Каверина Любовь. Он строит, она строит, я строю

   — В вопросах семьи шеф страшно щепетилен. К сожалению, Анатолий Петрович в этой ситуации повел себя не лучшим образом: пришел на кафедру и стал бестактно морочить шефу голову семейными проблемами. Это могло катастрофически отразиться на моей карьере, но, к счастью, шеф проявил благородство и хода этому делу не дал.
   Значит, мама больше не вернется к Анатолию Петровичу ни после окончания диссертации, ни после защиты — ни после чего? Спасибо шефу — но воду после его ног я все равно пить не буду.
   — Что, зайка, добьем вторую главу или будем ложиться спать? Все-таки полпервого.
   — Заманчивое предложение: в ВАННУ — и спать! Но надо добить вторую главу.
   — Упорная ты у меня.
   «Упорная»? Нет, конечно. Просто во мне осталось детское суеверие: кажется, что пока мы с мамой вот так рядышком сидим над диссертацией, ничего плохого случиться не может.
   — Устала, прямо не знаю, как до отпуска дожить. Ну, ничего, зато сразу после защиты беру путевку в Сочи. Там буду жить исключительно растительной жизнью: загорать, купаться, читать английские детективы.
   — Ты даже к вступительным экзаменам не вернешься?
   — Ты же у меня совсем взрослая. Мне не восемнадцать, как тебе, а шестнадцать было, когда я приехала поступать в институт. И ничего — на все пятерки сдала.
   — Ну, тогда все по-другому было. Тогда не было такого дикого конкурса.
   — Кстати, ты еще насчет своего филфака не передумала? Подумай хорошенько. С поступлением в медицинский я бы еще могла как-то помочь, но Университет… у меня нет ни одной зацепки.
   — Я всегда хотела в Университет.
   — Университет, конечно, звучит красиво, но, к сожалению, в наше время филология — это не профессия. Литературой и искусством могут себе позволить заниматься только те, кто надеется всю жизнь прожить за широкой спиной мужа.
   — Но можно ведь работать в школе.
   — Школа — это тяжелый неблагодарный труд. Я бы тебе посоветовала пойти по моим стопам. Современная женщина должна твердо стоять ногах, никогда ни от кого не зависеть.
   — Медици-инский… хороший институт, но как только представляю себе, что навсегда останусь без литературы, языков…
   — Как знаешь. Ты всегда была упрямой. Только не говори потом, когда останешься без работы, что я тебя не предупреждала.
   «Без работы», что у нас капитализм какой, чтобы в нищете умирать. Мне бы только поступить, а там, когда я по-настоящему буду знать литературу, я буду всем-всем нужна.
   — Все, зайка, пора кончать.
   — Сейчас, сейчас, вот только десять номерочков осталось.
   — Смотри, не напутай. Кстати, а где твой Николай? Что-то на новой квартире его совсем не видно.
   — Наверно, для него Дачное оказалось слишком далеко. Да и не до того мне теперь…
   — Что значит далеко? Мои школьные поклонники из Калинина ко мне приезжали.
   — Ну, или Анюта решила, что я для ее Колюни — неподходящая жена.
   — Вот видишь, какой сегодня мужчина несамостоятельный пошел, а ты еще хочешь в Университет поступать.
   Грустно, что мамы не будет во время экзаменов. Я не столько выпускных, сколько вступительных боюсь. Говорят, на филфак без двухлетнего стажа даже со всеми пятерками — и то только кандидатами принимают. А как со страху не ляпнуть ошибку в сочинении?
   Трусиха я и рохля! Никакой решительности! Вот уже месяц не могу попросить купить мне белое платье на выпускной вечер. Дотяну до последнего, мама уедет, и я останусь Золушкой без бала. Ладно, дальше некуда тянуть. Завтра заеду в универмаг, посмотрю, что там есть подешевле, и тогда скажу маме. А пока нужно побыстрей сворачивать диссертацию, а то времени на подготовку к экзаменам совсем не остается.
   — Спишь, зайка?
   — Глаза слипаются, а так ничего.
   — Ну-ну, давай бумаги собирать, мы сегодня и так много успели. Помощница ты моя, просто не представляю, что б я без тебя делала!
   Смешно — стоило маме меня похвалить, как я чуть не расплакалась. Нервы как у уездной барышни. А мне сейчас нужны нервы, как морские канаты. Ой, засыпаю прямо в ванной. Что, госпожа новая квартира, принесешь мне, как маме, удачу? Или у тебя уже вышел лимит на волшебства? Ну-ка погадаю на каплях на стене: поступлю — нет, поступлю — нет… Ой, последняя капля скатилась — не понятно, это да или нет?
 
   — Нин, ты долго еще?
   — Подожди, видишь, волосы после бани, как солома торчат.
   — Конечно, если каждую волосинку в отдельности укладывать, то мы как раз к разведению мостов поспеем.
   — А тебе не терпится блистать на выпускном балу? Представляю себе этот бал: затолкают в актовый зал шесть одиннадцатых классов, пластинки — старье, парни по углам толкутся, девицы друг перед другом изображают, бог знает что…
   — То-то ты второй час для парней по углам прическу накручиваешь.
   — А куда спешить? На торжественную часть? Слушать, как директор речугу толкает про то, что на нас осуществлена реформа образования, и мы теперь должны твердо нести знамя, а то будет мучительно больно за бесцельно прожитые годы.
   — Вот именно: чтоб ты успела ему покивать из зала своей «бабеттой», мол, есть — догнать и перегнать! Выполнить и перевыполнить!
   — Поэтому я и начесываюсь: пусть он хоть на мою «бабетту», да на Лашины телеса в гипюровом платье полюбуется. А то у этого солдафона никакой радости жизни нет.
   — Понятно. Сплошное человеколюбие. А я о цветах беспокоюсь: жарко, завянут. Я их для Николая Михайловича и Людмилы Николаевны купила, а вдруг они из-за директора, не придут…
   — Не боись, мне в шерстяном платье еще жарче, но я же не вяну. А знаешь, какое у Алки платье? Атласное на нижней юбке.
   — Нехорошо из-за одного вечера столько денег выбрасывать. К тому же у нее отец пьет.
   — Пьет, зато нахалтурить сколько может. Не то, что мои инженеры: специально шерстяное платье купили, чтоб потом в синий цвет перекрасить и в институт носить.
   — Не мажь так густо ресницы, потекут на жаре. Ты все-таки на вечерний решила?
   — На дневной. Жалко, конечно, маму, у нее на шее мой братец балбес сидит, и меня пять лет тащить, но она сама предложила: «Мы с отцом вечерний кончали, знаем, что это за образование. Пусть хоть у тебя будут счастливые студенческие годы».
   — А вдруг не поступишь?
   — В Бонч-то? Во— первых, ты меня летом очень по математике поднатаскала, во-вторых, не поступлю — пойду в мамино КБ работать. Через два года со стажем уж всяко пройду.
   — Но ты говорила, у тебя к технике нет никакой склонности.
   — Ну и что, у меня, вообще ни к чему нет склонности, что ж мне из-за этого без института оставаться?
   — Все четко расписано. И выглядишь ты великолепно. А я до сих пор очухаться от экзаменов не могу. Перед глазами так и мелькают страницы учебников. Во сне все еще бегу, бегу, зубрю… Не остановиться.
   — Я уже про школьные экзамены и думать забыла.
   — А меня они просто раздавили морально и физически.
   — Да брось ты переживать, подумаешь, выплакала четверку по химии.
   — Ничего я не выплакала! Я учила этот билет!
   — Ну, учила и хорошо, успокойся ты.
   — Сама не понимаю, что со мной произошло: надо отвечать, а у меня в горле перехватило, и слезы сами по себе текут.
   — Подумаешь, переутомилась и все. Недельку отдохнешь и прекрасно сдашь вступительные. Кому, как не тебе, в университете учиться.
   — Нет, у меня предчувствие, что провалю.
   — Ну и наплевать, пойдешь на Красную зарю. Два года поработаешь и как миленькая поступишь.
   — У меня и так ощущение, что я за этот лишний год состарилась, а еще через два года в университетскую аудиторию войдет старушенция, из которой сыпется песок.
   — Да ладно тебе! Как мой причесон?
   — Супер. Наконец-то принцесса собралась на бал. Карета из тыквы подана.
   — Тронулись.
   — Неудобно в белых платьях по улице топать, все оглядываются.
   — Пусть смотрят. Надо было кофты захватить. Ночью на развод мостов пойдем — замерзнем.
   — Ничего, нас будет согревать твоя вера в светлое будущее.
   — И пиджаки оставшихся в классе джентльменов.
   — «Оставшихся» звучит как после войны. Действительно, все, кто после девятого класса ушел в вечернюю школу, кончили уже первый курс. А здесь остались только увечные да контуженные.
   — Подумаешь, учатся в и нститутах. Кто учится-то? Ларка? Так она специально в Военмех поперлась, потому что там одни парни. И уже первую сессию завалила.
   — А Пшеничный — курсант Военно-медицинской академии.
   — Так у него же папочка!… Зато Ларуська кукует с ребенком на Севере, а ее муж как напьется, так выталкивает ее в одном платье на улицу.
   — Зато Алкин Богданов — в Политехе. Ритка — в Техноложке. Ну, все где-нибудь да учатся
   — А Олежка не поступал и не собирается в этом году поступать.
   — Почему?
   — Он в армию идет. Чего, говорит, последние золотые денечки на экзамены гробить? И знаешь, я где-то в душе с ним согласна. Я совсем не жалею, что осталась в одиннадцатилетке. Еще хоть на годик продлили детство… А что за ним? Нудная ежедневная работа? Семейная каторга? Бр-р, страшно подумать.
   — А у меня было ощущение, что мы как тесто разбухаем, разрастаемся, через край уже ползем, а нас учителя в квашню обратно кулаками заталкивают.
   — Пусть хоть так.
   — А Олежку жалко: после армии он уже не будет учиться. Хотя голова у него светлая, и все его любили: и мальчишки и девчонки.
   — Тонкий намек на толстые обстоятельства поняла. Но если уж честно говорить, то я, как только в институт поступлю, и Олежку и весь наш класс тут же забуду. Там совсем другая жизнь закрутится.
   — Быстро ты отряхнула школьный прах со своих ног. Что ж, открывай в последний раз двери нашего второго дома.
   — Пусто в коридорах. Опоздали.
   — Кто-то слишком долго вертелся перед зеркалом.
   — Хлопают. Наверно, директор кончил речь.
   — Загляни в щелочку, пришли Людмила Николаевна и Ник Мих?
   — Не-а, не видать. Черт, все головы к нам повернули! Прорвемся?
   — Неудобно. Может, подождем здесь?
   — Еще чего! Двум смертям не бывать — давай!
   — Во! Как всегда выпендриваются! Даже на выпускной бал не могут придти вовремя!
   — Ты, Алочка, как всегда любезна. А сегодня еще и неотразима.
   — Разумничались. То-то и видно, что таких умников, как вы, даже в институт не возьмут.
   — А тебя возьмут?
   — Возьмут! Я полгода на курсы ходила и знаю, на каком отделении в прошлом году недобор был.
   — Тише вы, слушать мешаете!
   — Сама, Лаша, заткнись!
   — Платье у Верки видели? Потряс! Прямо с картинки в журнале мод. Интересно, сколько на такую юбку материи пошло?
   — Ал, ты не знаешь, куда она поступать будет?
   — Чего не знаю? Знаю. Туда же, куда и ты.
   — Нин, ты слышала? Верка — на филфак. Убита. Наповал.
   — Да ладно тебе, Верка со своей зубрежкой — куда хочешь поступит.
   — Но у нее же просто фотографическая память, ей все равно, что литература, что математика — она ни в чем ни звука не понимает!
   — Подумаешь, зато с таким видом все шпарит, будто сама весь учебник написала.
   — Тише вы, вас поздравляют, а вы болтаете!
   — Что, уже хлопать пора? Мы хлопаем.
   — Ушами.
   — Кончайте трепаться, сказано стулья для танцев раздвигать.
   — Ла-аш, ну-ка дай твое платье рассмотреть! Да тебя в таком великолепии просто не узнать!
   — Ага. Мне один парень сказал, что полнота делает мою фигуру вот так — на большой! Конечно, наша школьная мелюзга просто ничего не понимает.
   — Фигура для настоящих парней!
   — Да ты, Лаша, сегодня и не толстая совсем.
   — Ага. У меня там внизу корсаж. На, пощупай.
   — Ого, прямо бронтозавр! Слушай, ты не поступай в «Пищевой», а то фигуру испортишь.
   — Сколько раз тебе говорить: я иду не в «Пищевой», а в «Торговый». Смейтесь, смейтесь, вы еще все ко мне приползете, поклонитесь. Университет университетом, а хуже других никому ходить не хочется. Между прочим, знаешь, кто еще на филфак поступает?
   — Знаю. Верка.
   — Ну, Верка — зубрилка. Алена из «д»!
   — Да ну?
   — Вот тебе и «да ну!» Она еще в сто раз скорее тебя поступит. У нее мать — заведующая ателье на Невском.
   — При чем тут ателье?
   — А при том… Ее мать сказала моей матери, что она шила для одной знакомой, которая преподает на кафедре английского языка.
   — Ну, там блат не поможет. Там такой строгий отбор.
   — Не скажи, блат как вода — везде дырочку найдет.
   — Ого, Лаша афоризмами заговорила!
   — Посмотрим, что ты, когда провалишься, запоешь.
   — Эй, сачки! Встали в сторонку и сплетничают, а мы за них стулья таскай!
   — Ну-ка, девочки! Улыбочка! Фотография на память!
   — Видишь, Лаша, нам с тобой мальчишки: «сачки», «сплетницы», а Нине: «Улыбочка! Фотография на память!» Что значит потрясная «бабетта».
   — Ах, вам моя прическа не нравится?! Все! Ухожу танцевать с Димкой! А вы тут оставайтесь сплетничать.
   — Кто знает, куда Димка поступает?
   — В «Лесотехническую академию».
   — А Ник?
   — В «Педиатрический».
   — Вот бы не подумала! Хотя, пожалуй, им это подойдет…
   — Девчоночники они.
   — Все недевчоночники уже в прошлом году поступили. А оставшимся можно доверить лес и детей.
   — Бабская работа. Что это за муж будет! Никаких денег от него не дождешься.
   — А тебе, Лаш, муж и не нужен. Ты сама будешь добытчица.
   — Да уж побольше тебя, дуры университетской, буду заколачивать. И мужик у меня будет получше твоего ухажера Ва-ани. Вон тащится со своей дурацкой улыбочкой.
   — Не хорошо, Лаша, о будущем математическом светиле так говорить.
   — «Светило»! Как же! Кто его с такой рожей в институт пустит?!
   — Куда это Лашина?
   — Танцевать, наверно, упорхнула. Витя, Ник Мих все еще с тобой занимается?
   — Угу.
   — Ты будешь поступать на физмат?
   — Не-а, он говорит, что мне нужно на прикладную математику.
   — Почему?
   — Говорит, что у меня не развито воображение.
   — И ты не обижаешься?
   — А чо? Коли это правда?
   — Боишься экзаменов?
   — Не-а, счас поступать не буду. Пусть меня в армию забреют. А там попрошусь в госбезопасность.
   — КУДА-А?!
   — В погранвойска. После такой службы куда хошь возьмут. И в партию в армии вступлю. Там это запросто. А после университета попрошусь в КГБ.
   — КУДА-А?!
   — Туда-а. Знаешь, какая у них там техника!
   — Да где ты таких идей набрался? Раньше ведь двух слов связать не мог?
   — Разговаривать я умею. Только не люблю. Чего языком попусту молоть?
   — Господи! Ты Николаю Михайловичу про КГБ говорил?
   — Не-а. Только тебе. Знаешь, чо я к тебе подошел?
   — Нет.
   — Я у тебя в комнате был.
   — Мы переехали.
   — Знаю. Я на старой квартире. Там теперь один парень живет. Он из нашинских. Земляк.
   — Бред какой-то, при чем тут комната?
   — Эта-а… Можно я тебе из армии писать буду? Из армии всегда кому-нибудь пишут…
   — Пиши.
   — Не беспокойся, я твой новый адрес в журнале посмотрел.
   — Ва-ань, ты чо с девушкой без пряников заигрываешь?
   — Я ничо.
   — То-то по твоей красной физиономии и видно, что ты «ничо».
   — Девчата, он сматывается! Держи его!
   — Пусть катится! Танцевать все равно не умеет.
   — Ну, девчата, давайте решать: идем по городу всю ночь гулять или по домам?
   — Чего, все классы идут, а мы что — рыжие?
   — Ура! Встречать белые ночи!
   — На Марсово поле!
   — К Летнему саду!
   — Смотреть, как разводят мосты!
   — Нин, мы как, тоже пойдем?
   — Как хочешь. Если идем, то я с Ником и Димкой договорюсь, чтоб они нам свои пиджаки дали.
   — Что-то у меня никакого настроения никуда тащиться. Будто мы не на своем, а на чьем-то чужом празднике гуляем.
   — И мне эта скукотища надоела. Пошли спать. Мама сказала, что постелет нам вместе на полу и оставит по пирожному к чаю.
   — Решено: сон с пирожными — йес, шатание по городу — ноу!
   — Спа-анюшки пора…
 
   Выпускной бал кончился. А был ли он? Целый вечер простояла у стенки, никто даже не догадался пригласить танцевать. Неужели и вся жизнь так промелькнет? Нет, с сентября время должно пойти по-другому. Сейчас оно сжалось как пружина, а потом раз — распрямится и полетит стрелой… Или упадет к ногам… Как проколотый резиновый шарик. Сморщенный и жалкий.
   Нет! Моя жизнь не может так бесславно кончиться. Меня нельзя взять и сбросить со скалы в самом начале пути. Я должна подняться на самую вершину. Это моя гора и моя вершина.
   Господи, как же я устала.
   Сколько же мне лет?
   Сто? Двести? С каждой минутой я старею. Это метро с воем высасывает мои годы.
   — Двери закрываются. Следующая остановка — Кировский завод.
   Парни, вошедшие в вагон, даже не взглянули в мою сторону. Кто я им — старая дохлая кошка? Подумаешь, они больно мне нужны! Из техникума, небось, какого-нибудь… А я, между прочим, в университете учусь. Что съели? Вру?! Хотите, скажу, на что он похож?
   Филфак похож на Римские катакомбы. Лабиринт подвала разделен на аудитории-клетушки с обвалившейся штукатуркой. В такие содержали львов-людоедов, которым бросали бедных христиан.
   Кто?! Я?! Боюсь россказней про катакомбских крыс?! Да знаете ли вы, что вся моя прежняя жизнь была залогом поступления в сей храм?! Я с пятнадцати лет видела, как я вхожу под своды этого лабиринта, нога касается замшелых ступеней, меня берут за руки прекрасные юноши и девушки, зажигают факелы, и мы начинаем медленно шаг за шагом спускаться в глубину веков, туда, где когда-то создавался язык, литература, мышление человека.
   Я до сих пор жду этого таинства. Я чувствую, что настоящее знание где-то рядом, за волшебной дверью — сказать: «сим-сим» — и она откроется. Только не понятно, почему все медлят? Почему у всех такой вид, будто они вовсе не собираются искать никаких знаний? Может, нужно подождать, когда все подучат язык? Хотя зачем же тогда нас трясли и просеивали сквозь тончайшее сито, если большинство даже языка не знает? Или все дело в лекциях? Профессора их так читают, словно у нас курсы по ликвидации неграмотности. Может, языкознание и литературоведение на старших курсах будут на более высоком уровне? Или это специальные второсортные лекции для вечерников?
   А что, если мне просто сдать экзамены за первый курс экстерном? И тогда мне быстрее откроется волшебная дверь?
 
   — Автово. Поезд прибыл на конечную станцию. Просьба освободить вагоны.
   Ой, молодые люди, совсем забыла, что вы тут рядом стоите. Поди, даже бросили один-два пламенных взгляда на меня, а я настолько отключилась, что даже не заметила. Прошу великодушно простить, заучилась. Сами понимаете, какое уж тут кокетство, если уже одиннадцать, и мне еще полчаса ждать автобус на сквозном ветру.
   Бр— р-р, холодина… Выдувает из головы все мысли. Сдирает кожу вместе с пальто. Не больно-то приятно остаться голым перед лицом черной Вселенной. Если не инопланетяне, то какой-нибудь пьяница запросто может пристать. Спрячусь-ка за столб -авось, защитит от нечисти и ветра.
   Может, университет тоже спрятался от меня под шапкой-невидимкой? Ау! Или играет со мной в жмурки? Динь-динь — я был всемирно известным, когда тебя и в помине не было. Динь-динь — ты меня закончишь, я скину шапку-невидимку и опять стану самим собой. Что, съела?
   Не хорошо так шутить, несправедливо. Я как проклятая работала, чтобы попасть сюда, а мне достается лишь обвалившаяся штукатурка.
   Автобус! Теплое урчащее нутро автобуса — вот, что не обманет. Только бы не оттолкнули от двери. Хоп! Повезло! Дверь остановилась прямо напротив меня. Скорей-скорей протиснуться внутрь, где тебя закутают плотные тела. Они не подведут — не дадут упасть, даже если сильно качнет или уснешь случайно. Уф, заурчал мотор… Сейчас дотащит до нашей сонной квартиры.
   А та— ам… горячий душ! Содрать налипшие дневные заботы, и нырк в постель! Как Иванушка-дурачок в котел с вареным молоком.
   Наутро встать молодой и пригожей…
   Ко— тел-тел-тел-с мо-ло-ком-ком-ком -куда это я в котле еду? Вынырнуть из тепла и посмотреть? Не хо-очется… Кто меня зовет? Чей-то знакомый голос? Папа! Зачем он один бредет по пояс в снегу? Па-апа! Не слышит. Нужно догнать, спросить… В следы наступать легче, чем самой протаптывать. Только уж очень большие шаги. Пап, подожди, я помогу тебе. Не оборачивается. Куда он несет кирпичи? Ему же тяжело одному. Па-ап! Наш дом совсем в другой стороне! Па-ап!
   А это чей это дом? У него тоже стена разваливается, штукатурка сыплется. Это не дом. Это университет. Он ждет папиных кирпичей. Надо быстрее вытаскивать ноги из снега! Надо ему помочь!
   Где мама? Она же обещала ждать у нашего дома? У дома никого. Только кирпичи разбросаны. Вывалились из стены, наверно. Затолкать, затолкать скорей обратно и держать, пока папа с мамой не придут. Сыпется, сыпется… подставить ладони, тело, лоб… ползет, расползается… МАМА!!!
   — Следующая остановка конечная. Бульвар Новаторов.
   Конечная? А, ну да, приехали. Холод, грязь, темнотища — бр-р. Ну, ничего, это только сейчас мы живем на конечной остановке. А скоро город вырастет еще на одну улицу, потом еще на одну… И мы окажемся в начале совершенно нового города. Он будет сыном старого. Таким же, только еще лучше.
   И в нем уже будет совсем другая жизнь.