начале улицы Горького, купил сыру и пошел дальше к себе в Брюсовский. Поклонники узнали у продавщицы сорт сыра, купленный их кумиром, и каждый взял себе по сто грамм - чтобы хватило всем. С тех пор их и зовут "сырами".
В личности Козловского меня всегда подкупало - это я понял с годами удивительное сочетание высокого искусства с... озорством.
Был день двухсотлетия Большого театра - делегация нашей студии, в числе других, пришла приветствовать артистов. Гостей принимали решительно все корифеи во главе с М.Рейзеном и И.Козловским. Это было в Бетховенском зале, очень пышно, среди пурпура, позолоты и сияния огней - академический театр! Вместе с адресом студия вручала фильм, который мы с оператором А.Хавчиным сняли к юбилею. Иван Семенович вышел вперед и, нарушив всю торжественность, воскликнул:
- Взгляните на этого человека в сюртуке с золотыми пуговицами, седого и с усами! (Я съежился, замерев.) Ему надо... Арбенина играть и потрясать зрителей. Но они с Хавчиным тратят свою жизнь на то, чтобы запечатлеть нас для истории!
Он вобрал воздух всей грудью, да как запел:
- Слава! Слава! Сла-а-а-ва!
Смех и шум поднялся необыкновенный.
Иван Семенович потом мне сказал, что я - вылитый Мордвинов, играющий Арбенина в фильме у Герасимова.
Гмм-м...
Где бы ни появился Козловский, он - центр внимания, вечно что-нибудь затевает. На Пушкинском празднике в Михайловском был такой случай. Сначала с детским хором Иван Семенович пел в Святогорской церкви, на нем было какое-то золототканое облачение, видимо, из гардероба Большого театра, а за его спиной мерцал необыкновенный розовый свет, который он сам и придумал. Пел он, как всегда, божественно. Все было так восхитительно, что прихожане, выйдя из церкви, наградили его аплодисментами и криками, словно после "Риголетто". Потом - на лугу стояла эстрада для поэтов и артистов, с которой Козловский обратился к собравшимся с просьбой отодвинуть стол президиума в сторону и очистить место для полонеза, который он затеял танцевать с желающими из публики. Публика сидела тут же на траве и смотрела на него с обожанием. Он спустился на лужайку, взял себе в пару хорошенькую девушку, пригласил всех желающих, включили музыку, и Козловский торжественно пошел в полонезе, открыв бал. За ним потянулась длинная шеренга парней с девушками из окрестных сел - в сарафанах и джинсах. Все чинно шли за Иваном Семеновичем, чувствуя себя гостями на петербургском балу. Но на эстраду они не поднялись, а, танцуя, пошли дальше за новоявленным Орфеем в близлежащую рощу. Только их и видели. Оставшиеся весело недоумевали, мы же со своими аппаратами бросились в лес узнать, в чем дело, куда увел их неуемный Козловский.
Оказалось, что он всех собрал в перелеске и разучивает "Девицы-красавицы". Ему с восторгом и внимали, и подпевали. Он начисто забыл об эстраде и самозабвенно дирижировал. О возвращении не могло быть и речи.
Ираклий Андроников, многолетний устроитель Пушкинских дней, объявил, что праздник все-таки продолжается, велел восстановить порядок на эстраде, и снова поэты и артисты читали стихи во славу Пушкина. А под конец на сцену поднялся импровизированный хор под управлением Ивана Семеновича и с огромным успехом спел только что отрепетированную песню из "Евгения Онегина"!
4 августа. Приехали мы с Инной на дачу к Майе. Та только что вернулась с гастролей и привезла машинку для стрижки газона. Однако выяснилось, что траву сначала нужно скосить косой, а уж потом машинкой.
- Но никто из нас не умеет косить. Пришел мужик из деревни, а коса тупая, и у него ничего не вышло. Такая досада!
- Никакой досады, - сказала Инна. - Дайте мне косу.
- А ты умеешь косить? - удивилась Майя.
- Конечно. Когда я работала в библиотеке в Таллине, нас летом посылали на сенокос, там я и научилась.
Она схватила косу, и - хыть-хыть - трава так и ложилась ей под ноги. Щедрин, балетмейстер Энн Суве, который был с нами, и я вытаращили глаза, а Майя громко смеялась:
- Нет, это что-то! Стоят три мужика, три орясины и смотрят, как одна хрупкая еврейка размахивает косой и косит лужайку!
ПОДПИСЬ К ФОТОГРАФИИ ОЛЬГИ ЛЕПЕШИНСКОЙ
Восхищенный Лепешинской, я послал ей письмо с просьбой автографа, но фото у меня не было. В ответ получил эту прекрасную фотографию 7.2.41 года. В 1960 году мы с О.В. были вместе (туристами) в Италии и познакомились, несколько раз по возвращении виделись. В 1961 году я снимал кино с Владимиром Васильевым, он в то время танцевал с Лепешинской в "Вальпургиевой ночи". Я передал с ним фотографию Ольге Васильевне, как напоминание о заочном знакомстве, но чтобы он только показал ей и вернул мне обратно. Лепешинская посмеялась, поставила 14.2.61, но ему вернуть забыла. И только когда мы с нею делали фильм о Баланчине, она мне вернула фото и на нем появилась третья дата - 14.6.1976!!
Тридцать пять лет я брал у нее автографы!
1977
[29 января. За это время:
В августе Инна ездила туристкой в Италию. В октябре летала с делегацией в Японию.
В октябре приезжали из Лос-Анджелеса тетя Эльза и Джулс туристами. Принимали их у себя на другой день после прилета Инны. Я же еле двигался из-за радикулита.
Л.Ю. с отцом летала в Париж в ноябре, где они шикарно жили в "Плазе" и вели светский образ жизни. Инне перепал туалет от Сен-Лорана.
Осенью прошлого года развернулась на студии борьба с Усачевым. Он ездил с группой Вермишевой по странам демократии. Там распоясался, хамил, грозил. Одним словом, бесчинствовал. Да еще подрался с операторами. И пришла телега от поляков, и тут и наши написали всякие заявления. Началась борьба, где на одной стороне Усачев, Семин, Аветиков, Рычков и еще несколько человек, а на другой вся студия. Исключили его из партии, хотя вышеназванные были против.
Мерзавца Семина наконец сняли, и вместо него будет Козырев. Когда возникла фигура Козырева, то на него посыпались анонимки в ЦК - нравы нашей студии! Вот факт безнравственности Семина: Усачева исключили и за непозволительное поведение за границей. Не прошло и двух недель, как Семин назначает его директором советско-польского фильма. Бросили щуку в воду! Все кипели, но и только. А Еланчук позвонил в Совинфильм, все рассказал, и оттуда потребовали снять Усачева. Оказывается, малейшее сопротивление - и хулиган поставлен на место. Семин, сводя счеты с Вермишевой за Усачева, сместил ее с худрука, назначил Рычкова - карьериста и хама.]
20 мая. Сейчас кончаю работу над "Пахмутовой".
Начал работу над картиной "Партизаны", которую мы делаем под руководством Кармена для американского ТВ. Приехал режиссер с их стороны - Айзек Клейнерман, которому мы сдавали, и у меня он принял картину очень хорошо.
18 июля. "Вась, я буду петь в Эстонии во время "Дней русской культуры", давай там все снимем и дело с концом!" Золотые слова, мы снаряжаем экспедицию в Эстонию. Но в Таллине снимать не удастся: во-первых, Зыкина поет концерт в Доме офицеров, где маленький старомодный зал не пригоден для съемок. Во-вторых, в гостиницах нет свободных мест, так как понаехала куча хоров и ансамблей, а нас четырнадцать человек и автобус. Решили снимать в Нарве, там прекрасный зал. Звоню Люсе - не изменилось ли чего? "Нет, сегодня вечером выезжаем в Таллин, а через день будем в Нарве. Жди, Вася!"
Приезжаем. В Нарве нервная обстановка, билеты распределяют по предприятиям, как хлебные карточки в войну. Приехать она должна в четыре часа, а концерт в восемь. Мы же с утра, прямо с поезда, ставим свет, проверяем точки, оптику, микрофоны, все четырнадцать человек возятся в зале. Все готово, и остается только скомандовать "Мотор!" Но ее голыми руками не возьмешь... Конечно, вбегает кто-то взволнованный: "Василий Васильевич, вам телеграмма из Москвы. В гостинице вас не застали, бегите в горком. Телеграмма подписана Инной". Боже мой, значит, что-то случилось дома... На ватных ногах вползаю в приемную, там полно народу, телеграмму все прочли (!), пришли в панику и смотрят на меня как на панацею.
"Зыкина заболела, концерты отменяются, помни, что нервные клетки не восстанавливаются, не падай духом, целую. Инна".
Потом выяснилось, что уже после нашего отъезда, ночью из Таллина мне домой позвонила Лена и сказала, что Людмила Георгиевна заболела и петь не будет. (В древности был хороший обычай - принесшему плохую весть отрубали голову. У нас таким вестником постоянно была Лена...) Концертов не будет, но мы-то уже в пути! Из горкома я звоню в Таллин, узнаю, что Зыкина живет не в отеле, а натурально - в резиденции. Весь горком смотрит мне в рот - неужто великая артистка не пожалует в Нарву? Нет, не по-жа-лу-ет. Она спела перед каким-то обелиском, где было все начальство, простудилась, и концерты для публики отменены. В Нарве глубокий траур. Наша же группа, проработав весь день впустую, пошла в ресторан, сильно выпила, чтобы снять стресс. Приехав утром, уехали вечерним поездом. Съездили в Нарву пообедать.
- Людмила Георгиевна просит сказать, что сниматься не будет.
- Начинается! Почему?
- Я запаковала ее вещи, в том числе и бюстгальтер, который висел на стуле. Нечаянно. Она не хочет сниматься без бюстгальтера.
Откуда только не жди напасти!
- Да ты с ума сошла! Мы столько денег потратили на билеты, а ты запаковала... Лучше не родиться, чем услышать такое!
Смелость города берет - ворвались к ней в купе, чуть не силой накинули на нее розовую косынку (сопротивлялась ведь!), и через какой-то букет сняли все, что нужно - на экране сам черт не разберет, кто в бюстгальтере, а кто нет. Сама же и смеялась. Вообще, Людмила Георгиевна с чувством юмора и незлобивая.
3 декабря. Съемка в Киото, красивейший "Каменный сад". В храме помолилась перед Буддой. Она человек глубоко религиозный.
Снимали мы ее с самодеятельным хором "Березка". Японцы пели по-русски. Зыкина, не зная японского, тут же начала общаться с парнями и девками. Пела с ними, показывала, поправляла. Они ей спели старинную русскую песню "Веники", спросили, как ее петь - так или эдак? Она глаза выпучила от удивления никогда ее не слыхала. Зыкина? Не слыхала? Вот конфуз! - и смеется. Взяла ноты - и правда, народная песня. Посмотрела слова, попросила еще раз спеть, сориентировалась и сделала несколько точных замечаний. Что касается песен, то здесь у нее все точно и мастерски.
Возвращаясь, в самолете сказала: "Вот вы все сейчас летите домой с подарками, вас ждут и будут встречать. А я приду домой - одна. Никого нет. И все равно рада, что я - дома".
Это в подтверждение моего наблюдения, что Людмила Зыкина - это наша красная Мэрилин Монро. Столь же красивая, талантливая, знаменитая, окруженная почитателями и - одинокая.
15 декабря. Очень весело отметили вчера радостное событие - в издательстве "Искусство" вышла книга Инны "Тосиро Мифунэ"! Издана хорошо - много иллюстраций, красивая, хоть и мягкая обложка с фотографией Мифунэ из "Расёмона".
Инна сделала потрясающее сациви и пирожки с капустой, лучше ее их никто не печет, как, впрочем, никто лучше ее не пишет о Мифунэ...
20 декабря. Руководство решило картину заканчивать не в 75-м, а в 76-м году. Одна влиятельная дама-режиссер затеяла снимать фильм к юбилею Победы, а для этого нужна полнометражная единица именно в 75-м году, и, не долго думая, она предложила дирекции перенести меня на год. Всё, конечно, за моей спиной, и я узнал об этом из приказа на доске, когда мне оставалось только махать кулаками, даже не после драки - поскольку ее и не было - а вместо нее. Зыкина обрадовалась - ей нужно ехать в США, в Канаду, она занята романом, строит дачу и т.д. И этот перенос ее размагнитил, она решила, что сроки - вещь условная: хочешь - снимай, хочешь - переноси. И набрала гастролей аж и на 76-й год. Что-то будет с нами?
26 декабря. В рассуждении, чего бы покушать, делаю "Новости дня". Сдал "Перечитывая Стасова". А летом снял "Наш Пушкин". Ездил в замечательные места - Выру, где восстановлен домик станционного смотрителя; снимали в полувосстановленном лицее, где над одной комнаткой висит табличка "Пушкин" и рядом - "Пущин"; а как интересно в Михайловском, в Святогорском монастыре, где Козловский устроил такое незабываемое действо с ребятишками, наряженными в ангелов.
И спазматически снимаю Зыкину. Года три тому назад она написала в "Неделю" письмо с призывом беречь и собирать старинные песни и романсы. В ответ пришло множество писем, нот и пластинок. Вот мы и будем снимать на даче, как она слушает пластинки и наигрывает на рояле, листая ноты. Перейдем к ее любимым старинным романсам. Нужны горы писем, кипы нот, пластинки "Гомон". В этом эпизоде две линии - она как хранительница традиций, ищущая жемчужины, и она исполнительница, дающая жизнь забытой музыке.
- Люся, захвати ноты и пластинки из Москвы. Они есть у тебя?
- Целые кучи! Не забуду, не бойся. Все привезу.
Съемка трудоемкая: свет, лихтвагены, звук, двенадцать человек, автобус, едем за тридцать километров. Срыва из-за пустяка не должно быть. И я, уже достаточно зная Люсю, добываю старые пластинки в музее Бахрушина, старые ноты - в музее Глинки, а из дома беру собственную переписку - письма Инны и Тамары Ханум, которая пишет мне длинные поэмы каждые две секунды.
Приезжаем. Затевается разговор:
- Вась, ну скажи, зачем все эти письма, ноты?
Объясняю в тридцатый раз.
- Нет, не нужно этого в картине.
Объясняю в тридцать первый раз. И выясняется, что всю эту волынку она затеяла из-за того, что, конечно, ни нот, ни пластинок не привезла. Хороши бы мы были без Бахрушина и Глинки. Сняли!
Второй эпизод - ее рассказ о хоре Пятницкого, где она начала работать. Под это у меня все снято и отобрана фильмотека. Нужно только ее воспоминание перед аппаратом. Текст взят из ее книги, накануне его ей послали, чтобы "освежила" в памяти.
Перед съемкой очередной сюрприз:
- Вась, я решила не говорить про хор Пятницкого, а скажу лучше про Русланову.
- Но нам не нужно про Русланову, нужно про хор, про Захарова, он же твой учитель, это важно для фильма.
- Нет, нужно говорить про Русланову, она была мировая певица.
- Никто не спорит, но нам...
- Как никто не спорит? Нет, ты споришь! Про Русланову нужно сказать обязательно!!!
- Ну хорошо, давай про Русланову, но и про хор тоже.
В конце концов выброшу, только жаль пленки. Но положение у меня безвыходное. Вернее, выход есть - сказать ей следующее: "Вот что, матушка-барыня. Ты артистка, я режиссер. Я не учу тебя петь, ты не лезь в режиссуру. У меня есть твердый утвержденный сценарий, кстати и тобою одобренный. За картину головой отвечаю я, и выполняй мои указания в полную силу твоего могучего таланта. И Робсон, и Плисецкая, и Райкин, и Щедрин работали со мною на таких началах, и никто в накладе не оказался. Если ты будешь слушать то Лену, то Котелкина, менять драматургию, говорить "хочу-не хочу", картина не получится".
И она тут же схватится за конфликт, выйдет из комнаты, картина кончится, и голову отрубят мне, а не ей. И я улыбаюсь и увещеваю, когда хочу произнести вышеприведенную тираду; уговариваю вместо того, чтобы цыкнуть; прошу, когда следует потребовать.
Итак, все готово, можно снимать, но нет Котелкина. "Подожди, Вась, сейчас он приедет". Зачем он нам? И вот появляется, глаза бегают, в руках исписанный лист, сочинил в электричке. Кто его просил? Уходят в соседнюю комнату, шушукаются, разговор накаляется, и Люся выходит: "Вась, убери ты его, он меня нервирует". Я вышел в кухню и сказал ему, чтобы он не вмешивался в съемку, иначе Люся сниматься не будет, и чтобы он не срывал нам съемку.
- Но про Русланову нужно сказать обязательно!
- Скажем, скажем, - говорю я с улыбкой, вместо того, чтобы дать ему под зад коленом вместе с его советами и с ни в чем не повинной, любимой мною, но неуместной в этом эпизоде Руслановой.
Разволновавшись, Людмила Георгиевна остановила съемку, велела подать чай, всех накормила (это - всегда), и только к вечеру все сняли. Измучили ее и сами измучились.
1975
24 февраля. Премьера в Доме кино фильма-балета "Анна Каренина". Умирающую Маргариту Пилихину, оператора этого фильма, Марлен Хуциев с соратниками на руках внесли в ложу...
Фильм блестяще снят, но чувствуются некоторые постановочные промахи. Например, еще до титров появляется танцующая Плисецкая, чем смазывается эффектное появление героини, которое есть в балете. Или чрезмерное увлечение рапидом. Но это придирки, а в общем - интересно.
Потом сидели у Майи в обществе Веры Кальман - вдовы того самого Кальмана. Она очень смешно рассказывала всякие истории с нею в нашем "Интуристе". Но мне казалось странным сидеть в обществе вдовы Кальмана, это все равно, что сидеть за столом со вдовой... Моцарта. Я понимаю, что разные эпохи, и вообще, но все равно - из тьмы веков.
29 марта. Год уже, как сидит Сережа! За что? Чаще всего он переписывается с Л.Ю. и моим отцом, иногда приходят открытки ко мне на Часовую. Вчера Л.Ю. получила от него открытку:
"18.3.75
Удивительная Лиля Юрьевна и Василий Абгарович! Как выразить Вам благодарность и восторг за доброту Вашу и нежность. Ваши письма отсылаю в Киев на сохранение. Они похожи на сонеты! Смотрели ли Вы "Зеркало" Тарковского? Думаю, что это праздник!
7 марта, после четырех месяцев, Верховный совет УССР в помиловании отказал!
Смирнов Л.И. 20 февраля затребовал характеристику и состояние здоровья. Состояние - плохое. Начали срочно колоть АТФ и кокарбоксилазу.
Самое страшное в моем состоянии - что мне не верили в период следствия и на суде. Меня перебивали. Это метод моего обвинителя. Думаю, лучшее в моем положении, это дожить до конца срока - 3 года и 9 месяцев. Вероятно, стоило жить, чтобы ощутить в изоляции, во сне, присутствие друзей, их дыхание, их тепло и запахи, хотя бы ананаса!, которого Вы касались.
Сергей".
Я переписал ответ Л.Ю.:
"Бесценный наш Сергей Иосифович!
Беспокоимся, беспокоимся.
Что будет дальше?
Почему в Виннице?*
Когда увидимся?
На что надеяться?
Смотрели наконец "Зеркало". Все понятно и малоинтересно, и снято посредственно. Но все же не скучала, хотя плохо слышала и стихи Тарковского, и голос Смоктуновского за кадром. Ведь я глуховата. Вася отнесся к картине более терпимо. Ему даже, скорее, понравилось. А Ренато Гуттузо, который был с нами, доволен, что и сняли, и показали такое, и удивлялся на наших зрителей: сказал, что у них через 15 минут половина зала опустела бы.
При всем моем чудесном, доброжелательном отношении к режиссеру - никакого сравнения с "Ивановым детством" и "Рублевым", а уж с Вами - говорить нечего!!
Обнаружили у нас сказки Андерсена в прекрасном немецком издании*. Господи, что же делать!..
Как Ваше здоровье? Берегите себя, если можете. Обнимаем, целуем, ждем.
Лили, Вася.
P.S. Сереженька, крепко целую тебя.
Вася.
Это твоя фиалка. Она регулярно цветет. Л.Ю. ее поливает".**
20 апреля. Поехал с лекциями по Волге. "Артисты в документальном кино". Райкин, Утесов, Шульженко, потрясающая и непостижимая Русланова. Вернулся через две недели. Огромное впечатление произвел на меня мемориал в Ульяновске. Мраморный небоскреб над домиком вождя, и тут же, за углом - утлые избушки с наличниками, водоразборные колонки с ведрами, во дворах деревянные нужники! Вспоминается меткое замечание Коко Шанель: "Я думала, что сначала всем построят уборные, а уж только потом полетят в космос". Разве это не про Ульяновск?
12 мая. Снимаю (к 30-ю победы) "Вспоминая военную песню". Интересная беседа с Соловьевым-Седым. Очень волнующая история создания песни "Вставай, страна огромная!", сохранились ноты, документы, участники первого исполнения... Я так хорошо помню, как она зазвучала в первые дни войны!
Ездили снимать на фестиваль военной песни в Новороссийск.
26 июня. Хоть и консервация "Зыкиной", но надо было снять "Поэторию" Щедрина, которая исполняется крайне редко. Вот мое письмо домой из Ленинграда 24 июня 1975.
"...Здесь очень жарко и светло, что мучительно. Всю ночь напролет сплю в темных матерчатых очках, как в самолете. С самого начала все здесь не заладилось. Поместили в номер с незнакомым украинцем, который поднимается в 7 утра, начинает жужжать бритвой, напевая, но не под нос, а громко. Я решил переехать к знакомым, которые меня звали нарасхват. Но только я направился к одним, как в этот день к ним приехали гостить пять немцев (верно, в связи с годовщиной нападения на СССР). Только я хотел откликнуться на другое приглашение, как там заболела старая мама и они не могут уехать на дачу. Я переехал к Фишману, удобная квартира в центре, но сиамский кот всю ночь летает с люстры на шкаф и обратно, как воробей, а в 9 утра хозяин начинает заниматься на виолончели. Звала меня жить В.Козинцева, но я постеснялся и ограничился визитом. Вчера был у нее, долго разговаривали, сидя под Шагалом, Леже и Фальком. Валентина Георгиевна рассказала, что когда Козинцев снимал "Дон Кихота", то никак не мог заставить Черкасова в какой-то сцене расплакаться. А потом вдруг Н.К. заплакал совсем в другом месте, и Козинцев сказал тихо Валентине Георгиевне: "Наверно, вспомнил, что переплатил на даче за дрова". Но это так, к слову.
Со съемками "Поэтории" в Зале филармонии тоже все не слава Богу. Мы должны снимать соло Зыкиной - "Матерь Владимирская" - для фильма. Дирекция только что не взашей нас выталкивала, несмотря на договоренность из Москвы. Пыльным мешком по загривку. Еле-еле пустили снимать на репетицию и то после того, как я обещал Темирканову выключить свет по первому его требованию. Левитан, конечно, нагнал уйму света, зажег страшные и громоздкие пятисотки, с которыми еще снимали Веру Холодную с Полонским... Под окном шумел дизель, и вонь бензина доходила до белоснежного зала, но, к счастью, никто не догадывался, что это гадили мы. Мы хотели снять, но Зыкина пела вполголоса, как на именинах у тети Сони. Подмурлыкивала. Никуда это, конечно, не пойдет. А сам концерт, где Люся пела отлично и где Вознесенский читал блестяще, не разрешил снимать Темирканов, как его ни просили Люся, Андрей, Щедрин, Майя, которая приехала с Родионом. Темирканов репетировал мало и не был уверен, что все пройдет хорошо, и не хотел, чтобы это осталось на пленке. Вся наша экспедиция впустую (восемь человек). Едрена мать! (Темиркановская...)"
2 октября. Как будто специально - только объявят концерт Зыкиной в каком-нибудь шикарном зале Москвы, где, ломая сопротивление дирекции, мы со скандалом устанавливаем наши громоздкие людоедские софиты и аппараты, как Лена приносит бюллетень - и все аншлаги и наши планы летят в преисподнюю. Назвать? Зал Чайковского (дважды), "Россия", "Колонный", "Октябрь"... Людмила Георгиевна стала суеверной и не разрешала намечать съемку объявленного концерта, но что нам было делать? Вот в США или в ФРГ у нее не было никаких бюллетеней, а в СССР... (Вспоминаю одного балетного, который жаловался на больное колено - танцевать спектакль нужно было в Чикаго. Николай Фадеечев ему и посоветовал: "А ты приложи к больному месту пять долларов". Помогло.)
Теперь в ее ансамбле появился Виктор Гридин - руководитель оркестра и сам потрясающий баянист. Я могу его слушать, как первоклассного скрипача замерев. Он сменил некоторых музыкантов, и оркестр зазвучал по-другому. Он ушел от семьи к Людмиле Георгиевне, и она расцвела. Красивый человек и замечательный музыкант. Люся любит его дочку, и, когда та приезжает к ним на дачу, я видел, как она с нежностью заботится о ней.
P.S. 1997. Через несколько лет они расстались, он вернулся к семье, но отношения остались дружеские. Потом у него обнаружился рак, он умирал, и Зыкина заботилась о его лечении, помогала его семье. И очень горевала, когда его не стало. Умер он в 1997 году.
18 ноября. По возвращении из Венгрии через несколько дней полетел с группой туристов в США - Мексику. В поездке подружился с Микой Таривердиевым и Мариком Заком. Повидался со своими дядями и тетями в Калифорнии, которых никогда не видел, а уж кузенов там у меня - пруд пруди. Но интереснее были встречи с Зиной Воинофф - сестрой Перы Аташевой, которая хорошо помнит Эйзенштейна, мы с нею много говорили и смотрели фото и книги; встречался с Робертом Джоффри и даже был на его премьере... Словом, вся поездка с фотографиями описана в отдельном альбоме - тут места не хватит.
1976
10 января. Лежу в больнице с чудовищным радикулитом, загремел еще в декабре. Там и встретил Новый год. Рина Зеленая, навестив меня, заметила (имея в виду мои бесконечные перелеты): "Из Москвы - в Нагасаки, из Нью-Йорка - на подкладное судно". Тут уж не поспоришь.
Показали по ТВ "Иронию судьбы", которая имела у больных и умирающих бурный успех. Когда через несколько дней пришел ко мне Рязанов, то больные из всех палат приползли, приехали на колясках, кого-то принесли на носилках (мне это напомнило "Лурд"). Говорили мало, но все хотели взглянуть на него, здорового, и пожать ему руку.
6 марта. Снимаю фильм "Двести лет Большого театра". Толкусь за кулисами. Хожу там в медпункт и делаю уколы по поводу люмбаго. Медсестра спросила: "Вы из какого коллектива?" Я сказал: "Миманс". И она воткнула мне иглу.
Снимать интересно - репетиции, классы, спевки, массажные, музей, смотрю старую хронику. Ужасно смешная на экране Викторина Кригер - страстная, самозабвенная, крутит, вертит, прыгает, сверкает глазами, кольцами, летят в разные стороны улыбки, взгляды, зубы...
Пытался снять фрагмент "Пиковой дамы" - такая вампука! Как можно в наше время так ставить?
ОРФЕЙ СЕМЕНОВИЧ КОЗЛОВСКИЙ
Его помню, сколько помню себя. Еще в тридцатых годах мальчиком-меломаном я часто ходил в филиал Большого театра, когда Иван Семенович пел герцога, Альфреда или князя в "Русалке". Я был его "сыром" и ждал его в толпе поклонников у театрального подъезда. Именно с Козловским связана одна из легенд, почему поклонников называют "сырами".
Однажды артист возвращался после спектакля, и за ним на почтительном расстоянии шла толпа поклонников. Иван Семенович завернул в магазин "Гастроном", что был в начале улицы Горького, купил сыру и пошел дальше к себе в Брюсовский. Поклонники узнали у продавщицы сорт сыра, купленный их кумиром, и каждый взял себе по сто грамм - чтобы хватило всем. С тех пор их и зовут "сырами".
В личности Козловского меня всегда подкупало - это я понял с годами удивительное сочетание высокого искусства с... озорством.
Был день двухсотлетия Большого театра - делегация нашей студии, в числе других, пришла приветствовать артистов. Гостей принимали решительно все корифеи во главе с М.Рейзеном и И.Козловским. Это было в Бетховенском зале, очень пышно, среди пурпура, позолоты и сияния огней - академический театр! Вместе с адресом студия вручала фильм, который мы с оператором А.Хавчиным сняли к юбилею. Иван Семенович вышел вперед и, нарушив всю торжественность, воскликнул:
- Взгляните на этого человека в сюртуке с золотыми пуговицами, седого и с усами! (Я съежился, замерев.) Ему надо... Арбенина играть и потрясать зрителей. Но они с Хавчиным тратят свою жизнь на то, чтобы запечатлеть нас для истории!
Он вобрал воздух всей грудью, да как запел:
- Слава! Слава! Сла-а-а-ва!
Смех и шум поднялся необыкновенный.
Иван Семенович потом мне сказал, что я - вылитый Мордвинов, играющий Арбенина в фильме у Герасимова.
Гмм-м...
Где бы ни появился Козловский, он - центр внимания, вечно что-нибудь затевает. На Пушкинском празднике в Михайловском был такой случай. Сначала с детским хором Иван Семенович пел в Святогорской церкви, на нем было какое-то золототканое облачение, видимо, из гардероба Большого театра, а за его спиной мерцал необыкновенный розовый свет, который он сам и придумал. Пел он, как всегда, божественно. Все было так восхитительно, что прихожане, выйдя из церкви, наградили его аплодисментами и криками, словно после "Риголетто". Потом - на лугу стояла эстрада для поэтов и артистов, с которой Козловский обратился к собравшимся с просьбой отодвинуть стол президиума в сторону и очистить место для полонеза, который он затеял танцевать с желающими из публики. Публика сидела тут же на траве и смотрела на него с обожанием. Он спустился на лужайку, взял себе в пару хорошенькую девушку, пригласил всех желающих, включили музыку, и Козловский торжественно пошел в полонезе, открыв бал. За ним потянулась длинная шеренга парней с девушками из окрестных сел - в сарафанах и джинсах. Все чинно шли за Иваном Семеновичем, чувствуя себя гостями на петербургском балу. Но на эстраду они не поднялись, а, танцуя, пошли дальше за новоявленным Орфеем в близлежащую рощу. Только их и видели. Оставшиеся весело недоумевали, мы же со своими аппаратами бросились в лес узнать, в чем дело, куда увел их неуемный Козловский.
Оказалось, что он всех собрал в перелеске и разучивает "Девицы-красавицы". Ему с восторгом и внимали, и подпевали. Он начисто забыл об эстраде и самозабвенно дирижировал. О возвращении не могло быть и речи.
Ираклий Андроников, многолетний устроитель Пушкинских дней, объявил, что праздник все-таки продолжается, велел восстановить порядок на эстраде, и снова поэты и артисты читали стихи во славу Пушкина. А под конец на сцену поднялся импровизированный хор под управлением Ивана Семеновича и с огромным успехом спел только что отрепетированную песню из "Евгения Онегина"!
4 августа. Приехали мы с Инной на дачу к Майе. Та только что вернулась с гастролей и привезла машинку для стрижки газона. Однако выяснилось, что траву сначала нужно скосить косой, а уж потом машинкой.
- Но никто из нас не умеет косить. Пришел мужик из деревни, а коса тупая, и у него ничего не вышло. Такая досада!
- Никакой досады, - сказала Инна. - Дайте мне косу.
- А ты умеешь косить? - удивилась Майя.
- Конечно. Когда я работала в библиотеке в Таллине, нас летом посылали на сенокос, там я и научилась.
Она схватила косу, и - хыть-хыть - трава так и ложилась ей под ноги. Щедрин, балетмейстер Энн Суве, который был с нами, и я вытаращили глаза, а Майя громко смеялась:
- Нет, это что-то! Стоят три мужика, три орясины и смотрят, как одна хрупкая еврейка размахивает косой и косит лужайку!
ПОДПИСЬ К ФОТОГРАФИИ ОЛЬГИ ЛЕПЕШИНСКОЙ
Восхищенный Лепешинской, я послал ей письмо с просьбой автографа, но фото у меня не было. В ответ получил эту прекрасную фотографию 7.2.41 года. В 1960 году мы с О.В. были вместе (туристами) в Италии и познакомились, несколько раз по возвращении виделись. В 1961 году я снимал кино с Владимиром Васильевым, он в то время танцевал с Лепешинской в "Вальпургиевой ночи". Я передал с ним фотографию Ольге Васильевне, как напоминание о заочном знакомстве, но чтобы он только показал ей и вернул мне обратно. Лепешинская посмеялась, поставила 14.2.61, но ему вернуть забыла. И только когда мы с нею делали фильм о Баланчине, она мне вернула фото и на нем появилась третья дата - 14.6.1976!!
Тридцать пять лет я брал у нее автографы!
1977
[29 января. За это время:
В августе Инна ездила туристкой в Италию. В октябре летала с делегацией в Японию.
В октябре приезжали из Лос-Анджелеса тетя Эльза и Джулс туристами. Принимали их у себя на другой день после прилета Инны. Я же еле двигался из-за радикулита.
Л.Ю. с отцом летала в Париж в ноябре, где они шикарно жили в "Плазе" и вели светский образ жизни. Инне перепал туалет от Сен-Лорана.
Осенью прошлого года развернулась на студии борьба с Усачевым. Он ездил с группой Вермишевой по странам демократии. Там распоясался, хамил, грозил. Одним словом, бесчинствовал. Да еще подрался с операторами. И пришла телега от поляков, и тут и наши написали всякие заявления. Началась борьба, где на одной стороне Усачев, Семин, Аветиков, Рычков и еще несколько человек, а на другой вся студия. Исключили его из партии, хотя вышеназванные были против.
Мерзавца Семина наконец сняли, и вместо него будет Козырев. Когда возникла фигура Козырева, то на него посыпались анонимки в ЦК - нравы нашей студии! Вот факт безнравственности Семина: Усачева исключили и за непозволительное поведение за границей. Не прошло и двух недель, как Семин назначает его директором советско-польского фильма. Бросили щуку в воду! Все кипели, но и только. А Еланчук позвонил в Совинфильм, все рассказал, и оттуда потребовали снять Усачева. Оказывается, малейшее сопротивление - и хулиган поставлен на место. Семин, сводя счеты с Вермишевой за Усачева, сместил ее с худрука, назначил Рычкова - карьериста и хама.]
20 мая. Сейчас кончаю работу над "Пахмутовой".
Начал работу над картиной "Партизаны", которую мы делаем под руководством Кармена для американского ТВ. Приехал режиссер с их стороны - Айзек Клейнерман, которому мы сдавали, и у меня он принял картину очень хорошо.
18 июля. "Вась, я буду петь в Эстонии во время "Дней русской культуры", давай там все снимем и дело с концом!" Золотые слова, мы снаряжаем экспедицию в Эстонию. Но в Таллине снимать не удастся: во-первых, Зыкина поет концерт в Доме офицеров, где маленький старомодный зал не пригоден для съемок. Во-вторых, в гостиницах нет свободных мест, так как понаехала куча хоров и ансамблей, а нас четырнадцать человек и автобус. Решили снимать в Нарве, там прекрасный зал. Звоню Люсе - не изменилось ли чего? "Нет, сегодня вечером выезжаем в Таллин, а через день будем в Нарве. Жди, Вася!"
Приезжаем. В Нарве нервная обстановка, билеты распределяют по предприятиям, как хлебные карточки в войну. Приехать она должна в четыре часа, а концерт в восемь. Мы же с утра, прямо с поезда, ставим свет, проверяем точки, оптику, микрофоны, все четырнадцать человек возятся в зале. Все готово, и остается только скомандовать "Мотор!" Но ее голыми руками не возьмешь... Конечно, вбегает кто-то взволнованный: "Василий Васильевич, вам телеграмма из Москвы. В гостинице вас не застали, бегите в горком. Телеграмма подписана Инной". Боже мой, значит, что-то случилось дома... На ватных ногах вползаю в приемную, там полно народу, телеграмму все прочли (!), пришли в панику и смотрят на меня как на панацею.
"Зыкина заболела, концерты отменяются, помни, что нервные клетки не восстанавливаются, не падай духом, целую. Инна".
Потом выяснилось, что уже после нашего отъезда, ночью из Таллина мне домой позвонила Лена и сказала, что Людмила Георгиевна заболела и петь не будет. (В древности был хороший обычай - принесшему плохую весть отрубали голову. У нас таким вестником постоянно была Лена...) Концертов не будет, но мы-то уже в пути! Из горкома я звоню в Таллин, узнаю, что Зыкина живет не в отеле, а натурально - в резиденции. Весь горком смотрит мне в рот - неужто великая артистка не пожалует в Нарву? Нет, не по-жа-лу-ет. Она спела перед каким-то обелиском, где было все начальство, простудилась, и концерты для публики отменены. В Нарве глубокий траур. Наша же группа, проработав весь день впустую, пошла в ресторан, сильно выпила, чтобы снять стресс. Приехав утром, уехали вечерним поездом. Съездили в Нарву пообедать.