Страница:
...Бал. Во всю ширину сцены с колосников спускается длинный стол. Он был покрыт белой скатертью, и перед каждым стояла бутафорская тарелка с кистью черного винограда и яблоком. Никаких приборов, бокалов - только это. Просто обозначен ужин. Стол был слегка наклонен на зрителя. Артисты сидели фронтом к залу, ничего не пили, не жевали, только говорили. Так прошла вся сцена сплетни.
P.S. 1997. Потом этот стол повторили Плучек и Юткевич в "Клопе" - и не скрывали этого.
...По бокам сцены шли две винтовые лестницы, которые упирались в двери, прорубленные в кирпичной стене. Помню, по одной из лестниц поднималась Хлестова - "Княгиня, карточный должок..." Она была высокая, худая, в пудреном парике екатерининской моды, сильно декольтированная, вся сине-зеленая. Живой труп - осколок прошлого. Вот, собственно, и все зрительные впечатления.
Но вот музыка! Как рассказать о ней, этом самом неуловимом для описания искусстве? И тем самым - как объяснить волнение, охватившее меня, едва я услышал неповторимый голос - "Какую власть я над тобой имела!" в романсе, который с отчаянной страстью пела полузабытая ныне Обухова? Я увидел ее впервые на концерте в зале Консерватории, это был юбилей старого оперного певца Богданова (Богдановича?). Она вышла из правой двери, откуда появлялись и, верно, до конца Консерватории будут появляться все солисты - вышла огромная, в ярко-красном платье-балахоне вольного покроя, в таких и сегодня выступают крупные певицы - Ирина Архипова, например. Вслед за ней вышла знаменитая арфистка Ксения Эрдели. Объявили номер, но с первым же аккордом на арфе лопнула струна - извольте радоваться. Все остановились, конферансье вынес коробочку с инструментом, Эрдели что-то там поискала, покачала головой, и арфу унесли - только ее и видели. Обухова пела под рояль. Вот в тот раз я впервые и услышал запавшее в душу "Ты помнишь ли...". Кстати, в концерте участвовала А.А.Яблочкина, которая читала монолог из "Марии Стюарт". Она была в болотного цвета платье с турнюром(!), видимо, не концертном, а из своей молодости.
А это незабываемое ощущение, что вызвали у меня резкие звуки тромбона мороз по коже! - после заклинаний Германна в спальне графини, когда я мальчиком впервые услышал "Пиковую даму" в Большом? (Ханаев - Германн, Фаина Петрова - графиня). Не забыть ощущение восторга, которое охватывало меня всякий раз, когда я слышал в исполнении Козловского заключительную фразу арии Фауста "Я - любим!" Невозможно описать его молодой, сильный, красивый голос и это ликующее крещендо - "Я - любим!" Успех был такой, что дальше спектакль можно было не продолжать. Незабываемы эти мгновенья, пережитые мною, мальчиком, в сверкающем золотом зале Большого театра. Тогда впервые открывал я для себя и музыку, и замечательных артистов, которые ныне уже ушли со сцены...
Имя Марины Семеновой я впервые услышал в очереди за билетами, перекличка шла в 6 утра, и я добирался до кассы на первом трамвае. В очереди театралы говорили о постановках, голосах, артистах и можно было узнать массу подробностей о личной жизни знаменитостей. Услышал о Семеновой и сразу вспомнил ее фото в газете 1933 года, оно было напечатано в связи с ее гастролями в "Гранд-Опера". Танцевала она там "Лебединое" с Лифарем, но о нем, разумеется, не было ни слова. Так вот, я купил билет на "Баядерку" спектакль, специально восстановленный для Семеновой в связи с ее десятилетним юбилеем на сцене театра. Помню ее выход - она появлялась под розовым газовым покрывалом и по трем ступеням торжественно, медленно шествовала вниз. Зал встретил ее бурными аплодисментами, а я возмутился публикой-дурой: я решил, что это Гамзатти, которую танцевала Любовь Банк, и что зрители все перепутали, и весь взвод идет не в ногу - один, мол, я такой умный. Но, как выяснилось, поклонники своих кумиров никогда не путают.
Во втором акте Семенова танцевала знаменитую вариацию со змеей и имела такой успех, что бисировала ее. Я впервые увидел настоящий артистический триумф: долгие аплодисменты, крики "бис" и "браво".
P.S. 1998. Правда, Плисецкая мне сказала, что "бисирование в Большом отменили в 1935 году, но, может быть, в тот вечер сделали исключение?" Думаю, что так и было.
Я очень хорошо помню, что после вариации вышла солистка для следующего номера, встала в препарасьон на пуанты, но публика неистовствовала, вызывая Семенову, пока дирижер не дал знак бисировать. А бедная солистка так и простояла на пуантах, пока Семенова снова танцевала. В середине вариации она отбрасывала прочь корзинку со змеей, и быстрая часть вариации снова шла под сплошные аплодисменты. С того вечера я примкнул к поклонникам Семеновой:
Хотелось быть ее чашкой,
Братом ее или теткой,
Ее эмалевой пряжкой
И даже зубной ее щеткой!..*
На "Лебедином" долго, до последнего поклона аплодировал ей и кричал откуда-то с верхотуры; вырезал отовсюду фотографии, написал ей и получил автограф; пошел на оперу "Даиси" только потому, что она там исполняла лезгинку - в длинном грузинском платье, ног не видно. Однажды поехал в клуб НКВД(!), где в концерте она танцевала "Гавот" Люлли, сцена там была крошечная, она вышла в фижмах, в пудреном парике, со страусовым веером, все было жеманно, "маркизно". Мы долго хлопали, требуя повторения. А Семенова договаривалась о чем-то с пианистом за кулисами, но там было так тесно, что из-за кулисы торчала юбка с отставленной вбок божественной ножкой... Зал продолжал хлопать, и, заканчивая разговор с пианистом, Семенова вышла на сцену, сделав буквально один шаг, присела в изысканном реверансе - отстаньте, мол, дайте же договорить! - и скорее обратно за сцену. Утрясла там все и повторила номер. Почему же это я так ясно помню?
P.S. 1998. "И вовсе это не потому, что тесные кулисы, а потому, что Семенова такая, - сказала Майя. - В Большом, как ты знаешь, есть куда спрятаться, однако Марина Тимофеевна канифолила туфли так, что часть пачки мелькала из-за кулисы и в зале было видно, как она юлит, а публике только этого и нужно. Все у нее рассчитано, ничего случайного".
Но, в общем, я ее видел мало, вернее - она танцевала не часто. Сценическая судьба ее сложилась, на мой взгляд, несчастливо. Мало премьер, мало партий. Расстрелянный муж Карахан. Одна травма, другая. Предрасположение к полноте. Теснила Лепешинская молодостью и партийностью.
P.S. 1998. В конце сороковых годов она была уже грузная и, кроме царственности и величия, ничего не осталось. Она стала выдающимся педагогом-репетитором. Вот тут-то судьба и столкнула меня с нею лично, но это было прикосновение к идолу, и много позолоты осталось на моих пальцах. Мне нужно было несколько раз снять ее в классе на занятиях. И почти каждый раз она подводила съемочную группу, просто не приходила, не предупреждая и не извиняясь. И мне уже
Не хотелось быть ее чашкой,
Ни братом ее и ни теткой,
Ни ее эмалевой пряжкой,
Ни даже зубной ее щеткой.
Но к ее незабываемым творениям на сцене это не имело никакого отношения.
"Кавказский пленник" Захарова. 1939 год. Черкешенку танцевала Марианна Боголюбская, которая в дальнейшем не сделала ничего, заслуживающего внимания. Я тогда, сам того не понимая, был уже балетоманом и достал билет на премьеру. Запомнился Асаф Мессерер, который виртуозно танцевал вариацию конькобежца, во фраке и цилиндре. Но подлинной звездой стала Ольга Лепешинская, которая танцевала Полину - светскую красавицу, из-за коварства которой герой и бежал на Кавказ. Запомнились ее поклоны - она появлялась в па-де-бурре перед занавесом, раскрывала огромный страусовый веер, приседала в глубоком реверансе и вдруг взлетала, скрываясь за занавесом. Это вызывало новый взрыв аплодисментов. Впоследствии я видел ее в разных балетах, и прощальные поклоны после представления были как бы продолжением спектакля - она висела на занавесе, прыгала, лягалась, засовывала кулак в рот и давала партнеру из своего букета цветок - всегда один. По молодости лет она мне нравилась, не последнюю роль в этом играл ее успех, у нее была своя публика и толпа поклонников. Многим импонировал ее стиль - спортивность, техничность, она лихо вертела туры и фуэте. Но с годами я понял, что технику подменяли молодость и сила, а артистичность - темперамент.
У Ольги Васильевны были огромные, красивые и запоминающиеся глаза, но все равно она была какая-то неискренняя и надуманная. По жанру она - инженю, и все творчество ее, образный строй и условность - в стиле сталинской эпохи. Однако Полина эмоционально запомнилась мне в романтическом ореоле и осталась в моем детстве безо всяких последующих наслоений и рассуждений.
Позолоту и облезлый пурпур Большого (а до войны он был сильно потертый, этот знаменитый бархат лож и особенно верхних ярусов) сменяет в моей памяти белое полотно экрана, на котором прошли предо мною и тут же выветрились сотни километров фильмов, тысячи героев и ослепительных красавиц, но не могу забыть жест молоденькой Бетт Дэвис, которая непроизвольно поправила волосы, оглянувшись вслед юноше, видимо, задевшему ее сердце. Полвека прошло, как я смотрел "Каменный лес", - ничего не помню, но это движение ее руки, наверно, один я и помню на всем белом свете - почему? И почему не могут стереть годы, с их бесчисленными новыми впечатлениями, душераздирающий крик Ефросиньи-Бирман над телом поверженного сына?! Кто помнит, как падает Нельсон-Оливье, сраженный пулей? Как, схватившись за сердце, он будто хочет взлететь, но, резко перегнувшись назад, падает плашмя на пол палубы? Помните? Я - да! Но бывает надолго западает сцена, иногда просто жест или взгляд актера среднего, невыдающегося - значит, поставлено сильно или поразила ситуация. Давным-давно смотрел я голливудский фильм "Записка" по Моэму. В главной роли Бетт Дэвис, но ее я совсем не помню, а помню в эпизоде безвестную китаянку. Она играет бандершу, у которой покупают компрометирующее письмо. Деньги получены. Стоя в салоне борделя, китаянка не отдает письмо героине (Бетт Дэвис), а, вытянув руку, медленно разжимает пальцы. Бумага падает на пол. На ее лице и презрение к белой даме, и крайнее отвращение. Эпизод этот - кульминация фильма. Из всей картины я помню только его. Женщина была для китаянки необычна - высокая, полная, с ярко раскрашенным лицом, в европейском платье. Вид ее поражал. В данном случае в память врезались и ситуация, и внешность исполнительницы.
Но чаще всего объяснения "чудным мгновеньям" все же ищу в выдающемся мастерстве, а подчас и в гениальности исполнителей. Бывает, что и не вспомнить, в чем там дело, но вдруг раздвинется занавес (о, это будет много позднее) и...
...и быстрым шагом выйдет Любовь Добржанская из правой верхней кулисы к центру, где стоят золоченое кресло и низенький стол с медным подносом ("Средство Макропулоса" в постановке Б.Львова-Анохина). За ее спиной гремят аплодисменты, она - примадонна, которая только что спела свою коронную арию (в "Норме"? "Медее"?) и вернулась в артистическую уборную - красивая, возбужденная успехом. Развевались просторные одежды изумрудного цвета, грудь украшала масса золотых цепей и ожерелий. Она закидывала руки за голову, резким движением разрывала нитку, скрепляющую бусы, и бросала их, разорванные, на медный поднос. Они падали с резким звуком. Она же в это время произносила монолог. Фраза - и резкий звук сброшенного ожерелья, фраза - и резкий звук падающей цепи... Она как бы ставила точку пули на очередной фразе, покуда с последним разорванным украшением монолог не кончился. Это было здорово придумано и сыграно шикарно! Отдыхая, она откидывалась в кресле, слушая объяснение в любви страстного поклонника, который стоял перед ней, преклонив колено, - его играл красавец Зельдин. Любовный монолог завораживал зрителей, как вдруг раздавался легкий... храп! Это уснула Добржанская, утомленная оперой, страстью кавалера и прожитыми - согласно Чапеку - тремя сотнями лет, уснула - к недоумению Зельдина и вящему восторгу зрителей!
Точно сегодня вижу я беспомощную улыбку, когда тихо - словно в замедленной съемке - опускалась на стул, потрясенная жестокой пощечиной мужа, Фаина Раневская. Это было в спектакле "Лисички", в 1944 году, два года назад. Она играла тетку, которая пьет, скрывая унижения... Не выдержав публичного оскорбления, она вдруг раскрывается перед всеми. Сидя за роялем, наигрывая пошлый вальсок, она раскачивается в такт музыке, говорит страшные слова и улыбается окружающим своей знаменитой улыбкой, а слезы текут, текут...
P.S. 1998. И все это я не могу забыть уже полвека... Но еще раньше, с довоенной поры, я помню, как в том же Театре Революции пела в затихшем зале Бабанова: "Вот мое сердце открыто - если хочешь, разбей его". Как стояла она, каменея, у двери прихожей, невольно подслушав любовный разговор мужа с другой женщиной... Это было на премьере "Тани" в 1939 году (!). Сегодня спектакль оброс легендами и ушел в историю.
А Цецилия Мансурова с ее неповторимыми модуляциями голоса! В "Много шума из ничего" она играла сцену с Бенедиктом-Симоновым. ...Беатриче-Мансурова стоит на ступенях, он внизу. Она велит ему поехать куда-то с поручением, он, согласившись, просит лишь об одной милости. Какой же? Бенедикт, запинаясь, лепечет, что, мол... поцеловать руку Беатриче... явно не надеясь на успех. Не успевал он кончить фразу - буквально, как Мансурова резко протягивала ему руку. Это было словно выстрел. Пораженный Симонов стоял истукан истуканом - от неожиданности и столь быстрого исполнения его желания он не решался прикоснуться к протянутой руке. А Мансурова в нетерпении трясла ею, как бы подгоняя оторопевшего Бенедикта. "Ну-ну! Ну же! - как бы говорила она. Целуйте поскорее руку, и - за дело! Поторапливайтесь!" Это было очень смешно, и зал каждый раз разражался аплодисментами - я видел спектакль раза три. Мансурова была замечательная актриса, "персоналите", с большим чувством юмора, эксцентрична и любила неожиданности.
Если уж речь зашла о вахтанговцах... "Сирано де Бержерак" в постановке Николая Охлопкова. И спектакль яркий, и Сирано-Симонов замечательный, по своим данным как бы и не подходящий к этой роли, но именно "как бы". Он убеждал абсолютно. Как сейчас вижу финал картины - "Поцелуй Роксаны". Декорация являла собою огромную фигуру сидящей женщины с мандолиной в руках. Ее гриф поднимался к самым колосникам. Мандолина была украшена бантом, и концы его спускались до земли, это были два больших полотнища. В их складках прятался Сирано, суфлируя Кристиану. В самой мандолине - балкон Роксаны. По ступеням-коленям сидящей фигуры Кристиан поднимался за поцелуем Роксаны. Это было восхитительно рыжеволосая Мансурова в серебристом платье и белокурый красавец Кольцов, слившиеся в объятьи, а внизу, в полумраке, медленно раздвигая концы свесившегося банта, как бы раздвигая занавес, тихо появлялся Симонов:
О, жизни дивный пир,
Ты, поцелуй любви, ты, упоенье рая!
Как нищий, голоден и сир,
Как Лазарь, крохи подбирая
От пира дивного... И этим счастлив я!
Да, да, здесь радость и моя:
Ведь на его устах она целует
Все те слова, что я ей говорил...
Застыли в поцелуе Роксана и Кристиан. Точно распятый, раскинув руки, замер Сирано. Затихнет щемящая музыка мандолины, опустится занавес, медленно погаснет свет, и уйдут в незабываемое мое прошлое "Сирано" и "Лисички", "Макропулос" и "Баядерка" - со всеми замечательными артистами, о которых я попытался вспомнить.
Январь. Новый год встречали у меня, было человек 15. Устроили маленькие столики, а-ля фуршет, Саратовский играл на рояле, а мы пели и танцевали до утра.
[15 февраля. Сдал все зачеты и экзамены. Режиссура - 4 и актерское - 4. Азаров сдал актерское на 2, была страшная трагедия - он подал заявление об уходе и рыдал у меня на плече. Но все обошлось, опять занимается. 10-го пошел в первый раз в жизни голосовать за депутатов в Верховный Совет СССР. Я голосовал за Сталина, чем очень горжусь! Все мне завидуют.
Познакомился с Раневской. Абсолютное очарование!]
20 апреля. У нас ввели работу с актерами. Я выбрал отрывок из "Воскресения" и пригласил Бондареву из мастерской Бабочкина, а Нехлюдов режиссер с курса Кулешова Сысоев. Все никак не мог их соединить вместе, то он занят, то она. Наконец начали репетировать, ребята сказали, что получается неплохо. Но что скажет Козинцев? Ждем его со страхом.
10 сентября. На экзамене по режиссуре в конце первого семестра, весною, был страшный разнос. Несколько человек с курса (и я в том числе) сильно закачались, но все же уцелели. От Козинцева досталось даже Хохловой, но это не при нас - мы подслушали!
Летом Л.Ю. купила мне курсовку на Рижское взморье, две недели я питался в доме отдыха ВТО, жил у одной латышки, а за стенкой - Маргарита Алигер с двумя маленькими девочками. В столовой сидел за одним столиком с Евгением Долматовским и Зускиным с семьей, они все время подтрунивали друг над другом, а потом и надо мной, я только улыбался, но не отвечал, так как смущался. Л.Ю. дала мне поллитровую банку сливочного масла, чтобы я мазал на хлеб - там плохо кормили, а после купания аппетит был зверский. Л.Ю. с отцом жили в Дубултах, а я в Майори.
Мне очень там понравилось, на море я был впервые. Когда мы ездили смотреть Ригу, то ездили по городу на извозчике(!), такси не было. На взморье было много знакомых - Азаров, Карповская, Лина Лангман, Рая Кирсанова с сестрой, с ними мы играли в "ма"*. Иногда играли вчетвером с Ксаной Асеевой ("Оксана, жемчужина мира"**), и она ухитрялась жульничать. Я стеснялся, а Рая ее уличала.
Латыши нас не любят и часто не отвечают - делают вид, что не понимают. На стенах в Риге кой-где встречаются свастика и немецкие лозунги недавних военных лет - латыши их не стирают.
12 октября. Мы должны по режиссуре поставить что-то современное с актерами, это будет курсовая работа за третий курс. Я только что прочел "Спутников" Пановой и загорелся. Предложил Азарову и Феоктистовой, одному не осилить, мы позвонили Козинцеву, и он очень одобрил, ему повесть нравится. Мы тут же приступили к инсценировке, и нам дадут актеров с курса Пыжовой и Бибикова. К лету надо показать на площадке.
1947
Новый год встречали шикарно - в ресторане "Метрополь". У Маринки есть скучный поклонник, который ее пригласил в ресторан, но она согласилась при условии, если мы будем там вчетвером - они и мы с Линой. Его отец - богатейший венеролог, оплатил столик, машину и пр., и мы совершенно по-царски колбасились всю ночь напролет - я такого шикарного угощения, какое было там сервировано, не видел никогда. Масса иностранцев, вечерние туалеты, но все вместе взятое не помешало спереть у Лины сумку - в ней была ерунда, но жаль самой сумки. Вот вам и светская жизнь. А весело было очень.
В институте кавардак, Козинцев нас забросил, так как стал снимать "Лекаря Пирогова" (в прокате - "Пирогов". - В.К.) Мы начали репетировать с актерами-бибиковцами, дело идет со скрипом по многим причинам.
11 января. Измучились со "Спутниками", понимаем, что повесть новая по форме, без обычной завязки, кульминации и развязки, что идею не взять за уши и не вытянуть на свет Божий, а как же тогда ставить задачи самим себе и актерам? Козинцева нет, спросить некого. Чувствуем себя дураками. Вот в "Воскресении" все ясно - зло плохо, раскаяние хорошо, прощение еще лучше, а любовь Катюши подсознательна. Пиши инсценировку и ставь. А с Пановой все по-другому. Очень жизненно, талантливо, но как делать - непонятно. И тут я узнаю, что она проездом в Москве. Позвонил ей в "Метрополь", говорю: студент, то-се, ставим "Спутники" и много вопросов.
- Какие, например?
- Ну вот хотя бы, какова главная идея? Ведь нужен замысел, а он нечеткий.
- Как же вы беретесь ставить повесть, когда не можете уяснить ни идею, ни замысел?
- Мы ее ставим, потому что она нам нравится. И в замысле в конце концов разберемся, но просим нам помочь, если можно.
Она, чувствуется, удивилась, усмехнулась и назначила встречу на завтра.
Приходим с Азаровым в "Метрополь". Виля хоть приодет, а я в старье и смущаюсь. Панова нас встретила в прихожей, предложила сесть в гостиной, а сама продолжала разговор по телефону. И мы пока ее разглядывали: большеротая, гладко причесана, в строгом костюме со знаком Сталинской лауреатки. Потом подсела к нам, улыбнулась и спросила, в чем затруднение. Виля начал что-то плести, чего и я не понял, она слушала внимательно, но не дослушала и крикнула какую-то Олю, чтобы та принесла яблоки. "Ешьте, пожалуйста, не стесняйтесь", мы взяли по одному. Не дослушав Вилю, она, видимо, поняла, в чем дело, и стала говорить, что повесть ее для постановки малопригодна, так как там нет драматургии, к которой мы привыкли, а есть, мол, драматургия жизни - вы читали Дос Пассоса? - что писала она ее под свежим впечатлением от увиденного, что в войну она была и в тылу у немцев, и работала в санпоезде, и навидалась всего, и думала не об идее, а о правде, которую так трудно написать, и что часть персонажей у нее реальные люди, а часть придуманные и что "идея сама собой должна возникнуть из всего рассказанного, если уж она нам так нужна", закончила она с улыбкой.
Вообще-то мы сами знали, что она нам поведала (кроме Дос Пассоса), но думали, вдруг она скажет - сделайте так-то и так-то. И еще хотелось с нею познакомиться. Последнее нам удалось, а вот рецепта мы не услышали. Потом она предложила нам чаю, мы отказались, и она расспрашивала, что мы делали в войну и что происходит у нас во ВГИКе. На наш же вопрос Вера Федоровна ответила, что в санпоезде проработала недолго и что с малолетними своими детьми (или родственниками, я не понял) скиталась по оккупированной зоне. Под конец она вызвалась прочитать нашу инсценировку, но предупредила, что завтра вечером уезжает в Ленинград и если мы ей принесем ее сегодня или завтра утром, то к вечеру она сможет с нами встретиться и что-то сказать. Мы обещали позвонить ей и прийти, но бумаги у нас были в таком расхристанном состоянии, да еще и недописанные, что давать ей их в таком виде было стыдно и бессмысленно. И мы не позвонили ей. Она проводила нас до лифта и пожелала удачи.
P.S. 1997. В конце 1947 года мы сдали курсовую работу "Спутники", поставили ее со студентами Пыжовой и Бибикова, и она получила одобрение. Вскоре мы поехали на практику в Ленинград и там я позвонил Пановой, рассказал, что работа получилась, и она поздравила нас. "А идею вам удалось обнаружить?" - спросила она смеясь.
14 января. У нас читает лекции С.М.Эйзенштейн, "теория режиссуры". Интересно, очень остроумно, я все записываю и зарисовываю в особую тетрадь.
12 марта. Ночью в павильоне с Тамарой Феоктистовой снимали отрывок из "Спутников" - воспоминание Данилова о Фаине (играли Женя Ташков и Наташа Птушко). Сняли 11 планов, по-моему, благополучно. Снимать было интересно.
Сессия трудная, один диамат чего стоит! Из 12 человек сдали только Рязанов и Лятиф, причем Лятиф после этого стал заикаться. На других курсах тоже полные завалы. Дело в том, что наш институт прохватили в газете за плохое преподавание наук марксизма, новый завкафедрой Степанян ввел жуткие строгости. Когда ходили пересдавать, то девчонки от страха заперлись в уборной, мы пытались открыть дверь, поднялся крик, и сдавать пошли первыми мальчишки. Половина снова засыпалась, я, конечно, тоже. Пойдем третий раз. Женская уборная не помогла, и три девчонки тоже получили незачет.
У нас часть ребят уезжает на практику к Козинцеву на "Ленфильм" ("Лекарь Пирогов"). Мы же должны закончить постановку "Спутников" и тоже поехать в Ленинград.
20 мая. Только что привезли материал снятых "Спутников". Как долго. Впечатление у нас плохое. Актеры играют беспомощно, что особенно видно на крупных планах. По свету снято в разных тональностях, и каждый монтажный стык бьет по глазам. Сделал для себя ряд выводов.
Степанян нас казнит и не хочет принимать зачет! Что же будет? Ира советует пойти в Елоховский собор и поставить там свечу святому Науму - покровителю наук. Но победит ли святой марксистское учение? А Ирка резонно заметила, что он не должен побеждать, а наоборот, марксизм его победит, и Степанян даст зачет.
22 мая. Мучаемся с проклятыми "Спутниками", иной раз не знаешь, как поступить с актером. Азаров все время спорит и с нами, и с артистами и бесконечно говорит.
Сегодня смотрели прогон Пыжова и Бибиков, похвалили работу, а на следующий день Бибиков почти все перепоставил на свой вкус. Я не стал спорить и уговорил Вилю с Томой, так как Бибиков все равно сделает, как захочет, а во-вторых, это получается лучше.
Бибиков очень энергичный, быстро все решает, все ребята его слушаются и моментально делают так, как он предлагает. Курс у него способный - Мордюкова, Савинова, Тихонов, но они у нас не заняты. А Пыжова сидит величественно (так и чувствуются у нее под кофтой роскошные плечи Огудаловой), внимательно смотрит, ничто от нее не ускользает, говорит тихо, мало, всегда в самую точку, и все замирают. Она мне очень нравится.
20 июня. Сдали сессию, даже марксизм с Божьей помощью - буквально. Я поставил свечу святому Науму. Еле нашел его в Елохове, оказалось, что он не отдельно, а на иконе "Всех святых", их там написано много. И тем не менее!
Скоро поедем в Ленинград! Выясняем, как быть с продуктовыми карточками, там дадут или брать с собою?
25 сентября. За постановку "Спутников" Азарову, Феоктистовой и мне в конце семестра поставили пятерки. Июль, август были на практике у Козинцева на "Ленфильме".
P.S. 1997. Потом этот стол повторили Плучек и Юткевич в "Клопе" - и не скрывали этого.
...По бокам сцены шли две винтовые лестницы, которые упирались в двери, прорубленные в кирпичной стене. Помню, по одной из лестниц поднималась Хлестова - "Княгиня, карточный должок..." Она была высокая, худая, в пудреном парике екатерининской моды, сильно декольтированная, вся сине-зеленая. Живой труп - осколок прошлого. Вот, собственно, и все зрительные впечатления.
Но вот музыка! Как рассказать о ней, этом самом неуловимом для описания искусстве? И тем самым - как объяснить волнение, охватившее меня, едва я услышал неповторимый голос - "Какую власть я над тобой имела!" в романсе, который с отчаянной страстью пела полузабытая ныне Обухова? Я увидел ее впервые на концерте в зале Консерватории, это был юбилей старого оперного певца Богданова (Богдановича?). Она вышла из правой двери, откуда появлялись и, верно, до конца Консерватории будут появляться все солисты - вышла огромная, в ярко-красном платье-балахоне вольного покроя, в таких и сегодня выступают крупные певицы - Ирина Архипова, например. Вслед за ней вышла знаменитая арфистка Ксения Эрдели. Объявили номер, но с первым же аккордом на арфе лопнула струна - извольте радоваться. Все остановились, конферансье вынес коробочку с инструментом, Эрдели что-то там поискала, покачала головой, и арфу унесли - только ее и видели. Обухова пела под рояль. Вот в тот раз я впервые и услышал запавшее в душу "Ты помнишь ли...". Кстати, в концерте участвовала А.А.Яблочкина, которая читала монолог из "Марии Стюарт". Она была в болотного цвета платье с турнюром(!), видимо, не концертном, а из своей молодости.
А это незабываемое ощущение, что вызвали у меня резкие звуки тромбона мороз по коже! - после заклинаний Германна в спальне графини, когда я мальчиком впервые услышал "Пиковую даму" в Большом? (Ханаев - Германн, Фаина Петрова - графиня). Не забыть ощущение восторга, которое охватывало меня всякий раз, когда я слышал в исполнении Козловского заключительную фразу арии Фауста "Я - любим!" Невозможно описать его молодой, сильный, красивый голос и это ликующее крещендо - "Я - любим!" Успех был такой, что дальше спектакль можно было не продолжать. Незабываемы эти мгновенья, пережитые мною, мальчиком, в сверкающем золотом зале Большого театра. Тогда впервые открывал я для себя и музыку, и замечательных артистов, которые ныне уже ушли со сцены...
Имя Марины Семеновой я впервые услышал в очереди за билетами, перекличка шла в 6 утра, и я добирался до кассы на первом трамвае. В очереди театралы говорили о постановках, голосах, артистах и можно было узнать массу подробностей о личной жизни знаменитостей. Услышал о Семеновой и сразу вспомнил ее фото в газете 1933 года, оно было напечатано в связи с ее гастролями в "Гранд-Опера". Танцевала она там "Лебединое" с Лифарем, но о нем, разумеется, не было ни слова. Так вот, я купил билет на "Баядерку" спектакль, специально восстановленный для Семеновой в связи с ее десятилетним юбилеем на сцене театра. Помню ее выход - она появлялась под розовым газовым покрывалом и по трем ступеням торжественно, медленно шествовала вниз. Зал встретил ее бурными аплодисментами, а я возмутился публикой-дурой: я решил, что это Гамзатти, которую танцевала Любовь Банк, и что зрители все перепутали, и весь взвод идет не в ногу - один, мол, я такой умный. Но, как выяснилось, поклонники своих кумиров никогда не путают.
Во втором акте Семенова танцевала знаменитую вариацию со змеей и имела такой успех, что бисировала ее. Я впервые увидел настоящий артистический триумф: долгие аплодисменты, крики "бис" и "браво".
P.S. 1998. Правда, Плисецкая мне сказала, что "бисирование в Большом отменили в 1935 году, но, может быть, в тот вечер сделали исключение?" Думаю, что так и было.
Я очень хорошо помню, что после вариации вышла солистка для следующего номера, встала в препарасьон на пуанты, но публика неистовствовала, вызывая Семенову, пока дирижер не дал знак бисировать. А бедная солистка так и простояла на пуантах, пока Семенова снова танцевала. В середине вариации она отбрасывала прочь корзинку со змеей, и быстрая часть вариации снова шла под сплошные аплодисменты. С того вечера я примкнул к поклонникам Семеновой:
Хотелось быть ее чашкой,
Братом ее или теткой,
Ее эмалевой пряжкой
И даже зубной ее щеткой!..*
На "Лебедином" долго, до последнего поклона аплодировал ей и кричал откуда-то с верхотуры; вырезал отовсюду фотографии, написал ей и получил автограф; пошел на оперу "Даиси" только потому, что она там исполняла лезгинку - в длинном грузинском платье, ног не видно. Однажды поехал в клуб НКВД(!), где в концерте она танцевала "Гавот" Люлли, сцена там была крошечная, она вышла в фижмах, в пудреном парике, со страусовым веером, все было жеманно, "маркизно". Мы долго хлопали, требуя повторения. А Семенова договаривалась о чем-то с пианистом за кулисами, но там было так тесно, что из-за кулисы торчала юбка с отставленной вбок божественной ножкой... Зал продолжал хлопать, и, заканчивая разговор с пианистом, Семенова вышла на сцену, сделав буквально один шаг, присела в изысканном реверансе - отстаньте, мол, дайте же договорить! - и скорее обратно за сцену. Утрясла там все и повторила номер. Почему же это я так ясно помню?
P.S. 1998. "И вовсе это не потому, что тесные кулисы, а потому, что Семенова такая, - сказала Майя. - В Большом, как ты знаешь, есть куда спрятаться, однако Марина Тимофеевна канифолила туфли так, что часть пачки мелькала из-за кулисы и в зале было видно, как она юлит, а публике только этого и нужно. Все у нее рассчитано, ничего случайного".
Но, в общем, я ее видел мало, вернее - она танцевала не часто. Сценическая судьба ее сложилась, на мой взгляд, несчастливо. Мало премьер, мало партий. Расстрелянный муж Карахан. Одна травма, другая. Предрасположение к полноте. Теснила Лепешинская молодостью и партийностью.
P.S. 1998. В конце сороковых годов она была уже грузная и, кроме царственности и величия, ничего не осталось. Она стала выдающимся педагогом-репетитором. Вот тут-то судьба и столкнула меня с нею лично, но это было прикосновение к идолу, и много позолоты осталось на моих пальцах. Мне нужно было несколько раз снять ее в классе на занятиях. И почти каждый раз она подводила съемочную группу, просто не приходила, не предупреждая и не извиняясь. И мне уже
Не хотелось быть ее чашкой,
Ни братом ее и ни теткой,
Ни ее эмалевой пряжкой,
Ни даже зубной ее щеткой.
Но к ее незабываемым творениям на сцене это не имело никакого отношения.
"Кавказский пленник" Захарова. 1939 год. Черкешенку танцевала Марианна Боголюбская, которая в дальнейшем не сделала ничего, заслуживающего внимания. Я тогда, сам того не понимая, был уже балетоманом и достал билет на премьеру. Запомнился Асаф Мессерер, который виртуозно танцевал вариацию конькобежца, во фраке и цилиндре. Но подлинной звездой стала Ольга Лепешинская, которая танцевала Полину - светскую красавицу, из-за коварства которой герой и бежал на Кавказ. Запомнились ее поклоны - она появлялась в па-де-бурре перед занавесом, раскрывала огромный страусовый веер, приседала в глубоком реверансе и вдруг взлетала, скрываясь за занавесом. Это вызывало новый взрыв аплодисментов. Впоследствии я видел ее в разных балетах, и прощальные поклоны после представления были как бы продолжением спектакля - она висела на занавесе, прыгала, лягалась, засовывала кулак в рот и давала партнеру из своего букета цветок - всегда один. По молодости лет она мне нравилась, не последнюю роль в этом играл ее успех, у нее была своя публика и толпа поклонников. Многим импонировал ее стиль - спортивность, техничность, она лихо вертела туры и фуэте. Но с годами я понял, что технику подменяли молодость и сила, а артистичность - темперамент.
У Ольги Васильевны были огромные, красивые и запоминающиеся глаза, но все равно она была какая-то неискренняя и надуманная. По жанру она - инженю, и все творчество ее, образный строй и условность - в стиле сталинской эпохи. Однако Полина эмоционально запомнилась мне в романтическом ореоле и осталась в моем детстве безо всяких последующих наслоений и рассуждений.
Позолоту и облезлый пурпур Большого (а до войны он был сильно потертый, этот знаменитый бархат лож и особенно верхних ярусов) сменяет в моей памяти белое полотно экрана, на котором прошли предо мною и тут же выветрились сотни километров фильмов, тысячи героев и ослепительных красавиц, но не могу забыть жест молоденькой Бетт Дэвис, которая непроизвольно поправила волосы, оглянувшись вслед юноше, видимо, задевшему ее сердце. Полвека прошло, как я смотрел "Каменный лес", - ничего не помню, но это движение ее руки, наверно, один я и помню на всем белом свете - почему? И почему не могут стереть годы, с их бесчисленными новыми впечатлениями, душераздирающий крик Ефросиньи-Бирман над телом поверженного сына?! Кто помнит, как падает Нельсон-Оливье, сраженный пулей? Как, схватившись за сердце, он будто хочет взлететь, но, резко перегнувшись назад, падает плашмя на пол палубы? Помните? Я - да! Но бывает надолго западает сцена, иногда просто жест или взгляд актера среднего, невыдающегося - значит, поставлено сильно или поразила ситуация. Давным-давно смотрел я голливудский фильм "Записка" по Моэму. В главной роли Бетт Дэвис, но ее я совсем не помню, а помню в эпизоде безвестную китаянку. Она играет бандершу, у которой покупают компрометирующее письмо. Деньги получены. Стоя в салоне борделя, китаянка не отдает письмо героине (Бетт Дэвис), а, вытянув руку, медленно разжимает пальцы. Бумага падает на пол. На ее лице и презрение к белой даме, и крайнее отвращение. Эпизод этот - кульминация фильма. Из всей картины я помню только его. Женщина была для китаянки необычна - высокая, полная, с ярко раскрашенным лицом, в европейском платье. Вид ее поражал. В данном случае в память врезались и ситуация, и внешность исполнительницы.
Но чаще всего объяснения "чудным мгновеньям" все же ищу в выдающемся мастерстве, а подчас и в гениальности исполнителей. Бывает, что и не вспомнить, в чем там дело, но вдруг раздвинется занавес (о, это будет много позднее) и...
...и быстрым шагом выйдет Любовь Добржанская из правой верхней кулисы к центру, где стоят золоченое кресло и низенький стол с медным подносом ("Средство Макропулоса" в постановке Б.Львова-Анохина). За ее спиной гремят аплодисменты, она - примадонна, которая только что спела свою коронную арию (в "Норме"? "Медее"?) и вернулась в артистическую уборную - красивая, возбужденная успехом. Развевались просторные одежды изумрудного цвета, грудь украшала масса золотых цепей и ожерелий. Она закидывала руки за голову, резким движением разрывала нитку, скрепляющую бусы, и бросала их, разорванные, на медный поднос. Они падали с резким звуком. Она же в это время произносила монолог. Фраза - и резкий звук сброшенного ожерелья, фраза - и резкий звук падающей цепи... Она как бы ставила точку пули на очередной фразе, покуда с последним разорванным украшением монолог не кончился. Это было здорово придумано и сыграно шикарно! Отдыхая, она откидывалась в кресле, слушая объяснение в любви страстного поклонника, который стоял перед ней, преклонив колено, - его играл красавец Зельдин. Любовный монолог завораживал зрителей, как вдруг раздавался легкий... храп! Это уснула Добржанская, утомленная оперой, страстью кавалера и прожитыми - согласно Чапеку - тремя сотнями лет, уснула - к недоумению Зельдина и вящему восторгу зрителей!
Точно сегодня вижу я беспомощную улыбку, когда тихо - словно в замедленной съемке - опускалась на стул, потрясенная жестокой пощечиной мужа, Фаина Раневская. Это было в спектакле "Лисички", в 1944 году, два года назад. Она играла тетку, которая пьет, скрывая унижения... Не выдержав публичного оскорбления, она вдруг раскрывается перед всеми. Сидя за роялем, наигрывая пошлый вальсок, она раскачивается в такт музыке, говорит страшные слова и улыбается окружающим своей знаменитой улыбкой, а слезы текут, текут...
P.S. 1998. И все это я не могу забыть уже полвека... Но еще раньше, с довоенной поры, я помню, как в том же Театре Революции пела в затихшем зале Бабанова: "Вот мое сердце открыто - если хочешь, разбей его". Как стояла она, каменея, у двери прихожей, невольно подслушав любовный разговор мужа с другой женщиной... Это было на премьере "Тани" в 1939 году (!). Сегодня спектакль оброс легендами и ушел в историю.
А Цецилия Мансурова с ее неповторимыми модуляциями голоса! В "Много шума из ничего" она играла сцену с Бенедиктом-Симоновым. ...Беатриче-Мансурова стоит на ступенях, он внизу. Она велит ему поехать куда-то с поручением, он, согласившись, просит лишь об одной милости. Какой же? Бенедикт, запинаясь, лепечет, что, мол... поцеловать руку Беатриче... явно не надеясь на успех. Не успевал он кончить фразу - буквально, как Мансурова резко протягивала ему руку. Это было словно выстрел. Пораженный Симонов стоял истукан истуканом - от неожиданности и столь быстрого исполнения его желания он не решался прикоснуться к протянутой руке. А Мансурова в нетерпении трясла ею, как бы подгоняя оторопевшего Бенедикта. "Ну-ну! Ну же! - как бы говорила она. Целуйте поскорее руку, и - за дело! Поторапливайтесь!" Это было очень смешно, и зал каждый раз разражался аплодисментами - я видел спектакль раза три. Мансурова была замечательная актриса, "персоналите", с большим чувством юмора, эксцентрична и любила неожиданности.
Если уж речь зашла о вахтанговцах... "Сирано де Бержерак" в постановке Николая Охлопкова. И спектакль яркий, и Сирано-Симонов замечательный, по своим данным как бы и не подходящий к этой роли, но именно "как бы". Он убеждал абсолютно. Как сейчас вижу финал картины - "Поцелуй Роксаны". Декорация являла собою огромную фигуру сидящей женщины с мандолиной в руках. Ее гриф поднимался к самым колосникам. Мандолина была украшена бантом, и концы его спускались до земли, это были два больших полотнища. В их складках прятался Сирано, суфлируя Кристиану. В самой мандолине - балкон Роксаны. По ступеням-коленям сидящей фигуры Кристиан поднимался за поцелуем Роксаны. Это было восхитительно рыжеволосая Мансурова в серебристом платье и белокурый красавец Кольцов, слившиеся в объятьи, а внизу, в полумраке, медленно раздвигая концы свесившегося банта, как бы раздвигая занавес, тихо появлялся Симонов:
О, жизни дивный пир,
Ты, поцелуй любви, ты, упоенье рая!
Как нищий, голоден и сир,
Как Лазарь, крохи подбирая
От пира дивного... И этим счастлив я!
Да, да, здесь радость и моя:
Ведь на его устах она целует
Все те слова, что я ей говорил...
Застыли в поцелуе Роксана и Кристиан. Точно распятый, раскинув руки, замер Сирано. Затихнет щемящая музыка мандолины, опустится занавес, медленно погаснет свет, и уйдут в незабываемое мое прошлое "Сирано" и "Лисички", "Макропулос" и "Баядерка" - со всеми замечательными артистами, о которых я попытался вспомнить.
Январь. Новый год встречали у меня, было человек 15. Устроили маленькие столики, а-ля фуршет, Саратовский играл на рояле, а мы пели и танцевали до утра.
[15 февраля. Сдал все зачеты и экзамены. Режиссура - 4 и актерское - 4. Азаров сдал актерское на 2, была страшная трагедия - он подал заявление об уходе и рыдал у меня на плече. Но все обошлось, опять занимается. 10-го пошел в первый раз в жизни голосовать за депутатов в Верховный Совет СССР. Я голосовал за Сталина, чем очень горжусь! Все мне завидуют.
Познакомился с Раневской. Абсолютное очарование!]
20 апреля. У нас ввели работу с актерами. Я выбрал отрывок из "Воскресения" и пригласил Бондареву из мастерской Бабочкина, а Нехлюдов режиссер с курса Кулешова Сысоев. Все никак не мог их соединить вместе, то он занят, то она. Наконец начали репетировать, ребята сказали, что получается неплохо. Но что скажет Козинцев? Ждем его со страхом.
10 сентября. На экзамене по режиссуре в конце первого семестра, весною, был страшный разнос. Несколько человек с курса (и я в том числе) сильно закачались, но все же уцелели. От Козинцева досталось даже Хохловой, но это не при нас - мы подслушали!
Летом Л.Ю. купила мне курсовку на Рижское взморье, две недели я питался в доме отдыха ВТО, жил у одной латышки, а за стенкой - Маргарита Алигер с двумя маленькими девочками. В столовой сидел за одним столиком с Евгением Долматовским и Зускиным с семьей, они все время подтрунивали друг над другом, а потом и надо мной, я только улыбался, но не отвечал, так как смущался. Л.Ю. дала мне поллитровую банку сливочного масла, чтобы я мазал на хлеб - там плохо кормили, а после купания аппетит был зверский. Л.Ю. с отцом жили в Дубултах, а я в Майори.
Мне очень там понравилось, на море я был впервые. Когда мы ездили смотреть Ригу, то ездили по городу на извозчике(!), такси не было. На взморье было много знакомых - Азаров, Карповская, Лина Лангман, Рая Кирсанова с сестрой, с ними мы играли в "ма"*. Иногда играли вчетвером с Ксаной Асеевой ("Оксана, жемчужина мира"**), и она ухитрялась жульничать. Я стеснялся, а Рая ее уличала.
Латыши нас не любят и часто не отвечают - делают вид, что не понимают. На стенах в Риге кой-где встречаются свастика и немецкие лозунги недавних военных лет - латыши их не стирают.
12 октября. Мы должны по режиссуре поставить что-то современное с актерами, это будет курсовая работа за третий курс. Я только что прочел "Спутников" Пановой и загорелся. Предложил Азарову и Феоктистовой, одному не осилить, мы позвонили Козинцеву, и он очень одобрил, ему повесть нравится. Мы тут же приступили к инсценировке, и нам дадут актеров с курса Пыжовой и Бибикова. К лету надо показать на площадке.
1947
Новый год встречали шикарно - в ресторане "Метрополь". У Маринки есть скучный поклонник, который ее пригласил в ресторан, но она согласилась при условии, если мы будем там вчетвером - они и мы с Линой. Его отец - богатейший венеролог, оплатил столик, машину и пр., и мы совершенно по-царски колбасились всю ночь напролет - я такого шикарного угощения, какое было там сервировано, не видел никогда. Масса иностранцев, вечерние туалеты, но все вместе взятое не помешало спереть у Лины сумку - в ней была ерунда, но жаль самой сумки. Вот вам и светская жизнь. А весело было очень.
В институте кавардак, Козинцев нас забросил, так как стал снимать "Лекаря Пирогова" (в прокате - "Пирогов". - В.К.) Мы начали репетировать с актерами-бибиковцами, дело идет со скрипом по многим причинам.
11 января. Измучились со "Спутниками", понимаем, что повесть новая по форме, без обычной завязки, кульминации и развязки, что идею не взять за уши и не вытянуть на свет Божий, а как же тогда ставить задачи самим себе и актерам? Козинцева нет, спросить некого. Чувствуем себя дураками. Вот в "Воскресении" все ясно - зло плохо, раскаяние хорошо, прощение еще лучше, а любовь Катюши подсознательна. Пиши инсценировку и ставь. А с Пановой все по-другому. Очень жизненно, талантливо, но как делать - непонятно. И тут я узнаю, что она проездом в Москве. Позвонил ей в "Метрополь", говорю: студент, то-се, ставим "Спутники" и много вопросов.
- Какие, например?
- Ну вот хотя бы, какова главная идея? Ведь нужен замысел, а он нечеткий.
- Как же вы беретесь ставить повесть, когда не можете уяснить ни идею, ни замысел?
- Мы ее ставим, потому что она нам нравится. И в замысле в конце концов разберемся, но просим нам помочь, если можно.
Она, чувствуется, удивилась, усмехнулась и назначила встречу на завтра.
Приходим с Азаровым в "Метрополь". Виля хоть приодет, а я в старье и смущаюсь. Панова нас встретила в прихожей, предложила сесть в гостиной, а сама продолжала разговор по телефону. И мы пока ее разглядывали: большеротая, гладко причесана, в строгом костюме со знаком Сталинской лауреатки. Потом подсела к нам, улыбнулась и спросила, в чем затруднение. Виля начал что-то плести, чего и я не понял, она слушала внимательно, но не дослушала и крикнула какую-то Олю, чтобы та принесла яблоки. "Ешьте, пожалуйста, не стесняйтесь", мы взяли по одному. Не дослушав Вилю, она, видимо, поняла, в чем дело, и стала говорить, что повесть ее для постановки малопригодна, так как там нет драматургии, к которой мы привыкли, а есть, мол, драматургия жизни - вы читали Дос Пассоса? - что писала она ее под свежим впечатлением от увиденного, что в войну она была и в тылу у немцев, и работала в санпоезде, и навидалась всего, и думала не об идее, а о правде, которую так трудно написать, и что часть персонажей у нее реальные люди, а часть придуманные и что "идея сама собой должна возникнуть из всего рассказанного, если уж она нам так нужна", закончила она с улыбкой.
Вообще-то мы сами знали, что она нам поведала (кроме Дос Пассоса), но думали, вдруг она скажет - сделайте так-то и так-то. И еще хотелось с нею познакомиться. Последнее нам удалось, а вот рецепта мы не услышали. Потом она предложила нам чаю, мы отказались, и она расспрашивала, что мы делали в войну и что происходит у нас во ВГИКе. На наш же вопрос Вера Федоровна ответила, что в санпоезде проработала недолго и что с малолетними своими детьми (или родственниками, я не понял) скиталась по оккупированной зоне. Под конец она вызвалась прочитать нашу инсценировку, но предупредила, что завтра вечером уезжает в Ленинград и если мы ей принесем ее сегодня или завтра утром, то к вечеру она сможет с нами встретиться и что-то сказать. Мы обещали позвонить ей и прийти, но бумаги у нас были в таком расхристанном состоянии, да еще и недописанные, что давать ей их в таком виде было стыдно и бессмысленно. И мы не позвонили ей. Она проводила нас до лифта и пожелала удачи.
P.S. 1997. В конце 1947 года мы сдали курсовую работу "Спутники", поставили ее со студентами Пыжовой и Бибикова, и она получила одобрение. Вскоре мы поехали на практику в Ленинград и там я позвонил Пановой, рассказал, что работа получилась, и она поздравила нас. "А идею вам удалось обнаружить?" - спросила она смеясь.
14 января. У нас читает лекции С.М.Эйзенштейн, "теория режиссуры". Интересно, очень остроумно, я все записываю и зарисовываю в особую тетрадь.
12 марта. Ночью в павильоне с Тамарой Феоктистовой снимали отрывок из "Спутников" - воспоминание Данилова о Фаине (играли Женя Ташков и Наташа Птушко). Сняли 11 планов, по-моему, благополучно. Снимать было интересно.
Сессия трудная, один диамат чего стоит! Из 12 человек сдали только Рязанов и Лятиф, причем Лятиф после этого стал заикаться. На других курсах тоже полные завалы. Дело в том, что наш институт прохватили в газете за плохое преподавание наук марксизма, новый завкафедрой Степанян ввел жуткие строгости. Когда ходили пересдавать, то девчонки от страха заперлись в уборной, мы пытались открыть дверь, поднялся крик, и сдавать пошли первыми мальчишки. Половина снова засыпалась, я, конечно, тоже. Пойдем третий раз. Женская уборная не помогла, и три девчонки тоже получили незачет.
У нас часть ребят уезжает на практику к Козинцеву на "Ленфильм" ("Лекарь Пирогов"). Мы же должны закончить постановку "Спутников" и тоже поехать в Ленинград.
20 мая. Только что привезли материал снятых "Спутников". Как долго. Впечатление у нас плохое. Актеры играют беспомощно, что особенно видно на крупных планах. По свету снято в разных тональностях, и каждый монтажный стык бьет по глазам. Сделал для себя ряд выводов.
Степанян нас казнит и не хочет принимать зачет! Что же будет? Ира советует пойти в Елоховский собор и поставить там свечу святому Науму - покровителю наук. Но победит ли святой марксистское учение? А Ирка резонно заметила, что он не должен побеждать, а наоборот, марксизм его победит, и Степанян даст зачет.
22 мая. Мучаемся с проклятыми "Спутниками", иной раз не знаешь, как поступить с актером. Азаров все время спорит и с нами, и с артистами и бесконечно говорит.
Сегодня смотрели прогон Пыжова и Бибиков, похвалили работу, а на следующий день Бибиков почти все перепоставил на свой вкус. Я не стал спорить и уговорил Вилю с Томой, так как Бибиков все равно сделает, как захочет, а во-вторых, это получается лучше.
Бибиков очень энергичный, быстро все решает, все ребята его слушаются и моментально делают так, как он предлагает. Курс у него способный - Мордюкова, Савинова, Тихонов, но они у нас не заняты. А Пыжова сидит величественно (так и чувствуются у нее под кофтой роскошные плечи Огудаловой), внимательно смотрит, ничто от нее не ускользает, говорит тихо, мало, всегда в самую точку, и все замирают. Она мне очень нравится.
20 июня. Сдали сессию, даже марксизм с Божьей помощью - буквально. Я поставил свечу святому Науму. Еле нашел его в Елохове, оказалось, что он не отдельно, а на иконе "Всех святых", их там написано много. И тем не менее!
Скоро поедем в Ленинград! Выясняем, как быть с продуктовыми карточками, там дадут или брать с собою?
25 сентября. За постановку "Спутников" Азарову, Феоктистовой и мне в конце семестра поставили пятерки. Июль, август были на практике у Козинцева на "Ленфильме".