Катуков Михаил. На острие главного удара

   Продумали во всех деталях, как превратить 100-ю бригаду и четыре танковых полка в корпус, и обратились в штаб Воронежского фронта с просьбой поддержать наше предложение. Но, вероятно, там и без нас забот хватало, поэтому к нашему предложению отнеслись прохладно.
   Помог Георгий Константинович Жуков, находившийся в это время в штабе Воронежского фронта. Позвонили ему и изложили свои соображения. Он внимательно выслушал нас и сказал:
   - Предложение стоящее. Я - за. Но, учтите, все сам решить не могу. Обратитесь, товарищ Катуков, к Сталину. Если спросит мое мнение, скажите, что я целиком и полностью поддерживаю ваш проект.
   В тот же день я позвонил по ВЧ Верховному. Вызвал Васильева (так по коду именовался тогда Сталин). По этому же коду Жуков был Юрьевым, а я - Ефимовым.
   И вот в трубке хорошо знакомый голос с кавказским акцентом. Докладываю свое предложение.
   Сталин спросил, какие еще силы мы думаем выделить на формирование нового корпуса. Я доложил, что мы решили взять временно из наших уже сложившихся и воевавших корпусов по одной мотострелковой роте и передать вместо обычных мотострелковых батальонов каждой бригаде для нового корпуса. Из армейских резервов сумеем выделить немного средств связи, а вот мотострелковую бригаду, мотострелковые батальоны, артиллерию, минометы, транспорт и средства связи просим дать Ставку.
   Сталин внимательно выслушал меня и одобрил наше предложение. А на прощание сказал:
   - Действуйте. Желаю удачи.
   На другой день мы получили директиву о формировании 31-го танкового корпуса. В той же директиве были указаны номера бригад (237-я, 242-я), создаваемых на базе танковых полков, и номера других корпусных частей. Прошло еще несколько дней, и мы получили печати и штампы для штабов и частей нового танкового корпуса.
   Начали, как водится, с подбора командных кадров. Командиром 31-го танкового корпуса был назначен генерал-майор танковых войск Дмитрий Хрисанфович Черниенко - опытный, бывалый танкист. Раньше он командовал 49-й танковой бригадой и в боях показал себя прекрасным организатором, смелым, волевым военачальником, способным сохранять присутствие духа в самой неблагоприятной обстановке. Заместителем командира корпуса по политической части был назначен полковник Леонид Васильевич Попов, тоже боевой товарищ, дельный политработник. Начальником штаба корпуса стал полковник Володин.
   Поскольку Черниенко ушел на корпус, надо было кого-то срочно выдвинуть на должность командира 49-й танковой бригады. Сошлись в едином мнении - пора назначить на бригаду нашего выдающегося танкиста, геройски сражавшегося во всех боях 1-й гвардейской танковой бригады, подполковника Александра Федоровича Бурду. Он к этому времени с прежней сноровкой, изобретательно, с неугасимым боевым задором командовал танковым полком. Командиром 100-й танковой бригады остался полковник Николай Михайлович Иванов, 237-й бригадой стал командовать майор Николай Петрович Проценко, а 242-й - подполковник Виктор Петрович Соколов.
   31-й корпус мы вскоре сформировали, но мотострелковую бригаду, мотострелковые батальоны, артиллерию, минометы, транспорт и средства связи, которые должна была дать Ставка, к началу боев на Курской дуге получить не успели. Таким образом, 31-й начал воевать, значительно уступая в огневой мощи другим нашим корпусам.
   Но все же к началу июльских боев армия представляла собой мощное объединение: кроме уже упомянутых трех корпусов в нее входили 8-я зенитно-артиллерийская дивизия, 79-й гвардейский минометный полк, 385-й авиаполк связи, 83-й полк связи, 72-й и 267-й мотоинженерные батальоны, 35-й автотранспортный полк и другие части.
   Поскольку разговор зашел об огневой мощи танковой армии, несколько слов об одном боевом новшестве. К лету 1943 года наша промышленность наладила производство подкалиберных снарядов. Правда, для начала мы получили этих снарядов не так много: всего по пять штук на действующий танк. Но и это было для пас немалым подспорьем. Тем более мы знали, что у гитлеровцев появились новые танки T-VI "тигр" и T-V "пантера", обладающие мощной броней и вооружением. Так, "тигр" имел 80-мм броню, а в лобовой части даже 100-мм, вооружен был 88-мм пушкой, способной пробивать броню основных советских танков. Разве не заманчиво ударить по ним, прошить фашистскую броню советскими подкалиберными снарядами? Хотя и полученные малой толикой, новые снаряды в какой-то мере влияли на боевой дух воинов-танкистов.
   В эти дни мы продолжали инженерное оборудование полосы обороны армии. Через луга, перелески, по поймам речек протянулись траншеи, ходы сообщения. Соорудили мы также в достатке капониры, дзоты, блиндажи, раскинули на 60-километровом фронте сеть искусственных препятствий. Занялись по-серьезному боевой и политической подготовкой, тесно увязывая ее с событиями, назревающими на нашем участке фронта.
   Куда ни приедешь: в танковый экипаж, на артиллерийскую позицию, к мотострелкам - будь то утром, днем или ночью,- всюду видишь у бойцов фотографии фашистских "пантер" и "тигров". Л вокруг этих фотографий бесконечные разговоры, горячие споры об уязвимых местах фашистских танков. Опытные мастера танкового огня объясняют, куда, по какому узлу фашистской машины выгоднее стрелять, метать гранаты, с тем чтобы подбить ее, поджечь, прежде чем она обрушится огнем и гусеницами на наши позиции.
   Побывали мы с Н. К. Попелем у командующего 6-й гвардейской армией Ивана Михайловича Чистякова. Командный пункт его располагался в селении, утопающем в фруктовых садах. В уютном садочке под яблонькой и встретились мы с Иваном Михайловичем. Договорились, как и полагается, о совместных действиях, причем не только в бою, но и на учениях пехотных частей 6-й гвардейской армии с нашими танкистами.
   На том же КП встретился я с другом командирской молодости, с начальником штаба 6-й гвардейской армии генерал-майором В. А. Пеньковским. Вспомнили двадцатые годы, полигоны Витебской области, совместные походы, тактические учения. Пеньковский командовал тогда артиллерийским дивизионом, а под моим началом находилась полковая школа, часто выполнявшая на полевых учениях задачи стрелкового батальона.
   Взаимодействовали мы четко, на разборах хвалили нас. Особенно ревностно добивались непрерывной увязки артиллерийского огня с наступательными действиями пехоты, что так необходимо в бою.
   Договорились на совместных учениях отработать возможные варианты проведения контрударов и контратак, части на эти занятия поднимать ночью по тревоге.
   Стали проводить совместные учения. Обычно стрелки 6-й гвардейской армии занимали в окопах оборону, а паши танкисты атаковали их. Так называемая "обкатка пехоты" помогала преодолеть танкобоязнь. Право, великое дело для человека, готовящегося к жестоким боям, раз-другой пережить то острое, леденящее душу чувство, когда над окопом, в котором он укрылся, проползет, скрежеща гусеницами, тяжелый танк. Переживет солдат такое на занятиях - и на поле боя будет чувствовать себя спокойнее, увереннее.
   Каждый день с утра Попель, я, заместитель командующего, начальник артиллерии уезжали в войска. Проверяли, как идет процесс сколачивания подразделений и частей. Экипажи учились метко стрелять из танка, стоящего в окопе или движущегося на противника. Много внимания уделяли вопросам взаимозаменяемости в экипажах. Частыми гостями мы были во вновь сформированном 31-м танковом корпусе. Шалин и Никитин оставались в штабе. У них было столько оперативной работы, что и без сна в сутки не уложишься. Замечу, что штаб наш стал гибким, надежным органом управления. Офицеры-пехотинцы, что пришли к нам на северо-западе, в достаточной степени овладели танковым делом, на них вполне можно было положиться в самых сложных ситуациях танкового боя.
   Шел июнь, сухой, знойный. Мы продолжали увязывать свои действия с другими родами войск. Пригласили к себе в Успенов командиров двух авиационных корпусов - истребительного и штурмового, призванных прикрывать танковую армию с воздуха. Вместе с ними приехала большая группа офицеров, вплоть до командиров эскадрилий.
   Договорились обо всем, вплоть до того, где будут находиться авиационные командиры во время боевых действий и как будет обозначен передний край наземных войск. Последнее было особенно важно. Случалось, что авиаторы по ошибке штурмовали свои войска. Нередко летчиков путали наземные тыловые части, взявшие за правило выкладывать перед своим "хозяйством" опознавательные полотнища. Заботясь о собственной безопасности, они не задумывались над тем, что подводят действующие впереди войска. Пришлось принять к таким сверхосторожным тыловикам строжайшие меры.
   Договорились мы обо всем с авиаторами, пообедали за дружеским столом и разъехались. А 4 июля...
   Впрочем, прежде чем перейти к описанию Курского сражения, следует обрисовать предшествующую ему довольно сложную оперативную обстановку.
   Правда, и сама Курская битва, и подготовка к ней уже получили в нашей литературе весьма широкое и многостороннее освещение, поэтому буду предельно кратким. Остановлюсь лишь на таких моментах, которые помогли бы читателю лучше разобраться во фронтовых перипетиях, на фоне которых развертывались боевые действия 1-й танковой армии.
   Прежде всего напомню, что после успешных наступательных операций зимней кампании 1942/43 года советские войска отбросили основательно потрепанные гитлеровские полчища от Курска не менее чем на 100 километров. Так образовался далеко выдвинувшийся на запад Курский выступ.
   Рассматривая предысторию Курской битвы, ни в коем случае нельзя сбрасывать со счета и некий психологический фактор. Потерпев к этому времени два крупнейших поражения - под Москвой и Сталинградом, - гитлеровцы не теряли надежды во что бы то ни стало взять реванш, как-то поправить свое пошатнувшееся положение. Замечу, тогда они были еще достаточно сильны, чтобы вынашивать новые наступательные планы, причем построенные по на песке, а реально подкрепленные огромной военной сплои.
   Понятно, что после тяжелых потерь гитлеровцам уже не приходилось рассчитывать на грандиозное наступление по всему советско-германскому фронту, как это было в 1941 году. Но они лелеяли надежду добиться коренного перелома в войне, обрушив на нас мощные удары на одном пли двух решающих направлениях.
   Гитлеровские генштабисты разработали и подготовили новую наступательную операцию, названную, как потом стало известно, "Цитадель". Готовя ее, фашисты создали две крупные группировки у основания Курского выступа, планируя нанести два встречных удара на Курск, окружить и уничтожить оборонявшиеся здесь войска Центрального и Воронежского фронтов. В дальнейшем они намеревались развить успех в юго-восточном направлении, разгромить советские войска в Донбассе и изменить ход войны в пользу фашистской Германии.
   Фашисты провели тотальную мобилизацию, значительно пополнили людьми и боевой техникой войска, занимавшие Курский выступ. У гитлеровцев в большом количестве появились новые мощные танки T-VI "тигры", T-V "пантеры" и самоходные артиллерийские установки "фердинанды". На внезапные и массированные удары танковых соединений на узких участках фронта фашисты и делали ставку.
   Плотность боевых порядков у немцев на Курской дуге была исключительно высокой. Они сосредоточили здесь до 900 тысяч солдат и офицеров, 10 тысяч орудий и минометов, 2700 танков и самоходных артиллерийских установок и около 2 тысяч самолетов. Подготовка гитлеровцами операции "Цитадель" не была для нашего командования неожиданностью. Мы были проинформированы, что противник не позднее чем в первых числах июля начнет активные действия на Курском выступе, и основательно подготовились к этому.
   Наши войска согласно плану Ставки Верховного Главнокомандования должны были перейти к преднамеренной обороне, предоставив гитлеровцам возможность наступать первыми. Обороняясь, мы могли нанести врагу большие потери в живой силе и технике, а потом сами перейти в решительное наступление.
   В ночь на 5 июля мне, как, наверное, н всем, кто знал о готовящемся наступлении противника, не спалось. Движимый смутной внутренней тревогой, я вскочил и взглянул на часы: они показывали половину третьего.
   Я торопливо умылся, оделся и вышел на улицу. Трава серебрилась росой. Из-за крыш лениво выкатывалось солнце, перечеркнутое узкой полосой лиловой тучки. В садах состязались в сольном искусстве птицы. Казалось, тишина и покой незыблемы и вечны, и не верилось, что пройдет какой-нибудь час-другой, и эта тишина русской деревни, утопающей в яблоневых садах, взорвется грохотом канонады и ревом моторов.
   В штабной избе Шалин и Никитин уже склонились над рабочим столом. Поздоровались.
   - Что нового? - спросил я.
   - Новости есть, - ответил Михаил Алексеевич, снимая очки. - Из штаба фронта сообщили, что вчера к нам перебежал солдат-сапер, по национальности словак. На допросе он показал, что их часть получила приказ сегодня ночью разминировать проходы в полосе заграждений.
   - Но, может, это обычный провокационный трюк немецкой разведки?
   - Вполне возможно. Хотя если принять во внимание события вчерашнего дня. Вчера в 16 часов 10 минут гитлеровцы нанесли по позициям боевого охранения 6-й гвардейской армии сильный авиационный и артиллерийский удар, после чего два пехотных полка противника при поддержке 80 танков перешли в наступление. Врагу не удалось сбить наше боевое охранение. В 22 часа 30 минут советская артиллерия провела мощную контрподготовку.
   - Да, - согласился я. - У штаба фронта есть все основания серьезно отнестись к показаниям пленного. Вчера немцы явно предприняли усиленную разведку боем. Теперь с часу на час жди событий.
   - Судя по всему, - вмешался в разговор обычно молчаливый Никитин, - наш "отпуск" кончился.
   Естественно, меня, как и всякого командира, перед крупным наступлением врага больше всего волновал вопрос: где, на каком направлении противник нанесет главный удар, где нужно будет сосредоточить основные силы армии? О том, что, вероятнее всего, его следует ожидать в полосе обороны 6-й гвардейской армии П.М. Чистякова, мы уже знали - предупредил фронт. Но где конкретно? Ведь эта полоса занимала 66 километров! Мы пришли к выводу, что ость четыре наиболее вероятных направления: Суджа - Обоянь, Ракитное - Обоянь, Белгород - Обоянь, Короча - Обоянь. На этих направлениях мы отрыли окопы для танков и пехоты - настоящие и ложные. Впоследствии мае в руки попала трофейная ненецкая карта, где тщательно были нанесены наши позиции... но только ложные. Противнику так и не удалось разгадать систему нашей обороны.
   Итак, откуда же противник нанесет удар? Какие задачи он ставит своим войскам? Уже после войны, когда были опубликованы секретные документы вермахта, мы узнали, что гитлеровское командование следующим образом сформулировало задачу своим частям, занимавшим оборону севернее Белгорода: "...3. Группа армий "Юг" сосредоточенными силами наносит удар с рубежа Белгород - Томаровка, прорывает фронт на рубеже Прилепы - Обоянь, соединяется у Курска и восточнее его с наступающей армией группы армий "Центр"..."{13}
   Но в то летнее июльское утро мы не знали этого приказа, хотя, разумеется, догадывались, что 1-й танковой придется выполнять роль бронированного щита на направлении главного удара.
   Мне принесли несколько документов. Не успел я их подписать, как послышался грозный, нарастающий гул авиамоторов. Мы вышли на улицу. Самолеты шли большими группами на юго-запад.
   - Не менее трех авиадивизий, - определил Шалин, любивший во всем точность и определенность. - Красовский приступил к работе.
   Со стороны переднего края послышались канонада, взрывы бомб. А вскоре позвонили из штаба фронта и сообщили, что командование приняло решение нанести по врагу упреждающий удар. Судя по непрерывному гулу, от которого даже здесь, за 35 километров от передовой, дребезжали стекла. Это был мощный огневой удар. Пленные показали потом, что артиллерийская контрподготовка нанесла войскам, занявшим исходное положение, существенный урон. Были накрыты скопления пехоты и танков. В воздух взлетели склады боеприпасов и горючего. Наступление противника было задержано.
   С этой минуты фронт непрерывно информировал нас об обстановке на участках 6-й и 7-й армий. Примерно четверть седьмого раздался звонок начальника штаба Воронежского фронта генерала С. П. Иванова.
   - Противник, - сообщил он Шалину, - перешел в решительное наступление. Он наносит главный удар с рубежа Бутово, Раково{14} на север.
   Итак, решительная минута, которую ждали все, начиная от рядового красноармейца и кончая высшим командованием Красной Армии, наступила.
   Мы развернули карту. Было видно, что основной удар противника пришелся по боевым позициям 67-й и 52-й гвардейских стрелковых дивизий, которым были приданы наши артиллерийские части и 1-я гвардейская танковая бригада.
   - Совершенно очевидно, что противник намерен вырваться на Обояньское шоссе, - сделал вывод начальник штаба. - Он пытается мощным танковым тараном пробить нашу оборону.
   - Это излюбленная тактика Манштейна, - заметил Никитин. - Тот же прием он пытался применить под Сталинградом.
   Я приказал Шалину разослать в корпуса офицеров связи, чтобы оповестить командиров о начале наступления и привести части в состояние боевой готовности. Вслед за этим и сам решил объехать войска. Я не сомневался, что ждать боевого приказа нам придется недолго.
   У крыльца хаты меня уже ждала легковая машина. За рулем ее сидел здоровенный украинец сержант Иван Кравченко. Рост он имел около двух метров и был необыкновенно силен. Машину Кравченко водил мастерски, а если она застревала, то он наваливался на задок плечом и выталкивал ее из колеи.
   Каждому командиру хорошо известно состояние внутреннего возбуждения перед началом крупной операции. Вроде продумано и предусмотрено все. Завезено необходимое количество боеприпасов и горючего, развернуты мастерские и госпитали, подготовлены основные и запасные полиции, обучены войска, разведаны все дороги, изучены все мосты и броды...
   И все-таки... Не упущена ли какая-нибудь мелочь, которая потом в боевой обстановке обернется крупными неприятностями, а то и непоправимой бедой?
   Правда, мне повезло с начальником штаба Михаилом Алексеевичем Шалиным. До войны он работал военным атташе в Токио. Это был необычайно работоспособный, точный и аккуратный до педантизма штабист. Бывало, в какое время ни заглянешь в штаб, он всегда за столом. Поглаживает бритую голову и что-то колдует над картон или бумагами. Я мог всегда положиться на него: Шалин все предусмотрит, ничего не упустит.
   Я объехал корпуса, уже поднятые по боевой тревоге. Здесь шли последние приготовления к бою. Проверялась материальная часть, проводились митинги, партийные собрания. Всех командиров еще раз предупредил о необходимости соблюдения маскировки.
   - Появление первой танковой за позициями шестой армии должно быть для противника сюрпризом, - говорил я. - Примите все меры для скрытного передвижения.
   После обеда, объехав корпуса, вернулся на КП в Успенов. Здесь пока еще жили по-мирному. В штабном клубе показывали "Выборгскую сторону". Не успел просмотреть и несколько частей, как офицер связи вызвал меня к ВЧ. На проводе был командующий фронтом генерал Ватутин.
   Поздоровавшись и коротко расспросив о состоянии дел в армии, он приказал 5 июля к 24 часам 1-й танковой выдвинуться на вторую полосу оборону 6-й гвардейской армии.
   - Действуйте по варианту номер три, - закончил Ватутин.
   Вариант номер три означал, что 6-му танковому корпусу следовало занять рубеж Меловое (16 километров юго-западнее Ивни), Раково, Шепелевка; 3-му механизированному - рубеж Алексеевка, Яковлеве; 31-му танковому расположиться во втором эшелоне за первыми двумя корпусами, в центре, в затылок им.
   В штабной комнате уже собрались Шалин, Никитин, Соболев. Все смотрели на меня вопросительно.
   - Все, товарищи,- сказал я.- "Отпуск" действительно кончился. Приказано занять рубеж обороны. Разъезжайтесь по частям. Нужно своевременно и точно обеспечить выполнение приказа фронта.
   Село сразу ожило, захлопали двери, заревели моторы. Офицеры связи на машинах, на мотоциклах отправились в войска.
   Мы остались с Шалиным вдвоем. Я попросил его проинформировать меня о последних событиях в полосе 6-й гвардейской армии. Выяснилось, что положение складывается тревожное. К исходу дня 5 июля противник потеснил 67-ю и 52-ю гвардейские дивизии, а также вынудил в некоторых местах отступить части 71-й гвардейской дивизии. Гитлеровцы вышли на рубеж Красный Починок, Ярки, Дмитриевка, Ольховка, Козьмо-Демьяновка, вклинившись в расположение 6-й гвардейской армии на 4-6 километров. Пользуясь превосходством в силах, противник форсировал Северный Донец в полосе обороны 7-й гвардейской армии и захватил небольшие плацдармы на правом берегу реки.
   - Каково положение у Бурды? - спросил я Шалина.
   - Трудно понять. Донесения противоречивые. Он доносит о сожженных и подбитых танках противника. Одновременно сообщает и о крупных потерях бригады. Судя по всему, положение тяжелое.
   Я представил себе крепкую, коренастую фигуру Бурды, его спокойное лицо. Неужели этот прирожденный солдат, сумевший выйти живым даже из такой невероятной ситуации, когда снаряд попал в канал ствола пушки и разорвался внутри танка, - неужели на сей раз он спасует перед врагом? Неужели Бурда, так искусно воевавший на многих участках советско-германского фронта, дрогнет, отступит? В это не верилось. Вероятно, в том и состоит притягательная сила героя, что веришь - он выйдет из любого безвыходного положения. Поэтому, наверно, они так и любимы.
   Из дальнейшей беседы с М. А. Шалиным выяснилось, что непосредственно против нашей армии наступает 48-й танковый корпус, в состав которого входят моторизованная дивизия "Великая Германия", 3-я, 11-я танковые и 332-я пехотная дивизии, танковая дивизия "Адольф Гитлер" 2-го танкового корпуса СС.
   В полосе обороны 5-го и 2-го гвардейских танковых корпусов действовали танковые дивизии СС "Мертвая голова", "Райх" и 167-я пехотная.
   Уже сам факт, что гитлеровское командование бросило на обояньское направление свои отборные танковые дивизии, свидетельствовал о том, какое значение придавали в штабе вермахта этому участку наступления.
   Со всей ответственностью я понял: нам предстоят серьезные испытания.
   Мой КП перебазировался на новое место, неподалеку от села Зоринские Дворы. Вместе с начальником оперативного отдела и группой охраны я двинулся вслед за танковыми частями, которые в это время с потушенными фарами пробирались по глухим дорогам, балками, перелесками на передовые позиции.
   Уже смеркалось, когда наша штабная группа приближалась к месту назначения. Движение по Обояньскому шоссе было интенсивным. Нас обгоняли бесчисленные грузовики с боеприпасами, продовольствием; навстречу ползли санитарные летучки. Раненые - первый и наиболее красноречивый признак близости передовой.
   Но не только степь кипела фронтовой тревожной жизнью. Беспокойно было и в небе. Где-то впереди слышался густой гул авиационных моторов. В вечернем небе, озаренном пожарами, мелькали самолеты - наши и противника. Скрещивались зеленоватые пунктиры трасс пулеметов и пушек. То там, то здесь вспыхивали желты", голубоватые, розовые люстры ракет. Возможно, это наши авиаторы освещали места скопления танков и пехоты противника. Несмотря на быстро приближающуюся ночь, битва на земле и в воздухе продолжалась.
   Лесистой тропой нас провели на КП. Он располагался в овраге, густо поросшем орешником. Здесь, как выяснилось, незадолго до нашего приезда располагался командир 3-го механизированного корпуса генерал С. М. Кривошеин со своим штабом. Стояли они в этом месте недолго, так что как следует не успели обжить свой командный пункт. Наспех собранные избушки, рядом землянки в один накат. Совершенствовать полевое жилье и рабочие места предстояло новым хозяевам. Связь с выдвинувшимися корпусами уже была установлена.
   Командиры доложили, что они точно в срок заняли боевые позиции. То же самое подтвердили штабные офицеры, возвратившиеся из частей.
   Таким образом, 1-я танковая армия к 24 часам 5 июля оседлала наиболее танкоопасное направление - автостраду Симферополь - Москва - в районе села Яковлеве. Не успел я освоиться с новым КП, как пришел еще один приказ фронта. Мы не должны были ни при каких обстоятельствах допустить прорыва противника на Обоянь и к рассвету 6 июля подготовить контрудар в общем направлении на Томаровку.
   Вскоре на КП появился командующий 6-й гвардейской армией генерал Иван Михайлович Чистяков. Я никогда не видел его таким мрачным.
   - Черт знает что! - говорил он. - По сто - двести танков прут и прут! "Тигры"... "пантеры"... Не успеешь заделать брешь в одном участке - лезут на другом. Нет, такого я еще не видел! А какие у нас солдаты! Какие солдаты! Гвардейцы! Настоящие гвардейцы! И то не выдержали! Отступили. - Он вытер платком почерневшее усталое лицо: - Но окружить нас этим гадам не удалось! Чего захотели! Поймать в мешок моих гвардейцев!
   Я пытался, как мог, успокоить командарма. Да и положение его вовсе не было трагическим. Действительно, дивизии первого эшелона под натиском более сильного противника отошли. Но какому военному человеку непонятно, что как ни велика храбрость, организованность поиск, как ни искусно командование, что можно поделать, если противник во много раз превосходит тебя в силах! Примерно эти соображения я и высказал Ивану Михайловичу. Я понимал, что это слабое утешение для командарма, который привык, и не без основания, гордиться замечательными боевыми традициями своей армии.